Варшава Козлов Владимир
Я сую руки в рукава куртки. Девушка поднимается по ступенькам к выходу. Я закидываю рюкзак на плечо, иду за ней.
На улице мокро, но дождя нет. Девушка идет к трамвайной остановке.
Я догоняю ее.
– Извините… А можно с вами познакомиться? – Голос дрожит и звучит, как чужой.
Она смотрит на меня, улыбается.
– Можно. Меня зовут Оля.
– А меня Вова.
– Очень приятно.
– Мне тоже.
– Я заметил вас несколько дней назад.
– А давай сразу на ты?
– Да, конечно. Ты где-нибудь учишься?
– В универе на журналистике. А ты?
– В инязе. В этом году поступил.
– Я тоже. Ты отсюда, из Минска?
– Нет, из Могилева.
На остановке монтируют рекламный щит. Школьницы с ранцами наблюдают за дядьками в черных спецовках. Над концертным залом «Минск» висят серые облака.
Оля говорит:
– Почему-то все ненавидят позднюю осень. А я ее по-своему люблю. В ней есть что-то такое… Не могу объяснить… Тебе так не кажется?
– Кажется.
– А ты вообще мрачный человек?
– Как когда. А ты – веселая?
– Не всегда, хотя иногда бываю.
Со стороны стадиона катится трамвай. Я спрашиваю:
– Тебе куда ехать?
– В Зеленый Луг. А тебе?
– В Серебрянку. «Единица», твой трамвай… А можно попросить у тебя телефон?
– У меня нет телефона… Но я завтра опять буду в библиотеке. Долго, до самого закрытия, до девяти.
– Я тогда подожду тебя в гардеробе, хорошо?
– Хорошо. Пока.
– Пока.
Оля заходит в трамвай, дверь захлопывается.
Заморозок. Рука с бутылкой мерзнет, хоть и в перчатке. Я перекладываю бутылку в левую руку, сую правую в карман, тру пальцы друг о друга.
– Дай-ка мне на месте, – говорит мужик в шапке с вышивкой «adidas».
Я беру деньги, открываю бутылку.
– А почему холодное? И так холодрыга… Надо было подогреть. Это ж твоя работа, правильно? Я – на заводе, ты – здесь, каждый делает свое дело, а вместе мы работаем на благо родины… – Мужик смеется.
– Ага, все так.
– Так что, следующий раз подогревай пиво.
– Как я его подогрею?
– Ну, это – твоя проблема.
Дядька в длинной кожанке, с дипломатом, не спеша тянет пиво, разглядывает привокзальную площадь.
– Ты студент?
– Да.
– Понимаю – сам когда-то учился. Денег вечно не хватало – на сорок рублей стипендии не проживешь. – Он делает глоток. – Ну, тоже подрабатывали, конечно. Вагоны разгружали. Сейчас, конечно, другое время – нечего разгружать стало. – Он отпивает еще. – А там, где есть, что разгружать, туда так просто не устроишься. Подержи-ка…
Дядька отдает мне бутылку – в ней больше половины. Он достает пачку «Marlboro», зажигалку, прикуривает, забирает пиво.
– Я вот тут был недавно в одной конторе – они итальянской мебелью торгуют. Так представь, там грузчики – все на своих машинах на работу приезжают. Расчет за мебель – на месте, налом, и половина этих денег тут же уходит с концами.
Он отпивает пива.
– А вообще, мой тебе совет… Ерунда все это – пиво там, прочие мелочи. Пусть они этим занимаются. – Он кивает на бабок. – А у тебя руки-ноги есть, голова на плечах, ты можешь нормальные деньги зарабатывать. Например, валютой заниматься. Вон, люди возят валюту – из Москвы, в Москву. «Баксовозы» мы их зовем. Знаешь, как поднимаются? Или хотя бы в Польшу на торги…
Кто-то орет:
– Милиция!
Бабки прячут пиво, неуклюже бегут к остановке, отставив задницы. Я – за ними.
Оборачиваюсь. Два мента не спеша идут со стороны касс.
Прячемся за углом бетонного забора. За ним – стройка, новый корпус вокзала.
Одна бабка выглядывает из-за угла.
– Все, ушли.
Подходят три пацана. Один – здоровый, плотный, два других – худые. Здоровый спрашивает:
– Почем пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Ну, сейчас возьмем у тебя бутылок пять. Да, Гриня?
Я наклоняюсь к рюкзаку, достаю бутылки. Здоровый берет три, остальные – по одной.
– От кого работаешь? – спрашивает здоровый.
– Ни от кого. Так просто.
– А ты что, не знаешь, что за место надо платить?
– Какое место?
Удар в нос. Я отступаю к стене, сморкаю сопли с кровью на обледеневший асфальт. Смотрю по сторонам – бабки отошли подальше. Я спрашиваю:
– Что, и они платят?
Здоровый замахивается.
– Еще въебать? Каждый отвечает за себя, понял? Если б можно было не платить, здесь бы полгорода стояло.
Он бьет меня в челюсть. Несильно.
Мимо идут люди, никто не смотрит на нас. Здоровый спрашивает:
– Ты, может, студент?
– Студент.
– Ладно. Бач, отдай ему пиво. Кому сказал? Отдай пиво. Ладно, хуй с тобой.
Здоровый поворачивается ко мне.
– Короче, ты понял. Хочешь зарабатывать – плати за место. Мы – водочники, мы здесь ночью водку продаем. Будешь нам платить – никто не тронет, понял? Моя кликуха – Старый. Меня на вокзале все знают, каждая последняя блядь. Если кто залупнется – так и скажи: я от Старого работаю.
– А сколько платить?
– Ну, раз студент… Рублей двести в день. Ладно, сто пятьдесят. Но это – за целый день. Утром продал, потом еще вечером… А я каждую ночь на вокзале, до утра. Давай, держи краба.
Он сует мне руку, я жму ее.
У меня – последняя бутылка. Подходит худой невысокий пацан, моего возраста или младше.
– Сколько пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Сейчас посмотрю – наберу или нет. Почти все вытрясли, шакалы.
– Кто?
– Менты, кто еще? Ночь, блядь, продержали, в клетке, суки.
Пацан снимает грязный ботинок на высоком каблуке, сует руку в носок, вытаскивает оттуда смятые десятки и пятерки. Он считает деньги, дает мне. Я кладу их в карман, не расправляя, открываю бутылку.
– Ну, шакалы. – Пацан отхлебывает пива. – Я б их всех поубивал.
– А за что они тебя?
– Как за что? А за что нас берут? Тебя, меня? Ни за что.
Он отпивает еще. Я спрашиваю:
– А чем ты вообще занимаешься?
Пацан чмокает губами.
– Чистое мошенство – ловкость рук, и никакой наебки.
– А менты?
– Что менты? Сегодня мент – шакал, завтра – друг. На, держи.
Он сует мне бутылку и уходит.
Я сливаю пену на асфальт.
Пункт приема стеклотары – во дворах площади Победы. В очереди – десяток алкашей и пенсионеров.
Я спрашиваю:
– Кто последний?
Высокий дед в шляпе говорит:
– Последних здесь нет, все – первые. А крайний – я.
– Хорошо, я – за вами.
Достаю из кармана деньги за пиво – скомканных мятых «зайцев» и «волков». Расправляю купюры, складываю в кошелек.
– Во сколько нарисовал, да еще и показал, – говорит дед.
Идем с Олей от библиотеки к остановке. Я говорю:
– Можно, я провожу тебя до дома?
– Вообще, уже поздно… И у тебя, наверно, дела…
– Да нет, никаких дел. Вот как раз «единица».
– Ну хорошо.
Трамвай останавливается. Мы поднимаемся по ступенькам, садимся. Водитель объявляет:
– Следующая остановка – Захарова.
Двери закрываются, вагон трогается. За окном тянется облезлое здание без окон. Старушка на переднем сиденье держит лоток яиц. Рядом с ней женщина читает «Вечерний Минск».
Оля спрашивает:
– Тебе не скучно жить? Не в смысле, как некоторые говорят, некуда пойти. А вообще…
– Скучно.
– А плохо бывает – такое ощущение, что кругом одна грязь, дерьмо?
– Часто.
– У меня сейчас вообще какие-то мраки. Учиться – совсем не интересно. Думала, будет не так… Город становится каким-то другим, чужим… Везде этот белорусский язык насильно – «шаноунае спадарства»…
Трамвай подъезжает к Комаровке. На проспекте светится зеленая вывеска магазина «Salamander».
Оля спрашивает:
– Ты когда-нибудь был за границей?
– Нет, не был. А ты?
– Тоже нет. Знаешь, так хочу побывать где-нибудь на Западе, во Франции или Германии… Там, наверно, нет всей этой мерзости, как у нас…
Круглая белая лампа освещает Олино лицо. Бледная кожа, никакой косметики, кроме туши на ресницах.
– А почему ты решил поступать в иняз?
– Ну, мне всегда нравился английский… Более или менее…
– По дому скучаешь?
– В общем, да, но с родителями тоже надоело… Я потому и хотел поступать в другом городе, чтобы не быть, как они. Всю жизнь живут в Могилеве, закончили институты, сами стали преподавателями… А они наоборот не хотели, чтобы я уезжал. Думали, поступлю в «машинку» или «техноложку», потом – в аспирантуру, напишу диссертацию… А потом все рухнуло, и это стало никому не надо…
Идем дворами. Дядька с сигаретой в зубах молотит выбивалкой по ковру. Пацан тянет на поводке пуделя.
Оля говорит:
– Вообще, ты не подумай, что я – какая-нибудь пессимистка. Просто что-то нашло такое…
– Понимаю.
– Мы почти пришли. Вот мой подъезд.
– У тебя правда телефона нет?
– Конечно, правда.
– Я просто подумал… Может, ты не хотела давать номер первому встречному…
– Я бы тогда просто сказала: не дам. Мне не нравится обманывать…
– А номер квартиры скажешь?
– Да, скажу. Тридцать два. Ну, мне надо идти. Спасибо, что проводил. Я тебе благодарна – у меня было такое грустное настроение, а сейчас – уже не грустное… – Оля улыбается. – Пока.
– Пока.
Она заходит в подъезд, хлопает дверь. Я поворачиваюсь, иду к остановке.
В беседке сидят три мужика, один разливает водку. Начинает капать дождь.
Смотрю через мокрое стекло трамвая на окна домов. Многие занавешены, иногда мелькают ковры, картины на стенах, люди.
На сиденье сзади меня – девочка, лет восемь, и дед. Она рассказывает:
– Нам в школе учительница говорила, что Пушкин был такой поэт… Он всегда писал, не мог не писать… У него отбирали бумагу, а он тогда на столе писал…
Выпрыгиваю из трамвая. Дождь продолжается. Зонта у меня нет. Я улыбаюсь, задираю голову. Капли падают на лицо, в глаза.
Открываю ключом квартиру. Дверь в хозяйкину комнату открыта, играет музыка – Муслим Магомаев. У родителей была его пластинка – они слушали ее еще на старой радиоле «Рига».
Я стаскиваю ботинки. Тетя Нина выглядывает из комнаты.
– А, Вовачка прышоу…
Она криво улыбается – бухая. Я вешаю куртку, открываю дверь к себе. Тетя Нина говорит:
– Зайди-ка мне, а?
– Нет времени. Заниматься надо.
– Ну на минутку…
Она берет меня за руку, тащит в комнату.
На столе – полбутылки самогонки, стакан и банка квашеной капусты. На бутылке – этикетка «бальзам Абу-Симбел». В капусте торчит вилка.
– Выпъеш са мной?
– Не-а.
– Чаму?
– Я ж сказал – заниматься надо.
– Ай, заниматься – гэта усё ерунда. Лучше давай мы с табой… Пад адной крышай жывем, да?
– Да.
– Ну так што?
– Ничего. Пить я не буду.
– Чуть-чуть. Трыццать капель, а?
– Ладно.
Тетя Нина берет из серванта граненый стакан, льет в него самогонку, дает мне в руку, наливает себе.
– Ну, каб усё было добра.
Мы чокаемся. Я пью. Гадость.
Тетя Нина сует в рот вилку с капустой, начинает хрустеть. Я отламываю хлеба, жую. Тетя Нина говорит:
– Давай патанцуем, а, Вова?
– Вы что?
– А што? Давай…
Она обхватывает меня руками, я отскакиваю.
– Ну и не танцуй! А я – буду. – Она начинает топтаться под музыку. В серванте звенит посуда. Игла проигрывателя подскакивает. Я выхожу из комнаты.
– Умные усе стали – пасматрыте вы на яго, – бубнит тетя Нина. – Как са старай бабай, так и пагаварыть ня хоча. Думаеш, я старая и дурная. Так если ты таки умны, то сматры, не усярысь!
Стою с пивом. Стремно, в животе бурлит, хочется срать. За час я продал только четыре бутылки.
Бабки кричат:
– Милиция!
Я вздрагиваю. Бабки суетливо прячут пиво, бегут к остановке. Я убираю свою бутылку в рюкзак, поворачиваюсь к расписанию – как будто читаю.
Подходят два мента.
– Что ты тут делаешь? – спрашивает один. У него – тупая злобная рожа и расплющенный нос.
– Ничего. Так, стою.
Мент несильно бьет палкой по рюкзаку. Звенят бутылки.
– Кого ты хочешь наебать? Что в рюкзаке – пиво? Ну-ка, пошли с нами.
– А может не надо? Я – студент…
– Мне насрать, кто ты.
– Давайте как-нибудь так разберемся?
– Как «так»?
– Как-нибудь…
– Не еби вола. Бери рюкзак и пошли с нами, а то сам знаешь, что будет.
– И чтоб без глупостей, – говорит второй мент. – Шаг влево, шаг вправо – удар в нос.
Оба улыбаются.
Менты останавливаются в темном коридоре, у двери в камеры хранения.
– Значит, говоришь, студент? – спрашивает первый.
– Ага.
– Сколько у тебя пива?
– Шесть.
– Четыре бутылки сюда, и чтоб я тебя здесь больше не видел.
– А может…
– Ты что, хочешь, чтоб мы тебя оформили за спекуляцию? Конфискуем все пиво – это раз. Две тысячи штраф – это два. В институт твой бумага пойдет – три? Хочешь?
Читать бесплатно другие книги:
