Аэропорт Хейли Артур

14

Обычно после полуночи напряжение в диспетчерской немного спадало. Но сегодня этого не произошло. Из-за бурана аэропорт имени Линкольна продолжал принимать и отправлять самолёты с опозданием на несколько часов. И то, что они запаздывали, увеличивало неразбериху на взлётно-посадочных полосах и рулёжных дорожках.

Большинство диспетчеров закончили в полночь свою восьмичасовую вахту и, еле волоча ноги, отправились домой. На их место заступили другие. Поскольку людей вообще не хватало, да и к тому же кто-то ещё был болен, некоторых попросили остаться и сверхурочно поработать до двух часов утра, и в том числе руководителя полётов, главного диспетчера радарной Уэйна Тевиса и Кейза Бейкерсфелда.

Полтора часа назад, после волнующего и столь внезапно оборвавшегося на полуслове разговора с братом, Кейз, стараясь обрести душевное равновесие, сосредоточил всё внимание на экране радара, перед которым он сидел. Если ему удастся не отвлекаться мыслями ни на что другое, решил он, оставшееся время — последняя в его жизни вахта — пролетит быстро. Кейз продолжал принимать самолёты с востока: слева от него сидел помощник — молодой человек, проходивший обучение на радаре. Уэйн Тевис продолжал наблюдать за работой, разъезжая по диспетчерской на своём высоком табурете, который он сдвигал с места, отталкиваясь от пола высокими каблуками своих сапог, — правда, менее энергично, чем в начале смены.

Кейзу как будто удалось сконцентрировать своё внимание на экране — и в то же время удалось не вполне. У него было какое-то странное ощущение, будто мозг его раскололся и он мыслит сразу в двух плоскостях. Часть его мозга была занята самолётами, прибывавшими с востока, — в данную минуту тут не возникало проблем. А другая часть размышляла над его собственной судьбой и занималась самоанализом. Такое положение, конечно, не могло длиться долго; Кейзу казалось, что мозг его подобен электрической лампочке, которая перед тем, как погаснуть, вспыхивает особенно ярко.

О себе он думал сейчас бесстрастнее и спокойнее, чем раньше, — возможно, помог разговор с Мелом, если не что-то ещё. Всё было продумано и решено. Смена Кейза рано или поздно окончится; он уйдёт отсюда, и вскоре ожидание и все тревоги останутся позади. В нём зрело убеждение, что его жизнь уже отделена от окружающих и ничто больше не связывает его ни с Натали, ни с Мелом, ни с Брайаном или с Тео… как и их — с ним. Он принадлежит уже к мёртвым. Да, он уже с теми, кто ушёл, — с Редфернами, погибшими в обломках своего самолёта, с маленькой Валери… Ведь в этом же суть! Почему только теперь стало ему ясно, что смертью он искупает свою вину перед Редфернами? «Интересно, уж не сумасшедший ли я?» — бесстрастно размышлял Кейз. Говорят, что жизнь кончают самоубийством сумасшедшие. Впрочем, какое это имеет значение? Он сделал выбор между мукой и покоем, и ещё до наступления утра к нему придёт этот покой. И снова, как уже неоднократно бывало на протяжении последних нескольких часов, рука его опустилась в карман, нащупывая ключ от комнаты 224 в гостинице «О'Хейген».

А другая часть его мозга, та, что ещё сохранила прежнее чутьё, автоматически продолжала следить за самолётами, прилетавшими с востока.

И лишь постепенно до сознания Кейза дошло, что рейс два «Транс-Америки» терпит бедствие.

Сообщение о намерении экипажа вернуться в аэропорт поступило на КДП примерно час назад и через несколько секунд после того, как стало известно решение, принятое Энсоном Хэррисом. Старший диспетчер Чикагского центра сообщил об этом по особому телефону руководителю полётов, предварительно предупредив центры в Кливленде и Торонто. Поначалу требовалось лишь поставить в известность начальство аэропорта имени Линкольна о том, что самолёт просит разрешить посадку на полосу три-ноль.

А когда центр в Кливленде передал рейс два Чикагскому центру, началась уже конкретная подготовка к приёму самолёта.

Руководитель полётов лично явился в радарную и поставил Уэйна Тевиса в известность о взрыве на рейсе два, о предполагаемом времени его прилёта и о том, куда сажать самолёт — на полосу два-пять или три-ноль.

Тем временем наземная диспетчерская предупредила аэропортовскую аварийку: будьте наготове и, как только самолёт начнёт снижаться, выезжайте на поле.

Наземный диспетчер по радиотелефону связался с Патрони и сообщил ему, что срочно нужна полоса три-ноль. Впрочем, Патрони уже знал об этом.

Затем на резервной волне установили контакт между КДП и кабиной самолёта «Аэрео-Мехикан», чтобы заранее обеспечить двустороннюю связь, которая могла понадобиться, когда Патрони сядет за штурвал.

В радарной Уэйн Тевис, выслушав сообщение руководителя полётов, невольно взглянул на Кейза. Если оставить всё так, как оно есть, то именно Кейзу придётся принимать рейс два от Чикагского центра и сажать самолёт.

Тевис тихо спросил руководителя полётов:

— Может, нам снять Кейза и заменить кем-то другим?

Тот был в нерешительности. Он вспомнил о ЧП с военным самолётом КС-135. Тогда он под каким-то предлогом отстранил Кейза и потом всё думал, правильно ли поступил. Когда человек не очень уверен в себе и может в любую минуту утратить остатки уверенности, достаточно пустяка, чтобы перетянуть в гибельную сторону чашу весов. К тому же руководитель полётов чувствовал себя неловко от того, что помешал разговору Кейза с братом в коридоре. В тот момент он вполне мог бы подождать, но не подождал.

Кроме того, руководитель полётов сам до смерти устал — не только за сегодняшний день, но и за все предыдущие. Он вспомнил, что недавно где-то читал, будто в середине семидесятых годов появятся такие системы наблюдения за воздухом, благодаря которым диспетчеры будут в два раза меньше утомляться и меньше нервничать. Правда, руководитель полётов отнёсся к этой информации скептически. Он сомневался в том, что удастся когда-либо избежать профессиональных перегрузок: если в чём-то диспетчерам станет легче работать, им придётся затрачивать больше нервной энергии в другом. Это пробуждало в нём сочувствие к Кейзу — бледному, худому, напряжённому как струна, да и не только к Кейзу — ко всем, кого доводила до такого состояния существующая система организации труда.

Всё так же тихо Уэйн Тевис снова спросил:

— Так снимать его или нет?

Руководитель полётов отрицательно покачал головой. И, понизив голос, ответил:

— Не будем ускорять ход событий. Не снимайте Кейза, но и не отходите от него.

Тут Кейз заметил двух шептавшихся начальников и догадался, что надвигается нечто серьёзное. Как-никак он был матёрый волк, которому хорошо знакомы признаки близкой беды. Кроме того, инстинкт подсказывал, что речь шла и о нём. И он понимал почему. Теперь Кейз уже не сомневался, что через несколько минут его освободят от работы или же переведут на менее важное направление. Как ни странно, ему было всё равно.

Он был очень удивлён, когда Тевис, не делая никаких перемещений, оповестил всех диспетчеров о том, что самолёт «Транс-Америки», рейс два терпит бедствие, возвращается на базу и его надо принимать вне всякой очереди.

Диспетчеру, сидевшему на отлетах, было дано указание убирать все машины с предполагаемого курса рейса два.

И уже отдельно Кейзу Тевис изложил проблему посадки: решение о том, на какую полосу сажать самолёт, предстояло принять в последнюю минуту.

— Разработай свой план посадки, мальчик, — сказал ему Тевис, на техасский манер растягивая слова. — И когда самолёт передадут тебе, займись им. Все остальные мы возьмём на себя.

Сначала Кейз только кивнул, нимало не обеспокоенный поставленной перед ним задачей. И машинально принялся производить расчёт подхода самолёта. Такого рода расчёты всегда делают в уме. На бумагу наносить их нет времени, да и потом, как правило, приходится на ходу всё менять.

Как только Чикагский центр передаст ему самолёт, решил Кейз, он поведёт его к полосе три-ноль, но с таким допуском, чтобы можно было завернуть машину влево, — но не слишком резко, учитывая небольшую высоту, — если придётся сажать её на полосу два-пять.

Кейз подсчитал: вести самолёт ему предстоит минут десять. А Тевис предупредил его, что, по-видимому, лишь минут за пять до посадки он узнает о том, на какую полосу можно будет сажать машину. Времени, конечно, в обрез, и в радарной все изрядно вспотеют — как и в воздухе. Но справиться можно — хотя будет и нелегко. И Кейз снова мысленно прочертил траекторию полёта и зафиксировал направление.

А на КДП уже стали просачиваться — неофициальным путём — некоторые подробности. В свободные минуты диспетчеры сообщали их друг другу… На самолёте в воздухе произошёл взрыв. Он кое-как летел, несмотря на повреждённый фюзеляж и наличие раненых… Неизвестно, работает ли управление самолётом. Пилотам нужна самая длинная полоса, которая ко времени посадки, возможно, уже будет очищена, а возможно, и нет… Все повторяли слова Димиреста: «…самолёт повреждён, есть жертвы…» Капитан послал невероятно злую радиограмму управляющему аэропортом. Управляющий находится сейчас на полосе три-ноль, делается всё возможное, чтобы очистить её… А время быстро истекало. И теперь заволновались даже они, привыкшие к сложностям воздушного транспорта.

Помощник, сидевший рядом с Кейзом, рассказывал ему о случившемся по мере того, как узнавал сам. Кейз всё понял и уже страшился того, что на него свалилось. Не хочет ^..он принимать в этом участия — ни малейшего, никакого! Не стремится он — да и не может — что-то там такое доказать себе. И даже если он хорошо справится с задачей — разве этим что-нибудь изменишь? А если не справится, если где-то ошибётся, погибнет самолёт, полный людей, как уже погиб один.

На другом конце радарной Уэйна Тевиса вызвал по прямому телефону руководитель полётов. Несколько минут тому назад он поднялся на этаж выше — в «будку», чтобы быть рядом с наземным диспетчером.

Опустив на рычаг трубку, Тевис на своём табурете подкатил к Кейзу.

— Старик, только что получил сигнал из Чикагского центра. Рейс два передадут нам через три минуты.

И Тевис переехал к диспетчеру, сидевшему на вылетах, и проверил, нет ли на пути рейса два вылетающих самолётов.

Помощник сообщил Кейзу, что на поле всё ещё стараются вытащить застрявший самолёт и освободить полосу три-ноль. Они уже включили двигатели, но самолёт так и не сдвинулся с места. За дело взялся брат Кейза (так сказал помощник), и, если самолёт не двинется сам, снегоочистители разнесут его на куски, чтобы освободить полосу. Но всех волнует, хватит ли на это времени.

Раз Мел принял такое решение, подумал Кейз, значит, он уверен, что хватит. Мел всегда со всем справляется, он умеет подчинить себе ход событий. А вот у Кейза не выходит — или, во всяком случае, не всегда и не так, как у Мела. В том-то и разница между ними. Прошло уже почти две минуты.

Помощник, стараясь говорить спокойно, заметил:

— Самолёт появился на экране.

В самом углу экрана Кейз увидел двойную звёздочку — сигнал бедствия, несомненно исходивший от рейса два.

Скорее бежать отсюда, не хочет он! Ему с этим не справиться. Пусть кто-то другой возьмёт это на себя — хотя бы Уэйн Тевис. Пока ещё есть время.

Кейз резко повернулся, ища глазами Тевиса. Тот в этот момент стоял спиной к Кейзу возле диспетчера по вылетам.

Кейз открыл было рот, чтобы позвать его, но, к своему ужасу, не смог издать ни звука. Он попытался снова — безуспешно.

Всё было как во сне, как в том кошмаре, который преследовал его: ему отказал голос… Но ведь это не сон — это происходит наяву! Разве?! Паника охватила его.

А на табло загорелся белый свет: их вызывал Чикагский центр. Помощник снял трубку прямого телефона и сказал:

— Валяй, центр, — Потом повернулся к селектору и передвинул рычажок, включив динамик над головой, чтобы и Кейз мог слышать.

— Линкольн, рейс два находится в тридцати милях к юго-востоку от аэропорта. Курс два-пять-ноль.

— Центр, вас понял. Он появился у нас на радаре. Переключайте его на нашу частоту. — И помощник повесил трубку.

Сейчас центр даст указание самолёту переключиться на другую радиоволну и пожелает ему благополучной посадки. Самолёту, который терпит бедствие, всегда желают благополучной посадки: они-то на земле находятся в безопасности, так надо же хоть как-то приободрить тех, кто в воздухе. Вот и теперь, сидя в этой тёплой, изолированной от внешнего мира, тихой комнате, трудно было поверить, что где-то там, высоко в ночном небе, где гуляют ветер и метель, раненый самолёт пробивает себе путь на землю и может погибнуть, так и не долетев.

Включилось радио на частоте прибывавших с востока самолётов. Раздался резкий голос — это Вернон Димирест, его ни с кем не спутаешь. Кейз только сейчас вспомнил, кто командир потерпевшего аварию самолёта.

— Диспетчерская Линкольна, говорит «Транс-Америка», рейс два, держимся на высоте шесть тысяч футов, курс два-пять-ноль.

Помощник молчал. Теперь Кейз должен подтвердить приём и взять на себя руководство полётом. Но он не хочет, не хочет! А Уэйн Тевис по-прежнему сидит спиной к нему. И голос по-прежнему не слушается Кейза.

— Диспетчерская Линкольна, — снова затрещало радио, — куда вы провалились, чёрт возьми!

Куда, чёрт возьми… Да что же не обернётся Тевис!

Безудержная ярость охватила вдруг Кейза. Чёрт бы побрал этого Тевиса! Чёрт бы побрал диспетчерскую! Чёрт бы побрал его покойного отца, который заставил сыновей заняться тем, что никогда не было по душе ему, Кейзу! Чёрт бы побрал Мела с этой его уверенностью в себе и умением справиться с любым делом! Чёрт бы побрал всех и вся!

Помощник недоуменно смотрел на Кейза. Рейс два сейчас снова вызовет диспетчерскую. Кейз понимал, что он в ловушке. Вовсе не уверенный в том, что голос его послушается, он включил микрофон.

— «Транс-Америка», рейс два, — сказал Кейз, — говорит диспетчерская Линкольна. Извините за задержку. Мы всё ещё рассчитываем посадить вас на ВПП три-ноль — будем знать точно через три-пять минут.

Радио в ответ прорычало:

— Вас понял, Линкольн. Информируйте нас дальше.

Теперь Кейз был весь внимание: та часть его мозга, которая была занята посторонними мыслями, выключилась. Он забыл про Тевиса, про своего отца, про Мела, про самого себя. Всё исчезло, кроме рейса два.

И он спокойно и чётко произнёс:

— «Транс-Америка», рейс два, вы находитесь в двадцати пяти милях к востоку от границы поля. Начинайте спуск по собственному усмотрению. Заворачивайте вправо, курс два-шесть-ноль…

Наземный диспетчер, сидевший в своей стеклянной будке этажом выше, сообщил Мелу Бейкерсфелду о том, что Чикагский центр передал им рейс два для посадки.

Мел ответил по радио:

— Снегоочистителям и грейдерам дано указание убрать самолёт «Аэрео-Мехикан» с полосы. Сообщите Патрони, чтобы немедленно выключил двигатели. Скажите ему: если может, пусть вылезает оттуда, если не может — пусть держится покрепче. Не отключайтесь — как только полоса освободится, нужно будет посоветоваться.

Руководитель полётов на другой волне уже сообщал Патрони о принятом решении.

15

Патрони и сам уже знал, что время его истекло.

Он намеренно не включал двигатели «боинга» до последней минуты: ему хотелось дать возможность рабочим получше расчистить пространство под самолётом и вокруг него.

Когда Патрони понял, что ждать дольше нельзя, он в последний раз огляделся по сторонам. И то, что он увидел, отнюдь его не воодушевило. Шасси всё ещё не удалось полностью очистить от грязи и снега. Да и траншеи, продолженные от основных колёс вверх до заасфальтированной полосы, не были достаточно широкими и глубокими. Чтобы сделать всё как надо, не хватало каких-нибудь пятнадцати минут.

Но Патрони знал, что этих пятнадцати минут у него нет.

Нехотя взошёл он по трапу, чтобы вторично попытаться сдвинуть с места самолёт, — теперь он уже сам сядет за штурвал.

Он крикнул Ингрему:

— Велите всем убраться подальше! Включаю двигатели!

Из-под самолёта вынырнули фигуры людей. Снег всё ещё падал, но уже не валил, как два-три часа назад.

Патрони снова крикнул с высоты трапа:

— Мне нужен механик сюда наверх, но чтоб был полегче. Пошлите какого-нибудь тощего парня, который бывал в кабине экипажа.

И он вошёл в самолёт. Из кабины Патрони увидел служебную машину Мела Бейкерсфелда — она казалась ярко-жёлтым пятном среди окружающей тьмы. Машина стояла на полосе, ближе к левому краю. Подле неё вытянулись в ряд снегоочистители и грейдеры — напоминание о том, что в распоряжении Патрони осталось всего несколько минут.

Главный механик ушам своим не поверил, когда узнал о намерении Мела убрать самолёт с полосы, если понадобится, с помощью механической силы. И такая реакция была вполне естественна, хотя его не меньше других волновала судьба тех, кто находился на борту самолёта «Транс-Америки». Но Патрони всю жизнь заботился о сохранности самолётов, в этом состояла его работа. И у него просто не укладывалось в голове, что такой красавец самолёт можно своими руками разом превратить в груду лома. В глазах Патрони самолёт — любой самолёт — был плодом ума, самопожертвования, инженерной сноровки, многих часов труда и порой даже любви. И вдруг взять и разрушить всё это? Да как можно!

И Патрони решил попытаться спасти самолёт.

За его спиной отворилась и снова захлопнулась дверь. Отряхиваясь от снега, подошёл молодой механик, маленький, худенький. Патрони уже скинул парку и пристёгивался в левом кресле.

— Как тебя зовут, сынок?

— Роллинг, сэр.

— Что ж, Роллинг,[21] может, твоё присутствие здесь — добрый для нас знак, — усмехнулся Патрони.

Пока Роллинг сбрасывал парку и усаживался в правое кресло, Патрони посмотрел в окно. Трап уже отогнали.

Звякнул внутренний телефон, и Патрони поднял трубку. Звонил Ингрем снизу:

— Мы готовы.

Патрони кинул взгляд на соседа:

— Порядок, сынок?

Тот кивнул.

— Включить третий двигатель.

Молодой механик включил стартер.

— Третий двигатель включён.

Гул мотора стал ровным.

Один за другим заработали четвёртый, второй и первый двигатели.

По внутреннему телефону голос Ингрема, заглушаемый наземным ветром и рёвом двигателей, произнёс:

— Все машины внизу убраны.

— О'кей! — крикнул Патрони. — Отсоедините внутренний телефон и сами убирайтесь подальше. — И, обращаясь к Роллингу, посоветовал: — Держись крепче, сынок, прижмись к спинке. — Главный механик «ТВА» перекинул в самый угол рта сигару, которую он вопреки обыкновению раскурил, не изжевав, несколько минут назад. Затем, растопырив короткие пальцы, двинул от себя все четыре рычага.

Гул двигателей усилился.

Перед самолетом стоял человек, держа высоко над головой светящиеся сигнальные жезлы. Патрони усмехнулся.

— Надеюсь, этот малый хорошо умеет бегать, а то вдруг мы рванём.

Все двигатели были включены, закрылки приспущены, чтобы способствовать взлёту. Механик потянул на себя штурвальную колонку. Патрони по очереди нажимал на педали руля направления в надежде, что, если чуть развернуть машину, самолёту легче будет сдвинуться. Взглянув в окно, он снова увидел машину Мела Бейкерсфелда. Патрони знал, что остаются считанные минуты — может быть, даже секунды.

Теперь двигатели развили уже более трёх четвертей полной тяги. По высокому тону их гула он определил, что они работают на большую мощность, чем в тот раз, когда пилот «Аэрео-Мехикан» пытался сдвинуть самолёт с места. А по вибрации фюзеляжа Патрони понял, почему пилот тогда отступил. При нормальном положении вещей самолёт уже быстро катил бы по взлётно-посадочной полосе. Но сейчас он стоял на месте, сдерживаемый глубоко застрявшими в грязи колёсами, и весь трясся, как в лихорадке. Было ясно, что он вот-вот встанет на нос. Молодой механик, которому явно уже было не по себе, искоса взглянул на Патрони.

Патрони перехватил этот взгляд и буркнул:

— Если машина не сдвинется, из неё сделают дохлую утку.

Но, как и во время двух предыдущих попыток, самолёт упрямо буксовал на месте.

Патрони решил раскачать самолёт, надеясь таким образом высвободить колёса из грязи. Он сбавил тягу двигателей, потом снова резко её увеличил.

Но самолёт по-прежнему не двигался.

Изжёванная сигара во рту Патрони потухла. Он с омерзением выплюнул её и полез за другой. В кармане оказалось пусто — сигара была последней. Патрони ругнулся и снова взялся за рычаги. Двинув их ещё больше вперёд, он рявкнул:

— Да вылезай же! Вылезай, сукин ты сын!

— Мистер Патрони! — крикнул ему механик. — Машина больше не выдержит.

Внезапно у них над головой ожило радио. Послышался голос руководителя полётов:

— Патрони, говорит КДП. Мистер Бейкерсфелд передал: «Время истекло. Заглушите двигатели».

Глянув наружу, Патрони увидел, что снегоочистители и грейдеры пришли в движение. Он знал, что они не подойдут близко, пока на самолёте работают двигатели. Но он вспомнил предупреждение Мела: «Когда КДП скажет, ^.что время истекло, — никаких споров».

Он подумал: «А кто спорит?»

Снова раздался настойчивый голос по радио:

— Патрони, вы меня слышите? Подтвердите приём.

— Мистер Патрони! — заорал молодой механик. — Вы слышали? Глушите двигатели!

Патрони крикнул в ответ:

— Ни черта не слышу, сынок. Слишком много шума.

Любой дошлый аварийщик знает, что в его распоряжении есть ещё минута, когда эти паникёры у себя там, наверху, говорят, что время истекло.

Ох, как ему нужна была сейчас сигара! И вдруг Патрони вспомнил: несколько часов назад Мел Бейкерсфелд поспорил с ним на коробку сигар, что он не сдвинет этот самолёт с места.

И он крикнул механику:

— Я проигрываю пари. Иду ва-банк. — И быстрым, решительным движением двинул вперёд рычаги до упора.

Звон и вибрация и прежде были устрашающими. А теперь они стали просто невыносимы. Самолёт трясло так, что казалось, он вот-вот развалится. Патрони снова изо всей силы качнул педали руля направления.

В кабине на приборной доске вспыхнули огни, предупреждающие о перегреве моторов. Впоследствии механик описал это так: «Огни замелькали, точно на игральном аппаратов Лас-Вегас».

— Температура выхлопного газа — триста семьдесят один градус. — В голосе молодого механика слышалась тревога.

По радио продолжали сыпаться приказы, в том числе и приказ поскорее убраться из самолёта. Патрони и сам чувствовал, что пора это сделать. Рука, лежавшая на рычагах, напряглась.

И вдруг машина качнулась. Сначала она только чуть-чуть сдвинулась с места, а потом со всё возрастающей скоростью рванулась вперёд к рулёжной дорожке. Молодой механик что-то крикнул предостерегающе. Патрони мгновенно оттянул назад все четыре рычага и скомандовал:

— Выпустить закрылки!

Оба видели, как от самолёта бросились врассыпную фигурки людей.

До рулёжной дорожки оставалось всего пятьдесят футов, а самолёт ещё катил вовсю. Если его не завернуть, он промчится по бетону и снова увязнет в снегу по другую сторону дорожки. Почувствовав под колёсами бетон, Патрони изо всех сил налёг на левый тормоз и двинул вперёд два правых рычага. Тормоз и рычаги сработали, и самолёт, описав крутую дугу, завернул влево. Патрони снова убрал оба рычага и налёг на все тормоза. «Боинг» ещё немного прокатился, замедлил бег и стал как вкопанный. Патрони осклабился: самолёт стоял как раз посредине рулёжной дорожки.

Взлётно-посадочная полоса три-ноль — в двухстах футах позади них — была свободна.

В машине Мела Бейкерсфелда раздался возглас Тани:

— Он сделал это! Сделал!

Мел, сидевший рядом с ней, уже связался по радио с пультом управления снежной командой и приказал убрать с поля снегоочистители и грейдеры.

А всего несколько секунд назад Мел в третий раз гневно потребовал, чтобы КДП велел Патрони немедленно выключить двигатели. Мелу ответили, что его требование передано, но Патрони не подчиняется. Мел до сих пор ещё не остыл и мог устроить большие неприятности Патрони, не подчинившемуся приказу управляющего и даже не подтвердившему его получение. В то же время Мел знал, что никакого разноса он не устроит: Патрони с честью вышел из тяжелейшего положения, а ни одному разумному человеку и в голову не придёт выносить порицание за успех. Знал Мел и то, что после сегодняшнего вечера в легенде о Патрони прибавится ещё одно звено.

Снегоочистители и грейдеры уже уходили с полосы три-ноль. Мел снова переключился на частоту КДП:

— Машина номер один вызывает наземного диспетчера. Самолёт, мешавший движению, убран с ВПП три-ноль. Машины тоже покидают полосу. Остаюсь для проведения инспекции.

Мел включил прожектор и направил его луч на поверхность взлётно-посадочной полосы. Таня и Томлинсон внимательно вглядывались в неё вместе с ним. Случалось, что после таких происшествий рабочие оставляли на полосе инструменты или материалы, что могло причинить серьёзный ущерб взлетающим или садящимся самолётам. Однако сейчас при свете прожектора не видно было ничего, кроме неровной поверхности, занесённой снегом.

Снегоочистители один за другим на ближайшем перекрёстке сворачивали с полосы. Мел нажал на газ и последовал за ними. За последние минуты и он, и Таня с Томлинсоном до того перенервничали, что сейчас были совсем без сил, хотя и понимали, что главная нервотрёпка ещё впереди. Когда его машина, в свою очередь, свернула влево, Мел радировал:

— ВПП три-ноль очищена и свободна для эксплуатации.

16

Самолёт, летевший рейсом два «Золотой Аргос», находился среди облаков в десяти милях от аэропорта на высоте полутора тысяч футов.

Энсон Хэррис, отдохнув немного, снова взялся за штурвал.

Аэропортовский диспетчер — голос его показался Вернону Димиресту смутно знакомым — последовательно менял им курс, слегка заворачивая самолёт по мере того, как они снижались.

Оба пилота понимали, что курс им прокладывает человек опытный и, следовательно, посадку на любую из двух полос можно будет осуществить без особого маневрирования. Решение о том, на какую полосу их будут сажать, могло поступить в любую минуту. И по мере того, как приближалась эта минута, напряжение у обоих пилотов росло.

Второй пилот Сай Джордан только что по приказу Димиреста вернулся в кабину, чтобы подсчитать приблизительный вес самолёта за вычетом израсходованного горючего. Теперь, выполнив всё, что требовалось от бортинженера, Джордан вернулся на своё место у запасного выхода в голове пассажирского салона.

Энсон Хэррис с помощью Димиреста уже разработал все детали посадки самолёта, учитывая, что заело стабилизатор.

Они как раз закончили приготовления, когда позади них появился доктор Компаньо.

— Хочу сообщить вам, что ваша стюардесса — мисс Мейген пока держится. Если нам удастся быстро доставить её в больницу, я почти убеждён, что она выкарабкается.

Димирест, чувствуя, что голос может выдать его волнение, промолчал. А Энсон Хэррис обернулся и сказал:

— Благодарю вас, доктор, нам осталось лететь всего несколько минут.

В обоих пассажирских салонах были приняты все меры предосторожности для посадки. Всех раненых, за исключением Гвен Мейген, пристегнули поясами к сиденьям. Два врача находились по бокам Гвен, чтобы поддержать её, если самолёт тряхнёт. Остальным пассажирам объяснили, как они должны вести себя в условиях предстоящей тяжёлой посадки, чреватой любыми неожиданностями.

Старенькая миссис Квонсетт наконец по-настоящему испугалась и крепко вцепилась в руку своего недавно обретённого друга. Да и усталость начала брать своё — ведь день у неё выдался на редкость утомительный.

Только что она буквально расцвела, когда стюардесса передала ей слова капитана Димиреста. Стюардесса сказала, что капитан благодарит её за помощь и, поскольку миссис Квонсетт выполнила обещанное, капитан Димирест намерен сдержать слово и, когда они приземлятся, отправить её в Нью-Йорк. Милый, чудесный человек, подумала Ада Квонсетт: вспомнил о ней, когда голова другим забита… Вот только, мелькнула у неё мысль, будет ли она жива, чтобы лететь в Нью-Йорк?

Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, снова взяла было младенца у своих соседей. Теперь она вернула его матери. Младенец, не ведая о нависшей над ним опасности, крепко спал.

А в кабине пилотов Вернон Димирест определил по таблице на приборной доске скорость подхода к земле при том весе, который сообщил ему второй пилот, и сухо произнёс:

— Держите скорость сто пятьдесят узлов.

Это была скорость, на которой они должны пролететь над границей лётного поля, учитывая перегрузку и заевший стабилизатор.

Хэррис кивнул. Насупившись, он протянул руку и включил ограничитель на своём индикаторе скорости. То же проделал и Димирест. Даже на длинной полосе посадка будет опасной.

Скорость свыше ста семидесяти миль в час была дьявольски большой для посадки. Оба пилота знали, что при таких условиях самолёту надо долго бежать после того, как он коснётся земли, а скорость из-за их большого веса будет спадать очень медленно. Однако подлетать на скорости ниже той, какую только что установил Димирест, было бы самоубийством: самолёт может камнем упасть вниз.

Димирест потянулся к радиомикрофону, но, прежде чем он успел что-либо сказать, голос Кейза Бейкерсфелда произнёс:

— «Транс-Америка», рейс два, заворачивайте вправо, курс два-восемь-пять. ВПП три-ноль свободна.

— О господи! — вырвалось у Димиреста. — Самое время!

Он включил микрофон и подтвердил приём.

Оба пилота быстро проверили, всё ли готово к посадке.

Раздался глухой стук — выпустились шасси.

— Да, — сказал Хэррис, — скоро будем садиться… Нам и этой-то полосы дай бог чтобы хватило.

Димирест что-то буркнул в знак согласия. Он напряжённо смотрел вперёд, словно хотел пробить взглядом облака и тьму и увидеть сквозь них огни аэропорта, которые вот-вот должны были появиться. Несмотря на внешнее спокойствие, он очень волновался. Они до сих пор не знали, насколько серьёзно повреждена взрывом машина и какие ещё поломки произошли во время весьма нелёгкого обратного полёта. Во-первых, была эта чёртова дыра в хвосте, а при тяжёлой посадке на большой скорости… Да вся хвостовая часть может отлететь к чёрту… И если это произойдёт, думал Димирест, то при скорости сто пятьдесят узлов… Какая всё-таки сволочь этот мерзавец с бомбой! Жаль, что он подох! Димирест с радостью растерзал бы его своими руками, сам прикончил бы гада…

Рядом с ним Хэррис, снижая самолёт по приборам, увеличил скорость спуска с семисот до восьмисот футов в минуту.

Димирест искренне жалел, что не он пилотирует машину. Будь на месте Хэрриса пилот помоложе или младше по чину, Димирест принял бы на себя командование. Но Хэрриса он не мог пока упрекнуть ни в чём… Оставалось только надеяться, что он так же безупречно проведёт и посадку… Мысли Димиреста вернулись к тому, что происходило в пассажирском салоне. «Гвен, мы почти прилетели! Продержись ещё немного». Он уже не сомневался, что они втроём — он, Гвен и Сара — сумеют всё уладить, если Гвен и ребёнок останутся живы.

Снова раздался голос Кейза Бейкерсфелда: «„Транс-Америка“, рейс два, идёте и снижаетесь хорошо. На полосе лёгкое снежное покрытие. Ветер северо-западный, тридцать узлов. Вам даётся первоочерёдность при посадке».

Через несколько секунд они вынырнули из облаков и увидели прямо впереди огни взлётно-посадочной полосы.

— КДП Линкольна! — вызвал по радио Димирест. — Видим полосу.

— Рейс два, вас понял. — В голосе диспетчера звучало явное облегчение. — Даём разрешение на посадку. Переключайтесь на частоту наземного диспетчера. Благополучной посадки. Всё.

Вернон Димирест дважды нажал на кнопку микрофона: по авиационному коду это означало «спасибо».

Энсон Хэррис сухо скомандовал:

— Включить посадочные огни. Закрылки — под углом пятьдесят градусов.

Димирест выполнил команду.

Самолёт стремительно снижался.

Хэррис предупредил:

— Если не справлюсь с рулём направления, поможете.

— Есть.

Димирест поставил обе ноги на педали руля. Когда скорость спадёт, руль из-за искорёженного стабилизатора заест. И на земле обоим пилотам, возможно, придётся пустить в ход всю свою силу, чтобы удержать управление.

Самолёт с рёвом пронёсся над краем поля — вдаль жемчужной цепочкой убегали огни взлётно-посадочной полосы. По обеим сторонам полосы высились сугробы, за ними тьма. Близость земли делала ощутимей необычную скорость полёта. Обоим пилотам эти две мили бетона впереди никогда ещё не казались такими короткими.

Хэррис выровнял машину и прикрыл все четыре рычага. Рёв реактивных двигателей затих, и стал слышен пронзительный вой ветра. Когда они подлетали к самой полосе, перед глазами Димиреста промелькнули сгрудившиеся машины «скорой помощи» и аварийки — он знал, что они сейчас помчатся следом за ними по полосе. И подумал: «А они ведь могут нам понадобиться. Держись, держись, Гвен!»

Самолёт всё ещё был в воздухе — скорость его почти не уменьшилась.

И вдруг он сел на землю. Тяжело. И помчался вперёд.