Однажды в СССР Негатин Игорь

Высокий крепкий старик в потёртом костюме с двумя рядами орденских планок и ромбиком о высшем образовании выловил его в толпе абитуриентов, когда он, расстроенный, шёл забирать документы из приёмной комиссии. Утром на улице перед факультетом вывесили списки поступивших. Своей фамилии он там не нашёл, что было закономерно, ведь он недобрал один балл до проходного. Нашёл его старик просто, но эффективно – он стоял перед дверью приёмной комиссии и каждые десять-пятнадцать секунд громко выкрикивал: «Абитуриент Романов!», нимало не смущаясь удивлённых взглядов. Ромка, который был ещё и Романов, не сразу поверил, что разыскивают его, но на всякий случай робко отозвался, поравнявшись со стариком:

– Я – Романов, если что.

– Ух, наконец-то! – молвил необычный старик. – Полчаса надрываюсь, – потом цепко оглядел его с головы до ног и, видимо удовлетворённый, уточнил: – Романов Роман Александрович. Кандидат в мастера спорта по боксу, первый разряд по плаванию. Всё верно?

– Да. А откуда вы знаете?

– Так в личном деле прочёл. Я старший преподаватель экономического факультета по физкультуре и спорту Шукленков Николай Николаевич. Нам нужны спортсмены. Спартакиада МГУ на носу. У тебя же ещё и золотая медаль?

– Да. Но мне балла не хватило.

– Да знаю я. Сейчас пойдём к декану. Он мой друг. Тоже фронтовик. В спорте разбирается. Будем решать. Ты стой молча и только отвечай на вопросы, если будут. Понял? – и, не дожидаясь ответа, он взял Ромку за руку и буквально потащил за собой.

Они разрезали толпу, как ледокол со шлюпкой на прицепе, и наконец достигли высокой двустворчатой двери с важной табличкой, прочесть которую Ромка не успел. Дальше всё было как во сне. Старик без стука распахнул дверь, и ничего сверхъестественного не произошло – они оказались в большой приёмной, где из-за стола в панике вскочила молодая секретарша и с криком «Туда нельзя!» кинулась наперерез. Но ледокол, не отпуская шлюпку, успел проскочить приёмную наискосок и так же уверенно распахнул ещё более устрашающую дверь – дубовую и очень тяжёлую на вид.

Будучи втянут мощным водоворотом, Ромка неожиданно для себя оказался один на один перед длинным столом, покрытым благородным зелёным сукном. Шукленков в последний момент использовал хоккейный приём, уйдя с траектории движения и пропустив его вперёд. С обеих сторон стола сидели очень разные люди, которых объединяло серьёзное выражение лиц. Во главе же будто возвышалась над всеми монументальная фигура, очень благообразная и значительная – сразу видно, профессор. Это была приёмная комиссия экономического факультета в полном составе, с председателем, а именно деканом факультета, во главе.

Стремительно ворвавшийся ледокол прервал какое-то, очевидно важное, обсуждение, но, хитро выпустив на авансцену шлюпку, направил всё внимание и удивлённые взгляды на неё. На какое-то время повисла тишина. Все ждали. И Ромка с ужасом решил, что все ждут чего-то от него. Про ледокол за спиной он на мгновение забыл и судорожно пытался сообразить, зачем он здесь и что следует делать. Но тут наконец, выдержав театральную паузу, сзади раздался залп из главного калибра – скрипучий голос громко и неожиданно сварливо прокаркал:

– Вот, полюбуйтесь, мальчик из Пензы. Золотой медалист и отличный спортсмен. Не принимаем – балла, дескать, не хватило. А я специально поинтересовался – на математике все пять обязательных заданий решил, а шестое, дополнительное, начал, но не успел закончить. И в итоге четвёрка! А глядишь, уже был бы у меня в сборной! А за сочинение четвёрка – видите ли, тему не раскрыл. А ошибок-то и нету! По географии и истории – пятёрки! И что? Обратно в Пензу поедет? А кто выступать будет? Как нам с мехматом бороться, если у них шестьсот человек на курсе, а у нас двести? А на журфаке – одни мастера спорта! Как, я вас спрашиваю?

Оказалось, что старик не так-то прост, как выглядел. Он совсем не тушевался перед благородным собранием. Наоборот, некоторые члены комиссии как будто поникли под его напором.

– И что вы предлагаете, Николай Николаевич? Списки уже утверждены. Регламент мы нарушить не можем, – это сам декан.

– Виктор Никитич, давайте на вечернее возьмём. Годик поучится. Будет за факультет, да что там – за весь МГУ выступать. И если докажет своей учёбой, что достоин, мы его на дневное переведём!

Повисла неловкая пауза. Практически все места на вечернем были уже распределены. О том, что вечернее – это верный трамплин на дневное, знали только посвящённые. Посвящёнными оказывались лишь очень влиятельные люди. Вот за эти-то места и шла сейчас борьба на заседании приёмной комиссии. Николай Николаевич был большой стратег и великолепный тактик. Он знал, когда, где и как нужно появиться. Недаром исключительно его заслугой было то, что сборная экономического факультета, несмотря на его малочисленность, неизменно находилась в призёрах, а нередко и выигрывала спартакиаду МГУ, что, в свою очередь, серьёзно повышало статус факультета во внутриуниверситетской жизни.

Дело в том, что МГУ, как и любой большой организм, совершенно по-разному воспринимается со стороны и изнутри. Извне кажется, что это холодный и бездушный храм науки, призванный ковать научные кадры и обеспечивать ими народное хозяйство великой страны. А на самом деле внутри этого колосса кипят очень живые и интересные процессы. Учёба – главный, но не единственный аспект жизни большого коллектива. Клетками этого организма являются студенты и преподаватели. Но преподаватели – тоже бывшие студенты. И все они вступают между собой во всевозможные отношения – официальные и не только. Так, добрая половина членов приёмной комиссии когда-то сдавали Шукленкову зачёты. Николай Николаевич уже четверть века занимался укреплением тела и духа будущих экономистов. И, например, вот этот важный молодой доцент, второй справа, вовсе не забыл, как умолял неумолимого Шуклю зачесть ему конвульсивные извивания на перекладине как подтягивания. А вот та и сейчас красивая и подтянутая женщина-профессор имела когда-то, будучи студенткой, головокружительный роман с преподавателем физкультуры в летнем университетском лагере «Буревестник». И страстно мечтала выйти за него замуж, хоть он ей и в отцы годился. К счастью, не срослось. У него были лишь две страсти в жизни – спорт и экономический факультет. Им он отдавался без остатка, так и прожив жизнь бобылём. Зато у неё сейчас две дочки красавицы и муж – ответственный сотрудник министерства тяжёлой промышленности. Но разве можно забыть или предать юность? Тем более что старшенькая совсем не похожа на мужа.

А вот сам декан – профессор и заслуженный деятель науки РСФСР. Его перу принадлежат более двадцати книг, а его студенты стоят у руля советской экономики. Он прошёл всю войну, начиная с финской. Ордена с медалями надевает только на Девятое мая – тяжесть ужасная, весь костюм оттянули. Но он и сейчас верит, что не выжил бы тогда, в сороковом, не перенёс бы дикий мороз и белый ужас под скупым, но выверенным огнём финских кукушек, не донёс бы то, спасшее жизни многих однополчан, донесение, если бы не был чемпионом Ленинграда по лыжным гонкам. Ему очень импонирует этот смышлёный провинциальный мальчик с чистыми глазами, и он класть хотел с прибором на подготовленную секретарём выкладку с распределением мест исходя из неофициальных пожеланий высокопоставленных чиновников. У Николая Николаевича, который всю войну прошёл в пехоте и выжил, несмотря на свой высокий рост, совести больше, чем у тех чинуш, вместе взятых.

– А какой вид спорта? – пророкотал его тяжёлый бас, теперь уже обращаясь к мальчишке.

– Плавание и бокс.

– Что-то не похож ты на боксёра. Больно худенький да бледненький, – лукаво подначил декан.

Ромка растерялся и неожиданно для самого себя брякнул:

– Вот у меня нос два раза сломан, – указывая на кривой шнобель. Ему даже в голову не пришло достать лежащую в папке кандидатскую книжку.

– А-ха-ха-ха! – развеселился профессор. – За одного битого двух небитых дают.

Вслед за шефом заулыбались и члены комиссии.

– Ну, что думаете, Эльвира Георгиевна? – отсмеявшись и посерьёзнев, обратился декан к самой старшей и, видимо, самой авторитетной здесь после него женщине-профессору.

Она, величественная аристократка, похожая на Фаину Раневскую, всё это время внимательно смотрела на Романа, не улыбаясь, даже когда другие смеялись, но и без недовольства, как, например, сидящая сбоку от декана секретарь приёмной комиссии. По тому, как напрягся Шукленков, Ромка понял, что именно сейчас решается его участь.

– Ну что ж, Виктор Никитич, я думаю, нужно дать мальчику шанс. Очень не хотелось бы сломать обещающую судьбу на взлёте. Бокс и золотая медаль – довольно редкое сочетание. Не находите? – словно обращаясь ко всем в комнате, закончила она.

Тут взвилась до того молчавшая секретарь, в чьи функции входили чисто процедурные вопросы:

– Никак не можем! У него же московской прописки нет! И, Виктор Никитич… – она, привстав, наклонилась к уху шефа и что-то горячо зашептала.

Не дослушав, тот рявкнул:

– Здесь я решаю, кого брать, а не замминистра! А ты вот что – за два дня должен на работу устроиться с лимитной пропиской. Сумеешь? – так же быстро остыв, как и воспламенился, обратился он уже к Ромке.

– Конечно сумеет! – быстро ответил за него Шукленков и, снова схватив за руку, потащил прочь из комнаты так же стремительно, как до этого втащил в неё.

– Спасибо! – извернувшись уже в дверях, успел крикнуть Ромка, обращаясь как бы ко всем, но глазами встретившись с божественной женщиной. Оказалось, что её глаза умеют смеяться и быть очень тёплыми. А ещё они были совсем молодыми…

Прошёл лишь месяц – а кажется, что целая жизнь. И он уже не был так уверен, что ему всё по плечу и он горы свернёт. Учёба представляла собой совсем не то, что рисовалось в мечтах. Работа была нервной и изматывающей. О тренировках пока и речи не шло, а скоро первенство МГУ по боксу. Людмила начинала напрягать своей ненасытностью в постели, поговорить же с ней было решительно не о чем. Она ничего не читала и ничем не интересовалась, кроме сугубо бытовых и меркантильных вещей. Он очень скучал по дому. Не хватало материнского тепла. Домашнего уюта и своей крохотной, но такой родной комнатки, где он мог спрятаться от всех жизненных невзгод.

Хлюпало под ногами, и почти хлюпало в носу. Что с ним? Не он ли заставил уважать себя самую отъявленную шпану района? Не он ли видел себя в мечтах героем романов Джека Лондона и Вадима Кожевникова? Блестящим дипломатом и бойцом невидимого фронта одновременно. Но как может его сегодняшнее положение привести к этой цели? Да и реальна ли она? Он ни с кем не делился своими мечтами, кроме Женьки – единственного друга, но тот остался в Пензе и находится в похожем положении – не поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, вернулся домой и устроился работать в морг. Бр-р-р. Чтобы себя испытать. Письма идут долго. Телефона у Женьки дома нет. Он пару раз звонил ему по межгороду на работу, и один раз его даже позвали, но много ли скажешь по телефону, сквозь треск и помехи на линии. А поделиться и услышать слова поддержки и совета хочется когда плохо, а не когда и сам знаешь, что делать.

Что-то он запутался. Может, и правы были одноклассники, что остались дома и поступили кто в политех, кто в пединститут, а большинство – в техникумы, в том числе и советской торговли. Помнится, он смеялся над таким мещанским, как ему казалось, выбором. А сейчас сам торгаш. И что, приблизился он к своей мечте? Да и в чём конкретно она заключается? Тогда всё было очевидно. Поступит в МИМО на специальность «международные экономические отношения». Закончит на отлично. Поедет на ответственную работу за границу, где будет твёрдо отстаивать экономические интересы первого в мире государства рабочих и крестьян. Перехитрит алчных буржуев, зарекомендует себя. Его заметят, он будет подниматься по карьерной лестнице и дорастёт наконец до самого верха. А вот тут-то и произойдёт самое главное. Наверху, найдя единомышленников и используя власть как рычаг, они подточат систему изнутри и свергнут наконец это престарелое Политбюро, предавшее идеалы революции, и исправят все ошибки – вернут стране подлинные «свободу, равенство и братство»! А на меньшее он не согласен!

Был не согласен. А сейчас? Все вокруг имеют конкретные планы в жизни и как-то претворяют их в меру сил и способностей, а он даже поделиться своими не может – засмеют. Реальность – то, что ему за воротник капает дождь, он хочет есть и спать. А жрать у него нечего. Значит, надо идти к Людмиле. Она, конечно, покормит, но и останется у него, как пить дать. А рано утром – на работу, и опять двенадцать часов однообразной рутины, действительно, за какие-то несерьёзные сорок рублей в месяц, на которые не то что прожить, пропитаться невозможно. А Олег чуть ли не каждый день по столько зарабатывает и имеет совершенно чёткую и реальную установку в жизни, которая вызывает восхищение у той же Людмилы, да у всех вокруг. И он постоянно зовёт его с собой, говорит, что в этом нет ничего сложного, он всё покажет и расскажет, и Ромка сможет точно так же зарабатывать в те выходные между сменами, которые сейчас он проводит в читалке, конспектируя труды классиков или ломая голову над дифференциалами, что никак не приближает его к мечте и вряд ли вообще пригодится в реальной жизни.

Сначала его потрясли рассказы Олега про то, чем он занимается. Ромка был бесконечно далёк от этой сферы человеческих отношений. Ему казалось, что деятельность Олега, очевидно, незаконна и постыдна, хотя он не мог объяснить, чем именно. Деньги вообще представлялись ему рудиментом капиталистической эпохи, которые должны постепенно исчезнуть, по мере продвижения по пути строительства общества развитого социализма. Да и Маркс об этом пишет со всей определённостью. Он назубок знал все функции денег! И в теоретическом споре неизменно клал Олега на лопатки. Но тот лишь посмеивался и продолжал гнуть свою линию, что на самом деле деньги в этом мире решают всё. Свои аргументы «против» Ромка додумывал, уже взбегая по лестнице на пятый этаж, с удивлением отметив, что у него появилась одышка. Да, он далеко не в лучшей своей спортивной форме.

Олег был дома. Он лежал на кровати в обуви, закинув ноги на металлическую спинку, и радостно приветствовал друга:

– Привет! Опять грыз гранит науки?

Ромка тоже был рад его видеть – всё-таки Олег был самым близким для него человеком в Москве. Хоть они и расходились во взглядах на жизнь, но при этом Олег был мягким и душевным товарищем, немного суетливым, но открытым и искренним. Несмотря на большую цепкость в жизни, он внутренне признавал негласное лидерство Романа в их тандеме. На самом деле это удивительное качество чувствовали все окружающие. Не только девчонки, но даже взрослые мясники на работе относились к Ромке с непонятным для них самих уважением. Будучи вдвое моложе, он как-то естественно устанавливал дистанцию в отношениях. Первоначальные попытки посылать его за водкой и другие проявления «дедовщины» наталкивались на вежливый, но твёрдый отказ, что не вызывало желания их повторять. При этом он выполнял всю, в том числе и грязную работу, которая обычно достаётся новичкам: убирался в подсобке, мыл «тупички» – большие тяжёлые топоры для разрубки туш и многочисленные ножи. Но делал это с неуловимым чувством собственного достоинства, как бы подчёркивая, что сам считает это необходимым и правильным, а не потому что его заставили.

– Привет! У нас есть что-нибудь пожрать?

– А чё, ты не хочешь к девчонкам сходить? Они там наготовили и сидят киряют. Я заглядывал, но они не позвали. Но тебя-то Людка накормит. Прикинь, рижский бальзам пьют. Пятнашку на чёрном рынке стоит!

– Слушай, не хочу. Она же потом «на хвоста сядет». А я спать хочу «как из ружья», и утром на работу. Она-то смену сдала.

– Во даёшь! Если бы мне Люсьен дала, я бы и про работу, и про всё на свете забыл! Такие сиськи!

– Выражайся поаккуратнее. Короче, хавчик есть?

Олег молча полез под кровать и достал банку болгарских консервов «Голубцы в томатном соусе».

– Хлеба нет. Хочешь, сгоняю в сорок шестую?

– Нет. Спасибо. Отлично! А ты сам-то ел?

– Я в ресторане «Спорт» поужинал. Как человек. И на такси домой приехал!

Это по-детски наивное хвастовство развеселило Романа:

– Человек! Ну да, куда уж нам, простым смертным, до тебя? Люди – только те, кто в ресторане рассиживает и на такси разъезжает. То есть буржуи. А ты читал «Повесть о настоящем человеке» Полевого?

– Конечно! Её же по литературе проходили. Только я не помню, про что там.

– Ну ты даёшь! Я её семь раз перечитывал! Это повесть об Алексее Мересьеве – лётчике, которого сбили над вражеской территорией, и он восемнадцать дней с отмороженными ногами до линии фронта полз. А потом без ног воевал на истребителе и сбил пять фашистских самолётов. Там, когда он сомневался, что научится летать на протезах, ему комиссар сказал: «Но ты же советский человек!»

Повисла тишина. Ромка ножом открыл консервную банку и ел оттуда, не разогревая, – лень было сгонять на кухню. Зря, конечно. Холодные голубцы были отвратительными на вкус, но голод утоляли. Олег молча смотрел в окно. Видно было, что его задели последние слова товарища. Наконец он повернулся:

– Ты не думай, что я не понимаю. Но тогда война была. У меня тоже оба деда воевали. А сейчас какой смысл подвиги совершать? Чего плохого в том, что я деньги зарабатываю? Я же не ворую. Мне все добровольно платят. Ещё и спасибо говорят. В магазинах же нет ничего. Кто в этом виноват, что люди на свои деньги ничего купить не могут? Они же со всей страны едут в Москву, чтобы купить продукты и шмотки. Но здесь тоже не на каждом углу всё лежит, места знать надо! Я кручусь целый день, чтобы найти, в очередях парюсь. Там знаешь нервотрёпка какая. Все орут, лезут. А я потом тихо, культурно людям продаю. С божеской наценкой. На рынке знаешь насколько дороже? Так что все довольны. Они экономят время и деньги, а я зарабатываю помаленьку. Своим трудом. И все вокруг, между прочим, считают, что это круто!

Он говорил, сам до конца не веря своим словам. Называлось это спекуляцией, и было в ней что-то гнилое, недостойное. А в уголовном кодексе имелась статья с аналогичным названием под номером сто пятьдесят четыре, и предусматривала она до двух лет лишения свободы. А в особо крупных размерах – до семи.

Ромка не спешил отвечать, он думал. Казалось, он приведёт сейчас массу аргументов, подкреплённых цитатами из классиков и примерами из жизни. Убедительно докажет Олегу его неправоту. Это же очевидно. Вот, например… Нет, не годится. Или… А это сплошная теория.

Олег по-своему истолковал Ромкино молчание:

– Да ты не думай, что для меня деньги важнее всего на свете. Просто не хочу, как мой батя, всю жизнь на вредном производстве вкалывать. Ему орден «Знак Почёта» вручили, а через полгода инвалидность оформили.

– Твоего отца люди уважают. Он честно живёт и работает.

– Уважение на хлеб не намажешь. И, честно работая, он ни хрена не заработал. На машину уже лет десять копит. А сосед слесарем в автосервис устроился по блату – и уже на новенькой «шестёрке» катается. Не на зарплату же купил. И все ему завидуют и уважают. И мой батя в том числе: дурак, говорит, я, что на металлургический пошёл, надо было в таксисты. Просто в жизни надо уметь крутиться, а большинство думает, что всё само в руки свалится… Ой, извини, это я не про тебя.

Ромка не обиделся. Была в словах Олега сермяжная правда. Она очень расходилась с тем, как его воспитывали мама и школа, с тем, что вдалбливалось на комсомольских собраниях и писалось в книгах. Но у него не находилось убедительных аргументов против. А те, что были, почему-то выглядели смешными и несерьёзными сейчас. Детскими – нашёл он подходящее слово. И мечта его тоже была детской. Недаром он не мог поделиться ею с Олегом, хотя и доверял ему. Он понял, что его останавливало, – не то, что Олег предаст его или заложит. Нет, он просто не поймёт и рассмеётся. Как не понимает сейчас его пафоса про честную жизнь. В последней попытке отстоять свою позицию, которая вообще-то была официальной в стране побеждающего социализма, Ромка заявил:

– Это частный случай, зато из стали, которую твой отец льёт, наша страна столько всего производит! В том числе и космические корабли, которые к звёздам полетят! И твой отец ещё гордиться будет, что это случится благодаря и его труду. А что твой слесарь со своими «жигулями» в жизни полезного сделал? Как он человечество вперёд двинул? Ведь не для того же мы рождены, чтобы вкусно есть и на машинах кататься?

Но у Олега и здесь ответ нашёлся:

– Рессоры для КамАЗов из этой стали делают, а не космические корабли. Которые ломаются через полгода, потому что смежники присадки вовремя не поставляют, а план гнать надо. Иначе вообще зарплаты не будет. А машины тоже ремонтировать надо. Каждый на своём месте нужен. Пусть космонавты к звёздам летают. У них, между прочим, знаешь какие зарплаты? И по «Волге» за полёт получают. Так что тоже не за просто так они прогресс двигают. И почему обязательно для всего человечества надо с голой жопой стараться?

Ромка не нашёлся что ответить. Ответ существовал. Но почему-то не шёл на ум именно сейчас, когда был так необходим.

– Ладно, давай спать.

Разделись, потушили свет. Олег вскоре задышал ровно – уснул. Ромка ворочался, хотя, казалось, донесёт голову до подушки и вырубится. Он мысленно продолжал спор с другом. В словах Олега многое было бесспорным – в стране действительно катастрофически не хватало предметов даже первой необходимости, не говоря уже об импортных товарах, которые были на порядок качественнее. И то, что окружающие, практически все, с кем приходилось общаться, разделяли взгляды Олега на жизнь, тоже было правдой.

О причинах и последствиях тотального дефицита он сейчас не хотел думать – это был лишь один из моментов, подтверждающих, что страна больна и ситуацию надо исправлять!

Вопросы вызывал второй факт. Почему люди в массе своей были столь двуличны? В официальной жизни говорили одно, дружно голосовали «за», а думали и жили иначе. Где же правда? В газетах или в жизни? Газеты, конечно, сильно приукрашивают окружающую действительность, но нельзя же сомневаться в главном – в том, что революция освободила трудящихся, принесла народу подлинную свободу, что социалистический строй самый передовой в мире. В том, что освобождённый пролетариат, будучи сам хозяином средств производства, очевидно эффективнее подневольных работников. Стоп! Или не очевидно? Почему же тогда продукты труда тех самых угнетённых масс настолько качественнее и востребованнее наших «свободно» произведённых? Можно, конечно, ответить, что «кто-то кое-где у нас порой», как в газетах частенько пишут. А может, это не исключения? Может, это системный сбой? А свобода? Почему эти вопросы поднимаются только между собой «на кухне», а не на комсомольском собрании? Чёрт! Голова кругом, и теперь не до сна.

Начнём сначала – мещанские настроения, пьянство и лицемерие окружающих. То, от чего он бежал из Пензы. Казалось, в Москве нравственность и идеалы будут на высоте. Недаром там и правительство, и Центральный комитет партии заседают. Да вообще все идеологические установки спускаются из Москвы. Уж там-то он найдёт единомышленников, для которых чистота принципов и заветы старых большевиков – не пустой звук. Но всё оказалось иначе. Надо, конечно, понимать, что он находится в специфическом окружении – в торговой среде. А это совсем не одно и то же, что пролетариат – передовой класс, как учит марксизм-ленинизм. Но на заводе, где они последние два года школы проходили производственную практику, всё было ещё хуже. Настоящий пролетариат пил. И пил крепко! И массово гнал откровенный брак. Они, школьники, работали гораздо лучше, хотя имели самую низкую квалификацию. Он тогда думал, что так только в Пензе, однако сейчас уже сильно в этом сомневается. Его посещение общаги Варшавской овощебазы было достаточно красноречивым.

Так на ком и на чём тогда держится весь социалистический строй? Учёные, интеллигенция? Партийцы? Куратор курса, когда узнал, что его студент работает в торговле, завалил заказами – кофе, индийский чай, сырокопчёная колбаса и дальше по списку. Спасибо, Людмила выручала. При этом куратор, который, на минуточку, был членом парткома факультета, прямо ему обещал содействие в переводе на дневное, а потом и на «зарубежку», убедительно объяснив, что спортивных успехов для этого явно недостаточно, а содействие Шукленкова – слабый козырь. «Тут знаешь сколько подписей потребуется? В том числе в ректорате. А характеристики? Моя, например, в первую очередь. Думаешь, декан бросится за тебя на амбразуру? И не мечтай, он тот ещё политик. Иначе не просидел бы в этом кресле столько лет. Один раз расчувствовался – помог, и хватит. Да ты не трусь, всё реально. На самом деле блатные тебе не конкуренты – они же на халяву все норовят проскочить. Но тут, сам понимаешь, продуктами не отделаешься. У тебя родители кем работают? А, только мама-инженер… Ну тогда сам давай! Обрастай связями в своей торговле. Мясник – профессия денежная. Главное, запомни – не боги горшки обжигают».

Меркантильность, зацикленность на материальных благах были очень свойственны всем, кто окружал его в Москве. Не исключением являлись и коммунисты, и руководители. А дома что, не так? Отношения «ты мне – я тебе» пронизали всё общество. Просто он в силу возраста и положения школьника многое не замечал. Сейчас же видит это другими глазами. Вон Букин был самым тупым в классе. В аттестате одни тройки. Однако в пединститут поступил – оказывается, у него мать в гороно работает. Какой из него учитель получится? А Хмурый с Бильманом кого-то на гоп-стоп взяли. И Бильман на семь лет уехал. А Хмурый два условно получил: папа – майор милиции. Смешно, да? Совсем не смешно. Бильмана жалко. Дурак, конечно, всю жизнь загубил – семь лет на одной ноге не отстоишь. А талантливый парень был. В плане спорта. Когда-то они вместе занимались боксом, даже в одной паре стояли. И Бильман поначалу частенько ему навешивал. Но потом связался с гоп-компанией. Спорт бросил. Выпивать начал. А по пьяни – дурак-дураком. И всё равно Ромка уверен, что не он был инициатором грабежа, и уж точно нож был не у него – у Бильмана колотушка размером с пивную кружку, зачем ему нож?

Тут в дверь кто-то тихонько даже не постучал, а поцарапался. «Люся», – подумал он испуганно и затаился, дыша ровно и размеренно – как будто снаружи можно было услышать. Дверь тихонько открылась, она бесшумно вошла, в темноте нашла кровать и легла, навалилась сверху, придавив его почему-то очень тяжёлым телом. Ему стало трудно дышать. Он решил выбраться из-под неё, но оказалось, что это не она, а толстая тётка – директриса магазина… Впрочем, это был уже сон – дурацкий и тяжёлый.

Ленка привычно обежала глазами этаж. Всё было спокойно. «Ага, сейчас как выбросят кроссовки, все словно с ума сойдут – начнут ломиться и орать, будто их режут». Она не любила покупателей. Неблагодарные создания. Только и могут, что клянчить дефицит и жалобы строчить. А ты целыми днями тут на ногах, не присесть. А дефицит неизвестно привезут или нет. А как привезли – сразу в продажу. Не дай бог припрятать, если проверяющие найдут – в лучшем случае увольнение по статье.

Универмаг «Москва» – большой, известный в городе. Здесь всегда многолюдно. И администратору не продохнуть. Платят же копейки. Но умудряется как-то крутиться и толкать кое-что своим проверенным покупателям. Иначе как прокормить двух спиногрызов. Точнее, трёх. Муж пропивал больше, чем приносил. При мысли о детях, как всегда, возникло двойственное чувство – теплота и тревога. Как они там? У неё два пацана, погодки – три с половиной и два годика. Старший в садике, младший в яслях. Каждый раз плачут, когда она, оставляя их там, убегает на работу. Уж привыкали бы скорее, а то сердце разрывается видеть их заплаканные мордашки.

Зато как переполняет её гордость и любовь, когда гуляет с ними в выходные во дворе или в парке: чистенькие, во всём новом, ладные мальчишки – хоть на открытку снимай. Этот же вечно с дружками где-то отирается. Да известно где – возле магазина! Где же ещё? Нет чтобы с мальчишками позанимался! Они же пацаны – им мужское воспитание нужно. Все эти стрелялки-пистолеты. Да и ей время необходимо – убраться, постирать, приготовить. Хоть чем-нибудь помог бы. Нет же, вечно пьяный. И слова не скажи, не то руки распускать повадился. Об этом ли она мечтала, выходя замуж за красивого плечистого парня – взрослого, после армии, самостоятельного. А про интимную жизнь – забыла, когда последний раз было! А ведь ей всего двадцать пять!

– Привет, Олег! Нет, не знаю. Что? Машину разгружают? Ну так ты лучше меня осведомлён. Хорошо! Конечно! – Ленка сделала вид, что занята, и пошла в подсобку.

«Ага, так я тебе и сказала! Ишь прыткий какой! На чужом горбу в рай въехать захотел!» Зайдя в крохотный закуток, она немного успокоилась, раздражение прошло. «А с другой стороны, чего ты так окрысилась? Парнишка вроде неплохой, шустрый. Да и примелькался уже. Это ты из-за своего на всех мужиков злая. Может, приблизить его – подбросить того-сего с небольшой наценкой? Глядишь, ещё один постоянный клиент появится». Она уже подумывала об этом. Парень явно набивался. Но здравая на первый взгляд мысль снова вывела её из равновесия. А к внутреннему голосу надо прислушиваться. Когда всё время на передовой, чувство опасности и самосохранения развивается необычайно. «И всё-таки нет! Суетной он больно, тараторка. Менты возьмут за жопу – в момент расколется. Да ладно, если свои – только на бабки попаду, а если залётные, а если месячник борьбы со спекуляцией? С её послужным списком можно уехать надолго. И Сергей Иваныч не поможет». При воспоминании о кураторе настроение испортилось окончательно. Стало остро жаль себя и особенно детей. Себя в моменте, а детей авансом, так сказать. Что с ними будет, если её посадят, не хотелось даже думать. Она давно бы бросила эту работу, но старые грехи не отпускали. Она себе уже не принадлежала. Дефицит, как воронка, засасывал всех, кто оказывался слишком близко.

– Слышь, Марковна, я долго ещё буду с этим сопляком нянчиться?

Крупный Степан едва помещался в малюсеньком кабинете директора одиннадцатого магазина. Они вместе работали не один год и доверяли друг другу. Хотя в торговле доверие – понятие относительное. Если одного возьмут на горячем, к бабке не ходи, сдаст всю цепочку, коль менты этого захотят. Другое дело, что менты редко этого хотели, – кто ж рубит куст, с которого питается. Отломил веточку, сделал ритуальное жертвоприношение, получил «палку» по торгашам – и молодец. Но систему не тронь, а то и начальство по головке не погладит – кормятся-то все.

Марковна, тётка необъятных размеров, страдала одышкой даже сидя за столом, который на её фоне выглядел партой первоклашек.

– Стёп, через месяц у всех учеников теория начинается, им в двадцать восьмом будут лекции читать. Потом аттестация. А обратно я его не возьму – напишу отрицательную характеристику. Ты, кстати, тоже подпишешь – как продавец-инструктор. Так что месяц надо потерпеть.

– Не хрена себе – месяц потерпеть! А бабки за этот месяц кто заработает? Пушкин? Я и так уже месяц на подсосе. Тебе, кстати, тоже не отстегну – не с чего!

– Ну что, совсем, что ли, ничего не заработал? Не гони…

– А как? Я рублю, он же не умеет. Один раз доверил, так всю тушу искромсал – еле продали. А он «на поляне», торгует. И всё тютелька в тютельку взвешивает, гадёныш. Уж сколько раз добром разговаривал. Всё объяснял, показывал. Как весы «заряжать», как бумагу «наворачивать». Слушает, молчит, а смену сдаём – хрен да копейки. Один раз чуть по сусалам не съездил, до того довёл – так в стойку вскочил, кулачками трясёт, боксёр хренов. Теперь чуть что – огрызается.

– Не приведи господи, прибьёшь ещё! А он же несовершеннолетний. Ну ладно, с ним понятно. Но на блатных же имеешь? Имеешь! Я в окошко вижу, как к тебе с чёрного хода нырк да нырк. На пересортице девяносто рэ с тонны делаешь? Делаешь! За этот месяц ты десять тонн продал. Где моя доля?

– Да ладно, успокойся. Будет твоя доля. Но я имел в виду, что она будет меньше, чем обычно. С «поляны» же у нас – ноль. Кстати, его дружок – Олег зовут – в девятый магазин на Шаболовке тоже учеником устроился две недели назад. Так я поговорил с Пашей – тот не нарадуется. Я, говорит, ему всё рассказал-показал, так он по двадцать копеек с рыла снимает. Колбасит только в путь – за смену по стольнику зашибает! Нам бы такого ученика!

– Бог даст, всё будет! Ты давай, бабки неси. И не расслабляйся, – подвела она итог и совсем не по партийному перекрестилась.

Его достали. Все вокруг считали его белой вороной и неудачником. Это очень тяжело в семнадцать, когда самоутверждение на фоне зашкаливающих гормонов является превалирующей идеей фикс. Переломным моментом явилась, как ни странно, прогулка с Шукленковым.

Накануне состоялся финал первенства МГУ по боксу. Он выиграл «в одну калитку». Более того, все бои закончил досрочно. В Пензе, на первенстве области, чемпионом которой он являлся, это была бы разминка. А он ещё считал себя «не в форме». И это при том, что перешёл в следующую весовую категорию – Людка откормила. На самом деле жира не прибавилось ни грамма – он просто «налился» мышцами. Это работал возраст, когда кости начали обрастать мясом. Сам удивлялся – вроде бьёт как обычно, а соперник падает, словно тряпичная кукла.

Теперь предстояло первенство Москвы среди студентов, и Шукленков предложил прогуляться после занятий, то есть уже ночью, в одиннадцатом часу. Они неспешно прохаживались вокруг главного здания МГУ и говорили обо всём на свете, кроме соревнований. Николай Николаевич рассказывал про войну. Как было страшно вначале и как сознание притуплялось потом. Когда ежедневно кого-то убивают рядом с тобой, перестаёшь бояться – смерть становится нормой. Обыденностью. Как сходить за хлебом. Вот разговариваешь с ровесником, как мы с тобой сейчас, он планами делится, мечтами, рассказывает, что его девушка ждёт. Красивая. И вдруг – раз! – бомбёжка, вы вместе выпрыгнули из вагона, упали на землю, вокруг земля дыбом, мыслей нет – лишь бы не обделаться. Ага, пронесло, встаёшь, в ушах вата, а он не двигается. Тормошишь его за плечо, трясёшь – всё без толку, переворачиваешь, а из виска тоненькой струйкой чёрное сочится…

На войне героев мало, говорил Шукля. Е…нутых на фронте не любят – из-за них одни неприятности. Война – это работа. И каждый делает своё дело. На совесть, по максимуму. А в результате – кому орден, а кого закопали. И нет в этом особой закономерности. Точнее, не улавливает её человек. А обычно: остался жив – и хорошо. То есть нормально. Жить – это же привычно. А награды дают потом. Как правило, неожиданно. И в основном тем, кто выжил.

Глаза старика затуманились. Он забыл про собеседника. Он жил. Жил там – в своей молодости. Потом неожиданно перешёл на детство. Его мать была эсеркой. Из богатой семьи. И убежала с революционером, оставив маленького Колю деду с бабкой. Воспитывали его няньки, которые всё время менялись. И одна его совратила, если можно так сказать про мальчика. Во всяком случае, он об этом не жалел. На память она порвала ему уздечку на члене. Случайно. Просто таким ранним он оказался, а она, видимо, чересчур страстной и неопытной. С тех пор он полуобрезанный. Но ничего – студентки не жалуются. Он сказал это в настоящем времени, чем очень удивил Ромку. Ему казалось, что в таком возрасте эта функция естественным образом отмирает.

Они гуляли уже долго. Было за полночь. И тут им повстречался ещё один старик. Высокий, благообразный. Старикам не спится по ночам. Шукленков тепло поздоровался, представил Ромку. В ответ, после старомодного полупоклона, прозвучало: «Цаголов. Академик Цаголов».

Лишь несколько часов назад Ромка присутствовал на лекции по политэкономии социализма. В большой поточной аудитории находилось несколько десятков человек. И лектор, умный, заслуженный человек, читал им конспект из большого зелёного двухтомника, в котором и заключалась вся считавшаяся фундаментальной, но сравнительно молодая – не больше полувека – наука. Так вот стоявший перед ним наяву, такой земной и в то же время уже недосягаемый, принадлежащий истории, академик Цаголов и написал, то есть сочинил эту науку. То есть политэкономию капитализма придумал Маркс – с помощью Энгельса и Ленина, конечно. А политэкономию социализма – Цаголов. И два зелёных «кирпича», из которых Ромка одолел пока не больше тридцати страниц, принадлежали его перу. Дальше они шли вместе. Академик жил в малом крыле главного здания МГУ, смотрящем на центр Москвы и родной факультет одновременно, и, как выяснилось, гулял по ночам. В перерывах между правками «живой» науки. Впереди смутно темнела смотровая площадка, а промозглый ветер забирался под воротник и в рукава ставшей короткой демисезонной курточки. Но великие старики не замечали непогоды, предаваясь воспоминаниям. Оказывается, они частенько гуляли здесь по ночам. Шукленков не предупредил Ромку, сделав ему неожиданный сюрприз. Сколько ещё было их в коллекции скромного преподавателя физкультуры?

Академик рассказывал. И тоже не про науку. Он рассказывал, как в 1914-м в Одессе играл в футбол против пажеского корпуса. В его словах не было и намёка на классовую ненависть. В них было лишь сожаление об ушедшем времени. Ромка решился и спросил, а как сейчас обстоят дела с состоянием советской экономики. Старики переглянулись, академик улыбнулся и ничего не ответил. Шукленков же ответил грубо, но точно: «Просрали!» Академик не возражал. Наконец, они вернулись к главному зданию. Небожитель, как и положено, отправился на небеса, то есть к себе домой – прямо в здание со звездой на шпиле. Шукленков же почему-то завернул на факультет, хотя было уже за полночь, и позвал Ромку с собой. Их пропустили. Там они поднялись в профком, и старик открыл кабинет своим ключом. После чего составил стулья в ряд вдоль обеих стен, застелил газетками, достав их из стола, и улёгся, не раздеваясь, предложив Роману последовать его примеру.

Уже разомлев в тепле, он всё-таки задал мучивший его вопрос:

– Николай Николаевич, а почему столько лжи и фальши в нашем обществе? Почему люди в реальной жизни не руководствуются принципами марксизма-ленинизма? И при этом никто не озвучивает эту проблему вслух, хоть она и очевидна?

Старик заворочался на своих стульях и глухо ответил:

– Большевики обманули крестьян. Они не отдали им землю, как обещали. А крестьяне – соль земли русской. Обманув свой народ, не жди чего-то путного.

Ответ был шокирующим. Коммунист, фронтовик, орденоносец оказался не преданным ленинцем, а чёрт знает кем. Но сомневаться в порядочности и высочайших моральных принципах Шукленкова не приходилось. Он жил бессребреником, дни напролёт, а как выяснилось, и ночи отдавая родному факультету, ничего не имея за душой, кроме потёртого костюма, и тратя зарплату на помощь нуждающимся экономистам-спортсменам – Ромка уже успел в этом убедиться на своём примере и от других слышал то же самое.

– Николай Николаевич, мне Гордеев сказал, что для перевода на дневное одних спортивных успехов и отличной учёбы мало. Что надо подмазать. Я ему с работы мясо и другие продукты таскаю. Это как?

– А он платит за продукты?

– Да.

– Ну что ж. Правильно сказал. Без смазки машина не ездит. Нам тогда здорово повезло, что декан завёлся, – достали его эти блатные. Их же мало принять, так и потом за ними слюни подтирай – не учатся ни хрена, а попробуй отчисли. За них звонят постоянно, просят, дёргают. Честно говоря, я не очень-то надеялся, что прорвёмся. Хорошо, ты Эльвире понравился. Против неё уже никто вякнуть не решился. Эта дура – секретарь – ещё не поняла, под какой каток она попала. Ты знаешь, что из-за тебя дочку замминистра лёгкой промышленности за бортом оставили? Скандал аж до ректората дошёл. Но у неё совсем низкий балл был, потому без последствий обошлось. На почвоведение зачислили.

– Но это же неправильно, что всё так устроено. Не по-ленински!

– Неправильно. В жизни много неправильного. Ты ещё не раз с этим столкнёшься. Но запомни: стену лбом не прошибёшь, учись обходить. Главное, свой стержень сохрани. Не дай себя сломать! Жизнь тебя будет гнуть и так, и эдак. А ты гнись хоть до земли, но не ломайся. Что касается Ленина – тёртый был мужик, совсем не идеалист. Знал, что революции в белых перчатках не делаются. И, кстати, писал: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества», – и после паузы: – В следующий раз и мне мясца захвати. Я бульон сварю. Белок спортсменам полезно. Особенно молодым, – прошамкал сонно и вскоре захрапел.

На следующий день Ромка принял решение, круто изменившее его жизнь. Оно далось неожиданно легко – как любой компромисс. Он сидел в читалке и невидящими глазами смотрел в «Капитал» Маркса, как вдруг, из ниоткуда, в голове появилась злая и отчётливая мысль: «Ну что ж, пора проверить, на что ты способен, кроме красивых слов. Пойди и заработай! И переведись на дневное! Пусть все убедятся, что ты не неудачник и можешь взять жизнь под уздцы! Сначала докажи, что способен на малое, прежде чем браться за большое!» Это простое решение сразу успокоило его. Мол, я не отказываюсь от благородной цели вовсе, я лишь разбиваю её на этапы. Решив так, он испытал облегчение, словно сбросил моральный груз, который тащил всё последнее время.

Черёмушкинский рынок бурлил.

– Послушай, дорогой, ты почему такой жадный? Не хочешь по три – давай по два пятьдесят сделаю. Два килограмма возьми, да? На здоровье экономить нехорошо. Витамины сейчас очень полезно. Осень, да!

Резо умел продавать и торговаться. Наверное, он умел это лучше всего в жизни. Скорее он не умел не торговаться. Сколько себя помнил, всегда что-то покупал и продавал. С девяти лет помогал отцу выращивать цветы в теплице в родной Абхазии. С двенадцати уже был на подхвате у него на рынках России. Тогда они работали вахтовым методом: вырастил, отвёз, продал. Всё его детство прошло на рынках, в школе почти не появлялся – отец исправно благодарил учителей.

Потом, когда подрос, он понял, что самому выращивать цветы не обязательно – это самый трудозатратный и наименее выгодный процесс, можно покупать у соседей. Главное – продавать, наиболее прибыльный и приятный этап операции. И он наладил бесперебойный конвейер: кто-то покупал цветы в Грузии, кто-то привозил, а он только стоял на рынке и торговал, снимая сливки со всей цепочки. Отец беспокоился, он ещё помнил сталинские времена и боялся, как бы чего не случилось. Резо подсмеивался над ним в душе, внешне проявляя необходимую сыновнюю почтительность. Постепенно он забрал в руки весь бизнес. Отец отошёл от дел, сидел в своём частном доме с садом под Сухуми, попивал домашнее вино, катался на чёрной «Волге» – несбыточной мечте любого советского человека – и гордо рассказывал всем вокруг, включая руководство города, какой у него умный и деловой сын.

Со временем к цветам добавились цитрусовые и орехи. Дела шли в гору. Тем неожиданнее случилось то, что случилось. Он даже не понял, откуда прилетело – просто в один совсем не прекрасный день на его руках защёлкнули наручники. Не передать, как он натерпелся в зоне. И это ещё он хорошо чалился – грел блатных, ладил с администрацией. Но Коми АССР – совсем не Сухуми. И даже не Москва. Вот есть же мерзкие места на Земле. К счастью, отец не сидел сложа руки. Это было невероятно трудно и баснословно дорого, пришлось даже продать «Волгу», но он откинулся, не отмотав и половины срока. А если бы не вышел тогда, то не вышел бы вообще. Неприятный мокрый кашель и сейчас будит по ночам. Туберкулёз, или «тубик», бич советской пенитенциарной системы, особенно зол к южным людям. Как ни страшно было начинать всё сначала, а куда деваться – денег в семье практически не осталось, не на работу же устраиваться.

Он первым приметил высокого паренька с пакетом в руках. Тот не был похож на покупателя. Одет скромно, вряд ли мандарины ему по карману. Но реклама – двигатель торговли, а скромняги порой попадаются вполне платёжеспособные – может, кто из близких заболел.

– Ай, дорогой, посмотри, какие мандарины. Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо! А вам джинсы не нужны? Как раз ваш размер.

– Покажи, да.

Парень протянул пакет. Он раскрыл его под прилавком. Внутри оказались индийские джинсы. Джинсы он хотел, но не такие, а настоящие, фирменные. Но и эти в Грузии можно было толкнуть рублей за двести как минимум. Привычный к созданию различных схем мозг тут же сформулировал интересный вопрос: а почему он сюда везёт товар, а обратно едет налегке, с бабками в кармане, просто тратясь на дорогу? Это же неэффективно. А что, если?…

– Нет, индийские не катят. Дешёвка! – паренёк заметно расстроился. Сразу видно – лох. – Сколько просишь за них? – спросил как можно равнодушнее. Типа просто абстрактный интерес.

– Сто пятьдесят. Но за сто тридцать отдам.

– Ты что, с дуба рухнул? Им сто – красная цена. И то в базарный день!

Как не был Ромка прост, но что-то щёлкнуло в мозгу, и он на автомате очень убедительно ответил:

– У них сто – госцена в магазине, – хотя сам взял за шестьдесят, три часа отстояв в очереди и потратив все свои сбережения и ещё десятку, занятую у Олега.

– Ладно, за сто двадцать возьму племяннику, – словно нехотя протянул усатый торговец в кепке размером с небольшой аэродром.

Сошлись на ста двадцати пяти. Деньги перекочевали в Ромкин карман. Пакет остался под прилавком. После чего Ромка степенно купил два килограмма мандаринов, не догадавшись поторговаться. Он уже собрался уходить, когда продавец как бы невзначай бросил:

– Будет ещё что-то – неси. У меня родственников много, всё заберу.

Ромка молча кивнул. В этот самый момент он понял, что равнодушие усача деланное – он заинтересован в сотрудничестве. Просто разыгрывает роль, чтобы сбить цену.

Он быстро освоил нехитрую науку «купи-продай». Как ни странно, совесть не мучила. То есть совсем. Может быть, потому, что товар сбывался не конечным покупателям, а посредникам. К Резо скоро прибавились и другие – такие же искушённые в торговле посланцы южных республик. Он находил их на рынках и старался обставить всё так, чтобы они не узнали друг о друге. Это преследовало две цели. Во-первых, он устраивал между ними негласный аукцион. Иной раз цена на один и тот же товар разнилась у Резо и Ашота, например, в полтора раза. Что-то считалось более модным в Грузии, что-то в Армении или Азербайджане. Да и просто от настроения покупателя зависело. Во-вторых, а точнее, во-первых – это безопасность. В статье 154 УК РСФСР от 1960 года говорилось: «Спекуляция в виде промысла или в крупных размерах наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества». Крупный размер начинался от тысячи рублей, и он превысил его очень быстро. Вот как это произошло.

По совету Олега дефицит он караулил в крупных универмагах или на ярмарке в Лужниках. Особенно ему нравился универмаг «Москва» на Ленинском проспекте. От общаги близко и до Черёмушкинского рынка рукой подать. А Резо, когда понял, что имеет дело не с простофилей, давал хорошую цену. Методику Олега он усовершенствовал.

На работе началась теория – им читали лекции в двадцать восьмом школе-магазине, где для этого существовал специальный класс. А в классе имелся телефон. На него и звонил грузчик Гриша из универмага, когда приходила машина с нужным товаром. С преподавателями он легко договорился, и за скромные презенты его отпускали с занятий по причине «слабого» здоровья – «то понос, то золотуха». Ехать было три остановки, а можно и пробежаться – когда ещё потренируешься? Гриша получал на бутылку, а он уже знал, в какой отдел занимать очередь. Но это, конечно, всё было не то. Щипачество. Пока однажды не произошла встреча. Случайная, как ему показалось.

Он уже полчаса отирался у кассы в отделе кожгалантереи в ожидании, когда же наконец «выбросят» чешские «дипломаты» из кожзаменителя. Но товара всё не было, похоже, Гриша что-то напутал – он уже с утра был «тёпленький». В какой-то момент он неловко повернулся и чуть не сбил девушку-сотрудницу, которая несла несколько картонных коробок с женскими кошельками. Коробки упали, кошельки рассыпались. Он бросился их собирать, непрерывно извиняясь. Она тоже собирала и улыбалась в ответ. Девушка была уже немолодая – лет двадцати пяти, даже непонятно, как обращаться к ней – девушка или женщина. Да нет, женщина, наверное, перебор. Потом он помог отнести коробки в подсобку, непрерывно оглядываясь, чтобы не пропустить момент, когда появится товар. Она поняла его по-своему и сказала, что сама донесёт, если он торопится. Он начал протестовать и сознался, что ждёт «дипломаты». На что она удивилась и заметила, что по накладным ничего подобного сегодня не ожидается.

– А как же… – начал он и чуть не сдал Гришу.

На этот раз она поняла всё правильно и весело рассмеялась. Смех её преобразил. Усталое лицо разгладилось. Ушла озабоченность, под которой скрывалась девчачья непосредственность. Ему стало неудобно, что он её чуть не записал в старухи. Вместо подсобки они оказались в небольшом кабинете с надписью «администратор».

– А ты… то есть вы – администратор? – он только сейчас сообразил, что у неё халат другого цвета, нежели у продавцов, и растерялся от такой удачи.

– Была с утра. Можно на «ты». Не такая уж я старая, – с улыбкой сказала она.

У него запылали уши. Она что, мысли читает? Потом собрался с духом:

– А я так мечтал с вами… то есть с тобой познакомиться!

– Интересно, с какой целью? – она сказала это по-доброму. Словно подтрунивая над ним. Было понятно, что она всё понимает, но не хочет поворачивать разговор в серьёзное русло, как будто не наигралась ещё. В глазах так и прыгали смешливые чёртики.

Ему стало легче. Неуверенность и растерянность прошли. Он просто стоял и улыбался. Несмотря на разницу в возрасте, с ней оказалось легко. Она тоже стояла и смотрела на него. А потом сделала немыслимую вещь. Повернула ключ в замке. Подошла, обвила его шею руками, притянула к себе и поцеловала. У него от неожиданности захватило дух. То есть сначала от неожиданности. А затем уже по другой, совершенно естественной причине.

Потом они судорожно срывали с себя вещи. Он, мучительно извиваясь, пытался избавиться от штанов без помощи рук, поскольку те были заняты. Она, одной рукой цепко держа его за понятное место, другой лихорадочно расстёгивала пуговицы халата. В какой-то момент ему показалось, что она сейчас задохнётся, таким частым стало её дыхание. Когда он вставил, она глухо застонала и закусила губу, чтобы не закричать. Он успел сделать лишь несколько движений, как она кончила, чуть не разодрав ему спину. Не привыкший к такой скорострельности, он продолжал, и за какие-то десять минут она кончила ещё раз. На его сиплый от напряжения шёпот, можно ли «туда», отчаянно замотала головой, и тогда, выхватив ствол в последний момент, он дал такой залп, что «картечь», преодолев всю ширину стола, едва не сбила кактус на подоконнике. Впрочем, бумагам на столе тоже досталось. А одна из бумажек, будучи в конце концов отделённой от её потной розовой задницы, оставила на этой самой заднице неровные строчки о поставленных товарах, взамен впитав в себя кляксы полученного хозяйкой наслаждения.

Одевались так же поспешно. Он пару раз поймал на себе её лукавый взгляд. Она явно ни в чём не раскаивалась. Лена, так её звали, стала его второй женщиной. Ему понравилось, хотя чисто внешне она уступала Людмиле по всем параметрам – худая, с обвислой грудью и совсем не упругой попой, тем не менее она чем-то зацепила его. У неё была страсть другого порядка, нежели у Людмилы. Та – молодая, задорная, сильная – словно боролась с ним. Она по праву брала своё и неистовствовала, пока не насытится. Лена оказалась сама податливость, она словно растворялась в мужчине, при этом накал её эмоций был не меньшего порядка, и ей, с её субтильностью, они давались заметно труднее – она словно ставила на кон саму себя. Впрочем, восстановилась на удивление быстро.

Открыв дверь, она выглянула в коридор, где, по счастью, никого не оказалось, и махнула ему рукой. Он проворно выскочил и собрался было немедленно ретироваться, но она со смехом пресекла его попытку:

– Телефон-то запиши, Ромео.

Так у него появился шикарный канал, который он держал втайне даже от Олега. Отчасти это было вызвано её настойчивой просьбой-требованием. Но он и сам интуитивно чувствовал, что лучше держать рот на замке. Теперь он подъезжал в заранее назначенное время, минуя официальный вход, заходил с чёрного и, поднимаясь по служебной лестнице, находил её в кабинете. Там она вручала ему список товаров с ценами, которые заметно превышали государственные, но и навар оставляли, после чего вела по катакомбам огромной изнанки универмага каждый раз в новое место, где он получал объёмистую сумку с вещами. Деньги он привозил после реализации, но обязательно в этот же день, чтобы она могла сдать кассу. Товар в рассрочку – это была немыслимая привилегия и доверие с её стороны. Как правило, в сумке было на тыщу с гаком.

Впрочем, вскоре он «оброс жирком» и отказался от этого бонуса – теперь у него на кармане всегда было не меньше штуки собственных денег. Зачем лишний раз заезжать – светиться? В схему, как он понял, была включена вся верхушка универмага и не только. Его ни разу никто не остановил и не спросил, кто он и что тут делает. Впрочем, никто с ним даже не здоровался и не заговаривал, словно он был тенью. Все подчёркнуто делали вид, что просто не замечают его.

– Прости, я не люблю тебя. И нам стоит разойтись.

Он смог. Он сказал это вслух. Прямо в глаза, без экивоков и оправданий. А в чём оправдываться? Сердцу не прикажешь. Ты либо любишь, либо нет! И какая разница, почему и как это получилось.

Людмила стояла оглушённая. Её глаза невидяще перебегали с его лица куда-то на стену и обратно. Он не ожидал, что это будет таким ударом для неё. Она сама этого не ожидала. Оба понимали, что их отношения – игра, что они недолговечны, у них нет перспективы. Но одно дело – держать это в уголке сознания, извлекая изредка и по собственному желанию, и совсем другое – получить наотмашь, неожиданно и вероломно. Так люди с удовольствием смотрят бокс по телевизору и азартно кричат: «Давай бей! Ещё! Ещё поддай! Эх, что же ты?!» А давно вы сами получали по лицу? Сильно и прямо по носу! Когда в голове что-то взрывается и от боли хочется просто закрыть лицо руками и убежать, чтобы не повторилась эта боль, чтобы получить передышку от неё и осмыслить ситуацию.

Можно предположить, что её никогда не бросали и он уязвил её самолюбие, что всё произошло неожиданно и она не успела собраться, – всё это, наверное, так. И всё же суть была не в этом. Она – сильная, дерзкая, земная девчонка. Она умеет держать удар. А сейчас словно земля ушла из-под ног. Этому было только одно объяснение – самое простое: она любила его! Неправильно, эгоистично, вопреки логике и здравому смыслу, не признаваясь себе. Какая разница! Она любила и поняла это только сейчас, когда потеряла. А в том, что потеряла, сомнений не было – Ромка дважды не повторял. И только настоящая любовь может перерасти в настоящую ненависть. Прошло не больше полминуты, и вот она уже взглянула на него другими глазами – в них были лишь боль и ненависть!

Новость, что Ромка расстался с Людмилой, мгновенно облетела всю общагу. Странно, ни он, ни она ни с кем не делились, и тем не менее слушок пролез, прополз в каждую комнату и активно обсуждался. Общага хуже, чем коммуналка, – ничего не утаишь. Большинство злорадствовали. У секретаря комсомольской организации было много недоброжелателей, точнее, недоброжелательниц – у неё был независимый характер и потрясающие сиськи. Вполне достаточно, чтобы тебя не любили в женском коллективе. Но были и такие, кто жалел и сочувствовал. Женщины очень солидарны в подобных вопросах и легко забывают неприязнь и обиды, с готовностью поддерживая жертву мужского произвола. А в том, что это он её бросил, почему-то никто не сомневался. С одной стороны, он получил незаслуженное клеймо коварного сердцееда, с другой – ему никогда не улыбалось столько девушек в единицу времени. Люська была признанной красавицей, капризной и разборчивой, в самцах толк знала, и отношения с ней служили знаком качества – этот то что надо! А почему бы и самой не проверить, в самом деле? Тем более что он заметно возмужал, начал бриться и уже более походил на парня, нежели на мальчика.

Тандем Романа и Олега имел неоднозначную репутацию в общаге. Пока первый мучился душевными терзаниями и вёл моногамный образ жизни, второй развернулся вовсю. Он постоянно просил соседа где-то погулять или прийти чуть позже. Ну хоть на часик. На полчасика. Он успеет! Аргументация каждый раз была на высоте – у него чрезвычайно важное свидание. Потом он непременно делился подробностями, чем поначалу обескураживал Ромку, воспитанного в большей сдержанности и уважении к женщине. Один раз он даже готов был поколотить товарища, когда тот особенно смачно и с физиологическими подробностями рассказывал об очередной мастерски произведённой дефлорации, в которых за короткий срок стал признанным специалистом. Всё-таки девчонки попадали в общагу в довольно нежном возрасте, и не все, как Люська, успели получить первый сексуальный опыт в родных краях. Особенно это касалось посланниц южных регионов необъятной страны, где с этим было не в пример строже, чем в европейской части России.