Теряя сына. Испорченное детство Камата Сюзанна

Ковер такой толстый, что на нем остаются отпечатки ног. Я сдергиваю со спинки стула халат и выхожу в кухню.

– Доброе утро! – Филипп пригнул голову и выглядывает из-под нависающей над плитой вытяжки. Он возится со сковородой, готовит омлет. – Хорошо спалось?

– Угу. – Подхожу к окну и стараюсь отыскать взглядом океан. Доска для серфинга жмется к двери, словно пес, ждущий прогулки. Океана нет, одни здания.

Филипп приносит мне чашку кофе. Он подходит сзади и целует меня в шею.

– Выпей кофе, – говорит он. – Быстрее проснешься.

Он без рубашки, в саронге. На его плече – следы от укуса. Ну и ну.

Мы съедаем завтрак, и Филипп убегает на работу. Я иду к автобусной остановке, чтобы поймать такси. Мне надо в посольство Японии. Думаю, Филипп не отказался бы меня подвезти, но я должна сама справиться с этим небольшим испытанием. Я встаю в очередь под навесом. Позади меня мама с дочкой едят дуриан. Этот фрукт так отвратительно пахнет, что его вонь перебивает аромат духов женщины, стоящей впереди меня, и запах сигареты.

Люди на улице одеты очень разнообразно. Респектабельные костюмы-тройки (униформа бизнесменов, и местных, и западных), футболки со всевозможными надписями на английском, джинсы, саронги. На религиозных мусульманках – хиджаб. Я оделась довольно консервативно, в простое светлое платье. Несмотря на то что стоит удушающая жара, на мне нейлоновые чулки. Не хочу давать японским чиновникам повода отменить мою визу.

Через несколько минут к остановке подъезжает автобус с рекламой какого-то лимонада на боку. Он уже забит под завязку. Мне приходится уцепиться за петлю, за которую уже держится какой-то молодой клерк. Он не обращает на меня никакого внимания и то и дело задевает по лицу газетой. Автобус, качнувшись, останавливается, но у моего соседа прекрасное чувство равновесия – он даже на секунду не отрывает глаз от страницы.

На улицах дикое количество магазинов и бутиков. На тротуарах лоточники торгуют всякой всячиной. Женщины на шпильках цокают мимо лежащих под стенами бомжей.

Глазея в окно, я чуть не пропускаю свою остановку. В последнюю секунду мне удается протолкаться к дверям и нажать кнопку сигнала водителю. Автобус прижимается к тротуару, двери открываются. Я вываливаюсь на свободу.

Посольство Японии – чистое сверкающее здание. Ворота охраняют два хмурых индонезийца. Я сообщаю цель своего визита. Один из них берет у меня паспорт и не слишком внимательно изучает его.

«Еще один учитель английского языка», – наверно, думают они.

Когда я прохожу в ворота, за моей спиной раскрывают паспорта три индонезийки. Я слышу слово «танцовщица» и качаю головой. Не исключено, что они закончат в каком-нибудь свинском баре, в обнимку с гангстерами. В «Чача-клубе» я наслушалась историй об отнятых документах, о том, как девушки попадают в настоящее рабство. Мне хочется обернуться и посоветовать им оставаться в Джакарте.

Внутри опять толпа, но здесь хотя бы работает кондиционер. Все равно жарко. Я заполняю нужные документы, затем беру со стойки брошюру и принимаюсь ею обмахиваться.

Очереди двигаются крайне медленно. Японцы за стойками курят сигареты и штампуют бумаги. Изредка поднимают головы и смотрят на ожидающих. Когда они приходили на работу в министерство иностранных дел, то, наверное, думали, что их отправят в Бонн, Париж или Нью-Йорк.

Когда очередь наконец доходит до меня, я улыбаюсь и говорю:

–  Онэгай симасу.  – И даже кланяюсь.

Через десять минут виза у меня в кармане.

Филипп на работе, а я брожу по его квартире и размышляю. Почему он захотел, чтобы я приехала? Просто захотел поразвлечься или тут сыграла роль чувство вины передо мной? Или, может быть, он все еще меня любит?

Пока мне не за что зацепиться. Мы замечательно занимались сексом, ужинали в дорогих ресторанах. Он подарил мне букет орхидей. Да, романтично. Такой голливудский вариант. Но что-то серьезное? Мы об этом еще не говорили. Мы говорили о музыке, вулканах, серфинге, охотниках за головами с Борнео. За исключением первого вечера, мы не говорили о Кее или печальном личном опыте, предшествующем нашему «воссоединению». Возможно, у нас просто непродолжительный роман без обязательств – чтобы было потом что вспомнить.

Мне пришло в голову, что в этой квартире с одной спальней маловато места для Кея. Придется переехать. Ему может это не понравиться. С другой стороны, он всегда любил детей, – по крайней мере, говорил, что любит. Он рассказал, что, когда его сестра Нуала ушла из семьи, он полетел в Коннектикут и провел там неделю, помогая Нику. Старый добрый дядя Филипп.

Я выхожу на улицу – надо освежить голову. На меня тут же наседают бомжи и продавцы дурианов. Покупаю на лотке сатай и съедаю его тут же, под навесом.

– Вы учитель английского? – спрашивает лоточник. Я на секунду задумываюсь.

– Да. – Между прочим, могу начать все заново. В который раз.

Я рассказала Филиппу о том, что работаю в хостес-клубе. Он слушал мои истории с интересом, но хостес – явно не из тех профессий, которые он уважает. Он упомянул, что у него есть связи, что он может устроить меня секретаршей, – но мимоходом, после нескольких бокалов вина.

Облизываю губы, выбрасываю палочку от сатая в мусорный бак, говорю лоточнику «спасибо». Иду бродить дальше. Долго хожу по улицам. Натираю ногу, но приобретаю уверенность, что смогу нормально уснуть. Когда Филипп возвращается, я сплю.

– Эй. – Он перекатывает меня на спину и целует в губы.

Я обнимаю его за шею и тяну к себе. Но у него другие планы.

– Эй, погоди. Вставай. Опоздаем на самолет.

Я не без труда открываю глаза и вижу, что возле двери стоит дорожная сумка. Рядом с ней – моя доска для серфинга.

– А куда мы едем? – У меня в голове мелькает мысль, что он отправляет меня обратно в Японию.

– К морю, детка. Я снял бунгало на пляже.

– О! Звучит неплохо.

Я спрыгиваю с постели, приглаживаю волосы, набрасываю на смятые простыни покрывало. Замечаю яркое пятно. На дверце шкафа висит сарафан с тропическим рисунком.

– Переоденься. Для пляжного настроения.

Пять минут спустя мы уже едем в аэропорт, я в сарафане, Филипп в джинсах и темных очках. Мы едем отдыхать! На пляж!

Я мимолетно вспоминаю другой пляж, в Южной Каролине, где узнала, что Филипп меня не любит. Да ну, что было, то прошло. Кыш, кыш, темные мысли.

Филипп забирает багаж и показывает мне на самолет. Винты уже вращаются. Волосы сразу улетают назад, сарафан надувается. Поднимаемся по металлической лесенке в уютный салон. Я вижу в иллюминатор, как люди ручейком тянутся на «Эйр Гаруда». Муравьишки. А в этом самолетике – он что, частный, что ли? – я чувствую себя кинозвездой. Чувствую себя особенной.

Самолет такой маленький, что мы можем переговариваться с пилотом, сидящим в кабине. Филипп спрашивает что-то по-индонезийски. Это, конечно, производит на меня впечатление, но я ни слова не понимаю. Пилот смотрит на меня, облизывается и подмигивает Филиппу.

Филипп смеется, но видно, что он немного смущен. Он обнимает меня за плечи.

– Эй, это моя жена.

Я теряю дар речи и даже не пугаюсь взлета. Я так удивлена, что забываю полюбоваться видом, но потом понимаю, что Филипп с помощью этого слова защищал мою добродетель. Язык его – враг его.

Тут я отвлекаюсь на стюардессу. Темная красавица, сидевшая позади нас, приносит нам поднос с напитками. Бокалы украшены цветками. Я как-то сомневаюсь, что делать – то ли пить так, то ли снять и положить на поднос.

Вспоминается, как однажды сестра Филиппа приготовила артишоки, и я положила целый масляный лист в рот и жевала, жевала, жевала до тех пор, пока не увидела, как Филипп аккуратно выел мякоть из листа, а остальное выбросил.

Филипп снимает розовый цветок с бокала и кладет его на салфетку. Ну, слава богу. Я делаю то же самое. На вкус – что-то фруктовое, как детский напиток. Но с алкоголем. Филипп, наверно, знает название. Я тянусь за арахисом, но его нет.

В иллюминаторе – острова. Напоминают разбросанные по морю камни и спящих кашалотов. Филипп показывает мне остров, который принадлежит кому-то из его знакомых. Но нам не туда.

Самолет начинает снижаться, да так круто, что кажется, мы собираемся нырнуть в море. Зеленый напиток плещется в желудке и просится обратно. В последнюю секунду Филипп пристегивается, и мы шлепаемся на не слишком ровную посадочную полосу.

Вылезаем из самолета и идем к джипу, за рулем которого сидит водитель в белой рубахе. Едем мимо пальмовых рощ, рисовых полей, хижин на сваях – нам надо попасть в дальний конец острова.

Наше бунгало расположено среди деревьев, океана отсюда не видно. Но я чувствую его запах. Я жду, пока Филипп расплатится с водителем, и мы заходим внутрь. Под потолком крутится вентилятор. Мы идем по глянцевым тиковым полам. На столе стоит широкая ваза, в которой плавает орхидея.

Окна открыты. С одной стороны дома – белый песок, с другой – голубой бассейн. Мы бесшумно, словно воры, пробираемся в спальню. Там стоит огромная кровать с противомоскитным пологом.

– Нравится? – спрашивает Филипп.

– О! Нравится – не то слово! – Без дураков. Я бросаюсь в его объятия, мы падаем на эту фантастическую кровать, срываем друг с друга одежду и катаемся по белым крахмальным простыням.

«Да тут рай», – думаю я чуть позже, сидя на веранде с чашечкой кофе в руках. Филипп кормит меня банановым хлебом – из рук, словно мышку. Выкатывается луна, мы танцуем у бассейна медленный танец, затем бросаемся в воду, абсолютно голые.

Утром идем к рифу. Он несет мою доску и выбирает нам место на сахарном песке.

Я уже успела признаться, что только учусь. Он заверил меня, что это хороший пляж для «чайников». На берегу полдюжины немцев с местными подружками. Легкий бриз доносит до меня голоса с австралийским акцентом. В основном публика стоит по пояс в воде и ждет волны. Те волны, которыми не брезговали мои знакомые японские серфингисты, они пропускают. Может, они ошиблись пляжем. Может, им надо было ехать на Кута-Бич.

Пока я натираю доску, Филипп расстилает полотенце. Сердце стучит, как у кролика. Хочется спросить у него, нет ли тут поблизости какого-нибудь другого пляжа, пустынного, без серфингистов и зрителей. И еще: не мог бы он отвернуться, когда я буду в воде?

Но Филипп не обращает внимания на мои судорожные приготовления. Он открывает пиво и шпионский роман. Он уже видел, как катаются на доске, может, даже сам пробовал.

Ну вот, доска вся скользкая от воска. Я машу ему рукой и иду к воде. Она теплая. Не холоднее температуры тела. Где-то после пяти заплывов я пытаюсь встать на колени. Естественно, падаю. Меня выносит на берег. Ловлю доску и начинаю все сначала. Филипп может, видел, может, нет – не знаю. Стараюсь не оборачиваться.

Наконец, вижу волну. Она катится ко мне, набирая высоту и мощь. Не то что эти жалкие всплески, на которые я пыталась встать до сих пор. Это настоящая, взрослая волна. Кахуна волн.

Все делаю вовремя. Шлепаюсь на доску, встаю на четвереньки. Волна поднимает меня, несет. Медленно разгибаюсь – и вот, на блистательные несколько секунд, я богиня серфинга! Впервые в жизни нормально стою на доске. Лазурное небо, ровное биение океана, соль на губах – все это сливается в краткое мгновение экстаза. Никто мне не говорил о серферском «приходе», но это он. Вспышка нирваны.

Волна под моими ногами разбивается пеной о пляж, и я грациозно схожу с доски. Слышу крики и аплодисменты и поднимаю голову. Филипп по-прежнему носом в книге. Кричат и хлопают другие серфингисты. Я им шутливо кланяюсь. Мне очень приятно и немного неловко. Как будто они откуда-то узнали, что я впервые «оседлала» волну. Все, я прошла инициацию. Теперь я посвященная.

Мой первый импульс – позвонить Эрику. Он был бы мной очень горд. Ну почему Филипп не снимал на видео? Но с другой стороны, это моя личная победа. Я никому не скажу. Положу ее в архив воспоминаний. Сила этого момента будет расти и расти. Она будет поддерживать меня в трудные дни, недели, месяцы. А в том, что они настанут, я не сомневаюсь.

Когда вернусь в Японию – раскрашу доску.

Вечер накануне моего отъезда. Мы ужинаем во французском ресторане.

– Ну, так что насчет этого? – Филипп подливает вина в мой бокал. Из-за свечей на его лице лежат странные тени. Вампир вампиром.

– Насчет чего?

– Нас. Может быть, нам стоит попробовать еще раз? Восстановить серьезные отношения?

Я мысленно с облегчением вздыхаю.

– Да. Но при одном условии.

Он замирает, придерживая за горлышко наклоненную бутылку. Как Пизанская башня. Могу спорить, он думает, я потребую с него простое золотое кольцо.

– Когда я вернусь, я привезу с собой Кея.

Он ставит бутылку нормально.

– Ты ведь говорила, что потеряла родительские права.

– Да. Но не навсегда. А пока не встану на ноги. У японцев странные законы насчет опеки. – Щипаю себя под столом. Хватит нести околесицу.

– Ну что ж, я не против с ним познакомиться. – Филипп откидывается на спинку стула.

Итак, думаю я, этот мужчина – мой билет из Японии. Он ведь мне кое-что должен, ведь так? Я бы не оказалась в Японии, если бы он не разбил мне сердце. Я бы поехала в Камерун. Может быть, и сейчас бы там жила.

Я представляю, как сижу под манговым деревом и смотрю на пасущихся слонов. Наверно, рисую – или нет, еще не решила. Размышляю о красоте природы, о детях, экзотическом аромате пальмового масла или запахе обезьяньего помета – и все это не на английском, а на французском или камерунском.

С Юсукэ я не знакома. Я даже не знаю, что он существует, а если он и существует, то где-то на другой стороне земного шара. Он днями и ночами работает в фирме своего отца. У него есть жена-японка. Она смотрит за детьми и старается не злить окасан. А мне до всего этого дела нет.

Кто такой Юсукэ?

У меня дикий, страстный роман с мужчиной, который выглядит точь-в-точь как Янник Ноа. Он из той же камерунской деревни. Тоже играет в теннис, хоть и не так хорошо, как его двойник. Он эколог, или какой-нибудь профессор, или просто врач. Хорошо образован, воспитан в европейских традициях, любит свою мать, но меня любит больше.

Детей у нас нет. Скорее всего, будут, когда-нибудь потом. Но пока мы не собираемся взваливать на себя такую сильную эмоциональную привязанность. Дети – источник сильной сердечной боли. Мы это прекрасно осознаем.

Кея не существует. Он не родился.

Нет, стоп. Такая жизнь мне не нужна.

На следующее утро Филипп везет меня в аэропорт. У меня достаточно времени, чтобы купить сувениры. Филипп стоит у меня за спиной, а я перебираю одежду и бусы. Магазины ломятся от деревянных раскрашенных фигурок животных, футболок, шарфов. Повертев в руках резинового дракона и представив восторг Кея, я кладу его на место. Я уже решила, что не буду пытаться отвоевать его с помощью подарков. Кроме того, а что, если его бабушка найдет игрушку? Она ведь спросит, откуда она у него. Вряд ли он сможет соврать. А если она узнает, что дракон из Индонезии? Если она узнает о моей поездке? Кто знает, что они там придумают. Возможно, это окажется козырем в их руках. Поэтому ничего для Кея, даже открытки. Покупаю несколько батиковых шарфов для подружек из «Ча-ча-клуба» и кассету традиционной музыки Бали для Эрика. Будет ставить ее во время своих занятий йогой. Для Майи – футболку в радужных разводах. Очень вызывающе выглядит и совсем не сочетается с ее наручными часами «Шанель». Но в том-то и фишка. Соедините несоединимое – и получите что-то новое. Как раз то, что нужно для старшеклассницы.

Кассирша пробивает мои покупки, и в моем мозгу освобождается место для мыслей о Филиппе. Я думаю о том, что не исключено, что он попрощается со мной по-голливудски.

Я предвкушаю страстный поцелуй в вестибюле или пробежку по взлетно-посадочной полосе с криками: «Я люблю тебя!»

Он провожает меня до выхода на полосу, мельком смотрит на часы.

Его глаза мечутся из стороны в сторону. Он качается на каблуках, переминается с ноги на ногу, опять качается. Совершенно не в состоянии стоять спокойно.

Объявляют начало посадки. Я не спешу встать в очередь. Я думаю о том, как Сигурни Уивер в том фильме садится на последний самолет в Джакарту. Как она смотрит на полосу, ждет своего мужчину, надеется, что он пожертвует своим заданием ради любви к ней. И когда трап уже поднимается, когда надежды уже нет, она видит, что он бежит к самолету. Мел Гибсон, весь в поту, с заклеенным глазом. Он бежит к ней.

Когда на выходе никого, кроме меня, не остается, Филипп чмокает меня в губы и говорит:

– Ну ладно, красотка. Увидимся через пару месяцев. Счастливо! – Он шлепает меня по попе, и я ухожу.

Я опять встречаюсь с Майей. У нее на руке – бриллиант размером с Кейо-плаза. Выглядит очень забавно в сочетании с ее обычной одеждой.

– Ух ты, – говорю, когда он чуть не выжигает мне глаз отраженным лучом. – Ты что, обручилась или что?

Она заливается румянцем.

– Это мне друг подарил, – говорит она, не отвечая прямо на мой вопрос.

– Он, наверно, богатый.

– Да. Богатый.

Некоторое время мы молча любуемся идеальными гранями бриллианта. Восхищаемся.

– Только не говорите никому, ладно? – просит она. – Особенно моей матери.

Смешно. Я бы не смогла, даже если бы захотела. Ее мать и разговаривать со мной не станет. Я киваю:

– Ладно, обещаю.

Мы сплетаем мизинцы, чтобы подтвердить клятву, хотя это не обязательно – мы и так уже повязаны. Я ведь Майина заказчица.

Девочка улыбается.

– Моя мать согласилась на этой неделе посидеть с Кеем. Я обещала помочь. Могу привести его в парк, чтобы вы с ним повидались.

Кровь отливает от моего лица. Я едва не падаю в обморок. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мне не может так повезти.

– А почему? – Голос у меня дрожит. – А окасан чем занята?

– Ее кладут в больницу. – Майя пожимает плечиком, как будто это самое обычно дело, но глаза отводит.

– В больницу?

– У нее что-то не так с пищеварением. – Майя смотрит в свои записи, опять краснеет и говорит: – Моя мать говорит, что, возможно, им придется перенести свадьбу.

– Свадьбу?

– Да. – Майя почти шепчет: – Господин Ямасиро опять женится. У него невеста из важной семьи. Поэтому мать господина Ямасиро нервничает.

Могу себе представить.

Проходит неделя. Я вхожу в свадебную часовню Сильвер-Белл. Я на шпильках, в светлом костюме. Все взято на время у Бетти. В моем шкафу сейчас мало что висит, кроме костюма для серфинга и обтягивающих «рабочих» платьев. Для свадебной церемонии в церкви уж точно ничего не найдешь.

Но на самом деле это не настоящая церковь, а что-то вроде театра на крыше отеля. Европейского вида священник в торжественном облачении – тоже не священник, а какой-нибудь учитель английского, который по выходным подрабатывает на таких вот свадьбах в европейском стиле.

Я сажусь на переднюю скамью, рядом с мамой Моритой. Она держит наготове носовой платок. Надеюсь, у нее водостойкий макияж. Мама-сан сама никогда не была замужем. Думаю, в такие дни, как сегодня, она об этом жалеет. Но ведь никогда не поздно… Никогда не знаешь, что произойдет завтра.

Она сжимает мою руку. Я в ответ – ее, едва не поцарапавшись о ее многочисленные кольца.

В часовню заходят еще несколько гостей, затем «священник» кивает органисту, японке в розовом тюлевом платье, и раздается свадебный марш.

Не видно ни девочек, разбрасывающих розовые лепестки, ни подружек невесты, ни шаферов. Все оборачиваются в сторону входа, но там никого нет. Неужели передумала? Я смотрю на других гостей, стараясь по их лицам понять, что происходит. Вижу маленькую филиппинку в очках, с волосами, стянутыми в хвост. Рядом с ней мальчик с мордашкой кофейного цвета, в темно-синем костюмчике. Его волосы причесаны тщательно, один к одному. Его лицо вдруг светлеет, я поворачиваюсь и вижу в дверях белое облако. Лицо невесты скрыто под вуалью. Мы не видим ее макияжа, на который она потратила два часа. Она идет одна, никто ее не ведет. Она все решила сама и выполнит все сама.

Она приближается к алтарю, к стоящим по бокам алтаря вазам с цветами, к ожидающему ее жениху. Мальчик тянется к ней, и я вижу, что Вероника не смотрит на человека, который вот-вот станет ее мужем. Даже через вуаль видно, что ее взгляд направлен на сына. На Луиса. Она подмигивает ему и занимает место рядом с господином Симой. Поколебавшись, он берет ее за руки – с таким видом, как будто она может от него убежать.

Церемония начинается. У меня слезы наворачиваются на глаза, и я лезу в сумочку за носовым платком. Такая любовь и надежда на лице Симы-сан! Холодная решимость – на лице Вероники. Я прошу Бога, чтобы она научилась любить его. Желаю им тысячу лет счастья – Веронике, господину Симе и Луису.

1996

В последний раз, когда мы с Кеем официально виделись, я повела его в «Макдоналдс» – тот, что возле вокзала. Он съел чизбургер (без маринованных огурчиков), свою порцию картошки, половину моей и маленький стаканчик ванильного мороженого. От мороженого у него остались белые «усы».

– У меня есть билеты на футбол. Полупрофессиональные команды, – сказала я. – Хочешь сходить?

Его улыбка засветилась, как целых сто солнц.

– Когда? Когда? – Он потянул меня за руку, как будто хотел немедленно бежать на стадион.

– В следующую субботу, – сказала я. – Можем взять с собой ланч и поесть, сидя на трибуне. – Я представила, как встану пораньше, сделаю рисовые шарики, каждый со своим сюрпризом: маринованной сливой, кусочками макрели с соевым соусом, тунцом с майонезом. Мы возьмем с собой термос с горячим шоколадом и домашнее печенье – овсяное и с арахисовым маслом. В карманах у нас будут апельсины. Мы будем сидеть рядышком на открытой трибуне и смотреть за игрой. Кричать и петь вместе с толпой.

– Какая твоя любимая профессиональная команда? – спросила я.

– «Сёнан Бельмаре», – ответил он.

Я кивнула. Как только выдастся случай, обязательно посмотрю их по телевизору.

– За них играет Наката. Он самый лучший.

Я наклонилась через стол и вытерла ему мороженое с верхней губы.

– Ну а для меня самый лучший – ты. Я люблю тебя больше всего на свете.

Естественно, он немного смутился, но улыбаться не перестал.

– Я тебя тоже люблю, мамочка. Ну почему ты не можешь жить с нами?

Почувствовав вибрацию поезда, подъезжавшего к перрону, я задрожала. Что, если мы просто сядем в один из этих вагонов? Пусть они унесут нас к самой дальней остановке. Может, мы даже доберемся до гор, где однажды, давным-давно, скрывалась семья императора. Построим домик в зарослях ежевики и сбросим в пропасть подвесной мост, соединяющий нашу гору с остальным миром. Будем питаться ягодами и дикими кабанами, и никто нас не найдет.

– Тут вот какое дело. Я хочу, чтобы ты жил со мной, но окасан и папа хотят, чтобы ты жил с ними. Их двое против меня одной. – Я не собиралась серьезно задевать эту тему, но его глаза все равно потемнели. Брови сошлись вместе.

– Я тебя обязательно верну, – сказала я. – Я что-ни будь придумаю, и мы будем жить вместе. Я тебе обещаю.

Сердце колотилось как ненормальное. Что, если он вернется домой и расскажет бабушке о том, что я ему только что сказала? Я подумала о том, чтобы взять с него обещание не разглашать тайну. Подумала – и решила, что это лишнее.

– Ну ладно. Скажи лучше, ты по-прежнему ходишь на футбол?

Он сразу успокоился. Улыбнулся. Кивнул.

– Ну, пойдем. Тебе пора домой. Дома ты уже можешь начать считать дни до большой игры в выходные.

В следующую субботу я пришла в назначенное время и позвонила в дверь. Здесь даже коммивояжеры не утруждают себя звонком, а обычно просто отодвигают дверь в сторону, заходят в прихожую зовут хозяйку. Прихожая здесь считается еще частью улицы. Но хотя я и жила когда-то в этом доме, не могла заставить себя просто зайти.

Послышался «тилинь-дилинь» звонка, затем шаги. Не щенячье топанье моего сына, а размеренные шаги матери Юсукэ.

Она открыла дверь, вскинула брови.

–  Хай?

– Я пришла забрать Кея на футбол. Я ему обещала…

– Извини, но его здесь нет. Он уехал на Авадзи к другу. На целый день.

На Авадзи? В парк развлечений? В зоопарк, где живут коалы? Я его две недели назад туда возила.

– Но мы же договорились пойти на игру. Я предупреждала вас. Я предупреждала Юсукэ.

Она пожала плечами. Она держала дверь рукой и в любой момент была готова захлопнуть ее.

– Видимо, Кей передумал.

– Я вам не верю. Он так радовался, когда я сказала ему про игру.

– Возможно, он просто притворился, что рад. Из вежливости.

Никогда я ее так не ненавидела, как в тот момент. Я вдруг поняла, что она промывает Кею мозги, настраивает его против меня. Если он и правда решил не ходить, то это из-за того, что она угрожала ему или лгала. Возможно, она даже сказала ему, что это у меня изменились планы.

– В котором часу он вернется? – Я чуть ли не решила сидеть на крыльце до тех пор, пока не появится Кей. Я бы все ему объяснила и по его глазам поняла, что он на самом деле думает и чувствует.

– Трудно сказать, – ответила она. – Я ему скажу, что ты приходила.

1997

И вот мы наконец встретились. Лицо у него перепачкано грязью и шоколадом, волосы растрепаны. Пока мы не виделись, он научился закрываться от людей – не могу заглянуть ему в глаза. Больше всего на свете мне хочется взять его на руки, но он так напряженно стоит. Нужно время, чтобы он освоился.

– Я скучала по тебе, – говорю я. Мне становится страшно, что он забыл английский, но я не могу заставить себя говорить на языке его бабушки. – Ты вырос. – Банально, но правда. Я чувствую его вес, и он мне незнаком. Эти несколько килограммов, появившихся без меня, причиняют мне боль.

Он будто принял обет молчания. Его губы плотно сжаты, но теперь он не отворачивается, смотрит на меня.

Что они ему сказали? Какая грязная ложь не дает ему общаться со мной?

– Кей, ты же знаешь, что я не хотела тебя покидать. Ты – самое дорогое, что у меня есть. – Никакой реакции, голос дрожит, горло перехватывает. – Я люблю тебя. Ты не можешь этого не знать.

Я стараюсь не впасть в оцепенение, но это дается мне нелегко. Боюсь его испугать. Я должна держать себя в руках. Должна показать ему, что я сильная и могу защитить его.

– Кей, – говорю я. – Мне придется уехать из Японии. Твой отец и бабушка не хотят, чтобы я здесь оставалась, и мне от этого очень грустно. Поэтому я уезжаю. Но я хочу, чтобы ты поехал со мной. Если только ты сам хочешь. Не обязательно навсегда, но хотя бы на некоторое время. Мы будем ходить на футбол. Съездим в Диснейленд.

Он смотрит себе под ноги и ковыряет землю носком ботинка.

– Кей, ты понимаешь, что я тебе говорю?

Короткий кивок, и на ботинок капает слеза.

– Ты умеешь звонить по телефону?

Опять кивок.

Я даю ему конверт. Он берет, не глядя на меня.

– Это номер моего телефона. Звони мне в любое время, хорошо? Только делай это, когда другие люди не видят. Когда бабушка спит, например. А то она может рассердиться. Но не обращай внимания, ты имеешь право мне звонить. Я твоя мама.

Я хочу, чтобы он что-нибудь сказал – все что угодно, пусть даже злое. Я касаюсь его волос и на самом деле боюсь, что он растворится в воздухе, как привидение. Он не растворяется, но стоит по-прежнему напряженно и молча.

Волосы у него до сих пор мягкие, как у младенца. Я закрываю глаза, старюсь сохранить в памяти это мгновение. Едва слышный запах его пота, его сладкое дыхание. Его тепло. Делаю над собой усилие и убираю руку назад. Не смею просить, чтобы он меня обнял. Говорю:

– Я приду сюда завтра. Если захочешь меня увидеть, я буду тут.

На следующий день я прихожу пораньше и занимаю позицию на скамейке. Мой длинный нос и то, что я без ребенка, привлекает внимание. Мимо, толкая перед собой коляску, проходит молодая мамочка в туфлях на огромной платформе. Несмотря на то что неизвестно еще, кто из нас выглядит более дико – я или она, с выкрашенными в оранжевый цвет волосами и проколотыми во многих местах ушами, – она при виде меня спотыкается.

Хочется догнать ее, предупредить. Пока он еще малыш, он весь поглощен качающимися над ним звездами. Он еще не знает, как разбить мамино сердце. Но скоро он поймет силу просто пожатия плечами, вздоха, отведенного взгляда. Он запомнит те слова, которые могут резать без ножа. Кто-нибудь научит его. Бабушка. Отец. Товарищи на детской площадке.

На поле начали играть в футбол. Я никак не могу понять, кто в какой команде. Вроде бы они просто пинают мяч, куда им захочется. Мальчишки лет семи-восьми, чуть старше Кея. Один так бьет по мячу, что он взмывает, кажется, к самому солнцу.

Мне нравится так сидеть – футбол, смех, легкий теплый ветер в лицо. Склоны холмов в золотарнике, мягкая трава под ногами. Я притворяюсь, что этого достаточно.

Кей все не приходит. Матери с детьми ушли домой ужинать, будущие звезды футбола тоже исчезли. Небо потемнело, засветилась луна.

Часы показывают, что я скоро опоздаю на работу. Тащусь на автобусную остановку. В голове одна картинка – Кей, который был вчера всего в трех футах от меня.

Что угодно могло произойти. Бабушка могла взять его с собой в поход по магазинам. Прилип к какому-нибудь телесериалу. Дети то и дело теряются в воображаемом мире. Забывают все. Или, может, он хотел прийти, но побоялся один. Вполне возможно, там у них жесткие правила насчет этого.

Автобуса долго ждать не пришлось. Мне везет – сзади есть свободное место. Я сажусь к окну и смотрю, как мимо пролетают дома с черепичными крышами.

Проигрываю в голове вчерашнюю встречу, стараюсь припомнить даже запахи и температуру воздуха. Вижу тень от ресниц на щеках Кея, грязь под ногтями. Повисшую на ниточке пуговицу. Блеск солнца у него на макушке.

Схожу с автобуса, со всех ног бегу домой и проверяю телефонные сообщения. От Кея ничего. Даже попытки дозвониться. Есть сообщение от Эрика – он напоминает, что завтра утром мы идем кататься на досках.

Переодеваюсь в красное платье, колготки в крупную сетку – и бегом в клуб. Когда я появляюсь в дверях, все смотрят на часы на стене. Я опоздала на два часа.

Не то чтобы это имело большое значение. Мы ведь тут не по часам работаем и почасовую зарплату не получаем. Никто меня, естественно, не накажет. Девочкам просто любопытно. Я почти никогда не опаздываю.

Взбираюсь на высокий табурет перед барной стойкой – перевести дух и получить указания от мамы Мориты. Она насыпает в вазочку смесь разных орехов.

– Пожалуйста, помоги Бетти. – Она показывает на стол, где Бетти разрывается между пятью мужчинами.

Бетти не такая красотка, как Вероника, – она полновата, с чересчур крупными плечами, под глазами у нее часто синеватые пятна. Но она мастерица рассказывать истории и поэтому никогда не сидит без клиентов. Вот и сейчас она в лицах рассказывает что-то смешное, и все за ее столиком давятся от смеха.

Мама Морита наливает мне стакан газировки. Я делаю несколько глотков и подсаживаюсь за столик, напротив Бетти. Никто меня даже не замечает, и я со спокойной совестью отдаюсь размышлениям.

Почему Кей не пришел? Возможно, он побоялся один переходить дорогу – ему ведь всего шесть лет. Или бабушка на улицу не пустила? Или я вчера слишком напирала? Наверно, ему стало неловко от моих активных уверений в том, что я его люблю. И кроме того, кто знает, что ему там говорят обо мне бабушка и отец? Надо, чтобы он захотел прийти. Как это сделать, что ему предложить?

– Бетти-тян! – кричит мужчина, сидящий рядом со мной. – Расскажи историю о священнике и обезьянке. Ту, которую ты на прошлой неделе рассказывала.

Другие сразу вспомнили и засмеялись, Бетти даже начать не успела.

– Да, расскажи! – поддакивает другой.

А у меня возникает идея.

– Майя? Привет, это я. Послушай, ты не можешь сегодня опять привести Кея в парк?

В трубке долгая пауза. Я уже пугаюсь, что она куда-нибудь ушла, но тут она говорит:

– Я сегодня немного занята.

– Майя, я тебе заплачу. Пожалуйста. Мне очень нужно его увидеть. – Денег у меня почти нет, но я отдам Майе последние. Я в отчаянии.

– А что мне им сказать? Мать сегодня с Кеем не сидит.

– Ну, не знаю… Скажи, что в прошлый раз тебе понравилось и ты хочешь поиграть с Кеем. Скажи, что в будущем собираешься стать воспитательницей в детском садике.

Я почти вижу, как она в раздумье закусила губу – розовую с блестками. Наконец, после минутного молчания, она вздыхает:

– Хорошо. В четыре часа.

Майя передает мне Кея, и я веду его к скамейке в тени дуба. Она ждет денег. Я вручаю ей конверт, и она уходит. Провожая ее взглядом – сапоги до колен на высоченной платформе, торчащие во все стороны разноцветные пряди, – я спрашиваю себя, почему его отец и бабушка так легко согласились отпустить его с ней.

Возможно, они сильно заняты приготовлениями к свадьбе. Или не видят, во что превратилась та невинная девочка с черными волосами и тихим голосом, которую они знают с детства.