Простодурсен. Зима от начала до конца (сборник) Белсвик Руне

Кто-то зовёт на помощь

В тот день, когда Простодурсен споткнулся о лопату, вообще многое стало совсем не так, как бывало раньше. Так уж устроена жизнь. Ходишь-ходишь одной и той же знакомой дорогой, а однажды вот так грохнешься и увидишь всё слегка, как говорится, под другим углом. Один так даже угодил в больницу. А ещё одному помог добрый прохожий. А я вот порвал штаны и впервые в жизни ставил заплатку.

Тот день, когда Простодурсен споткнулся о лопату, начинался как самый обычный день. Простодурсен проснулся от стука дятла, долбившего носом сучок на стене его дома. Дятел частенько прилетал сюда завтракать. За планками обшивки водились какие-то букашки, и от стука они в страхе вылезали наружу, прямо дятлу в клюв.

Простодурсен встал и положил одеяло на подоконник – проветрить. Постоял немного, изучая, какая за окном погода. Листья на яблоне желтели и краснели, были и коричневые, только не зелёные. Разноцветье красиво подсвечивалось солнцем. За яблоневым садом мирно и живописно текла река, чтобы после долгого путешествия влиться в море.

День, повторюсь, был прекрасный. Редкие облачка на небе и нигде ничего неприятного глазу. Скоро из пекарни Ковригсена поползёт хлебный дух, и если Простодурсену захочется, можно будет сходить купить хрусткую ржаную коврижку и поболтать с Ковригсеном. Например, о реке. Ковригсен тоже её любит, он тоже видит её из своего окна.

Простодурсен ничего не знал о том, что он вскоре грохнется, зацепившись о лопату. Он вообще не подозревал, что ещё до вечера его жизнь изменится.

И он, как обычно, отправился на кухню посмотреть, не осталось ли со вчера пудинга на сегодня. Простодурсен проголодался, и больше всего ему хотелось поесть пудинга.

И точно: в огромной коричневой миске колыхался жёлто-бежевый бугорок. Ровно как Простодурсен мечтал – удобная порция вкусного пудинга, которая ловко скользнула по языку вниз. Хорошо! Но плохо, что пудинг на этом кончился. Вдруг и совсем. Придётся днём делать новый, подумал Простодурсен. Пакетиков с сухим порошком у него припасено немало, но за остальным надо будет сходить.

Простодурсен прикинул, не заняться ли ему сперва канавой. Копать – хорошая работа, трудная как раз в меру. Бывало, покопаешь – и успокоишься, и аппетит нагуляешь, и сон хороший.

Канава начиналась от крыльца, обходила яблони и по склону спускалась к реке. Но хоть солнце в тот день и светило, в канаве чавкала грязь, а когда Простодурсен копал свою канаву в последний раз, он куда-то задевал лопату, так что теперь ему надо было для начала натянуть высокие сапоги и идти её искать. Оглянуться не успеешь – день пройдёт.

Нет, лучше отложить лопату на другой день, например, дождливый. Ему ведь ещё пудинг делать… Да и камешков для бульканья почти не осталось, надо идти искать. И если потом ещё тащиться к Ковригсену…

День опять получался полный хлопот. А Простодурсен боялся, что если ещё подумает, так ненароком и ещё какое дело вспомнит. Лучше, решил он, побыстрее уйти от беды подальше.

На берегу лежали кучкой последние бульки и блестели. Круглые ровные камешки. Впрочем, их было так мало, что кучкой это уже и не назовёшь. Три камешка всего. Один совершенно белый. И два обычных, серо-чёрных.

Простодурсен взял в руку серо-чёрный, и дятел, как всегда, вспорхнул и улетел, завидев, что кто-то тянется за камнем.

Бульк радовал руку. Он был не такой горячий, как обычно летом. Тогда даже вечером, когда солнце село, камни долго не остывают и жгутся. Но и не такой холодный, как зимние камни. Эти в секунду забирают всё тепло из ладони.

– Сейчас я кину тебя в реку, – сообщил Простодурсен. – Серый в крапинку, приготовься: вот я тебя поднимаю – раз-два, бульк!

И он бросил камень в воду, и раздался «бульк». Аккуратный приятный «бульк».

И следом Простодурсен бросил второй серо-чёрный камешек.

И только взял в руку третий, совсем белый, как на том берегу возник Пронырсен.

– Всё камни бросаешь, – сказал Пронырсен.

– Да, – кивнул Простодурсен, – бульки. Сегодня как раз хороший день, а то в дождь на реке и без того всё булькает.

– И как тебе не надоест, – фыркнул Пронырсен. – А у тебя притом есть лопата, лучше б канаву выкопал.

– Я уже начал, – ответил Простодурсен.

Он не удержался и стрельнул глазами в Пронырсена. У того была привычка нагличать, и вид он всегда имел такой, будто знал много больше остальных. Жил Пронырсен вверх по реке, но никто у него не бывал. Все его побаивались, хотя ни великаном, ни силачом он не был.

– Ладно, – проговорил Пронырсен. – Я не могу терять здесь с тобой время. Мне надо домой, у меня невпроворот разных дел и проблем.

Простодурсен подумал было спросить, что это за дела и проблемы, но решил, что чем меньше говорить, тем лучше. Тогда Пронырсен быстрее уберётся, и можно будет спокойно булькнуть последний камешек.

– Смотри не перетрудись тут, – съязвил Пронырсен, загоготал и исчез так же внезапно, как появился.

Простодурсен стоял, перекатывая в ладони камешек. Из пекарни Ковригсена густо-густо пахло хлебом. Может, пойти за коврижкой, а последний бульк припрятать на потом? Впереди ещё весь день, не хочется оставаться совсем без камешков. За новой порцией придётся идти за тридевять земель, в округе он всё давно собрал…

Простодурсен стоял у воды и размышлял. Река журчала и струилась как обычно. Дно реки усеяно его бульками. Но они лежат глубоко. Если он полезет за ними, придётся нырять, и, неровен час, до того доныряется, что его унесёт в даль дальнюю, а этого ему вовсе не хотелось. Простодурсену хорошо жилось у себя дома.

В животе заурчало. Если Ковригсен не хандрит и настроение у него не кислое, то тесто наверняка поднялось, а тогда самое время поспешить в пекарню, подумал Простодурсен, сунул камешек в карман и тронулся в путь.

По дороге он решил обойти канаву и полюбоваться на свою работу. И вот когда он стоял на краю канавы и рассматривал грязь на дне, жизнь его изменилась.

Во-первых, кто-то закричал «На помощь!». Во-вторых, Простодурсен споткнулся о лопату.

Крик о помощи прорезал воздух внезапно. Кричали с реки. Что там творится, Простодурсен не видел. Слышал он такой призыв тоже впервые. Голос как будто был немного похож на голос Октавы – дамы, жившей ниже по течению, но сходства было до того мало, что Простодурсен почти не сомневался: кричала не она.

Раз кто-то зовёт на помощь, значит, помощь ему нужна, решил Простодурсен и бегом припустил на выручку. Через канаву и прямиком по траве – это кратчайший путь к воде. Вот в траве его и подстерегла лопата.

Шмяк!

Простодурсен полетел носом вперёд и грохнулся в траву.

«Лопата, – подумал он, тормозя. – Лопату я нашёл».

Он вскочил и помчался дальше вниз, к реке.

В воде барахталась утка. Она пыталась плыть против течения, пыхтела и отдувалась.

– Помогите, – просипела она.

– Вы хотите, чтобы я вам помог? – уточнил Простодурсен.

– Что? – простонала утка.

– Какая помощь вам нужна? – спросил Простодурсен.

– Меня преследует хищная птица, огромная, страшная! Она хочет отнять у меня яйцо.

– Ни одной хищной птицы здесь нет.

– Можете помочь мне выбраться на берег?

– Подождите минуточку, я принесу свой инструмент.

Простодурсен помчался за лопатой. Как раз удобное приспособление для помощи уткам. Он опустил лопату в воду, подвёл под утку и вытащил её на берег.

Утка лежала в траве и тяжело дышала. Бедная. Видно, приплыла издалека. Но разве у птиц не кончился сезон кладки яиц? Уже осень на исходе, для птенцов поздновато.

– О, – стонала утка, – спасибо, что помогли. Никто, никто…

– Не стоит благодарностей, успокойтесь.

– О… – застонала она – и вдруг сомлела и завалилась на бок. Откуда-то из перьев выкатилось яйцо и покатилось по склону к реке.

Простодурсен молча наблюдал за ним и страшно злился. У него была гора планов на день, а теперь поперёк них разлеглась эта утка. А яйцо утки вообще катится вниз по склону к воде. Нет, вон запуталось в траве.

Яйцо оказалось голубым в мелкую чёрную крапочку. Красивое, ровно-округлое. Похожее на идеальный камешек для бульков. Простодурсен подошёл к яйцу и приложил к нему ухо. Внутри тишина. Простодурсен схватил яйцо и быстро сунул его под утку – а то ненароком забудешься да и булькнешь чужое яйцо в речку.

Подумав, он понял, что пойти к Ковригсену прямо сейчас у него не получится. Хоть хлебом по-прежнему пахло на всю округу, а живот урчал, требуя коврижку, Простодурсен решил не отлучаться от утки. Должна же она очнуться, чтобы он довёл свою помощь до конца.

Пока он так размышлял, на берег снова спустился Пронырсен. Можно подумать, он всё это время ждал в засаде за кустом.

– Уткой разжился, – заметил Пронырсен.

Он стоял на другом берегу и заявлял, что Простодурсен разжился уткой. Ну и словцо. Простодурсен даже не нашёлся что ответить.

Он вообще замечал, что на иные вопросы Пронырсена трудно дать ответ. Они какие-то скользкие. Уткой разжился, ну-ну, мы-то с тобой понимаем…

– Я видел, как ты огрел её лопатой.

– Что? – разинул рот Простодурсен.

– Мне ты сказки не рассказывай, – велел Пронырсен. – Я буду молчать как рыба. Но я уверен, что утка плыла ко мне.

– Я её не трогал, – сказал Простодурсен, – просто помог ей вылезти на берег.

– А чего она тогда не шевелится?

– Она устала. Она… плыла против течения.

– Ха-ха-ха! – захохотал Пронырсен. – Да ты прямо сказочник!

Он шагнул в кромку воды, нагнулся и сделал несколько больших глотков.

– Вкусная у тебя здесь вода, – заметил Пронырсен.

– Да. Я делаю на ней и пудинг, и соки.

– И швыряешь в неё камни.

– Бульки. От них отличный звук – «бульк».

– Хотя эта вода – моя.

Здравствуйте, приехали. Всё вдруг стало таким противным. Цвет травы и листьев и напев реки были как прежде приятны, но… вон лежит утка, а на том берегу торчит этот тип и говорит…

– Вода сначала протекла мимо меня.

– Да, но… – пролепетал Простодурсен.

– Просто отдай мне утку, и не будем углубляться в это, – велел Пронырсен.

– Утку? – удивился Простодурсен. – Она не моя, я просто помог ей выбраться на сушу.

– Оно и видно, ага, – хохотнул Пронырсен.

– Да правда же.

– Как было дело, видел только я, – заявил Пронырсен. – Или ты хочешь, чтобы мы пошли к Ковригсену и созвали собрание? И все придут полюбоваться на утку. А потом мы их спросим, чья она, на их взгляд.

Собрание? – подумал Простодурсен. Противное слово, в нём слышится «брань», и ещё «рана».

Он перевёл взгляд на утку. Полудохлая, если уже не дохлая. Неужели Ковригсен поверит, что это Простодурсен довёл её до такого? А Сдобсен? Что подумает этот крендель Сдобсен? А Октава? Это же и есть собрание? Все собираются, бранятся, рассматривают, нет ли на утке ран, и решают, кому они больше верят – Пронырсену или Простодурсену. И если все решат, что он укокошил утку своей лопатой, той самой, которую он только что снова нашёл…

– Ты долго думаешь, – сказал Пронырсен.

– Да, но… – пробормотал Простодурсен.

– Так и порешим, – подытожил Пронырсен. – Ты отдаёшь мне утку, и считаем, что ничего не было.

Простодурсен опять взглянул на утку. Теперь было видно, что она всё же дышит. Это прекрасно. Если б она ещё и очнулась, то могла бы сама рассказать, как было дело. Если б она сию секунду очнулась, то всё противное разом бы кончилось, и он пошёл бы себе спокойно за коврижкой с хрустящей корочкой.

– Кинь её мне сюда, – велел Пронырсен.

Ну вот чего она не просыпается? Лежит себе, пузыри пускает и хоть бы хны. Глупая утка!

Вдруг Простодурсена пронзила неприятная мысль: а зачем Пронырсену утка? Что он собирается с ней сделать? Когда он сказал «кинь её сюда», Простодурсен почувствовал, что дело пахнет гаденьким. Но спросил себя: Простодурсен, дорогой, зачем тебе снулая утка? Какое тебе вообще до неё дело? Ещё утром никакими утками здесь не пахло. И тебе, друг мой Простодурсен, жилось хорошо. Честно сказать, тебе жилось лучше, пока эта дурацкая утка не притащилась сюда и не улеглась спать на твоём пригорке. Если ты отдашь её Пронырсену, то утки здесь снова не будет. Да и Пронырсен уберётся восвояси. Всё станет как поутру. И ты тихо и спокойно пойдёшь за вкусной горячей коврижкой.

Так уговаривал себя Простодурсен. И рассуждения эти казались очень верными. Но что-то в них было не так. Потому что когда он тащил на лопате из воды красивую утку и её красивое яйцо, он вдруг почувствовал, что теперь ему будет невкусно есть коврижку в одиночку. И ему показалось даже, что ему в жизни всегда не хватало утки и утиного яйца. Хотя раньше он никогда об этом не думал. Я собирался спасти бедную утку, подумал Простодурсен, а теперь…

– Ага, – сказал Пронырсен. Он поднял утку за лапы, потом взял яйцо и рассмотрел его.

– А это мне не нужно, – заявил Пронырсен и швырнул яйцо назад через речку.

– Но оно уткино! – закричал Простодурсен. – Она приплыла сюда, чтобы…

– Три ха-ха! – прохохотал Пронырсен. – Это бред – откладывать яйца по осени, из таких яиц выводятся только бредни и бредятины. Замешай его в свой пудинг. А увидишь на реке ещё уток – не мешай им спокойно плыть ко мне.

Для чего Пронырсену утка? Как бы это узнать?

Пока что тот мчался вверх по тропинке, держа утку за лапы. Она болталась лапами вверх, пересчитывая головой кусты и ветки вдоль дороги и обтираясь о траву.

Яйцо?

Яйцо, подумал Простодурсен. Разбилось, понятное дело. Валяется где-то в траве и вытекает.

Оно лежало у камня. Слишком большого, чтобы быть камнем-бульком. И даже для камня-бдэмса великоватого. Из земли торчал наружу только край. Когда-то Простодурсен хотел этот камень выкопать, но не сумел. Камню не было конца. Наверно, он просто верхушка горы. И вот теперь приткнувшись к этой подземной горе лежало яйцо. Красивое и на вид целое.

Непорядок, конечно, чтобы маленькое хрупкое яйцо валялось в тени огромного камня. Если в яйце кто-то есть, он задубеет ночью от холода. Когда небо такое синее и прекрасное, как сегодня, ночью жди заморозков. В горах зима уже расчехлила свою амуницию и при случае пускает её в ход.

К тому же здесь его может сожрать хищная птица. Хищные птицы любят яйца. Вкусы ведь у всех разные. Простодурсен любит пудинг и всё, что выпекается в пекарне Ковригсена. А хищной птице нравятся яйца.

Но Простодурсену не нравится, чтобы она лакомилась яйцом у него под окном. Ещё войдёт во вкус и останется здесь. Будет ждать, не появится ли новое яйцо. Или вообще решит, что они здесь у Простодурсена из земли растут.

Простодурсен покрутился на месте. Посмотрел по сторонам. Всё было как раньше. До чего странно, удивился Простодурсен. Странно, что всё точно как раньше, а не совсем иначе.

Потом он взял яйцо и понёс его домой.

Пол и стены были облеплены солнечными пятнами. Солнце светило в окно и во все щели и расклеивало по всему дому свои тёплые жёлтые метки.

Куда кладут такие яйца? – задумался Простодурсен. Это должно быть место, где он на него не наступит. Там, где он не ходит и не сидит.

Кровать?

Простодурсен притащил с подоконника одеяло. Положил яйцо на кровать и накрыл одеялом. Но одеяло наверняка холодное. Простодурсен знает, как под ним холодно, когда его только принесли с воздуха. Пришлось Простодурсену лечь в кровать рядом с яйцом, чтобы помочь ему нагреть одеяло.

Всё-таки очень симпатичное яйцо. Простодурсен приложил к нему ухо. Ни звука, как и раньше.

– Теперь тут тепло и хорошо, – прошептал Простодурсен яйцу. – Ты тут полежи, а я схожу к Ковригсену. У меня, понимаешь, много дел, я не могу весь день лежать с тобой. А если ты будешь молодцом и вылупишься, я покажу тебе, что стало с большим га-га-га. Он очень сильно устал и лёг на отдых в горном приюте. Ну не совсем приюте, скорее постоялом дворе, но…

Так он поутешал яйцо на прощание, а потом вылез из кровати.

Ему ужасно хотелось, чтобы Ковригсен оказался в разговорчивом настроении. Потому что Простодурсену надо было о многом с ним поговорить.

– Только бы мне не забыть, что ты здесь лежишь, когда я приду укладываться спать, – сказал он яйцу. А потом отогнул край одеяла, чтобы яйцо лучше слышало его (если там вообще кто-то есть), и сказал всё ещё раз. И сам же своих слов испугался.

«А если я и правда о нём забуду? Я ведь не привык, чтобы в моей кровати спало живое яйцо», – подумал Простодурсен с тревогой.

Выходя из дому, он сунул руку в карман – проверить, есть ли у него монетка на коврижку. Нащупал белый камень-бульк. Но в другом кармане отыскалась монетка.

Простодурсен полюбовался, как красиво сияют на солнце и камешек, и монетка. Потом положил их снова в карман и пошёл в пекарню Ковригсена.

Ковригсен печёт торт

В лавке Ковригсена пахло горячо и вкусно, как всегда. За столом поодаль от прилавка сидели Октава и Сдобсен и с хрустом жевали коврижку.

Сдобсен прислонил свою палку к стене, а Октава держала свою огромную шляпу на коленях. Простодурсен подошёл к прилавку и стал ждать, когда выйдет Ковригсен. Было слышно, как он насвистывает где-то в доме, у своей огромной печки.

– Прекрасная погода сегодня, – обратился Простодурсен к двоим посетителям.

– Да, но не для сушки белья, – отозвался Сдобсен.

Простодурсен видел, что и Октава собирается что-то сказать. Она старательно сглатывала коврижку, чтобы освободить во рту место словам.

– Как дела с канавой, Простодурчик? – спросила она наконец. – Много выкопал?

– Нет, – ответил Простодурсен. – Я задевал куда-то лопату. Но сегодня, по счастью, её нашёл. По счастью, сегодня. Нашёл, по счастью.

В третий раз сказав «по счастью», Простодурсен подумал, что выражается сегодня как-то сбивчиво. Похоже, он сбит с толку. В его кровати греется яйцо. Но Пронырсен утверждает, будто бы он, Простодурсен, убил утку лопатой.

– Хорошо, когда лопаты находятся, – заметил Сдобсен. – Не то что за границей.

– Да уж да, – ответил Простодурсен, – по счастью.

– А как у тебя с бульками? – спросила Октава.

– Спасибо, тоже хорошо, – ответил Простодурсен.

Появился Ковригсен. Посыпанный мукой, как обычно. И в белой поварской шапке, как обычно. Вообще он выглядел совершенно обычно, и Простодурсен успокоился. А когда Ковригсен спросил, завернуть ли ему свежую коврижку, то ответил:

– Да, пожалуйста.

Но Октава не сводила с Простодурсена глаз. Чего она так смотрит на него? Разве Простодурсен не выглядит тоже как обычно?

– Я, это… у меня, это… – начал Простодурсен неуверенно.

– Прекрасный день, – подхватил Ковригсен.

– …Яйцо живёт, – закончил Простодурсен.

Палка Сдобсена скользнула по стене и грохнулась на пол.

– Какое такое яйцо? – спросил Ковригсен.

– У меня дома яйцо, – сказал Простодурсен. – В моей кровати лежит яйцо.

В булочной стало очень тихо. Коврижку уже никто не жевал.

И снова настала очередь Октавы сказать что-нибудь. У неё был самый красивый голос на всю реку. Она и петь любила.

– Какая чудесная новость! Ты снёс яйцо?

Сдобсен посмотрел на Октаву. И Ковригсен посмотрел. И Простодурсен тоже. И пока они все глядели на Октаву, в булочную кто-то зашёл. Это был Пронырсен.

– Коврижками обжираетесь, – сказал он.

– О, сегодня изумительные коврижки, – отозвался Сдобсен. – Но плохо сохнет бельё.

– Насыпь-ка мне пакет чёрствого хлеба, – велел Пронырсен. – Не такого старого, чтобы с плесенью, но и не настолько свежего, чтоб деньги за него драть.

Ковригсен улыбнулся и ушёл в заднюю комнату. Пронырсен встал рядом с Простодурсеном и пару раз пихнул его, устраиваясь повольготнее.

– Ты слышал великую новость? – спросила Октава.

– Великие новости в этой лавчонке небось не поместятся, – ответил Пронырсен.

– Наш Простодурсен завёл себе яйцо. Здорово, да?

– А то нет. Он целыми днями камни бросает, самое время яйцу появиться.

– Тут ты прав, – хмыкнул Сдобсен.

– Согласна полностью, – поддакнула Октава.

Ковригсен вынес пакет чёрствого хлеба Пронырсену и свежую коврижку Простодурсену.

– Что ж, наступят и другие времена, – заявил Пронырсен.

– Да ну? Ты что-то уже слышал? – с ужасом спросил Ковригсен.

– Каждый может сделать что-то, чтобы самому изменить времена, – ответил Пронырсен. – Ко мне едет родня, мне надо навести красоту.

– Тебе? У тебя самая красивая дубовая дверь во всей долине! – сказала Октава.

– Ладно, нет у меня времени шутить с вами. Удачи в яичном деле! – с хохотом бросил Пронырсен, выскакивая за дверь.

Ковригсен обустроил здесь под горой очень милую пекарню с кондитерской. Это была кондитерская на один столик. За которым сейчас сидели Октава и Сдобсен. Позади стола к стене было приставлено пианино, так что в принципе можно было на нём сыграть. С потолка свисала на красном шерстяном шнурке жёлтая лампочка. А при двери болтался немой колокольчик, которому положено было бы трезвонить каждый раз, когда дверь открывается или закрывается. Ковригсен выпекал хлеб и булочки и даже торты на заказ. Но каждодневным шедевром была хрустящая ржаная коврижка. Полезная для зубов, желудка и настроения. Ещё Ковригсен продавал соки. Их он делал из брусники, клюквы, смородины, кудыки, понарошки, рябины и яблок. Ночью он спал в обнимку с чаном, в нём бродило и поднималось тесто для утренней выпечки.

Вокруг стола стояли четыре удобных стула. И два из них сейчас пустовали. Но Простодурсен и Ковригсен не садились, стояли у прилавка.

Простодурсену хотелось обсудить с Ковригсеном разные неожиданные происшествия сегодняшнего дня. Но поскольку Октава и Сдобсен, навострив уши, по-прежнему сидели в пекарне, Простодурсен ничего толком сказать не мог.

– Спасибо, – поблагодарил он и положил на прилавок монетку. А потом отломил кусок коврижки.

Ковригсен двинул кулаком по кассе, ящичек с деньгами выскочил наружу, он положил в него монетку и с силой толкнул его на место.

После этого в пекарне стало совершенно тихо. И было тихо, пока Октава не встала и не стукнула кулаком по столу.

– Да что это в самом деле! – громко сказала она. – Вы правда сами не понимаете? У Простодурсена завелось яйцо, и… мы должны… Во всяком случае, я хочу спеть песню и заказать торт!

– Угу, – ответил Простодурсен. Выступление Октавы показалось ему несдержанным, а пара глаз смотрела на него из-за прилавка в недоумении.

Ему захотелось оказаться в тихом месте, где нет колючих взглядов, но никто и не впадает в восторг от каждого его слова.

– Мне надо домой к яйцу, – сказал он.

Тени как-то сдвинулись, пока Простодурсен дышал в пекарне хлебными парами. Река потемнела, и солнце освещало только половину стены его дома. Он припустил со всех ног. Вбежал в дом, откинул одеяло… На простыне лежало яйцо.

– Сейчас я затоплю для тебя печь, – сказал Простодурсен. – У меня есть отличные сухие дубовые поленья. Так что вечером мы мёрзнуть не будем. А когда я протоплю, то пойду схожу за продуктами для пудинга. К утру-то мы наверняка проголодаемся.

Сперва Простодурсен запалил несколько толстых дубовых корней. Пламя получилось сильное, ровное – оно и дубовые поленья наверняка возьмёт. Простодурсен взглянул на кровать. Ни звука оттуда. Он подошёл и прижался к яйцу ухом. Тишина. Тишина…

– Понятное дело, – сказал Простодурсен яйцу. – Ты здорово устал сегодня. Погоня, хищная птица – ужас… Счастье ещё, что я там стоял с лопатой. Скоро выберешься на свободу и будешь ходить со мной в кондитерскую. Она тебе наверняка придётся по вкусу. Там даже торты пекут… Октава хотела купить тебе в подарок торт прямо сегодня. Вот ведь голова без клёпок. Подарить торт яйцу! Дурында!

От солнца остался только маленький сгусток в углу. Скоро и там воцарится чернота. Солнце имеет привычку, уходя, ничего не забывать и не оставлять. Ни крошечного пятнышка. Ни хилого лучика. Оно забирает с собой весь свет за леса, за горы, за море, когда туда уходит. Простодурсен так далеко никогда не бывал.

Огонь в печи горел крепко и славно. По комнате потекло тепло, и Простодурсен подумал: а не сделать ли ему сегодня того, чего он никогда не делал? Он чувствовал себя уставшим. А от мысли, сколько надо потратить сил, чтобы приготовить пудинг, дождаться, пока он остынет, и съесть, – от одной этой мысли у него опускались руки. И он решил поспать послеобеденный сон до обеда. Желание поменять местами сон и обед возникло у него впервые за всю его многотрудную жизнь у реки.

Он забрался в кровать и свернулся калачиком вокруг яйца. Прежде чем натянуть на них одеяло, он нежно и ласково провёл пальцем по скорлупе.

– Сперва отдохнём, а пудинг я потом сделаю. Ты там вряд ли проголодался.

Простодурсен заснул в ту же секунду. Он спал, храпел и подсвистывал. Но яйцо хранило молчание. Оно лежало, прижавшись к его груди, под тёплым одеялом. А печка топилась, и солнце рисовало всё более длинные тени.

Когда Простодурсен проснулся, всё превратилось уже в одну сплошную тень. На небе горели несколько звёзд, а музыка реки петляла между яблонь и утекала вдаль. Но Простодурсена разбудили не звёзды и не звуки реки. Он проснулся оттого, что кто-то вошёл в домик и сорвал с него одеяло.

– Ой, не могу, какая прелесть! – воскликнула Октава.

Она пришла со Сдобсеном.

– Странно, – хмыкнул Сдобсен. – Всё это чуточку странно. Хотя за границей…

– Что за глупости! – решительно перебила его Октава. – Я за весь день не видела таких миленьких пусечек! Простодурсен, да ладно, я вижу, ты не спишь… Мы заказали очаровательный тортик! Ковригсен сейчас пыхтит над ним, но скоро его принесёт. Ковригсен придёт и тортик принесёт, ой-ла-ла!

Простодурсен щурился на гостей. Октава стояла у кровати и держала в руках одеяло, а Сдобсен прислонился к печке и грел спину.

Простодурсен вспомнил, что не сделал пудинга и не поел. В животе заурчала пустота. Живот стало подводить. Но если Ковригсен принесёт торт, буря в животе уляжется.