Видоизмененный углерод Морган Ричард

Глава сороковая

Это снова была Шария.

Мы поднялись с крыши башни «Хендрикса» через час после наступления темноты и влились в ночь, расцвеченную огнями воздушных транспортных средств. Ортега воспользовалась тем самым аппаратом «Локхид-Митома», на котором меня сразу после выгрузки отвезли на виллу «Закат». Но когда я очутился в тускло освещённом чреве корабля, мне показалось, я опять вернулся в штурмовой отряд Корпуса чрезвычайных посланников, готовящийся к высадке в Зихикке. Все вокруг было таким же: Дэвидсон, с лицом, озарённым бледно-голубыми отсветами коммуникационного терминала, играл роль связиста; Ортега, распаковывавшая из рюкзака полоски пластыря и зарядные устройства, была санитаром. В проходе, ведущем к кабине, застыл скрюченный Баутиста, не находящий себе места от беспокойства, а ещё один незнакомый мне «ирокез» сидел за штурвалом. Наверное, на моём лице что-то отразилось, потому что Ортега, оторвавшись от рюкзака, пристально посмотрела на меня.

– Какие-то проблемы?

Я покачал головой.

– Так, немного ностальгии.

– Надеюсь, ты знаешь, о чём говоришь.

Она прислонилась к переборке. В её руке первая полоска пластыря казалась лепестком, оторванным от какого-то светящегося изумрудного цветка. Усмехнувшись, я склонил голову набок, подставляя горло.

– Это четырнадцатипроцентная, – сказала Ортега, прилепляя холодную зелёную полоску мне к шее.

Я ощутил прикосновение чего-то похожего на мелкую шкурку, и тотчас же холодный поток хлынул по ключицам глубоко в грудь.

– Кайф.

– Так и должно быть, твою мать. Знаешь, за сколько эта дрянь ушла бы на улице?

– Вот они, маленькие радости службы в правоохранительных органах.

Баутиста резко обернулся.

– Это не смешно, Ковач.

– Родж, оставь его в покое, – лениво бросила Ортега. – Он в таком состоянии, что надо прощать неудачные шутки. Пойми, это нервы.

Я поднёс палец к виску, подтверждая справедливость её слов. Ловко оторвав пластырь, Ортега отодвинулась в сторону.

– Три минуты до следующей, – сказала она. – Так?

Блаженно кивнув, я открыл рассудок для проникновения «Потрошителя».

Сначала мне было неуютно. По мере того как температура тела понижалась, воздух в салоне транспорта становился всё более жарким и спёртым. Он обжигающей влажной массой проникал в лёгкие и оставался там, и вскоре мне стало тяжело дышать. Перед глазами всё поплыло, во рту стало неприятно сухо. Баланс жидкостей в организме нарушился.

Затем в действие вступили управляющие стимуляторы, и за считаные мгновения голова очистилась от тумана, сменившегося невыносимо ярким бликом солнечного луча на лезвии ножа. Воздух перестал напоминать обжигающий бульон: нейрорегуляторы заставили жизненные системы организма откликнуться на изменение температуры тела. Дыхание превратилось в ленивое наслаждение, и каждый вдох стал глотком горячего рома в студёный вечер. Кабина транспорта и находящиеся в ней люди внезапно показались зашифрованной загадкой, разгадка к которой у меня есть, вот только нужно…

Я поймал себя на том, что на лице помимо воли появляется придурковатая ухмылка.

– У-ух ты, Кристина, это… это просто здорово. Лучше, чем Шария.

– Рада, что тебе понравилось. – Ортега взглянула на часы. – Ещё две минуты. Ты готов?

– Готов. – Сжав губы, я неумело присвистнул. – Всё что угодно. Я готов на всё что угодно.

Ортега кивнула Баутисте, вероятно, предлагая посмотреть на приборную панель.

– Родж, сколько у нас ещё времени?

– Будем на месте меньше чем через сорок минут.

– Давай сюда костюм.

Пока Баутиста полез в шкафчик над головой, Ортега, сунув руку в карман, достала гипноспрей со страшной на вид иголкой на конце.

– Я хочу дать тебе вот это, – сказала она. – Своего рода маленькая страховка от отдела органических повреждений.

– Иголка? – Я покачал головой, как мне показалось, с механической точностью. – Угу. Надеюсь, ты не собираешься вонзать в меня эту долбаную штуковину.

– Это маячок, – терпеливо объяснила Ортега. – Без него ты отсюда не выйдешь.

Я посмотрел на сверкающую иголку. Мой рассудок нарезал факты, словно овощи для салата. В морской пехоте мы использовали подкожные инъекции трассирующих элементов для того, чтобы следить за действиями бойцов, выполняющих специальные задания. Это позволяло в любой момент определить местонахождение наших людей, чтобы в случае чего вытащить их из неприятности. Если же всё проходило нормально, молекулы трассирующих элементов распадались на органические остатки в течение сорока восьми часов.

Я взглянул на Дэвидсона.

– Какой радиус действия?

– Сто километров. – Внезапно молодой «ирокез» в отсвете экрана показался мне очень толковым парнем. – Запускается только сигналом поиска. Пока мы вас не вызовем, эта штука будет молчать. Достаточно безопасно.

Я пожал плечами.

– Ладно. Куда ты собираешься его засунуть?

Встав, Ортега взяла иголку.

– В шейные мышцы. Просто и со вкусом. И близко к памяти полушарий – это на тот случай, если тебе отрежут голову.

– Очаровательно.

Поднявшись с места, я повернулся спиной, чтобы Ортеге было удобнее колоть. В затылке сверкнула острая боль, и тут же всё окончилось. Ортега похлопала меня по плечу.

– Готово. Он есть на экране?

Потыкав клавиши терминала, Дэвидсон удовлетворённо кивнул. Баутиста тем временем разложил на сиденье антигравитационную упряжь. Сверившись с часами, Ортега взяла следующую полоску пластыря.

– Тридцать семь процентов, – улыбнулась она. – Ты готов к настоящему морозу?

У меня было такое ощущение, будто моё тело погрузили в алмазы.

К тому времени, как мы долетели до «Головы в облаках», препарат уже подавил эмоциональные отклики организма и всё вокруг приобрело острые сверкающие края голой информации. Отчётливость превратилась в своеобразное вещество, в плёнку понимания, обволакивающую то, что я видел и слышал. Костюм-невидимка и антигравитационная упряжь показались мне самурайскими доспехами, а достав из кобуры шоковый пистолет, чтобы проверить установки, я буквально на ощупь почувствовал заряд, притаившийся в нём сжатой пружиной.

Это была единственная великодушная фраза в синтаксисе оружия, которым я обмотался. Все остальное было категоричными предложениями, означавшими смерть.

Осколочный пистолет, заряженный пулями с паучьим ядом, давил на рёбра рядом с шокером. Я установил значение диаметра дула на максимум. На расстоянии пяти метров один выстрел уложит целую комнату врагов, причём без отдачи и совершенно бесшумно. Привет от Сары Сахиловской.

Целая обойма термитных микрогранат разместилась в кармане на левом бедре. Каждая не больше и не толще дискеты для хранения данных. Память об Ифигении Деми.

Нож «Теббит», закреплённый нейрозащёлкой на запястье правой руки под костюмом-невидимкой. Последнее слово.

Я попытался найти в себе тот леденящий холод, который испытывал, стоя перед дверями «Закутка Джерри», но в хрустальных глубинах «Потрошителя» он был не нужен.

Пора действовать.

– Визуальный контакт с целью, – доложил пилот. – Не хотите подняться и взглянуть на малышку сверху?

Я переглянулся с Ортегой, та пожала плечами, и мы с ней прошли в кабину. Ортега устроилась рядом с «ирокезом» и надела шлемофон второго пилота. Мне пришлось довольствоваться тем, что я, отодвинув Баутисту, сгорбился в проходе. Впрочем, и отсюда было хорошо видно.

Почти вся кабина «Локхид-Митомы» выполнена из прозрачного сплава, на который проецируется приборная панель, что дает пилоту отличный обзор. Ощущение было знакомо мне по Шарии: словно летишь на слегка выпуклом подносе, на стальном языке или, быть может, на ковре-самолете, а под тобой раскинулась живописная картина. Ощущение головокружительное, позволяющее почувствовать себя хотя бы на краткий миг Богом. Я взглянул на «ирокеза», сидевшего рядом, гадая, испытывает ли он сейчас это, или же, как и я под воздействием «Потрошителя», он остаётся бесчувственным ко всему.

Сегодня ночью небо было безоблачным. «Голова в облаках» висела впереди, чуть левее, словно деревня в горах, увиденная издалека. Скопление крошечных голубых огоньков, нежно напевающих о тепле и домашнем уюте в ледяном мраке. Казалось, Кавахара для своего публичного дома выбрала край земли.

Транспорт накренился, поворачивая на огоньки. Вдруг кабина наполнилась электронным писком, и приборная панель, проецируемая на потолок, на мгновение погасла.

– Так, уже встречают, – резко бросила Ортега. – Летим вперёд. Я хочу пролететь у него под брюхом. Пусть хорошенько нас разглядят.

«Ирокез» промолчал, но транспорт клюнул носом вниз. Протянув руку к приборной панели над головой, Ортега ткнула кнопку. В кабину ворвался сердитый мужской голос.

– …в закрытом воздушном пространстве. Мы имеем полномочия уничтожать любой вторгнувшийся летательный аппарат. Немедленно назовите себя.

– Полиция Бей-Сити, – кратко представилась Ортега. – Выгляни в иллюминатор и увидишь у нас на борту полосы. Мы находимся здесь по официальному делу, приятель, так что если ты только повернешь пусковую установку в нашу сторону, я собью тебя к ядрёне фене!

Последовала тишина, нарушаемая лишь электрическим шипением. Обернувшись ко мне, Ортега ухмыльнулась. «Голова в облаках» увеличивалась в размерах, набегая, словно цель в объективе головки наведения ракеты, и вдруг резко дёрнулась вверх и пронеслась у нас над головами. Пронырнув под корпусом воздушного корабля, пилот развернулся. Я разглядел огни иллюминаторов, сгрудившихся вдоль бортов гроздьями мороженых фруктов, убранные посадочные площадки и вытянутый корпус дирижабля.

– Назовите цель вашего появления, – резко произнес отвратительный голос.

Ортега выглянула из кабины, словно пытаясь отыскать на огромном сигарообразном корпусе дирижабля громкоговорители. Её голос стал ледяным:

– Сынок, я тебе уже всё сказала. А теперь выдвигай посадочную площадку.

Опять тишина. Мы описали вокруг «Головы в облаках» дугу радиусом пять километров. Я начал натягивать перчатки костюма-невидимки.

– Здравствуйте, лейтенант Ортега. – Теперь это был голос Рейлины Кавахары, но в глубинах бетатанатина даже ненависть потеряла остроту, и мне пришлось напомнить себе, что я её испытываю. В основном меня занимало то, с какой быстротой Ортегу вычислили по голосу. – Прямо скажем, мы вас здесь не ждали. У вас есть ордер на обыск? Насколько я понимаю, наши лицензии в порядке.

Подняв бровь, Ортега посмотрела на меня. Анализ голоса и на неё произвёл впечатление. Она кашлянула.

– Сейчас речь идёт не о лицензиях. Мы разыскиваем сбежавшего преступника. Если вы начнёте шуметь по поводу ордера на обыск, у меня может возникнуть подозрение, что у вас совесть нечиста.

– Лейтенант, не угрожайте, – холодно произнесла Кавахара. – Вы хоть представляете себе, с кем разговариваете?

– Полагаю, с Рейлиной Кавахарой.

В наступившей зловещей тишине Ортега торжествующе вонзила кулак в воздух и, повернувшись ко мне, улыбнулась. Стрела попала в цель. Я ощутил, как уголки моих губ тронула едва уловимая усмешка.

– В таком случае, лейтенант, вероятно, вам лучше назвать имя этого преступника. – Голос Кавахары был равнодушным, словно черты лица синтетической оболочки, не загруженной сознанием.

– Его зовут Такеси Ковач, – снова улыбнулась Ортега. – Однако в настоящий момент он загружен в тело бывшего офицера полиции. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, имеющих отношение к этому человеку.

Последовала ещё одна длительная пауза, и я понял, что приманка сработала. Я разрабатывал ложь слой за слоем, используя навыки чрезвычайных посланников. Кавахаре практически наверняка известно о связи Ортеги и Райкера и, скорее всего, она догадалась, что лейтенант запуталась в отношениях с новым обитателем оболочки бывшего возлюбленного. Она должна купиться на беспокойство Ортеги по поводу моего исчезновения. Она должна купиться на её несанкционированный визит в «Голову в облаках». А если предположить, что Кавахара недавно разговаривала с Мириам Банкрофт – это практически гарантировано, – сейчас она должна быть уверена в том, что знает, где я нахожусь. Следовательно, она уверена в том, что у неё есть преимущество перед Ортегой.

Но самое главное, Кавахаре очень захочется узнать, откуда полиции Бей-Сити известно, что она находится на борту «Головы в облаках». А поскольку, скорее всего, эта информация поступила прямо или косвенно от Такеси Ковача, Кавахаре захочется узнать, откуда это известно ему. Ей захочется узнать, что именно ему известно и что он рассказал полиции.

Она захочет встретиться с Ортегой.

Застегнув на запястьях швы костюма-невидимки, я стал ждать. Мы завершали третий облёт «Головы в облаках».

– Приглашаю подняться на борт, – наконец ответила Кавахара. – Идите на посадочный маяк по правому борту. Код доступа вам сообщат.

«Локхид-Митома» был оборудован кормовой выпускной трубой, уменьшенной гражданской разновидностью пускового устройства, которое используют на военных кораблях для сброса самонаводящихся бомб и разведывательных зондов. Доступ в трубу открывался через пол главного отсека, и, скрючившись в три погибели, я разместился внутри вместе с костюмом-невидимкой, антигравитационной упряжью и своим арсеналом. Мы три или четыре раза отрепетировали это на земле, но сейчас, когда транспорт наконец заходил к «Голове в облаках», процесс вдруг показался долгим и сложным. Наконец мне удалось втиснуть в трубу последние звенья упряжи, и Ортега, похлопав по шлему, закрыла люк и похоронила меня в темноте.

Через три секунды труба раскрылась и выплюнула моё тело в ночное небо.

Я ощутил что-то вроде смутной радости, чувства, которое этой оболочке на клеточном уровне было незнакомо. Меня внезапно выпихнули из тесноты трубы и шумной вибрации двигателей транспорта в абсолютную тишину и свободу. Через толстую подкладку шлема даже не проникал свист рассекаемого в свободном падении воздуха. Как только я отлетел на достаточное расстояние от трубы, сработала антигравитационная упряжь, затормозив падение до того, как оно успело по-настоящему начаться. Я почувствовал, как завис в силовом поле – нельзя сказать, что неподвижно, а скорее, как мячик, прыгающий на струе воды из фонтана. Развернувшись, я проводил взглядом задние габаритные огни машины, съёживающиеся вдали, по направлению к туше «Головы в облаках».

Воздушный корабль нависал впереди и выше грозовой тучей, расцвеченной огоньками иллюминаторов. В обычном состоянии при мысли о том, что я представляю собой неподвижную мишень, меня бы охватил леденящий страх, но бетатанатин сгладил эмоции, оставив только чёткий поток голой информации. В костюме-невидимке я оставался чёрным, сливающимся с окружающим ночным небом, и разглядеть меня можно было только с помощью радара. Силовое поле, генерируемое антигравитационной упряжью, теоретически могло быть зафиксировано каким-нибудь датчиком, но среди возмущения, создаваемого стабилизаторами дирижабля, меня пришлось бы поискать, и поискать хорошо. Всё это было известно мне с абсолютной определенностью, не оставлявшей места для сомнений, страхов и других неприятных эмоций. Я полностью отдался «Потрошителю».

Я перевёл толкатели на осторожное поступательное движение и поплыл к массивному сигарообразному корпусу дирижабля. На внутренней поверхности забрала шлема ожили чертежи, и я увидел точки проникновения, обозначенные Иреной Элиотт красным. Одна из них, открытое сопло демонтированной кабины датчиков, призывно пульсировала рядом с надписью, выполненной чёткими зелёными буквами: «Наиболее благоприятный путь». Я начал крадучись подниматься вверх.

Сопло имело в диаметре около метра. После того как удалили датчики слежения за состоянием атмосферы, его края остались зазубренными. Сначала я просунул в сопло ноги – в антигравитационной упряжи задача очень сложная – и, ухватившись за край, словно червяк заполз внутрь по талию. Затем, развернувшись, сложил упряжь, после чего смог с трудом пробраться в отверстие и спрыгнуть на пол башни. Теперь можно отключить силовое поле.

Внутри был узкий проход, пространство, едва достаточное для того, чтобы здесь мог разместиться лежа на спине техник, проверяющий оборудование. В задней части башни, как и на чертежах, скачанных Иреной Элиотт, находился старинный воздушный шлюз, запирающийся громоздким колесом. Извиваясь, я прополз вперед так, чтобы можно было ухватить колесо. Я цеплялся костюмом и упряжью о стены тесного прохода, чувствуя, что эти действия успели полностью истощить мои силы. Я сделал глубокий вдох, пытаясь подпитать мышцы в коматозном состоянии, и, подождав, чтобы бьющееся в замедленном ритме сердце разнесло свежий кислород по всему телу, навалился на колесо. Вопреки ожиданиям, оно провернулось достаточно легко, и шлюзовой люк провалился внутрь. За ним была темнота, заполненная плотным воздухом.

Какое-то время я лежал совершенно неподвижно, собираясь с силами. Привыкнуть к ударной дозе «Потрошителя» нелегко. На Шарии нам не приходилось превышать двадцать процентов. Температура атмосферного воздуха в районе Зихикка держалась относительно высокая, а инфракрасные датчики, которыми оснащали танки-пауки, были очень грубыми. Здесь же на тело с температурой воздуха Шарии сработали бы все системы сигнализации. Но без тщательной подпитки кислородом моё тело быстро истощит запасы энергии на клеточном уровне, и я останусь бессильно хрипеть на полу, словно выброшенный на берег кит. Я лежал неподвижно, дыша размеренно и глубоко.

Через несколько минут я развернулся и отцепил антигравитационную упряжь, затем осторожно проскользнул через шлюз и зацепился за стальную решетку палубы ладонями. Затем медленно вытащил из люка остальное тело, чувствуя себя бабочкой, появляющейся на свет из кокона. Окинув взглядом тёмный коридор, я поднялся на ноги и снял с себя шлем и костюм-невидимку. Если чертежи корпуса, извлечённые Иреной Элиотт из архивов судостроительной верфи в Тампе, до сих пор соответствуют действительности, этот коридор должен проходить под огромной сигарой, наполненной гелием, до кормовой рубки управления подъёмной силой. Оттуда я смогу по служебному трапу спуститься непосредственно на главную техническую палубу. Согласно информации Миллера, каюта Кавахары с тремя большими окнами находится двумя уровнями ниже по левому борту.

Я извлёк из памяти чертежи и, достав осколочный пистолет, двинулся в сторону кормы.

Мне понадобилось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до рубки управления подъёмной силой, и по дороге я никого не встретил. Сама рубка, похоже, была полностью автоматизирована, и у меня возникли подозрения, что в наши дни ни у кого не возникает желания разгуливать по шатким трапам в верхней части корпуса дирижабля. Отыскав служебный трап, я начал мучительно медленно спускаться вниз до тех пор, пока тёплые отсветы снизу не сообщили, что я дошёл до главной технической палубы. Я остановился и прислушался, в течение целой минуты напрягая до предела органы чувств, и лишь затем преодолел последние четыре метра. Я спрыгнул на пол ярко освещённого коридора, застеленного ковровой дорожкой. В коридоре никого не было.

Сверившись с внутренними часами, я убрал осколочный пистолет. Время шло неумолимо. Сейчас Ортега и Кавахара уже ведут беседу. Оглядевшись вокруг, я пришёл к выводу, что для каких бы функций ни предназначалась главная техническая палуба в прошлом, сейчас она их не выполняла. Отделанный в матово-красных с золотом тонах коридор был уставлен кадками с экзотическими растениями и светильниками в виде совокупляющихся пар через каждые несколько метров. Густая ковровая дорожка под ногами была выткана чрезвычайно подробными картинами сексуального самозабвения. Мужчины и женщины переплетались друг с другом вдоль всего коридора в непрерывной последовательности ласк и объятий. На стенах были развешаны такие же откровенные голографические картины. При моём приближении они оживали и принимались стонать и охать. Мне показалось, что на одной из них я узнал темноволосую женщину с алыми губами из уличной рекламы, ту, что прижималась к моему бедру в баре на другом конце земного шара.

В холодном отрешении бетатанатина эти картинки производили на меня действия не больше, чем марсианские техноглифы.

Приблизительно через каждые десять метров в коридор с обеих сторон выходили обитые бархатом двустворчатые двери. Не требовалось особого воображения, чтобы догадаться, что за ними происходит. Биокабинки Джерри, но классом повыше. И каждая дверь могла в любую минуту исторгнуть удовлетворённого клиента. Я ускорил шаг, ища боковой проход, который, насколько мне было известно, должен вести к лестнице и лифтам на другие уровни.

Вдруг передо мной из раскрытых дверей с медлительностью, словно бы вызванной артритом, появился какой-то мохнатый зверь. Молодой волчонок. Или собака. Животное было ростом мне по колено и передвигалось на четырёх конечностях, но в строении его задних лап что-то было вопиюще не так. Их будто вывернули наоборот. Прижав уши, зверь тихо заскулил, повернув голову. На мгновение моя ладонь стиснула рукоятку осколочного пистолета, но животное лишь посмотрело на меня, и по немому страданию в его глазах я понял, что мне нечего бояться. Наконец зверь, прихрамывая, засеменил по коридору к комнате напротив и остановился перед ней, вытянув длинную морду к двери, будто прислушиваясь.

Словно во сне, чувствуя, что теряю контроль, я пошёл следом за зверем и тоже прижался ухом к двери. Звукоизоляция была хорошей, но всё же не устояла перед нейрохимией «Хумало», выстановленной на максимум. Где-то на грани порога слышимости моё ухо жалящими насекомыми защекотали звуки. Глухие, ритмичные удары и что-то ещё, напоминающее мольбу и крики женщины, чьи силы были на исходе. Не успел я на них настроиться, как они оборвались.

В тот же самый момент собака у меня под ногами перестала скулить и вытянулась на полу под дверью. Я повернулся было уходить, но она подняла взгляд, наполненный чистой болью и осуждением. В глазах животного я увидел отражение всех жертв, смотревших на меня за последние три десятилетия субъективной жизни. Наконец зверь отвернулся и принялся апатично лизать изувеченные задние лапы.

За долю секунды что-то прорвалось гейзером через ледяную корку бетатанатина.

Я вернулся к двери, из которой появилось животное, вынимая по пути осколочный пистолет, и зашёл внутрь, выставив перед собой зажатое в руках оружие. Просторное помещение было отделано в пастельных тонах; стены украшали двумерные картины в рамах с причудливыми сюжетами. Всю середину занимала массивная кровать под полупрозрачным балдахином. На краю кровати сидел солидный мужчина, раздетый ниже пояса. Сверху на нем был строгий вечерний смокинг, плохо вязавшийся с плотными брезентовыми рукавицами, натянутыми на руки. Нагнувшись, мужчина вытирал промежность влажным полотенцем.

Когда я вошел в комнату, он поднял взгляд.

– Джек? Ты уже закон… – Мужчина непонимающе уставился на пистолет в моих руках. Когда дуло остановилось в полуметре от его лица, в голос прокралась резкость. – Послушайте, эту процедуру я не заказывал.

– Угощайтесь за счет заведения, – равнодушно произнес я, наблюдая за тем, как пучок мономолекулярных осколков разносит в клочья лицо мужчины.

Его руки взлетели от паха, закрывая раны, и он повалился боком на кровать, издав перед смертью несколько вымученных утробных звуков.

Когда я выходил из комнаты, часы на периферии зрения, отсчитывающие время на задание, уже мигали красным. При моём приближении раненое животное у двери напротив даже не пошевелилось. Опустившись на корточки, я ласково провёл ладонью по спутанной шерсти. Подняв морду, собака снова заскулила. Положив на пол осколочный пистолет, я напряг пустую руку. Нейрозастежки разжались, освобождая сверкающий «Теббит».

Я вытер лезвие о шерсть, убрал нож в ножны и подобрал осколочный пистолет. Всё – в неторопливом спокойствии, спасибо «Потрошителю». Затем я направился к боковому коридору. Под бриллиантовой безмятежностью препарата что-то зашевелилось, но «Потрошитель» не позволил придавать этому значение.

Как и было указано на чертежах Элиотт, боковой проход, застеленный дорожкой с уже виденными оргазмическими узорами, привёл к лестнице. Я осторожно спустился вниз, держа пистолет наготове. Впереди меня, как луч радара, перемещалось чувство удалённого осязания, ощупывавшее всё вокруг. Ничего движущегося. Должно быть, Кавахара приказала запереть двери, опасаясь, как бы Ортега и её команда, находясь на борту, не увидели что-либо ненужное.

Спустившись на два уровня, я сошёл с лестницы и, следуя запечатлённым в памяти чертежам, стал петлять по хитросплетению коридоров до тех пор, пока не смог с опредёленной долей вероятности сказать, что дверь в каюту Кавахары находится за ближайшим углом. Прижавшись к переборке, я стал ждать, делая поверхностные вдохи и выдохи. Удалённое осязание предупредило о том, что за той дверью кто-то есть, возможно, не один человек, и я уловил слабую горечь табачного дыма. Опустившись на колени, я ещё раз огляделся по сторонам и прижался грудью к полу. Скользнув щекой по ворсу ковра, я осторожно высунул голову за угол.

Перед дверью стояли мужчина и женщина, одетые в одинаковые зелёные комбинезоны. Женщина курила. Хотя у обоих на поясе висели шоковые пистолеты, судя по виду, это скорее всего технические работники, а не охранники. Несколько расслабившись, я уселся на корточки и стал ждать. В глазу перенапряжённой жилкой пульсировали минуты.

Прошла ещё четверть часа, прежде чем я услышал звук открывающейся двери. В режиме максимального усиления нейрохимия уловила, как шелестит ткань комбинезонов на охранниках, отступивших, чтобы дать дорогу тем, кто выходит. Я разобрал голоса: категоричный тон Ортеги, приправленный нарочито официальным безразличием, голос Кавахары, с интонациями мандроида из оружейного магазина «Ларкин и Грин». Защищённый от ненависти бетатанатином, я воспринял этот голос как что-то приглушённое, донесшееся издалека, как отзвуки отдалённой канонады.

– …ничем больше не могу помочь, лейтенант. Если то, что вы рассказали про клинику «Вей», правда, похоже, душевное равновесие Ковача значительно ухудшилось с тех пор, как он работал на меня. Вы должны понять, что я чувствую определённую ответственность. Я хочу сказать, если бы я подозревала, что такое может случиться, то ни за что бы не порекомендовала его Лоренсу Банкрофту.

– Как я уже сказала, пока что это только предположения. – Голос Ортеги стал чуточку резче. – Я буду вам очень признательна, если то, о чем мы сейчас говорили, не выйдет из этих стен. До тех пор, пока мы не выясним, куда скрылся Ковач и почему…

– Полностью с вами согласна. Я прекрасно понимаю деликатность этого вопроса. Но, лейтенант, вы находитесь на борту «Головы в облаках». Мы гордимся тем, что умеем хранить конфиденциальность.

– Да. – Ортега пропустила в голос нотки неприязни. – Я слышала.

– Что ж, в таком случае можете быть уверены, что сказанное останется между нами. А сейчас вы должны меня извинить, лейтенант. Меня ждут кое-какие административные дела. Всего хорошего. До свидания, сержант. Тиа и Макс проводят вас на полётную палубу.

Дверь закрылась, и зазвучали мягкие шаги в мою сторону. Я напрягся. Ортега и сопровождение идут в этом направлении. Такого никто не ожидал. На чертежах было чётко указано, что главная посадочная площадка находится на носу, перед каютой Кавахары, и я, памятуя об этом, подошёл к ней сзади. Ортега и Баутиста не должны были идти на корму.

Паники не было. Вместо этого мозг захлестнула холодная вариация адреналина, предложившая набор голых фактов. Ортеге и Баутисте ничего не угрожает. Должно быть, они пришли сюда тем же путем, в противном случае об этом было бы сказано. Что касается меня, то если они будут проходить мимо коридора, где я притаился, сопровождению достаточно лишь взглянуть в сторону, чтобы меня увидеть. Коридор ярко освещён, никаких укромных мест поблизости нет. С другой стороны, моё тело имеет температуру ниже комнатной, пульс замедлился до черепашьего шага, дыхание поверхностное – основные приметы, на подсознательном уровне предупреждающие нормального человека о присутствии постороннего, отсутствуют. Разумеется, в том случае, если охранники заключены в нормальные оболочки… А что если они завернут в коридор, чтобы воспользоваться той самой лестницей, по которой я спустился сюда?

Прижавшись спиной к стене, я установил дуло осколочного пистолета на минимальное рассеивание и перестал дышать.

Ортега. За ней Баутиста. Шествие замыкали двое сотрудников. Они прошли так близко от меня, что я мог бы, протянув руку, прикоснуться к волосам Ортеги.

Никто не повернулся в мою сторону.

Я выждал ещё целую минуту, прежде чем возобновил дыхание. Затем, бросив взгляд направо и налево, быстро шагнул за угол и постучал в дверь рукояткой осколочного пистолета. Не дожидаясь ответа, я вошёл в каюту.

Глава сорок первая

Каюта в точности соответствовала описанию, данному Миллером. Двадцать метров в ширину; стена из стекла, не дающего бликов, скошена внутрь, от потолка к полу. В ясный день, наверное, можно лежать в углу у стены, рассматривая необъятное море в нескольких тысячах метров внизу. Обстановка минималистичная, что объяснялось корнями Кавахары, уходящими в начало тысячелетия. Стены были дымчато-серыми, пол из расплавленного стекла, а свет давали остроконечные кусочки оригами, покрытые люминесцентным составом, насаженные на чугунные треноги по углам каюты. В одной половине комнаты господствовала массивная стальная плита, вероятно письменный стол; в другой группа серовато-коричневых кресел окружала пустую бочку, в которой разжигали огонь. За креслами виднелась арка коридора, ведущего, как предположил Миллер, в жилые покои.

Над столом медленно колыхался голографический дисплей с какими-то данными. Рейлина Кавахара стояла спиной к двери, уставившись в ночное небо.

– Вы что-то забыли? – рассеянно спросила она.

– Нет, абсолютно ничего.

Я успел разглядеть, как при звуках моего голоса её спина напряглась, но обернулась Кавахара с неспешной плавностью, и даже вид осколочного пистолета не пробил ледяное спокойствие на её лице. Её голос прозвучал почти так же безучастно.

– Кто вы такой? Как вы сюда попали?

– А ты подумай хорошенько. – Я указал на кресло. – Присядь, чтобы избавить ноги от лишней нагрузки. Так тебе будет лучше думаться.

– Кадмин?

– Ты меня оскорбляешь. Сядь!

По глазам я увидел, что до неё наконец дошло.

– Ковач? – Губы Кавахары скривились в неприятной усмешке. – Ковач, ублюдок, ты дурак, ты просто дурак. Ты хоть представляешь, что ты только что растоптал?

– Я сказал – сядь.

– Её уже нет, Ковач. Она вернулась на Харлан. Я сдержала своё слово. Что ты здесь делаешь?

– Больше повторять не буду, – мягко произнес я. – Или ты сейчас же сядешь, или я разобью тебе коленную чашечку.

С тонкой усмешкой, не покидающей её уста, Кавахара медленно, сантиметр за сантиметром опустилась в ближайшее кресло.

– Хорошо, Ковач, сегодня будем играть по твоему сценарию. А затем я не поленюсь притащить эту рыбачку Сахиловскую сюда. И тебя вместе с ней. Что ты намереваешься сделать? Убить меня?

– Если это понадобится.

– Чего ради? Чтобы потешить себя, удовлетворить какие-то моральные принципы? – Последние два слова Кавахара произнесла таким тоном, будто это было название какого-то продукта. – Ты, кажется, забыл, что если убьёшь меня здесь, не пройдет и восемнадцати часов, как резервная система в Европе обнаружит это и загрузит в новый клон последнюю сохраненную копию памяти полушарий. И моей новой «я» потребуется совсем немного времени, чтобы разобраться в случившемся.

Я присел на край кресла.

– О, мне ли не знать этого. Но вот посмотри на Банкрофта – прошло столько времени, а он так по-прежнему и не знает правды. Или ты не согласна?

– Ты затеял всё это из-за Банкрофта?

– Нет, Рейлина. Это имеет отношение только к тебе и ко мне. Напрасно ты впутала Сару. И от меня тебе следовало бы держаться подальше.

– Ай-яй-яй, – с фальшивой материнской заботой запричитала Кавахара. – Ты обиделся, что тобой манипулировали. Прости ради бога. – Её тон резко сменился. – Ты – чрезвычайный посланник, Ковач. Ты живешь тем, что манипулируешь другими. В общем-то мы все живем тем же. Мы живем в огромной матрице взаимных манипуляций, и требуются нечеловеческие усилия, чтобы просто оставаться на плаву.

Я покачал головой.

– Я не напрашивался в твои игры.

– Ах, Ковач, Ковач. – Внезапно выражение лица Кавахары стало чуть ли не нежным. – Никто из нас не просит об этом. Ты думаешь, я просила о том, чтобы родиться в Городке Ядерщиков, имея отцом тщедушного карлика, а матерью – шлюху-психопатку? Просила? Нас не приглашают, нас швыряют в самую гущу, а дальше приходится барахтаться изо всех сил, чтобы удержать голову над водой.

– Или лить воду в глотку другим, – дружелюбно согласился я. – Насколько я понимаю, ты пошла в мать?

Мгновение мне казалось, будто лицо Кавахары – это маска, вырезанная из тонкой жести, за которой бушует пламя. Её глаза вспыхнули яростью, и если бы не ледяное спокойствие «Потрошителя», я бы испугался.

– Убей меня, – стиснув зубы, процедила она. – И постарайся извлечь из этого как можно больше удовольствия, потому что тебе придётся дорого заплатить за всё, Ковач. Ты думаешь, это революционеры с Нового Пекина страдали, умирая? Обещаю, что я открою новые границы страданий для тебя и для твоей шлюхи, воняющей рыбой.

Я покачал головой.

– Не думаю, Рейлина. Видишь ли, приблизительно десять минут назад состоялась очередная пересылка копии твоей памяти. А по пути в неё кое-кто погрузился. Этот человек ничего не трогал, Рейлина. Только подсадил вирус Роулинга. Так что теперь твоя резервная копия заражена.

Её глаза сузились в щелочки.

– Ты лжешь.

– Сейчас не лгу. Тебе понравилась работа, которую Ирена Элиотт проделала в «Поставленном на дыбы»? Видела бы ты её на виртуальном форуме. Готов поспорить, перехватив пересылку твоей памяти, она успела вытащить из неё не меньше полудюжины кусков. Сувениры на память. Думаю, теперь это можно считать коллекционной редкостью, потому что, если я что-нибудь понимаю в инженерах, занимающихся памятью полушарий, они запечатали резервную копию быстрее, чем политики обычно покидают зону военных действий. – Я кивнул на дрожащий голографический дисплей. – Полагаю, сигнал тревоги поступит через пару часов. На Инненине вирус разворачивался дольше, но это было давно. С тех пор технический прогресс шагнул далеко вперед.

Наконец Кавахара поверила, и ярость в её глазах сгустилась до сконцентрированного раскалённо-белого жара.

– Ирена Элиотт, – сдавленно промолвила она, – когда я её найду…

– По-моему, для одного дня довольно пустых угроз, – прервал её я. – Слушай меня внимательно. В настоящий момент та память полушарий, что у тебя в позвоночнике, является единственной твоей жизнью. Я сейчас не в том настроении, чтобы шутить. Одно слово – и я вырежу память из затылка и раздавлю каблуком. Так что до или после того, как я тебя пристрелю, но ты заткнёшься!

Кавахара сидела неподвижно, следя за мной горящим взором из-под полуопущенных век. Её верхняя губа чуть поднялась, открывая зубы. Затем она взяла себя в руки.

– Что ты хочешь?

– Уже лучше. А хочу я в настоящий момент вот что. Полное признание относительно того, как был подставлен Банкрофт. Резолюция номер 653, Мери-Лу Хинчли и всё остальное. Можешь также добавить, как ты подставила Райкера.

– У тебя есть записывающее оборудование?

Постучав пальцем под левым веком, куда Рийз вживила камеру, я улыбнулся.

– Ты действительно надеешься, что я соглашусь на твои требования? – В глазах Кавахары сверкала лютая ненависть. Она сжалась, словно пружина, готовая распрямиться при малейшей возможности. Я видел Кавахару в таком состоянии, но тогда не мне нужно было принимать на себя её гнев. Опасности в этих глазах была больше, чем в огне повстанцев на улицах Шарии. – Ты действительно надеешься, что получишь от меня эти признания?

– Рейлина, давай взглянем на всё со светлой стороны. Наверняка тебе хватит денег и влияния, чтобы откупиться от высшей меры. А если не стирание, ты получишь всего каких-нибудь пару сотен лет хранения. – Мой голос стал жестким. – Иначе ты умрёшь здесь и сейчас.

– По закону признание, сделанное под принуждением, не является доказательством в суде.