Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей
— Окаемов, Окаемов… — стонала Ольга Кирилловна. — Дай пистолет, Окаемов!
— Лезет… лезет, ек-макарек, потер руки Окаемов. — Все, Оленька, лезет…
Фроська тоскливо взглянула на Егорку, и в этот момент глаза ее закатились. Лампочка, висевшая у Фроськи под носом блеснула и вдруг — погасла, будто бы разорвалась.
Их… х…х…
Смерть, это ты?
Да, это смерть. Она самая.
Покой, какой покой…
Егорка тоже не сразу понял, что его крысы больше нет. Так он и вылез — с Фроськой на руках, прижимая ее к груди, потому что никто, кроме крысы, не мог сейчас его защитить.
Егорка был уверен, что Фроська — это его ребеночек, а с ребенком на руках Егорку точно никто не тронет, ибо нельзя обижать людей, у которых маленькие дети. Большие люди — тоже люди, они закон знают, ведь он, Егор Иванов, не сделал никому плохого, разве только Наташку обидел, жену свою, потому как ушел от нее незаметно…
Но он же по делу ушел, у него цель была, он хотел свою Родину спасти…
Егорка был как дикобраз: с перепоя он еле-еле двигался, но мертвую Фроську от себя не отпускал, покрепче прижимая ее к груди.
Он был уверен, что Фроська — это его ребенок, он не понимал, что Фроська умерла, он вообще сейчас ничего не понимал.
Увидев Фроську, ее стеклянные глаза и запекшуюся кровь, Ольга Кирилловна стравила, бедная, прямо на сапоги Окаемова.
— Это че за хрень… — Заорал Окаемов, не успев увернуться.
— Ох, Палыч, ох…
Ольга Кирилловна отошла подальше к кирпичной стене, но от этого лучше ей не стало.
Ударом изгаженного сапога Окаемов тут же вышиб Фроську из Егоркиных рук:
— Чисть, сука! Чисть сапоги!..
Окаемов поднял Фроську, размахнулся и так вмазал Фроськой по кирпичной стенке, что она от удара растеклась, как блин по сковородке.
— Чисть блевотину, тварь! Чисть, сука, чтобы блестели!
Егорка окаменел. Он давно не видел милиционера так близко перед собой.
«Убили крыску, — подумал Егорка. — Значит, я следующий…» Бомжи всегда готовы к смерти, — Егорка стоял на коленях, но даже на коленях он сейчас чуть-чуть шатался: столько в нем было водки.
Окаемов еще раз пнул его сапогом:
— Счищай, сука!.. Языком счищай, понял? Языком, говорю! Не то сапогом в морду дам!
Ольга Кирилловна хотела что-то сказать, но рвота била фонтаном. — Откуда в крысах столько крови, а? кровь ручейками ползла со стены на опилки, и под ногами у Ольги Кирилловны появилась целая лужица. От мертвой разорванной Фроськи шел такой запах, что Окаемов сразу вспомнил их ментовскую общагу на Садово-Кудринской в Москве и практикантов из далекого Вьетнама, которые на общественной кухне из вечера в вечер жарили селедку. Запах жареной селедки — это боевое отравляющее вещество! Вьетнамцев били, долго, с внушением, безжалостно, но вьетнамцы все равно жарили селедку, ибо без селедки они не могли.
— Мама дорогая! — завыла Ольга Кирилловна. — Сп… ть бидон, это ж… этож…
Она не могла говорить.
— Отставить бабьи радости, сволочь! — рявкнул Окаемов. — Молча блюй, тихо и благородно. Не позорь органы… внутренние…
Сам Окаемов был родом из Юхнова. Тихий, приятный городок близ Москвы, туда-сюда — одним днем обернешься, но ведь Москва нынче — какая-то другая планета, хорошо, что не все русские живут сейчас в Москве, вот ведь чем надо гордиться!
— Чисть, сволочь… — кричал Окаемов. — А оброс-то, оброс… как мамкина писька, прости Господи…
Егорка схватил песок и быстро, обеими руками, стал вычищать милицейские сапоги.
— Хорошо или ис-шо?.. — спрашивал Егорка, подобострастно заглядывая Окаемову прямо в глаза. — Я ведь и исшо могу, товарищ капитан, мне незападло…
На Егорку смотрел человек, не знавший жалости.
Весной, в апреле, Окаемов потерял мать. «Бабушка» (маму последние лет двадцать он звал «бабушкой», было ей почти 88) долго болела, не выходила из своей комнаты, ноги уже были не ноги.
Срок пришел, последний срок: мама устала от болезней.
Жить устала, вот что…
Она тихо сидела — с утра до вечера — в большом уютном кресле у торшера, смотрела телевизор, хотя уже почти ничего не видела…
Место на кладбище (Окаемов подключил разное начальство, но время теперь такое, что все решали только деньги, а Окаемов был жадноват, копил на старость: кто знает, что его ждет там, впереди), — могилу бабушке назначили черте где: Тушино, у Кольцевой.
Радуйся, говорят, Окаемов, что не Звенигород; когда Иван Данилович Шухов, начальник их управления потерял старшего брата, ему (при его-то связях!) предложили только Звенигород. Там вокруг города леса, и их постепенно, упрямо вырубали под кладбища…
Окаемов поехал в Тушино. То, что он увидел на кладбище, это был не шок… нет, больше, чем шок, потому как шок проходит рано или поздно, а здесь — память на всю жизнь.
Каждая могила как помойка. Пустые консервные банки, бутылки, везде кучи строительного мусора, рядом, похоже, стройка была, отвалы — далеко, да и дорого, поэтому весь мусор со стройки сваливали прямо здесь, на кладбище, между могил.
Место глухое, что ж не воспользоваться, — верно?
Какой народ — такие и погосты.
Разве в Европе такие кладбища?
А в Азии?..
Только в России, между прочим, на кладбищах идут перестрелки и взрываются бомбу. Кого-то сразу здесь же закапывают, в свежие могилы.
Сыщи потом труп…
Маму Окаемов кремировал. Сам забрал ее прах, подделал документы и похоронил маму у дома, на их семейной дачке, под Загорском.
Здесь ее могилку никто не изгадит, не замусорит, здесь ей точно будет лучше, здесь ее не обидят…
В России людей могут обидеть даже после смерти, в России и мертвых надо защищать как живых…
— А, бля… твари, твари! — завопил вдруг Егорка и зубами, как овчарка, вцепился Окаемову в голень. Его зубы хрустнули, но остались целы, хотя штаны Окаемову он точно прокусил.
Главную правду русского человека всегда сообщают только матом.
— Получи, зажученный, получи, — орал Егорка, кромсая милицейские штаны, — за все, лягаш, получи!.. Убей меня, убей… я ж тебя, изверг, все равно не боюсь!
Онемев от дерзости, Окаемов занес было руку, чтобы разбить Егорке череп, но Егорка вскочил и рванул на себе нестиранную майку:
— Остопиз… ли, твари! Не сберегся я от людей! Стреляй в меня, лягаш, стреляй! Прямо сча стреляй, потому как я вас всех ненавижу!
Он ползал по песку, хватал Окаемова за ноги и что-то кричал.
Странно, но Окаемову вдруг стало его жаль.
— Стреляй, стреляй, блядонос!.. — орал Егорка. — Я ж и так дохнутый, мне че вас бояться, если я жить не хочу?!
Окаемов усмехнулся:
— В Бутырку спровадим, и будешь там немножко не живой!
На днях аркадий Мурашов, новый милицейский начальник, проводил в главке совещание. И раз пять, наверное, повторил, что в России сейчас другое время, поэтому милиции надо заботиться о своем народе.
Интересно, — а он сам пробовал любить этот народ?
Окаемов знал: сейчас Егорку свезут в Бутырский замок. В других СИЗО плохо с камерами, с местами, а в Бутырке недавно был ремонт, и тюрьму — расширили.
Из тех, кто оказался в Бутырке. Никто, ни один человек, не вышел в этом году на свободу. Такое ощущение, что Бутырка просто пожирает, как Минотавр, людей, оказавшихся в ее лабиринтах.
Судьи, особенно в судах первой инстанции, так бояться прокуроров и следователей, что оправдательных приговоров практически нет. В самые страшные сталинские годы было — в среднем — 12–13 % оправдательных приговоров по году. Сейчас, в 92-м, — 0,4 %; об этом, кстати, Мурашов тоже говорил. Он — демократ, и такая статистика его удручает.
Может быть, завтра что-нибудь изменится?[7]
— Иди… — и Окаемов пнул Егорку сапогом.
Пнуть — пнул, но уже не больно.
— Вставай, падаль…
Егорка вскочил, но снова упал: подкосились ноги.
— Лучше стало, — радостно сообщила Ольга Кирилловна, вытирая рот.
— Лихо тебя прорвало, коллега… Обвал в горах.
— Отметить бы, Палыч… — напомнила она.
Окаемов не ответил. Он схватил Егорку за шиворот и потащил его на улицу.
Егорка не сопротивлялся: воли уже не видать, но кому нужна такая воля, если людей обижают на каждом шагу?
47
— Так вот… — чмокнул Гайдар. Чмокал он губами, но казалось, что у него говорящие щеки. — Я предлагал Борису Николаевичу: назначайте премьером кого угодно, но с условием — этот «кто-то» сразу, с ходу начинает реформы. Поэтому когда Борис Николаевич выбрал меня, когда пошли разговоры (почему-то я их не испугался), что именно Гайдар должен взять на себя всю ответственность за хозяйство страны… — слушайте, тогда, в 91-м, это не воспринималось э… э… как подвиг или как… представление к ордену!
Караулов видел: Гайдар уверен в себе, это подкупает, ему нельзя не верить…
— В сентябре прошлого года, Андрей Викторович, инфляция подходит к критической отметке. По расчетам центра конъюктуры — 29 %, по Госкомстату — 26 %. В любом случае — это предельно близко к экстремально высоким значениям. Явная, Андрей Викторович, тенденция к катастрофе.
Почему академик медицины Святослав Федоров, рыночник до мозга костей, в тот момент, когда Борис Николаевич предложил ему пост премьера, согласился, но… не сразу и как-то через губу? — «Меня убьют, меня убьют», — повторял Федоров. Другие кандидаты, Полторанин и Рыжов, отказались сразу, без раздумий, хотя Полторанин сейчас критикует меня на каждом заседании правительства…
Вдруг — что-то произошло и Гайдар остановился.
— Передохнем, господа. Буквально минуту.
— Стоп! — приказал Караулов.
В комнате стало тихо.
Гайдар повернулся к пресс-секретарю.
— Как я говорю?
Он полез за платком.
— Как всегда, как всегда… — успокоила пресс-секретарь.
— Мне не надо как всегда! — обиделся Гайдар. — У нас не рядовая передача, все будут смотреть…
Воспользовавшись паузой, Наташа, жена Караулова, принесла Гайдару стакан воды.
— Спасибо, — улыбнулся он. — Большое спасибо…
Караулов встал, снял петличку с микрофоном и прошелся по комнате.
— Егор Тимурович, надо побольше ярких фраз. Типа: «русские после первой не женятся…» Или — «пьяная женщина — легкая добыча, но тяжелая ноша…» — Я шучу, разумеется, но поймите: телевидение — это грубое искусство, здесь грязь становится еще грязнее и лезет вперед. Надо побольше конкретики! И цифр. Сделано то-то и то-то, успех не везде, чаще у нас полная жопа… про жопу, к стати, не бойтесь, вы ведь трагическая фигура… — вот и давайте!..
— Поехали, — согласился Гайдар.
— «Он сказал — пое-е-хали, и взмахну-ул рукой» — пропел Караулов. — Парни, работаем!
Гайдар закинул голову назад, пытаясь вспомнить, где его оборвали. Он заговорил быстро, без разбега, нервно набирая темп, и его губы напоминали щупальца медузы: он грубо, с шумом всасывал воздух и так же с шумом выдыхал его вместе со словами:
— …и я понимал, понимал, Андрей Викторович, мне придется отвечать перед обществом, потому что, спасая страну от паники, правительство наобещало несоизмеримо больше, чем могло бы выполнить!
— А зачем было обещать? — спросил было Караулов, но Гайдар увлекся и не услышал вопрос:
— …Нам удалось убрать ряд глубочайших структурных диспропорций! И да много что… удалось, хотя, вот добавлю сейчас самоиронии, Андрей Викторович… я плохо понимаю, на самом деле, что же в итоге у нас получилось… Вот… честно говорю.
— В каком смысле?
— В прямом.
— То есть у нас теперь… ни социализма (тот же госзаказ), ни рынка…
— Э… э… немного социализма осталось, конечно, — улыбнулся Гайдар, — немного рынка — появилось. Гибрид какой-то… Ну да, что-то вроде этого…
— Так вы уже год у власти… — напомнил Караулов.
— Это много или мало, Андрей Викторович? За свое кресло, говорю же вам, я совершенно не держусь…
— При чем тут «кресло»? Когда второй человек в государстве, подводя итоги собственной работы за год, не знает… что сказать?
— «Второй человек в государстве» — это сильно сказано, — возразил Гайдар. — Но я согласен, конечно, мою работу не оправдывает тот факт, что наше правительство в 92-м не имело еще той силы, как думали многие.
Если ты не можешь снять главу какой-нибудь городской администрации, хотя твердо знаешь, что он — враг твоих реформ… — да, становится очень обидно, конечно. Тот же Лужков…
— Что Лужков?
— Гадит.
— Исподтишка?!
— И публично тоже…
На самом деле Караулову было очень приятно, конечно, что камеры стоят не в кабинете Гайдара, а здесь, в его квартире на Делегатской. В большой железной клетке, накрытой тряпкой, сидел Борька — его любимый кенар. Во время съемок Борька никогда не выступал, ценил, наверное, человеческий труд. А тут вдруг заверещал — как ужаленный.
Может быть, Борька тоже не любил Лужкова?
— Выходит, в Кремле — свое правительство, в столице — свое, — усмехнулся Караулов. — И два премьера?
— Надеюсь, что нет, Андрей Викторович, Боливар не выдержит двоих! Но Лужков, который ужасно гордится, что Москва всячески поддерживает оборонный комплекс, и отрицает свободу экономики, ссылаясь на жесткую связанность ведущих отраслей российской промышленности… — ну что же, Юрий Михайлович: кесарю — кесарево, а Богу — Богово, как говорится. Замечено давно.
Борька то ли пел, то ли издевался над Гайдаром, — кто его разберет?
— В нашей скрупулезной работе по созданию в России экономики с человеческим лицом, — продолжал Егор Тимурович, — Лужков отрицает уже тот факт, что выход из СССР республик с легкой промышленностью не оказался для России большой проблемой. Хасбулатов кричит: реформы Гайдара в громадной степени обогатили 8-10 % населения; эти люди получили государственную собственность на сумму в 300 миллиардов долларов. — Я спрашиваю: что здесь плохого? Если каждый 15-й гражданин России в скором времени станет миллионером, разве это плохо?
— Хорошо, «Норильский никель»…
— И что?
— Там, за Полярным кругом.
— Понимаю. И что?
— Платина, золото, драгметаллы…
— Ну-ну…
— Тоже в частные руки?
Кенар Борька вдруг радостно завелся в руладе, а Гайдар искренне, даже как-то по-детски, удивился:
— Почему же нет? Объясните!
Никогда прежде Гайдар не снимался под пение птичек.
— Чистая прибыль около миллиарда долларов в год. Это что за руки счастливые? Чьи?
— Все через аукцион, Андрей Викторович. Аукцион покажет.
— Да?
— Да.
— Вы уверены, что Владимир Долгих выиграет аукцион?
— Шутите?
— Не шучу, Егор Тимурович! Дважды Герой Социалистического Труда Владимир Иванович Долгих не может приобрести родной «Норникель», хотя он когда-то его создавал. Строил-строил, потом секретарем ЦК стал (в ЦК, кстати, неплохие зарплаты были). А не заработал! Не хватит на «Норникель» его кошелька! Но без Долгих, и таких, как Долгих, «Норникель», Егор Тимурович, умрет. Из 300 миллиардов, о которых сказал Хасбулатов… вы его цитировали… половина активов уже умерщвлена новыми хозяевами, обобравшими свои заводы до нитки… Приватизация в стране, где такое количество криминала и столько разных народов (у каждого народа — собственный криминал, который считает себя главным в государстве), это… странно, Егор Тимурович!
— А вы… что же, Андрей Викторович, думаете, в Европе мало криминала?
— То есть смысл реформы, — уточнил Караулов, — заменить государство на любого частника — например, господина Бендукидзе, нынешнего владельца еще одного гиганта, «Уралмаша». — Каха Автандилович Бендукидзе торговал всю свою жизнь цветами на рынке в Кутаиси. В этом году переехал из Кутаиси сначала в Москву, потом в Екатеринбург и стал — вдруг — машиностроителем.
Цветы — ваучеры — «Уралмаша». Осталось, Егор Тимурович, всего-ничего: подождать, пока Каха Автандилович разберется в среднем машиностроении…
— Ну…
— Или мой товарищ по ГИТИСу Саша Паникин, — продолжил Караулов. — Добрый и заботливый парень, но вот беда: учиться Сашке было некогда. Он сутками торчал в переходе на Пушкинской, где продавал — с рук — «мышек-норушек».
Знаете, «мышки» такие… прыгают на резиночках. Вверх-вниз, вверх-вниз…
— Принципиальная ошибка, — воскликнул, улыбаясь, Гайдар. — В истории с «Уралмашем» важны те доллары… живые доллары… которые Каха Автандилович готов вложить в «Уралмаш». Смысл реформ предельно ясен: даешь свободу! А свобода, я согласен, выкидывает на поверхность самых разных людей. В том числе и подозрительных, с рынка в Кутаиси, это я не отрицаю…
— Или Азарий Лапидус. Строитель.
Гайдар внимательно смотрел на Караулова:
— Кто?
— Лапидус. Или — Лапедеус… не помню точно.
— А это кто, Андрей Викторович?
— Так вам лучше знать… — воскликнул Караулов. — Правительство России, то есть вы… вы, Егор Тимурович, поручили Азарию Лапидусу реставрацию Большого театра России.
Прежде Лапидус строил коровники под Костромой. А тут выиграл конкурс: Большой театр.
Почему же не схватить? Полтора миллиарда госзаказ!
— То есть, через конкурс, официально, — согласился Караулов. — Еще как официально! У них — самая дешевая смета калька с коровников, так они вам какую угодно смету нарисуют, лишь бы заказ схватить!
Не боитесь, Егор Тимурович, что квадрига Клодта еб… ляжет прямо в фонтана Театральной площади? Под топором Лапидуса? А?..
Гайдар замялся:
— На самом деле, Андрей Викторович, жизнь гораздо более стереоскопична, чем мы думаем. И я не могу не сказать сейчас несколько слов о президенте Российской Федерации. В 91-м Егор Гайдар был, извините меня, мало кому интересен. За все отвечал Президент…
— А вы не боитесь, — взорвался Караулов, — что лапидусы сейчас вырвутся вперед и потащат за собой все общество? И мы все, хотим мы того или не хотим, будем жить только их головой? Но эти люди всегда хотят больше, чем могут съесть, у них аппетит…
— Не боюсь, Андрей Викторович! Знаете почему? Потому что рынок в России уже был. До одна тысяча… семнадцатого года. Это при рынке Чайковский писал «Пиковую даму», Мусоргский — «Бориса Годунова», а Лев Толстой — роман «Воскресение», мою любимую книгу…
Рынок не отрицает мораль!
— То есть ваша линия — пробираться между? — уточнил Караулов.
— Да. Именно так, господин ведущий. С реформами связан огромный социальный риск…
— Остановимся, — вдруг прервал его Караулов. — Стоп. Оператор Володя удивленно скинул наушники.
— Стоп, стоп! — повторил Караулов. — Здесь я хозяин.
— Что… что вы себе позволяете?.. — прошептала девушка пресс-секретарь, испуганно оглянувшись на Гайдара.
Караулов встал.
— Дорогой, многоуважаемый Егор Тимурович…
Он понял, что передачу — уже не спасти и ближайший понедельник будет нечем закрыть, а это катастрофа. Не было случая, чтобы Караулов сорвал эфир. А тут эфир срывает премьер-министр — ничего себе!
— …Цель разговора, Егор Тимурович… — осторожно начал Караулов, — показать всем советским зрителям Гайдара-человека. Реформатор как жертва времени. Тяжелых обстоятельств в России. Нам не нужен и не интересен Егор Гайдар, реагирующий на все через губу. Я спрашиваю вас о судьбе «Норильского никеля»…
— Егор Тимурович никому ничем не обязан, — отрезал Караулов. — А ты, милая, сиди и помалкивай.
— Говорите, говорите, Андрей Викторович… — вздохнул Гайдар. — Я слушаю. Надо послушать, друзья.
— Мы рассуждаем о Норильске, где живут 300 тысяч человек. В ответ слышу…
— Давайте переснимем! Друзья, Андрей Викторович абсолютно прав: я действительно увлекся теософией реформ. А людям важно, сколько завтра будет стоить хлеб.
— Вы знаете… сколько будет стоить хлеб? — удивилась пресс-секретарь. — Эфир через три дня, — так?..
— Бегущую строку дадим! — хмыкнул Караулов. Вся эта комедия его раздражала.
— Господа, я действительно не знаю, как быстро дорожают сейчас хлебобулочные изделия, но… — Гайдар примиряющее улыбнулся, — но… продолжаем, коллеги!..
— Новую пару, — приказал Караулов. — Быстро!..
Олеся, режиссер монтажа, принесла кассеты.
— Накинь на Борьку тряпку, — попросил Караулов. — А то он опять что-то скажет…
— Дадите — накину, — вздохнула Олеся.
Гайдар вопросительно смотрел на Караулова:
— Работаем?
— Итак, «Норильский никель»! Прошу вас, Егор Тимурович!
Собираясь с мыслями, Гайдар даже чуть запрокинул голову.
«Благородная тишина, в ней есть что-то молитвенное…» — Караулов обожал, когда люди готовятся к съемкам, и всегда в такие минуты вспоминал Ремарка.
— Но я, Андрей Викторович, если позволите, все же доскажу сейчас про 91-й, — извинился Гайдар. — Хочу напомнить: мы тогда были в безнадежной позиции. Ну вот… э-э… как в шахматах, аналогия… интеллектуально вполне состоятельная: вы можете обострить игру, пожертвовать ферзя, гарантированного места нет, зато есть шанс уйти от неминуемого поражения!..
Мы… — он старательно подбирал слова, — … мы дружно, всей командой, говорили Президенту: Борис Николаевич, ситуация трудная, но решение есть. За него придется серьезно заплатить, но в результате…
— А что в результате? — завелся Караулов. — Что, Егор Тимурович?! Девочка Катя мечтала не о принце, а о придурке и, выйдя замуж, не получила моральную травму — в отличие от своих подруг…
Гайдар остановился.
— А при чем тут Катя?
— Сейчас отвечу, — извинился Караулов. — Я хочу задать вам вопрос.
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Вы русские народные сказки давно перечитывали?
— Хо! Младшему уже не читал, Андрей Викторович! Значит, давно.
— Вы обратили внимание…
— …старшему читал!..
— …что в русских народных сказках никто не работает?
— Общеизвестный факт, Андрей Викторович, — оживился Гайдар, — неоднократно упоминавшийся исследователями российской истории.
— Тогда на что вы надеялись, начиная реформы? Или правы те оппоненты Гайдара, кто пишет, что Гайдар совершенно не знает Россию?
Странно, но Гайдару показалось, что разговор — налаживается.
— О своей стране, Андрей Викторович, я сужу не по народным сказкам и поэтому утверждаю: у нас в стране огромное количество высококвалифицированных людей. Через 5–7 лет мы станем одной из самых индустриальных держав мира! Мы обязательно догоним и перегоним Америку, хотя бы по ракетам, только если у Никиты Сергеевича это был мотив… почти сказочный, то мы — прагматики. И я очень хочу чтобы каждый чиновник строго знал бы сейчас свое место: только так, уважаемый ведущий, мы избежим жесткой коррупции, которая разъедает сегодня наших соседей — например, Украину…
Караулов понял, передачу не спасти. Попцов обожает Гайдара, а цензуру на РТР отменили только на словах.
— А о том, как господин Владимир Шумейко, ваш коллега, у себя на даче мебель жег подаренную… вы уже слышали, — да?
Читать бесплатно другие книги:
