Хочу, чтобы меня слышали! Книга 2. Золото Разрушителей Широков Юрий

Старшая сестра надевала их утром, а она – после обеда. Вскоре любимая сестренка померла – застудила ноги на морозе.

Потом началась война.

Отца и не умерших в детстве братьев государство забрало в армию, а самый старший брат Владимир ушел туда еще за год до начала войны.

Провожали мужичков молча, без слез и молитв, без песен и танцев, как на похоронах.

Стало еще голоднее, теперь даже травы весной не хватало на всех.

Подкормиться в тайгу ходили теперь и взрослые, даже лежачих стариков относили туда.

Надежда выжить была связана только с тайгой и картошкой.

Тайга-кормилица редко, но выручала…

В свободное время, чаще ночью, они с сестренками тайно ставили силки и капканы, ловили сетями рыбу – научились этому у старших братьев.

Добытое таежное пропитание сушилось, вялилось, солилось, коптилось и тайно пряталось на зиму в тайге.

Сохраняли еду в погребах, вырытых и замаскированных в глухой тайге, скрывая таежные дары от озверевших и донельзя ожиревших охотинспекторов.

Те зверствовали люто – ловили в тайге и на подступах к Поселку, отбирали снасти и добычу. Иногда жалели только детишек, а вообще-то за незаконную рыбалку и охоту полагалась тюрьма, а оттуда – прямиком на фронт, в штрафную роту.

Такая участь выпала братишке Борису, пойманному в тайге возле найденного им в тайге подыхающего неизвестно кем подраненного лося.

Во время наводнения на старенькой весельной лодке они догоняли и причаливали к берегу огромные лесины – так назывались лиственницы, смытые водой во время наводнения.

Лесины сохли на берегу, а к зиме их распиливали двуручной пилой и перетаскивали на высоченный берег.

Ими и топились всю зиму.

Работать стали еще дольше, в школу почти не ходили – до самых морозов пропадали на полигонах, помогая добывать золото, копать и возить золотоносную породу.

Те, кто был постарше, и сами мыли золотишко лотками по дражным отвалам. Добывали, если повезет, до двух-трех граммов золота в день.

Работали и на самих драгах – огромных пароходах – фабриках по добыче золота.

Еще зимой ловили рыбу из-подо льда для фронта.

Труд каторжный – попробуй-ка пробить дыру ломом в полутораметровом льду! Чтобы поставить сеть, нужно пробить таких дырок штук двадцать, а уж потом с помощью длинного шеста протолкнуть через лунки веревку и протянуть подо льдом сеть.

А утром опять долбасить замерзшие лунки, снимать рыбу и снова ставить сети.

Сетей-то за день ставили не один десяток.

Но зимой работали все-таки меньше – день короткий. И в школе были подольше.

Она научилась наконец читать, и ей открывался новый сказочный книжный мир, загадочный и недоступный раньше.

Во сне начали приходить герои, но чаще они приходили в образах воевавших братьев.

Ее приняли в пионеры, повязали красный галстук, но когда она – счастливая и нарядная, в подвязанном на талии единственном мамином платье – прибежала домой, пьяный отец без причины молча перепоясал ее нагайкой, которая висела в красном углу вместо икон.

Когда вырастет ее внук и начнет собирать сведения о своих предках, она узнает, что ее отец был младшим сыном в богатой купеческой семье, выходцем из казаков, один из которых, звавшийся именем Нехорошко, добыл первое богатство для семьи в походах с самим Иваном Юрьевичем Москвитиным.

Нехорошко Иванович Колобов представит в январе 1646 года летописи – «скаски» – об этих походах, важнейшие документы той эпохи для других первопроходцев и даже для Дежнева Семена Ивановича, казачьего атамана, землепроходца и арктического морехода, одного из первооткрывателей пролива между Азией и Северной Америкой, Чукотского моря, северной части Тихого океана и Чукотского полуострова.

Через свои «скаски» Нехорошко и станет известным человеком и прославит род Колобовых на века.

Нехорошко и его потомки мудро не станут добытчиками открытых ими богатств, не станут воевать и гибнуть за металл, а начнут открывать магазины в городах и поселениях и очень скоро разбогатеют, став известными купцами и меценатами.

И потеряют все после революции.

Но не уедут из страны, а останутся жить и работать на когда-то открытых их предками и принесенных в дар короне Российской империи богатейших землях.

Будут воевать за эти земли с бесконечными ордами иноземных захватчиков, вырастят детей и внуков, у которых эти земли отнимут уже свои, доморощенные мерзавцы.

Вот так жизни многих-многих людей нескольких поколений, патриотов своей земли пройдут зазря37.

Леса вырублены, природные богатства разграблены, а ее дети и внуки так и не обрели счастья на этих землях в уже новом, но таком же страшном и прожорливом государстве.

Вот, собственно, и все.

Заслуги первопроходцев не будут отмечены. Даже их имена канут в лету…

А масштаб их заслуг просто поражал!

Дипломат и путешественник Якоб Рейтенфельс, немало поживший в Москве XVII века, писал: «Достойно, право, изумления, что такая горстка людей овладела таким громадным пространством земли».

Не меньше изумляют и фантастические сроки, в которые были открыты огромнейшие просторы Сибири и Дальнего Востока.

В 1581 году войско Ермака только-только перешло за Урал, а уже в 1639-м отряд Москвитина вышел к Охотскому морю.

Даже строго по прямой линии с запада на восток это расстояние составляет более 5000 километров непроходимой тайги!

Первопроходцы – простые русские мужики – присоединили к России эти огромные богатейшие территории меньше чем за 60 лет.

Без всяких войн.

С войны из всех ушедших туда братьев вернулся только Владимир.

Невероятно, но попав на войну в самом ее начале и дойдя до самого Берлина, он не получил ни единой царапины, хотя служил в армейской разведке и не однажды ходил за линию фронта. Имел два ордена Славы, орден Отечественной войны, орден Красной Звезды и кучу разных медалей.

Отца, призванного в армию во второй эшелон, отпустили по возрасту еще в 1943-м.

В боях он не участвовал, и слава богу. Хватило на его век Гражданской и Первой мировой войн.

Видимо, повоевал он в Гражданскую войну не на той стороне, раз семья постоянно меняла место жительства.

Уезжали часто, но больше укрывались на время различных политических акций в тайге.

Жизнь в землянке с отцом стала для нее привычной. Она не понимала, почему отец выбирал чаще всего именно ее в свою компанию. Видимо, любил ее больше остальных. Пусть странной любовью, но все же любил.

После того как он, постарев, схоронит жену, снова выберет для житья дом любимой дочери и переедет к ней.

Именно к ней, а не другим детям, которые за все его «подвиги» перестанут с ним даже общаться.

И не позволят делать этого своим детям и женам.

И она пожалеет отца и примет его.

К этому времени отец останется совсем без угла – государство затеет строительство Зейской гидроэлектростанции и объявит о затоплении приисковых поселков, в число которых попадет и их поселок Дамбуки.

Желающим переехать построят дома во вновь выстроенном поселке, предоставят денежную компенсацию за все потерянное имущество, вплоть до заборов, и выделят средства на обустройство на новом месте. Обещались даже останки умерших с кладбища перенести при желании родственников. При отказе – тоже давали денежную компенсацию.

Ее отец решительно отрубил свое прошлое, взял все положенные ему деньги и уехал к дочери.

Ему вообще было свойственно легко расставаться со всем, что касалось близких ему людей. Он делал это без лишних переживаний, ни с кем не советуясь и не сожалея об этом ни капелюшечки.

Казалось, что он отрывает от себя куски не своей, а чьей-то чужой жизни, а своей он живет только внутри себя, в мыслях своих, никому не ведомых.

Вот и Галине, любимой дочери, как только она закончила семилетку, отец вручил старые подшитые валенки, подушку, немного денег и в единственном платье отправил без сожаления в районный город Зею на учебу в медицинское училище – на «фершала».

И еще зачем-то вручил ей старинную книгу, к которой в доме запрещено было даже прикасаться.

Велел беречь ее как зеницу ока и передать по наследству старшему внуку.

И еще посоветовал книгу подолгу не читать – волшебная, мол…

Так закончилось детство, и столь долгожданные юность, взрослость и самостоятельность явились перед ней в одночасье.

У нее не осталось вообще ничего, за что можно было зацепиться, чтобы жить дальше.

Даже неприютного, но все же родного дома.

Жизнь надо было начинать с чистого листа…

Для этого имелись подшитые валенки, одно платье, подушка и дурацкая старинная книга, правда, волшебная…

Набор еще тот!

…Тогда, сойдя с парохода, Галя присела на скамейку подле речного вокзала незнакомого ей города.

Родственников в этом районном городке у нее не было, знакомых тоже. Да и откуда взяться знакомым, если до этого она из своего поселка Дамбуки никуда не выезжала, кроме как в тайгу при очередном побеге отца.

Полная безнадега навевала мысли о самоубийстве – куда проще было броситься с причала вниз головой или с высоченной скалы рядом с ним…

Быстрая, глубокая и холодная Зея заберет к себе за секунду, и все закончится.

Хорошего-то в ее жизни было немного, а плохое – чего жалеть?

Слез не было, привычку плакать искоренили еще в младенчестве, ведь даже малыш понимает, что если не добиваешься желаемого криком и плачем – делать это бесполезно.

– Откуда ты, родимая? – Галя даже вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней стояла не старая еще женщина и улыбалась так же, как мама – доверчиво так и располагающе.

– Как зовут-то тебя, из деревни, что ли? – спросила женщина, присев рядышком и доверчиво взяв Галю за руки.

– Галиной меня зовут, – робко отозвалась она. – Я из Дамбуков, только что приехала пароходом. В училище медицинское поступать.

– Оно и видно, что из Дамбуков, – усмехнулась женщина. – Прием-то уже почти месяц как закончился.

Галя от такого известия вскочила со скамейки. Сердце у нее оторвалось и покатилось вниз

– Что же мне теперь делать? – прошептала она и без сил снова опустилась на скамью.

– Что, ночевать-то, видать, тоже негде? – строго спросила женщина. – Профессией владеешь хоть какой-никакой?

Галя растерянно молчала.

– Ну, что делать-то умеешь, Галя? – понарошку строжилась женщина. Понарошку, потому что выдавал добрый, теплый и лучистый взгляд, струящийся из ее глаз.

– Все умею! И по дому, и в огороде, и по хозяйству. Рыбу могу ловить, зверя стрелить, – засуетилась Галя.

– Это здесь вряд ли тебе пригодится, пойдем пока ко мне, переночуешь, вместе подумаем – куда тебя девать. Меня будешь тетей Леной называть. Нас здесь все знают – Пузыренко наша фамилия, а мужа моего звали Петром. Больной он был совсем – в войну покалеченный. Прибрал его Господь недавно – отмучился, бедолага. Вот и живу теперича одна-одинешенька неподалеку отсюда – на улице Уткинской.

– Тетя Лена, спасибочки за доброту вашу, но мне неудобно как-то, боюсь стеснить вас.

– Пойдем-пойдем, – тоном, не допускающим возражений, почти приказала тетя Лена. – Давай-ка сюда свою подушку. И не перечь мне – я два раза не предлагаю.

Тетя Лена проживала в маленьком домике прямо на берегу реки. Имела небольшой огородик, заботливо возделываемый ее умелыми руками. В небольшом палисаднике росли цветы – астры и георгины. Травка была аккуратно подкошена, заборчик покрашен.

Галя сроду не видывала такой красоты – в их поселке дворы были похожи на пристанище дикарей, они больше предназначались для скотины, чем для людей – все какие-то загоны да сараи… О цветах никто никогда даже не помышлял.

Домик внутри тоже сиял чистотой и ухоженностью – на подоконниках цветы, на этажерке и столе вышитые скатерть и салфетки.

На кровати – куча подушек с разноцветными наволочками. Стены, потолок и печка аккуратно побелены.

Полы крашеные.

Нигде ни одной пылинки!

– Спать ты будешь здесь. – Тетя Лена отодвинула занавеску и указала на небольшой диванчик, предназначенный, видимо, для гостей или временно отсутствующих членов семьи.

Галя вопросов лишних не задавала, все еще смущалась.

Да и не приучена была лезть с расспросами. Захочет хозяйка – сама расскажет. А нет – так и ладно!

Но самое главное чудо обнаружилось позже.

Посреди второй комнаты стоял большой стол, на котором блистала металлическими кнопочками большая пишущая машинка!

Галя видела похожую машинку в конторе прииска, но та была старая, побитая да наполовину разломанная. А эта – прямо-таки раскрасавица, отблескивала холодным недоступным светом в лучах солнышка, светящих из помытого окошка!

– Что? Нравится?

Галя молча кивнула и, не удержавшись, воскликнула:

– Очень нравится, тетя Лена!

– А хочешь – научу тебя печатать, это дело хорошее, хоть и нелегкое, зато кусок хлеба ты всегда заработаешь!

– Очень хочу, но смогу ли я? – засомневалась Галуша.

– Не боись – прорвемся, – засмеялась тетя Лена. – На машинке печатать даже зайца можно выучить, главное тут – грамматику хорошо знать, чтобы самой ошибок не делать и у других исправлять. Вот и нашли мы с тобой, девонька, занятие тебе. Поживешь пока у меня, а как на работу устоишься – перейдешь в общежитие, ежели будет желание. А то живи у меня – человек ты, видно, неплохой, неизбалованный. Условие у меня только одно: с мужиками сюда – ни ногой!

– Да что вы, тетя Лена? – покраснела от стыда и возмущения Галя. – Какие мужики в моем-то возрасте?

– Ну, ладно, ладно. Это я так, на всякий случай. В жизни всякое случается. А со скромницами вроде тебя – так чаще всего. В любви вы ничего не смыслите, любой с лаской посмотрит – а вы и готовы в ответ на все что угодно. Потому что в детстве ласки недобрали… – Тетя Лена вздохнула о чем-то своем и позвала Галю к столу, поужинать.

Галя достала из своего деревянного чемоданчика кусочек сала, который тайком сунула ей в дорогу маменька, и они уселись рядышком за стол. Ели картошку, доставая ее из чугунка, перебрасывая сваренный неочищенный клубень с руки на руку, остужая его перед чисткой, а потом обмакивали его в горстку крупной соли, насыпанной на салфетку, и ели, запивая горячим чаем из красивых чашек.

Так и прижилась изгнанница у доброй женщины, которая сама со временем привязалась к Галине как к родной дочери.

На машинке Галя научилась печатать очень быстро, с грамотностью у нее тоже было все в порядке – сказалась любовь к чтению.

Через некоторое время ее перевели из уборщиц в райкоме комсомола, куда она попала благодаря знакомствам тети Лены, в секретари-машинистки.

Ее стали замечать, привлекать на разные мероприятия.

Полюбили ее все без исключения – и девчонки, и парни. За доброту, безотказность, работоспособность. И конечно – за красоту!

Многие парни добивались ее благосклонности, но она никого не выделяла, со всеми вела себя ровно и по-доброму.

Выяснилось, что у нее очень красивый голос, и комсомольцы тут же затащили ее в художественную самодеятельность, где она стала петь в хоре, а потом уже и солировать под гармонь Виктора Рыбного – заведующего отделом, парня-красавца с пышным чубом, по которому сохли все без исключения райкомовские девчонки, кроме нее.

Предложили и койку в общежитии, но тетя Лена и слушать ничего не захотела – оставила у себя.

Наконец-то наступил счастливый период жизни – однажды вечером она призналась тете Лене, что наконец-то поняла, как это – быть счастливой.

Тетя Лена тогда улыбнулась, обняла Галю и неожиданно разговорилась, хотя до этого в многословии замечена не была – Галю иногда даже пугала молчаливость домохозяйки, все казалось, что она что-то не так делает.

– Ой, доченька, – впервые именно так обратилась к ней тетя Лена, – подскажу тебе с высоты своих лет, что же это такое – счастье – и как не спугнуть его. Мы с тобой обе счастьем этим не избалованы. У тебя одни беды, у меня – другие. В прошлом у нас одни несчастья, а про будущее и думать страшно.

Как я была счастлива, когда муж мой незабвенный с фронта вернулся! Израненный весь да истерзанный. По ночам во сне продолжал воевать – все бежал куда-то, кричал, стонал от боли физической, а больше – от боли душевной…

А я все одно была счастливой – немногим так повезло, почитай, у всех моих знакомых мужья да сыновья в земле чужой да неизвестной схоронены…

А как не стало его – тьма пеленой мне глаза закрыла, жить не хотелось, а уж про счастье и не мечталось. Так и думала, что в одиночестве буду доживать свои дни. А тут ты появилась, такая же разнесчастная, и вот теперь из этих несчастий маленькое счастье у нас с тобой сложилась.

Вот как в жизни бывает! Жить надо настоящим. Это единственное, что у нас есть. Прошлое ушло, будущее еще не наступило, да и будет ли оно таким, каким мы его представляем?

А что прошлое? Учиться надо на его ошибках, плохое – забыть и наслаждаться приятными воспоминаниями, но не цепляться за них и не позволять им себя преследовать.

О будущем мечтать можно, конечно, но без одержимости.

Любить надо настоящее – только тогда ощутишь счастье.

Но нужно обязательно благодарить судьбу за все.

За хорошее и за плохое. Потому что хорошее делает нас счастливыми и добрыми, а плохое – мудрыми, поскольку опыт дает.

Удовольствие и боль – это часть нашего жизненного пути, так учил меня мой отец.

И еще надо верить, что в самые тяжелые времена оттуда, сверху, – тетя Лена осенила себя крестным знамением, – тебе помогут всегда! Там, – она многозначительно подняла руку вверх, – не дают больше испытаний, чем мы можем вынести.

…Сказать, что Гале нравилось все: и работа, и самодеятельность, и жизнь с тетей Леной, – значит ничего не сказать.

Работа инструктором райкома комсомола ее просто увлекла – она не сидела на месте, как многие. Часто ездила по району, забиралась и в становища оленеводов, и в артели старателей.

Везде ее ждали, везде радовались ее приезду. Она была человечек – радость для тех, кого посещала, и палочка-выручалочка для своих коллег.

Она не только стремилась помогать людям, но и умудрялась притащить с собой артистов или кинопередвижку, чтобы скрасить непростую и нелегкую жизнь людей.

Незаметно так пролетели годики и наступило совершеннолетие.

День рождения отмечали в шумной большой компании коллег-комсомольцев.

Веселились, пели озорные частушки, плясали кадриль.

В их дружную компанию неизвестно откуда затесался незнакомый молодой человек – раньше она его не видела.

Он был невысокого роста, с пронзительным взглядом голубых глаз, которые не отводил от нее весь вечер.

Одет он был с шиком – в светлый полосатый костюм, красивые ботинки, белую рубашку с галстуком, чем очень выделялся на фоне комсомольских работников, одетых либо в военную форму, либо в самосшитые сатиновые шаровары с курткой-«бобочкой».

Он пялился на нее весь вечер, но подойти почему-то не решился – видимо, не нашел предлога.

Танцевать он не танцевал, а просто сидел и выпивал помаленьку с парнями.

Он ей не понравился совсем – не любила она пижонов, которые за всю свою жизнь палец об палец не ударили, не работали то есть, а шикарно жили на шее у влиятельных родителей.

Закончился праздник, и проводить ее до дому вызвался аккомпаниатор хора Виктор Рыбный, давно тайно и безнадежно вздыхавший по ней.

Галя, наскоро пожав его потную и дрожащую от волнения руку, быстро юркнула в калитку дома.

Но как только Виктор растворился в темноте, из-за дерева послышался незнакомый голос:

– Ну, привет, моя раскрасавица! – и из тени вышел этот самый пижон.

Галина никогда не была трусихой – случалось, что они вдвоем с отцом ходили даже на крупного зверя. Не на медведя, конечно, но рысь брали легко, и лося тоже.

Но сейчас она от неожиданности ойкнула и сама на себя рассердилась за это.

– Здравствуй, пижон, – с вызовом ответила она. – Костюмчик не испачкал случаем, хоронясь в кустах? Может, я и красавица, да не твоя, – непривычно для себя дерзила она, – и твоей никогда не буду.

– Как знать, как знать?.. – тихо произнес он, медленно подходя ближе. – А я вот другого мнения, и скажу только для тебя одной и по большому секрету – именно тебя сегодня я выбрал в жены. И не позже чем через три месяца мы поженимся. Про тебя я знаю все, а меня зовут – я специально буду говорить медленно, чтобы ты запомнила – Владимир Афанасьевич, прошу любить и жаловать! И мне двадцать два года. А живу я здесь, в Зее. Пока… Поскольку вскорости собираюсь податься на прииска – деньжат подзаработать. А тебе, как мужней жене, придется поехать со мной. Жить мы с тобой будем на руднике Сагур, я сегодня подписался ехать именно туда.