Терра инкогнита. Книга 1-я Ковалев Валерий

Обучали водолазы нас с мрачным юмором, присущим людям этой профессии, постоянно рискующим жизнью.

И сейчас помню вбитую ими в наши юные головы «молитву» включения в дыхательный аппарат при выходе на поверхность с затонувшей подводной лодки.

– Господи (закрывается головной клапан наполнения на дыхательной маске).

– Спаси (обеими руками одновременно открываются вентили баллонов с дыхательной смесью).

– Помилуй (открывается травящий клапан на дыхательном мешке).

– Аминь (флажок маски переключается на дыхание под водой).

Были у них шутки и покруче.

Если курсант путал очередность названных манипуляций, а глубина выхода была небольшая, инструкторы не поправляли бедолагу.

В результате из воды его вытаскивали за страховочный конец полузадушенным и в соплях.

Действовал жестокий, но оправданный принцип: трус, неуч и слабак, на лодке не жилец. Одновременно формировалась и устойчивость психики будущих подводников к экстремальным условиям.

Предельно жестко проводились и занятия по борьбе с водой, поступающей в отсек, тушению пожаров в нем. Делалось это следующим образом.

В находящийся уже на другом цикле, отсек подводной лодки, запускалась аварийная группа курсантов, облаченных в оранжевые гидрокомбинезоны.

В разных его местах, порой непредсказуемых, располагались заранее выполненные пробоины, трещины и другие повреждения прочного корпуса. Снаружи к ним подводились трубопроводы, замыкающиеся на насосную станцию.

Отсек был укомплектован штатным количеством аварийных средств для борьбы с водой: раздвижными упорами, клиньями, пластырями, матами и кувалдами.

Для наблюдения за действиями аварийной партии, в переборке иллюминаторы.

Вода в отсек подавалась без предупреждения и в различные пробоины. Ее давление достигало от одной до пяти атмосфер. К сведению, на глубине ста метров, давление воды на один квадратный сантиметр площади составляет десять атмосфер, что соответствует весу десяти килограммов.

По звуковому и световому сигналам аварийной тревоги, вода с ревом врывалась в одну из пробоин. По мере ее заделки, но под более высоким давлением, подавалась в следующую, как правило, находящуюся в противоположном конце отсека в палубе, борту или подволоке. Затем в третью, четвертую и так далее, пока отсек не заполняется до уровня плеч, а порой и лиц борющихся за живучесть курсантов.

Мощными водяными струями нас нередко сбивало с ног или отбрасывало в сторону, рушило уже установленные упоры и закрепленные маты, падавшие на защищенные только резиной масок головы.

При этом мозг сверлила навязчивая мысль, – а что будет, если наблюдающий за отработкой инструктор не успеет вовремя перекрыть клапан подачи воды в почти затопленный отсек, или этот клапан заклинит!?

Когда отсек осушался, мы покидали его, шатаясь и кляня все на свете.

Тело после таких тренировок неделями было покрыто кровоподтеками и ссадинами.

Аналогичным образом проводились и тренировки по борьбе с пожарами, с той лишь разницей, что в этих случаях мы задыхались от едкого дыма (горел обычно соляр), а порой получали и ожоги.

– На шахте и то легче было, – сказал как-то, смазывая йодом один такой, Вовка. – И на хрена мне сдался этот флот?

Кроме учебы и практических занятий, мы несли все внутренние наряды, ходили в гарнизонные караулы, а также выполняли массу хозяйственных работ.

Один такой караул (несся он на Кронштадтской гауптвахте) для нас с Женькой Банниковым и Степаном, едва не закончился плачевно.

Мичман Мальцев, заступавший его начальником, расписал ребят по постам, а нас троих определил доставлять караулу пищу со школьного камбуза на специально для этого выделенном грузовике с водителем.

Мы несказанно обрадовались. Еще бы! Одно дело стоять часовым на морозе или выводным в камере, и совсем другое кататься по городу на машине.

Правда, чтобы не болтались в роте без дела, дежурный поручил всем троим, до вечера вымыть один из учебных классов, выдав от него ключ.

Ближе к обеду, натянув шинели с шапками, мы получили на камбузе термоса с горячей пищей, загрузили их в кузов и уселись за кабиной на лавке.

Разбитной старший матрос из постоянного состава запустил двигатель, и ГАЗон выехал из ворот части в город.

День выдался солнечным (что было редкостью), и мы с удовольствием вертели головами по сторонам, поскольку в увольнениях еще не бывали. Все было интересным: и морской собор на Якорной площади и обводной канал, и прочие достопримечательности.

На обратном пути, когда мы везли пустые термосы назад, старший матрос остановился, вылез из кабины на подножку и, обернувшись к нам, спросил, – бухнуть не желаете, пацаны? Могу организовать.

Мы тут же скинулись и отдали ему деньги.

Водила свернул в какой-то проулок, встав у магазина, быстро сбегал туда и вскоре вернулся с тремя бутылками «Солнцедара». Одну оставил себе, а две отдал нам.

Мы тут же спрятали их в пустой термос, а когда приехали в часть, тайно доставили в класс, где предстояло убраться.

Закрыв снаружи дверь на ключ, выпили обе бутылки и, решили немного придремнуть, удобно устроившись на скамейках.

Разбудил нас стук в дверь.

Чмур прошагал к ней и провернул ключ: в класс, попыхивая трубкой, вошел командир.

– Смирна! – завопил Степка (мы с Женькой вскочили и вытянулись)

– Вольно, чем занимаетесь?

– Убираем по приказу дежурного класс!

– Ну-ну, – сказал командир, покосившись на машку и ведра с водой. – Продолжайте.

После чего вышел за дверь и удалился.

С минуту в классе стояла мертвая тишина.

– Да, нарушил ее Женька. – Повезло. А то отправились бы на губу в другом качестве.

Донимали нас в ту зиму и постоянные снегопады, в связи с чем кроссы нередко заменялись чисткой снега.

Рано утром на плац выводились несколько рот с лопатами и скребками.

До завтрака от снега не оставалось и следа, но днем и ночью он шел снова, и вечером мы вновь брались за орудия пролетариата.

В связи с насыщенной умственной и физической деятельностью, нам постоянно хотелось есть.

Питание, в школе, было организовано прилично.

На завтрак подавались поочередно гречневые, перловые, пшенные или ячневые каши с гарниром или молоком, чай, сахар, масло.

На обед – овощные салаты, первое и второе (обязательно с мясом), компот или кисель. На ужин – картофель и рыба. Белый хлеб по норме и ржаной без ограничения.

Заветной мечтой каждого из нас было попасть в наряд на камбуз.

Во-первых, там можно было вволю порубать*, а во – вторых, побыть в тепле и чего-нибудь слямзить. Типа чернослива, сгущенки или печенья.

В этом же притягательном месте, в поте лица осваивали славную профессию лодочных коков полторы сотни будущих флотских «кормильцев».

Уже в ту пору, курсанты – коки несколько отличались от нас.

Мы были худы, обветрены и злы.

Они – упитаны, розовощеки и благодушны.

Лодочный кок (не следует путать с поваром), уважаемый человек на корабле.

С ним стараются завести дружбу все – начиная с простых матросов и кончая офицерами. К хорошему коку благоволят сам командир с замполитом.

Усвоив одну из главных флотских заповедей, «держись подальше от начальства и ближе к камбузу», я несколько раз попадал в это заветное место, где не преминул обзавестись таким вот приятелем.

В одном из нарядов, быстро управившись с чисткой котлов в варочном цехе, мы со Степкой увели судок с только что изжаренными котлетами и, укрывшись в одной из подсобок камбуза, довольно чавкали, отложив десяток в бумажный пакет ребятам.

Наша «тайная вечеря» дополнялась белым хлебом и чайником компота из сухофруктов.

Дверь в подсобке была приоткрыта и, активно заправляясь, мы с интересом наблюдали, как в цехе напротив, человек двадцать будущих коков (все в белых одеяниях, словно ангелы) практиковались в изготовлении тортов. И это не досужий вымысел.

Военно-морской кок обязан уметь готовить на уровне шеф – повара хорошего ресторана, и не по прихоти начальства, а для престижа. Поскольку исторически сложилось так, что корабли извечно посещают коронованные особы, руководители государств, политики и разные знаменитости. В этом я впоследствии убедился на собственном опыте.

Окончив нашу скромную трапезу, мы со Степкой задумались, как бы на десерт урвать хотя бы кусочек лакомства, над которым колдовали коки.

Судьба благоволила нам. Один из них, выйдя из цеха, дефилировал по коридору мимо подсобки, бережно неся на подносе небольшое чудо кулинарии.

Когда он поравнялся с дверью, я тихо вякнул, – кореш, угости пирожным.

Парень приостановился, оглянулся по сторонам и быстро юркнул в подсобку.

– Рубайте, – благодушно разрешил он, ставя поднос мне на колени.

– А тебе не попадет?– резонно спросил Степка.

– Ништяк, рубайте, у нас их много, – засмеялся кок.

Ножа у нас не было, и мы вонзили в торт ложки, отваливая ими смачные куски, отправляя те в рот и запивая компотом.

Только это не пирожное, а торт – «безе», – заявил новоявленный кормилец. – Вы из какой роты?

– Из восьмой

– Минеры?

– Угу.

– Торпеды покажете?

– А то! – промычали мы набитыми ртами.

Познакомились. Кока звали Саней Абрамовым из города невест Иваново, и специальностью своей он был доволен. Саня был невысок, но крепок, со свернутым чуть набок носом. Здоровенные кулаки, торчащие из рукавов тесной в плечах белой курточки, делали нежелательной возможность подтрунить над «чумичкой»*.

Расстались мы друзьями и завязавшиеся отношения в ближайшее же время закрепили, тайно продемонстрирован Абрамову парогазовые торпеды в одном из учебных залов.

Тот остался доволен, и при очередной встрече на камбузе, угостил нас вкусными отбивными с картофелем «фри», которых мы, бывшие шахтеры, никогда не пробовали. Степка начал всерьез подумывать о переводе в роту коков.

Появились у нас новые друзья и среди ребят в смене. Это были кроме Женьки Банникова, тоже ленинградец Саня Николаев, ярославец Серега Бобылев и наш соученик по техникуму Леха Минаев. Чем могли, мы помогали друг другу, а при необходимости давали отпор некоторым излишне шустрым курсантам. Такие в смене имелись.

С первых дней на себя обратили внимание колоритной внешностью и наглым поведением с сослуживцами двое парней – Балута и Ясинский.

Первый – среднего роста и крепкого сложения, с массивной лысоватой головой на короткой шее, был родом из Белоруссии и являлся кандидатом в мастера спорта по боксу. Второй – грузный рослый детина, оказался нашим земляком из Станицы Луганской.

Пара работали под блатных и постоянно конфликтовала с другими курсантами, стараясь завоевать лидерство. По слухам, нескольких рябят «втихую» они даже избили. Нас дружки не трогали, чувствуя, что могут нарваться на неприятность. Но, примерно через месяц, конфликт с ними все же случился

Особенно часто Балута с Ясинским придирались к ребятам из Ленинграда и, в частности, к Женьке, которому служба давалась с трудом. За него постоянно вступался Николаев, разбитной и веселый парень, закончивший до службы мореходку.

В тот вечер, уставшие от очередного аврала на плацу, мы втроем и ленинградцы, курили в умывальнике. Здесь же были еще несколько курсантов из других смен, стиравших щетками робы после разгрузки угольной баржи.

Зашедшие в умывальник Балута с Ясинским были слегка навеселе и, подойдя к нам, попросили у Женьки закурить. Когда же он протянул дружкам пачку «Примы», те, взяв из нее по сигарете, пачку не вернули. Банников резонно возмутился и тут же получил от Ясинского пощечину.

Импульсивный Вовка, обозвав их шакалами, потребовал вернуть пачку, на что Балута ответил матом, а Ясинский попытался дать ему шелбана. Костенко увернулся, заехав здоровяку кулаком под дых*, а я добавил по затылку, после чего тот рухнул на колени.

Балута побледнел, но за приятеля не вступился. Не стали дальше испытывать судьбу и мы, поскольку видели, как в спортивном кубрике белорус в свободное время часто отрабатывал «бой с тенью». Что здорово впечатляло.

Через несколько дней, пригласив нас с Вовкой после ужина в баталерку, Балута с Ясинским (назначенным к тому времени ее заведующим), предложили мировую, угостив нас домашним украинским салом. Больше инцидентов с ними не возникало.

С самого начала службы мне стал явно благоволить Захаров. Несмотря на хмурую внешность и строгость, он оказался заботливым и справедливым человеком.

Все виды довольствия наша смена получала в первую очередь, на хозяйственные работы от нее выделялось намного меньше, чем из других, и если старшина обещал курсанту в чем-то помочь, то всегда держал слово.

Помимо этого он довольно редко нас наказывал, давая внеочередные наряды. Чего нельзя было сказать про остальных инструкторов роты.

Как уже упоминалось, в ней помимо прочего, был неплохо оборудованный спортивный кубрик. Там имелись шведская стенка, турник, брусья, конь для прыжков, штанга и гири.

Практически все старшины утром и после отбоя, активно качали мышцы. Курсанты же, за исключением Балуты и еще нескольких человек, посещали кубрик нечасто, поскольку свободного времени у нас в первые месяцы учебы почти не было.

В одну из суббот, вечером, погладив в бытовке высохшую робу и написав письмо родителям, я заскочил туда, надеясь немного размяться. В кубрике, одетый в спортивное трико Захаров усиленно занимался штангой.

– Хуг- хуг, – выдыхая воздух, вскидывал ее над головою.

Вес у штанги был солидный и работал старшина профессионально.

Я хотел было ретироваться, но, брякнув снаряд на помост, инструктор приказал мне остаться.

– Интересуешься? – кивнул на штангу.

– Да нет, я больше привык к гирям.

– Так давай, потягай их немного,– прогудел старшина, растирая грудь махровым полотенцем.

Накачан он был великолепно. С мускулистыми руками и таким же торсом.

Я стащил рубаху с тельником и подошел к гирям. Благодаря Сане Йолтуховскому они для меня были привычными.

Учась вместе, а также, будучи друзьями, мы как-то подрались в седьмом классе, и Сашка навешал мне банок. Затем помирились, и он пригласил к себе домой. А там выяснилось, что приятель давно занимается гирями, имея их несколько.

Одну такую, пудовую, он мне подарил, показав, как с ней работать.

Выжать ее я тогда не мог ни разу, тащил с передыхами на свою улицу почти час.

Отец такое начинание одобрил, прикупив мне гантели, и я стал наращивать силу, тягая железяки регулярно, до самого призыва.

Размявшись, я выполнил традиционные упражнения с пудовой, а затем и с «двойником»*. Последний выжал каждой рукой по десятку раз. Пудовую, подбрасывая вверх с вращением, вытолкнул сорок.

За спиной послышались возгласы одобрения. Я опустил гирю на помост и обернулся.

Рядом с Захаровым стояли Сомряков с Лойконеным, вид у них был ошарашенный.

– Как ты ее вертишь, не понял? – кивнул на гирю прибалт.

– Много будешь знать, сундуком* станешь! – рассмеялся Захаров. – Чем еще удивишь, шахтер?– обратился ко мне.

Я подошел к параллельным брусьям и намелил ладони.

Из свободного виса, за несколько махов вышел в стойку на предплечьях, а затем и руках. Зафиксировал ее, а потом выполнил свой коронный соскок набок.

– Не хило,– пробормотал Сомряков.

– То-то,– похлопал его по плечу Захаров,– у меня ребята не то, что твои «фитили». (Сомряков поморщился).

Гимнастикой я занимался с младших классов.

Зады нашей усадьбы выходили на спортивный городок, где регулярно занимались солдаты той самой части, которая шефствовала над школой.

Оборудован городок был на славу. Огороженный по периметру невысоким забором из штакетника, он был уставлен различными спортивными снарядами.

Там имелось устройство для лазания по канатам и наклонной лестнице, турник с параллельными брусьями и конь для прыжков, бум, а также волейбольная площадка.

Когда солдат приводили на занятия, ребята с нашей улицы, в том числе я, влезали на забор и наблюдали.

А когда уводили, мы, проникнув внутрь, повторяли. Вскоре наловчились так, что иногда сержант, проводивший занятия, махал кому-нибудь рукой, – давай сюда пацан! Покажи чекам, как надо!

Чеками звались молодые солдаты, не выполнявшие нормативы.

Ну, мы и показывали. Делали выход силой на турнике, подъем переворотом и склепку, лазали по канату вверх на одних руках и лихо сигали, оттолкнувшись от подставки, через коня в опилки.

– Во, пацан умеет, а вы нет, – уничижительно говорил сержант чекам.

Потом мы с Захаровым вместе ополоснулись в умывальнике, после чего инструктор пригласил меня в «старшинскую». Там, за столом сидел дежурный по роте, старший матрос Бахтин и что-то напевая, чертил схему.

Это был удивительно трудолюбивый и увлеченный всем, что касалось минного дела, человек. Бахтин постоянно возился с минами в учебных залах, что-то совершенствовал в системе торпедных аппаратов и постоянно был занят.

В то же время он хронически ненавидел все то, что было связано с изучением уставов и строевыми занятиями. Старший матрос был заменой Захарову, весной уходящему в запас.

Служил Бахтин второй год и был уважаем курсантами, с которыми легко находил общий язык, держался просто и непринужденно.

Имелся в роте еще один старший матрос – Александров. Он менял уходящего в запас Сомрякова. В отличие от Бахтина, Александров был большой любитель муштры, спесив и к курсантам относится с пренебрежением.

– Все малюешь, Витя? – обратился Захаров к Бахтину.

Тот молча кивнул взъерошенной головой, продолжая увлеченно работать над чертежом. Это была схема постановки реактивных мин, выполненная на нескольких листах плотного ватмана цветной тушью.

– Передохни, и организуй чаю покрепче, – разглядывая чертеж, продолжил старшина.

Через несколько минут мы пили чай с баранками, и Захаров расспрашивал меня о себе. Я рассказывал. В беседе выяснилось, что он сибиряк, и тоже в прошлом трудился на шахте.

– Да, фортели на брусьях и с гирями, ты выделывал знатно. Жаль, тебя Бахтин не было, – рассмеялся старшина. – Еще что-нибудь этакое, умеешь?

– Могу зажатым в ладони гвоздем пробить сороковку.

– Не трави! – хмыкнул Захаров.

– А торпеду хреном перебить не можешь? съехидничал Бахтин.

– Не, торпеду не могу, только доску.

– Быстро найди ему доску и гвоздей, – приказал инструктор старшему матросу.

– Щас, – сказал Бахтин, направляясь к выходу.

Захаров пытливо взглянул на меня, но я был спокоен.

Незадолго до призыва отец, как и обещал, научил меня этому трюку.

За дверью послышались какое – то постукивание и сопенье. Вошел Бахтин, а за ним Ясинский, несущий тонкую, сантиметра в полтора, двухметровую доску.

– Вот,– ухмыльнулся старший матрос, – а это крепеж,– достал из кармана несколько среднего размера гвоздей и сунул их мне в руку.

– Годится? – спросил Захаров.

– Нет, товарищ старшина, доска тонкая, а гвозди малого размера.

– Может тебе еще, притащить шпалу и костыль! – разозлился Бахтин.

– Ничего не понимающий Ясинский стоял с открытым ртом, тупо переводя взгляд со старшины на меня, а затем на Бахтина. Наверное, подумал, что мы чокнулись.

– Ясинский! – рявкнул Захаров.

– Я, товарищ старшина! (вытянулся тот в струнку).

– Забирай Ковалева и найди ему, что приказано. Время пошло.

Вместе с перепуганным земляком, прихватив рейку, мы зарысили в каптерку. Там в это время шел ремонт стеллажей, и было полно разных досок, реек и фанеры.

Покопавшись в них, я отобрал полуметровый обрезок сосновой доски нужной толщины и несколько длинных гвоздей.

Все это время Ясинский с сожалением глядел на меня, затем достал откуда-то кусок копченой колбасы и сунул мне, – подрубай земеля, полегчает.

Есть очень хотелось, но было недосуг.

Я запихал колбасу в карман, взял что нужно, и мы поспешили в старшинскую. Кроме Захарова с Бахтиным там уже были Сомряков и Лойконен.

– Свободен, – бросил Бахтин Ясинскому, и тот на цыпочках вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Ну, давай, шахтер, показывай. Публика ждет зрелищ,– прогудел Захаров.

– Спорим, не пробьет?– нарушил тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже нюхнувший доску.

– Мои новые клеша против твоих котлов*, – указал на широкое запястье инструктора. Захаров вопросительно взглянул на меня, я согласно кивнул.

– Принимается, – протянул он руку Сомрякову, и Бахтин разбил сцепленные ладони.

Я же положил обрезок на банку, достал из кармана робы носовой платок и, свернув его в несколько слоев, наложил на шляпку гвоздя, которую плотно зажал в левый кулак.

Примерился, подняв руку, и с приседом нанес удар.

– Тр-рах!

Гвоздь пробил доску вместе с сиденьем банки, выйдя из него на пару сантиметров.

Оглянулся на старшин. Сначала они оторопело молчали, а потом окружили табурет с прибитой к ней доской и обменялись репликами.

– Ну, ты, бля, даешь! – ткнул меня в бок Бахтин, – давай ко мне в лаборанты.

– Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать, – скривил губы Лойконен.

Сомряков с Захаровым молча осматривали банку, обрезок и торчащий из нее гвоздь.

– Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,– изрек Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивая его наружу.

– Давай еще раз, – зло глядя на меня, бросил Сомряков.

Я повторил трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробил только доску. За дверью раздался шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись курсанты, ходившие смотреть фильм.

– Роте, приготовиться к построению на вечернюю поверку! – донесся голос дневального.

– Ого, да уже без четверти одиннадцать,– спохватился, взглянув на настенные часы Бахтин.

– Давай, Королев, на построение,– похлопал меня по плечу довольный Захаров.

Я быстренько покинул «старшинскую».

С того вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел себе недоброжелателя.

Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных инструкторов коробку сгущенки, а к нему несколько бутылок вина «Три семерки».

Пяток банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте.

Между тем, учеба катилась своим ходом.

Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и морских мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия и правила обслуживания.

Иногда, под надзором мичмана Мальцева и Бахтина, выполняли практические стрельбы воздухом, из торпедных аппаратов.

Однажды какой-то шутник, незаметно запихал туда половину шапок, лежавших на полке вешалки.

Аппарат бахнул наружу (шапки улетели метров на тридцать) и мы собирали их, бегая по снегу.

В феврале 1972 года впервые побывали на дизельной лодке 641 проекта. А когда шли туда, командир остановил строй, развернул его к какому-то дому и сказал, – здесь после войны жил капитан 3 ранга Маринеско. Имя этого героического подводника мы узнали из его рассказов на занятиях.

Тем вечером мела сильная пурга. Фонари слабо освещали несколько пирсов в Минной гавани, у которых застыли покрытые инеем субмарины.

В рубке ближайшей к нам, тускло светились огни иллюминаторов, а у трапа стоял моряк в заснеженном тулупе, вооруженный автоматом Калашникова.

Роту подвели к лодке и выстроили вдоль пирса, вахтенный доложил что-то вниз по висящему рядом «Каштану»* Вскоре из узкой рубочной двери появился бородатый дядя в канадке, с повязкой дежурного на рукаве.

Пожав Иванову руку, он коротко проинструктировал нас о правилах поведения при посещении корабля: соблюдать порядок и тишину, руками ничего не лапать и не отставать.

По его команде «Вниз!» – растянувшись цепочкой, по узкому обледеневшему трапу мы взобрались на скользкий корпус корабля и по очереди протиснулись в рубку.

Через отдраенный люк, оскальзываясь и наступая друг другу на головы и пальцы рук, с грехом пополам спустились в центральный пост.

Он поразил нас множеством приборов, пультов, различных устройств, рукояток и вентилей, матово сияющих надраенной медью и никелем.

Знакомство с кораблем началось с первого отсека.

В нем располагались шесть торпедных аппаратов с автоматическим пультом управления, раскрепленные на стеллажах торпеды, а также множество других, неизвестных нам механизмов и приборов.

В отсеке дежурили двое моряков в засаленных ватниках и шапках, явно не обрадовавшиеся нашему появлению.

По указанию дежурного (тот оказался лейтенантом) они коротко и толково рассказали о торпедном комплексе, его особенностях, а также условиях обитания в отсеке.