Пусть танцуют белые медведи Старк Ульф

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Отец выряжается как на похороны, обнаруживаются мои недостатки, а в волосах Аспа незаслуженно оказывается жвачка

– Подсоби-ка мне с этой чертовой удавкой!

Отец уже совершенно вымотался. Битый час он торчал перед зеркалом, пытаясь завязать узел галстука так, чтобы скрыть, что пуговица на воротничке не застегивается.

И вот он появился в дверях, держа в руках темно-синий галстук в белую звездочку. После его безуспешных попыток галстук стал похож на жеваную ленту.

Когда папа направился к маме, которая сидела перед желтым трюмо в спальне и красилась, я заметил, что брюки от костюма ему узковаты.

– Погоди, – сказала мама.

Но долго ждать ему не пришлось. Мама отлично умела справляться с узлами. Она так затянула галстук, что папа едва не задохнулся. На миг показалось, что он вот-вот грохнется без чувств. Но мама вовремя ослабила узел.

– Вот так, – заключила она. – Теперь ты готов?

Да, теперь отец был готов. Он одернул пиджак, придирчиво осмотрел начищенные ботинки, сиявшие словно наша старая цитра – она у нас в семье еще с сороковых годов хранится, – и остался собой доволен.

– Ну, таким я тебе нравлюсь?

– Конечно, – похвалила мама и чмокнула его в щеку только что накрашенными губами.

Но я-то догадывался: на самом деле он казался ей похожим на разряженного моржа, а все из-за этого черного траурного костюма, в который он нарочно вырядился для визита в школу. Решил произвести хорошее впечатление, так он сказал. Это важнее, чем думают, уверял он.

Только вряд ли от его костюма хоть что-то изменится.

– Хочешь, я тебя подвезу? – предложил отец. Он обожал подвозить людей.

– Нет, я еще не готова, – отвечала мама. – А вот вы поторапливайтесь, не то опоздаете.

И она снова принялась наводить марафет. Чтобы успокоить отца, мама улыбнулась ему в зеркало, так что стал виден потемневший передний зуб. В остальном она классно выглядела: ярко-рыжие волосы и кожаная юбка. Когда она впервые заявилась в ней на прошлой неделе, папа поначалу прямо-таки взбесился – решил, что это дешевка, а на самом деле вовсе и нет.

Мама с нами не собиралась. Ей надо было на работу, вернется она лишь завтра утром. Она работала ангелом в больнице Святого Йорана, в этот раз у нее было ночное дежурство. Это отец окрестил ее дежурства «ангельской службой», на самом-то деле она была медсестрой, там, в больнице, они и познакомились. Мама влетела в кабинет, так что полы белого халата развевались, словно крылья ангела, ловко обработала папе рану и улыбнулась, показав свой потемневший зуб. На следующий день отец снова заявился к ней и приволок два килограмма говяжьей вырезки.

Но все это случилось тыщу лет назад.

Я нехотя поднялся с кровати, на которой лежал и листал старый комикс о Супермене. Отец был уже в коридоре. Прежде чем я успел улизнуть, мама поймала меня и обняла. От нее так пахло духами, что у меня голова закружилась. Может, это такой новый способ наркоза?

– Всего хорошего, – прошептала она.

Неужели она и в самом деле в это верила? Ну что хорошего можно ждать от родительского собрания по поводу окончания полугодия? Мне уже заранее было так паршиво, будто я проглотил два литра рождественской шипучки. Я поспешил в туалет. В коридоре нетерпеливо вышагивал отец. Из комнаты раздался мамин голос:

– Не забудь поговорить про жвачку!

Я спустил воду, чтобы заглушить ее голос.

Хотя до школы было рукой подать, мы поехали на машине. На спортивной площадке зажгли прожектора. Их лучи, словно метлы, мотались в вечернем небе, а снег падал мокрыми хлопьями на лобовое стекло.

Отец свернул не там, где надо, и нам пришлось сделать изрядный крюк. На самом-то деле отцу не больше моего хотелось слоняться по школьному коридору, ожидая, когда наступит наш черед. Я откинулся на спинку сиденья и потерся затылком об обивку. В окнах домов мерцали огоньки адвентских звезд.

Зачем только я сболтнул об этой жвачке! Вечно я так! А все из-за того, что я позволил Данне меня обкорнать. Он сбрил все начисто, но кое-где все же остались торчать редкие волосинки, отчего голова моя теперь здорово напоминала переросший крыжовник. Отпад! Но маме не понравилось. Она всякий раз охала, когда меня видела. Поэтому-то я и наплел ей, будто наш классный руководитель растер у меня на макушке жвачку, вот мне и пришлось обриться наголо, чтобы исправить дело.

– Да как он посмел? – возмущалась мама. Она страшно гордилась моими кудрями.

Вот я и присочинил, что классный терпеть не может, когда на его уроках жуют жвачку. Поэтому все так и вышло.

Все равно он не имел на это права, не унималась мама. Она просто вся распалилась от гнева. Кинулась было сразу звонить в школу, да я ее утихомирил. И вот теперь ей захотелось, чтобы отец во всем разобрался.

Сам-то он ни за что бы не стал вмешиваться. Он терпеть не может всяких скандалов.

Я посмотрел на его отражение в зеркале заднего вида. В уголке его рта качалась сигарета. По радио кто-то наяривал на скрипке. Отец слушал, прищуриваясь от дыма. Он был похож на детектива из старого французского фильма – тех же годов, что и наш автомобиль. Нос у отца был чуточку сплющен, но не потому, что он когда-то занимался боксом, просто однажды в него угодило половиной свиной туши.

– Пап, – начал я.

Он обернулся.

– Чего тебе?

– В каком смысле?

Я поежился. У меня рот вот так сам собой открывается, и я порой несу неведомо что. Надо быть поосторожнее. Что я, собственно, собирался сказать? Может, и стоило бы рассказать ему, как все на самом деле было с этой жвачкой? Ну и заодно про другие проделки, чтобы подготовить его хоть немного к тому, что ему предстоит услышать.

– Так что ты хотел сказать?

Папа ткнул меня локтем, видно, решил, что я заснул.

– Ну, – начал я, – вот хотел спросить: что ты хочешь получить в подарок на Рождество?

Наша старая тачка как раз подруливала к школе. Та должна была вот-вот возникнуть из снежных вихрей, словно грязно-желтый кошмар. От одной мысли об этом у меня засосало под ложечкой.

– Покой, – ответил отец, и это прозвучало торжественно – под стать костюму. – Вот чего я хочу. Немного покоя.

Ну, этого-то ему не видать как своих ушей!

Да, не самое удачное начало.

– Ваша очередь!

Из класса выскочил Пень, таща за собой свою мамашу. Она смущенно улыбнулась нам и торопливо отвела взгляд, чтобы мы не заметили ее покрасневшие глаза. А Пень тем временем скорчил рожу, давая понять, что те, кто собрались там за дверью, поджидали нас в полной боевой готовности.

Они туда все набились – вся похоронная команда.

И все разом подняли головы, когда мы вошли. В середке был мой классный руководитель – Асп. Слева от него сидел психолог, тот самый парень, что любит хлопать всех по плечу и проникновенно заглядывать в глаза. А справа скалила зубы завучиха.

– Присаживайтесь, – пригласил Асп и уставился на отца: тот забыл выкинуть окурок, и он так и торчал в углу рта. Учителю явно не понравилось, что кто-то курит в классе. От раздражения у него задергался правый уголок рта. – Мне очень жаль, – процедил Асп и кивнул на сигарету.

– Да что ты! – проговорил отец удивленно и выпустил облачко дыма прямо в лицо Аспу, словно хотел подать дымовой сигнал, возвещавший, что он-де готов выслушать, что так опечалило учителя.

– Так в чем дело? – поинтересовался отец, заметив, что Асп не реагирует. Он уселся на низенький стульчик, который был явно ему мал, и попытался втиснуть ноги под парту. Он не сводил взгляда с Аспа, сочувственно наблюдая за его гримасами.

– Ну же, выкладывай, – подбодрил отец.

– Что вы имеете в виду? – пробормотал Асп.

– Вот те на! Да не тяни ты! Что там тебя так расстроило? Да ты, похоже, совсем скис, парень.

Асп скорчил парочку странных гримас, а потом запихнул в рот жвачку без сахара: он вечно жевал, когда у него начинался тик.

Завучиха намотала прядку волос на палец и, казалось, едва сдерживалась, чтобы не прыснуть со смеху. Психолог сочувственно заглядывал Аспу в глаза. Видать, решил, что тот и в самом деле несчастный страдалец. Впрочем, он обо всех так думал.

Я легонько толкнул отца, но он лишь раздраженно засопел: дескать, не мешай. Он всегда готов подставить грудь, если кому надо поплакаться.

– Кончай, – прошептал я. – Он просто намекал, что здесь нельзя курить. Ничуточки он не расстроен.

Все же я еще кое-что соображал.

– А что он тогда ныл, если у него все в порядке? – прошипел отец и затушил сигарету, фильтр которой уже начал тлеть и вонять. Он раздавил окурок в кофейном блюдечке: их специально поставили, чтобы создать приятную атмосферу, а еще пирог, крошечные чашки и в придачу цветастый термос.

– Хотите кофе? – улыбнулась завучиха.

– Вот-вот, это пойдет вам на пользу, – подхватил психолог, словно речь шла о вечерней раздаче лекарств в больнице.

Он протянул отцу тонюсенькую чашечку. А мне в утешение досталась кружка тепловатого безвкусного малинового сока.

На время все успокоилось. Каждый молча потягивал свое пойло. Лицо Аспа перестало дергаться.

– Ну вот, – заговорил он немного погодя, – давайте прямо к делу. Согласны? Так вот, Лассе отстает по всем предметам. А об успехах и говорить не приходится. Чего только мы не делали, но он так и не ассимилировался в коллективе, да и в занятиях усердия не проявил.

– Не стимулировался, – произнес отец и нахмурил брови.

Аспу не понравилось, что его перебили. Он снова усиленно задвигал челюстями.

– Выходит, его не стимулировали, – повторил отец.

– Отчего же, мы пытались… – возразил Асп. – С чего вы взяли? Как вы можете такое говорить?

– Вы же сами сказали, – удивился отец.

– Ничего подобного я не говорил! – завопил Асп. – Я лишь указал, что у Лассе много проблем. Он не вписывается. Не успевает на занятиях. У него плохая посещаемость. И вообще множество проблем.

Я почувствовал, как у меня все сжалось в животе. Мне явно было не по силам переварить смесь из малинового сока и Асповх обвинений.

– Мне надо в туалет, – простонал я и выскочил из класса, где Асп меж тем заливался соловьем, перечисляя мои неуды по каждому предмету. Я-то уже смекнул, к чему он клонит. Прежде чем смыться, я бросил последний взгляд на отца. Он совсем сник. Дергал узел своего звездного галстука, словно это был шнур для экстренного открывания дверей в автобусе, и неотрывно следил за движениями Асповых челюстей. Ясное дело: добром это не кончится.

– Вы что, хотите сказать, что он полный придурок?

Голос отца был слышен даже в коридоре. Когда я вернулся, папа стоял посреди класса. Лицо его побагровело, а попытки остановить разогнавшийся автобус привели к тому, что он изо всех сил затянул узел, отчего голова его явно шла кругом.

– Вовсе нет, – пропищала завучиха и примирительно улыбнулась.

– Возможно, причина в том, что он слишком подвижный мальчик, – вставил психолог, проникновенно глядя отцу в глаза.

Асп тем временем был занят извлечением изо рта жвачки. Он положил ее подле себя на сиденье. Она стала похожа на мышиные мозги. Отец продолжал размахивать кулаками.

– Ладно, – орал он, – пусть он не гений. Может, ему не по душе вся эта зубрежка. У меня с уроками тоже не ладилось. Пусть так. Но он не идиот!

И он со всех сил хрястнул по скамейке. Его кулак, словно топор мясника, со всего размаху обрушился прямо на жвачку.

– Успокойтесь вы, бога ради! – простонал Асп и покосился на то место, где прежде лежала жвачка.

– Пошли, – сказал я и потянул папу за пиджак. – Нам пора.

– Минутку, – пробормотал отец.

Он пытался отлепить от руки жвачку. С его поднятой ладони свешивались тонюсенькие ниточки. Видок у него был классный. Отец был на целую голову выше Аспа и всех прочих. Ноздри его раздувались, но в остальном он казался вполне спокоен. Лишь тряс правой рукой, перепачканной в жвачке. Психолог попытался было успокоить его.

– Иногда полезно дать выход своим чувствам, – заявил он и похлопал отца по плечу.

– Верно, – кивнул тот.

– Это все равно что вскрыть нарыв, – добавил психолог и еще раз похлопал его по плечу.

– Ага, – согласился отец.

Наконец-то он собрал все нити от жвачки в комок и зажал в кулак. Асп тоже поднялся. Папа не шевелился. Он не сводил глаз с Асповой челки.

– Потом чувствуешь облегчение, – продолжал психолог.

– Точно.

Прежде чем психолог успел вскинуть руку для еще одного правого свинга в отцовское плечо, тот ринулся на Аспа и залепил ему жвачкой в волосы.

Потом папа взял меня за руку и решительной походкой победителя направился к выходу. В дверях он обернулся и сказал:

– Мне очень жаль.

В машине папа почти не разговаривал. Просто гнал, стиснув зубы, сквозь снег и тьму. Огни уличных фонарей проносились мимо, словно звезды. Уж и не знаю, сколько мы так ехали. Я-то был готов мчаться хоть всю жизнь. Отец положил правую руку мне на плечо и снимал ее, лишь когда переключал скорость.

Он все гнал и гнал, пока к нам не вернулось ощущение покоя.

Вдруг папа рассмеялся. Еле слышно. Рука на моем плече затряслась. Он то и дело снимал ее и утирал глаза.

– А ведь он прав, – пробормотал отец.

– Кто?

– Да псих этот.

– Почему?

– Потом и впрямь чувствуешь облегчение.

Отец передразнил вкрадчивый голос психолога. Он воспрянул духом и подтянул галстук на лоб так, что тот стал похож на пиратскую повязку.

– А мы с тобой одного поля ягоды!

Похоже, он даже был доволен, что мне не дается учеба, что все у меня не ладится и что я ненавижу школу – точь-в-точь как и он в свое время. Мы были родственные души. Мы сидели рядышком – два одиноких благородных разбойника – и смотрели, как мимо нас пролетает вечер.

– А я-то еще вырядился в свой лучший костюм! – пробормотал папа, пытаясь высвободиться из брюк, которые уже давно утратили былую наглаженность.

Словно это было самое худшее.

Мы оба вымотались. О еде и думать не хотелось. Мы просто сидели в темноте перед телевизором, но не включали его. Вообще-то его в основном мама смотрела. Это была древняя модель – черно-белый «Люксор», по которому надо было то и дело колотить, чтобы изображение не скакало. Мама лупила по нему что есть силы и все надеялась, что телик сломается и отец наконец-то купит новый.

На телевизоре стояла их свадебная фотография. Но в комнате было слишком темно, и не разглядеть было, как они улыбаются. У меня стали слипаться глаза. Я притулился к отцу и задремал, я старался не думать об Аспе. А отец играл на своей старой губной гармошке «I can’t stop loving you»[1], он играл для ангела с потемневшим передним зубом, что смотрела на нас с фотографии. У него здорово получалось, хоть гармошка и была самая простецкая. Да к тому же присвистывала на паре нот.

– Все наладится, – пробормотал отец. – Слышишь, Лассе? Все наладится.

Но я уже почти спал. Я-то знал: добром это не кончится, но был слишком сонный, чтобы возражать.

Отец принес рыжее одеяло, накрылся им и снова заиграл. Теперь он играл «Welcome to my world»[2].

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тина покидает класс с высоко поднятой головой, а я отправляюсь в магазин в поисках «покоя», но вместо этого встречаю свою маму

На улице по-прежнему валил снег.

Асп стоял к нам спиной и, скрипя мелом, обрушивал на черную доску снегопад белых цифр. Даже со спины было заметно, что у него что-то не так с волосами. Он был похож на престарелого скинхеда. Случись кому увидеть нас вместе на улице – вполне могли бы принять за сынка и папашу. Только вряд ли бы это сходство Аспа обрадовало.

Он и словом не обмолвился о том, что произошло во время классного собрания. Но мне от этого было не легче. Не так-то просто оставаться справедливым к тому, чей отец залепил вам волосы жвачкой.

Я старался избегать стычек. Но стоило Аспу взглянуть на меня, и мускулы его лица мгновенно приходили в движение, заставляя дергаться правый угол рта. А он с меня глаз не сводил!

Я пытался разобраться в вихре цифр на доске. Может, если на них долго смотреть не отрываясь, они и раскроют свою тайну? Я пялился на эту математическую вьюгу так, что глаза заслезились. Мне казалось, что углом этой самой доски мне все мозги вышибло.

Вот я и не заметил, когда зазвучал этот хор!

Поначалу звук был тихий, но постепенно весь класс наполнился однотонным мерным гудением. Получалось здорово – словно псалом или что-то в этом роде.

Асп еще суетился у доски, а я уже смекнул, что за этим последует. Даже с закрытыми глазами я мог под опущенными веками смотреть этот фильм: вот учитель ковыляет к моей парте, словно радиоуправляемый робот, при этом рот его непрестанно подергивается.

– Хватит! Мое терпение лопнуло!

Я продолжаю сидеть с закрытыми глазами. Была охота на него таращиться! Но вот вокруг нас все смолкает. Я чувствую на своей беззащитной макушке его дыхание – холодное, словно порыв ледяного ветра, прилетевший из Сибири. Глаза мои все еще слезятся от таращенья на снежный вихрь цифр. И живот свело. Долго я так не выдержу.

– Я сыт по горло твоими выходками! – шипит Асп где-то возле моего левого уха.

– Да это не я!

Я тщетно пытаюсь справиться с мускулами живота.

– Ты что, думаешь, я олигофрен какой?

Он издает сухой смешок.

– Не знаю.

Я тоже подхихикиваю, хоть и не могу взять в толк, кем, он решил, я его считаю. Ну и влип я! Теперь и другие ребята начинают смеяться. А я так уже просто покатываюсь со смеху: вот бы свести все к шутке, чтобы избежать очередной стычки.

Господи, как я хохочу! Но, подняв глаза, замечаю, что никто больше не смеется.

Асп сверлит меня леденящим взглядом.

– Тихо! – орет он.

И тут мой желудок скручивает, словно судорогой. Я пытаюсь сдержаться, но тщетно. Ргы-ы! Что тут поделаешь? Такой уж мне желудок от мамы достался.

Асп зыркает на меня с отвращением.

– Извините, – бормочу я. – Это само собой вышло.

Но он явно не верит, что я не нарочно рыгнул.

– Вон! – шипит он и кивает сторону коридора.

Ну вот – меня снова выгоняют из класса. Я уж и не упомню, сколько раз меня отправляли в этот унылый коридор, где рядами висят на вешалках куртки и гуляют сквозняки, а лампочка вечно мигает, так что кажется, вот-вот с ума сойдешь. Я же говорил, что с математикой у меня нелады.

Глаза все еще жгло от цифр, что таяли на классной доске. И чего он на меня напустился? Сколько ни старайся, результат один и тот же. В конце концов все равно выставят из класса.

Я уже поднялся с места, но тут вдруг Тина так решительно встала из-за парты, что свалился на пол планшет с изображением перелетных птиц, обитающих в наших краях. Эта невзрачная тихоня, на которую никто и внимания не обращал, вечно отмалчивалась, зато контрольные писала на отлично.

– Это не он начал! – заявила она.

Ну уж этого Асп не ожидал! Да и никто в классе. На миг лицо учителя застыло. Казалось, он не знает, что делать. Асп провел ладонью по голове и опустил руку – волос-то там не было.

– Не вмешивайся, Кристина, – сказал он.

Но девчонка не сдавалась.

– Это нечестно, – выкрикнула она срывающимся голосом.

В классе все просто рты поразевали. Я застыл как вкопанный. Все уставились на Тину. Щеки ее раскраснелись, а светлые волосы сверкали, словно ореол.

Похоже, Асп бы все сейчас отдал за жвачку.

– Садись, Кристина, – сказал он. – А ты, Лассе, отправляйся в коридор.

– Тогда и я пойду!

С высоко поднятой головой Тина вышла из класса. Она была похожа на Святую Люсию – только венка со свечами недоставало, казалось, ее несли те самые перелетные птицы, плакат с которыми она ненароком смахнула. Тина осторожно прикрыла за собой дверь. Мне даже стало жалко Аспа. Я мягкосердечный, мне всех жалко.

– Ну, и я тоже пойду, – пробормотал я.

Асп не ответил. Он ловил ртом воздух, стараясь успокоиться. Видно, считает меня таким безнадежным, что ему на меня и слов жалко.

– Пока, – буркнул я, подойдя к двери.

И тут вскочил Пень.

– Я тоже уйду! – крикнул он. – Это жутко нечестно!

Он знал, что говорил. Сам все и начал. Пень так распалился, что, ринувшись за мной следом, даже спотыкался больше обычного. Не мог он оставаться на месте, когда невинные отправляются в путь – к свободе, туда, за стены школы.

И в самом деле жутко нечестно!

Но Тины мы не увидели. Когда мы вышли из класса, ее нигде не было.

Мы решили поехать в город – я и Пень.

Он изо всех сил старался развеселить меня. Может, чувствовал свою вину, раз все на меня свалили. Пень потащился со мной в «Буттерикс»[3], где мы налюбовались вдосталь на свистящие сардельки, почти натуральную блевотину из пластика и резиновых пауков. Пень даже примерил накладной бюст на резинках, стал в нем красоваться и предложил одному очкарику рассмотреть его поближе за пять крон. В конце концов нас выставили из магазина. Но к этому времени Пень успел прихватить два отличных приставных носа и пачку вонючих сигарет, которые решил подарить своему отцу на Рождество. Если они встретятся.

Но как он ни старался, мысли мои были далеко.

– Ну чего ты, – не выдержал наконец Пень, – может, и впрямь живот прихватило?

Я кивнул. Как ему объяснить, в чем дело? Он бы не понял. Я и сам не очень-то понимал.

– Пошли! – сказал Пень. – Я тебе покажу такое, что ты про свой живот и думать забудешь!

И он не соврал. От такого забудешь все что угодно.

Ухмыляясь в предвкушении, он потащил меня к универмагу.

Пот полил с нас градом, едва мы вошли в магазин.

Мы протискивались среди животов, задниц и набитых пакетов с рождественскими покупками. Гигантская искусственная ель вздымалась вверх на несколько этажей, и она вся была увешана огромными красными свертками. Громкоговорители над нашими головами выкрикивали рекламу рождественских подарков, сообщали о скидках, перемежая это исполнением рождественских песен вроде «Тихая ночь, святая ночь».

Но нигде не было того покоя, о котором мечтал мой отец.

Я стал искать отдел музыкальных записей. Вдруг у них найдется пластинка Элвиса, которой нет у отца? Но такой не оказалось. Пень предложил вместо этого купить «Твистед Систерз». Но я покачал головой. Папа любит только классику.

Мы потащились в отдел часов. Там-то все и должно было случиться!

– Смекнул? – спросил Пень.

Я кивнул.

– Поставим все на четверть третьего, – повторил он на всякий случай.

Мы задумали завести все будильники так, чтобы они зазвенели и забренчали в одно и то же время. Пень это специально придумал – хотел меня повеселить. Он покосился на меня, желая удостовериться, что я благодарен ему за эту выдумку. Но я не больно-то радовался.

И все же Пень взялся за дело. Его пальцы действовали молниеносно. А мои меня совсем не слушались. Я тщетно шарил по задним панелям, пытаясь отыскать нужные кнопки.

Я стоял, зажав в руках диковинную звуковую бомбу с мордой Микки-Мауса, и перебирал кнопки настройки, когда Пень потянул меня за рукав куртки.

– Лассе, сматываемся по-быстрому!

– Сейчас. Вот только с этими закончу.

Пень ринулся прочь, а я так и остался стоять с тикающими часами в руках, пальцы бешено что-то крутили, секундная стрелка вертелась от нетерпения, ноги, казалось, превратились в два бетонных столба. Я никак не мог отделаться от этих проклятых часов.

Они зазвонили прямо у меня в руках.

Да еще штук двадцать будильников задребезжали одновременно, а несколько часов с радио начали передавать новости.

Меня всего затрясло от этих звуков. Казалось, уши не выдержат и отвалятся. Хорошо еще, что я нацепил этот накладной нос с завязками на затылке. Я прижал часы к груди, чтобы хоть курткой немного заглушить звук. Никакого толка.

Вдруг бледный продавец указал пальцем прямо мне в сердце.

– Вот он!

Тут я опомнился.

Я пустился наутек, прижав к груди дребезжащий будильник.

Боясь обернуться, я мчался мимо прилавков, расталкивая покупателей, которые посылали проклятия мне вслед. Я бежал к отделу нижнего белья, потому что именно в той стороне скрылся Пень.

Но его нигде не было.

Зато я приметил кого-то другого. Мама!

Она вынырнула прямо у меня перед носом. Рядом с ней был какой-то тип в кожаном пиджаке. На маме была поросячьего розового цвета искусственная шуба, которую отец терпеть не мог. Эти двое стояли вместе и рассматривали пару голубых трусов с розовыми и желтыми штрихами, словно кто-то опрокинул на них пакет присыпки для тортов. Этот тип в коже положил руку маме на плечо. Похоже, эти трусы предназначались вовсе не для папы. Он-то носит только кальсоны.

В самый последний момент я попытался было незаметно улизнуть с их глаз долой, но вместо этого угодил в стенд с трусами, и тот рухнул на дядьку в кожаном пиджаке. Тут мама увидела меня и как закричит:

– Ты что?

На миг я замер. Этого было достаточно, чтобы тот тип сцапал меня. Он крепко прижал меня к своему пиджаку. Его запах ударил мне в нос, словно нервно-паралитический газ. Дядька ликовал. Живот у него то надувался, то втягивался, как горло у лягушки, которую я видел по телевизору. Мой резиновый нос был прижат к его пузу.

А здорово его хрястнуло! Стенд-то был металлический и тяжеленький. И угодил ему прямо по затылку. Пара розовых трусов лежала у него на плечах, словно шаль.

– Что ты себе позволяешь! – заорал дядька.

– Ничего, – ответил я.

Я попытался отыскать взглядом маму. Почему она не спасает меня от этого психа? Когда я наконец-то углядел ее, она только скорчила гримасу, показывая мне, чтобы я помалкивал.