Вещий. Разведка боем Корчевский Юрий
Защитники уже маячили за стенами, пуская редкие стрелы. Татары окружили редкой цепью село и стали пускать на дома стрелы с зажженной паклей. В разных местах занялись пожары. Бабы и дети бросились их тушить. Защитники тоже отвлеклись – ведь их дома горят.
Зажегши село, татары собрались вместе – видимо, начальник их отдал команду, потому что кони образовали круг, – пустили коней и стали метать копья в деревянные стены. Копья глубоко входили в старые бревна, и когда последний всадник бросил свое оружие, на внешней стороне тына образовалось нечто вроде лестницы. Татары на ходу, с лошадей, прыгали на копья и по ним лезли вверх, как по шведской стенке. Сейчас бы их кипяточком сверху полить или смолой, да не успели защитники подготовиться, слишком уж внезапным было нападение. Хорошо еще, что ворота успели закрыть вовремя.
Татары уже перевалили через тын, сбив защитников, и теперь сеча кипела у ворот. Прорвавшиеся через ограду татары пробивались к воротам, чтобы открыть их и впустить конных.
Татары одолевали, ряды защитников таяли на глазах. Конечно, татары только и умели, что воевать, а среди защитников были одни крестьяне да ремесленники.
Я зашел сбоку, где меня не было видно, прошел сквозь бревна тына и помчался к воротам. С ходу врубившись в бой, я уколом в живот убил одного татарина, срубил руку по плечо другому. Татары сразу сориентировались, и на меня набросились трое. Они умело закрылись щитами и начали окружать меня со всех сторон.
Я выхватил и второй клинок, испанский. Щита у меня не было, и я вынужден был действовать и левой рукой. Дзинь! Мой клинок перерубил татарскую саблю. Не дав татарину опомниться, я ногой поддел край щита, его верхний край ударил татарина в лицо, а я правой рукой взрезал его живот поперек, выпустив кишки. Краем глаза уловил движение справа, пригнулся и широко, на вытянутую руку, сделал саблей полукруг, перерубив нападавшему ноги. Дико заорав, он упал. Я прыгнул ему на грудь, услышав, как захрустели ребра, оттолкнулся от тела и подпрыгнул, использовав упавшего как трамплин или подкидную доску. Третий татарин не успел прикрыться щитом, и я вогнал саблю ему сверху в основание шеи, погрузив лезвие по самую гарду. Ударил фонтан крови.
Выдернув саблю, я повернулся к воротам. Там двое татар насели на мужика с топором. И жить бы мужику недолго, если бы не я. Подскочив сзади, я снес нападавшему татарину голову, второго удачно ударил по руке, отрубив кисть с саблей.
Я завершил дело, уколов татарина в грудь. Перед воротами лежала куча убитых – наших и татар. Больше здесь чужих не было, но и из защитников ворот в живых остался один мужик с топором, свирепо вращавший глазами и заросший волосом по эти самые глаза.
– Благодарствую! – выдохнул он.
– Некогда, на стену!
Мы полезли по лестнице на тын. Татары, не дождавшись, когда отворятся ворота, всей сворой кинулись вправо. Там тын был пониже, и редкие защитники на стене не могли оказать сопротивления.
Татары снова стали поджигать стрелами село. Дома вспыхивали, как спички. Пожар уже было не потушить. Видно, озлобились: не смогли взять пленных и трофеев, положили у села десяток своих воинов, так решили отомстить. Или жители сами, спасаясь от огня, выйдут из-за тына, или сгорят в огне. Ситуация была критическая.
Перед воротами гарцевали лишь двое татар, поставленных как заслон. Зато с другой стороны села доносился шум боя. Мужик оглянулся, сказал:
– Зять у меня там! – и побежал к сече. Я остался один.
Татарин, завидев мою голову, прокричал:
– Эй, урус, выходи, рабом будешь! Коли не сдашься… – Он красноречиво провел рукой поперек горла.
Ах ты, собака недорезанная. Я обозлился, приподнялся над бревнами и пустил в татарина огонь с руки. Он вспыхнул как факел. Тут же я поджарил второго, который от ужаса перед увиденным даже не попытался ускакать. Теперь оба валялись на траве, пытаясь сбить пламя. Нет, не получалось, горело сильно, и вскоре оба затихли. Тогда чего я здесь торчу?
Я спустился по лестнице и побежал на другой конец села. Здесь татары действовали по-другому. Они набросили аркан на бревна тына и, привязав другой конец к седлу, пытались повалить бревна. За тыном давно никто не следил, бревна подгнили и не выдержали. Сразу два бревна рухнули, и в узкий пролом хлынули татары.
Даже если татар осталось три десятка, в горящем селе не удержаться, тем более что защитники практически погибли все.
Я с горечью оглядел село, прошел сквозь бревна тына. Один я не смогу противостоять татарам. Надо уходить.
По ту сторону тына гарцевали несколько всадников. Один сразу помчался ко мне, решив, что я спрыгнул со стены. Он наклонил копье, сабли в руках не было. Я опустил обе руки вниз с зажатыми в них клинками. Сейчас я был зол, расстроен, и лучше бы татарину и дальше гарцевать поодаль. Но он сам выбрал свою участь.
Когда до лошади оставалось всего ничего и копье должно было коснуться моей груди, я изо всех сил подпрыгнул и завращал обоими клинками. Звук был как у пропеллера – низкий, шипящий. Татарин просто распался на кровавые куски. Увидев бесславную смерть своего нукера, двое из оставшихся пустили коней вскачь. Копий у них не было, видимо, еще торчали в стене у ворот, оба размахивали саблями. Колчаны болтались сзади, крышки откинуты, а стрел нет. Поизрасходовали, зажигая село.
Не домчав до меня метров двадцать, они разделились, обходя с двух сторон. Если успею увернуться от одного, второй сзади нанесет смертельный удар. «А хрена вам!» – во мне и так все клокотало, как в перегретом котле. Я выбросил вперед руку, метнув огонь. Всадник вспыхнул и заорал. Второй заметил мой трюк и попытался остановить коня, но инерция не позволила этого, и конь все-таки встал в двух шагах от меня.
Испанским клинком я ударил коня снизу по шее – до татарина просто не смог дотянуться и, когда конь стал заваливаться набок, а татарин попытался с него соскочить, уколол его в бок. Удар пошел вскользь, и татарин смог вскочить на ноги, но обернуться ко мне не успел – я перерезал ему шею. А не фиг было на меня кидаться. Я вам не мальчик для битья.
Все, село погибло, никого я уже не спасу. Надо догонять основной татарский отряд. Я поймал татарского коня, седло его было все в крови, но меня это не остановило. Запрыгнул в седло и пнул каблуками бока коня, направился на полночь.
Я немного опоздал: когда я приблизился, татары уже кружили вокруг города. С одной стороны деревянные стены посада защищала река Сухона, с трех других город был защищен слабее. Вокруг высоких стен даже не было рва.
Немного поодаль от Устюга виднелись небольшие деревеньки, куда помчались маленькие отряды татар. Горожане вовремя закрыли ворота и теперь взобрались на стены, с опаской наблюдая за татарами. Сколько татар? Все здесь, у города, или это только передовая часть войска?
Я улучил момент и, обойдя город стороной, спешился и прошел сквозь стену. Центр почти вымер, все были на стенах. Одни готовились защищать город, другие просто глазели. Татары редко хаживали сюда, в северные земли. Конечно, ратники устюжанские встречались в боях с татарами, но к городу враг подобрался впервые. Еще когда я обозревал город, обратил внимание, что он весь деревянный. Как бы не повторился сценарий осады сгоревшего села.
Несколько татар из начальства, судя по богатой одежде, подъехали к воротам поближе, стали кричать о сдаче города, поносили устюжан. Кто-то на стене не утерпел, пустил стрелу. В ответ татары засыпали защитников стрелами – многих ранив, а нескольких, неосторожно высунувшихся из-за стены, убив. Любопытных сразу как ветром сдуло, бросились к своим домам.
Что мне делать? К посаднику идти, доложить о тактике татарской, о сгоревшем селе? Тогда как я объясню свое появление здесь? Пустить все на самотек и помочь городу своей саблей? Наверное, так и сделаю.
Я взобрался на стену – довольно высокую, из прочных бревен. Чувствовалось, что за состоянием стены по-хозяйски следили.
Наверху, на помосте стены, оставались только ратники. Они посмотрели на меня удивленными взглядами, но ничего не сказали. Всех смущал мой маскировочный халат. За время выхода из Нижнего он уже потерся, выпачкался, и теперь я больше походил на нищего оборванца, чем на воина. Вероятно, удивлял и контраст между бомжеватого вида одеждой и двумя саблями на поясе. Сабля стоит дорого, не всякому горожанину по карману. И приобретают ее те, кто действительно умеет ею работать. А уж две сабли? Представляю, что могли подумать городские ратники – никак, приняли за обоерукого. А одежда – что ж, у каждого свои тараканы в голове. Ну блажь у человека – кого это касается?
На улицах вдоль стены уже вовсю дымили костры с греющейся водой и смолой.
Мои худшие опасения сбылись. Татары применили тот же прием, что и в селе! Образовав конную карусель, они стали метать копья в стену.
Я нашел десятника городской стражи и, указав на копья, предупредил, что сейчас по ним, как по лестнице, полезут татары и туда надо срочно прислать людей в помощь. Десятник скептически меня оглядел – ему явно не понравился мой внешний вид – и процедил сквозь зубы:
– Вот и иди, помогай.
Эх, ребята, видно, давно город никто не осаждал.
Я занял место на стене – там, куда татары метали копья, и предупредил рядом стоящего дружинника:
– Здесь главный удар будет, сейчас татары полезут.
– Ты почем знаешь?
Я даже ответить не успел. Прямо с коней, встав ногами на седло, татары стали прыгать на копья и по ним ловко, как обезьяны, полезли вверх. Первого показавшегося срубил дружинник, второго – я. А они все лезли и лезли.
К нашему участку стены подтянулись другие дружинники. Ратной работы хватало всем – мы рубили их саблями и мечами, кололи копьями – натиск продолжался около получаса. Внизу, под стеной, уже громоздилась куча убитых врагов.
Видя бесплодность атаки в лоб, татары отошли от стены на дальность полета стрелы. Спешились, что-то горячо обсуждая и размахивая руками. Слава богу, не стали метать зажженные стрелы – видимо, опасались, что вместе с горящим городом лишатся добычи.
Оставив перед городом большую часть войска, в разные стороны поскакали малые отряды – грабить близлежащие деревни, а также устюжанское городище. Вскоре поодаль стали подниматься в небо клубы дыма.
– Деревни жгут, сволочи! – бросил в сердцах один из дружинников. – Похоже, Гудцово горит, родичи у меня там.
– Да нет, вроде Торгашино.
Его перебил другой:
– Налево поворотись, к Криничному ручью, – Леонтьевское сельцо горит!
Со всех сторон послышалось:
– И по правую руку – гляньте, Песья слобода занялась. Что делают, ироды.
Дружинники в бессильной злобе матерились и скрипели зубами.
– Как у себя дома хозяйничают!
Татарские разъезды кружили вокруг города, изредка пуская стрелы в неосторожных защитников, но до вечера штурмов больше не предпринимали.
Оставив на стене дозорных, мы спустились вниз. Усевшись вокруг котла, принесенного горожанами, поели каши с мясом. Оглаживая живот, один из дружинников спросил:
– Ты откель, паря, что-то я тебя раньше не видел?
– Из Нижнего, случайно попал.
– Ну, так тебе повезло, что в город попал, а не на дороге застали – там бы и принял смертушку.
– Повезло, – согласился я.
– А одежка что такая, как будто двадцать лет носишь, не снимая?
– Так уже пришлось с татарами столкнуться – с передовым дозором, вот и пообтрепалась, – соврал я.
Вмешался другой дружинник:
– Ну, чего пристал к человеку? Он татар не хуже тебя рубил, а что одежа такая – так это его дело. Вон купцы наши – одеты справно, а кого из них ты на стене видел? То-то.
Первый, что расспрашивал меня, смутился:
– Да я ничего, я просто так. – А сам косил глаза на мои две сабли. Очень уж любопытно ему было – почему две сабли, а не один меч, как у всех. Видимо, слышал за обоеруких, да после отповеди своего сотоварища расспрашивать меня не стал, но видно было – хотелось.
Подошел местный воевода, собрал десятников, отвел в сторону. О чем они говорили – слышно не было, но десятники стали собирать воинов. Ратники строились в колонну перед воротами. Первая полусотня была вооружена, кроме мечей, еще и копьями. Они что – решили ночью устроить вылазку и штурмовать вражеский стан? Смело, но глупо.
При обороне от превосходящих сил противника лучше и разумнее сидеть за стенами – потери значительно меньше. В крепости один обороняющийся трех-четырех нападающих стоит. Но я не воевода, никто и слушать меня не будет. Кто я в Устюге? Полунищий приблудившийся нижегородец, которого раньше никто и не видел – неизвестно, какого сословия, может, и подлого. Только и заслуг, что на стене бился.
Действия воеводы решительные, но на грани авантюризма.
Ворота распахнулись, и ратники молча, бегом бросились к лагерю татар. Лагерь – слишком громко сказано; так, можно сказать – стоянка. Шатров не было – развели костры, варят нехитрую похлебку. Поснимав с лошадей седла, уселись на них, трапезничают.
Татары заметили устюжанских ратников поздно. Видимо, не укладывалось в их головах, что осажденные могут предпринять столь дерзкую вылазку.
Дружинники с ходу врубились на позиции врага, и пошла сеча злая – в неверном, колеблющемся свете костров рубились яро. Татары от внезапного нападения дрогнули было. Привыкли они воевать конными, да днем, и почти всегда – с численным перевесом. А эти русские все делают не так, одно слово – неверные.
Но опыт и решительность руководства татарского вскоре изменили баланс сил. Наших стали теснить, ряды дружинников таяли – все-таки тяжело сражаться, когда на одного русича приходилось по трое-четверо татар.
Дружинникам удалось соединиться, и они, сдерживая напор татар, стали пробиваться назад, к крепости. Татары, видя отступление русских, усилили давление, и я понял, что они хотят ворваться в крепость через ворота на плечах наших защитников. Для татар момент очень удачный.
Видели неприятный – даже катастрофический – поворот событий и дозорные на стене. На какое-то время они замешкались. Быть беде!
Я со стены бросился к воротам. Надо успеть закрыть их до того, как татары ворвутся. Если перебьют немногочисленных стражей у ворот, считай – город пал. За воротами, в городе, татары растекутся ручейками по улицам, бой разобьется на многочисленные мелкие стычки, и участь горожан станет незавидной.
В ворота вбегали ратники, помогая раненым. Вот уже показались и татары, яростно прорубающиеся к воротам. Все! Ворота надо закрывать. Пусть и не все ратники успеют пройти и, заперев ворота, мы фактически обрекали их на смерть, но лучше пожертвовать малым, спасая город.
Стража у ворот медлила.
– Затворяй! – заорал я.
– Наши еще не все прошли!
– Затворяй, ворвутся татары – всем хана будет!
Створки медленно стали закрываться. Кто-то из ратников еще успел проскочить в сужающуюся щель. Ворота закрылись, стража резво загнала в пазы смазанную дегтем дубовую поперечину. В ворота еще продолжали стучать и взывать о милосердии наши ратники, и слышать их было невыносимо больно.
Перед воротами кипела отчаянная схватка, каждый ратник пытался продать свою жизнь подороже. В храбрости устюжанам не откажешь. Чем бы им помочь? Взгляд мой упал на веревку, висящую на крюке у стены. Решение пришло сразу. Я схватил веревку, привязал один ее конец за деревянную балясину ограждения и сбросил вниз. Воистину – утопающий хватается за соломинку. Веревка дернулась два раза, и мы, стоящие наверху, потащили тяжелый груз вверх. Это был наш ратник, раненный в руку и ногу. Кто-то из его сотоварищей углядел в темноте веревку и обвязал ею раненого. Мы снова сбросили веревку и опять подняли раненого.
Бой сместился от ворот к веревке – она давала хоть и малую, призрачную, но надежду на спасение.
Так мы и вытаскивали на стену ратников – одного за другим, пока бой внизу не стих. Удалось спасти восемь человек. Пусть и не много по сравнению с павшими, но меня несколько утешала мысль, что и я приложил руку к спасению соплеменников. Пусть не я – воевода предпринял отчаянную ночную вылазку, но хоть небольшую часть дружины удалось выручить. Большая часть полегла в схватке, дорого продав свои жизни. Полагаю, татары также понесли ощутимые потери.
Несколько десятков дружинников вернулись в город через ворота, им повезло больше.
Ночь, вернее ее остаток, прошла без потрясений.
Утром с высоты стены открылось печальное зрелище. Все пространство перед городской стеной было усеяно телами павших. Издалека было невозможно понять, чьих тел больше – наших или татарских, но количество впечатляло.
Ближе к полудню от татар, с белой тряпкой на копье, к стене подскакал парламентер. Что-то новенькое, я такого еще не видел.
– С главным хочу говорить!
На стену поднялся хмурый воевода, окинул взглядом бывшее поле боя и помрачнел:
– Что хотел, нехристь?
– Хан, да продлит Аллах его годы, предлагает перемирие на сегодняшний день. По законам шариата, погибшие должны быть захоронены до захода солнца.
Воевода подумал, махнул рукой.
– Согласен. Верно ли слово хана?
– Мы будем без оружия.
Парламентер ускакал, и вскоре мы увидели, как на поле вышли пешие татары. Щитов, копий, сабель, луков на них в самом деле не было. Воины стали собирать павших, уносили их к своему стану и укладывали в телеги, не иначе как отобранные у крестьян.
Воевода распорядился собрать наших павших. Стража приоткрыла одну створку ворот, на стене стояли наготове лучники. Безоружные дружинники вышли на поле брани и по примеру татар стали собирать павших, сносили их к собору внутри крепости. Я в этом не участвовал, находился на стене. М-да, многовато наших полегло, не рассчитал воевода сил.
Глава 7
После похорон – и наших и татарских – следующий день прошел спокойно. Татары изредка пускали стрелы в защитников города, ратники отвечали тем же. Татары явно были в замешательстве, не ожидая встретить столь яростного сопротивления. По большому счету и штурма с их стороны не было – попытка лишь, а воинов потеряно много, и помощи ждать неоткуда. Слишком далеко забрались они от своего ханства. Побольше бы нам ратников – еще неизвестно, чем бы все закончилось.
Надо помогать. Вопрос – как? Пройтись по деревням, собрать лучников в кулак и ударить в тыл татарам? Собираться будут долго, и к тому же крестьянин против поднаторевшего в боях татарина – не вояка. А может, самому совершить ночную вылазку? Да использовать сразу несколько своих необыкновенных способностей? До сих пор я пользовался в каждом конкретном случае лишь одной. Да, раньше я не пробовал, потому что хватало возможностей противостоять противнику. Теперь, видимо, пришло время задействовать все, что можно. В конце концов, я ничего не теряю, если что-то не получится. В случае же удачи мне удастся качнуть почти равный сейчас расклад сил в нашу пользу.
Вернувшись на стену, повернулся в сторону татар. Потоптался на месте – что-то меня держало. Может, обратиться к древним славянским богам?
Попробую к Костроме – в будущем ее нарекут Снегурочкой. Как раз дед ее родился в этих местах. Это сейчас Снегурочка – милая внучка Деда Мороза. В свои времена Кострома – богиня урожая, являлась покровительницей покойников, умерших преждевременно не своей смертью. Они превращались в особый вид нечистой силы – заложных. Эти «живые мертвецы», по-современному – зомби, шлялись по земле и вредили живым.
Потому я и решил обратиться к ней.
Я вознес со стены горячую молитву к Костроме, пообещав в конце выставить богатую выпивку в качестве дара. Известно ведь – Кострома умерла от перепоя. Постоял, прислушиваясь. Нет, видимо, не дошла моя молитва до богини славянского пантеона. Не подала богиня знак, не откликнулась.
А через полчаса, стоя в дозоре на стене, я услышал вопли ужаса во вражеском стане. Татары метались, рубились с кем-то. Из недалекого леса в темноте к ним брели и брели толпы страшных упырей – с вытекшими глазами, с изъязвленной кожей, в немыслимых лохмотьях. Они хватали костлявыми руками татар и душили. Татары отбивались, как могли. Саблями срубали головы, отсекали руки и ноги. Но! Невозможно убить еще раз уже единожды убитого. Мертвецы снова вставали и упрямо шли на татар. Такого кошмара я не видел даже в голливудских фильмах ужасов.
Ратники на стене замерли от увиденной картины. Даже у меня, вызвавшего весь этот ужас, стыла кровь в жилах. То-то сейчас хан жалеет, что в поход пошел.
Битва живых с мертвецами продолжалась недолго. Как только начало подниматься солнце и первые лучи его коснулись земли, заложные истаяли, обратясь в дымку. Потрясенные ратники не могли вымолвить ни слова, лишь осеняли себя крестным знамением.
А в татарском стане царила паника. Мне кажется, теперь ни один сотник не сможет организовать своих воинов на штурм.
А к полудню случилось и вовсе неожиданное – татары стали седлать лошадей, свернули шатер и, пустив впереди себя обоз с награбленным имуществом, направились по дороге на полдень, в сторону Казани. Чтобы увидеть чудо, горожане лезли на стены, кричали и свистели вослед уходящему врагу.
Я же спустился со стены, стал искать постоялые дворы и в одном купил целое ведро твореного вина, практически – самогона. Дал слово, тем более богине, – надо исполнять. Не приведи Господи обратить на себя гнев даже древней богини – тем более что она услышала и помогла.
Ведро я вынес и поставил в укромном месте у стены, поклонился и молвил:
– Спасибо, Кострома!
Ворота в крепости распахнулись, отряды ратников поскакали в близкие селения – известить о счастливом избавлении от врага и узнать о потерях.
Я же, посчитав свой долг перед городом исполненным до конца, тихонько отошел от Устюга и пошел по дороге. Надо проследить за отступающим войском, тем более татары идут к Волге, и нам пока по пути. Татары шли медленно, быстрее не давал полон.
Нагнав татар, я взял правее и пошел по лесу. Сюда не сносит пыль из-под копыт коней, воздух свежее.
Так мы и передвигались параллельным курсом до вечера. Кстати, войско татарское заметно уменьшилось – не меньше, чем на треть. Славно! Еще бы трофеи отбить да всадников проредить.
Татары расположились на стоянку, разослав во все стороны дозоры. Хану разбили шатер. Видя, что татары остановились на ночевку, я решил пройти вперед и осмотреться.
Я, к своему удивлению, увидел вдали, километрах в десяти, отблески костров. На фоне темного леса огоньки были хорошо видны. Хлынов? Нет, он значительно дальше и левее. Если деревня, то почему костры? Крестьяне готовят в печах, а не на кострах. К тому же кому придет в голову готовить что-то ночью? Может, еще один отряд татарский? Надо прояснить обстановку.
Костры и в самом деле горели, а вокруг них – русские ратники. Довольно много, на прикидку – не меньше тысячи. Что их сюда занесло? Подойти бы да поговорить, предупредить о татарах… Только одно удержало меня – я увидел среди воинов хлыновского воеводу. Всколыхнулась обида на вятичей, и я направился назад.
Утром, едва встало солнце, татары сотворили намаз. Быстро перекусив, вскочили на коней. Они явно хотели поскорее убраться с негостеприимной земли.
Я, не торопясь, умылся, кушать, к сожалению, было нечего, и направился за ними, только по лесу, держа их на виду. Было безветренно. Над дорогой висел густой туман из пыли – татары нещадно гнали пленных, стегая их плетьми.
А в полдень случилось то, что я и предчувствовал после вчерашней разведки ночных костров. С двух сторон из леса вначале полетели стрелы, затем выбежали русские ратники, принявшиеся споро рубить татар. Татары оказались зажаты на узкой лесной дороге с двух сторон, лишившись главного тактического маневра – скорости, помноженной на массу конской лавы. Они крутились на конях, даже если кто и решался прорваться сквозь строй русских, рисковал очутиться в непроходимом лесу. И было неизвестно, что их ждет там. То ли лошадь ноги сломает, то ли крестьянин на вилы поднимет.
Оборонялись татары с отчаянием обреченных, сеча стояла лютая, насмерть. Но к исходу второго часа схватка разбилась на отдельные очажки сопротивления, где татар просто добивали.
Я залез на дерево недалеко от побоища, наблюдая сверху. Наконец пал последний татарский воин. Закономерный исход для всех тех, кто с мечом к нам приходит…
Наступила краткая пауза, затем, неожиданно для меня, ратники кинулись к обозу, прицениваясь к трофеям. Еще более меня удивило, когда, поснимав с татар оружие – все-таки железо – это деньги – и побросав на телеги, ратники погнали пленных вперед, даже не развязав их. Что-то здесь неладное. Трофеи – это понятно, что добыто мечом – твое. Но пленных всегда отпускали – свои же, русские. Очень интересно!
Вот и перекресток дорог. Налево – на Хлынов, вперед – к Волге и к Нижнему. Обоз и колонна повернули к Хлынову. Ах, вятские, решили отнять у татар награбленное – это ясно и не вызывало неприятия. Но пленные – почему не отпустили их? Неужто продать хотят? Тем же татарам или марийцам? Ни фига себе – поворот событий! Нет, ребята, не надо так шалить – чай, православные, под Богом ходите, милости у него в церкви просите, а сами?
И как теперь освободить невольников? Русских рубить? Невозможно! Увещевать их воеводу? Сильно сомневаюсь, что удастся. Напугать? Как и чем?
А вот как! Придумал! Ежели получится, конечно. Как говорится: кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я встал на колени, вознес ко Господу горячую молитву, прося только об одном – помочь мне подняться в воздух, хотя бы ненадолго, на один раз. Я приводил доводы, что индийские йоги левитируют, а тут ситуация чрезвычайная и…..
Нет, видно, не слышит меня Господь, слишком мелок я для него, да и просьба моя уж очень необычная. Однако же, поднявшись с колен, почувствовал в теле необычайную легкость и, взмахнув руками, поднялся в воздух. Пока рано. Опустив руки, опустился на землю и побежал к деревне, что виднелась вдали. За околицей увидел пасущихся гусей. Вот что мне надо! Срубил саблей голову гусю и бросился бежать назад. Неудобно, конечно, сроду домашнюю птицу не крал, не пан Паниковский все же, но вот пришлось поступиться принципами.
Забежав в лес, я отрубил у гуся крылья, тушку выбросил на радость деревенским псам.
Нашел в лесу иву, сломал две веточки. Чем ива хороша – ветки гибкие. Подвязал ветки к гусиным крыльям, предварительно их расправив. Дело оставалось за малым. Скинув куртку, я прорезал ножом сзади дырки и привязал остатками веревки крылья к куртке. Подергал – держатся хорошо. Надел куртку и засмеялся. Крылья топорщились, и со стороны я, видимо, выглядел нелепо – в потрепанной одежде и с крыльями за спиной. Но выбора не было, как говорится – на безрыбье и рак – рыба.
Я расправил руки и поднялся в воздух, направился к вятичам. Теперь наступал ответственный момент. Примут меня за Божьего посланца, за ангела, или еще за кого подобного – послушают, но могут и стрелу с перепугу пустить. Если опуститься низко, разглядят мои потрепанные одежды – белое бы надеть, да где его взять в лесу, а за простыни крестьяне еще не слышали. Высоко подняться – не разглядят крыльев и не услышат гласа с небес. Вот ведь закавыка.
Я решил зависнуть метрах в тридцати. Воевода идет обычно в голове колонны, дабы не глотать пыль, – с головы и решил начать.
Медленно, низко я подплыл к колонне. Меня заметили, стали показывать пальцами, разинув от удивления рты. Конечно, не каждый день можно лицезреть ангела. А тут еще от встречного напора воздуха крылья слегка шевелились, создавая иллюзию движения.
– Опомнитесь, христиане! – закричал я.
Все подняли вверх головы.
– Богопротивное и богомерзкое дело свершаете! – продолжил возглашать я. – Почто вы, русские, земляков, немало претерпевших от татар, в неволе удерживаете? Я послан Всевышним предупредить и предостеречь вас! Освободите братьев ваших, или я прокляну вас!
Ратники стали оживленно переговариваться. Услышать голос с небес – диво невиданное. Где же воевода? Что он решит? Народ темен и богобоязнен, но у воеводы могут иметься свои планы, и мой замысел в них вовсе не вписывался.
Я внимательно следил за головой колонны, и только это позволило вовремя увидеть лучника. Вот в мою сторону пущена стрела. Я уже был внутренне к этому готов и тут же пустил навстречу огонь с руки. Стрела вспыхнула в полете и упала.
Среди ратников пронесся крик изумления. Многие бросились к воеводе, разгорелся жаркий спор. Воеводу стащили с коня – абсолютно немыслимое дело в походе, где все ему подчинялись беспрекословно. Но теперь, когда надо было выбирать между небесным и земным, воины склонились к божественному. Правда, не все.
Когда побитый воевода отошел от воинов, к нему на помощь бросились несколько человек. Один из отколовшихся стал натягивать тетиву лука.
Не дожидаясь для себя неприятностей, я швырнул в эту группку клубок огня. Все вспыхнули, стали кататься по земле. Воины застыли, пораженные свершившейся на их глазах карой тех, кто не внял гласу с небес. Не иначе – они видели настоящего ангела, потрясающего чудесами. Мне показалось, что прикажи я им даже нелепицу, и они бросятся ее выполнять. Надо дожимать.
– На колени! – проревел я.
Воины побросали копья и щиты, упали на колени, стали креститься и бить поклоны. «По-моему, перебрал», – спохватился я. Кто я такой? Воин, но не ангел.
– Освободите несчастных!
Большая часть воинов бросилась к пленным, стали разрезать путы. Через мгновение все были свободны.
– Покормите рабов Божьих, и пусть ступают восвояси по домам!
Я уже собирался убраться подальше, как снизу донесся голос:
– А трофеи? С обозом как?
– Можете забрать себе как справедливую награду за вызволение полона.
Воины радостно взвыли, я же набрал высоту и направился в сторону Волги. Свысока я видел: на горизонте уже виднелась серебристая полоска реки. Но и необычная моя способность была дарована лишь на время, и оно, видимо, пришло. Высота стала падать, и я почти упал на берег. Встав на колени, вознес молитву, отцепил крылья. Неплохую службу сослужил гусь. Немного свербело в душе, что пришлось поджарить воеводу, но жизнь и свобода полутора или двух сотен пленников того стоила.
Далее пошел пешком – коня не было, а парить я уже не мог, хотя и понравилось очень. Хватит того, что видели вятские ратники и пленные. Хоть никто опознать не сможет. А что, неплохая вышла задумка, причем экспромтом.
Доа Лена с радостью кинулась на шею. Однако, когда я разделся, огорчилась, увидев дырки на одежде – слава богу, не на мне.
Наконец-то я поел горяченького – так соскучился по хорошей домашней стряпне. За неспешной беседой у стола незаметно опустел кувшинчик вина. Потом, в постели, Лена попросила рассказать что-нибудь интересное, какую-нибудь сказку.
– Сказку? Нет, я расскажу тебе историю любви богатыря и красавицы.
– Ой, как интересно! – Елена в предвкушении чего-то необыкновенного захлопала в ладоши.
– Слышала ли ты когда-нибудь об Илье Муромце?
– Конечно – это же богатырь из села Карачарова, что под городом Муромом. Скоморохи на ярмарках часто про него былины поют – о подвигах его.
– Подвиги были, Лена, но все подвиги совершались во имя женщины. – И я начал свое повествование. – Итак, слушай.
Тридцать лет и три года сидел Илья на печи, пока не явился к нему волхв Курьян, жрец скотьего бога Велеса. С детства не мог ходить Илья, немощен ножным недугом был. Дал волхв Илье силу богатырскую волшебным образом, и ноги Илье стали служить как надобно – вот как у тебя и меня. И приказал выкрасть он у киевского князя Владимира золотую голову бычью – символ Велеса.
Надо сказать, что любил Илья девушку красы невиданной, именем Авдотья. Только сказать ей о своей любви не решался, стесняясь немощности.
Отправился Илья в Киев, а по дороге совершил свой первый подвиг. На Муромской дороге творил непотребства Соловей-разбойник. Был он главарем шайки разбойничьей. Сидел на дереве и, завидев путника, свистел особым образом, за что и заслужил свою кличку. Связал его Илья, повел за собою.
Пришел Илья в Киев, ко князю Владимиру, ведя в поводу связанного татя. Не стал казнить князь Соловья-разбойника, взял его в услужение. А Илью, прозванного Муромцем по месту рождения, принял князь в дружину. Чтобы войти к князю в доверие, совершал Илья подвиги – рубил половцев, оборонял заставы. Шибко боялись враги Илюшу.
Настал день, когда решился Илья выкрасть из княжеской сокровищницы золотую бычью голову, памятуя о наказе волхва: иначе лишится силы богатырской, а паче всего – не сможет открыть свою любовь Авдотье. Сжигаемый же злобой и ненавистью к Илье, подглядел Соловей-разбойник за Ильей, стремглав помчался к князю, поднял тревогу.
Схватили воины Илью. Легко мог раскидать и порубать дружинников Илья, да не стал. Укорил его князь:
– Я ли не сажал тебя, Илюша, одесную за стол! Я ли не славил тебя после походов за подвиги? Пошто отплатил мне черной неблагодарностью?
И велел князь бросить Илью Муромца в темницу и казнить наутро.
Тем временем пришла в Киев искать своего любимого Авдотьюшка и узнала весть горестную, что ее любимый Илюшенька в порубе сидит, казни дожидаючись. Закручинилась девушка, не зная, как из беды Илью выручить, да появился жрец Велесов, волхв Курьян.
Взломал Илья узилище, проник в сокровищницу княжескую, вынес голову бычью златую. И молвил волхв, что Авдотья рабой, прислужницей Велесовой станет.
Не стерпел Илья, мечом разрубил золотую голову бычью. Волхв исчез, Авдотьюшка потеряла красоту: стан ее сгорбился, лицо покрылось морщинами, волосы стали седыми. Одним словом – превратилась в старуху. А Илья потерял силу богатырскую и обезножел – даже шага сам сделать не мог.
Так и не суждено им было прожить в любви и согласии. Илья закончил свои дни в монастыре Киевском и похоронен в пещерах подземных.
Вот такая история любви великой, Лена. Во имя женщины совершал Илья свои подвиги. А то, что скоморохи да былинники в трактирах поют – неправда, вернее – часть правды.
Я закончил рассказ, наступила тишина. Лена переваривала услышанное, потом заплакала навзрыд.
– Ты чего, Лена? – Я погладил ее по вздрагивающему плечу.
– Какая любовь… Жалко их… Я и не знала. Расскажи еще.
– Поздно уже, Лен, устал я, спать хочу.
– Завтра расскажешь?
– Конечно. – Я поцеловал ее и почти сразу уснул.
А дня через три на базаре я услышал от лавочников о чудесном явлении ангела, об освобождении пленных. В пересказах мои приключения обросли невероятными подробностями – вокруг головы ангела сиял нимб и чувствовалось благоухание, а раны ратников и полоняников необъяснимым образом зажили.
Я охал и ахал, слушая россказни, посмеиваясь в душе. Но на следующий день весь город уже гудел, в каждом доме только и обсуждалось невиданное доселе чудо. На место явления чуда уже собиралась отправиться группа паломников. О сожженном воеводе никто не вспоминал добрым словом – все говорили о каре небесной.
Дома Ленка мечтательно проговорила:
– Вот бы хоть одним глазком посмотреть на ангела.
Я чуть не поперхнулся за столом. Ни фига себе – заварил я кашу.
В церкви усилился приток желающих помолиться и сделать пожертвования – ничто так не укрепляет веру, как свидетели чуда. Мне кажется, в дальнейшем не стоит вторгаться в эту деликатную сферу, как бы себе хуже не сделать. Освободил пленных – может быть, и Божьим промыслом, – и хватит. Не то Отец Небесный покарать может все-таки – все мои способности и странности исчезнут, чего бы мне вовсе не хотелось.
А вообще интересно жить в другое время – жизнь насыщеннее, ярче и опасней. Никаких мирных забав вроде дайвинга или виндсерфинга не надо, адреналина в крови и так хватает.
Размеренная жизнь продолжалась недолго. В один из дней к моему двору подскакал на взмыленной лошади Иван Крякутной. Я находился во дворе.
– Ой, Юра, беда! – даже не поздоровавшись, выпалил купец. На всегда выдержанного Ивана это было не похоже. Наверное, и впрямь беда.
– Что стряслось?
– Жену, Лукерью, возком сбило – только что домой люди принесли. Что делать?
– Скорее к ней!
Я запрыгнул на лошадь и уселся за ним, и мы с места сорвались в галоп. Лошадь Иван не щадил. Я боялся, что мы или сами кого-нибудь зашибем, или на повороте лошадь поскользнется и нас самих впечатает в близкие стены домов. Слава богу, обошлось.
У ворот Иван бросил поводья слуге, и мы побежали в дом. Я снова поразился – никогда не видел купца бегающим.
Лукерья лежала в трапезной, на лавке. Лицо бледное, с бисеринками пота на лбу. Левая нога неестественно вывернута в голеностопе. Вокруг бестолково суетились слуги.
– Всем выйти! – скомандовал я.
Слуги опрометью бросились из комнаты. Купец стоял столбом.
– Иван, тебя это тоже касается.
Купец нехотя вышел из комнаты.
Лукерья тихонько постанывала.
Я осторожно ощупал пострадавшую. На правой половине спины – разрыв кожи и кровотечение, брюхо вроде спокойное, вывих голеностопного сустава. Пока все не так уж и плохо. Кровит не сильно, подождет. А вот если сустав не вправить сейчас, то потом это сделать будет сложнее.
– Луша, сейчас немного больно будет.
И не успела купчиха кивнуть, как я резко, с поворотом, дернул стопу. Щелкнуло, и стопа встала на место. Купчиха заорала, в комнату ворвался Иван.
Читать бесплатно другие книги:
