Неудержимая. Моя жизнь Шарапова Мария

Maria Sharapova

UNSTOPPABLE: My Life So Far

Copyright © 2017 by SW19, Inc.

All rights reserved

Во внутреннем оформлении использованы фото: Алексей Куценко / РИА Новости

© А. Петухов, пер. на русский язык, 2017

© Издание, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

Я знаю, как это бывает. Открываешь новую книгу. Посвящение. Мы всегда хотим пролистнуть эту страницу. Дальше!

Но эта книга написана для вас. Мы с вами могли никогда не встречаться, или встречались мельком. Вы могли никогда ничего не слышать обо мне.

Но если вы что-то обо мне уже знаете, то я благодарю вас за то, что захотели узнать больше.

Благодарю за то, что решились потратить на меня свое время. За ваше любопытство. Может быть, вас просто привлекла обложка. Благодарю вас за то, что решили взять книгу с полки.

И последнее – это касается всех тех из вас по всему миру, кто переживал вместе со мной мои победы и поражения как свои собственные. Простого спасибо недостаточно, чтобы выразить вам мою благодарность, но в моем сердце навсегда сохранится признательность вам.

Не судите обо мне по моим успехам, судите по тому, сколько раз я падал и поднимался снова.

Нельсон Мандела

Пролог

В какой-то момент, ближе к концу Открытого чемпионата Австралии 2016 года, медсестра попросила меня помочиться в контейнер. В этом не было ничего необычного – просто еще одна процедура, предписанная ITF (Международной федерацией тенниса) для проверки атлетов на допинг и сохранения чистоты спорта. Мне было двадцать восемь лет. Я делала это уже больше десяти лет и забыла об этом тесте сразу же, как только сдала его, быстро переключившись на другие насущные проблемы: следующий круг соревнований, следующая игра, которую мне необходимо выиграть, чтобы достичь того, к чему я стремилась. Я уже выиграла пять турниров Большого шлема, включая и открытый чемпионат Австралии, но желание быть самым счастливым из игроков в последний день больших соревнований никогда не исчезает. Более того, оно растет. Приближаясь к завершению карьеры – а в первые недели 2016-го я думала только об этом, – я стала лучше ощущать время. И шансов на выигрыш турнира Большого шлема у меня оставалось все меньше и меньше.

Серена Уильямс выиграла у меня в финале 2015 года. В двух сетах. На тай-брейке. Проигрывать никому не хочется, но я ушла с корта с твердостью и оптимизмом. Я ждала наступающий сезон, который станет для меня одним из последних. Более того, в те дни, перемещаясь по Азии с одного турнира на другой, я меньше думала об игре, чем о своем уходе. Я знала, что конец близок, и хотела уйти красиво. Я в последний раз объеду турниры Большого шлема – начиная с Открытого чемпионата Австралии, потом Открытый чемпионат Франции, а потом Уимблдон. Этакий круг почета. Получу удовольствие от зрителей, а они получат удовольствие от моей игры. Все закончится на Открытом чемпионате США, на корты которого я выйду как раз в тот момент, когда эта книга появится на прилавках магазинов. Может быть, я даже доберусь до финала. И может быть, Серена тоже в нем будет.

Серена Уильямс – это живое воплощение моих побед и моих неудач – наши истории навсегда переплетены. На каждый матч с ней я выхожу с уважением и трепетом. Именно Серену я победила в финале Уимблдона, чтобы в возрасте семнадцати лет выйти на международный уровень, и именно от нее мне доставалось больше всего впоследствии. Я выигрывала у всех, кто выигрывал у Серены, но никак не могла победить ее саму. В этом есть свой секрет – она его знает и знает, что я тоже его знаю. Это наш с ней секрет, к которому я вернусь, когда наступит время.

А может быть, я найду способ победить ее и моя карьера завершится так же, как и началась, – и я буду стоять рядом с Сереной с кубком в руках под восторженные крики толпы.

Знаете, есть такая поговорка: «Человек предполагает, а Бог располагает».

Шла третья неделя сезона, когда я получила электронное письмо от ITF. Когда я стала его читать, меня охватила паника. Это о том тесте, который я сдала в Мельбурне? Я его не прошла. В моче был обнаружен мельдоний, а в январе 2016 года мельдоний был занесен Всемирным антидопинговым агентством в список запрещенных препаратов. Другими словами, я нарушила антидопинговые правила. Меня немедленно отстраняют от соревнований. Затем последуют слушания.

Мельдоний?

Я никогда о нем не слышала. Это какая-то ужасная ошибка. Все еще лежа в постели, я полезла в Интернет. У мельдония было еще одно название – милдронат, и о нем я что-то слышала. Это добавка, которую я принимаю вот уже десять лет. Она используется для лечения множества заболеваний, включая и сердечно-сосудистые. Милдронат порекомендовал мне домашний врач в 2006 году. В то время я была совершенно измучена, часто болела, и на ЭКГ у меня появилось несколько аномальных зубцов. Кроме того, некоторые из членов моей семьи болели диабетом. Я даже не задумывалась об этой таблетке, просто принимала ее. Принимала всякий раз перед интенсивной физической нагрузкой – так же, как люди употребляют детский аспирин для того, чтобы избежать сердечного приступа или удара. И я была не единственной, кто его принимал. В Восточной Европе и России милдронат распространен так же, как ибупрофен. Миллионы людей пьют его ежедневно, включая мою бабушку! Я никогда не вносила его в форму ITF – в нее заносятся препараты и пищевые добавки, которые вы принимали в последние семь дней, – потому что не употребляла его регулярно и не считала, что он чем-то отличается от таблеток адвила[1].

Как он улучшает мою игру?

На этот вопрос не может ответить даже ITF. Потому что он никак на нее не влияет. Создается впечатление, что официальные лица запретили его только потому, что его принимают в Восточной Европе. «Если они его принимают, значит, для этого есть причины» – что-то в этом роде. Я пропустила сообщение о запрете мельдония, потому что он прятался в длинном списке других препаратов, до которого можно было добраться только перейдя по нескольким ссылкам, указанным в письме из ITF, и который я просмотрела невнимательно. В этом и была моя большая ошибка. Я повела себя неосмотрительно.

И вот сейчас этот момент невнимательности грозил разрушить все, чего я добилась. Меня могут отстранить от соревнований на четыре года! Четыре года? Для профессионального спортсмена это все равно, что вечность.

Передо мной распахнулась бездонная дыра, в которую я свалилась. Все, ради чего я трудилась с четырех лет, вся эта моя сумасшедшая борьба неожиданно получила новую жуткую и несправедливую окраску. За этим последовали дни сомнений и отчаяния.

– Черт побери! – воскликнула, наконец, я, встряхнувшись. – Я буду бороться с этой хренью!

Что лучше всего характеризует мою игру? Решительность и стойкость. Я никогда не сдаюсь. Вы можете сбить меня с ног десять раз подряд, и я поднимусь в одиннадцатый и запулю желтым мячиком прямо в вас.

– Это меня не убьет, – сказала я себе. – Последнее слово еще не сказано.

Чтобы понять эту мою решимость, вам надо знать, кто я такая, откуда я и что привело меня туда, где я нахожусь сейчас. Вам надо знать обо мне и моем отце и о том полете во мраке ночи из России, когда мне было шесть лет. Вам надо знать о Нике Б., Секу и Серене, а также о милой пожилой паре из Польши. Вам надо знать всю эту невероятную историю. Другими словами, вам надо знать все.

Глава первая

Я всегда любила бить. С того момента, как мне исполнилось четыре года. Удар может решить любую проблему. Бездарно проиграла Уимблдон, и все пошло наперекосяк? Бери ракетку и бей. Ее струны и мяч, и связанное с этим физическое напряжение все исправят. Удар возвращает тебя в реальный мир, где цветут цветы и поют птицы. Получила жуткие новости с другого конца света? Бабушка умерла, и теперь тебя ждет долгий перелет и похороны? Бери ракетку, бери мяч. И бей. Правила изменились, а ты об этом ничего не знала, и совершенно неожиданно таблетка, которую ты принимала многие годы, все погубила? Бери ракетку и бей!

Вот одно из первых моих воспоминаний. Мне четыре года. Мой отец, который занялся теннисом за пару лет до этого только потому, что брат подарил ему ракетку на день рождения, приводит меня на местные корты в Сочи. Небольшой парк с грунтовыми кортами, закусочная и колесо обозрения, с вершины которого можно смотреть на Черное море поверх домов. В тот день, может быть, потому что мне было скучно, я вытащила из его сумки ракетку и мячик и стала бить. Бить в изгородь, бить в стену. А потом я зашла за угол и стала бить там, где били все остальные игроки. Я была маленьким ребенком, поэтому не понимала, что делаю, но быстро впала в транс, видя, как мяч отскакивает от ракетки и возвращается ко мне, наподобие того, как йо-йо возвращается к вам в руку. Так я заставила своего отца, Юрия – а этот рассказ и о нем тоже – отвлечься от своих дел и обратить на меня внимание. Так началась моя жизнь.

Я не уверена, что действительно помню себя в то время, может быть, я просто вспоминаю старые выцветшие фотографии: крохотная девочка со светлыми волосами и шишковатыми коленками и ракеткой не по размеру. Иногда я задумываюсь, осталась ли я все той же девочкой, которая взяла тогда ракетку в руки. Очень скоро игра изменилась, и простое нанесение ударов уступило место сложностям с тренерами и тренировками, играм и турнирам, необходимости выигрывать, которая не столько связана с призами, сколько с желанием победить всех остальных девочек. Я могу долго и красиво об этом рассуждать, но в конечном счете, моя мотивация очень проста: я хочу одолеть их всех. И дело не в самой победе. Дело в том, что в этом случае ты остаешься непобежденной. Ленты и кубки стареют, но воспоминания о поражениях всегда с тобой. И я их ненавижу. Так что многими из нас руководит страх поражения. Я говорю «многими из нас», потому что не верю, что я единственный человек на Земле, который думает подобным образом. Может быть, если бы я не стала писать эту книгу, это никогда бы не пришло мне в голову. Когда задумываешься, то начинаешь обращать внимание на то, как связаны между собой различные жизненные явления. Просто видишь вещи по-новому.

Я часто спрашиваю себя: для чего писать книгу?

С одной стороны, для того, чтобы рассказать свою историю, с другой – чтобы лучше ее понять. Во многих отношениях мое детство остается загадкой, даже для меня. Мне все время задают одни и те же вопросы: как я вышла на этот уровень? Как я этого добилась?

Что было сделано правильно, а в чем я ошиблась? Как я уже говорила, у меня есть одно хорошо известное всем свойство – упертость, способность продолжать, когда, казалось бы, все разваливается. Люди хотят знать, откуда у меня эта черта характера и – поскольку каждый надеется получить свой собственный шанс – как выработать ее в себе. Я сама не могу ответить на этот вопрос. Ответ относится к категории «кто его знает…». И может быть, если задуматься об этом слишком глубоко, то это свойство исчезнет. Но это моя жизнь, и я хочу рассказать о ней. Я говорю с журналистами, но никогда не рассказываю им всего. Может быть, сейчас наступило время для новых вопросов, для того, чтобы осмыслить мою жизнь и рассказать о ее начале прежде, чем я все забуду? Я надеюсь, что люди извлекают уроки из любого опыта – и хорошего, и плохого. Это история о жертвенности, о том, от чего приходится отказываться. Но это и история о девочке, о ее отце и о их невероятном приключении.

Глава вторая

С чего же начать?

Может быть, с Гомеля, города в Белоруссии, с его грязноватыми улочками и лесными тропинками, словно из сказки? Он расположен недалеко от границы с Россией и совсем рядом с украинским Чернобылем. Мой папа встретился с моей мамой в школе. Какими они были тогда? А какими были ваши родители до того, как вы родились? Это всегда загадка. Мой отец скажет вам, что он был гениален. И неотразим. У моей мамы Елены, на этот счет другое мнение. Он был способен вывести ее из себя. Папа относился к категории учеников, которые ничего не читали и прогуливали уроки, а потом появлялись и проскакивали на экзамене. Школа Юрию всегда была безразлична. Он считал, что рожден для того, чтобы перехитрить систему, но ни один из учителей не мог научить его, как.

Юрий быстро покончил со своим образованием. Он стал самостоятельным в возрасте двадцати лет и начал заниматься тем, чего я до сих пор не могу понять. Он руководил бригадами, которые ремонтировали заводские трубы. Знаете, из которых валит дым. Он много путешествовал, обслуживая заводы по всей стране. Все дни он проводил на лесах, на высоте в несколько сотен футов, ремонтируя все, что нуждалось в ремонте. Если бы Советский Союз не распался, он бы занимался этим до самой пенсии. Но Советский Союз распался. В принципе, он начал разваливаться уже тогда, когда я только училась ходить. Когда спрашиваю об этом у отца, он обычно говорит:

– Горбачеву не хватило духу.

Мой отец верит в то, что чтобы руководить чем угодно – домом, своей собственной карьерой или даже страной, – человек должен быть жестким. Он почти ничего не знал об Америке. У него она ассоциировалась с синими джинсами, рок-н-роллом и, пожалуй, все. То же самое касалось тенниса. Он ничего о нем не знал, и теннис его не волновал. В России теннис был игрой свергнутых аристократов. Юрий играл в хоккей с шайбой и любил альпинизм, что в какой-то степени, – объясняет его жизнь верхом на заводских трубах.

Моя мама, красивая миниатюрная женщина со светлыми волосами и искрящимися голубыми глазами. Она образованна лучше отца – с отличием закончила среднюю школу и институт, а потом стала кандидатом наук. Мама обожает великих русских писателей (когда я была совсем маленькой, она мне их читала и заставляла заучивать наизусть отрывки, значение которых я тогда еще не понимала). В 1986 году они с отцом жили в доме на окраине города. Перед домом был двор, а за домом начинался лес. Бабушка с дедушкой жили неподалеку. А вот родители мамы жили далеко на севере, в Сибири, и это важно. Когда мои родители вспоминают те годы, кажется, что они говорят о жизни в раю. Дом, деревья, тень под ними, пара влюбленных друг в друга молодых людей. Они были бедны, но не подозревали об этом. Дом был маленький и продувался всеми ветрами, но и об этом они не задумывались.

А потом это случилось: мой дядя подарил папе теннисную ракетку на день рождения. Это была такая шутка. Ведь в теннис играли только богачи. Но в Гомеле недавно открылся теннисный клуб, и мой папа подумал: «А почему бы нет?»

Сам он начал слишком поздно, чтобы стать большим игроком, но он был спортивным человеком и скоро стал прилично играть. Папа влюбился в игру, стал читать книги и статьи о великих игроках и смотреть по телевизору турниры Большого шлема. Он готовил себя, хотя и не подозревал об этом. Он тренировался для того, чтобы стать необычным и странным существом, называемым теннисным родителем.

(По идее, здесь вы должны рассмеяться.)

* * *

Апрельским утром 1986 года мама, работая в саду, услышала вдали грохот, похожий на гром. На голове у нее был платок, она была босиком, и ее ноги были покрыты грязью. Она посмотрела в небо и продолжила свою работу. Вначале это выглядело именно так – просто что-то, что заставило вас поднять голову. Она должна была вот-вот забеременеть мной, своим единственным ребенком. В ту ночь по городу стали распространяться слухи, какие-то кошмарные рассказы. Чем был вызван этот грохот? На следующее утро небо заволокло дымом. И тогда слухи стали превращаться в догадки. Они касались ядерного реактора в Чернобыле. Люди говорили, что он взорвался, радиоактивные материалы выбросило в воздух, и скоро они выпадут на окрестности. Как будто на нас сбросили атомную бомбу. Но когда люди обратились за разъяснениями в правительственные учреждения, им сказали, что все в порядке. Тем не менее началась паника. Семьи собирали пожитки и уезжали. Моей маме позвонила ее мать, которая в Сибири знала о происшедшем гораздо больше, чем мои родители, жившие в шестидесяти километрах от места взрыва.

– Мы позвонили твоей маме и велели ей собираться, – рассказывала мне бабушка Тамара. – Чернобыль был смертельно опасен. Он убивал все живое. Это была невидимая смерть. Мы знали об этом, потому что встретились с человеком, который участвовал в ликвидации последствий аварии. Он рассказал, что радиация зашкаливала. В начале официальные лица молчали. Людям даже не посоветовали закрыть окна! Все продолжали жить, как и раньше. Я помню, как этот человек говорил: «В лесу росли грибы со шляпками величиной с тарелку». Когда он пытался сделать фотографии, вся пленка оказалась засвеченной. Он умер в возрасте то ли сорока пяти, то ли пятидесяти лет. Как и все ликвидаторы.

Мои родители уехали на север. Другие люди остались. Осталась и папина мама. Через много лет мы приехали к ней на каникулы. И были потрясены величиной грибов в лесу. Все тогда говорили, что это из-за радиации, и это наводит меня на некоторые мысли. Мои родители люди среднего роста. Во мне метр восемьдесят восемь без каблуков. Я всегда возвышаюсь над ними. Откуда такой рост? Папа говорит, что я выросла, потому что рост был мне необходим для успешных выступлений. Он верит в силу духа человека. Но мама была накануне зачатия в тот момент, когда взорвался реактор – она пила воду и ела овощи, и продолжала пить и есть и после зачатия. Так что, кто его знает?

Когда я спросила папу об их побеге из Гомеля, он рассмеялся.

– Это было совершенно безумное время, – сказал он. – Мы поехали к твоим бабушке и дедушке, потому что они жили в Сибири, а это было дальше всего от Гомеля. Ехали мы на поезде. На старом поезде, забитом людьми. Тридцать шесть часов от Гомеля до Екатеринбурга – в то время он назывался Свердловск – а потом еще два часа на самолете до Нягани, города возле Северного полярного круга.

Отец называет Нягань «дерьмовым городишкой». В нем я и родилась 19 апреля 1987 года. В тот момент моего отца не было дома – он вернулся к работе, как только устроил маму. Он был в Гомеле, где праздновал Пасху со своими родителями, когда узнал, что стал отцом.

Через несколько недель Юрий прилетел ко мне. Именно в тот раз он смог подробнее рассмотреть Нягань, грубое индустриальное поселение, состоящее из заводов и многоквартирных жилых домов. Отец понял, что не сможет жить там, так же как не сможет возвратиться в Гомель. Тогда он решил воспользоваться ситуацией и уехать с нами в тот город, в котором всегда мечтал жить, – в Сочи, курорт на берегу Черного моря, прижатый к нему горами. Юрий влюбился в этот город, еще когда был там ребенком на каникулах.

Сочи?

Мои дедушка и бабушка решили, что он сошел с ума, но дали ему немного денег. Папе удалось поменять наш дом в Гомеле на крохотную квартирку в Сочи. Мы приехали туда, когда мне было два года. Если бы этого не произошло, я бы никогда не стала играть в теннис. Сочи – это город-курорт, и теннис его неотъемлемая часть. Этим он отличался от всей остальной России, где этот вид спорта был практически неизвестен. Так что если вы хотите знать истинную причину, по которой я стала теннисисткой, то это взрыв на Чернобыльской АЭС.

Мы все еще владеем этой квартиркой. Она расположена на шестом этаже здания, стоящего на крутой боковой улочке, которая носит название Вишневая. Когда мы приходили домой, я с ключом в руке взлетала по лестнице, не дожидаясь родителей, которые тащились пятью этажами ниже. Я обожаю вспоминать то время, когда была еще ребенком: дни, которые я проводила в этой квартире, наши совместные обеды, веселые разговоры, гостей, которые приходили и уходили, бабушку, которая сидела на ступеньках и болтала все вечера напролет. Мои самые ранние воспоминания связаны с тем, как я смотрю из окна квартиры на мальчиков и девочек, играющих на детской площадке на холме. Мои родители очень сильно оберегали меня и не позволяли мне много гулять. Чаще всего я наблюдала из окна за тем, как играют другие дети.

С самого начала родители играли разные роли в моей жизни. Отец олицетворял собой внешний мир – тренировки, спорт и соперничество. Мама – это внутренний мир – школа, грамота, литература. Она заставляла меня копировать буквы русского алфавита снова и снова, выписывая каждую букву до тех пор, пока она не становилась идеальной. Она заставляла меня писать рассказы и учить русскую поэзию. Больше всего я любила те моменты, когда она просто читала мне. Моей любимой книгой была «Пеппи Длинныйчулок». Я мечтала о том мире, в котором жила эта девочка, дочь состоятельного моряка, у которой были карманные деньги и которая могла делать все, что захочется, как настоящая взрослая. У нее была лошадь. И у нее была обезьянка! Эта книга переносила меня в те места, где мне хотелось жить.

Иногда из Нягани приезжали мои бабушка с дедушкой. Я обожала проводить время с бабушкой Тамарой. Я общалась с ней, когда работала над этой книгой, – она помнит многое из того, что не помню я. Когда я попросила ее рассказать о том, как чуть не утонула, бабушка рассмеялась.

– У этого случая есть простое объяснение, которое теперь тебе, быть может, будет теперь легче понять, – сказала она. – Когда ты родилась, мне было всего сорок лет. И мне совсем не хотелось, чтобы меня называли бабушкой. Когда тебе было то ли три, то ли четыре года, мы пошли на пляж. Я немного поплавала, а потом ты вошла в воду и стала в ней плескаться. Неожиданно я услышала твои крики: «Бабушка! Бабушка!! Бабушка!!!» А вокруг меня на пляже находилось много молодых мужчин, и я не хотела, чтобы они узнали, что ты зовешь меня. А потом я сидела возле тебя и шептала тебе на ухо: «Машенька, не называй меня бабушкой при других людях». Я хорошо помню, как вытерла тебя и переодела во все сухое, а потом стала выжимать твои плавки. И тут ты неожиданно выдала:

– А ты вовсе и не бабушка! Ты выжималка!

Как только я выросла достаточно, чтобы быть хоть немного самостоятельной, Юрий стал брать меня на прогулки. Куда бы он ни шел, я шла за ним. Вот почему в тот день я оказалась на корте, где впервые в жизни взяла в руки ракетку. Это произошло в парке «Ривьера». Не знаю почему, но у меня есть способность часами бить мячом в стенку. И люди обращали внимание не на мое искусство. Они смотрели на мою сосредоточенность, на то, что я могу делать это снова и снова и не уставать. Я работала как метроном. Тик-так. Тик-так. Люди стояли вокруг и наблюдали. Это продолжалось изо дня в день. И в какой-то момент Юрий понял, что ему необходимо вмешаться. Именно поэтому в возрасте четырех лет меня отвели на «клинику»[2]. Там я и встретила своего первого тренера, Юрия Юдкина, легенду корта, проспиртованного маэстро. Он побывал там, в мире большого тенниса, и кое-что в этом понимал. Своим великолепием он поражал провинциальный город Сочи. Теннисные родители вытянулись в линию, чтобы услышать его высказывания, а еще лучше уговорить его оценить и взять под свое крыло их чад. Несколько местных игроков, в том числе Евгений Кафельников, уже вышли на хороший уровень. Мой папа записал меня к Юдкину. В первый день тот ставил тебя на линию и смотрел, как ты бьешь. Если он замирал, то твое сердце уходило в пятки, и ты начинала бить сильнее. В самом начале он поговорил с моим отцом и сказал ему, что я уникальное и необычное явление. Это связано с тем, как я взглядом обнаруживаю мяч и сопровождаю его. А вот стану ли я большим игроком, будет зависеть от моей упертости.

– Есть ли она у Маши или нет? Вот это нам и предстоит выяснить.

Мария – это не мое настоящее имя. При рождении мне дали имя Маша. Но в английском языке не существует хорошего эквивалента этого имени, а вскоре после того, как я приехала в Америку, меня стали называть Марша. Я возненавидела это имя из-за ассоциаций с «Семейкой Брэди»[3]. Мне пришлось положить этому конец и попросить называть меня Мария.

Под упертостью Юдкин имел в виду настойчивость, качество, которое заставляет тебя отбросить все в сторону, сконцентрироваться и бессчетное количество раз повторять одно и то же движение. Большинство детей, если их попросить сделать что-то, сделают это один или два раза, потом им это надоест, они отвлекутся и убегут. А Юдкин верил, что, чтобы чего-то достичь, неважно в чем, надо быть способным вытерпеть колоссальный объем скучнейшей работы. То есть надо быть упертым. Была ли я такой? Это должно было показать время.

Вскоре я уже брала частные уроки на второстепенных кортах. Юдкин гениально умел поставить удар, а это самое главное. Это основа основ. Если у вас неправильно поставлен удар, то в будущем вас ждут проблемы. Это все равно, что отправиться в далекое путешествие, сделав первый шаг в неверном направлении. В самом начале это все, что у вас есть: простой форхенд и простой бэкхенд[4]. И в конечном итоге это тоже все, что у вас есть. Юдкин протянул мне ракетку. «Что будешь делать?» Потом он протянул мне мяч. «А теперь?» И он уселся у корта, наблюдая за мной.

– Так. Так, – приговаривал он, – нет, нет, нет. Удар не должен быть таким плоским. Замах нужно делать петлей, под мяч.

– Когда ты так работаешь правой рукой, что делает в это время твоя левая? – спрашивал он.

Он давал мне простое задание и заставлял повторять его снова и снова. Снова и снова. И снова. Он ставил мне удар и одновременно развивал мою концентрацию.

– Упирайся, Маша.

Игрок, который продолжает тренироваться после того, как все остальные закончили, который доигрывает третий сет при порывах ветра и под проливным дождем, обязательно победит. И в этом был мой дар. Не в силе или скорости. В упорстве. Мне никогда не становилось скучно. Чтобы я ни делала, я готова была делать это до бесконечности. Мне это нравилось. Я концентрировалась на каждом упражнении и выполняла его до тех пор, пока не достигала совершенства. Не знаю, откуда это во мне. Может быть, мне хотелось услышать похвалу от Юдкина или от папы. Но мне кажется, что моя мотивация была гораздо проще. Уже тогда я знала, что эти упражнения, эта тягомотина помогут мне побеждать в будущем. Уже тогда я хотела одолеть их всех.

Мой отец сдружился с некоторыми другими сочинскими теннисными родителями, особенно с отцом Евгения Кафельникова, который по тем временам был настоящим теннисным асом. Евгений был одной из первых звезд российского тенниса. Он стал номером один в мировой классификации и выиграл открытые чемпионаты Австралии и Франции. Высокий, светловолосый, симпатичный – для многих из нас он был героем. Однажды я шутки ради сыграла с его отцом. После этого он подарил мне одну из ракеток Евгения. Она была мне слишком велика. Ей укоротили ручку, но все равно она выглядела странновато, хотя я играла ею в течение многих лет. Иногда мне казалось, что с ней я играю лучше, иногда – что хуже. Впечатление было такое, как будто держишь в руках бейсбольную биту. Она заставляла меня принимать удачные позы и делала меня сильнее, но ее вес иногда заставлял бить из неудобных положений и из-за этого у меня появились не очень хорошие привычки. Но другой ракетки у меня не было, так что это был мой единственный выбор.

Лето 1993 года стало поворотным. Я работала с Юдкиным уже несколько месяцев. Я стала его проектом, но он знал, что скоро в Сочи мне нечего будет делать. Когда я спросила папу, помнит ли он то время, он рассмеялся.

– Помню ли я, Маша? Так, как будто это было вчера. Юдкин усадил меня возле корта и сказал, тщательно подбирая слова:

– Юрий, нам надо поговорить насчет твоей дочери. Это очень важно. Если говорить об этой игре, – продолжил он, – то Маша в ней похожа на Моцарта. Она может стать лучшей в мире. Это если тебе интересно и ты хочешь ее с кем-то сравнить. Но в этом-то и заключается ваша проблема.

– Проблема? – переспросил папа Юдкина.

– Да, проблема. Потому что мы не в Вене девятнадцатого века. Это Сочи, и век за окном двадцатый – так что если бы сейчас здесь родился Моцарт, то о нем никто бы не услышал. Это понятно?

– Не совсем.

– Тогда я скажу проще, – пояснил Юдкин. – Если ты хочешь развить талант своей дочери, то вам надо выбираться из России. Никто не знает, куда катится эта страна. Никто не знает, чем завтра будет зарабатывать себе на жизнь. И вот в центре всего этого находишься ты, с Машей на руках. Так что решать тебе. Можешь ли ты развить ее талант? Это занятие, требующее полной отдачи. Тебе придется посвятить этому всю жизнь.

– Но, в конце концов, самым главным является ответ на вопрос, насколько уперта твоя дочь? – продолжал Юдкин. – Она сильна. Это я уже знаю. Но что произойдет в перспективе? Ведь ей придется играть постоянно, изо дня в день, из года в год. Не возненавидит ли она все это? Речь идет не о спринтерской дистанции, а о марафоне. Как она будет справляться со всем этим не в течение одного турнира, а в течение многих лет? Насколько ее хватит? На пять лет? На десять? Никто не может ответить на этот вопрос.

Папа говорит, что в тот же момент, без всяких размышлений, он принял решение. Полагаясь на нутро. Когда позволяешь рассудку взять верх над нутром, ты портишь себе жизнь. В это Юрий свято верит. Он мало что знал о теннисе и не питал иллюзий по поводу будущих сложностей, но быстро решил, что сможет научиться. Сможет узнать все, что ему будет нужно. Для него весь вопрос был в желании. Если ты решил что-то сделать, то ты можешь это сделать. И никаких гвоздей. В течение нескольких недель он отказался от всего. От своей работы, от своих планов, от своей пенсии. Он посвятил себя одной-единственной цели: сделать свою дочь лучшей теннисисткой мира. Если бы он хоть на минуту задумался об этом, то понял бы, что это абсолютная глупость. Поэтому он не стал думать, а взялся за дело. Он начал с того, что прочитал все, что смог найти о теннисе и работе тренера. В конце концов он решил, что не станет моим тренером, а будет контролировать работу других тренеров. Этакий тренер тренеров.

– У истоков всех великих достижений находится один советчик, один голос, – объяснял он. – Ты можешь нанять кого угодно, чтобы тебе дали то, что тебе необходимо, но контролировать процесс должен один человек. И это не тренер. Это человек, который тренеров нанимает и увольняет, но который всегда имеет у себя перед глазами полную картину происходящего. Это не обязательно должен быть один из родителей, хотя чаще всего так и происходит. Если ты посмотришь на историю этой игры, то увидишь, что такой человек есть почти у каждого. У сестер Уильямс это отец. У Агасси – отец и Ник Боллетьери. И так у каждого.

* * *

А как же моя мама? Что она думала по поводу этого нового радикального плана?

Отец скажет вам, что она с самого начала поддержала его, что она отнеслась к его идее бросить все и посвятить себя теннису как к чему-то потрясающему. Но если спросить об этом мою маму, то история окажется гораздо сложнее. Правда заключается в том, что она не верила в теннис, но полностью доверяла моему отцу. Уверена, что когда он делился с ней своим видением будущего, обосновывал свое решение, объяснял, что он собирается сделать, она смотрела на него как на сумасшедшего. Но она любила его, верила в него и смирилась.

– Он был так уверен, – рассказывала она мне позже, – что я поняла, что это сработает.

Началось все с того, что мой отец уволился с работы. Все дни мы проводили вместе, часами работая для достижения единой цели. Это было непросто – иногда с ним бывает трудно иметь дело, – но никогда я не сомневалась в том, что он меня любит. Мы двигались вперед путем проб и ошибок, нащупывая свои способы тренировки. Вскоре все свелось к ежедневной рутине. Я просыпалась на рассвете, завтракала, хватала ракетку и на автобусе, под лучами восходящего солнца, добиралась до «Ривьеры». Считалось, что корты там покрыты красным грунтом, но из-за того, что за ними никто не следил, они были темно-серого, почти черного цвета. Частички грязи быстро покрывали теннисные туфли и носки. Если накануне проходил дождь или была высокая влажность, мяч становился тяжелым и его скорость значительно падала. Но в хорошую погоду мяч быстро мелькал в воздухе. Я полюбила разносившийся в утреннем воздухе звук мяча, отскакивающего от ракетки, когда на кортах не было никого, кроме нас. Мне не надо было разговаривать с папой, чтобы знать, о чем он думает. Конечно, отношения между родителями и их детьми-спортсменами значат очень много, но очень важным было также находиться на корте друг напротив друга, думая об одном и том же – то есть ни о чем. Большая близость, наверное, недостижима. В каком-то смысле вся моя карьера – это те самые моменты. Можно говорить о деньгах, призах и славе, но в конечном счете, все это сводится к девочке, тренирующейся ранним утром со своим папой. Какое-то время мы тренировали удары, потом я делала упражнения на растяжку и наблюдала за другими игроками. После этого мы работали над каким-то конкретным элементом игры. Над бэкхендом, подачей, работой ног, у сетки – хотя я до сих пор ненавижу выходить к сетке. Как будто меня ждет там акула. Вначале моей целью было обыграть отца или одного из его друзей-спецов. И с каждым днем я приближалась к этой цели.

Глава третья

Юрий Юдкин рассказал отцу о «клинике» в Москве, презентации для российской молодежи, устроенной под эгидой какой-то местной теннисной организации. Суть вы знаете: мы ждем ваших чад, и амбициозных, и не очень, и чемпионов. Мой отец поставил перед собой задачу пропихнуть меня туда. Я не знаю точно, каким образом ему удалось заплатить за билеты на самолет, но у него есть почти волшебная способность воплощать задуманное. Все происходило в громадном здании, похожем на ангар, с кортами, тренерами и непрекращающейся какофонией ударов мячей об ракетки. Там находилось несколько сотен детей, а значит, и несколько сотен теннисных родителей. Обстановка ошеломляла. До того, как попасть туда, я была уверена, что игроки в Сочи – это все, что существовало на свете, а мы с папой выделялись среди них. А теперь я поняла, что в мире существуют многие десятки похожих на меня девочек, и у каждой был папа, который считал свою дочь предназначенной для того, чтобы стать лучшей в мире.

Я стояла и следила за их ударами. Это завораживало, подавляло и в то же время вселяло надежду. Я уже видела, что лучше большинства из них, что по мячу мы бьем по-разному. На просмотре присутствовала масса околотеннисной публики, включая тренеров и игроков, которые бродили по помещению, наблюдали за нами и давали советы. Среди них была Мартина Навратилова. От этого я занервничала – величайшая теннисистка мира, и прямо передо мной. Я думала, что нам придется играть один на один с профессионалами, но мне было всего шесть лет, так что я не знала точно, как это будет происходить. Больше всего это походило на сборочный конвейер. Ты ждал в очереди, потом бил по мячу два-три раза и вновь возвращался в очередь. На моей третьей или четвертой попытке Навратилова обратила на меня внимание. Мои руки и ноги были слишком большими для моего роста, а коленки стучали одна о другую. И в руках у меня была громадная ракетка. Одним словом, я выглядела смешно, и это, скорее всего, привлекло ее внимание. А потом она увидела, что я могу играть. Я была маленькой, но с уже хорошим ударом и очень сконцентрированной. Когда я закончила, Навратилова отвела моего отца в сторону, чтобы поговорить. Пришлось пригласить переводчика, потому что папа не говорил по-английски. Я не знаю точно, о чем они говорили, но основная мысль была такой: ваша дочь может играть; вы должны вывезти ее туда, где она сможет развиваться как игрок. В Америку.

Папа стал планировать отъезд, как только мы вернулись в Сочи. Он твердо решил вывезти меня в США, потому что считал эту страну единственным местом, где я смогу развиваться. Он зациклился на Флориде. Почему? Я могла бы дать сложное объяснение, сравнивая различные районы Америки, теннисные академии, но правда заключается в том, что Юрий человек суеверный и следует тайным знакам судьбы, а ему был знак, который указывал на Флориду. Знак явился ему в виде двух журнальных статей. Одна была о сестрах Уильямс и о том, как они тренируются в теннисной академии Рика Маччи в Бока-Ратон. Вторая была о Курниковой и ее тренировках в академии Ника Боллетьери в Брейдентоне.

Папа верил, что эти статьи попали к нему в руки именно в тот момент не случайно. Высший голос говорил ему, куда ехать.

В наши дни поездка в США обычно не вызывает никаких проблем. Получаешь туристическую визу, покупаешь билет на самолет и летишь. Но в начале 90-х все было не так. Советский Союз разваливался. Работу найти было практически невозможно, а значит, невозможно было зарабатывать на жизнь и обеспечивать семью. Нечем было заняться. Даже если у тебя были деньги, ты не мог просто так сесть на рейс в Америку. Невозможно было получить визу – их давали только тем, кто путешествовал по государственным делам. Зная, что ему может понадобиться какая-то официальная поддержка, мой отец написал тренеру национальной детской команды Российской теннисной федерации. О том, чтобы я играла в этой команде, речи не шло – все дети были в возрасте двенадцати лет и старше, а мне было всего шесть. Но отец надеялся, что федерация окажет мне спонсорскую помощь с прицелом на будущее. В письме он объяснил ситуацию и описал мой талант, упомянув фамилии Юдкина и Навратиловой. И это сработало. По крайней мере так нам тогда казалось. Оказалось, что команда тренируется во Флориде, где готовится к турне по Соединенным Штатам. Тренер ответил нам письмом, в котором приглашал приехать и поработать с командой.

Отец отправился в Москву за визами. Ему было двадцать восемь лет, и он был одет в свой единственный костюм, который он надевал на свадьбу. Он был готов положиться на судьбу и удачу. (Знаки говорят тебе, что надо делать, если ты умеешь их читать.) У него было письмо тренера, и он тщательно подготовил свою речь. После часов ожиданий он, наконец, оказался перед официальным представителем посольства. Это человек внимательно осмотрел Юрия, потом изучил письмо и другие документы: фотографии и страницы с рельефными печатями. Все это время мой отец говорил, не переставая, произнося фамилии Юдкина, Моцарта, Навратиловой и говоря об одаренности.

– У меня тоже есть дочь, – сказал, наконец, чиновник. – И она тоже играет в теннис. Ей восемь лет. Но мне кажется, что об одаренности нет и речи. Вашей дочери шесть. Почему вы считаете, что она лучше, чем моя дочь? Может быть, вы просто смотрите на нее глазами любящего отца?

– Вашу дочь я не знаю, – ответил Юрий, – но хорошо знаю свою. Все, что я вам рассказал – правда.

– И вы хотите вывезти шестилетку в США, чтобы она там тренировалась?

– Да.

– И у вас нет никаких сомнений?

– Никаких.

Мужчина посмотрел отцу в глаза.

– Вы уверены?

– Да.

– И вы знаете, куда ехать и что делать?

– Да.

Этот мужчина выдал нам трехгодичные визы – отцу потом придется вернуться в Россию, чтобы продлить их – но вот он у нас, бесценный и очень редкий дар. Золотой билет. Право на свободный приезд и отъезд. Американцу и даже россиянину в наши дни сложно представить себе, каким чудом это было. Документ, который удалось получить Юрию, было практически невозможно достать. Этот мужчина, этот чиновник, кем бы он ни был и где бы сейчас ни находился, позволил нашим планам превратиться в реальность. Кто знает, что бы произошло без него? Почему он это сделал? Вопрос, который Юрий до сих пор задает сам себе. Конечно дело было не во мне. Дело было в Юрии. Он что-то понял о моем отце, о его решимости. А может быть, ему просто захотелось быть щедрым. Или, может быть, лучи солнца в тот день особым образом падали на дорогу. И неважно, какова была причина, но нам повезло. Очень повезло. И в то же время не повезло. Эта виза, хоть и была по тем временам исключительной, имела ограничения она была выдана только на двух человек – на меня и моего отца. И если мы ею воспользуемся, то это значит, что нам придется оставить маму на Бог знает какой срок. Юрий продумал, что надо сказать ей, чтобы уговорить ее согласиться. Ведь он собирался забрать меня из школы, из семьи, оторвать от мамы, а мне было всего шесть лет.

Когда я сейчас спрашиваю маму о том, что происходило тогда, она пожимает плечами.

– Твой отец знал, что делает, – говорит она.

Бабушка Тамара в этом смысле более откровенна.

– Думаю, твоя мать согласилась, потому что твой отец может уболтать кого угодно, – рассказывает она. – Он может быть очень убедительным, а твоя мама – человек, настроенный позитивно. И вот комбинация этих двух вещей, позволила осуществиться вашим планам. Может быть, твоя мама и не хотела этого в действительности, но она верила, что это делается ради тебя. Твой отец думал не только о тебе, но и о себе, и о семье. Россия разваливалась. Теннис мог дать что-то не только тебе, но и стать выходом для твоей семьи. Если бы он смог устроить твою жизнь, вся семья могла бы жить за счет дочери. И ему это удалось. Все сработало. В этом смысле он был очень толковым. А вот твоя мама в то время об этом не думала, хотя в глубине души она, может быть, и понимала, что происходит в действительности. Или… кто его знает? Может быть, твой отец все это обсуждал с ней. А вот для меня и твоего дедушки все это было просто ужасно. Юрий внезапно сообщает, что увозит нашу внучку в Америку? В те времена о людях, которые уезжали в Америку, никто никогда больше ничего не слышал.

Папа собрал все деньги, которые у нас были, потом немного занял – получилось что-то около семисот долларов – свернул их в трубочку и положил в передний карман так, чтобы каждый раз, когда он нервничал, он мог убедиться, что деньги на месте. Он купил билеты на дневной рейс из Москвы в Майами, где нас должен был встретить представитель команды. Все происходило как в тумане. Я не помню, во что я была одета, и не могу вспомнить свои ощущения. Наверное, мне было грустно прощаться с мамой, но, скорее всего, я не понимала, что происходит и что я не увижу ее до тех пор, пока мне не исполнится девять лет.

Летели мы «Аэрофлотом» на одном из тех древних самолетов, в которых в ряд располагается пятнадцать кресел. Рядом с нами сидела русская пара. Отец весь полет проговорил с ними. До меня доносились обрывки разговоров, когда я ненадолго просыпалась, а потом вновь погружалась в сон. Он рассказывал им обо мне, теннисе и наших планах, о детской команде, о ее тренере и об академиях. Я не могла понять, почему он так разговорился. Обычно он довольно сдержан. Дозаправка самолета происходила в Шенноне, Ирландия. Я не знала куда себя деть – так много времени мне пришлось провести неподвижно, сидя на одном месте. Это был первый долгий перелет в моей жизни. Помню, как смотрела из окна на людей и машины. А потом мы оказались в Америке. В два или три часа утра. Мы прошли таможню и вышли на тротуар. Помню, каким был воздух в тот первый раз: похожим на влажную руку, полным запахов, тропическим, таким не похожим на воздух Сочи. Помню пальмы. И помню, что было очень темно. И как мы ждали. Все уже разъехались, а мы все стояли и ждали машину, которую за нами должен был прислать тренер. Наверное, мой отец был в панике. Он не говорил по-английски, никого не знал в этой стране и в одиночестве стоял в ночной темноте вместе со своей шестилетней дочерью. Но он старался казаться спокойным и, нежно положив мне руку на плечо, приговаривал:

– Не волнуйся, Маша. Не волнуйся.

Но я уверена, что его другая рука была в кармане и ее пальцы сжимали деньги. Что делать? Нанять машину? Сесть на автобус? Если бы он даже нашел кого-то, кто согласился бы нам помочь, этот человек не говорил бы по-русски. Наконец мимо нас прошли мужчина и женщина. Это была пара из самолета. Отец объяснил им ситуацию.

– Если бы я мог позвонить тренеру…

Мужчина объяснил ему, что среди ночи сделать ничего невозможно.

– У вас на руках маленькая девочка, которой нужно выспаться.

У них был номер в гостинице в Майами-Бич. Он предложил взять нас с собой.

– Поспите на полу, – сказал мужчина. – А завтра будете звонить.

Утром, еще не открыв глаза, я почувствовала, что нахожусь в незнакомом месте. Я слышала, как мой отец быстро и негромко говорит по телефону. В его голосе слышалось разочарование. Он не спал уже много часов. Может быть, этой ночью он вообще не ложился. Увидев, что я проснулась, он расслабился, сел рядом и попытался объяснить мне, что будет дальше. А я была счастлива просто быть с ним во время этого приключения, так далеко от дома. В той ситуации весь мир, казалось, ополчился против нас. Он не смог дозвониться ни до тренера команды, ни до наших в России. Линии были то заняты, то не работали, то еще что-то в этом роде. А те несколько человек, до которых ему удалось дозвониться, не захотели помочь. Но у нас был наш распорядок, которого мы должны были придерживаться. Я надела свой теннисный костюм. Кроссовки. Юбку. Я всегда тренировалась в юбке, чтобы чувствовать себя в обстановке матча (хотелось тренироваться в точности так, будто уже играешь). Завязала хвостик на затылке и вышла вслед за папой из номера. Однако в нашем распорядке произошло одно изменение – в нем не было места маме и ее объятиям, которыми она всегда награждала меня перед выходом. Отец нес две ракетки, свою и мою, и контейнер с мячами. Мужчина с самолета пошел вместе с нами, желая, видимо, посмотреть, что будет дальше.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Нам надо тренироваться, – ответил Юрий.

Мы были в Майами-Бич, скорее всего на Коллинз-авеню. Я тоже не была уверена, что понимаю, чего хочет мой отец. Скорее всего он решил, что мы сможем найти корт. В конце концов, мы были во Флориде, месте, где тренировались сестры Уильямс и Анна Курникова, в раю для теннисистов. И вот мы шли все дальше и дальше, проходя квартал за кварталом, и оглядывались в поисках корта. Время от времени Юрий замечал корт – сквозь живую изгородь, через решетку – хватал меня за руку и бросался к нему. И каждый раз его останавливал русский с самолета.

– Нет, Юрий. Нельзя. Это частный корт.

Папа все еще жил советскими понятиями, что все вокруг общее.

– Нет, Юрий. Не в Америке.

Мы продолжали идти и, наконец, заметили несколько кортов возле плавательного бассейна. Они принадлежали отелю, и рядом с ними люди нежились в шезлонгах. Отец поговорил с человеком, который отвечал за бассейн и за корты. Наш попутчик переводил. Папа объяснил всю ситуацию, рассказал, как он с дочерью, потенциальным членом российской детской команды по теннису, только что прилетел из Москвы и сказал, что мне необходимо тренироваться. Мужчина осмотрел меня с ног до головы. Я была прелестное дитя. Мужчина сказал ОК. Мы устроились на корте и проделали весь наш обычный комплекс: побегали, растянулись, подготовились и начали отрабатывать удары. Сначала неторопливо, и мяч летал по корту по ленивой параболе. Потом мы стали ускоряться и перебрасываться мячом с задней линии. Было ранее утро, я была совсем крохой, но я реально владела мячом. Каждый форхенд я заканчивала небольшим закручиванием мяча так, как учил меня Юдкин. Стонала ли я в то время во время удара? Возможно. Это происходит бессознательно и всегда было частью моей игры. Было необычно видеть такую малышку, которая настойчиво наносит сильные удары по мячу. Это вызывало любопытство. Люди, сидевшие у бассейна, подходили ближе, чтобы получше видеть происходящее. Потом их стало больше. Прошло совсем немного времени, и вокруг нас стояла целая толпа из нескольких десятков туристов, которые провожали взглядами каждый мяч.

Таким было мое первое утро в Америке.

Мы поработали около часа, а потом уселись в тени зонта, чтобы немного охладиться. Люди стояли вокруг нас и задавали вопросы. В толпе оказалась пара пожилых поляков. Они представились, но сейчас я не помню их имен. И папа тоже. Смешно, что мы не запомнили ни имен, ни примет людей, которые оказались для нас так важны в эти первые несколько часов в Америке. Без них, если бы нам не повезло их встретить, кто его знает, как развивались бы дальнейшие события. Я хотела бы рассказать вам, как они выглядели и как мило они себя вели, но, честно говоря, в голове у меня осталась всего одна деталь, правда самая главная. Они говорили по-русски. Юрий был счастлив встретить людей, с которыми мог общаться. Они рассказали ему, что являются поклонниками тенниса, любят и следят за этим видом спорта. Сказали, что видели Монику Селеш и Андре Агасси в моем возрасте и что я ничуть не хуже их. Мой отец рассказал им нашу историю – о том, как мы ранним утром прилетели из Москвы, о тренере детской команды, который так и не появился, о сне на полу в гостиничном номере, о телефонных звонках.

– И что же вы собираетесь делать?

Отец сказал, что мы каким-то образом доберемся до теннисной академии Рика Маччи в Бока-Ратон.

– Там тренировались сестры Уильямс, – объяснил он. – Когда они увидят Машу, все будет в порядке. Единственная проблема в том, что я не знаю, где находится Бока – Ратон и как туда добраться.

– Не волнуйтесь, – сказала полячка, – мы отвезем вас туда.

В жизни приходится слышать много негативного об окружающем нас мире и людях, которые в нем живут. В детстве нам велят не говорить с незнакомцами. Когда мы вырастаем, нас предупреждают о преступниках. Но факт остается фактом – в те первые дни нас постоянно выручали именно незнакомые люди. Это не было частью нашего плана, но мы были готовы отдать себя в руки счастливого случая.

Мы забрали багаж из гостиницы, попрощались с нашими попутчиками и вышли на улицу, где польская пара ждала нас в большой, мускулистой американской машине с кондиционером. Было воскресное утро. Мой отец общался с поляками, а я смотрела в окно. Мы пересекли дамбу и поехали по побережью. Вокруг все было новым и красивым.

Позже люди спрашивали меня, о чем я думала в те первые часы? Была ли я напугана? Скучала ли по своей маме, своему дому, своей кровати? Если честно – нет. Для меня в тот момент и еще долго после этого все выглядело как приключение, как волшебная сказка. И я просто ждала, что же будет дальше.

Мой отец до сих пор вспоминает о том, насколько он был разочарован в теннисной академии Рика Маччи, и о том, как нас там встретили. Но стоит задуматься о том, насколько странно мы должны были выглядеть в глазах людей в приемной. Воскресным утром, совершенно неожиданно, на пороге вдруг появляется мужчина, говорящий только по-русски, со своей шестилетней дочерью, которая тащит ракетку больше ее самой. За ними следует польская пара, которая предлагает свои услуги в качестве переводчиков. Отец потребовал самого Рика. Ему объяснили, что в данный момент мистера Маччи нет на месте. Позже оказалось, что женщина, с которой он разговаривал и которая подозрительно осматривала нас из-за стойки, была женой Маччи. Она взглядом оценила нас и отвернулась. Папа спросил, нельзя ли нам пройти на корт, чтобы продемонстрировать мои удары. Он просто хотел, чтобы кто-то посмотрел, как я играю.

– Если вы хотите пройти на один из наших кортов, – сказала женщина, – вам надо подписаться на нашу программу, а это стоит денег.

– Сколько?

– Тысяча долларов и деньги вперед.

В то время весь наш капитал состоял из семисот долларов – это были для нас все деньги мира, – скатанных в трубочку и лежащих в кармане моего папы. Юрий через переводчика стал спорить. Он сказал даме, сидевшей за столом, что я особенный ребенок, что они должны посмотреть, как я играю и что если они от нас откажутся, то пожалеют об этом впоследствии. В это время мимо проходила одна из инструкторов. Она прекратила все споры, сказав:

– Давайте я с ней поиграю – просто посмотрим, что получится.

Мы играли, а папа ждал. Когда мы вернулись, инструкторша переговорила с женщиной за столом. Что она ей говорила – неизвестно, но отношение женщины к нам изменилось. До появления Рика никто не собирался принимать окончательных решений, но нам было предложено место для ночевки на те несколько дней, пока все разрешится. Правда, без всяких обязательств. Проблема, как я выяснила позже, была в том, что в рассказ Юрия трудно было поверить. Трудно было поверить в то, что он самостоятельно приехал из России со своей дочерью, в то, что он просто так вошел в дверь с ребенком, играющим на мировом уровне. Им было трудно это переварить. Они хотели знать, кем был Юрий на самом деле? И в какую игру он играл? И какова его настоящая история? И где находится мама ребенка? И как обстоят дела со школой? С этими вопросами мы сталкивались снова и снова. Никто не верил в наш рассказ.

К этому моменту моему отцу все это надоело. Ему не понравилось, как нас встретили, не понравились все эти вопросы и атмосфера подозрительности.

– Нет, – сказал он, когда нам предложили приют на две ночи. – Мы уезжаем.

Если бы надо было назвать какую-то одну характерную особенность отца, то это, конечно, его готовность говорить «нет». Он делал это все время. Он говорил «нет» очевидно выгодным предложениям, потому что верил, что впереди нас ждет еще лучшее предложение. Это было глупо, и в то же время это было связано с его непоколебимой верой. Он верил в мои способности и в свою сообразительность. И эта вера влияла на происходящее так же, как и все остальное. Резкое «нет» позволяло ему позже сказать «да».

Польская пара была ошарашена. Нам предложили жилье и возможность встречи с Маччи. Кто его знает, к чему бы это привело, но мой отец просто ушел. Поляки спросили, что мы теперь собираемся делать и куда направимся. В голове Юрия оставался только один адрес: теннисная академия Боллетьери в Брейдентоне, на восточном побережье Флориды, рядом с Саратогой и Тампа-Бэй, о которой он читал дома. Там тренировалась Курникова, так что они должны понимать русских. Поляки сказали, что так далеко отвезти нас они не смогут, подбросили нас до автобусной станции и купили нам билеты. Они выяснили телефон и адрес академии и записали их на листке бумаги, а потом протянули его Юрию.

– Позвоните по этому номеру и отправляйтесь по этому адресу, когда приедете, – сказали они и попрощались. Больше мы их никогда не видели.

* * *

Поездка в Брейдентон осталась в памяти мрачной и туманной, как будто сошедшей с картин Ван Гога. Прибыли мы в районе 9 вечера. Отец позвонил в академию и, несмотря на свой русский, смог так точно описать нашу ситуацию, что за нами на станцию прислали транспорт. До академии мы добрались уже в полной темноте. Помню эти похожие на глыбы здания и темные корты с качающимися на ветру пальмами. Человек на воротах выслушал нас и записал все, что мы ему сказали – он передаст все, кому надо, – и прогнал нас. Сейчас воскресный вечер, объяснил он. Никого нет, а те, кто есть, уже легли спать. Он вызвал такси, которое довезло нас до ближайшей гостиницы – Холидей Инн Экспресс. Это был наш первый урок: хуже слова «инн»[5] в названии отеля может быть только добавленное слово «экспресс».

Отец был очень осторожен и подозрителен. Он трижды повернул ключ в замке, затем запер дверь на защелку и цепочку. Когда мы легли, он вытащил деньги из кармана и положил их под подушку. Папа был уверен, что ночью к нам заберутся и вынесут все подчистую.

– Так, – пояснил он, – чтобы достать деньги, грабителю придется разбудить меня, и это будет его последняя ошибка.

Мы лежали в темноте и разговаривали. Я не боялась, а просто нервничала. Вот я здесь, в этой незнакомой гостиничной комнате, в этом незнакомом городе, лежу и жду только момента, когда смогу выйти на корт и показать свои удары. А когда я ударю, то расслаблюсь. И когда другие люди увидят мой удар, все станет хорошо. Я четко знала, что должна сделать. Моя роль была понятна, поэтому я расслабилась, предоставив другим решать остальные проблемы.

Утром Юрий здорово торопился. Мы упаковали чемоданы, собрали инвентарь. Вызвали такси и выписались из гостиницы. Мы были уже в такси, которое направлялось в академию, когда Юрий чуть не сошел с ума. В отеле он так расслабился, так глубоко уснул, что совершенно забыл про деньги. Отец начал ругаться по-русски. Водитель никак не мог понять, что происходит. Юрий заставил его развернуться и рвануть в сторону гостиницы. Мы подъехали прямо ко входу, и Юрий выскочил из машины еще до того, как она остановилась. Дверь в номер была открыта и рядом стояла тележка с принадлежностями для уборки комнат. Юрий влетел в дверь. Горничная была в ванной, а кровать еще оставалась неубранной. Отец перевернул подушку и, слава Богу, деньги лежали на месте. Он засунул их в карман, и скоро мы уже вновь ехали по шоссе № 41.

Когда я спросила Юрия, помнит ли он этот случай, он сначала рассмеялся, а потом вздохнул.

– Маша, Маша, Маша, – сказал он, – если только подумать о том, как нам невероятно везло, как в хорошем, так и в плохом смысле этого слова… Но больше все-таки в хорошем. Мы с тобой походили на людей, которые переходят реку, думая, что идут по бревнам, а уже на том берегу выясняют, что это были крокодилы.

Охранник передал все, кому надо. В академии нас уже ждали. Был даже переводчик с русского на английский.

План встречи тоже был готов. Меня направят на корт с группой девочек приблизительно моего возраста. Я выполню упражнения, сделаю несколько ударов по мячу, а потом мои действия оценят. Среди американских девочек я чувствовала себя полной дурой. Прежде всего, все они были старше меня по крайней мере на два года. И потом, все они стояли в кружок, смеялись и переговаривались друг с другом, а я абсолютно ничего не понимала.

В подобных ситуациях начинаешь думать, что все, что говорится, говорится только о тебе. И говорится не по-доброму. Это все были девочки из богатых семей, родители которых по разным причинам решили, что у них есть талант, достойный академии. И были готовы платить. Большие деньги. Год у Боллетьери стоит, наверное, дороже, чем год обучения в колледже. Если только у вас нет стипендии, вы приходите на платной основе, с самыми лучшими ракетками, лучшими теннисными туфлями и лучшими шмотками. И здесь же была я с единственной сменой одежды, со слишком большой видавшей виды ракеткой и туфлями производства Минской обувной фабрики. Выглядела я действительно странно. И девочки меня обсмеяли. И продолжали смеяться ровно до того момента, когда настала моя очередь бить. Прежде всего я расслабилась. Успокоилась и вспомнила, для чего я здесь. А потом инструктор практически сразу все понял.

– Эта девочка не похожа на остальных.

Много позже я говорила об этом с инструктором.

– Знаешь, – сказал он мне, – я тогда был еще непроснувшимся. На дворе было раннее утро, а мне уже приходилось делать упражнения, хотя думал я только о перерыве на ланч. И тут появляешься ты. Меньше всех остальных и попросту взрываешь мне мозг.

В то утро он отвел меня на свободный корт, где мы смогли в одиночестве поиграть в течение пяти-десяти минут. Потом он подошел к телефону рядом с кортом и набрал номер. (Телефон рядом с кортом? Я такого в жизни не видела). Инструктор звонил Нику Боллетьери.

– Босс, – сказал он, – у меня здесь есть кое-кто, на кого вам стоит посмотреть прямо сейчас.

Он провел меня на центральный корт, святая святых академии. Дальше я должна была идти без Юрия. Это непреложное правило: никаких родителей на центральном корте. Насколько я помню, это был первый раз, когда я рассталась с папой с того момента, как мы вылетели из Сочи. И мне это не понравилось. Я испугалась. Кто все эти люди, куда меня ведут, смогу ли я вернуться назад?

Теперь мне сложно отделить мое самое первое впечатление о Нике от всего того, что я узнала о нем позже. Он не был ни высоким, ни маленьким, и первым, что бросалось вам в глаза, были растрепанные седые волосы и зубы, такие сверкающие, что их было видно метров за сто. У него были тонкие, но мускулистые руки, а кожа так загорела на солнце, что задубела и стала багрового цвета. Был ясно, что мужчина проводит массу времени на свежем воздухе. Ник вырос в Бронксе, районе Нью-Йорка и был младшим сыном в большой семье. Теннис не пользовался там популярностью: Нью-Йорк – это баскетбол. После колледжа Ник поступил на военную службу, а потом переехал во Флориду. Он хотел стать юристом, но проучился в Университете Майами меньше года. Но главное – это то, что там он начал играть в теннис. Сначала он играл, потом стал учить друзей и понял, что инструктор из него гораздо лучше, чем игрок. Он стал давать уроки, а потом какое-то время работал в гостиницах, как профессиональный инструктор по теннису. Он копил деньги, придал своей деятельности достойный вид, собрал инвесторов и открыл свою школу.

К тому моменту, как я к нему попала, на кампусе академии располагались невысокие административные здания и общежития, корты с твердым покрытием, грунтовые корты и центральный корт, купающийся в свете прожекторов. Академия уже была известна как место, где выросли Андре Агасси, Джим Курье, Анна Курникова, Моника Селеш и Мари Пирс. Ник стал легендой. Практически превратился в карикатурного теннисного гуру. У него было, по-моему, семь жен и множество учеников. Что ему было до маленькой девочки из России? Возможно, когда я подошла к нему, он как раз подписывал очередные бумаги на развод. В душе он просто хороший бизнесмен. Который создал солидное предприятие. Когда вы думаете о теннисных академиях в Америке, первой в голову приходит академия Боллетьери. Ничего подобного ей в мире не существует. Я никогда не думала о нем, как о тренере. Скорее, как об учителе или даже о наставнике.

В тот день я не играла с Ником. Я играла с инструктором, а он стоял в тени и наблюдал. Он потрясающе наблюдает, замечая тенденции и привычки и всякие другие вещи, как маленькие, так и большие. И в этом его талант. В умении видеть. Он видит конец в тот момент, когда все только начинается. Работая над этой книгой, я встречалась с людьми, которые сыграли важную роль в моей жизни. И говорила с Ником в его офисе в академии. Он постарел, выглядит немного хрупким, но все равно это Ник на все 100 %.

– Вы помните ее? – спросила я его о нашей первой встрече.

– Конечно, помню, – сказал он, рассмеявшись. – Я уже слышал о тебе. Кто-то позвонил мне и рассказал: Есть одна маленькая девочка из Росси, но как она играет! Честно говоря, такие звонки раздаются у меня почти каждый день, так что я редко обращаю на них внимание. Но потом приехала ты, и мне позвонил мой инструктор.

– Ник, ты должен это увидеть.

Это было необычно. И я понял все и сразу, как только увидел твои первые удары. Тебе было всего шесть, но ты просто вколачивала мячи. И дело было не только в силе удара – дело было в том, как работали твои ноги, как ты держала ракетку. Идеально, все было просто идеально. Конечно, тебя надо было многому научить. Но самым потрясающим была твоя концентрация. Ты никогда ее не теряла и повторяла движения снова и снова. Сначала ты не знала всех движений, не обладала достаточной силой, но мыслила ты как игрок. А всему остальному можно было научить.

Ник попросил привести моего отца. Вместе с ним пришел переводчик. Нам сделали предложение. Я была еще слишком мала, чтобы жить в академии – это возможно, когда тебе исполняется десять лет – но я могла в ней тренироваться. Целыми днями и каждый день. Бесплатно. Это было вроде стипендии. Еду, кроме завтрака, я могла получать в общем зале. Так же как и Юрий. Нам даже нашли место для жилья. В тот момент казалось, что наше будущее гарантировано.

Глава четвертая

Мы стали жить в пяти минутах езды от академии, в квартире русской женщины средних лет. Жилье нам организовал переводчик. За право пользования кухней и ванной мы платили 250 $ в месяц. Сюда же входила гостиная, что давало нам доступ к телевизору, что было очень важно. Именно так я и училась говорить по-английски – перед телевизором. От динозавра Барни[6] я узнала гораздо больше, чем в школе. Наша жизнь была тесно связана с жизнью нашей хозяйки, которая, как мне кажется, неровно ко мне дышала. То она дарила мне книжки-раскраски и подарки, а то вдруг грозилась поменять нас на более состоятельных квартиросъемщиков. Будучи нашим консультантом и переводчиком, она одновременно плела против нас интриги. Отношения напоминали американские горки. С тех пор я поняла, что можно одновременно любить человека, ненавидеть его и быть к нему совершенно равнодушным.

Квартира напоминала те, которые показывали в фильмах 80-х годов о семьях в тяжелый период их жизни, одиноких матерях и беглых преступниках. И когда я сейчас о ней думаю, то не уверена, имею ли я в виду этот небольшой жилой комплекс в Брейдентоне или квартиру, в которой жил вместе со своей матерью Даниель, герой фильма «Парень-каратист», одного из моих самых любимых, который тоже внес лепту в мое обучение английскому языку. Дом был двухэтажным, напоминающим мотель, с задним двором и дверями, выходившими на внешнюю галерею. Внутри дом был маленьким и темноватым, окна выходили на дорогу, обсаженную пальмами. Мы с папой спали на диване в гостиной, который раскладывался в двуспальную кровать с продавленной серединой. Так что даже во сне приходилось думать о равновесии. Возможно, именно с этой кроватью связаны проблемы со спиной, которые с тех пор преследуют Юрия. Ощущала ли я дискомфорт от того, что приходилось делить кровать с отцом и спать рядом с ним так, как спят старые женатые пары? Нет. Это была моя жизнь, и она мне нравилась. И несмотря на то, как трудно иногда бывало, я всегда знала, что он рядом, бьется за меня днями и ночами. Мы жили по режиму – ни одного дня мы не проводили в безделье. Утром мы просыпались еще до того, как всходило солнце, и крадучись передвигались по квартире, стараясь не разбудить нашу хозяйку. Папе не нужен был будильник. Он просто устанавливал свои внутренние часы на магический час. На пять часов утра. Он вылезал из постели, обувал обувь и был готов к новому дню. В темноте мы съедали завтрак, обсуждая наши задачи на новый день. Над каким элементом игры мне надо сегодня поработать? О чем я думаю? Потом мы отправлялись в академию. Юрий провожал меня всю четверть мили, или около того, до ворот. Это занимало минут двадцать пять. Пока мы шли, всходило солнце.

Позже мы купили велосипед. Юрий крутил педали, а я сидела на багажнике. Однажды нас остановил полицейский, потому что я ехала без шлема. Моему отцу, человеку, который жил всего в ста милях от Чернобыля, где взорвался реактор, это показалось смешным.

В 6.30 утра я уже была на корте и отрабатывала удары. Потом мы разбивались на группы для упражнений и занятий. Надо было все время чем-то заниматься. Это была философия Ника. Если не бьешь по мячу, то подаешь мячи, если не бьешь и не подаешь, то стоишь в очереди, разминая ноги и дожидаясь, когда выйдешь на заднюю линию корта. Вначале меня определили в группу, в которой было, шесть-восемь девочек. Мы вместе работали все утро и как по мне, так это было здорово. Я получила шанс действительно лучше узнать их. В большинстве случаев это были те девочки, с которыми я потом сталкивалась на протяжении всей моей карьеры – я до сих пор играю с ними, хотя мы стали старше, по крайней мере по теннисным стандартам. Они приехали со всех концов света. Некоторые были хороши. Некоторые – очень хороши. Некоторые просто великолепны. Но большинство ни на что не годилось. И вот эти-то ученицы, которые приносили академии основной доход, находились здесь потому, что их родители никак не хотели мириться с реальностью. Даже те, кто играл хорошо, были недостаточно хороши – даже мне это было видно. В нашем мире хороших игроков от великих отделяет пропасть шириной с Большой Каньон.

В большинстве своем эти девочки были здорово избалованы. Было видно, что они не хотят быть здесь. А через пару минут становилось понятным, что они и играть не могут. Никакой координации. Не отличают левую ногу от правой руки. Ни на чем не способны сосредоточиться. Может быть, именно поэтому они все время пребывали в дурном настроении и раздражались без всякой на то причины. Так вело себя множество детей, учившихся у Боллетьери, и это вызывало у меня отвращение. Помню, как я рассматривала фотографии, сделанные после окончания большого детского турнира. На них победители стояли рядом с проигравшими. Даже не видя кубков, можно было сразу же отделить везунчиков от неудачников. И вот тогда я решила для себя, что по моему виду никогда нельзя будет сказать, выиграла я или проиграла.

В 12.30 наступал перерыв на ланч. И почему все кафетерии должны быть такими противными? Я впервые увидела еду, которую подавали на ленте конвейера. Закрыв глаза, я съела ее. Потому что знала, что наш банковский счет зависит от того, сколько я смогу съесть в академии.

После еды мы возвращались на корты и играли спарринги. Начиналось все в 1.30 и продолжалось часов до 5 или около того. Ник переходил от корта к корту, наблюдая за нами. Если он задерживался возле вас дольше, чем на одну-две подачи, то вы чувствовали себя именинником. Все жаждали такого одобрения. У Ника были фавориты – лучшие игроки в академии, мальчики и девочки, которые работали в элитной группе. Вели они себя как рок-звезды. Вместе играли, вместе веселились, вместе ели и свысока смотрели на всех остальных. Дети в этой группе были разного возраста, но всех их объединяло это ощущение себя элитой. В этой группе был Тодд Рейд[7], Елена Янкович[8] и Хория Текэу[9], отлично игравший в паре. Позже я тоже присоединилась к этой группе, хотя так никогда и не чувствовала себя ее частью.

Анна Курникова выделялась среди учеников академии, и меня с самого начала сравнивали именно с ней – мы обе были из России и обе блондинки. В те ранние годы, я точно не знаю почему, когда я задумывалась о новой одежде, то очень часто оказывалась в поношенных вещах Анны Курниковой, которые… знаете, обтягивающие вещи с принтами животных, это не мой гардероб. Со временем эти сравнения становились только сильнее, так же, как и мое отрицательное отношение к ним. Что за хрень! Трудно было найти двух девочек, которые так бы отличались друг от друга, как мы. Мы не были похожи, вели себя по-разному, и игрой очень отличались друг от друга. Но публика обращала внимание только на цвет волос и на название страны, в которой мы родились. Хотя в какой-то степени наши отношения были для меня полезны, и не только с точки зрения поношенной одежды, но и как некий рубеж. Я знала, что мне надо превзойти Курникову. Когда я это сделаю, то стану независимой индивидуальностью. У отца тоже были проблемы с Курниковыми, особенно с матерью Анны. Мне кажется, что она была не в восторге от того, что мы появились в академии. До этого момента Анна была прелестной русской звездочкой. И неожиданно у нее появился конкурент.

Глава пятая

Между тем мы пытались жить как иммигранты и новые жители Брейдентона. За мои уроки платила академия, она же организовывала мои выступления и обеспечивала двухразовое питание. Во всем остальном мы были предоставлены сами себе. Оплата жилья, расходы, еда и все остальное – за все это мы должны были платить. Юрий, которого нужда заставила быстро выучить язык, брался за любую работу, которая приносила деньги. Он был строителем, убирал дворы и подстригал газоны. Наверное, тогда он чувствовал себя одиноким, но у него была долгосрочная цель, и именно его воля давала нам силы. Он зарабатывал деньги, управлял моей карьерой и учился или пытался понять, что это за игра такая – теннис.

Однажды вечером, заглянув с гостиную, я увидела его в очках для чтения, окруженного горой книг по стратегии игры и различных инструкций. Когда я впервые увидела название фильма «Мистер Мама», я была уверена, что это про моего отца. В те дни Юрий делал абсолютно все. Изо дня в день, из года в год, нас было только двое – он и я. Мы спали в одной скрипучей раскладной кровати и разделяли одни и те же цели и планы. Иногда я не могла отличить его мечты от моих собственных. Или, может быть, его мечты становились моими. Каждое утро он будил меня еще до того, как появлялся первый луч солнца. Как я уже говорила, будильник ему был не нужен. Ровно в пять он открывал глаза. Он готовил завтрак и помогал мне одеться. Рассказывал о том, что мы должны будем сделать в течение дня и на что я должна обратить внимание. Если у тебя удачный день, то это просто удачный день. А вот если у тебя цепь удачных дней, то это уже удачная карьера.

В это он свято верил.

Пока я играла, Юрий работал. Что бы он ни делал, ему необходим был гибкий график, потому что он должен был вернуться в квартиру до того, как в нее войду я. Домой меня подвозил инструктор или кто-нибудь из родителей других детей. Потом мы с Юрием садились и проговаривали каждое мгновение прошедшего дня и готовились ко дню грядущему. Он занимался моей одеждой и инвентарем. Долгие годы я ходила в обносках – юбках, шортах и обуви – той же Анны Курниковой. Первое, что сделала моя мама, когда она, наконец, приехала в Америку, так это провела ревизию моего гардероба и выбросила весь этот хлам в мусорное ведро. Но что мог Юрий знать об одежде? Он кормил меня, одевал и подстригал. Помню, как я сижу на крышке унитаза в ванной, а он причесывает и подравнивает мои пряди прямо поперек, как у мультяшного героя.

Было ли мне одиноко? Грустила ли я? Я жила этой жизнью, и мне не с чем было ее сравнивать. Раз в неделю я говорила с мамой по телефону. Разговоры были короткими из-за дороговизны. Она спрашивала меня о том, чем я занимаюсь, и говорила, что любит меня. Он все еще пыталась заниматься моим образованием, даже на таком расстоянии. Самым главным для нее было, чтобы я не забыла о своих русских корнях, чтобы я могла читать и писать по-русски и чтобы я знала русских писателей и их главные книги. Она говорила, что я не должна забывать, кто я и откуда приехала.

– Если ты не знаешь, откуда ты, то ты не знаешь, кто ты, – повторяла она.

Я плохо помню наши разговоры, но хорошо помню письма. Я писала ей каждый день. И в конце листа подписывала своими каракулями: Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!

Однажды русский мальчик, с которым я дружила – у него был брат, и он был из богатой семьи, – схватил мое письмо и убежал, читая его вслух. Он стал смеяться надо мной.

– Почему ты так часто пишешь «люблю тебя»? – интересовался он.

– Но это же моя мам, – защищалась я.

– Ну и что? – не понял он. – Сплошные сопли.

Помню, как я посмотрела на него и спросила:

– А разве ты не говоришь маме, что любишь ее?

– Ну, говорю, но не так часто, как ты, – услышала я в ответ.

– Может быть, потому, что твоя мама рядом, а моя нет.

Когда я говорила это, в моих глазах стояли слезы, так что, может быть, я грустила больше, чем готова в этом признаться.

Когда я немного подросла, то стала ходить в общеобразовательную школу рядом с академией. Хотя в самом начале, когда я еще не знала английского, моей единственной учительницей была старая русская дама, которая приходила к нам домой несколько раз в неделю. Она учила меня основам – математике, истории, английскому, хотя его я учила по телевизору. Эти ранние дни закалили меня. Сейчас я думаю, что они объясняют мой характер, стиль моей игры, мое поведение на корте и почему меня трудно победить. Если у вас нет мамы, на груди которой можно поплакать, то вы не плачете. Вы просто живете, зная, что рано или поздно все изменится – боль пройдет, а фортуна повернется к вам лицом. И такой подход больше чем что-либо характеризует мою карьеру. Я никогда не брюзжу. Не бросаю ракетку. Не угрожаю линейным судьям. Но я и не отступаю. Если вы хотите меня победить, то вам придется отрабатывать каждый мяч в каждом гейме. Я вам ни в чем не помогу. Некоторые люди, особенно те, кто вырос в загородных клубах, на подстриженных полянах не привыкли к девочкам, которые ведут себя как ванька-встанька.

Конечно это именно то, о чем говорил Юдкин – не имеющая названия черта, упертость, которая свойственна только русским. Мой отец любит рассказывать о нескольких ключевых моментах, когда он понял, насколько я упертая. Один из них произошел, когда мне было шесть лет, еще до отъезда в Америку. Когда я проснулась, на глазу у меня было уплотнение, вроде припухлости на роговице. Сначала никто не обратил на это внимания. Но уплотнение стало расти. И в один прекрасный день я проснулась от боли, которая буквально убивала меня. Юрий отвез меня в больницу. Там вызвали специального доктора, глазного хирурга, женщину.

Страницы: 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга содержит в себе уникальное исследование гороскопов женщин, ставших матерями, и конкретные мето...
Универсальное руководство «100+ хаков для интернет-маркетологов» – настоящий кладезь полезной информ...
Возвращения в Верховию не избежать. Слишком многим Соня Снегирёва нужна. Друзья, враги и тот, кому о...
Старые погреба под винным заводом имеют технологические тоннели, посещение которых строго запрещено....
Причиной гордыни является привязанность к миру. Обретение любви в душе и усиление единства с Богом –...
Книга «Ключи к Сознанию» является ответом на базовые вопросы, интересующие человечество: что такое с...