Природа зверя Пенни Луиза

Глава 2

День тянулся неторопливо – нестерпимо медленно тащился сквозь время. Постояльцы разбредались по комнатам, выбредали обратно в зал, заказывая снедь и выпивку различной крепости просто от скуки; Вольф Велле, исполняя указания, трижды за день выходил в метель, чтобы натопить быстро остывающую конюшню, а сам владелец не отходил от стойки, дабы не упустить момента, когда очередной постоялец, в очередной раз соскучившись, попросит очередное блюдо или очередную кружку.

Курт не покидал зала вовсе, намертво приклеив ворчащего помощника к доске. Снова единожды выиграв, Бруно загорелся было и с воодушевлением продержался еще три партии, однако к вечеру оживление несколько спало, и, выставляя вперед последнюю башню, помощник отмахнулся, потирая глаза:

– Satis.[10] Это уже не забавно. Играю последнюю; я устал и начинаю туго соображать.

– Я тоже. Но как раз с этого и начинается все самое интересное. В усталых мозгах, знаешь ли, временами рождаются идеи самые внезапные, любопытные и удивительные. Или, быть может, разум здесь ни при чем? – сам себе возразил Курт, не отрывая от доски задумчивого взгляда. – И в такие мгновения просыпается интуиция. Ведь ходов можно сделать множество – из одной и той же позиции может быть pro minimum два выхода; и как ты выбираешь только один из них? Порою – просто не видя второго, порою взвешивая их и предпочитая более верный или более рискованный, в зависимости от собственного расположения духа. Вот это и впрямь забавно. А ведь это игра точная, выверенная, теоретически можно достичь высот, просчитывая заранее на три хода, на пять…

– И?

– И проиграть при том, – докончил Курт, переставив крестьянина вперед.

– Что, несомненно, и будет, – кисло согласился помощник. – Сдаюсь.

– Не попытавшись?

– Теперь у тебя две королевы. Смысл суетиться?

Два мгновения Курт сидел неподвижно, глядя на разложенную доску, и аккуратно, неспешно повернул ее, поменяв местами две неравные армии.

– Мой ход, – сообщил он, кивнув. – Id est[11], твой.

– И к чему это? Хочешь доказать, что ты с такой расстановкой сумеешь меня сделать? Не трудись. Верю. Сможешь.

– Почему?

– Ты лучше играешь, – пожал плечами Бруно, и он усмехнулся:

– Нет, это не ответ. И не объяснение.

– Ну, как угодно. Тогда так: ты увидишь ход, которого я не вижу. Так – сойдет?

– Возможно. Возможно, увижу, а возможно – нет; это ведь тоже зависит от моего расположения духа. Буду ли я внимателен, чтобы увидеть, буду ли отвлечен иными мыслями – и не увижу… В этой точной игре, выстроенной на закономерностях, немало неточных и подчиненных случайностям поворотов.

– Мозг она тебе уж точно повернула, в этом – без сомнений… Все, – повторил Бруно решительно. – Больше я не в силах. Я не внимателен, ничего не вижу и нахожусь в совершенно кошмарном расположении духа.

– Окончи хотя бы партию.

– Не хочу, в конце концов. Имею я право на собственные желания, или вся моя жизнь – потакание твоим прихотям?

– Слабак, – констатировал Курт; помощник усмехнулся:

– Нет, это со мной не пройдет. Не зацепишь.

– Hasenfu[12], — добавил он настойчиво, и Бруно показательно вздохнул:

– Со всем смирением, возложенным на меня моим чином, прощаю тебе обидные речи, но играть все равно не буду.

– Нечасто доведется такое увидеть.

Курт вопросительно обернулся на владельца редкой кобылицы за соседним столом, и тот, кивнув на доску, пояснил:

– Обыкновенно трактирные забавы – это кости, но вот такое, признаюсь, вижу впервые. Еще я вижу, твой противник выдохся… Не возражаешь?

– Он не возражает, – согласился Бруно, поднимаясь. – Вот тебе новая жертва, причем добровольная. Теперь я, наконец, свободен и могу пойти прилечь.

– Твой приятель, кажется, не слишком-то жалует эту забаву, – заметил вояка, пересаживаясь к Курту. – А ты, сдается мне, увлечен всерьез.

Сходу на «ты», запросто в разговор… Стало быть, общаться с незнакомцами приходится частенько, и дело это привычное. И далеко не первый уже трактир на пути. Оба меча не оставил в комнате, носит при себе, однако не ради того, чтобы покрасоваться или утвердить свой status, как этот молчаливый неимущий рыцарь, а явно по заведенному обыкновению, как, собственно, и сам Курт, привыкнув к тому, что оружие может понадобиться в любой момент жизни. Не заговорил больше ни с кем в этом зале, ни к кому не напросился в компанию, кроме него… Либо счел соседа по столу родственной душой, либо это неспроста, как уже не раз бывало.

– Ян, – представился вояка, когда Курт не ответил. – Ван Ален. Играю я скверно, должен предупредить, так что на напряженную схватку не рассчитывай.

– Курт, – отозвался он, расставляя фигуры. – Фон Вайденхорст. Играю неплохо. Напряженных схваток и без того в жизни довольно, посему пусть лучше она будет интересной.

– Этого не обещаю тоже, – вздохнул Ван Ален. – Не самая моя сильная сторона такие игрища. Отец научил когда-то… но как-то жизнь складывается таким образом, что уделить внимание такому навыку не удается. Или по нехватке времени, или возможностей… ну, и партнера, само собою. Мои приятели развлекаются все больше традиционно – кости, пиво и девки.

– Не самый плохой способ убить скуку, – заметил Курт, и вояка ухмыльнулся:

– Спорить не буду. Но бывает, что охота и пошевелить мозгом; при моем ремесле развлечение нечастое.

– Наемник? – уточнил Курт благожелательно; Ван Ален поморщился.

– Звучит пакостно. Но близко к сути. Скажем так; если поедешь далеко и в одиночестве – могу составить компанию за вполне приемлемую цену. Ну, или если еще какие неприятности подобного толка… За деньги не убиваю, если ты об этом. Людей, по крайней мере.

– Интересный оборот, – заметил он, кивнув на доску: – Право первого хода новичку… Людей, – повторил Курт вдумчиво. – А кого убиваешь?

– Господи… – раздалось из-за дальнего стола, и Ван Ален мельком обернулся через плечо к окну, когда из сгустившихся сумерек донесся далекий, однако отчетливо слышимый даже за воем ветра волчий вой.

– Ну, – пояснил наемник, кивнув в сторону окна, и тронул узкую меховую оторочку на вороте куртки, – вот, к примеру. Если в твою деревню повадится пара волков…

– Еще и охотник.

– А я вообще парень талантливый, – широко улыбнулся Ван Ален и, не задумываясь, двинул крестьянина вперед. – Выжимаю все, что можно, из того, что под рукой. Так как-то жить интересней. Оружие и голова на плечах в наше время способны сильно разнообразить существование.

– И лошадь, – напомнил Курт с усмешкой. – Особенно уникальная.

– Да, – покривился наемник. – Знаю. «На кобылах ездят девки и дети». Только вот при моей жизни главное, чтобы меня не скинули наземь при звуке взрыва, чтобы конь подо мной не шарахался от огня, клинка, все того же волка, медведя – да хоть от вашего брата рыцаря в полном боевом. Тут, знаешь, не на яйца смотришь, а на суть. По сути же Импала – боевая лошадь. Выносливая, быстрая и не робкого десятка. Помесь арабки и испанца.

– Гремучая смесь. Девку с такой родословной я б в жены не взял.

– Да, – почти с нежностью улыбнулся Ван Ален, – характер у малютки не мед. Но – не сказал бы, что это некстати; а сам я с ней общий язык нашел. С такой лошадью главное не собственный норов показывать, не наседать на нее, не ломать – ей понравиться надо. Это или сразу случится, или никогда.

– Наверняка стоило такое сокровище немало.

– Повезло, – сообщил наемник доверительно. – Импалу выставили на торг вместе с прочим имуществом какого-то рыцаря за долги. Говорили, он привез ее прямиком из Испании; вот ему, если не враки – да, это влетело в денежку.

– И куда же ты потащил этакое сокровище в такую пору?

– Еду навестить брата, – не сразу ответил Ван Ален, опустив взгляд в доску. – Пока заняться нечем, не та пора; решил повидаться.

И наверняка примириться, мысленно докончил Курт, уловив мимолетную тень в глазах собеседника. Паршивая овца в стаде? Отец обучил шахматам – скорей всего, славный бюргер; куда ехать к брату – известно, стало быть, тот живет жизнью вполне обычной, без ночевок под открытым небом, перемещений на уникальных кобылах и взрывов над ухом. И, быть может, пеняет братцу за то, какая им избрана для пропитания professio…

– Ну, а сам ты? – неопределенно повел рукой Ван Ален. – Чем занят по жизни? «Фон Вайденхорст»… Не похоже, что сидишь у себя в имении и стяжаешь капиталы. Или ты, как вон тот надутый гусь, бродячий?

– А с чего ты вывел, что он из таких? – удивленно поднял брови Курт, и наемник снисходительно отмахнулся:

– Брось ты, это ж за милю различить. Кольчужка – дрянь, меч дешевка, пусть и рыцарский, герб потерся, свитер зашит коряво, куртка старая… Либо блаженный, либо бездомный. Не удивлюсь, если еще и пеший. А вот по тебе видно – дела в полном порядке, что сейчас, уж простите, господин рыцарь, для вашего брата редкость. Либо ты хорошо пристроился, либо богатый наследник, либо просто умеешь найти, где поживиться.

– За деньги не убиваю, если ты об этом, – повторил за ним Курт. – Я не «барон-разбойник».

– Однако в потасовку ввязаться дело нередкое, тут я не ошибусь.

– На свете слишком много людей, которые тоже полагают, что у меня в полном порядке дела. А также конь, одежда и кошелек. Как правило, подобные личности попадаются на пустынных дорогах; отчего-то им кажется, что именно в таких местах путники могут проникнуться состраданием к их горькой доле и поделиться своим добром. Я же человек жадный и не сердобольный, делиться не люблю.

– Господи, – снова пробормотал кто-то из женщин, когда из темноты за окном вновь донесся тягучий, как смола, вой, еще более явственный и недалекий. – И впрямь волки; да близко как…

– Что они тебе сделают, за стенами-то? – возразил трактирщик, снисходительно отмахнувшись, и, повстречавшись взглядом с Ван Аленом, добавил: – А конюшни на запоре. Опасаться нечего.

– Если с ней что-нибудь случится, – тихо пробормотал наемник, все так же, почти не глядя и не задумываясь, переставляя коня, – я с него самого шкуру спущу… Ну а что же твойприятель? Мне почудилось, или он на тебя в обиде?

– Если ты имеешь в виду его недовольную физиономию – это для Бруно обычное состояние, – возразил Курт с усмешкой и, посерьезнев, пояснил: – Он человек ответственный. Даже слишком. В городе нас ждут, а мы вынуждены задержаться здесь; его раздражает, что я не рву на себе волосы по этому поводу. Я предпочитаю принцип «feras, non culpes, quod mutary non potest».

– «Сноси, не жалуясь, что изменить не можешь»…

– Неплохо. Познания в латыни в обиходе наемника?

– Чем только не приходится орудовать. Кроме того, девицы клюют на любую тарабарщину, если она красиво звучит… Я так погляжу, все здесь торопятся, – заметил Ван Ален, кивнув на зал, где снова собрался весь комплект постояльцев, и обернулся к окну, бросив недовольный взгляд в затянутое белой пеленой небо. – И всем эта метель некстати… Что-то в последние годы зима вконец обнаглела; не припомню, чтоб в детстве или в юности мне приходилось видеть такое.

– Omnia vertuntur.[13]

– Я слышал, инквизиторы винят в этом малефиков.

– Неужто, – отозвался Курт, снимая его коня с доски. – Ну, ничего нового. Обвинения в порче погоды существовали всегда – с тех пор, кажется, когда и Инквизиции еще не было на свете. Да и Христа тоже.

– Нет, друг, теперь все иначе, – убирая короля подальше, возразил Ван Ален. – Сейчас инквизиторы стали начитанные, ну, и теории пошли позаумнее. Мне доводилось слышать и такую, что, мол, земля не выдерживает нынешнего количества малефиков, и от этого происходят всевозможные возмущения… – он неопределенно повел рукой вокруг, изображая нечто большое и бесформенное, – где-то там.

– Любопытно, – кивнул Курт, и наемник, скосившись на его усмешку, пожал плечами:

– Ну, знаешь, теория не хуже прочих. Ты смотри: инквизиторы жгут народ пачками, и вряд ли каждого ни за что; так?

– Некоторые полагают, что не так.

– Быдло, – отмахнулся Ван Ален. – Любой, кто повидал что-то помимо собственной задрипанной деревни, знает, что – так. Но! А меньше-то этих гадов не становится. Даже кажется, что больше и больше с каждым годом.

– Проверено на практике?

– С кем только не доводилось сталкиваться на такой работе, – согласился наемник со вздохом. – И все чаще доводится. То есть, выходит, что на каждого убитого приходится пяток живых и здоровых; и каждый что-то такое вытворяет с заведенным порядком вещей. Быть может, впрямь что-то в этой теории есть? Если в этом и том мире, как они, ковыряться до изнанки, до потрохов – сколько это может сходить без последствий? Скажется когда-нибудь. Может, вот оно? Сказывается? Зимы стали вон какие, весна приходит поздно, лето похолодало…

– Глад, мор, – продолжил Курт, – а там и Апокалипсис не за горами.

– А черт его знает. Мор был, неурожай и голод мы тоже проходили… Если всевозможную колдовскую шушеру счесть за знамения – может, и не за горами. Может, в данный момент Антихристов предтеча уже в каком-нибудь тайном логове варит какое-нибудь колдовское зелье.

– Может, – согласился Курт, окружая бронзоголового короля маленьким отрядом. – Только вот теория эта навряд ли инквизиторская. Эти ребята пересудов о близком Конце Света не любят.

– Уповают на заступничество праведников или просто не желают разводить панику?

– Или не желают разводить панику среди праведников, – пожал плечами он. – Этим лишь дай повод… Шах. Я в близящийся Апокалипсис поверю, когда увижу кровавые реки, в Антихриста – когда… Тут не знаю. Кандидатов в Антихристы за последние почти четырнадцать веков было уже множество.

– Почти четырнадцать веков, – повторил Ван Ален задумчиво. – Через шесть лет – новое столетие. Еще через сто – середина тысячелетия. Полторы тысячи лет; не столько ли и было отпущено человечеству?

– Отпущено – на что?

– На то, чтобы доказать, что оно может жить в этом доме, – пояснил наемник, поведя рукой вокруг. – Что может уследить за своим жилищем, не развалить его, не допустить, чтобы плодились тараканы и крысы, которые растаскивают это жилище на части. Тысяча лет и еще пятьсот – не довольно ли?

– Полагаешь, Свое тысяча пятисотое Рождество Иисус отметит большим бумом? Знатный рождественский подарок – стереть человечество с лица земли… Говоря откровенно, я слабо представляю этого славного парня уничтожающим всю землю вкупе с младенцами и праведниками за пару крыс в подвале или обосновавшегося в кухне таракана. Но у нас в любом случае в запасе еще столетие с маленьким хвостиком. Ну как передумает.

– Ты еретик?

– И многие отвечали на этот вопрос прямо? – улыбнулся Курт; наемник молча усмехнулся в ответ. – А ты – из тех проповедников?

– Вопящих пророчества, с цепями на шее и непотребно истрепанным Писанием?.. Господь с тобой. Я – из тех, кто считает, что собственный дом надо чистить от тараканов, клоповный матрас – сжигать, крыс – травить, и тогда дом может простоять долго. И, знаешь, лично мне для этого не обязательно надо иметь стимул типа близящегося Конца Света. О полутора тысячах – это я так, к слову. Занятная идея, вот и все.

– Каких только идей не наслушаешься за свою жизнь, – вздохнул Курт, подвинув вперед скорохода. – Шах.

– А ты скептик.

– Мне по душе Фома. Вложить персты…

– На твоем гербе крест, – заметил Ван Ален, заграждая короля. – Я решил…

– Моя семья – люди набожные. А вот у меня с этим проблемы.

– А это? – усомнился наемник, кивнув на четки, висящие на его запястье; Курт пожал плечами:

– Подарок одного священника. Вручил их мне с упреком в том, что молюсь недостаточно часто и вдохновенно.

– Вы с приятелем – как два сапога из одной пары; я был уверен, что вы члены какого-нибудь ордена или общества…

– Общества[14], – согласился Курт.

– Не хочешь отвечать, – констатировал Ван Ален, выждав два мгновения тишины. – Ну, не стану давить… Шах.

– Однако, – одобрил Курт, пристально оглядев доску. – Парень с сюрпризом…

– Не ожидал от наемника?

– Признаю, не ожидал… Мат.

Ван Ален поджал губы, оглядев доску с некоторой растерянностью, и, вздохнув, уронил набок короля.

Наемник сдал еще не одну партию, однако особенной досады по этому поводу ни в словах, ни в голосе его Курт не отметил, не уловив и тени азарта; казалось, метель, колотящая в стекло, занимала мысли противника куда больше, как, собственно, и всякого в этом зале. Вдоволь навздыхавшись и нажаловавшись друг другу многословно или вскользь на сорванные планы, постояльцы понемногу рассосались по комнатам, и лишь когда никого, кроме зевающего трактирщика, не осталось, Ван Ален, показно вскинув руки, объявил о полной капитуляции.

В комнате, снова натопленной и оттого, невзирая на крайнюю скудость обстановки, уютной, вздымающаяся за окном вьюга казалась чем-то малозначащим и отвлеченным, а мерное подвывание ветра и мелкий перестук снежинок скорее убаюкивал, чем раздражал. В сон Курт погрузился мягко и крепко, без видений, перестав слышать ветер, и когда глаза вдруг сами собою открылись, он не сразу сумел осознать, почему мозг упрямо и назойливо требует от тела проснуться и подняться с постели. Бруно на соседней лежанке так же сонно и мутно хлопал глазами, приподнявшись на локте и озираясь, слушая, как и он, какие-то невнятные, словно размазанные звуки, долетающие с трактирного двора.

– Что за… – начал помощник растерянно, но тут ветер на секунду стих, дабы перевести дыхание и взвыть с новой силой, и в этот короткий миг явственно и четко донесся захлебывающийся, панический животный визг.

– Кони! – проронил Курт, разом проснувшись, и сорвался с постели, различая теперь, как гремят в конюшне копыта и грохочут доски загона.

В сапоги он влез вслепую, бросился к двери, на ходу сдернув висящий на изголовье арбалет, и вылетел в коридор, слыша топот Бруно за спиной. У самой лестницы рывком распахнувшаяся дверь едва не сбила с ног, и Ван Ален, встрепанный и полураздетый, но с уже обнаженным мечом, на долю мгновения приостановился, бросив в их сторону короткий хмурый взгляд.

– Что происходит? – донесся уже в спину голос трактирщика Велле, однако к нему никто не обернулся, пытаясь сбежать по узкой лестнице, не сбив при этом друг друга с ног.

За дверь Ван Ален вымахнул первым и, не задерживаясь, бросился к конюшне, утопая по колено в сугробах. Курт, щурясь от бьющего в глаза снега, устремился следом, плохо видя за мутной пеленой темнеющий впереди силуэт каменного строения; на три мгновения приостановившись, чтобы разложить и зарядить арбалет, он тут же потерял наемника из виду, лишь по еще более темному провалу в темной стене поняв, куда следует бежать.

Ван Ален, когда он ступил внутрь, обнаружился посреди конюшни; под низкими сводами было темно, и впрямь протопленный воздух проворно убегал прочь через настежь растворенные воротца, а его место заполнялось холодом и снежными мухами. Мухи садились на пол и гибли там, исчезая в черных, пбрящих на морозе лужах подле растерзанных лошадиных тел.

– Твою-то мать… – пробормотал Бруно растерянным шепотом, и Ван Ален вскинул руку, призывая к тишине.

Тишина, однако, и без людских голосов рушилась на куски: в самом дальнем загоне, во мраке, нервно фыркая и посверкивая глазами, топтался, грохоча копытами по камню, сгусток темноты – черная, как адская ночь, кобылица. Согревающая конюшню печь отстояла от нее лишь на несколько шагов, и не погасшие еще угли бросали рдяное пятно света на ее тяжело раздувающиеся ноздри…

Снег позади хрустнул, и все трое обернулись одновременно, вскинув оружие; едва не сжав на спуске палец, Курт зло ругнулся и отвел арбалет от застывшего на пороге хозяйского сына. Лицо парня было ошалелым и испуганным, и на лошадиные тела он смотрел с ужасом, не сразу сумев выдавить:

– Что здесь случилось, Господи?..

– Тихо, – осадил его Ван Ален, нерешительно ступив вперед и косясь в темные углы конюшни. Перехватив рукоять меча поудобнее, он опасливо прошел дальше, оглядываясь, вслушиваясь и, кажется, даже принюхиваясь.

Курт двинулся следом, мельком переглянувшись с помощником, изобразившим на лице молчаливое недоумение – к своей вороной наемник не сделал ни шагу, дабы убедиться в том, что его бесценная Импала цела и невредима, лишь удостоил ее одного мимолетного взгляда. Вольф Велле застыл на пороге, запахивая на груди короткую стеганку и зябко втягивая голову в плечи. Не решаясь ни уйти, ни войти внутрь, он молча и напряженно следил за происходящим. Вороная в своем загоне уже не топталась – била копытами возмущенно и зло, не пытаясь, однако, сорваться вскачь или подойти к хозяину; Ван Ален, мельком обернувшись, приостановился, все так же безмолвно оглядев ее, останки на полу, балки под потолком, распахнутые воротца конюшни, и шагнул дальше во мрак.

– Что он делает? – одними губами проговорил Бруно, нахмурившись; Курт пожал плечами.

Наемник явно был убежден в том, что убивший коней еще здесь, однако что утвердило его в этой мысли, было неясно – никаких следов майстер инквизитор различить не мог, не слышно было ни звука; разве что столь неспокойное поведение вороной могло навести на подобные подозрения, однако поведение это вполне естественно для испуганной лошади. Вот только испуганной – чем или кем?.. Никого вокруг. Никого и – ничего. Грохот копыт, свист ветра и – темнота…

Когда темнота вдруг прыгнула навстречу, лишь в последний миг различились два желтых огонька, и рука с арбалетом вскинулась сама по себе, не дожидаясь, пока мозг осмыслит увиденное и примет нужное решение. Сам сжался палец, спуская струну, и лишь когда стальная стрелка ударила в эту тьму, отбросив ее назад, до сознания, наконец, дошло: волк.

– Вот ты где, тварь… – прошипел Ван Ален почти с облегчением и метнулся вперед, к копошащейся на каменном полу туше.

– Убит? – уточнил помощник неуверенно; Курт передернул плечами:

– Стрелял в сердце.

Зверь приподнялся, встряхнув головой, точно промокший под дождем пес – невероятно крупный, исполинский, невиданного облика, с неправдоподобными, сказочно огромными клыками и широкой, словно у быка, грудной клеткой; умирающий волк тяжело шагнул в сторону и вдруг рванул прочь, замешкавшись лишь на пороге, где, словно окаменев, замер Вольф Велле. Ван Ален бросился следом, ударив вдогонку; меч рассек жесткую шкуру на плече, и зверь рыкнул, кувыркнувшись через голову и сбив хозяйского сына с ног. Поднявшись снова, волк припал на задние лапы и широко, как-то по-кошачьи, прыгнул в ночь, увернувшись от второго удара, и исчез в метели.

Едва не споткнувшись о Вольфа, наемник выбежал из конюшни, остановился у порога, прикрывая глаза от снега ладонью, и несколько секунд стоял неподвижно, держа наизготовку меч и озираясь во вьюжной мгле.

– Дерьмо… – выговорил он, с бессильным злобным ожесточением пнув сугроб. – Дерьмо! – рявкнул Ван Ален уже в полный голос. – Трусливый кобель! Блохастая тварь!

– Господи, что это было…

На сорванный голос Вольфа наемник обернулся рывком, глядя на парня раздраженно и почти свирепо, и медленно провел ладонью по мокрому от снега лицу, прикрыв на миг глаза и глубоко переведя дыхание.

– Волк, – коротко отозвался он, наконец, прошагал к загону, где лишь теперь чуть утихла вороная кобылица, и остановился рядом, осматривая ее со всех сторон. – Идемте-ка отсюда, – приказал наемник непререкаемо. – Возможно, он был не один.

Когда бесценную представительницу породы боевых лошадей, бережно придерживая ладонью за холку, наемник ввел в низкую трактирную дверь, Альфред Велле остолбенел на миг, замерев посреди трапезного зала с приоткрытым ртом и лишь спустя полминуты сумев выговорить:

– Вы что творите?..

– Спасаю свое имущество, – отозвался Ван Ален сдержанно. – Найди какую-нибудь комнату на первом этаже, где можно будет ее устроить.

– Да вы с ума спятили, – пробормотал трактирщик оторопело. – Кобылу – в дом…

– Этой кобыле цена больше, чем тебе с твоей забегаловкой вместе! – оборвал наемник. – И если уж твоя конюшня не в силах сохранить ее в целости…

– Что значит «не в силах»? – переспросил торговец Феликс, такой же полуодетый и взъерошенный, как и все постояльцы, собравшиеся в зале. – Что там такое?

– Что происходит? – повторила за ним родительница самостоятельного Максимилиана. – Сына едва не разбудили; что за шум, что случилось?

– Вы с лошадьми? – уточнил Курт, и та замотала головой почти испуганно:

– Господь с вами, откуда такие деньги…

– Значит, у вас – ничего, – пожал плечами он. – Пусть ваш сын спит дальше.

– Волки, – пояснил Вольф Велле, дрожащими руками вдвигая засов, и попятился от двери, нервно озираясь на окна. – Лошадей – в клочья… Я его видел; Господи Иисусе, это адское исчадие…

– То есть как это «в клочья»? – задохнулся деревенский знаток волчьих обычаев. – То есть… Ты что ж это, юнец паршивый, конюшню не запер?!

– Я запирал…

– Врешь, зверье двери открывать не умеет! – сорвался на крик крестьянин. – Раз волчара вошел вовнутрь – стало быть, ты конюшню нараспашку оставил! Да ты знаешь ли, сколько работать надо, чтобы вот такого коня купить, ты, сопляк безмозглый!..

– Я запирал! – крикнул парень в ответ. – Я за лошадьми хожу с малолетства, сколько помню себя! Да я всю жизнь тем и занимаюсь, что… Я запер дверь!

– Он запер, – подтвердил наемник тихо, поглаживая по шее свое вороное сокровище. – Волк вошел сам.

– Что?.. – в наступившей тишине проронил торговец, и Ван Ален кивнул владельцу:

– Найди для моей лошади, на худой конец, хотя бы какой-нибудь чулан, и тогда я все разъясню. После уж решим, как быть.

Глава 3

Размещение нежданной постоялицы отняло с четверть часа, и все время, пока притихший владелец с сыном сновали туда-сюда с какими-то мешочками и горшками, освобождая место, в трапезном зале царило напряженное затишье.

Курт сидел в углу, ни слова не говоря, отвалившись к стене и уложив на колени арбалет, и оглядывал растерянное собрание. Бруно косился на свое начальство, хмурясь и посматривая на наемника с подозрением, однако хранил благоразумное безмолвие. Торговец Феликс сидел недвижимо, нервно постукивая по полу носком башмака и оглядываясь на зеленое стекло окна, крестьянин продолжал неслышно бормотать ругательства, молодая мамаша смотрела вокруг с плохо скрытым страхом и растерянностью, а Берта Велле спряталась за стойкой, словно там ее не могли достать никакие напасти. Влюбленной парочки долго было не видно, однако вскоре осторожно, словно по тонкому льду, вниз сошел парень, не проснувшийся от шума во дворе, но услышавший ругань и крики, и теперь взирал на происходящее с непониманием. Последним явился странствующий рыцарь, сонный и озябший, и еще с минуту хранил надменное молчание, пока, наконец, любопытство не одержало верх и не вынудило его осведомиться, что же происходит.

– Волк? – переспросил он, нервно дрогнув губами, и, покосившись на невозмутимую вороную у стены, чуть свел брови, сдержав удивление. – Странно.

– Чего странного-то, – довольно неучтиво огрызнулся крестьянин. – Зашел и сожрал!

– Он их не тронул, – тихо возразил Вольф, проходящий мимо с каким-то коробом в обнимку, и приостановился, потерянно глядя под ноги. – Разодрал глотки и бросил – ни одна туша не объедена…

– Молчал бы! – прикрикнул крестьянин зло. – Если б ты свою работу делал, как надо!..

– Я запер дверь, – обессиленно, уже не повышая голоса, возразил Вольф и, подхватив короб поудобнее, ушел на кухню.

– Врешь, – самому себе под нос пробормотал крестьянин убежденно, и вокруг вновь зависла тишина.

Когда вороную, уже совершенно спокойную, точно памятник лошадиному роду, увели прочь, и в зале вновь собрались все участники этого странного ночного действа, на Ван Алена устремились вопрошающие, взыскательные взгляды, и молчание стало вовсе непроницаемым, словно болотная вода.

– Так что ж, – наконец, переспросил Велле нетерпеливо. – Вы сказали, что волк сам вошел…

– Это в запертую-то конюшню? – снова вскинулся крестьянин. – Увильнуть желаешь? Когда все это кончится – учти, ты у меня по судам набегаешься, как кроль по полю!

– Я возмещу все ваши убытки, если Вольф и впрямь виноват, однако, когда он говорит, что сделал все, как дулжно, я ему верю.

– И правильно, – негромко согласился Ван Ален. – Волк вошел сам, это верно; потому что это не волк. Спроси у своего сына, много ли он видел таких зверей.

– Это было какое-то чудище, – чуть слышно отозвался Вольф, когда все взгляды сместились на него. – Огромный… И не только в этом дело; в нем все не так.

– Подобные твари бегали по земле, быть может, когда Господь лишь создал ее, – продолжил наемник, бросив взгляд в мутное окно. – По крайней мере, некоторые так полагают; я не знаю. Говорят, Потоп уничтожил их, потому что Ной не взял их в свой ковчег – в них была темная искра Сатаны. Теперь Сатана наделяет людей неупокоенным духом давно погибших тварей…

– С богословской составляющей все ясно, – нетерпеливо заметил рыцарь. – Можно теперь по существу?

– Это вервольф, – пояснил наемник коротко.

– Что за бред! – уверенно возразил крестьянин, и Ван Ален вздохнул.

– Спросите у него, – кивнув на Курта, отозвался он. – Он стрелял в эту тварь, а тот лишь встряхнулся и удрал с арбалетной стрелой в сердце.

– О, Господи… – проронила женщина потерянно, и тишина разрушилась голосами, заговорившими разом.

– Стрела стальная, – продолжил Ван Ален, – и повредить ему не может. Остановит, вынудит отступить, но такая рана затянется довольно скоро и просто. И он нападет снова.

– Нападет снова? – нахмурился до сих пор молчащий парень. – Зачем? Что ему надо?

– Тебя, дружок, – невесело усмехнулся наемник. – Меня. Нас всех. Мы – мясо. Лошадей у нас теперь нет, вокруг метель, мы никуда не денемся, и рано или поздно он нас достанет. Ну, он так думает.

– Думает? Эти твари умеют думать? Это ж зверь!

– Это человек. И если он достаточно взрослый, в зверином облике сохраняет вполне здравый рассудок.

– Какой запас сведений, – разомкнул, наконец, губы Курт, и Ван Ален, обернувшись к нему, передернул плечами:

– Работа такая. Когда много странствуешь, когда говоришь с людьми, когда самому приходится темной ночью в глухом лесу… Чего только не услышишь и не увидишь. А ты, кстати, молодец. Не растерялся.

– Меня больше интересует тот факт, что не растерялся ты, – возразил Курт и, когда наемник непонимающе нахмурился, кивнул на его руку: – Занятный у тебя меч. Цвет полотна любопытный. Позволь взглянуть?

– Не позволю, – отозвался Ван Ален, погасив усмешку. – Свое оружие я никому в руки не даю.

– А придется, – вздохнул Курт, потянув цепочку из-за ворота, и тот замер, глядя на стальную бляху Знака.

– Инквизиция, – произнес Ван Ален неприязненно. – «Справедливость и милосердие»…

– Ага, – согласился Курт, кивнув на помощника. – Я – справедливость, он – милосердие. А теперь меч. Покажи мне его.

– Ни к чему, – не сразу выговорил наемник. – Ты прав, меч не обычный. Это чистое железо – единственное, что может причинить серьезный вред вервольфу.

– У тебя при себе два меча, – продолжил Курт, и тот кивнул:

– Я ведь говорил. Со многим доводилось сталкиваться, и готовым надо быть ко всему. Один – сталь, против людей, другой – железный.

– И все? – выждав несколько секунд, уточнил он. – Больше ты не хочешь ничего сказать?

– В чем дело? – вмешался рыцарь, переводя хмурый взгляд с одного на другого. – Инквизиция… вервольфы… Вы здесь из-за него?

– Я – нет. В городе мое новое место службы, мы с помощником в этом трактире проездом, по случаю. А ты что скажешь, Ян? Быть может, правду, наконец?

– В упор не понимаю, о чем речь…

– Да неужто? – оборвал Курт. – Вот тебе пара улик, которые опровергают твои слова. Primo. Ты носишь два меча – на разные случаи жизни – однако, услышав лошадей, выбежал именно с этим; и не говори, что перепутал в темноте. Secundo. Увидев конские трупы, ты не бросился к своей вороной, дабы убедиться в ее здравии, а провел осмотр места, и весьма уверенно, позволь заметить. Ты просто был убежден в том, что зверь там, хотя нормальные волки так себя не ведут – простого хищника мы обнаружили бы у тел или не обнаружили вовсе, он убежал бы при виде людей. Tertio. Я не могу назвать себя трусом или неопытным человеком, видеть мне доводилось немало и оружие поднимать не только на простых смертных, однако я несколько опешил, увидев то, что увидел – попросту от неожиданности; первый выстрел не убил его – и я растерялся. Ты же не замялся ни на мгновение, ты действовал, как человек, знающий, чего ждать. А теперь – быть может, расскажешь, кто ты такой и что делаешь здесь?.. Колись, Ян, – подбодрил он, не услышав ответа, – пока эти добрые люди не решили, что ты использовал их лошадей и их самих как приманку. Твоя-то Импала жива и здорова.

– Моя лошадь жива потому, – наконец, отозвался наемник неохотно, – что она стоит заплаченных за нее денег. Если ты успел заметить, у вервольфа над ухом была ссажена шкура, а на переднем копыте Импалы – клок шерсти и кровь. Это как раз то, за что я ее ценю и почему не променяю ни на какого самого породистого жеребца.

– С лошадью все ясно. А теперь о себе.

– Что тут происходит? – с затаенным возмущением уточнил крестьянин, и Курт кивнул:

– Думаю, сейчас мы это узнаем. Ян?