Гопники (сборник) Козлов Владимир
– Сколько раз спустил, признавайся?
Вэк ржет.
– А что за тетрадка? – спрашиваю я.
– Ну, обыкновенная тетрадка. С рассказами, – отвечает Клок. – Короче, там про то, как баба ебется. И со зверями всякими тоже.
– А тетрадка твоя?
– Нет, я сам у пацана взял. А ты что, тоже хочешь подрочить? – Вэк ухмыляется.
– Не подрочить, а почитать.
– Ладно, Клок вернет – тогда я тебе дам.
– А ты вообще пробовал уже дрочить? – спрашивает у меня Бык.
– Нет.
– Не пизди. Все пацаны пробовали, – Вэк смотрел на меня и ждал, что я расколюсь. – Даже Кощей – пока операцию не сделали.
– Какую операцию? Кастрировали?
Бык ржет:
– Охуенно кастрировали. Аппендицит.
– И что, после аппендицита нельзя дрочить?
– Можно, но не сразу. А то шов разойдется. Мне говорил один мужик – ему только сделали, и он дня через два сразу на бабу полез – на медсестру, прямо в больнице. Только засадил – и сразу, говорит, блядь, что-то лопнуло. Думал, уже хуй оторвался, а это только шов разошелся.
– Пиздит он.
– Не-а, это правда. Ладно, ты лучше колись, не верю, что не пробовал дрочить.
– Можешь не верить. Пошел ты на хуй.
– Сам пошел. А то дал бы тебе картинок.
– Каких картинок?
– Баб голых.
– Покажи.
– Зачем тебе, если ты не дрочишь?
– Так, посмотреть.
– Ладно, смотри.
Он достает из кармана фотографии по размеру карт – это и есть карты, только перефотографированные. На одной баба стоит на коленях, раком, оттопырив жопу так, чтобы была видна дырка и черные волосы вокруг нее.
– Заебись, правда? – спрашивает Бык. – Сразу встает. Дать тебе до завтра, лысого погонять?
– Это у тебя, наверное, лысый, а у меня все в порядке.
– Ладно. Не хочешь, как хочешь.
Он прячет карты.
– Обезьяну знаете? Ну, это пацан из «основных». Так ебется, что скоро импотентом станет, – говорит Вэк.
– А что это? – спрашивает Бык.
– А ты что не знаешь?
– Не-а.
– И ты знаешь? – спрашивает Вэк у меня.
– Знаю.
– Ну, что это?
– Это у кого не стоит.
– Слушай, а что будет, если баба поебется с быком, кто у нее потом родится? – спрашивает Клок.
– Голова от быка, остальное – как обычно, – говорит Вэк. – Мне говорили, на Космонавтах живет один пацан с головой от собаки, но его никто не видел.
Перед физкультурой переодеваемся в спортивную форму. В раздевалке воняет потом, резиной, грязными носками и трусами. Вэк снимает штаны и остается в темно-синих семейных трусах. Спереди на них белые пятна засохшей малофьи.
– Кого это ты ебал? – спрашиваю его я, хоть и так понятно, что никого, просто дрочил.
– Как кого? Кощея.
Все ржут. Кощей делает свирепую рожу, как будто счас кинется на Вэка, но все знают, что не кинется. Вэк – один из самых здоровых в классе, подтягивается пятнадцать раз и поднимает гирю на шестнадцать килограммов восемь раз.
Чтобы подоебывать Кощея, Вэк вынимает свой хуй – а он у него большой – и проводит им по штанам Кощея.
– Не ссы, Кощей, – говорит Быра. – Он же в трусы спускал.
Все ржут.
Кощей хватает свои шмотки и выходит из раздевалки.
– Быра, мне сказали, у тебя маленький хуй, – говорит Вэк. – Покажи-ка нам свой «корень жизни».
Быра делает напряженную морду и продолжает расстегивать голубую рубашку.
– Что, ссышь?
– Просто ему стыдно показать своего лысого и маленького, – ржет Вэк.
Быра краснеет.
– Ну что, слабо показать свой такой вот? – Вэк разводит руки далеко в стороны.
– Если б у Быры был хуй по колено, он бы носил безразмерные трусы, – хохочет Клок.
– Ну, ладно, давай покажу, но только Вэку.
Вэк с Бырой отходят в угол раздевалки, спинами к остальным, и Быра оттягивает резинку трусов.
– Ну, какой у него? – спрашивает Бык.
– Обыкновенный, не маленький, – отвечает Вэк. – Но почти лысый. Дадим на рассаду, а?
На геометрии кто-то стучит в дверь класса.
– Быркина можно на минутку?
Это мамаша Быры, сильно накрашенная тетка. Она работает в школе завхозом.
– Да, но только на минутку. Мы разбираем сложную тему, и он не поймет, если пропустит объяснение, – говорит Швабра, как будто верит что дебил-Быра может понять хоть одну теорему.
Быра медленно встает со своей первой парты и идет к двери.
– Счас получит Быра пизды, – негромко говорит Вэк.
Некоторые хохочут.
– Тихо, ребята. Не надо отвлекаться, – говорит Швабра.
Я прислушиваюсь к разговору за дверью: мне все слышно.
– Меня опять твоя классная вызвала. Двойки, поведение неуд. Ты, что, забыл, что мне обещал?
Потом бабах и плеск и еще бабах. Ай, блядь. Я тебе дам, блядь. Хули ты не учишься?
Бабах, плеск, бабах.
Клок поворачивается ко мне и говорит:
– А Бырина мамаша ничего. Вот ее бы выебать.
Карпекина – она сидит за одной партой с Клоком – кривит губы.
– Вообще, у нее счас ебарь есть. Какой-то начальник с химзавода. Я его видел, – продолжает Клок.
– А ты у Быры расспроси поподробнее. Он же, наверное, каждую ночь смотрит. И дрочит.
Мы оба хохочем. Дверь открывается, входит Быра с красной мордой. Он молча идет на свое место и садится.
Мы с Быком идем по его улице – грязь сплошная, никакого асфальта, как в деревне какой-нибудь задроченной. Бык сказал – давай не пойдем на географию, сходим ко мне, пожрем. Я был не голодный, но согласился.
– Ты наверное минут сорок идешь до школы? – спрашиваю я.
– Ни хера. Минут двадцать. Некоторым, бля, везет: дом через дорогу.
Он имеет в виду меня.
– Зато ко мне всегда прислать могут, если вдруг не приду, а к тебе – хуй: никто не найдет, заблудится, бля.
Входим во двор. Гавкает облезлая дворняга на цепи. Мать Быка снимает с веревки заплатанный пододеяльник.
– Мам, у нас пожрать что-нибудь есть?
– Пожрать? Тебе только жрать. Я только на него работаю, а он еще друзей водит пожрать.
Она – совсем старуха, лет пятьдесят или больше.
– Я тебе говорила уже, чтобы никого не водил. Батька твой все водил друзей, все пили, пили, пока допился. Теперь ты – сначала пожрать, потом выпить, потом опохмелиться… Ладно, на кухне борщ, наливайте сами.
– А что с твоим батькой? – спрашиваю я, когда мы заходим в дом.
– Повесился. Пил две недели, не просыхал. Потом повесился на чердаке.
– Давно?
– В том году. Оно и хорошо. Если б не повесился, я бы его сам прибил. Он выебывался пьяный, ко мне лез, к мамаше.
Бык наливает нам по тарелке борща и отрезает по куску хлеба. Мы торопливо хлебаем борщ, потом идем назад в школу.
На остановке ко мне и Вэку подходят Клок с Быком и трое «старых» пацанов – Гриб, Обезьяна и Цыган. Гриба так зовут за толстые губы. Он раньше злился, потом привык. Обезьяна – урод и тоже раньше ненавидел свою кличку, но его все равно все так звали. А Цыган – из настоящей цыганской семьи, они живут недалеко от Быка.
– Что, малые, капуста есть? – спрашивает Обезьяна.
– Так, копейки.
– Ну, рубля три наберете?
– Если только два.
– Ладно, два так два. Пошлите возьмем тогда, потом к нам в «контору» бухать. Какой класс – восьмой? Пора вам уже на своем районе, как свои… Это самое, скоро на сборы будете за район ходить.
Подходим к магазину.
– Бабок мало. Надо еще стрясти, – говорит Обезьяна. Мы становимся у входа. Гриб – впереди, остальные – немного в стороне, но так, чтобы было видно, что он с нами.
Гриб останавливает какого-то малого:
– Э, слышь, дай 20 копеек.
Малый смотрит на Гриба, потом на всех нас, вытаскивает из кармана монетку, отдает Грибу и бежит в магазин. Потом подходит Егоров из нашего класса.
– Дай я сам с этим побазарю, – говорит Вэк – хочет повыделываться перед остальными.
– Привет, Егоров. Дай 20 копеек.
– Не могу. Мне не хватит.
– Дома скажешь – потерял по дороге.
– Нет, не могу.
– Ну, что-нибудь придумаешь.
– Сказал же: не могу.
– Что ты с ним возишься? – Цыган подходит поближе. – Ты что, малый, пиздюлей захотел?
– Давай отпустим его, – говорит Клок. – Он с нашего класса. Отличник. Списать дает, если что.
– С вашего класса? Отличник? Ладно, пусть идет.
Цыган дает ему ногой под зад: несильно, «просто так».
Минут за десять натрясаем рубля два мелочи и подходим к очереди за «чернилом». Обезьяна видит знакомого пацана впереди и отдает ему деньги.
– В очередь, – говорит какой-то мужик. Обезьяна не отвечает.
– Я кому сказал – в очередь.
Мужик – невысокий, лысый, в синей поношенной куртке.
В это время пацан уже передает Обезьяне пять бутылок «чернила». Мужик смотрит на это и подходит к Обезьяне:
– Ты что, самый главный здесь?
– Да.
Мужик хватает Обезьяну его за куртку. Цыган сзади бьет его ногой в бок, и он падает. Несколько мужиков в очереди поворачиваются и смотрят на нас, но молча. Мужик с трудом поднимается и что-то бурчит под нос, вроде «Мы еще встретимся».
«Контора» – в подвале пятиэтажки. В ней два старых дивана с вылезшими пружинами и несколько деревянных ящиков вместо стола. В углу, на резиновых ковриках, которые, наверное, спиздили из школьного спортзала, лежат разборные гантели, гири по шестнадцать килограммов и самодельная штанга. На стенах – фотографии Беланова, Заварова, Платини, Сократеса и группы «Модерн токинг».
– Ну, как, заебись у нас? – спрашивает Обезьяна. – Вы уже почти что свои пацаны, так что будьте как дома…
– Но не забывайте, что в гостях, – говорит Цыган и начинает ржать, типа сказал что-то смешное.
Мы застилаем ящики газетами, а Обезьяна достает четыре немытых стакана.
– Жратва от вчерашнего осталась? – спрашивает Гриб.
Обезьяна копается в углу:
– Есть еще сало и немного хлеба.
– Заебись.
Разливаем «чернило». Стаканов на всех не хватает, они достаются Обезьяне, Грибу, Цыгану и Вэку.
– А остальные – второй заход, – говорит Гриб.
– Ну, за вас, малые. Чтоб наш район всегда был самым здоровым в городе.
Они чокаются, выпивают, закусывают черствым хлебом, отламывая от буханки, и салом. Бык берет стаканы, наливает себе, мне и Клоку. Пьем, не чокаясь.
– Ну, как твой старый, пишет? – спрашивает Цыган у Вэка.
– Редко.
– Сколько ему еще сидеть?
– Летом должен придти.
– Если не добавят, – хохочет Цыган.
– Ты там не был, так не пизди, – говорит Гриб. – А я по малолетке протянул полтора года. В зоне не так уж хуево, только что баб нет. Зато там – закон, а тут, блядь, хуй проссышь. Коммунисты, похуисты, Горбатый. Сделали бы закон, как на зоне… Ладно, пора наливать.
Тут же наливают по второй. Пьем, как и прошлый раз, по очереди. Закуска уже закончилась.
От «чернила» голова становится тяжелее, а верхняя губа приятно немеет.
– Вы, малые, уже почти что свои, – голос у Обезьяны слегка изменился, стал более глухим. – Так что, вам пора уже начинать за район ездить. Вообще, давно уже пора. Я вон с шестого класса езжу. Вы не ссыте. Если что, поможем там.
– По ебалу получить, – всовывается Цыган.
– Ладно, не пугай их. Свои пацаны все-таки.
– Слушайте анекдот, – говорит Гриб. – Сделали в политбюро музыкальный туалет и мужика посадили, чтоб музыку включал. Приходит Громыко срать – ну, мужик ему сразу «Модерн Токинг», первый альбом. Громыко посрал, потащился, выходит довольный. Потом приходит… Ну, как его…
– Черненко, – подсказывает Цыган.
– Какой на хуй Черненко? Этот умер давно – хуесос паршивый. А, вспомнил. Рыжков! Ну, мужик ему «Джой» заделал – Рыжков посрал, тоже довольный выходит. Потом приходит Горбатый. Мужик думает – а что ему поставить? И поставил ему гимн Советского Союза. Выходит Горбатый злой весь, а мужик спрашивает – что такое, Михаил Сергеевич? А Горбатый ему и говорит: пошел ты на хуй, мудак. Я из-за тебя первый раз в жизни стоя посрал.
Все смеются, кроме Быка.
– Ну, вы ему скажите следующий раз, когда смеяться надо, – говорит Гриб.
Разливаем и допиваем оставшееся «чернило».
– Ну, короче, вы поняли, – говорит Обезьяна. – Готовьтесь на сбор. И когда капуста есть, приходите сюда: бухнем.
Я, Вэк, Клок и Куня пришли на физкультуру раньше всех и стоим в «предбаннике», где двери в спортзал, в нашу и женскую раздевалки. Куня никогда не переодевается на физкультуру в раздевалке – боится, что сделают темную. У него под школьной формой всегда, даже в мае, надет облезлый синий спортивный костюм, и он просто снимает пиджак, рубашку и штаны и бросает на подоконник в «предбаннике». Иногда это его не спасает: все равно затаскивают в раздевалку и мучают.
Дверь женской раздевалки приоткрыта: еще никто не пришел. Вэк выглядывает из двери и говорит нам:
– Жупченко идет. Давай ее защупаем, пока никого нет. Куня, на шухер.
Куня выходит из «предбанника» в коридор, и входит Жупченко – некрасивая и толстая, в тапках со стоптанными задниками и спортивных штанах под платьем. Она идет мимо нас к своей раздевалке, заглядывает туда. Вэк подходит к ней сзади и хватает за жопу.
– Э, ты что, сдурел? – она оборачивается.
Мы с Клоком подскакиваем и все вместе волочем ее в раздевалку. Жупченко брыкается и орет. Вэк двумя руками держит ее за сиськи, я тоже стараюсь схватиться, но не получается, потому что и Клок сует руки, и мы мешаем друг другу. Тогда я задираю ей платье, чтобы залезть в трусы. Она орет еще громче, но моя рука уже у нее в трусах, и я трогаю пизду – сначала волосы, а потом что-то мягкое. В этот момент Куня орет:
– Лиза.
Мы выскакиваем из женской раздевалки в свою, но Жупченко успевает дать мне оплеуху.
В нашей раздевалке я спрашиваю Вэка:
– А она не заложит?
Он хохочет:
– Ну, и что она скажет? Меня пацаны зажимали? За сиськи щупали?
Мы с Клоком тоже хохочем.
Потом я иду в туалет. На этом этаже рядом с нашим и бабским есть специальный, учительский. Он открыт. Я захожу в него и закрываюсь изнутри. Я нюхаю пальцы, которыми трогал Жупченко. Запах немного похож на мазь Вишневского, которой мне мазали нарыв на плече. Или это и была мазь Вишневского, у нее, там? У меня встает, и я начинаю дрочить. Получается очень быстро, и малофья брызгает прямо на стену. Я вытираю хуй носовым платком и выхожу. Возле двери стоит молодая учительница, из первого или второго класса.
– Ты что, не знаешь, что это учительский туалет? – спрашивает она.
Я молча прохожу мимо нее и думаю – интересно, заметит она соплю малофьи на стене или нет?
Всех пацанов забрали с уроков и повезли в военкомат – проходить медкомиссию. Мы стоим в коридоре в очереди к психиатру: все в трусах и с медицинскими картами. Дверь в кабинет открыта, и слышно, как врачиха спрашивает у Быка:
– Что тяжелее, килограмм железа или килограмм ваты?
– Железа.
– Почему?
– Ну, железо тяжелее ваты.
– А сколько будет пятью девять?
– Сорок пять.
– А шестью восемь?
– Сорок восемь.
– А семью девять?
– Шестьдесят четыре… Нет, шестьдесят пять…
– Ладно, можешь идти.
Она что-то пишет в его карте. Покрасневший от натуги Бык выходит из кабинета, и туда заходит Клок.
– Что, засадила тебя на таблице умножения? – спрашивает Вэк. – Покажи, что она написала – что умственно отсталый?
Мы все смеемся, даже Куня – в «семейных» трусах на два размера больше, чем надо, тощий, бледный, с синяками на плечах.
– А ты хули смеешься? – Бык бьет его кулаком в живот. Куня приседает и плачет.
– Мальчики, потише, – говорит врачиха. – Вы же мешаете мне работать. Ведите себя, как следует.
– Деньги есть? – спрашивает у меня Клок после третьего урока.
– Рубль.
– А дома кто?
– Никого.
– Пошли на «точку», купим вина, а потом бухнем у тебя.
– Давай. А геометрия?
– Ну ее на хуй. Не пойдем.
– Ладно.
Забираем куртки в гардеробе и идем сначала в пятиэитажку рядом с моей. Между первым и вторым этажом вся стена в надписях: «Пять лет прошло – немалый срок, вставай за хэви-метал рок», Accept, HMR, AC/DC.
– Что это за «металлисты» такие? – спрашиваю я.
– Не знаю. А тебе что, «металл» нравится?
– Нет.
– И мне нет. Ненавижу весь рок, особенно тяжелый.
Клок звонит в обитую дерматином дверь на третьем этаже. Открывает тетка с седыми растрепанными волосами, в синем грязном халате, из-под которого торчит ночная рубашка.
Читать бесплатно другие книги:
