Тень земли Ахманов Михаил

В Стабильных Мирах с высоким ИТР существовали общепланетные компьютерные сети, столь же емкие, совершенные и разветвленные, как некогда на Земле. Были и супермощные компьютеры вроде «Перикла-ХК20», способные преодолеть Первый Тест Разумности: словесное общение с таким устройством не позволяло выяснить, что собеседник не относится к человеческому роду. В этом-то и заключался вопрос; компьютер, совокупность программ, оптических и электронных узлов, производил впечатление говорящего человека, ни в коей мере не являясь человеком по существу. Сущность его была иной, и если бы он. продемонстрировал признаки истинной разумности, то разум его, безусловно, был бы отличен от человеческого. Ведь разум — производная восприятия, а компьютеры воспринимают мир совсем иначе, чем люди; ergo, всякий компьютер, мыслящий якобы как человек, неразумен. Он всего лишь подделка под интеллект человека, фантом мнимой разумности, говорящий костыль.

Но Джинн не являлся ни костылем, ни фантомом, ни подделкой. Скорее он мог оказаться мистификацией, шуткой гения, приписавшего свои открытия и труды бестелесному электронному существу, которое будто бы зародилось в земных компьютерных сетях в самом начале двадцать первого века. Эта гипотеза была не лишена оснований, и Саймон, знакомый с секретным докладом специалистов ЦРУ, мог взвесить все «за» и «против».

С одной стороны, Сергей Невлюдов, петербургский физик, все-таки не был гением — во всяком случае, он не проявлял признаков гениальности до тридцати трех лет, до разработки теории трансгрессии в 2004 году; сделав же это эпохальное открытие, он канул в неизвестность. Значит, ему помогали? Но кто? Пришельцы из космоса? Потусторонние силы? Или — что более вероятно — компьютерный нечеловеческий разум, с которым он установил контакт?

С другой стороны, гениальность — слишком неоднозначный и сложный феномен, чтобы судить о нем с определенностью. В одних ситуациях она имела стабильный характер, не покидая благословленного ею носителя в течение десятилетий, в других проявлялась спонтанно, как вспышка, краткое или не очень длительное озарение, приводившее к кон-: кретному результату. Быть может, нечто подобное произошло с Невлюдовым?

Сам он при жизни не раскрывал секрета, однако оставил компьютерный диск, найденный Саймоном на Аллах Акбаре, в сказочном подземелье эмиров Азиз ад-Дин. Текст на диске был местами испорчен, и аналитики Конторы, исследовавшие древний меморандум, не пришли к определенному мнению. Согласно этим записям, в феврале 2004 года Невлюдов вступил в контакт— совершенно случайно, в процессе текущей работы — с разумом, зародившимся в земных компьютерных сетях, с электронным Джинном, обладавшим признаками сказочного всемогущества. Невлюдов не считал этот разум искусственным; искусственной — то есть сотворенной людьми — была среда его обитания, но он возник в ней естественным путем, возможно — в результате взаимопроникновения и стремительной эволюции сотен, если не тысяч, программ-зародышей. Во всяком случае, разум Джинна не походил на человеческий, и лишь в процессе общения с Не-влюдовым он научился контактировать с людьми — собственно, с тем единственным человеком, с которым пожелал вступить в контакт.

К счастью, этот человек если и не являлся гением, то был личностью интеллектуальной, отмеченной мужеством, благородством и несомненной душевной силой. Вскоре он понял, что волею случая одарен беспредельной кпастью — практически беспредельной, поскольку у Джинна имелся доступ ко всему на свете: к ядерным арсеналам и боевым орбитальным комплексам, к файлам всех секретных служб и банковским счетам, ко всем архивам и библиотекам, к оружию, к автоматическим станкам, к линиям связи, к передающим и ретрансляционным центрам. По просьбе (по приказу? или совету?) Невлюдова Джинн мог подслушать любой разговор, исказить любую информацию, предать ее гласности или скрыть, произвести диверсионный акт любых масштабов, от Хиросимы до всепланетного побоища. Не исключались и локальные акции — например, уничтожение определенных лиц лазерным лучом с орбиты.

В силу перечисленного выше Невлюдов приказал (попросил? посоветовал?) Джинну не обнаруживать своего присутствия, дабы не сеять паники и не вводить людей в смертельный грех. Урегулировав этот вопрос, он занялся глобальной проблемой, достойной, как он полагал, внимания Джинна: промоделировал с его помощью развитие человеческой цивилизации в наиболее реальных вариантах.

Результат был ужасающим: со стопрЬцентной вероятностью человечество погибало, не в силах развязать гордиеъ узел противоречий и конфликтов. Гибель была неизбежной; варьировались лишь сроки, от сорока до ста шестидесяти лет, и причины катастрофы: ядерный апокалипсис, неконтролируемый демографический взрыв, экологические катаклизмы, пандемия, вызванная смертоносными штаммами вирусов или психотропным оружием, анархия, коллапс и крах цивилизации под напором международного терроризма. Этот вывод, как пишет Невлюдов, поразил и ужаснул его, но в то же время инициировал вполне разумную идею: гибель неизбежна, если не откроется новый фактор, внешний по отношению к человечеству и как бы играющий роль стабилизационной прививки. Такой фактор существовал — Джинн, негуманоидное существо с могучим интеллектом, способное контролировать и управлять, а главное — рассчитывать и прогнозировать. функцию контроля Невлюдов сразу же исключил, сформулировав проблему так: разработать средство спасения, не ущемляющее достоинства, свободы и благосостояния людей.

Результатом явился Пандус. Затем последовали разделение враждующих сил, равные возможности для всех в поисках новой родины, Исход, колонизация, стабильность. Это было реальностью — как для Ричарда Саймона, так и для экспертов ЦРУ, исследовавших невлюдовский меморандум.

Но чем же были эти отрывочные записки? Мистификацией? Фантастической антиутопией? Философским трактатом-предупреждением? Или невероятной истиной? Еще вчера любая из этих гипотез имела право на жизнь.

Но сегодня Саймон, реалист до мозга костей, признал, что время гипотез истекло. И это вдохновляло его гораздо больше, чем предстоящая встреча с донами. Пусть нынешняя Земля была всего лишь тенью прошлого — ну так что же? В ее тенях он отыскал два драгоценных дара, два сокровища, которые заберет с собой, — разгадку древней тайны и свою любовь. И хоть и то и другое нельзя было счесть военным трофеем, Саймон внезапно подумал, что каждый из этих даров украсит его Шнур Доблести — украсит гораздо лучше, чем пальцы дона Грегорио и череп Хорхе Смотрителя.

Однако проблема пальцев и черепов была еще не исчерпана. Не стоило лишь выказывать к ним интерес, иначе не доберешься до Кратеров. Все-таки этот Карло Клык не полный идиот — зачем ему тащить к хозяину потенциального убийцу? Или человека, который выглядит опасным, непредсказуемым, стремительным, точно удар молнии?

Саймон еще больше сгорбился, свел глаза к переносице, приоткрыл рот и позволил струйке слюны стечь по подбородку. Карло Клык с любопытством наблюдал за ним и вдруг, откашлявшись, произнес густым хриплым басом:

— Чего губы развесил, выродок? Все, что ль, у вас такие? На небесах или там, откуда ты взялся, мокрица косоглазая?

— Есть и посимпатичней, — пробормотал Саймон, — с губой до пупа. Но все — косые! У нас, видишь ли, жарко, народ голышом ходит, вот глаза и разбегаются.

Один из охранников хихикнул, другой сплюнул. На широком лице Клыка отразилось презрение.

— Значит, голышом? Потому и глаза разбегаются да слюнка капает? А вид у тебя такой, будто без костыля на бабу не запрыгнешь.

Сзади заржали. Слюна бежала с губ Саймона, капая на куртку. Он вытер рот рукавом. В кармане куртки покоился томик в голубом переплете, его верительная грамота, а больше он не взял ничего, ни оружия, ни своего браслета. Он не собирался демонстрировать чудеса. В сущности, было уже неважно, признают ли доны его эмиссаром со звезд или самозванцем из Пустоши; теперь он не нуждался ни в их помощи, ни в союзе с ними, и это вселяло чувство уверенности и свободы.

Карло Клык зевнул, лязгнув зубами.

— Паршиво выглядишь, парень. Будто сейчас кишки через нос полезут. Удивительное дело! Не человек, чан помоев. А если верить хозяину, ты нам доставил массу неприятностей.

— Я их доставлю еще больше, — пообещал Саймон, ковыряя в ухе. Ягуар-полковник Карло Клык вызывал у него не больше симпатий, чем Бучо Перес, капитан-кайман. Если б не приглашение в Кратеры, был бы сейчас ягуар-полковник покойником — может, со свернутой шеей, а может, болтался бы вместо вывески под крышей заведения Прыща. Но в данный момент Саймону приходилось соблюдать дипломатический протокол.

— Я так думаю: побеседует с тобой хозяин, и загремишь в пампасы, — сказал Карло Клык. — То есть в яму, к муравьишкам. Я тебя лично подвешу, гнида инопланетная. А может, Прошке Пересу отдам. — Он прищурился, с недоверием оглядел Саймона и спросил: — Это правда, что ты ему уши отрезал?

Саймон молча кивнул.

— А я думаю, врешь. Я думаю, Прошку крокодавы обкорнали либо «черные клинки». Не нравится им, когда цветные в других бандеро служат. Так что я думаю…

— Не думай слишком много, мозги сопреют, — сказал Саймон, посматривая в амбразуры.

Дорога свернула и круто пошла вниз, к морскому берегу. На повороте стоял броневик, точно такой же, как тот, в котором везли Саймона; при нем — дюжина головорезов в синем.

Еще один пост располагался за решетчатой оградой, почти незаметной на фоне зелени; за ней, над кронами пальм, дубов и сейб, виднелось белое здание с башнями, опоясанное галереей. Его построили в форме подковы, и Саймон не мог разглядеть, что скрывается там, внутри, за башнями и зубцами белых стен.

Лязгая и грохоча, вздымая тучи пыли, броневик подкатил к воротам, миновал их и развернулся на площадке у неширокой лестницы. Она вела на галерею, сразу на второй этаж, а первый, как показалось Саймону, был без окон и дверей — сплошная стена, укрепленная массивными треугольниками контрфорсов. За площадкой, мощенной камнем, начинался парк с густым кустарником и деревьями чудовищной толщины; вероятно, они росли здесь еще до Исхода, и возраст этих исполинов насчитывал лет пятьсот, а может, и все шестьсот. Саймон подивился, отчего такую редкость не вывезли на Южмерику, затем припомнил, что в минувшие времена Бразилия считалась бедной страной; большинство ее городов, культурных и промышленных объектов были трансгрессиро-ваны службами ООН в кредит, при содействии Германии и Швеции. Похоже, на древние парки кредит не распространялся.

Задняя дверца машины распахнулась, охранники полезли наружу, и тут же, словно из-под земли, рядом с ними появился еще десяток вертухаев. Отборные качки: все — плечистые, рослые, в синей униформе, с гербом смоленских на обшлагах — старинной серебряной пушкой.

— Выходи, слюнявый, — буркнул Клык, подталкивая Саймона в спину.

Охранники окружили его стеной. Сгорбившись в их плотном кольце, Саймон видел лишь затылки да фуражки, а поверх них — облако в небе, похожее на раскрытый веер. Под облаком серой черточкой парила птица; кажется, королевский гриф.

Карло Клык зашагал к лестнице, стражи, тесня Саймона, Двинулись за ним. От раскаленных камней под ногами и белых стен тянуло жаром, но сквозь палящие знойные волны Саймон ощущал иное тепло, живое, словно резиденция дона смоленских была переполнена людьми. Кто затаился в этом гадючнике, в этой крысиноя норе? Кто поджидает пришельца go звезд, оскалив клыки и выпустив когти? Впрочем, дурные предчувствия не беспокоили Саймона; неторопливо взбираясь на галерею, он размышлял о другом. Его миссия подходила к концу, и оставалось лишь убедиться, что никаких неприятных накладок под занавес не будет. Он знал, что радиосвязь в ФРБ и ЦЕРУ, не говоря уж о прочих странах, находится на самом примитивном уровне. Крымская обсерватория скорее всего превратилась в руины, как и другие храмы наук и искусств, и ни один человек на всех земных континентах не смог бы припомнить параметров блокирующего сигнала или собрать автоматический передатчик помех. Это являлось хорошей гарантией невмешательства — до тех пор, пока на Землю не перебросят пеленгаторы и батальоны десантников на боевых космолетах.

Но была еще лунная станция, была «Полтава» и был компьютер «Скай», отнюдь не превратившийся в развалину.

Знают ли доны об этом? Помнят ли? И если помнят, что они могут сделать? С одной стороны, ничего; между смутными воспоминаниями и осознанными действиями лежала трехвековая пропасть невежества. С другой — над пропастью был мост; Джинн не отказался общаться с людьми, и он вроде бы не требовал от них верительных грамот.

Возможно, для полной гарантии невмешательства стоило б вырезать всех донов со всеми чадами и домочадцами, но Саймон, рассмотрев эту мысль, отбросил ее. Плохая власть предпочтительней безвластия, садист-диктатор лучше, чем анархия, а хунта соперничающих тиранов вполне сравнится с таким диктатором. Само собой, понятия «предпочтительней» и «лучше» являлись относительными и измерялись в человеческих жизнях, сожженных городах, разрухе, разорении и хаосе, который мог бы воцариться в ФРБ. Новый Передел, только без лидеров и главарей, а значит, самый жуткий, самый кровавый.

Лестница кончилась; его повели по галерее к проходу в башне. Саймон начал постепенно выпрямляться. Плечи его чудесным образом раздвинулись, глаза перестали косить, шаг сделался твердым, вялые мышцы обрели упругость. Теперь он был выше охранников на полголовы, и это давало определенное преимущество: он мог рассмотреть решетку ограды, дорогу, что круто поднималась вверх, деревья и заросли кустов внизу. Кустарник, подступавший к стенам здания, выглядел густым, непроницаемым для глаз; деревья, большей частью дубы и сейбы, казались зелеными облаками, приникшими к земле; ограда была высокой, метров пять, но поверх нее тянулись, переплетались и скрещивались мощные толстые ветви. Отличный путь к отступлению! А если вспомнить про броневик, дежуривший у поворота… Сиденья в нем не слишком мягкие, но пулемет и броня компенсируют неудобство, решил Саймон и ухмыльнулся.

Охранники замедлили шаг. Саймон вскинул голову: у арки, что вела в башню, стояла девушка и о чем-то спорила с Клыком. Говорили они тихо, но ягуар-полковник при этом брызгал слюной и яростно жестикулировал — так, что витые шнуры на его мундире прыгали вверх и вниз. Девушка казалась спокойной. Она была очень красива — светловолосая, высокая, стройная, с холодноватыми серыми глазами. Дочь Грегорио, решил Саймон, наблюдая, как повелительным взмахом руки она прервала речь полковника.

— Расступитесь, парни, — велел Клык, поворачиваясь к вертухаям. — Хозяйка желает взглянуть на косоглазую немочь. Бабье любопытство. — Тут он пристально уставился на Саймона и пробормотал: — Вроде ты подрос, слизняк. И глаза уже не разбегаются. А?

— С чего им бегать? Тут все одетые, — сказал Саймон, разглядывая девушку.

Она тоже смотрела на него — с каким-то странным выражением, будто выбирая лошадь или забавную игрушку. С полминуты они мерились взглядами, потом девушка опустила глаза, усмехнулась и отступила в сторону. Стражи в синем снова сомкнулись вокруг Саймона.

Они миновали коридор под башней со спиральными лестницами и узкими зарешеченными окнами и очутились на внутренней галерее. Она тянулась просторным полукольцом вдоль всего второго этажа; стены за каменным парапетом на-клонно уходили вниз, опираясь на неширокий выступ, окружавший цилиндрическую шахту. Этот провал окаймляли исполинские деревья, за ним виднелся резной шатер беседки, повисшей на самом краю пропасти, кусты роз вокруг бассейна, каменный гребень мола и золотистый песчаный пляж. К молу были пришвартованы яхта с высокими мачтами и паровой катер, а на внешнем рейде стояло судно с очертаниями старинного дредноута — только, разумеется, поминиатюр-ней. Над ним полоскался алый вымпел с черным клинком, а еще дальше сияла сапфиром и изумрудом морская гладь, сливаясь у горизонта с лазоревыми небесами.

Их нестерпимый блеск заставил Саймона прищуриться. Потом, оттолкнув шагавшего рядом вертухая, он наклонился над парапетом и заглянул в провал. Стены древнего кратера были выровнены, дно выложено серым камнем, и будто из самых каменных плит кверху вздымался десятиметровый язык пламени. Этот огненный факел слепил глаза сильнее, чем солнечный свет, гудел и обдавал жаром; над его рыжей раскаленной гривой крохотными саламандрами метались фиолетовые искры.

— Топай! — рявкнул Клык. — Или ямка понравилась? Погреться хочешь?

Саймон не ответил, чувствуя, как закипает гнев. Брови его сошлись в прямую линию, глаза опасно блеснули; с каждой минутой ягуар-полковник все больше раздражал его. Чем-то он был похож на капитана Мелу с Латмерики, а это являлось отнюдь не лучшей рекомендацией: года четыре назад Мела проделал дырку в плече Саймона. Остался шрам, а шрамы, по мнению тай, если и не считались позором, то уж, во всяком случае, не украшали воина. Они лишь свидетельствовали о его безрассудстве и неловкости.

В самом центре галереи, за двумя широкими арками, открылся зал. Стены с бойницами под потолком, сводчатые перекрытия, дубовые двери напротив арок и пол, выстланный серым гранитом. На большом овальном столе в западной части комнаты— бокалы, запечатанные кувшины с вином, графинчики с пулькой, вазы с фруктами. У стола, в просторных креслах, сидели пятеро мужчин. Взгляд Саймона скользнул по их напряженным физиономиям — цепкий, запоминающий, узнающий. Смуглый старик с ястребиным носом и черной перчаткой на правой руке — дон Хайме-Яков по прозвищу Ума Палата. Толстый громила, заросший дикой бородой, — дон Хорхе-Георгий Диас, Смотритель. У этого глаза навыкате, губы отвисли, сальные лохмы свисают из-под чудовищных размеров шляпы. Дон Эйсебио Пименталь — непроницаемое лицо, отлитое из темного чугуна, шапка курчавых волос, широкие негритянские ноздри, рот, будто прорубленный ударом топора… Холеный молодой мужчина с тяжеловатым подбородком и расплывчатыми чертами — дон Алекс-Александр, измельчавший потомок флотоводцев по кличке Анаконда. Этот растерян, но храбрится — хмурит брови, выпячивает челюсть. И наконец, дон Грегорио-Григорий, пожилой, лысоватый, с сигарой в крепких зубах, с ледяными серыми глазами, такими же, как у дочери… «Весь крысятник в сборе, — подумал Саймон и тут же поправился: — Это не крысы, передо мной гиены».

Он направился к обтянутому крокодильей кожей креслу и сел, не дожидаясь приглашения. Кресло стояло особняком, в конце овального стола, что был поближе к аркам. В проеме левой вытянулся Клык, за ним построились в шеренгу верту-хаи. В бойницах под потолком поблескивали стволы, задубелой дверью раздавались гул, лязг металла и скрип кожаных сапог.

Сигара в губах дона Грегорио дрогнула.

— Останешься, Клык. Людей отпусти. И пусть скажут, чтобы качки не орали. — Он кивнул на дверь.

— Мои тихие, — проскрежетал старый Хайме.

— Зато кретины Хорхе рвут глотки за двоих. — Главарь. смоленских отложил сигару и поднял холодные глаза на Саймона: — Ну, так кто же к нам пожаловал? Брат Рикардо-Поликарп Горшков?

— Не похож, судари мои, — тут же откликнулся Хайме. — Тот, как мне говорили, пощуплее. Потоньше, значит, в кости. И не такой нахальный.

— Тогда — Железный Кулак? Изверг с Пустоши?

— Чей изверг? — Хайме обвел взглядом сидящих за столом. — Не наш, чтоб мне единственной руки лишиться! Был бы наш, мы бы его узнали. У Монтальвана и Трясунчика таких тоже не водилось. Может, Федькин? Из отложившихся гаучо? Или срушник? От досточтимого пана Сапгия?

— На гаучо тоже не похож, слишком чистый и сытый, — возразил Грегорио. — А срушники, как всем известно, прибывают морем с севера, не с юга. Где это видано, чтоб срушник из Пустоши приехал? К тому же больно он для срушника шустрый. Те банков не грабят, да и в Озера не суются.

Саймон с интересом следил за этим спектаклем. Похоже, его собирались потоптать и унизить — либо выяснить, как он отреагирует на унижение. Знакомый прием; схватки у в6-инов-тай всегда начинались с Ритуала Оскорблений и с Песен, восхваляющих доблесть бойцов. И Саймон, не разжимая губ, начал петь про себя Песню Вызова — а это значило, что дело без крови не обойдется.

Тем временем беседа продолжалась.

— Не изверг и не поп, — пробормотал дон Хайме, покосившись на вожака крокодильеров. Тот при упоминании об Озе-Рах начал багроветь, нетерпеливо ерзать в кресле и стискивать кулаки. Анаконда грозно хмурился, а дон Эйсебио Пименталь был спокоен, как монумент из черного базальта, прикле-бнный к креслу.

— Не изверг и не поп, — пробормотал дон Хайме, покосившись на вожака крокодильеров. Тот при упоминании об Озерах начал багроветь, нетерпеливо ерзать в кресле и стискивать кулаки. Анаконда грозно хмурился, а дон Эйсебио Пименаль был спокоен, как монумент из черного базальта, приклеенный к креслу.

— Не изверг и не поп, — повторил старик погромче, глядя на Саймона. — Такой молодой… юноша, можно сказать… а сколько загадок и неприятностей.

— Неприятных загадок, — уточнил главарь смоленских, в свой черед рассматривая Саймона.

— Есть предложения, дон Грегорио?

— Разумеется, есть. Крючья в ребра, и повесить над ямой. С муравьями или с термитами. А Карло послушает, кто он таков и зачем к нам явился. Послушает и доложит. Эй, Клык! Где тут у нас подходящая яма?

Дон Грегорио повелительно взмахнул рукой, и этот жест словно подбросил Саймона в воздух. Массивная столешница дрогнула, кресло отъехало в сторону, и стремительная тень, размытая, как зыбкий фантом, метнулась к арке. Мгновение, и фантом вновь обрел вещественность, размер, объем и плоть. Ричард Саймон стоял на парапете галереи, окаменев у пропасти, как статуя возмездия: ноги широко расставлены, руки подняты над головой, а в них, пойманный за шею и лодыжку, кричит и бьется человек. Секунду Саймон глядел на него, потом разжал пальцы, плюнул в огненный провал и соскочил с парапета. Руки его были пусты.

Ноздри Грегорио расширились, взгляд скользнул к бойницам у потолка; чудилось, что он сейчас снова взмахнет рукой — и над столом прошелестит свинцовый ливень. Анаконда судорожно сглотнул, свирепое лицо Хорхе налилось кровью, чернокожий Эйсебио усмехнулся, и лишь старый Хайме не утратил спокойствия — сидел да почесывал запястье под черной перчаткой.

Саймон вернулся на место и подмигнул дону смоленских.

— Подходящая яма нашлась. Жаль только, без крючьев и муравьев.

— А ты, юноша, не промах, — задумчиво протянул Хайме. — Ловко ты его на небеса переселил! Карлу, то есть! Выходит, и сам ты оттуда. Отстрельщик! А я-то думал, на небесах сплошное милосердие и благодать.

— Смотря по обстоятельствам, — откликнулся Саймон, поискал что-нибудь подходящее в изречениях Чочинги, не нашел и буркнул: — С волками жить — по-волчьи выть.

Хайме понимающе усмехнулся.

— Значит, все на тебе, юноша? Огибаловские отморозки, люди Эйсебио за Негритянской рекой, крокодильеры, побитые в Харбохе, катер «торпед» у Сгиба. Все на тебе? И банк, и Трясунчик, и Озера?

Саймон хотел было кивнуть, но тут с дальнего конца стола послышалось громоподобное рычанье. Хорхе Смотритель медленно освобождал задницу из кресла, топорщил бороду, тряс щеками; его багровое лицо перекосилось, из горла вырывался яростный хрип.

— Так это ты! Ты! Ты, сучара! Я тебе матку выверну! Пальцем сделаю, шиздец! Ты, ублюдок, перебил моих парней! Ты разорил мои фермы! Ты ворвался в мой дом! Ты…

Крокодильеру не хватило дыхания, и он смолк, судорожно глотая воздух и выпучив глаза.

— Согласен, я все это сделал, — признался Саймон с чарующей улыбкой. — Но, как сказано выше, виноваты обстоятельства. Мне хотелось, чтобы вы — вы все, — он обвел взглядом сидевших за столом, — обратили на меня внимание. А также отнеслись к тому, что будет мною сказано, со всей серьезностью.

— Сядь, Смотритель! — дон Хайме лязгнул протезом. — Не ты один пострадал, и об этом мы потолкуем отдельно. Может, и убытки возместим. Как считаешь, Сильвер?

Грегорио, переглянувшись с Анакондой, склонил голову. Он уже выглядел невозмутимым, будто Карло Клыка никогда и не было на свете: во рту дымится сигара, крупные белые кисти лежат на столешнице, в глазах — холод и лед. Саймон заметил, что дон смоленских, старый Хайме и вожак «штыков» устроились по одну сторону овального стола, как бы демонстрируя некий тройственный союз; Пименталь сидел напротив них, а Хорхе — посередине, в дальнем конце. Сейчас он, что-то гневно ворча, опустился на место. Кресло скрипнуло под его тяжестью.

— Значит, не брат Рикардо, не дон Железный Кулак, а все-таки Ричард Саймон, — произнес главарь смоленских. — Я рад, что мы установили это с минимальными потерями. — Он бросил взгляд в сторону парапета, за которым исчез Карло Клык. — Так что же нам скажет Ричард Саймон, посланец небес? О чем поведает? И что попросит взамен?

— «Полтаву», — вымолвил Саймон, стараясь не упускать из виду всех пятерых. — «Полтаву»!

На бородатой роже Хорхе отразилось недоумение, Эйсебио равнодушно зевнул, дон смоленских пожал плечами, а рот старого Хайме скривился в насмешливой улыбке. «Они ничего не знают, — подумал Саймон, — ничего не знают, ничего че помнят и ничего не могут».

— «Полтава» — реликвия семьи Петровых-Галицких. — Дон Грегорио приподнял бровь. — Спроси у Анаконды, где она и что с ней. Может, он и отдаст.

Алекс с хозяйским видом откинулся на спинку кресла.

— Зачем тебе «Полтава»? Хочешь срушникам подарить? Калюжному, Морозу и Сапгию? Чтоб они бляхов растерли в пыль? Или забрать с собой на звезды? У вас там, похоже, старая рухлядь в цене!

Саймон сделал неопределенный жест, пробормотав что-то об исторических раритетах и музейных ценностях.

— Хочешь — забирай, амиго, — равнодушно отозвался Алекс. — Если есть что забирать. Посудина третий век гниет в пещерах под Фортом, и думаю, там не осталось ничего, кроме ржавого дерьма. Ее еще домушники замуровали, они о прошлом не любили вспоминать. Замуровали, а перед тем содрали все, что подходило для переплавки. Все, до последнего болта!

«Вот тут ты ошибаешься, амиго», — мелькнуло у Саймона в голове. Скорчив разочарованную гримасу, он принялся повествовать о Разъединенных Мирах, процветающих под эгидой ООН, о России, Южмерике и других планетах Большой Десятки, о колониях и независимых поселениях, о Транспортной Службе и межзвездной связи, о прогрессе и просвещении, о святых идеалах демократии и справедливости, о равенстве и свободе и о своих полномочиях. Он должен был определить для этих людей свое место в мире, в той человеческой Вселенной, что лежала за пределами Земли и о которой они не знали ничего — почти ничего, кроме смутных воспоминаний о временах, когда люди отправились к звездам. Речь его длилась минут пятнадцать, и под конец он рассказал о передатчике помех, а также о собственной миссии, помянув недобрым словом предков срушников и бразильян.

Пятеро слушали в полном молчании. Хайме кривил тонкие губы, Анаконда хмурился, а лица дона Грегорио и Пименталя, сидевших напротив друг друга, были непроницаемы, словно они играли в странную игру: каждый старался выглядеть равнодушнее, чем его визави. Что касается главаря крокодильеров, то он по-прежнему наливался кровью, бросал на Саймона злобные взгляды и шарил у пояса, отыскивая то ли нож, то ли кобуру с револьвером.

— Выходит, ты наш благодетель, — наконец прокаркал старый Хайме. — Мне-то чудилось, что затевается Передел, что дон Железный Кулак — или братец Рикардо? — посягает, так сказать, на государственные основы. — Хайме повел руками, будто заключая в объятия своих коллег. — А тут — святое дело: вредную машинку отключить, дверку в небеса открыть, а за дверкой той — сплошное процветание и братство. Благодетель, как есть — благодетель! Ну, представим, отключишь ты эту машинку и станет Земля открытым миром. И что же? Чем это нам грозит, кроме процветания и братства? Саймон бросил на стол книжицу в голубом переплете.

— Вот Конвенция Разъединения, принятая в двадцать первом веке, в период Исхода. Ее никто не отменял, все статьи действуют до сих пор, так что с вами поступят по справедливости. По закону!

— По какому закону? — поинтересовался Сильвестров, выпуская сизое колечко дыма. Старый Хайме придвинул к себе книгу, раскрыл посередине и начал перелистывать, придерживая страницы затянутым в перчатку протезом.

— Не там, — подсказал Саймон, — в самом начале. Часть первая, статья первая. В ней говорится, что каждый народ, любая группа людей и даже отдельная личность имеют право на государственное самоопределение — пока и поскольку такое право не ущемляет интересов и прав других народов, групп и личностей.

Алекс хмыкнул и усмехнулся, Хорхе Смотритель запустил пятерню в дикую поросль на подбородке, а темное лицо Эйсебио сморщилось в недоверчивой гримасе. Дон Грегорио спросил с оттенком высокомерной брезгливости:

— Это значит, что любой ублюдок, любая распоследняя «шестерка», может сотворить свою страну? И жить по собственным законам?

— Вот именно. Если не нарушены права других людей. Старый Хайме, изучавший книгу, постучал по странице согнутым пальцем.

— Так здесь сказано, судари мои. Может, чушь или вранье? Так сказать, разваристая лапша — либо в миске, либо на ушах.

— Ни то и ни другое, — возразил Саймон. — Любой человек в Разъединенных Мирах имеет право выбрать планету и занять ее для проживания — всю целиком или какую-то часть, остров либо континент. Эта территория считается его собственностью, а планета получает статус Мира Присутствия.

— Однако… — начал Сильвестров, но Хорхе, метнув на него испепеляющий взгляд, проревел:

— Прикрой пасть, Живодер, и дай спросить другим!

— Этот, — он ткнул толстым корявым пальцем в Саймона, — говорил, что на звездах кантуется уйма народу. Тридцать шесть миллиардов, так? И что же, каждый кретин и бездельник может обзавестись планетой? И выйти в короли? Либо в императоры?

— С точки зрения закона — именно так, — пояснил Саймон. — Однако колонизация требует средств, как и оплата лицензии на владение, оформляемой Службой ООН. Это не каждому по карману. Приобрести снаряжение и оплатить транспортные услуги, а также работу специалистов, которые исследуют новый мир и признают его безопасным. Деньги, благородные доны, большие деньги! Так что Миров Присутствия не слишком много — не больше пятисот. К тому же есть еще одно обстоятельство… — Саймон помедлил, пытаясь сообразить, какие доводы поймут собравшиеся здесь гиены. — Видите ли, по причинам, известным лишь богу, люди тоскуют в одиночестве. Людям нужны не только близкие — семья, друзья, приятели, но и другие люди, которых они совсем не знают и с которыми, возможно, никогда не встретятся. Странно, но это так. Люди нужны друг другу — даже в том случае, когда контакт, непосредственный или косвенный, отдаленный, причиняет им страдание. Это…

— Это понятно, благодетель, — прервал дон Хайме, грохнув о стол протезом. — Причины не только богу известны. Кому нужна планета без людей? Империя без подданных? Мир, где властвуешь над самим собой и поедаешь самого себя? Это не истинное могущество, а самообман, пустота! Люди нужны друг другу, чтобы сильные могли править слабыми, а слабые — подчиняться сильным. Вот и весь секрет!

Отчасти это было верно, и Саймон промолчал. Все пятеро уставились на него: дон Хайме — с хитрым прищуром, Сильвестров — со своей обычной высокомерной миной, Эйсебио и Хорхе — подозрительно, как две гиены, готовые разом наброситься на добычу, а Алекс Анаконда — с какой-то непонятной ревностью, проистекавшей, возможно, оттого, что они с Саймоном были почти в одних годах, а значит, являлись во всем соперниками. В делах войны и мира, любви и власти.

Наконец Грегорио напомнил:

— Мы говорили о самоопределении и Мирах Присутствия. Что дальше? Что с ними происходит?

— Со временем они получают статус Колоний — через столетие иди раньше, когда в них наберется пять-шесть миллионов жителей. Я, — Саймон коснулся груди, — увидел свет в таком колониальном мире и сохранил его гражданство. Колонии и Миры Присутствия находятся под эгидой ООН, однако их контролируют не слишком жестко. А позже, если развитие мира стабильно, 6н превращается в Независимый, полностью автономный, обладающий членством в ООН, что гарантирует ему суверенность и защиту от внешней агрессии. — Саймон помедлил мгновение и бросил гиенам кость: — Земля могла бы стать подобным миром. Триста лет — достаточный срок, а население здесь, я полагаю, несколько миллионов.

— Значит, мы могли бы сохранить автономию? — спросил Анаконда. — И мы, и ЦЕРУ, и бляхи, и даже эмиратские? Согласно этому гнилью? — Он небрежно коснулся выцветшего голубого переплета.

— Теоретически да. Если Служба Планетарных Лицензий ООН выдаст вам необходимый документ. — Саймон тоже кивнул на книгу. — Смотри часть вторую, статью пятую, раздел семнадцатый — порядок приобретения лицензий и заселения планет.

Анаконда раздраженно дернул щекой.

— Какая лицензия? Какой документ? Этот мир уже заселен! И он — наш!

— Вы ошибаетесь. Лицензия у вас отсутствует, а это значит, что вы находитесь здесь незаконно.

Бюрократические игры никогда не прельщали Саймона, однако сейчас он был готов отдать им должное. Все эти тонкие нюансы и интриги, статьи, разделы, правила и дополнения к ним, а также дополнения к дополнениям делали ситуацию неопределенной, и их великий смысл заключался в том, чтобы держать клиента в напряженности, в зависимости от чиновников. В данный момент он сам являлся таким чиновником-бюрократом, а клиенты, пять матерых гиен, сидели перед ним с вытянутыми лицами. Наконец Хайме прервал молчание:

— Мы можем получить лицензию? Купить ее? Заплатив серебром, медью, камнями? Нефтью или другими энергоносителями?

Саймон кивнул.

— Не исключено. Возможно, ее вам выдадут, возможно — нет. Форма и способ оплаты — не главное; вам придется доказать, что на Старой Земле царит порядок и соблюдаются права личности. Это необходимое условие — смотри часть вторую, статью пятую, раздел девятнадцатый. Для проверки на Землю будет направлена инспекция ООН, а также…

— Инспекция! — дон Хайме фыркнул. — Любит инспекция камешки и серебро? Тогда мы с ней договоримся!

— …а также Карательный Корпус, — закончил Саймон, и в комнате повисла тишина. Потом Анаконда переспросил:

— Какой корпус?

— Карательный, — Саймон ласково улыбнулся. — Спецподразделения ООН. Десяток крейсеров класса «Байкал», сотня планетарных заградителей, ракетная сеть «Апокалипсис», разумеется, десантные батальоны, тысяч пятьдесят солдат, «саламандры», вертолеты, разрядники, импульсные пушки, боевые газы, ну, и мои коллеги из ЦРУ. Может, мы с вами еще свидимся, благородные доны? Я такой надежды не теряю.

Хорхе вскочил, стиснул кулаки, но дон Грегорио повернулся к нему и, не выпуская из губ тлеющей сигары, прошипел:

— Спокойно, Смотритель, спокойно! Дослушаем до конца. Не пускай пену, ты не в лагере крокодильеров. Здесь все решается по уму.

— По уму? Спокойно? — Щеки Хорхе вновь налились злым горячечным румянцем. — Я вас всех по уму успокою! Всем кишки выпущу и глотки перережу! И тебе, Живодер, и Хаиму, и Анаконде! А прежде — ему! Вот так! — Он ткнул пальцем в Саймона, чиркнул по шее ребром ладони, но все-таки сел, глухо бормоча: — Газы… пушки… напугал, щенок!.. Я вас всех… всех…

— Это всегда успеется, сокол ты наш, — проворковал дон Хайме, словно не ему обещали выпустить кишки и перерезать глотку. — Сильвер-то прав: надо бы до конца дослушать. Ведь интересно! Этот юноша та-акие вещи говорит! — Он повернулся к Саймону: — Значит, перед лицензией нас осчастливит Карательный Корпус. Ну а если мы ее не получим? Или не захотим получить?

— Тогда вы лишитесь покровительства ООН, и занятые вами территории окажутся под юрисдикцией государств, которые ими владеют, — сообщил Саймон. — Напомню, что эти страны никуда не исчезли, они существуют там, среди звезд, — он поднял глаза к потолку, — а это значит, что Сибирь со всем Байкальским Хуралом принадлежат России, земли так называемого ЦЕРУ — Украине, а ваша территория — странам Южмерики. Но я полагаю, что они, учитывая национальный момент, передадут свои полномочия России.

— России-матушке… — с насмешливой улыбкой протянул Хайме. — И чем она одарит своих блудных сыновей?

— Карательным Корпусом, разумеется. У русских его называют иначе, но суть все та же: инспекция, умиротворение, порядок и закон, а уж потом — процветание и братство. — Саймон встал, сделал три шага к галерее, полюбовался на пламя в кратере и сообщил: — Россия — великая держава, лидер Большой Десятки, опора ООН, столп демократии и законности. Россия очень дорожит своим авторитетом, и русские очень не любят гангстеров. Если они здесь появятся, я думаю, что всех вас ждут Каторжные Миры. Скорее всего, Колыма. Минус сорок, бодрящий ветер с заснеженных гор и прелестные виды на айсберги и ледники.

Молчание. Тишина. Лишь негромко гудит газовый факел в кратере.

— Любопытно… — пробормотал Хайме, — оч-чень любопытно… И все потому, что у нас нет этой треклятой лицензии?

— Увы! — Саймон развел руками и хотел добавить, что гиенам лицензий не выдают, но Хорхе, стукнув по колену кулаком, разразился проклятиями:

— Срань тапирья! Гнида, шиздец, ублюдок позорный! Хочешь нас за яйца подвесить?

— Это точно, — произнес Саймон с сознанием выполненного долга. — Уже подвесил!

И тут поднялся дон Эйсебио Пименталь.

Вожак «черных клинков» был худым, высоким и безбородым. Крупная голова в завитках темных волос, выпуклый лоб, плотно сжатые губы, широкие, слегка вывороченные ноздри, кожа цвета эбенового дерева. Он являлся типичным чернокожим, и предки его, должно быть, обитали где-нибудь в Камеруне, Габоне или Заире. Но говорил он на русском с такой непринужденной легкостью, что не было сомнений — этот язык для него родной.

— Я слушал и молчал, — произнес Эйсебио Пименталь. — Слушал, как этот гринго со звезд смеется над вами. Вы еще этого не поняли? Пора бы! Он добивался встречи — зачем? Чтобы выклянчить «Полтаву»? Чушь! Правду он не сказал, но причина была. Была, а теперь ее нет. Он что-то выяснил или что-то нашел без нас — что-то такое, что делает его хозяином положения. Зачем же он явился? Посмеяться над вами и напугать вас — вот зачем! Вас, не меня! — Темные зрачки Пименталя сверкнули, взгляд обежал сидевших за столом. — Все вы тут гринго, проклятые гринго, как этот чужак со звезд, и Все вы — такие же чужаки! Вас не звали сюда, но вы пришли на нашу землю, покорили наш народ, отняли наш язык, растащили наших женщин по своим постелям и нарожали ублюдков. И теперь эти ублюдки думают, что сделались тут господами! А это не так, совсем не так. Он, — Пименталь кивнул на Саймона, — принес вам возмездие. Вам, не мне! Я не боюсь. Я — бразилец, вы — бразильяне!

«Очень яркая речь, — подумал Саймон, — этому дону Эйсебио не откажешь в здравом уме и проницательности! Был бы он так же хорош и в прочих делах». Однако в прочих делах Эйсебио не отличался от остальных гиен; был он, в сущности, рабовладельцем, пил из своих невольников кровь и превращал ее в бочки с бензином и мазутом. Он не заслуживал снисхождения.

— Дон Пименталь прав, — произнес Саймон, — он — человек местный, можно сказать, бразильский абориген. Ему придется вступить в контакт с бразильским Карательным Корпусом, а это значит Северный материк Тида. Я там бывал. Очень приятное место! Экстремальный тропический климат, сернистые дожди и любопытные местные реликты. Птеродактили, драконы, левиафаны, акулоиды. Кстати, они не делают различий между бразильцами и бразильянами.

Снова повисла тишина. Потом Хорхе Смотритель засопел, полез за пазуху и вытащил свисток на прочной железной цепочке.

— Кончать надо гада, — пробормотал он, прилаживая свисток к отвислым губам, — кончать, и все дела. Сейчас я вызову парней, скрутим гаденыша — и к Озерам! Не все еще зверюшки перебиты, десяток-другой остался. Вот им ублюдка и скормим, медленно, по кускам…

— Только свистни, — Сильвестров покосился на бойницы у потолка. — Я тоже свистну, и поглядим, чьи парни круче! Забыл договоренность? Так я напомню: здесь мои режут, а у Озер — твои!

— Если вообще стоит резать, — пробормотал дон Хайме и поднялся. — Вот что я вам скажу, судари мои: не разойтись ли нам с миром? Ты, Смотритель, к Озерам езжай, зверюшек своих кормить, Алекс пусть отправляется в Форт, а Пимену прямая дорога в Разлом, коли он нас так не любит. А я здесь останусь, у дона Грегорио. Останусь и потолкую с нашим юным благодетелем. Может, и договоримся.

Старик ухватил Саймона под локоть здоровой рукой и подтолкнул к галерее. Вероятно, ему доверяли — не как личности или главе дерибасовских, а как самому хитрому и прожженному из всей пятерки, как человеку, способному отстоять общий интерес. Оглянувшись через плечо, Саймон увидел, что доны и в самом деле расходятся: Анаконда и Пименталь молча направились к дверям, Сильвестров с Хорхе шли за ними, о чем-то яростно споря. В амбразурах у потолка больше ничего не поблескивало, зато в комнате появились молодцы в синей униформе и начали прибирать стол. Ни один кувшин не был вскрыт, и Саймон заметил, что прочее угощение тоже осталось нетронутым.

— Ну, благодетель, каковы впечатления? — Хайме искоса взглянул на него, сделал паузу и, не дождавшись ответа, произнес: — Что, ни впечатлений, ни выводов? А ведь ты встречался с могущественными людьми! По крайней мере, в этой части света. Или мы тебе не интересны? Или Пимен прав — явился ты взглянуть на нас и посмеяться, припугнуть крейсерами и этим… как его… апокалипсисом? Тоже могучие штучки, согласен, очень убедительные. Так не твои ведь! Здесь, — Хайме кивнул на кратер с огненным факелом и простиравшийся за ним сад, — здесь, на Земле, ты большой человек, а там, — он показал глазами вверх, — там ты «шестерка». Даже не мытарь и не бугор, а так, перхоть. Исполнитель приказов, которого всякий пахан в вашем ведомстве имеет право отдраить с песочком. — Старик резко повернулся к Саймону. — Или я ошибаюсь? Но я стар, мудр и разбираюсь в людях. Ты не пахан. Однако и не «шестерка». Ты — отстрельщик!

— Вот это в самую точку, — согласился Саймон, усмехаясь. Представилось ему на миг, будто рыжий Дейв Уокер драит его с песочком, как бывало не раз и как, несомненно, случится в будущем. Потом он примерил к своей Конторе местную терминологию и вконец развеселился: получалось, что Уокер — паханито. Леди Дот — пахан, а директор ЦРУ носит титул самого большого дона. Страж общественного здоровья… коллега Грегорио Сильвестрова, живодер!

— Смеешься? — произнес дон Хайме с легкой ноткой обиды в голосе. — А ты не смейся, сударь мой, не смейся, ты мозгами раскинь да шевельни, и поймешь тогда пару нехитрых истин. Всякий отстрельщик желает заделаться бугром, всякий бугор — паханом; на том мир стоит, что тут, у нас, что У вас на звездах. Я говорил, что здесь ты — большой человек, однако иметь могущество и насладиться им — разные вещи. Ты его имеешь, и оно не в ракетах и крейсерах, коими ты грозил, оно в твоей силе и ловкости, в твоем искусстве убивать и даже в том, что ты добрался до Земли. Добрался первым! И оно сохранится, пока ты здесь один, пока не сдал нас вашим донам, которые пришлют сюда карателей-"шестерок" и бугров-инспекторов. Тогда твое могущество исчезнет, лопнет, ибо ты станешь одним из многих, не самым важным и не самым главным — просто стрелком, которому отдают приказы. Ты упустишь свой шанс повластвовать! — Внезапно старик приподнялся на носках и прошептал на ухо Саймону: — Наш союз можно скрепить. Крепко-накрепко! Девчонку видел? Дочку Сильвера? Хороша кобылка, а? Хочешь ее? Саймон задумчиво оттянул губу.

— Ходят слухи, ее обещали Анаконде? И сам Анаконда вроде бы нужен Грегорио?

— Нужен, ха! — фыркнул старик. — Внукщрму нужны, наследники, а от тебя он их скорее дождется, чем от Алекса. Бери девку! — Он игриво пихнул Саймона локтем в бок. — Бери! Вместе с бандеро «штыков». Будешь новой Анакондой… Что до Алекса, так мы его укоротим ровно на голову. Давно пора. Вырождается их семейка, ни разума прежнего, ни твердости.

Саймон неопределенно хмыкнул, затем поинтересовался, искоса поглядывая на старика:

— Верно ли, что Грегорио любит свою дочь?

— Не меньше, чем власть, благодетель. А власть — этакий сладкий пирог, даже для однорукого старца на краю могилы. — Протез дона Хайме лязгнул и пронзительно заскрипел. — А для молодого власть слаще во сто крат! Власть — когда люди тебя боятся и славят, когда мужчины идут за тобой, а женщины жаждут твоих объятий, и все они тебе покорны, все преклоняются перед тобой и готовы оправдать любое твое деяние; одним ты даруешь жизнь, у других отнимаешь ее, но тебя не перестанут славить и благодарить. Власть означает…

— …что я могу надругаться над всякой, женщиной и бросить кайманам любого мужчину, — закончил Саймон и пробормотал на тайятском: — Чтоб твои внуки не дожили до дневного имени! Чтоб ты лишился всех пальцев, старый шакал! Чтоб сдох ты в кровавый закат!

— Ты о чем? — Хайме поглядел на него в удивлении.

— О том, что стрелок тоже имеет власть над жизнью и смертью. Его оружие — его власть, и другой мне не надо, дон. Так что, выходит, мы с тобою не сторговались.

Он был равнодушен к власти. Эта концепция была неизвестна народу тайят, ценившему совсем иное: покой в землях мира и доблесть в лесах войны. Доблесть, не власть, приносила славу, число побежденных врагов умножало ее, а не рабская преданность тех, кого удалось бы подмять под колено; доблесть воины-тай ценили превыше всего, а власть — в том смысле, в каком они ее понимали, — считалась забавой женщин. Помимо того, Саймон преодолел и более сильное искушение, чем соблазн власти — на Сайдаре, в Закрытом Мире, где миллионы спящих ждали Божьего Суда и грезили во сне, неотличимом от реальности. Он мог бы остаться там, в саркофаге, под бдительным оком гигантского компьютера, и тоже видеть сны, карать иллюзорных врагов, спасать невинных, защищать обиженных, всегда побеждать и никогда никуда не опаздывать. Вот это было искушение! А власть его не соблазняла.

Протез скрипнул, и старик, развернувшись на каблуках, заглянул Саймону в глаза. Кожа на его лице обвисла, зрачки сделались угольно-черными и колючими, а на поверхности желтой склеры выступила сеть кровеносных сосудов. Взгляд Хайме был страшен — взгляд вампира, узревшего осиновый кол.

— Значит, не сторговались? А хочешь вернуться на небеса? Живым? Так это надо заслужить. А если ты отключишь растреклятый передатчик…

— В пыль сотру, — прервал его Саймон.

— И не боишься, что мы тебя тоже — в пыль?

— Вряд ли получится. Я — мирный человек, но не трусливый, — сказал он вслух, а про себя добавил на тайятском: — «Крысе не угнаться за гепардом».

— Вряд ли, — согласился Хайме со вздохом. — Уж больно ты прыткий, благодетель! Приходишь, как дуновение ветра, уходишь…

— …как его тень, — договорил Саймон.

Дела его были закончены, и, выяснив, что желал, он мог уйти, исчезнуть, раствориться зыбкой тенью среди деревьев, трав и скал. Удобный момент, подумалось ему, а тело уже взвилось над парапетом, над провалом кратера, над огненным фонтаном, что шелестел и гудел у него под ногами.

Он соскользнул вниз по шершавой, слегка наклонной каменной стене, приземлился у самого края пропасти, стремительно обогнул ее, балансируя на узком карнизе, и скрылся в кустах за угловой башней. Старик, торопливо шагнувший к перилам, уже не увидел его и не заметил, как где-то всколыхнулась ветвь и раздалась трава под сильным гибким телом. Тень пришла, тень ушла…

— Ловок, — пробормотал дон Хайме с невольным восхищением, — ловок, благодетель, и хорошо обучен. Ну, не всем же быть такими ловкими! Из тех, кого ты ценишь, кем дорожишь. А такие есть, есть! Ты не в пустоте живешь, сударь мой. Поищем, кого-нибудь и найдем.

Еще раз осмотрев кусты, он подтянул перчатку на протезе и возвратился в комнату.

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

— Я не сумел его купить, — сказал Хайме, хмурясь и поглаживая переносицу. — А жаль! На месте Алекса он бы вполне смотрелся. Или на месте Хорхе.

— На любом из мест, только под нами, — заметил Грегорио. — И я его туда поставлю! Не уговорами, а силой!

Старик бросил взгляд на мрачное лицо дона смоленских.

— Твои люди уже в Хаосе? Кого ты послал?

— Бучо Переса. Хаос в его округе, пусть он и шевелится. Исполнит с толком, получит бригаду Клыка. Ведено, чтоб всех схватил живьем. А в первую очередь — девку. Видишьли, там девка есть. Большой козырь, Хайме!

— Этот повел? Монтальвашкин отморозок?

— Он.

— Долго пришлось уговаривать? Сильвестров загадочно усмехнулся.

— Не слишком. Выбор-то невелик: или живешь, пьешь и жрешь, или жрут тебя. В яме.

Они обменялись понимающими взглядами — словно пара грифов, в согласии поделивших добычу. Потом Хайме спросил:

— Веришь, что Он — оттуда?

«Он» и «оттуда» было выделено, а поднятые к потолку глаза явственно намекали, где лежит загадочное направление.

— Почему бы и нет? — отозвался дон Грегорио, пожимая плечами. — Когда-нибудь это должно было случиться, и я доволен, что случилось сейчас. Мы кое-что узнали, пусть даже половину или четверть правды. Пусть сотую часть, но самую важную: до нас никому не дотянуться. Никому, пока работает передатчик! Где бы он ни был, он работает, Хайме, а значит, мы в безопасности. Никаких карателей и крейсеров, ни пушек, ни солдат. Чем Он еще грозил? Апокалипсисом? Ничего и никого не будет! Только агенты-одиночки. А с ними мы справимся, ибо предупреждены. И можем предупредить ЦЕРУ.

— Если будет кого предупреждать после нашествия Хурала, — вымолвил Хайме. Протез его скрипнул, будто аккомпанируя резкому хриплому голосу: — Кстати, ты бы поостерегся, милостивец мой. Этот Рикардо — не из «шестерок». Слишком силен и крут! Схватим его людей, так он совсем осатанеет. Не ровен час, заявится к тебе…

— Заявится, — кивнул Сильвестров. — Куда ж ему идти? Заявится, и потолкуем. Поговорим насчет его приятелей и девки. Только тут их держать не надо. Может, к себе на остров заберешь?

— Хорошая идея. Заберу, — согласился Хайме. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: — Знаешь, Сильвер, а вдруг он все же выключит треклятый передатчик? Хоть эта девка будет у нас и все его приятели… Не худо бы подстраховаться. Скажем, свой передатчик соорудить, э?

Дон Грегорио снисходительно усмехнулся.

— А ты знаешь, как это делается? Какой сигнал посылать и куда? К тому же я думаю, что если Он еще не добрался до передатчика, то дело это непростое. Очень непростое! А может, и нет у нас никакого передатчика. Кто его видел? Где он? Откуда мог взяться в ФРБ? Я еще понимаю, у срушников, где-то под Харьковом или на севастопольской базе.

Старый Хайме кивнул. На лбу его пролегли глубокие складки, рот приоткрылся, а веки опустились, притушив возникший в глазах блеск. Он размышлял минуту, другую, и дон Грегорио, не прерывая тишины, сверлил его взглядом, но терпеливо ждал. Иногда размышления Хайме бывали такими плодотворными.

Наконец старик поднял голову и буркнул:

— Похоже, Он прокололся, Сильвер. Крупно прокололся. Насчет того, где этот передатчик. Помнишь, Он про «Полтаву» спрашивал? Спрашивал, ведь так? На кой она ему сдалась? Как думаешь?

Вот Путь Шепчущей Стрелы, прямой и быстрый: стремительно мчится она к цели, поет, рокочет, шелестит, и несет ее ветер и сила натянутой тетивы. Ее оперенье — из крыльев орла, наконечник заострен и выкован из железа, тело выточено из твердой древесины таг, и потому летит она стремительно и прямо. В наконечнике — щель; мчится стрела, рассекая воздух, и шепчет, шепчет, шепчет… О чем? Узнаешь, когда она вопьется в твое сердце.

Из Поучений Чочинги Крепкорукого