Хроника смертельного лета Терехова Юлия

Как выяснилось позже, он учился на юрфаке МГУ, в том же гуманитарном корпусе, этажом выше и курсом старше, и потом они часто обедали вместе в студенческой столовой. Имя Катрин прилипло к ней с той, первой встречи. Так она обзавелась новым именем, новым другом и новой проблемой на долгие годы.

– Я позвоню тебе, – сказал Орлов в тот день на прощанье. Шумные гости собирали манатки, один за другим вываливаясь за порог и рассаживаясь по трем машинам. Олечка давно сидела за рулем одной из них и нетерпеливо бибикала, а он застрял в дверях, держа Катю за руку.

– Здесь нет телефона, – прошептала она в отчаянии. Мобильники были редкостью – и роскошью.

– Тогда я приеду, – тон Орлова не допускал возражений.

Он приехал через пару дней, поздно вечером, когда она уже легла спать. Ввалился в дом, промерзший до костей, так как ему пришлось идти от станции пешком, и он заблудился, и часа два бродил по поселку, стучась в пустые дачи. Она отпаивала его горячим чаем с черносмородиновым вареньем и с замиранием сердца думала о том, что будет, когда он согреется.

Когда же он согрелся, она постелила ему внизу, а сама побрела на второй этаж – она не могла себе представить, как просто постелет им вместе – у нее никогда еще не было мужчины. Она долго ворочалась у себя наверху, пока наконец не забылась тревожным, неглубоким сном. Сколько прошло времени? Катя проснулась от того, что он рядом, его руки обнимают ее, а губы ищут ее губы и с удивлением осознала, как отвечает ему, обнимает его, целует его, впускает его в себя…

А когда Катя вернулась в Москву, они стали встречаться почти каждый день и вскоре не мыслили жизни друг без друга. Все продолжалось замечательно целый год – до первой ссоры. Узнав, что она едет работать в Испанию, да еще по наводке Мигеля, Орлов устроил грандиозный скандал, а после ее возвращения не разговаривал с ней целый месяц.

„И все же – как сложилась бы моя жизнь, скажи я тогда „не приезжай“? – спросила себя Катрин. – Он все равно бы приехал. Орлов всегда поступает так, как считает нужным“ – последнее, о чем она успела подумать, перед тем, как провалиться в сон. Начинало светать.

12 июня 2010 года, Москва, 24 °C

Сергей сделал последнюю запись в историю болезни и, потягиваясь, откинулся на спинку стула. Стоило Булгакову закрыть глаза, как он начинал проваливаться в сон. Нескончаемое суточное дежурство. Пять пулевых ранений, шесть черепно-мозговых травм в пьяных драках. Потоки крови, пролившиеся сегодня в приемном отделении Склифа, наводили на мысль о Риме эпохи Нерона и Калигулы. Хотя, какой, к черту, Рим? Ночь с пятницы на субботу всегда самая тяжелая, а с учетом грядущего праздника – ничего удивительного, что народ пошел в отрыв.

– Сергей Ростиславович, кофе хотите? – голос медсестры Алены вырвал его из полудремы. – Вода закипела.

– Спасибо, хочу, – зевнул Сергей. – И покрепче.

– Тоже засыпаете, – с пониманием откликнулась Алена. – Какое тяжелое дежурство! Я прямо с ног падаю. Скорее бы восемь, поеду домой, завалюсь спать.

– Хорошо бы, – мечтательно произнес Булгаков. – Но облом… у друга сегодня пьянка по случаю дня рождения. И поспать мне светит от силы часов пять – не больше.

– День рождения? И сколько ему?

– Сколько? – Сергей задумался лишь на мгновение: – Тридцать четыре. Ну да, правильно. Он моложе меня на три… или на четыре года?..

– А что вы ему подарите? – поинтересовалась Алена как бы между прочим.

– Тьфу, черт, – в сердцах сказал Сергей. – Я и забыл. Вот еще за подарком ехать. Плакал мой сон…

„Подарю-ка я Ланскому, – пришло ему в голову, – тот шикарный французский галстук, ему он будет кстати, не то что мне… Для него костюм – униформа, а я в последний раз костюм надевал, дай бог памяти. На чью-то свадьбу? Ах да, еще на конференцию. На кой он мне сдался, этот галстук. Как принес из магазина, так нераспакованный и валяется. Куплю бутылку хорошего коньяка и Анне – цветы“. Тут его взгляд остановился на Алене – хорошенькой, рыженькой, с россыпью мелких конопушек на курносом личике. Его осенило.

– Аленка, – выпалил он практически непроизвольно. – А у тебя какие планы на вечер?

В ее зеленых глазах зажегся вопрос, а на щеках – румянец.

– Не знаю, – пролепетала она.

– Хочешь пойти со мной?

– Ой, – смутилась девушка. – Неудобно как-то…

– Ерунда, – отмахнулся Сергей. – Это просто вечеринка.

– Неудобно, – повторила девушка. – Одна в мужской компании…

– Какие глупости, – удивился Сергей. – Кто говорит про мужскую компанию? Ланской, можно сказать, почти женат, они с Анной живут вместе давно, да и еще есть одна парочка… – он поморщился. – Так что присутствие как минимум двух дам я гарантирую… если, конечно, тебе это так важно.

– Ну, если вы считаете, что это удобно…

И чего ломается? Ведь все равно поедет, он в этом не сомневался ни минуты. Надо сказать, Сергей Булгаков, один из ведущих хирургов отделения неотложной нейрохирургии Склифа, придерживался весьма невысокого мнения о женщинах вообще и медсестрах в частности. „Покажите мне женщину умную и верную, и клянусь, я женюсь на ней!“ Никто не показывал Булгакову такой женщины, и его женитьба откладывалась на неопределенный срок, но не заметить влюбленность девушки он не мог никак. Алена совсем недавно работала в отделении, и угораздило же ее втрескаться в Булгакова. Она застыла с открытым ртом, впервые увидев его высокую, под два метра, фигуру с мощным разворотом плеч. Юная медсестра не могла отвести взгляда от его чеканного римского профиля и веселых васильковых глаз. Когда он смеялся, то морщил чуть широковатый в переносице нос и ерошил светлые волосы.

Способные соображать пациентки в его присутствии становились сразу же томными и кокетливыми, даже если из них хлестала кровь. Когда Булгаков появлялся в приемном покое, дамы замолкали – как медперсонал, так и пациентки. Надо отдать ему должное, Сергей Булгаков не оставался безучастным к такому вниманию. Любая хорошенькая мордашка могла рассчитывать на его благосклонность, но другой вопрос – что за этим следовало. А следовал равнодушный поцелуй на прощание и фраза типа „Пока, детка, я позвоню как-нибудь“. Понятно, он не звонил.

– Сергей Ростиславович, – в ординаторскую заглянула вторая медсестра, – там девочку привезли, под машину попала. Травма черепа. На экзамен шла, наверное. В сумке конспекты…

– Где она? – спросил Сергей, нехотя поднимаясь со стула, и залпом допивая остывший кофе.

– Во второй операционной… Снимок мы сделали.

– Черт, я надеялся, на сегодня все… – устало пробормотал он.

– Теперь уж точно все, – утешила его Алена. – Без пяти восемь…

… – Объявляется посадка на рейс 411 Аэрофлота „Москва-Рига“, – ему показалось, чувственный голос раздался прямо над ухом, заглушив музыку. Бар был почти пуст. Звучало страстное танго в исполнении Грейс Джонс – воспоминание о роковой и порочной любви. „Tu cherches quoi? A rencontrer la mort?[4]“ Молодой мужчина, лет тридцати пяти, потягивая коньяк, смотрел на сидящую перед ним девушку с грустью.

– Почему ты молчишь? – спросил он.

– Потому что меня раздражает выражение твоего лица, – ответила девушка, но в ее голосе звучало не раздражение, а скорее, недоумение и печаль. Девушка была невысокая, худенькая, с темно-золотистой гривой волос. Чуть косящие зеленовато-карие глаза придавали ее взгляду выражение диковатой отрешенности.

– Мне жаль, что ты едешь без меня, Лисик, – сказал он, накрывая ладонью ее пальчики, унизанные множеством тонких серебряных колец.

Девушка сделала глоток дайкири – крепкого коктейля с ромом.

– Я предлагала тебе ехать со мной. Ты отказался. Но я не смогу поехать в другое время. Я так давно мечтала побывать у друзей в Майори.

– Сейчас – никак, – с искренним сожалением покачал головой ее визави. – У меня работа.

– Это я уже слышала, – уронила она, вставая. – Объявили мой рейс, пойдем.

– Послушай, – в глазах мужчины светились нежность и грусть. – Я не хочу, чтобы ты уезжала. Как я тут без тебя?..

Девушка, которую он назвал Лисик, снова опустилась на стул, не выпуская из рук небольшого кожаного рюкзачка. Ей показалось на пару секунд – сейчас он скажет те самые важные слова. Но мужчина молчал, покачивая в руке круглый бокал, в котором плескались остатки коньяка. Он продолжал молчать, когда повторно объявили посадку на ее рейс. Наконец она поняла, что ждать – пустая трата времени.

– Ты идешь? – девушка вновь поднялась.

Они покинули бар и направились к паспортному контролю. Ее сандалии под длинной юбкой щелкали по гранитному полу. Каждый подыскивал слова прощания, которые не оставили бы в душе тоскливого осадка. Их отношения длились два года, но была ли это только привязанность или уже что-то большее – не знали ни он, ни она. Это была их первая разлука, и расставание давалось нелегко.

Тут девушка повернулась к своему спутнику. Ее макушка едва доходила до его груди.

– Милый, – она словно решилась, – я не поеду без тебя. Я сейчас сдам билет. Ты правда не хочешь, чтобы я уезжала?

Его взгляд мгновенно потеплел, и на губах мелькнула улыбка.

– Я не хочу разлучаться с тобой, милая, – ответил он. – И мне важно, что ты сейчас сказала. Правда, важно. Поезжай, – он склонился к ней и коснулся поцелуем ее губ. – Поезжай, и ни о чем не думай. Хорошо отдохни, но поосторожнее с латышами. Я имею в виду мужчин. Боюсь, ты не устоишь.

Девушка с облегчением рассмеялась.

– У меня есть мужчина. Так что можешь быть спокоен.

– Я буду ждать тебя, Лисик, – улыбнулся он в ответ, и вновь поцеловал ее. И на этот раз это был поцелуй прощания. После него следует лишь последний взмах рукой. Что она и сделала.

Катрин с трудом заставила себя подняться в десять, совершенно разбитая после ночного разговора. Но переводы могли потребовать скоро, и дальше откладывать было невозможно. Наскоро позавтракав, она села за компьютер в компании литровой кружки кофе и, испытывая тошноту от технической терминологии, в которой ничего не смыслила, к двум часам все же перевела пять страниц текста – характеристики электронасосов.

Около четырех заглянула мать. С утра Галина Васильевна, большая любительница распродаж, бегала по магазинам – почти во всех магазинах появились соблазнительные скидки – устоять было трудно. Катрин критически окинула взглядом ворох пакетов из недешевых бутиков.

– Ты не хочешь хотя бы в выходные отдохнуть? – беззлобно проворчала мать.

– Хочу, – кивнула дочь. – Но не могу. Мне скоро перевод сдавать. Я и так со своей ленью дотянула до последнего.

– А к Антону поедешь? – с утра Катрин успела поныть ей в трубку по поводу ночного звонка Орлова, и Галина Васильевна была в курсе ее сомнений. – Или решила покапризничать?

– Не знаю, – искренне ответила Катрин, и помрачнела от ее вопроса еще больше, чем от технических характеристик электронасосов.

– Ну смотри, – Галина Васильевна прошла на кухню и оттуда крикнула: – Я сварю кофе – будешь?

– Буду, – обрадовалась Катрин. – Кофе – то, что нужно, а то от этой растворимой бурды мутит. А самой варить – лень.

Тяжко вздохнув, Катрин открыла словарь синонимов и стала искать подходящее по смыслу слово, обозначающее то ли падение напряжения, то ли повышение давления… Листая словарь, она слушала, как на кухне надрывается оставленный там мобильник. Наконец, мать принесла телефон в комнату. Глянув на экран, сообщила: „Это Анна“.

И кинула мобильник на диван. Катрин взяла трубку.

– Работаешь? – услышала она ехидный голос подруги.

– Угу, – буркнула Катрин.

– Ты сама себя на каторгу сослала? А смысл? Медаль тебе все равно не дадут.

– Не дадут, – вздохнув, ответила Катрин. – И, что самое обидное, даже спасибо никто не скажет. Зато – вдруг денег дадут? Мне медали не надо.

– А к нам во сколько приедешь? Мне бы помощь не помешала, знаешь ли.

– Извини, – произнесла Катрин после короткого размышления. – Но скоро меня не жди. Приеду часам к семи, не раньше. Я сегодня Орлова воспитываю. Совсем, знаешь, от рук отбился.

– Понятно, – хмыкнула Анна. – Дело полезное, но совершенно безнадежное.

Катрин с досадой поморщилась. Надо же – у Анны, оказывается, тоже есть по этому поводу особое мнение.

– Может, тогда посоветуешь, что мне делать?

Анна рассмеялась.

– Делать мне больше нечего – воду в ступе толочь.

– Вот так всегда, – заныла Катрин. – Все настроение испортила, танцорка несчастная.

– В данный момент – я не танцорка, а кухарка. Вся готовка на мне. Антон сказал, вернется к пяти. Там и народ начнет подходить. Ладно, до вечера.

– До вечера, – Катрин нажала отбой, одновременно кликнула на „сохранить“, и отправилась в ванную. Электронасосы электронасосами, но в данный момент задача номер один – выглядеть безупречно. Сногсшибательно. В полном смысле этого слова.

Раздвинув дверцы бездонного шкафа, Катрин лениво копалась в нем – никакого вдохновения. И чего бы надеть – чтобы у Орлова дыханье перехватило? Хотя какая разница – он все равно не заметит, в чем она. Хоть голая иди. А может и заметит, но ничего не скажет – Орлов хвалить ее внешность не любил или не хотел, а может и то, и другое вместе. „Какого черта, – возмутилась про себя Катрин. – Словно кроме Орлова, там больше никого не будет. Взять хоть Мигеля – вот уж кто не поскупится на пламенный взгляд и изысканный комплимент! Хотя иногда не по себе делается от его дерзости. Или Булгаков – красив, как бог, и я ему нравлюсь. Или когда-то нравилась. А Орлов бесится, вот уж собака на сене, сам не ам и другому не дам“

Размышляя таким образом, Катрин вытащила на свет первое, что попалось ей под руку – жемчужно-серое шелковое платье до колен, с глубоким треугольным вырезом. Платье подарила ей мама на последнее Рождество – они бегали по магазинам после Нового года, и в роскошном бутике Катрин затормозила у манекена, облаченного в это самое платье, застыв, как лотова жена и потеряв дар речи. Галина Васильевна, не заметив, что Катрин безнадежно отстала, ушла вперед, а когда обнаружила, что разговаривает с пустотой, обернулась. Нашла взглядом Катрин и возвратилась к ней.

– Что? – спросила она дочь, подойдя, но та ей не ответила, а только перевела дыхание и ткнула пальцем в манекен.

– Ах, какое чудо! – Галина Васильевна любила красивые вещи и мгновенно оценила волшебное платье. – Купи себе – оно словно для тебя сделано.

– Угу, – мрачно кивнула Катрин. – Сделать-то его для меня сделали, только насчет цены посоветоваться забыли, – она кивнула на табличку рядом с манекеном, словно тот – ценный музейный экспонат. На табличке была обозначена цена, сопоставимая со средней зарплатой по Москве – за полгода.

– Ничего себе, – охнула Галина Васильевна.

– А я что говорю… – простонала Катрин.

Они покрутились около манекена еще минуты три, после чего Галина Васильевна втолкнула упирающуюся дочь в кабинку с бархатной портьерой и заставила ее примерять платье, приведя обнадеживающий довод: – Может оно тебе не подойдет, тогда и страдать нечего!

Но платье, снятое с манекена, село на Катрин словно вторая кожа, как будто она родилась в нем. Идеальное в своей простоте – скромный кусок жемчужного шелка – платье приняло ее в объятия нежным любовником. Прямые плечи, высокая грудь и тонкие щиколотки молодой женщины были словно созданы для него. Галина Васильевна одобрительно оглядела дочь, не скрывая гордости.

– Мам, я не могу, – прошептала Катрин. – А что потом? Зубы на полку?

Тем временем Галина Васильевна достала из сумки карту и решительно двинулась к длинноногой продавщице, приказав той: – Выписывайте!

– Мама, – завопила Катрин. – Ты сошла с ума!

– Мне заплатили перед Новым годом за работу в МЧС, – заявила Галина Васильевна. – Признаюсь, внушительную сумму. Могу я подарить единственной дочери платье?

Через несколько минут продавщица вручила Катрин красивый пакет с платьем, завернутым в тонкую бумагу. Все еще не веря, что она таки стала его счастливой обладательницей, Катрин заглянула в пакет и, убедившись, что вожделенное платье там, в восторге повисла у матери на шее. С тех пор прошло несколько месяцев, а оно все висело в шкафу в ожидании звездного часа. И вот – кажется, дождалось.

Надев белье и подколов длинные, ниже пояса, густые темно-каштановые волосы, она присела к трюмо. Итак, что бы ей нарисовать? Немного коричневых теней на веки, тушь на ресницы, но без подводки, чтоб не выглядеть вульгарной. Хорошо, что кожа у нее белая, чистая, не нуждается в тональном креме. Немного пудры, совсем чуть-чуть, чтобы нос не блестел. Черты Катрин строгий критик назвал бы скорее классическими, чем красивыми – высокие скулы, чуть длинноватый, но идеальной формы нос. Блеск темно-карих глаз гасился стрельчатыми ресницами.

Она с удовольствием окунулась в прохладу шелкового платья, стянула с полки бледно-розовый, шелковый же палантин. Обмотала длинное жемчужное колье вокруг узкого запястья. Получился довольно-таки массивный браслет. Теперь волосы. Может, распустить? Катрин вынула шпильки, придерживавшие ее шевелюру, пока она одевалась, и длинные пряди упали ей на спину. Нет, пожалуй, это уже слишком.

И она собрала тяжелую массу в низкий узел над самой шеей. Туфли на высокой шпильке, Serge Noire[5] в качестве заключительного аккорда. Все костры средневековья в этом загадочном аромате. Повертелась у зеркала и осталась довольна. Мать перед уходом заглянула в комнату, одобрительно покивала и испарилась со всеми пакетами и пакетищами.

Мобильник призвал ее голосом Милен Фармер „Fuck them all“. Очень вовремя и очень актуально.

– Катрин?

– Серж? – откликнулась она.

– Тебе извозчик не нужен? Или ты сама поедешь? Или за тобой Орлов заедет?

„Ой, как кстати!“ – мелькнуло в голове Катрин.

Булгаков работал под началом ее матери – завотделением Склифа. Галина Васильевна не возражала бы заполучить его в качестве зятя. Но Катрин и Сергей оставались всего лишь хорошими друзьями. По мнению Катрин, Булгаков вел себя отвратительно по отношению ко всем женщинам, с которыми заводил романы, и ни одну она не видела более двух раз. А когда она спрашивала Сергея про кого-либо из них, он лишь рассеянно откликался: „О ком это ты?“. Сам Булгаков прекрасно сознавал, что в тот момент, когда он совершит хоть одно двусмысленное телодвижение в сторону Катрин, и она расценит его не как дружеское, их теплым отношениям придет конец.

– Мне как раз нужен извозчик, – с благодарностью произнесла Катрин и начала сбивчиво объяснять. – У меня шпильки высокие, в метро точно в дырку какую-нибудь провалюсь, за рулем каблук сломаю, а такси вызывать лень.

– Все с вами ясно, леди, – проговорил Булгаков насмешливо. – Короче, во сколько за тобой заехать?

– Полседьмого. И зайди, ладно, чтобы мне на улице не ждать, а то ты знаешь, я в таком виде, – тут она прикусила язык.

– Да ты что там, голая собралась ехать? – радостно заурчал Булгаков в трубку.

– Ага, размечтался, – фыркнула она, и на этом их разговор завершился.

… – Послушай, – говорил Булгаков, пока они спускались в лифте, – у меня в машине барышня сидит. Уж будь с ней поприветливее, а то она какая-то испуганная.

Катрин чуть не взвыла от досады.

– Я ее знаю?

– Нет. Это медсестра из нашего отделения.

– Серж, ты докатился – соблазняешь средний медперсонал, – ехидно хихикнула Катрин, дабы скрыть разочарование. До этого она предвкушала, как взбесится Орлов, когда она появится у Ланского под руку с Сержем. Ее ревнивый любовник кривился, замечая плотоядные взгляды Булгакова. Грех не воспользоваться возможностью прищемить ему хвост. Увы! Все ее планы рухнули из-за какой-то медсестры, невесть откуда нарисовавшейся на горизонте.

Сергей тем временем наблюдал за лицом Катрин, как на экране отразившем всю гамму обуревавших ее чувств. Он ни на секунду не обманывался насчет ее отношения к нему. „Бабы! – презрительно подумал он. – Даже лучшие из них – хитрые и расчетливые стервы!“.

– Да, в таком виде на улице лучше не стоять и такси лучше не ловить, – Булгаков старался оторвать жадные глаза от глубокого выреза ее платья.

– Что-то не так? – вскинула она голову.

– Все не так, – дернулся он. – Ты вся – одна сплошная провокация.

Катрин подняла бровь и грустно усмехнулась.

– Будет мне сегодня за мою провокацию, – тихо обронила она. Выходя из лифта, Сергей пропустил Катрин чуть вперед, специально, чтобы исподволь полюбоваться на крутой изгиб, которым ее тонкая талия перетекала в бедра.

Катрин недовольно скользнула взглядом по смущенной рыженькой девушке, но после того, как Булгаков, не колеблясь ни мгновения, пересадил ту на заднее сиденье, снисходительно ей кивнула. Н-да, как некстати. Интересно, как объяснил Булгаков новой пассии его отношения с ней, Катрин? „Сейчас мы заедем за женщиной, которая мне нравится“? Или – „Я только заберу тут одну – она живет с моим другом уже черт знает сколько лет и на потеху всей компании они все никак не могут расстаться“? Тоже ничего. Катрин мельком глянула в зеркало дальнего вида – на симпатичном личике, усыпанном веснушками, было ясно написано отчаяние.

„Почему меня должно это занимать? Она не моя проблема, а Булгакова. Девочку жалко, милая девочка. А собственно, что мне ее жалеть, сама виновата!“, – с неожиданным раздражением подумала она. Булгаков молча вел машину. Он бы с радостью поболтал с Катрин, но мешала рыжая за спиной. Нечего посвящать ее во внутренние дела королевства.

Так, в гробовой тишине, они доехали до дома Ланского.

Этот дом построили в начале восьмидесятых, для государственной элиты в одном из самых престижных в то время районов Москвы – в начале Олимпийского проспекта. Ланские занимали отличную пятикомнатную квартиру на втором этаже. Кроме них на площадке жила только одна семья – дипломата высокого ранга.

Отец Антона – именитый ученый-нефтяник – вечно пропадал с женой то в Сибири, то за полярным кругом, то в далеких восточных странах. Антона воспитывала бабушка. Она умерла, когда тот учился в университете.

Родители продолжали жить за границей, а их просторная квартира превратилась в пристанище для друзей Ланского в трудные моменты жизни.

Дверь прибывшим открыла Анна. Как всегда, вся в черном, она, однако, закуталась в огромную испанскую шаль алого шелка с длинными полуметровыми кистями. Но, против обыкновения, Анна не улыбалась гостям. Пропустив в квартиру Сергея с Аленой, бесцеремонно оттеснила Катрин на лестничную клетку, к лифту.

– Подожди-ка! На пару слов! – с трудом разыскав под шалью карман на брючках, она достала пачку сигарет и закурила.

– Что случилось? – испугалась Катрин.

– Катрин, – Анна запустила руку в водопад светлых распущенных волос. – Ты что, опять с Орловым поругалась?

– С чего ты взяла? – удивилась Катрин, но потом растерянно кивнула:

– Ну да… поругалась… сегодня ночью… – И продолжила мямлить:

– Представляешь, позвонил заполночь, я уже спала. Нес какую-то чушь.

– Катрин! – Анна не могла сдержать досады на подругу. – Он, конечно, свинья, но ты тоже хороша! Когда-нибудь научишься держать себя в руках? Представляешь, он снял ее где-то на улице!

– Что? – пробормотала Катрин. – Кого снял?

– Твой Орлов приволок какую-то девицу.

– Нет! – Катрин не поверила. – Не может быть!

– К сожалению, может, – отрезала Анна. – Достукалась!

Несколько мгновений Катрин молчала, и лицо ее теряло краски. – За что?.. – наконец прошептала она. – За что он со мной так?

– Катрин! – Анна тряхнула ее за плечо. – Очнись! Какая разница теперь – за что?

К горлу Катрин подступили жгучие слезы, она ощутила себя смешной, несчастной и никому не нужной. Не ответив Анне, ринулась к лифту.

– Куда? – схватила ее за руку Анна.

– Мне лучше уйти. Не хочу быть посмешищем.

– Глупости. Ты роскошно выглядишь. Он забудет об этой девице, как только тебя увидит. Хотя он, по-моему, уже про нее забыл. Она сидит грустная и в полном одиночестве, а Орлов курит на лоджии. По-моему, тебя ждет. Скушно ему, гаду.

– Сил моих больше нет, – заскулила Катрин.

– Кончай ныть. Ну привел и привел. Мало ты от него пакостей видела – в первый раз, что ли? Сигарету хочешь?

Катрин сжала кулаки так, словно Орлов находился рядом, и она могла вот сейчас прямо съездить ему по морде.

– Я сдохнуть хочу, Анька!

– Катрин, какая же ты идиотка. Это удивительно, что он тебя так любит.

Катрин истерически расхохоталась.

– Любит! Любит! – убеждала ее Анна.

– Ну, может, и любит! Но словно ненавидит меня за это! Пошел он к черту с его любовью!

– Пожалуй, тебя можно впускать – по крайней мере, не разревешься. Антон мог бы выставить его вон – только что это изменило бы?

Катрин горестно закатила глаза.

– Ничего, ровным счетом, он бы притащил ее ко мне домой, я думаю…

Анна натянуто рассмеялась: „Пожалуй, у него наглости хватит!“.

Катрин спросила с кислым выражением лица:

– Она красивая? Наверняка блондинка.

– Красивая, – ответила Анна, – и даже очень. И она блондинка, правда, крашеная.

– А ты натуральная? – поинтересовалась Катрин желчно.

– Ну, подруга, вперед, в бой, – с облегчением выдохнула Анна. – Ты готова.

– Я знаю эту прелестную женщину? – вдруг услышали они веселый голос и обернулись. Перед ними стоял Мигель Кортес де Сильва.

Шикарное имя ему досталось от деда. Тот был из тех „испанских детей“, которых спасали от франкистских бригад в годы гражданской войны в Испании. Их везли тысячами далеко на восток и они находили в далекой холодной стране новую родину. Так и остался малыш из Астурии в Москве, и казалось, никто из его семьи не стремился обратно, даже после объявленной Франко амнистии. Лишь спустя много лет его внук, удивив всех, отправился на историческую родину. Однако не прошло и пары лет, и Мигель вернулся в Россию. Когда же на вечеринке, устроенной в честь его приезда Антоном, кто-то из друзей поинтересовались причиной столь скорого возвращения, выражение лица Мигеля стало таким, что остальные уже не приставали к нему с расспросами.

Антон, однако, высказал предположение, весьма правдоподобное: Кортес, самолюбивый и гордый, попросту не смог смириться с необходимостью заново завоевывать место под солнцем. Мигель был экспертом в производстве вина – виноградники Валенсии и Эстремадуры он знал, как свои пять пальцев. И рынок сбыта – Россию. Здесь его высоко ценили в определенных кругах, он успел заработать себе репутацию блестящего сомелье и опытного энолога[6], но в Испании оказался лишь одним из многих. И поэтому Мигель, типичный московский плейбой, предпочел вернуться в Москву, где продолжал жить в свое удовольствие, не обремененный семьей и заботами. Приличные деньги, престижная работа – как специалист по виноделию, он был нарасхват.

– Мигель! Привет, амиго, – грустно улыбнулась Катрин. – Рада тебя видеть. Как Буэнос-Айрес?

– На месте Буэнос-Айрес, что ему сделается, – ответил испанец и поцеловал ее в щеку. – Прекрасно выглядишь, принцесса! А ты, – он повернулся к Анне.

– Какого черта ты куришь? И как ты танцуешь с такой привычкой? Крутишь свои тридцать три фуэте?

– Тридцать два, – ехидно поправила Анна. – Легко! Вот тридцать три было бы проблематично…

– Что вы здесь застряли? Вас там все ждут. Булгаков сообщил, что тебя привез, – Мигель уставился на Катрин, дерзко осматривая ее с головы до ног.

– Проводим рекогносцировку! – сказала Анна. – Поможешь нам?

– Я готов, – Мигель с трудом оторвал взгляд от выреза жемчужного платья. – Что от меня требуется? Орлову по морде съездить? Так это я с радостью.

Катрин безмолвствовала, не в силах объяснять унизительную ситуацию. Но Мигелю и не были нужны ее объяснения.

– Надо проучить этого засранца, – он протянул руку бледной Катрин. – Сеньора, не соблаговолите ли вы быть моей дамой сегодня вечером? – он сделал акцент на слове „моей“. – Позвольте предложить, прелестная, вам руку… Это Гете, между прочим. Мефистофель соблазняет Маргариту.

– Ты б полегче, Мефистофель, – поморщилась Анна.

– А что? – лицо Катрин запылало. – Накормим Орлова его собственным ядом!

Анна понимала – перед нею разворачивается какое-то подозрительное действо, которое по определению не может хорошо закончиться. Господи, во что она ввязывается? Ее милое лицо помрачнело.

– Катрин! Ты же знаешь, чем чреваты подобные сюрпризы! – она старалась остановить подругу и Мигеля, но с таким же успехом можно было попытаться остановить потерявший управление танк. Точнее – два танка.

– Ничего, пускай почувствует на своей шкуре! – у Катрин появилось ощущение, что в нее вселился бес. Бес был юрким, лохматым, с двумя острыми рожками и пятачком вместо носа. Он щурил свинячьи глазки и задорно посмеивался прямо ей в лицо. Его цепкие ладошки щекотали ей нервы.

– Катрин! Подумай о последствиях! – увещевания Анны летели в пустоту.

– Отстань! – та повернулась к Мигелю, с усмешкой слушавшему, как они препираются.

– Ну что? – он взял Катрин за локоть. – Ты готова? Пошли!

– Я готова! – Катрин мстительно улыбнулась.

– Катрин!

Но Катрин не слушала. Правая рука Мигеля обвила ее талию, левая – крепко сжала ее пальцы, и вот в так они предстали перед Ланским и его гостями. Это было эффектное появление.

„Ни дать, ни взять – Ротбарт и Одиллия[7] в третьем акте“ – подумала Анна, которая уныло плелась в арьергарде. Разве что аплодисменты не прозвучали, и па-де-де грозило вступить сразу, без зажигательного испанского танца. Катрин со злорадством отметила, как перекосило лицо Орлова. Она была почти удовлетворена. И даже более того.

Катрин украдкой рассмотрела девушку, которую привел Орлов. Красивая, молодая, ухоженная. Но что-то неуловимое – то ли запах набивших оскомину модных духов, то ли манера держаться, то ли вызывающая одежда – настораживало Катрин. Как оказалось, и Анну тоже. „Я уверена, – шепнула та, улучив момент, – я уверена, она – эскорт!“. „Много ты видела эскортов“, – отмахнулась Катрин. „Много, не много – но приводить подобную публику в дом!“ – Анна в очередной раз с досадой покосилась в сторону насупленного Орлова. Катрин не успела ответить – зазвучало танго Alcoba Azul, и Мигель потянул ее танцевать.

Катрин выучилась танцевать танго – не профессионально, но недурно – на московских вечеринках – милонгах, куда ее таскал Мигель, страстный милонгеро[8]. Вот сейчас она покажет класс – да заодно Орлова поставит на место. Танго – самое подходящее для этого средство.

Больше, чем танец – порыв ветра, обжигающий солнечный свет, биение сердца! Послушная и гибкая, она чутко отзывается на ритм и малейшую пульсацию в руках искусного партнера. Смуглый, с черными как смоль волосами, с хищными чертами лица и небольшим шрамом на виске, Мигель двигается вкрадчиво и чуть небрежно, точно камышовый кот. И женщина, с которой он танцует – словно мышь, он играет с ней цинично и жестоко. Его рука скользит по тонкому шелку ее платья и в тот миг, когда кажется – Катрин вот-вот вырвется из плена – цап! Она оказывается плотно прижатой к телу испанца – так, что между ними не остается ни миллиметра – и тут короткий взгляд – зрачки в зрачки – который не ускользает ни от кого из окружающих, и вгоняет их в краску, словно они заглянули в чужую спальню в неподходящий момент. И Мигель снова плавно выпускает Катрин из жадных объятий, осторожно, будто испытывая свою жертву – успеет ли сбежать? Нет, не успеет. Мягкая лапа кота опускается молниеносно, не оставляя никакой надежды на спасение. И вновь эта непозволительная близость – смущающая и опасная.

– Ты восхитительна сегодня, принцесса! – прошептал Мигель.

– Я старалась… – чуть слышно выдохнула она.

– Все оценили, – еще тише прошептал он и прижался губами к ее открытой шее. Катрин дернуло, как лягушку под током.

– Прекрати немедленно, – прошелестела она чуть слышно.

– Молчи, принцесса, – он стиснул ее еще крепче. – На нас смотрят. Не порть впечатление, – он резко развернул Катрин, словно вкопанный застыв в кебраде[9]. Теперь она могла увидеть, о чем он говорит. Вернее, о ком.

Катрин могла наслаждаться победой. Орлов пристально следил за ними из угла, словно вросший в глубокое кресло, и хранил угрожающее молчание. Так же, исподлобья, он наблюдал за Катрин, когда та, собрав все свое самообладание, с любезной улыбкой здоровалась с Полиной – с блондинкой, которую он привел. Катрин прекрасно держалась – воплощенная принцесса Диана, посещающая голодающих детей Сомали. Достоинство и такт! До сей минуты Орлов не удостоил Катрин ни единым словом – только жег взглядом ее и Мигеля.

Бесстыдный танец завершился, и Катрин, не без облегчения освободившись от жарких рук испанца, гордо прошествовала к столу. Ланской налил ей вина.

– Тебе не кажется, подруга, что ты пережимаешь? – негромко спросил он.

– А тебе не кажется, мне дали чудный повод? – огрызнулась Катрин, делая глоток, и мило улыбнулась Мигелю, который картинно поклонился ей, приглашая на очередной танец.

– Прошу, Катрин, избавь меня от скандала на сегодня, – взмолился Антон.

– Я не собираюсь устраивать скандал, – с усмешкой сказала Катрин. – С чего бы это мне? Я прекрасно провожу время!

Краем глаза она заметила, как Орлов опрокинул в себя рюмку водки. Мигель потянул ее за руку, но в этот момент появилась Анна. „Катрин, умоляю, прекрати, – медленно и четко, словно Катрин плохо слышала, произнесла она, – он совсем пьян и ничего не соображает. Амиго, это и тебя касается. Ну, Катрин, понятно, в бешенстве, но ты-то способен здраво мыслить?“

– Относительно способен, – хмыкнул Мигель. – Не люблю останавливаться на полдороге.

– Ты о чем? – подозрительно глянула на него Анна.

– О танце, – его лицо было совершенно непроницаемо, – о чем же еще?