Законник Зверев Дмитрий

Подсела подле. Со страдающим видом огладила его ладонь:

– Бедненький! Аж щеки впали!

– Вот и вылечи, – Гулевский шутливо воздел руки кверху. – Фемида! Взыскую к справедливости!

Постарался выдержать непринужденный тон:

– Полагаю, в ближайшее время в суд обратятся из следственного комитета с ходатайством об аресте некой Арины Серебрянской.

Танечка прикрыла припухлые глаза.

– Дело это – сплошная фальсификация, – объявил Гулевский. В своей напористой, профессорской манере он принялся излагать обстоятельства. Сыпал цифрами нарушенных статей законов.

– Девочка невиновна! – закончил он защитительную речь.

– Наоборот, сажать надо фальсификаторов. И я, со своей стороны, всё сделаю, чтоб их изобличить.

Танечка тяжко выдохнула.

– С утра вызывали в Мосгорсуд, – сообщила она. – Женщины всегда возраста боятся. А тут пожалела, что до пенсии не дотягиваю.

Гулевский требовательно ждал.

– Илюшенька, в другое время отказала бы в санкции с легким сердцем! Но не здесь. Слишком высоко.

– О чем ты?! – взъярился Гулевский. – Ты – независимый судья! Закон – вот твой единственный бог!

– Если бы! – Танечка уныло усмехнулась. – Помнишь, студенческий анекдот: кто такой зануда? Легче дать, чем объяснить, что не хочешь. У судей то же самое. Дать санкцию на арест – ерундовое дело. А вот объяснять, почему отказала, замучаешься.

– Но здесь-то! Ты, может, не поняла? Невинной девчонке ломают судьбу только за то, что от правды не отступается!

– Это ты не понимаешь! – с отчаянием выкрикнула Танечка. – Я уж по-всякому прикидывала. Попросить, к примеру, кого-то из судей. Положим, уговорю. Но ведь подставлю, – человек лишится мантии. А у каждого семьи. И потом, даже если сегодня откажет один, завтра постановление об аресте вынесет другой!

– Эва как ловко устроились. Друг за дружку попрятались. Прямо матрёшки складные, – Гулевский поджал губы. С усилием поднялся, ухватился за край стола, – вдруг качнуло. – Так что ответишь, друг мой Танюша? Напоминаю, кстати, что никогда прежде ни о чём тебя не просил.

Танечка поднялась следом. Умоляюще, по-бабьи приложила руки к груди:

– Илюша, сделай так, чтоб в суд за санкцией не пришли.

Не попрощавшись, Гулевский направился к двери.

– Да что ж я могу, Илюшенька! – бессильно вскрикнула вслед Танечка, понимая, что, скорей всего, больше его не увидит.

Спустя два дня на квартиру Гулевскому позвонил Мелешенко.

– Мы пытаемся вызвать для допроса в качестве подозреваемой некую Арину Серебрянскую, – суховато произнес он. – К сожалению, дома ни её, ни матери нет. Но, возможно, вы в курсе, где они находятся. Не хотелось бы, знаете, объявлять в розыск.

Ехидной интонацией Мелешенко дал понять, что прекрасно осведомлен о действительном местопребывании Арины.

– В общем, во избежание… и прочее попрошу вас обеспечить явку Серебрянской назавтра к десяти утра.

В следственный комитет отправились Гулевский и Стремянный. Эти два дня Женя трудился не за страх. Вдоль и поперёк перелопатил зону у метро. Перезнакомился с владельцами палаток вокруг, вволю нашутился со старухами-торговками у перехода, «остограмился» с ЧОНовцами с рынка. Через прежние каналы «пробил» информационные учёты МВД. Пазл собрался презанятный. Во всяком случае, Стремянный не сомневался, что заставит следователя прекратить уголовное дело. И даже попросил Гулевского предоставить ему возможность самому вести переговоры с Мелешенко. Гулевский не возражал. Так и вошли они в кабинет. Впереди, поигрывая папочкой, Стремянный, следом – осунувшийся профессор.

Мелешенко недоуменно оглядел визитеров.

– Кажется, я приглашал подозреваемую Серебрянскую, – холодно напомнил он.

– Арина Серебрянская на больничном. Нервное истощение после ваших методов работы, – сообщил Гулевский, не удержавшись от язвительности.

– Я адвокат Серебрянской, – Стремянный открыл папочку, выложил ордер. Мелешенко отодвинул бланк, даже не прочитав.

– Всё это вы предъявите, когда в вашем присутствии в отношении подозреваемой будет избрана мера пресечения, – объявил он. – А, судя по тому, как она уклоняется от явки и тем затрудняет работу следствия, мера может быть только одна… Кстати, как вам известно, в следственных изоляторах имеется медчасть. Найдутся и невропатологи.

Он намекающе поднялся.

– А мы как раз и пришли, чтоб не допустить до крайности!

– напористо заявил Стремянный. – Кстати, в ваших же интересах. Я располагаю существенной информацией по делу.

– Ходатайства вы вправе заявить во время официальных следственных действий. А сейчас, извините…

– Выслушаешь, как миленький! – рявкнул Стремянный.

Мелешенко поморщился. Но в позе Стремянного проступала такая самоуверенность, что разумней было уступить. Мелешенко вновь опустился на место и с видом человека, поражающегося собственному долготерпению, сделал приглашающий жест.

– Так вот! Перво-наперво, чтоб знал. Оба твои свидетеля: Фокин, Басалыга! – неоднократно судимые.

– Возможно, – Мелешенко даже не сделал вид, что удивлен. – Но в правах-то они не поражены. Такие же свидетели, как любой другой гражданин.

– Да не такие, а особые! – Стремянный постучал по папочке. – Но об этом чуть позже! Там, кстати, при задержании куча народу присутствовала, включая торговок. И – что удивительно – никто не допрошен. А надо бы допросить, потому что я-то с ними побеседовал. И все уверяют: девушка на их глазах отбивалась, звала на помощь милицию. Это железное подтверждение: она не осознавала, что перед ней милиционер. А значит, ни о каком нападении на работника милиции не может быть и речи! Нет умысла, нет состава преступления. Так, Илья Викторович? – риторически обратился он к Гулевскому, стараясь вовлечь того в разговор. Гулевский будто не услышал вопроса. По обыкновению прищурившись, он неотрывно вглядывался в следователя.

– Был умысел или нет – это подлежит уточнению, – отмахнулся Мелешенко, косясь на Гулевского, внимательный взгляд которого его сильно смущал. – Зато есть факт. Сержанту патрульно-постовой службы причинены телесные повреждения – с сотрясением мозга.

– И это у вас называется факт?! – Стремянный загоготал, приглашая Гулевского присоединиться. – Почему экспертизу провели только спустя сутки? Да ещё в ведомственной поликлинике. Или милиция не знает, как положено проводить освидетельствования? Отвечаю. Да потому что ничего не было. Где следы побоев? Мать общалась с этим горе-пострадавшим. Ничегошеньки!

– Мать – не эксперт, – отреагировал Мелешенко.

– Зато потерпевший ваш, похоже, эксперт со стажем! Кстати, о птичках. На минуточку, – водитель-милиционер! Его место по службе находиться в отделении милиции, при машине. Зачем оказался у метро? Да ещё в куртке без погон и без головного убора.

– Свидетели показали, что милиционер Ефимов в момент задержания был в полной форме.

– Ну, эти-то что угодно покажут! – Стремянный усмехнулся. – Вижу, пришла пора открыть вам глаза на лжесвидетелей. Так вот, по полученным мною сведениям, до Серебрянской в опорный пункт «Лоськово» по обвинению в кражах доставлялось не менее десятка граждан. И, прошу особого внимания: потерпевшая во всех случаях, по приметам, – та же самая старушенция. Хотите вместе догадаемся, почему не один из этих случаев не был зарегистрирован? Чур, я первый: доставленные откупались от шантажистов! И ни в жизнь не догадаетесь, кто свидетели!

Он ощерился:

– Да те же самые глазастые: Фокин да Басалыга!

– К нападению на милиционера это отношения не имеет, – сухо перебил Мелешенко.

– Будто бы. Да вы забыли! – огорчился Стремянный. – Наше-то с вами уголовное дело с того же начиналось. С провокации на кражу. И с вымогательства. Только в этот раз облом у шантажистов случился. И тогда переориентировались на другую статью.

– Не боитесь, что вас самого привлекут за клевету? – холодно предупредил Мелешенко.

– Так всегда готов! – Стремянный дурашливо вытянулся. Посерьёзнел. – Заявляю: в округе сформировалась группа вымогателей, «крышуют» которую сотрудники патрульно-постовой службы. И я как адвокат настаиваю, чтобы вы немедленно провели расследование в этом направлении.

– Не считаю нужным, – Мелешенко поморщился. – Повторяю, к уголовному делу о нападении на работника милиции всё это отношения не имеет. Да и что вы мне предлагаете? Сами же говорите: материалы незарегистрированы. Значит, их как бы и нет.

– Эва как! – восхитился Стремянный, уже плохо сдерживаясь.

– Тогда, может, к нашему уголовному делу имеет отношение кое-что другое? Например, схожие дела по нападениям на работников милиции. Я еще подумал, неужто все прежние безропотно платили? Может, кто-то попытался защититься? Может, тоже не первый случай? Дай-ка думаю, копну в архивах!

Мелешенко побледнел. Подметивший это Стремянный обошел стол и с угрожающим видом навис над следователем.

– Так вот, только за последний год прекращено три точно таких же уголовных дела, как дело Серебрянской! Все в районе метро «Лоськово». И по всем трём в свидетелях та же сладкая парочка: Фокин да Басалыга.

Отбросив ёрнический тон, склонился лицо в лицо.

– А следователя, который все их прекратил, тоже назвать?! Уж эти-то дела зарегистрированы честь по чести. И как ты думаешь, если поднять их из архива да спросить подозреваемых, что по ним проходили, во сколько им обошлось «отмазаться» и кому передавали деньги, что поведают?..

Мелешенко судорожным движением оттолкнулся от пола, отъехал в кресле к стене, ударившись затылком о портрет дуумвиров.

– Вижу, знает кошка… – Стремянный неприязненно поморщился. – Посадить бы тебя самого, шкурника. Да больно много вас развелось. Всех не пересажаешь. В общем, даю шанс разойтись по-хорошему. Ты немедленно прекращаешь свою «липу». А я забываю о твоих прежних грешках. По-моему, выгодная сделка… Притомился я за эти пару дней, за уликами бегаючи… – пожаловался он Гулевскому, гордый собой.

Лицо Гулевского оставалось напряженным. Стремянный обернулся. Руководитель следствия возвратился к столу, отёр платком испарину, снял очочки, достал бархотку и методично принялся натирать стекла.

– Так договорились? – обеспокоенно уточнил Стремянный.

Мелешенко убедился на свет, что стекла очистились, вновь водрузил их на нос.

– Уголовное дело пойдет своим чередом, – негромко объявил он.

Торжество стекло с лица Стремянного.

– Ты что, не понял?! Заартачишься, сам в тюрьму за взятки сядешь!

Мелешенко, прикусив тонкую губу, напряженно смотрел перед собой. Обескураженный Стремянный посмотрел на товарища. Гулевский сидел, ссутулившись. Подобный результат он предвидел.

Конечно, улики, собранные дотошным адвокатом, грозили руководителю следствия серьезными неприятностями, – кому хочется признаваться начальству, что брал взятки за прекращение сфальсифицированных уголовных дел. Но за это пожурят да простят. А вот прекращение «заказного» уголовного дела, по которому получено указание арестовать подозреваемую, не простят точно. К тому же Стремянный поступил неразумно. Надо было прежде скопировать уличающие взяточника материалы. Теперь же с большой долей вероятности соответствующие уголовные дела из архива исчезнут.

Будто подтверждая догадку Гулевского, Мелешенко поднялся.

– Словом, так, господин адвокат, – объявил он. – На завтра прошу вас прибыть вместе с вашей подзащитной для проведения следственных действий. В случае неявки…

Он сделал свой выбор.

…Дверь распахнулась. Прямо в расстегнутом кожаном пальто и сдвинутой на затылок широкополой, потемневшей от дождя шляпе вошел Серафим Матусёнок.

– Почему врываетесь без стука, да ещё в верхней одежде? – протянул Мелешенко, теряясь от нахальной улыбки молодого оперативника.

Матусёнок окинул взглядом присутствующих. Недобро повеселел.

– За верхнюю одежду – извиняйте… – он содрал шляпу, стряхнул, будто ненароком окатив Мелешенко брызгами. – Торопился с гостинчиком. То-то обрадуетесь!

Он вытащил из-за пазухи завёрнутый в целлофан брикетик, аккуратно положил перед руководителем следствия.

– Это еще что? – Мелешенко, разглядев содержимое, отпрянул от свёртка, будто от свернувшейся змеи.

– Видеозапись, – услужливо подсказал Матусёнок. – Дай, думаю, поищу, нет ли, откуда просматривается вход в метро. Облазил все прилегающие торговые точки и офисы, где ведётся видеонаблюдение. И – нашел-таки! Прямо идеальный ракурс. Видимость – волшебная! Всё как на ладони. И что сержант в куртке без погон, и что удара по голове не было. Не видеозапись – огурчик! – он поцеловал кончики собственных пальцев. – Зная ваше трепетное отношение к соблюдению законности, просто бегом бежал! Подумал, а вдруг кто другой обнаружит да выложит запись в интернете. Это ж позору не оберёшься! – разглядывая голубющими глазами побагровевшего начальника следствия, сообщил он с неприкрытой издёвкой. Ткнул на видеомагнитофон в тумбочке. – Включить?

– Не работает! Посмотрю в секретариате, – Мелешенко до хруста сжал кассету и быстрым шагом пошел из кабинета.

– Если по нечаянности зажуётся, не огорчайтесь. Это копия! – выкрикнул вслед Матусёнок.

– Побежал начальству об обломе докладывать, – презрительно сообщил он. – Да и пусть себе. Ещё и взгреют сучонка за то, что сами не сообразили видеозаписи поизымать. Зато теперь фальшивка у них лопнет. Слова еще можно пришить – не пришить к делу. А против видео не попрёшь.

– Ты ж, вроде, – в командировке? – припомнил Гулевский. – От Арины узнал?

Симка хмуро кивнул.

– Что ж ты, дурашка, сам-то полез изымать? – с нежностью произнес Стремянный. – Организовали бы комбинацию. Никто б и не догадался, что ты причастен. А теперь наверняка турнут.

– Да и пусть себе, – со злостью согласился Матусёнок. – Мне самому всё это уже в лом. Налажу собственное дело. Вон хоть с Жоркой напару замутим: гульбливых жён да мужей отслеживать. Ячейки общества, может, не залатаю. Зато много «бабла» и без всяких бла-бла.

От неожиданной шутки сам засмеялся.

– А я надеялся из него опера сделать! Вроде как своё продолжение, – шумно вздохнул Стремянный.

Глаза Гулевского потеплели. Похоже, Стремянный добился своего. Матусёнок незаметно для себя подражал старшему товарищу, переняв даже манеру разговора.

Мелешенко вернулся через десять минут. Прошел за свой стол. Не присев, с официальным видом обратился к Стремянному.

– Полученные материалы подтверждают, что умысла напасть на работника милиции ваша подзащитная действительно не имела, – отчеканил он. – Рад, что предотвращена возможная следственная ошибка. Сегодня же уголовное дело по обвинению Арины Серебрянской будет прекращено.

– За отсутствием состава преступления! – потребовал Стремянный, гордо косясь на Гулевского.

– Безусловно! – подтвердил Мелешенко. Дождался, когда визитёры двинутся из кабинета.

– Илья Викторович! Задержитесь, – предложил он.

– Тогда вместе, – Стремянный развернулся.

– Это по уголовному делу о гибели сына Ильи Викторовича, – уточнил Мелешенко. – Так что адвокат нам не понадобится.

Гулевский согласно кивнул.

– Мы рядом! – закрывая за собой дверь, объявил Стремянный. То ли Гулевскому, то ли следователю.

Мелешенко пожевал губами.

– Ловко вы меня, – буркнул он.

– Что? Взбучку получил? Ничего. Может, хоть сейчас до тебя дойдет, что закон – всё-таки не дышло.

– Может. Всё может, – протянул Мелешенко. Он замялся. – Так вот, по вашему уголовному делу. Показания Арины Серебрянской полностью противоречат другим доказательствам, – объявил он. Гулевский почуял недоброе. – Она возводит напраслину на невиновного человека, – глядя мимо посетителя, продолжил следователь.

– К тому же, нарушая тайну следствия, делает это публично, вызывая нездоровый ажиотаж. Передать дело в суд, не устранив такое существенное противоречие, не имею права. Либо это умышленная клевета, либо – она добросовестно заблуждается. Начал досконально перепроверять, – вдруг, какая личная неприязнь, – и забавная штука вскрылась, – Мелешенко достал из ящика тоненький файлик.

– Так вот, оказывается, ваша ключевая свидетельница лечилась от психического заболевания и до сих пор состоит на учете в психдиспансере по поводу травмы головы.

– И – что с того? – Гулевский догадался, к чему клонится разговор, и разом взмок. – Если вы это обнаружили, то знаете, что лечение она проходила в связи с черепно-мозговой травмой, полученной в результате автоаварии. Там же потеряла мужа и неродившегося ребенка. Удивительно, что вообще выжила. Но ныне она полностью вменяема и способна отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Можете побеседовать с лечащим врачом.

– Можем, конечно! – подтвердил Мелешенко. – Но надежней провести стационарную судебно-психиатрическую экспертизу.

Всё-таки, – он заглянул в листик, на котором Гулевский разглядел шапку наркодиспансера, – диагноз больно серьёзный.

– Надеюсь, любезный, вы шутите? – Гулевский предостерегающе прищурился.

Мелешенко с огорченным видом развел руки.

– Вы что же, всерьез собираетесь бросить свидетеля!! в психушку?! – Гулевский в гневе вскочил. – Это не семидесятые годы, и она не диссидент, с которыми боролась советская власть. У вас нет ни законодательного, ни морального права помещать в психбольницу безвинного человека! Слышите?!

Начальник следствия вскинул, наконец, голову. Гулевский разглядел под очочками упрямое выражение.

– Послушайте, Мелешенко, – стараясь выглядеть внушительно, произнес он. – Вы ж молодой человек. Только начинаете карьеру. Неужто сами не понимаете, что вам отвели роль пешки под сдачу? Дело это громкое, на слуху. Да и я не отступлюсь, пока не добьюсь справедливости. Ведь, исполняя чужую волю, вы рушите собственное будущее. Пусть не сию минуту. Но позже, когда политический климат переменится.

Аргумент оказался неудачным. Напряженное выражение на лице следователя разгладилось. Стало очевидно, в перемену политического климата он верил так же мало, как в январские подснежники. Потому что твердо знал, что подснежники появляются только весной, когда из-под сугробов «полезут» зимние трупы.

– Вы так накидываетесь, профессор, что можно подумать – всё зависит от меня, – произнес он насмешливо.

– А от кого же?

– Да от вас! Вы сами ради собственных амбиций гоните девчонку на муки. Прекратите принуждать её ко лжи, и – никакой экспертизы не понадобится.

– Если решишься на такое, я тебя так ославлю по миру, что собственные дети твоей фамилии стыдиться станут! – пригрозил Гулевский.

– Только не тяните. А то как бы поздно не оказалось, – как ни в чём ни бывало, напомнил следователь. – Почеловечней бы надо быть. Мне и то дурёху эту жалко.

Из следственного комитета Гулевский вышел словно обезвоженным. Прежде в нём теплилась надежда на то, что огласка, которую получило дело, заставит противную сторону отступиться. Отныне иллюзии оставили его. То, что он услышал, и есть позиция власти – ни за что ни под каким нажимом не выказывать и тени слабины. Для власти безопасней прослыть жестокой и неправедной, нежели смешной и малосильной.

Отступаться не собирался и он. И дело давно было не в личной обиде. Но в чем прав Мелешенко, – всему есть цена. Истина по делу – штука важнейшая. Но и она не стоит того, чтобы поломать судьбу двух доверившихся ему женщин.

Гулевский уже дважды получал Е-мэйлы из Германии от Машевича. В последнем письме Машевич написал, что обстоятельства его дела бурно обсуждаются правовым сообществом. Международная ассоциация юристов даже подготовила соответствующее заявление и воздержалась от опубликования только из боязни доставить неприятности самому Гулевскому. Но готова обеспечить содействие в Страсбургском суде. Поэтому его приезд на Запад был бы очень желателен. Гулевский и сам понимал, что возможности добиться справедливости внутри России для него исчерпаны. А значит, обстоятельства просто выталкивают за рубеж.

Но как же трудно признаться любимой женщине, что защитить её ты оказался не в состоянии. И всё, что способен предложить, – уехать вместе из страны. Из своей страны.

Гулевский с тяжелым сердцем открыл дверь квартиры, не зная, как сказать о полученном ультиматуме. Беата опередила его.

– Илюша, ты станешь сердиться, – выпалила она, едва он переступил порог. – Конечно, я виновата, что не согласовала с тобой. Но я все-таки вышла на ВИП’а, о котором говорила.

Беата умоляюще припала к нему.

– Фамилия его Томулис. Слышал, конечно? Сегодня сам перезвонил. Сказал, что хочет с тобой увидеться. Не согласился даже, а именно – захотел.

Лицо Гулевского свело судорогой.

– Ты что, его знаешь? – догадалась Беата.

Это было последнее дело следователя по особо важным делам Гулевского. Уже был готов приказ о зачислении его в адъюнктуру Академии МВД, а Гулевский всё не мог закончить в суд многоэпизодное дело о групповых хищениях в Управлении рабочего снабжения Ленинградского речного пароходства. Давно были предъявлены все обвинения, арестованы основные фигуранты, начальство раздраженно напоминало: громкое дело заждались в суде. Но Гулевского не оставляло ощущение, что за сановными фигурами проворовавшихся руководителей скрывается незримый кукловод, эдакий подпольный Корейко, к которому и сходятся все нити.

Лишь когда начал подпирать республиканский срок по делу, Гулевский неохотно засел за обвинительное заключение. И тут при инвентаризации малюсенького поселкового магазинчика с торговым оборотом в две тысячи рублей обнаружились излишки дефицита аж на тридцать тысяч. Тогда-то и всплыла фамилия старшего товароведа Йонаса Томулиса.

При первом же допросе Томулис Гулевского поразил. Крупный, неспешный, со вкусом одетый прибалт не заискивал, не старался, как другие, понравиться следователю. Напротив, разглядывал Гулевского с насмешливым прищуром прозрачных глаз. Предложение чистосердечно покаяться его развеселило.

– Сколько? – коротко спросил он. Гулевский угрожающе переменился в лице. Движением пальца, обутого в богатый перстень, Томулис остановил его.

– Мальчик! Оно тебе надо? – произнес он тоном, каким говорят с заигравшимися детьми. – Ты герой, испёк горяченькое дельце. А со мной у тебя один геморрой. Тебе кажется, будто я и есть главный тайный человек в пароходстве? Но никто подтвердить такого не сможет. Тогда из-за чего корячиться? Из-за мелочи, что нашел? Излишки и есть излишки. Бог его знает, откуда взялись. За них не посадишь. Станешь доказывать хищение, зубы обломаешь… Что ты мне тут своим законом мозги намыливаешь?.. Верю, что многих пересажал. При твоей-то ретивости. А ты мне лучше, если у нас на честность пошло, признайся, скольких тебе посадить не дали…

Вот то-то! Потому что закон твой – для тех, кто под ним. А кто на крыше, туда уж не дотягивается.

Он озабоченно глянул на золотой «Роллекс».

– Короче, двадцати тысяч хватит? Если нет, торг уместен. А то у меня ещё встреча…

Гулевский пошел за продлением в союзную прокуратуру. И через два месяца, «загоняв» инвентаризаторов, ревизоров и экспертов, доказал, что Томулисом за счет пересортицы похищено и свезено в магазинчик для последующей перепродажи товара на восемь с половиной тысяч. Логично было предположить, что и остальной обнаруженный дефицит похищен таким же способом. Больше того, агентурные данные подтверждали, что Томулис действительно тот, кто разработал и отладил схему разворовывания пароходства. И, конечно, положил в свой карман многажды больше, чем жалкие по его масштабам тридцать тысяч. Просто доказать это официально никак не получается. Уж больно ловок оказался. И уже само начальство, войдя в раж от праведного гнева, требовало, чтобы Томулису было вменено хищение всех обнаруженных тридцати тысяч. Доказано-не доказано, – всех! А уж суд его, голубчика, от души приголубит. В этом-то Гулевский не сомневался. Но здесь лежал законодательный водораздел. Хищение свыше десяти тысяч рублей квалифицировалось как особо крупное и относилось к числу «расстрельных».

А доказать-то удалось лишь восемь с половиной. И хоть скрежетал зубами Гулевский, против закона не пошел. В результате всех исполнителей осудили по «расстрельной» статье. Главному же организатору было предъявлено обвинение лишь в «обыкновенном» хищении.

Уже в следственном изоляторе, подписав последний протокол, Томулис отодвинул дело от себя.

– Не понимаю таких людей, – заявил он, выцеливая из-под косматых бровей следователя. – От начальства наверняка за волокиту схлопотал. Кодлу всяких – разных спецов от дел отвлёк. Сам два месяца не спал-не пил. И – для чего?! Хоть бы для ордена! А так… Что в голове у людей? Сам жить не буду, только б другому не дать. Тебе что, свербело меня посадить? Разве серийного убийцу поймал? Ведь, если глубже копнуть, сажать надо тех, кто ворует с убытку, а не с прибыли. Не было б меня, и воровать было б нечего. Вот бы о чем таким как ты задуматься. Фитюльку себе придумали из закона и пляшут вокруг, будто язычники!

На том и расстались.

До двухтысячных сведения о Томулисе поступали отрывочные. Быстро освободился, вернулся в Ленинград, в пароходство. В начале девяностых ловко приватизировал несколько крупных судов. О методах можно было догадаться по распространившейся кличке – Ян «Мочилово». При Собчаке стал близок к мэрии. В поле зрения появился уже в команде Путина. И хоть имя его не было на слуху, в кулуарах именно Томулиса завистливо величали «кошельком» премьера.

– Не думаю, чтоб из этой встречи что-то путное вышло, – покачал головой Гулевский. Но смотреть на поникшие плечи любимой было невозможно. Сам-то ничем утешить не мог.

– Ладно, попробуем, – согласился он.

– Он сейчас как раз в Товариществе, – оживилась Беата. – Так-то, считай, не живет. Купил для… не для себя, в общем. Просил, как приедем, позвонить. Ко мне в кабинет зайдёт!

Гулевский безразлично кивнул. Он сомневался, что Томулис захочет помочь ему. Но зато был твердо уверен, что бывший подследственный не откажет себе в мстительном удовольствии потоптаться на поверженном гонителе. Что ж? Кажется, ему суждено до конца пройти путь унижений.

Томулис вразвалочку прошел к столу управляющей, уселся на стул подле Беаты, по-свойски чмокнув её в локоток, и лишь после этого вскинул глаза на Гулевского, задержал взгляд, будто сверяя увиденное с тем, что помнил.

Сам Томулис, и прежде не худосочный, ещё погрузнел. Но так же вальяжно-неспешен, крупные черты лица не расплылись, так же элегантен. Так же выцеливает из-под косматых бровей водянистыми своими прибалтийскими глазами. Разве что космы на бровях поседели и торчат пучками, будто серебристые стрелы из колчана.

Если б Гулевский не знал его раньше, решил, что вальяжность эта от ощущения безмерности собственной власти. Но Томулис оставался таким и в тюремной камере. Похоже, он был из редких людей, которых не меняют обстоятельства. Напротив, они сами приспосабливают обстоятельства к собственной выгоде.

– Что? Влип, следопут? – процедил он, не здороваясь. Ноздри Гулевского оскорбленно затрепетали. Губы свело в скобку. Хамства не спускал никогда и никому.

Но, прежде чем он взорвался, Томулис, как когда-то, вскинул палец с нанизанным крупным перстнем. Кажется, и перстень сохранился с тех времён.

– Считай, сейчас я за следователя, – примирительным жестом он подозвал Гулевского подсесть поближе.

– Я, пожалуй, кофе приготовлю, – Беата, непривычно суетливая, отошла к хозяйственному столику в углу. Гулевский вытащил из портфеля разбухший от подколотых бумаг скоросшиватель.

– Кляузная папка? – хмыкнул Томулис.

– Здесь по сути всё, – объяснил, не реагируя на насмешку, Гулевский. – Процессуальные документы, переписка, жалобы, ответы из инстанций. Но только, – он задержал папку на весу, – может, вы не в курсе. Сердцевина всего здесь – господин Судин.

– Что ж с того? Не без суда и на Судина, – Томулис вытянул скоросшиватель из его руки, взвесил. – Ишь ты! Опять у нас с тобой, считай, уголовное дело.

Открыл первую страницу, погрузился в чтение.

Беата подала ему чашку дымящегося кофе с печеньем на блюде.

– Спасибо, хозяюшка, – Томулис поймал женскую руку, поцеловал запястье. Не отрываясь от чтения, принялся отхлёбывать, будто чифир на зоне.

– Угу! Очень даже угу! – воодушевлённо бормотал он. – А это – вовсе угу!

Беата и Гулевский переглянулись, обнадёженные. Последние страницы Томулис перелистал, не вчитываясь. Негодующим движением отодвинул папку.

– Но Юрка Судин – каков негодяй! Ужо получит! – он аж зажмурился.

– Правда ведь? – обрадовалась Беата.

– Конечно, негодяй, – подтвердил, думая о своём, Томулис. – Его ведь специально к Мелкому в администрацию для пригляда приставили. А он, сукин сын, обуркался и начал Мелкого на второй срок подбивать. Вроде как свою игру затеял – на раскол. Терпеть таких несистемщиков ненавижу!.. Очень твоё дельце кстати подвернулось. В бараний рог скрутим!

Толстые пальцы его сами собой вытанцовывали на папочке. Наконец обратил внимание на глубокое разочарование во взгляде Гулевского.

– А! Вот ты о чём, – тонко догадался он. – Что ж тут обижаться? Свой интерес всегда на первом месте. Но раз уж совпало, и за тебя посчитаюсь.

– Имейте в виду, Егор Судин за границей и добровольно не вернётся. Придется решать вопрос об экстрадиции, – напомнил Гулевский.

Томулис поморщился.

– Лишние хлопоты. Только чернила изводить, – равнодушно отмахнулся он. – Накажем по справедливости. И салажонка, и папашу его хитромудрого.

– По справедливости – это, по-вашему, по понятиям? – Гулевскому припомнилась мрачная кличка Томулиса.

Томулис, дотоле благодушный, будто поняв, о чём тот подумал, неприязненно скривился:

– А ты б как хотел? Рыбку съесть, но чтоб косточки другой отчистил?

Гулевский ощутил в изменившемся тоне угрозу, да и Беата за спиной Томулиса умоляюще прижала палец к губам.

– Я б хотел, чтоб всё решилось по закону, – объявил он.

– По закону? – взгляд Томулиса сделался колючим. Доброжелательства как ни бывало. – По какому, интересно? По которому сажал меня в пароходстве? Или по которому после я это пароходство в карман себе положил? А в девяносто седьмом в Красноярске заводишко из-под губернатора увёл. Тоже вроде тебя настырный оказался, – закон под меня подвёл. Уж и камеру в тюрьме справил. Только адвокаты мои пошибчей оказались. Занесли в суд, и закон восторжествовал на моей стороне. Потому что закон против силы не годится. На силу должна другая сила найтись. Она и нашлась – на твою удачу. Помнишь, когда-то я тебе говорил, что закон твой – кувалда для тех, кто под ним. А кто выше махнул, – уже не дотягивается. И что теперь скажешь, кто из нас выше получился?

Он торжествующе выпятил нижнюю губу.

– Скажу, что вор – хоть внизу, хоть наверху, – вором и остаётся! – рубанул Гулевский.

Беата в углу безнадежно охватила руками щёки.

Томулис от неожиданности поперхнулся.

– Эва, каков ершистый крестник! – глумливо кивнул он Беате. Увидел, как вспыхнула она, испуганная. – Мы ведь с ним крестники. Сажал меня когда-то. Ладно, на первый раз спущу. Раз уж в долгу.

Гулевский непонимающе сощурился.

– Помню, поди, что ты меня из-под расстрельной статьи вывел.

– Сумел бы доказать всю сумму, не вывел.

– И это знаю. Упёрт. Только не больно тебе твой закон в помощь. А я помогу. Своими методами. Если, конечно, не погнушаешься. А то, знаешь, палку и перегнуть недолго. Так что, вступиться или продолжишь бумажки подшивать? – он насмешливо отпихнул скоросшиватель, потянулся, разминая поясницу.

Беата в углу молитвенно сложила ладошки.

– Поступайте как угодно, – выдавил из себя Гулевский.

– То-то, – Томулис удовлетворённо прихлопнул крышку стола, тяжело поднялся.

– А как с… дочей? – не утерпела Беата. – Нас ведь на допрос…

– Думать забудь, хозяюшка, – снисходительно успокоил Томулис. Ловко поцеловал ее в локоток. – Пришла пора самих допросителей поспрошать.

– Мы ведь её меж собой хозяюшкой зовем, – сообщил он Гулевскому. – И в обиду не дадим… Раз уж мужика рядом нет, чтоб защитить.

Гулевскому показалось, будто его хлестнули по щеке.

– Зачем ты так?! – вспыхнула Беата. – Это же несправедливо! Сорвавшееся «ты» смыло с Томулиса показное благодушие. Лицо пошло пятнами. Он с силой ухватил Беату за плечи.

– А променять меня на этого – справедливо?! – прорычал он. – Меня, который для тебя – только пальчиком поведи! И что взамен? Купилась на ля-ля о принципах да эмпириях. А коснулось, – так к реальному мужику прибежала. Видно, и впрямь все бабы дуры, – он безнадежно махнул рукой. Грузно пошел к выходу.

– Что обещано, выполню, – произнес он, не оборачиваясь.

Не дождавшись, пока затихнут увесистые шаги, Беата подбежала к Гулевскому:

– Илюша! Не слушай. Это всё не так. Ты всё, что мог, сделал!

– Меня будто помоями залили, – с трудом двигая сведёнными скулами, признался Гулевский.

– Ну, что ты выдумываешь? Да и что ты мог против махины? Не кори же себя. Главное, всё позади. И мы вместе. Ну, хочешь, если невмоготу, и впрямь уедем? – Беата попыталась обнять его. Гулевский отстранился.

– Пойду я, – пролепетал он.