Аэропорт Хейли Артур

7

Инес Герреро не была знакома с теорией, суть которой сводится к тому, что перенапряжённый, истощённый мозг может в целях самосохранения отключаться, и тогда человек впадает в состояние пассивного полузабытья. Однако её поведение служило наглядным подтверждением этой теории. Инес Герреро действовала бессознательно, как сомнамбула.

Вот уже несколько недель её томило беспокойство, тревога, близкая к отчаянию, а события этой ночи нанесли ей последний, сокрушительный удар. И мозг её отключился — так срабатывает предохранитель при коротком замыкании. Пока Инес Герреро пребывала в этом состоянии — временном, конечно, — она не отдавала себе отчёта ни где она находится, ни почему.

Грубоватый, разбитной шофёр такси оказал ей не слишком хорошую услугу. Они сторговались, что он отвезёт её в аэропорт за семь долларов. Выйдя из такси, Инес дала шофёру десятидолларовую бумажку — кроме этой бумажки, у неё почти ничего не было, — ожидая получить сдачу. Шофёр пробормотал, что сдачи у него нет, но он сейчас разменяет, и укатил. Инес напрасно прождала десять минут, стоя как на иголках и не сводя глаз с часов аэровокзала, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, когда должен был подняться в воздух самолёт, отлетавший в Рим, и, наконец, поняла, что шофёр такси и не подумает возвращаться. Инес не запомнила ни номера машины, ни фамилии шофёра — на что последний и рассчитывал. А если бы даже и запомнила, то писать жалобы не в её привычках, и, как видно, шофёр раскусил и эту черту её характера.

Несмотря на все препятствия, возникшие по дороге, Инес ещё успела бы попасть к посадке в самолёт, не задержись она в ожидании сдачи. А теперь, когда она отыскала выход на поле, самолёт уже бежал по рулёжной дорожке.

Всё же у Инес хватило ума воспользоваться советом, полученным по телефону от мисс Юнг, девушки из справочного бюро «Транс-Америки», и она прибегла к маленькой хитрости, чтобы выяснить, действительно ли её муж находится на борту самолёта, отлетающего в Рим. Контролёр как раз собирался покинуть свой пост у выхода сорок семь, когда к нему обратилась Инес.

По совету мисс Юнг она не стала задавать вопросов, а просто заявила:

— Мой муж находится на борту самолёта, на который только что закончилась посадка. — И она объяснила, что опоздала проводить мужа, но хочет убедиться, что он успел благополучно сесть в самолёт. Она достала жёлтенькую квитанцию, обнаруженную среди вещей мужа, и показала её контролёру. Мельком взглянув на квитанцию, контролёр стал просматривать список пассажиров.

На какую-то секунду в душе Инес затеплилась надежда; а вдруг она ошиблась, вдруг муж её и не думал никуда улетать; мысль о том, что он мог отправиться в Рим, всё ещё казалась ей слишком невероятной. Но тут контролёр сказал — да, Д. О. Герреро находится на борту самолёта, вылетающего рейсом два, и обидно, конечно, что миссис Герреро не успела проводить мужа, но сегодня из-за этого снегопада всё пошло кувырком, а теперь он просит его извинить, но ему необходимо…

Контролёр ушёл, и тут Инес расплакалась: она вдруг почувствовала себя такой одинокой среди всей этой толпы.

Сначала из глаз её выкатилось несколько слезинок, затем сразу припомнились все несчастья и беды, и слёзы хлынули ручьём. Инес скорбела о настоящем и оплакивала прошлое: был у неё дом — теперь его не стало; детей она не может содержать; был у неё муж, хоть и никудышный, но она привыкла к нему, а теперь и он улетел куда-то… Она вспоминала, какой была в молодости, и плакала о том, какой стала теперь; она плакала о том, что у неё нет денег и ей некуда идти — разве что снова в опостылевшую, кишащую тараканами квартиру, да и оттуда её завтра вышвырнут — ведь от ничтожной суммы, с помощью которой она надеялась умилостивить на время своего квартирного хозяина, ничего не осталось после того, как шофёр такси присвоил себе сдачу… Она даже не была уверена, хватит ли у неё мелочи, чтобы добраться до дому. Она плакала, потому что туфли натёрли ей ноги, и потому что она была так неприглядно одета, да ещё промокла насквозь, и потому что устала, измучилась, и потому что закоченела и её лихорадило. Она плакала о себе и обо всех разуверившихся и отчаявшихся, как она.

Наконец, заметив, что на неё стали с любопытством поглядывать, она, всё так же плача, принялась бесцельно бродить по аэровокзалу. Именно тогда защитные силы мозга пришли ей на выручку, сознание её затуманилось, и в спасительном отупении она хотя и продолжала горевать, но уже не понимала — почему.

Вскоре после этого она попалась на глаза одному из дежурных полицейских аэровокзала, и он, проявив отзывчивость, которой далеко не всегда отличаются блюстители порядка, усадил её в укромном уголке и тут же связался по телефону со своим начальством. Лейтенант Ордвей находился неподалёку и сказал, что разберётся в этом сам. Он пришёл к выводу, что Инес, несмотря на её подавленное состояние и бессвязную речь, совершенно безопасна, и велел проводить её в кабинет управляющего аэропортом, считая, что это единственное спокойное и вместе с тем не столь устрашающее, как полицейский участок, место.

Инес покорно поднялась в лифте, прошла по коридору; она как будто даже не сознавала, что её куда-то ведут, во всяком случае, была к этому равнодушна. Потом она покорно опустилась в указанное ей кресло, радуясь, что может отдохнуть. Какие-то люди входили и выходили, говорили что-то, но всё, это происходило как во сне, а очнуться у неё не хватало сил.

Однако некоторое время спустя инстинкт самосохранения, заложенный в каждом человеке, сколь бы ни был он беспомощен и забит, заставил её очнуться и осознать, хотя и смутно, что нужно действовать, двигаться, делать что-то, так как жизнь не стоит на месте и — какие бы удары она ни наносила и как бы ни была беспросветна и пуста — неумолимо движется вперёд.

Инес Герреро встала; она ещё не отдавала себе отчёта, где находится и как сюда попала, но уже приняла решение уйти. В этот момент медоувудская делегация в сопровождении лейтенанта Ордвея вошла в приёмную Мела Бейкерсфелда, где находилась Инес. Делегация проследовала в кабинет, а Нед Ордвей вернулся, и, пока затворялась дверь, Мел успел заметить, что лейтенант разговаривает с посетительницей.

Хотя Инес и не очень хорошо соображала, однако она поняла, что этот здоровенный негр полицейский хочет ей помочь, и вместе с тем возникло неясное ощущение, что она уже видела его где-то, совсем недавно, и тогда он был тоже добр к ней, как и сейчас, куда-то отвёл её и ничего не пытался выспросить; вот и теперь он вроде понимал — хотя она ничего не говорила, — что ей надо вернуться в город, но она не уверена, хватит ли у неё на это денег. Инес принялась шарить в кошельке, хотела подсчитать, сколько у неё там осталось, но он остановил её и, повернувшись спиной к двери в кабинет, сунул ей в руку три доллара. Потом вывел её в коридор, показал, как пройти вниз к остановке автобуса, и добавил, что этих денег ей хватит на обратную дорогу и останется ещё немного, чтобы в городе добраться, куда ей нужно.

После этого полицейский ушёл, а Инес сделала, как он сказал: спустилась вниз по лестнице, потом почти у самой двери, ведущей наружу к остановке автобуса, ей бросилось в глаза нечто привычно-знакомое — киоск, в котором продавали сосиски, — и чувство голода, жажды и смертельной усталости сразу вернуло её к действительности. Она порылась в кошельке, нашла тридцать пять центов, купила сосиску и кофе в бумажном стаканчике, и вид этих обыденных предметов подействовал на неё ободряюще. В уголке, рядом с киоском, она увидела стул и примостилась на нём. Она не отдавала себе отчёта в том, сколько времени просидела там: сосиска была съедена, кофе выпит, и пробудившееся было восприятие реальности происходящего снова стало ускользать от неё, заменяясь чувством успокоения и довольства. Сновавшие перед глазами люди, гул голосов, какие-то объявления по радио — всё это убаюкивало её. Дважды Инес показалось, будто она услышала по радио и своё имя, но она решила, что это ей почудилось, что этого не может быть, так как никому на свете нет до неё дела и никто даже не знает, где она.

Она смутно сознавала, что рано или поздно ей придётся отсюда уйти, и чувствовала, как это будет для неё трудно. Ну, а пока она тихонечко посидит здесь.

8

Все сотрудники, срочно вызванные в кабинет управляющего аэропортом, явились незамедлительно — за исключением одного. Некоторых Бейкерсфелд вызывал сам, других — через Таню Ливингстон, но во всех случаях подчёркивалась настоятельная необходимость прибыть немедленно, отложив все дела.

Первым явился шеф Тани Ливингстон — управляющий пассажирскими перевозками «Транс-Америки» Берт Уэзерби.

Почти тут же следом за ним пришёл лейтенант Ордвей, уже отдавший своим полицейским приказ разыскать Инес Герреро, но ещё не имевший ни малейшего представления о том, зачем это нужно. На это время он предоставил медоувудцам беспорядочно толпиться в главном вестибюле аэровокзала и слушать, как адвокат Фримантл усердствует перед телекамерой, защищая их права.

Берт Уэзерби спросил прямо с порога:

— Что у вас стряслось, Мел?

— Мы ещё не знаем наверняка, Берт, и ухватиться пока не за что, но не исключена возможность, что на борту вашего самолёта, выполняющего рейс два, находится бомба.

Уэзерби кинул мельком вопросительный взгляд на Таню, — почему она тоже здесь? — но не стал терять время на расспросы и снова обратился к Мелу:

— Так что именно вам известно?

Мел вкратце рассказал Уэзерби и Ордвею обо всём, что удалось установить, и о сообщении инспектора Стэндиша относительно пассажира, который как-то подозрительно, на взгляд инспектора — человека остро наблюдательного, — держал под мышкой маленький плоский чемоданчик, прижимая его к боку; о том, что человека этого, как установлено Таней Ливингстон, зовут Д. О. Герреро или, возможно, Берреро; о том, что, по словам городского агента, пассажир при регистрации не имел при себе никакого багажа, за исключением уже упомянутого чемоданчика; о том, что Д. О. Герреро выписал в аэропорту страховой полис на сумму в триста тысяч долларов, причём у него едва хватило денег, чтобы уплатить за страховку, из чего явствует, что он, по всей видимости, отправился в пятитысячемильный перелёт не только без смены белья, но и практически без денег; и наконец, о том, что миссис Инес Герреро, в чью пользу застраховал её супруг свою жизнь на время перелёта, в чрезвычайно расстроенных чувствах только что бродила по зданию аэровокзала.

Пока он говорил, вошёл таможенный инспектор Гарри Стэндиш, не успевший даже снять формы, а за ним — Банни. Девушка вошла неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам на незнакомых людей и незнакомую обстановку. Когда смысл сообщения Мела дошёл до неё, она побледнела и глаза её округлились от испуга.

Из всех приглашённых не явился только контролёр, дежуривший у выхода сорок семь и пропускавший пассажиров на рейс два. Когда Таня позвонила его начальнику, тот сказал, что контролёр уже сменился и уехал домой. «Передайте, — попросила Таня, — чтобы он по прибытии домой немедленно позвонил сюда». Таня решила, что вызывать его обратно нет смысла: едва ли он запомнил, сел ли Герреро в самолёт. Если же у кого-то возникнут вопросы, тогда их можно будет задать и по телефону.

— Я пригласил сюда всех, кто имеет к этому делу хоть малейшее отношение, на случай если вы или кто-то ещё пожелает что-нибудь выяснить, — сказал Мел, обращаясь к Уэзерби. — Я считаю, что нам с вами — и главным образом вам — предстоит решить, должны ли мы на основании имеющихся данных предупредить командира рейса два. — В эту минуту Мелу снова вспомнилось то, что он на время выбросил из головы: ведь командиром рейса два был его зять Вернон Димирест. Потом, сказал себе Мел, он ещё успеет хорошенько подумать о некоторых вытекающих отсюда последствиях. А сейчас не время.

— Вот что. — Вид у Берта Уэзерби был довольно мрачный. Он обернулся к Тане. — Какое бы решение мы ни приняли, я считаю, что следует поставить обо всём в известность главного пилота. Разыщите Ройса Кеттеринга. Если он ещё на базе, давайте его сюда.

Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», испытывал самолёт номер 731-ТА перед его отправкой в рейс два.

— Есть, сэр.

Таня направилась к телефону; в это время зазвонил другой аппарат. Мел взял трубку.

Говорил руководитель полётов — в ответ на запрос Мела, поступивший несколько минут назад на КДП.

— Сообщаю запрошенные вами сведения о самолёте «Транс-Америки», выполняющем рейс два.

— Давайте.

— Взлетел в двадцать три тринадцать по местному времени.

Мел бросил взгляд на стенные часы. Было десять минут пополуночи: самолёт летел уже без малого час.

Руководитель полётов продолжал:

— КДП Чикаго передал самолёт Кливлендскому центру в двадцать четыре двадцать семь; Кливленд, в свою очередь, передал самолёт Торонто в час ноль три, то есть семь минут назад. По сообщению Торонтского центра, самолёт находится в настоящий момент близ Лондона, провинция Онтарио. Если вас интересует, могу сообщить дополнительные данные: высоту, скорость, курс…

— Пока достаточно, — сказал Мел. — Благодарю.

— Тут вот ещё что, мистер Бейкерсфелд. — И руководитель полётов пересказал сообщение Патрони: полосой три-ноль нельзя будет пользоваться ещё по меньшей мере час.

Мел нетерпеливо слушал. Сейчас на первом плане были другие, более важные дела.

Повесив трубку, Мел передал Уэзерби данные о местонахождении самолёта.

Таня тоже положила трубку и сообщила:

— Капитана Кеттеринга нашли. Он сейчас придёт.

— А эта женщина — жена подозрительного пассажира… Как, кстати, её зовут? — спросил Уэзерби.

— Инес Герреро, — сказал Ордвей.

— Где она?

— Пока неизвестно. — Ордвей добавил, что полицейские прочёсывают аэропорт, хотя, возможно, этой женщины давно уже здесь нет. Управление городской полиции тоже поставлено в известность, и полицейские проверяют каждый автобус, прибывающий в город из аэропорта.

— Она была здесь, — сказал Мел, — но тогда мы ещё ничего не знали…

— Не очень-то мы были поворотливы, — проворчал Уэзерби и поглядел на Таню, а потом на инспектора Стэндиша, который пока не произнёс ни слова. Таня поняла, что Уэзерби с досадой вспомнил сейчас, как он от неё отмахнулся: «Бросьте вы!» — Придётся нам всё-таки информировать командира экипажа, — сказал он. — Пусть у нас пока одни только предположения, он имеет право знать о них.

— Может быть, сообщить приметы Герреро, чтобы капитан Димирест мог последить за ним, не привлекая его внимания? — сказала Таня.

— Если вы найдёте это нужным, — сказал Мел, — тут мы можем вам помочь. Есть люди, которые его видели.

— Хорошо, — сказал Уэзерби, — сейчас мы этим займёмся. А пока что, Таня, свяжитесь с нашим диспетчером. Скажите, что через несколько минут нам надо будет передать важное сообщение рейсу два — пусть подключат спецсвязь. Я хочу, чтобы это прошло по закрытому каналу, а не в открытый эфир. Пока ещё не время оповещать всех.

Таня снова взяла трубку.

Мел обратился к Банни:

— Как вас зовут?

Она назвала себя, явно нервничая. Взоры всех были обращены на неё. Мужчинам невольно бросился в глаза её пышный бюст. Уэзерби чуть не присвистнул, но вовремя сдержался.

— Вы поняли, о каком пассажире идёт речь? — продолжал Мел.

— Я?.. Нет, не совсем…

— Его зовут Д. О. Герреро. Вы, кажется, час назад выписывали ему страховой полис, так?

— Да.

— Вы при этом хорошо к нему присмотрелись?

Банни покачала головой.

— Нет, особенно не присматривалась. — Ответ прозвучал тихо. Банни облизнула губы.

Мел с удивлением на неё поглядел.

— Когда я говорил с вами по телефону, мне показалось…

— Страховалась уйма народу… — попыталась оправдаться Банни.

— Но вы же сказали, что вам запомнился этот пассажир!

— Нет, это был какой-то другой.

— Значит, вы не помните пассажира по фамилии Герреро?

— Нет.

Мел был озадачен.

— Разрешите мне, мистер Бейкерсфелд. — Нед Ордвей шагнул вперёд и пригнулся почти к самому лицу Банни. — Не хотите впутываться в это дело, так, что ли? — Голос Ордвея звучал резко — это был типичный голос полицейского; мягкого тона, каким Ордвей разговаривал с Инес Герреро, не было и в помине.

Банни вздрогнула и отшатнулась, но промолчала.

— Так или нет? Отвечайте! — настаивал Ордвей.

— Я ничего не знаю.

— Неправда! Знаете. Вы не хотите помочь, потому что боитесь, как бы для вас чего худого не вышло. Мне таких, как вы, видеть приходилось. — Ордвей говорил презрительно, швыряя слова ей в лицо. Он был груб, беспощаден — Мелу впервые открывалась эта сторона его натуры. — Ну, так вот что я вам скажу, красотка. Если вы боитесь неприятностей, то на них-то вы как раз и нарываетесь. Если же хотите избежать их — пока не поздно — надо отвечать на вопросы. И отвечать быстро! Нам каждая секунда дорога.

Банни молчала — её била дрожь.

— Послушайте, девушка, — сказал Мел. — На этом самолёте около двухсот человек. Не исключено, что их жизнь в опасности. Я спрашиваю вас ещё раз: вы помните человека по фамилии Герреро?

Банни медленно опустила голову.

— Да.

— Опишите его, пожалуйста.

Сначала запинаясь, потом всё увереннее Банни принялась описывать внешность Д. О. Герреро.

Все напряжённо слушали, и портрет Герреро возникал перед их мысленным взором: худой, костлявый человек, бледное лицо с ввалившимися щеками, острый подбородок, тонкие губы, рыжеватые усики, длинная тощая шея, трясущиеся руки, всё время нервно перебирает пальцами. Оказалось, что у Банни весьма острый, наблюдательный глаз.

Уэзерби, сидя за столом Мела, записывал этот словесный портрет для радиограммы Вернону Димиресту, которую он уже начал составлять.

Когда Банни рассказала, что у Герреро едва набралось десять долларов, чтобы заплатить за страховку, а итальянских денег не было и в помине и что он ужасно нервничал, пересчитывал мелочь, а потом невероятно обрадовался, обнаружив пятидолларовую бумажку во внутреннем кармане пиджака, Уэзерби перестал писать и с испугом и возмущением уставился на Банни.

— Боже милостивый! И вы, невзирая на это, выписали ему полис? Да вы что — рехнулись?

— Я думала… — растерянно начала Банни.

— Ах, вы думали! И всё-таки ничего не предприняли, не так ли?

Бледная, перепуганная Банни молчала.

Мел напомнил:

— Мы теряем время, Берт.

— Я знаю, знаю… — Пальцы Уэзерби судорожно сжали карандаш. — Дело не только в ней, — пробормотал он, — и даже не в тех, кто оплачивает её услуги. Дело в нас самих — себя винить надо. Мы же согласны в душе с пилотами, которые восстают против страхования жизни в аэропорту, но у нас не хватает мужества это признать. И мы позволяем страховым компаниям делать своё грязное дело…

Мел повернулся к инспектору Стэндишу:

— А вы, Гарри, можете добавить что-нибудь по поводу этого Герреро?

— Нет, — сказал Стэндиш. — Я не был так близко от него, как эта молодая особа, и она заметила то, чего не заметил я. Но как он держал чемоданчик — это я заметил. Могу добавить только одно: если там действительно находится то, что вы думаете, пусть никто и не пытается отнять у него чемоданчик.

— Так что же вы предлагаете?

— Я ведь не специалист в таких делах, — сказал таможенник, — что я могу предложить? Но, по-моему, здесь можно действовать только хитростью. Ведь если это бомба, значит, у неё должен был взрыватель и, вероятно, с таким устройством, чтобы его можно было быстро привести в действие. Сейчас бомба у него в руках. Если кто-нибудь попытается её отнять, он сообразит, что его планы раскрыты и, значит, ему нечего терять. — Стэндиш помолчал и добавил угрюмо: — А при таком напряжении палец, лежащий на взрывателе, может дрогнуть…

— Нам, конечно, по сути дела, ещё ничего не известно, — сказал Мел. — Быть может, это просто какой-то чудак и в чемоданчике у него нет ничего, кроме пижамы.

— Если хотите знать моё мнение, — сказал таможенный инспектор, — то я думаю, что это не так. К великому моему сожалению. Тем более что этим рейсом улетела моя племянница.

Стэндиш был очень расстроен: если случится самое худшее, как сообщит он такую весть своей сестре в Денвер? Ему вспомнилось прощанье с Джуди: какая она прелестная, юная и как беззаботно играла с сидевшим рядом ребёнком. «До свидания, дядя Гарри!» — сказала она и чмокнула его в щёку. В бессильном отчаянии он упрекал теперь себя за то, что не действовал более решительно, не принял никаких мер в отношении человека с чемоданчиком.

«Ладно, — подумал он. — Если даже теперь уже поздно, всё равно надо пытаться что-то предпринять».

— Я хочу добавить ещё кое-что… — Все посмотрели на Стэндиша. — Сейчас не до ложной скромности, и потому я скажу напрямик: у меня есть чутьё на людей, особенно первое впечатление никогда меня не обманывает, и дурного человека я обычно чувствую сразу, только не спрашивайте меня — как и почему. Это инстинкт, ну и ещё, может быть, профессиональный навык. Я сразу обратил внимание на этого человека. «Подозрительный субъект», — сказал я себе, но по профессиональной привычке подумал о контрабанде. Теперь, после того, что нам стало известно — пусть это ещё очень немного, — я скажу больше: этот человек, Герреро, — опасная личность. — Стэндиш взглянул на управляющего перевозками. — Мистер Уэзерби, я бы хотел, чтобы вы в своей радиограмме именно так охарактеризовали этого человека.

— Как раз это я и намеревался сделать, инспектор. — Уэзерби оторвался от своих записей. Почти всё, что говорил Стэндиш, он уже успел включить в радиограмму командиру рейса два.

Таня всё ещё разговаривала по телефону с нью-йоркским диспетчером «Транс-Америки».

— Да, сообщение будет длинное. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы была снята копия.

Раздался резкий стук в дверь; вошёл высокий мужчина с обветренным, изборождённым морщинами лицом и пронзительным взглядом светло-голубых глаз. На нём был синий шерстяной, смахивавший на форменную одежду костюм и тёплое пальто. Он кивнул Мелу, а Берт Уэзерби сказал:

— Спасибо, Ройс, что явились так быстро. У нас тут вроде не всё благополучно. — Он протянул листок блокнота с радиограммой, которую только что набросал.

Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», внимательно прочёл радиограмму. Он ничем не выдал своего волнения, пока глаза его скользили по строчкам, — только чуть твёрже стала линия губ. Главный пилот, как и многие другие, в том числе и управляющий перевозками, обычно не задерживался в аэропорту до такого позднего часа. Но пурга, бушевавшая трое суток и требовавшая срочных решений с учётом обстановки, не позволила ему уйти домой.

Зазвонил второй телефон, нарушив воцарившуюся на секунду тишину. Мел взял трубку и передал её Ордвею.

Капитан Кеттеринг дочитал радиограмму. Уэзерби спросил:

— Как вы считаете, стоит её посылать? Мы уже запросили у диспетчера канал спецсвязи.

— Правильно, — сказал капитан Кеттеринг. — Только я попросил бы добавить: «Предлагаем вернуться или совершить посадку по усмотрению командира». И пусть диспетчер радирует им последнюю метеосводку.

— Да, разумеется, — Уэзерби приписал ещё несколько слов, протянул блокнот Тане, и она тут же начала передавать радиограмму.

Капитан Кеттеринг обвёл взглядом присутствующих.

— Это всё, что нам известно?

— Да, — сказал Мел. — Пока что всё.

— Возможно, скоро прибавится ещё что-нибудь, — сказал лейтенант Ордвей, кладя телефонную трубку. — Мои ребята только что разыскали жену Герреро.

Радиограмма управляющего пассажирскими перевозками международного аэропорта Линкольна командиру рейса два начиналась так:

«СОГЛАСНО НЕПРОВЕРЕННЫМ ДАННЫМ, ПАССАЖИР ТУРИСТСКОГО КЛАССА НА БОРТУ ВАШЕГО САМОЛЁТА Д. О. ГЕРРЕРО ИМЕЕТ ПРИ СЕБЕ ВЗРЫВНОЙ МЕХАНИЗМ. ПАССАЖИР ЛЕТИТ БЕЗ БАГАЖА И, ПО-ВИДИМОМУ, БЕЗ ДЕНЕГ, ПЕРЕД ВЫЛЕТОМ ЗАСТРАХОВАЛ СВОЮ ЖИЗНЬ НА КРУПНУЮ СУММУ. ПОДОЗРИТЕЛЬНО ОБЕРЕГАЕТ ЧЕМОДАНЧИК, НАХОДЯЩИЙСЯ ПРИ НЁМ В КАЧЕСТВЕ РУЧНОЙ КЛАДИ. ДАЁМ ОПИСАНИЕ ПАССАЖИРА…»

Для установления связи с рейсом два по радиоканалам авиакомпании потребовалось несколько минут.

Со времени первой радиограммы по спецсвязи командиру рейса два о том, что у него на борту находится «заяц» — миссис Ада Квонсетт, диспетчерская служба Кливленда уже успела передать самолёт диспетчерам Нью-Йорка. Теперь все радиограммы, посылаемые авиакомпанией рейсу два, должны были идти через КДП Нью-Йорка. Таня диктовала радиограмму, телефонистка в Нью-Йорке записывала её. Диспетчер авиакомпании «Транс-Америка» в Нью-Йорке, прочтя одновременно с телефонисткой первые несколько строк, тут же по прямому проводу связался с оператором спецсвязи, АРК — аэронавигационной радиокомпании, обслуживающей все крупные авиалинии.

Оператор АРК, находящийся в особом помещении в другой части Нью-Йорка, зафиксировав вторичный вызов диспетчера «Транс-Америки» тут же закодировал радиограмму специальным четырехбуквенным кодом, присвоенным самолёту номер 731-ТА, и снова — подобно телефонному звонку, который передаётся по общему телефонному проводу, а поступает только к одному-единственному абоненту, — спецвызов должен был прозвучать только на самолёте, выполняющем рейс два.

Наконец нью-йоркский диспетчер услышал голос капитана Вернона Димиреста, пролетавшего в этот момент над Канадой, в районе Онтарио:

— Говорит рейс два «Транс-Америки», спецвызов принят.

— Рейс два «Транс-Америки», говорит диспетчерская служба Нью-Йорка. Для вас получено важное сообщение. Примите радиограмму.

Короткая пауза — и снова голос Димиреста:

— О'кей, Нью-Йорк. Давайте ваше сообщение.

— Командиру рейса два, — начал диспетчер. — «Согласно непроверенным данным, пассажир туристского класса…»

Инес Герреро всё ещё тихонько сидела в углу у киоска, когда кто-то потряс её за плечо.

— Инес Герреро! Вы миссис Инес Герреро?

Инес подняла глаза. Она не сразу собралась с мыслями — они были где-то далеко и так сумбурны, — но всё же до её сознания постепенно дошло, что перед ней стоит полицейский.

Он снова потряс её за плечо и повторил свой вопрос.

Инес неуверенно кивнула. Она поняла, что это не тот полицейский, который разговаривал с ней раньше. Этот был белый и говорил совсем по-другому, — жёстко, без всякого сочувствия.

— Ну-ка, леди, подымайтесь! — Полицейский больно ухватил её за плечо и грубо заставил встать. — Слышите? Пошли! Все уже надорвали глотку, вас вызывая. Подняли на ноги всю полицию.

Когда Инес через десять минут появилась в кабинете Мела, все уставились на неё. По просьбе Мела здесь остались все присутствовавшие ранее: Таня, инспектор Стэндиш, Банни, Уэзерби и капитан Кеттеринг. Полицейский подвёл её к стулу, стоявшему посреди комнаты, усадил и ушёл. К ней подошёл лейтенант Ордвей.

— Миссис Герреро, — начал Нед Ордвей. — Почему ваш муж полетел в Рим?

Инес тупо смотрела на Ордвея и молчала. Полицейский заговорил более жёстко, но не грубо.

— Миссис Герреро, пожалуйста, слушайте меня внимательно. Я должен задать вам несколько очень важных вопросов. Они касаются вашего мужа, и вы можете мне помочь. Вы меня понимаете?

— Нет… А почему…

— Вам не нужно понимать, почему я задаю эти вопросы. Об этом мы поговорим потом. Сейчас я хочу только, чтобы вы на них отвечали и этим помогли мне. Вы согласны отвечать? Я вас об этом прошу.

Уэзерби не вытерпел:

— Лейтенант, мы не можем возиться всю ночь. Самолёт удаляется от нас со скоростью шестисот миль в час. Раз иначе не выходит, беритесь за неё покрепче.

— Предоставьте это дело мне, мистер Уэзерби, — резко сказал Ордвей. — Если мы все начнём кричать, толку будет вдвое меньше, а времени уйдёт вдвое больше.

Уэзерби промолчал, всем своим видом, однако, выражая нетерпение.

— Инес… — снова начал Ордвей. — Можно, я буду называть вас Инес?

Инес молча кивнула.

— Инес, вы будете отвечать на мои вопросы?

— Буду… если смогу.

— Почему ваш муж улетел в Рим?

Она прошептала еле слышно:

— Я не знаю.

— У вас есть там друзья? Родственники?

— Нет… В Милане есть дальний родственник, но мы его совсем не знаем.

— Ваш муж состоит в переписке с этим родственником?

— Нет.

— Мог ваш муж почему-либо вдруг пожелать навестить этого родственника?

— Нет.

— Послушайте, лейтенант, — вмешалась Таня, — никто же не летит в Милан рейсом два. Для этого существует «Алиталия» — прямой рейс до Милана, да и он дешевле. И сегодня вечером самолёт «Алиталия» улетел тоже.

— Да, видимо, мы можем забыть об этом родственнике, — согласился Ордвей. — Есть у вашего мужа какие-нибудь дела в Риме? — спросил он Инес.

Она отрицательно покачала головой.

— А чем вообще занимается ваш муж?

— Он берёт… брал подряды.

— Какого рода подряды?