Реинкарнация. Исследование европейских случаев, указывающих на перевоплощение Стивенсон Ян
Генриетта ни разу не заговорила о своём опыте до 1958 года, когда один её знакомый, которому она описала свой опыт, посоветовал ей написать полный отчёт о нём и послать его в Американское общество изучения сознания. Она так и поступила, а Лаура Дейл, которая была в то время редактором, переслала её отчёт мне (я привожу этот отчёт ниже).
Я начал переписываться с Генриеттой о подробностях её опыта и, с её разрешения, включил краткий рассказ о её случае в мой первый труд о случаях, указывающих на перевоплощение (Stevenson, 1960). В 1960 году я встретился с Генриеттой в Нью-Йорке, где она тогда проживала. После этого я встречался с ней много раз, когда бывал в Нью-Йорке. У меня есть записи о семи встречах между 1961 и 1976 годами. После 1976 года мы встречались редко, но продолжали обмениваться рождественскими открытками и новостями почти ежегодно вплоть до её смерти в Нью-Йорке 1 мая 1992 года.
Эти переживания были у Генриетты более чем за 20 лет до того, как она написала отчёт о них и я узнал об этом. К 1958 году уже не было никаких возможностей подтвердить какое-либо из её заявлений о её опыте. Однако всё ещё имелась возможность исследовать в этом случае два вопроса, первый из которых заключается в том, были ли у Генриетты Рус какие-либо переживания, подобные трансу, в котором она, по-видимому, писала картину под чьим-то влиянием, а второй — в том, какая из двух женщин, проживавших тогда с Гойей в Бордо, — Леокадия Вейсс или её дочь Росарито — вероятнее всего, была той личностью, которая, если ясновидящая была права, переродилась Генриеттой Рус.
Перед тем как мы обратимся к этим вопросам, я приведу больше сведений о ранней жизни Генриетты Рус до момента её необычного переживания в Париже; затем я процитирую отчёт о её опыте, написанный ею в 1958 году.
Необычайные способности к рисованию Генриетта Рус проявила раньше, чем приобрела какие-то другие навыки. В возрасте пяти лет она сделала цветными карандашами портрет отца, на котором он был вполне узнаваем. В 12 лет она нарисовала картину маслом, изобразив двух птиц. (Я видел эту работу в её студии; мне показалось, что эта картина или намного более старая или как минимум сделана гораздо более опытным художником.) В 16 лет она начала увлечённо писать миниатюры и продолжила бы это занятие, если бы не побоялась испортить зрение за такой работой. В 18 лет она написала портрет матери.
В детстве Генриетта Рус была тихоней и предпочитала сидеть дома, рисовать или читать. Мать уговаривала её больше общаться, но девочке не хотелось этого. А хотела она изучать живопись. Однако родители считали, что такая профессия не к лицу юной девушке из уважаемого семейства Амстердама, поэтому не разрешили ей заняться изучением живописи.
Как я уже говорил, в возрасте 22 лет она вышла замуж за венгерского пианиста Франца Вейсца[94]. Позже она думала, что её больше привлекла его фамилия, чем его личные качества. Однако брак освободил её из-под родительской опеки, поэтому в возрасте 24 лет она начала брать уроки живописи в (голландской) Королевской академии искусств. Примерно в возрасте 30 лет она развелась с Вейсцом и вскоре после этого уехала во Францию, страну, которую она скоро полюбила. И хотя в школе французский язык давался ей нелегко, во Франции она быстро его освоила и через несколько месяцев могла уже бегло говорить на нём. Она прожила во Франции — сначала в Париже, затем в Ривьере — приблизительно 20 лет, зарабатывая на жизнь своими картинами. Художницей она была искусной и обладала собственным стилем, но испытывала сильный интерес к копированию и одно время была даже штатным копировщиком в Лувре.
Примерно в 1954 году Генриетта эмигрировала в США, где и жила до самой своей смерти.
Хотя это и повлечёт за собой некоторые повторы того, о чём я уже сказал, тем не менее будет лучше, если я процитирую следующее письменное заявление Генриетты Рус о её переживаниях, которое она записала 10 января 1958 года.
Мои занятия в амстердамской Королевской академии приносили мне королевскую награду (подарок лично от королевы Вильгельмины) три года подряд; я использовала её на поездки для работы за границей, в Париж. Денег не хватало, и я останавливалась в маленьком гостиничном номере. У меня была подруга-француженка, которую я очень любила. Меня смущало в ней лишь то, что она верила в оккультизм и уповала на него. Я считала её веру истеричной и абсолютно экзальтированной. Я совершенно не верила в такие вещи! Несколько лет я была замужем за известным венгерским пианистом по фамилии… Вейсц. Этот брак был неудачным, мы развелись. Дело было во мне, ведь я не любила его так, как надеялась полюбить… Но удивительно то, что на протяжении многих лет я хотела, чтобы меня называли госпожой Вейсц. Мама часто спрашивала меня: «Зачем ты продолжаешь носить эту фамилию? Если ты развелась, то верни себе девичью фамилию» (в Голландии так и поступают). А я всякий раз отвечала ей: «Не знаю, у меня есть какое-то странное чувство. Я не могу объяснить его, но эта фамилия мне идёт. Я чувствую, что неразлучна с ней, что она ближе мне, чем моя собственная фамилия, Рус. Всякий раз, когда я называю себя этой фамилией, у меня возникает такое чувство, будто я говорю о ком-то другом». В общем, я решила быть госпожой… Вейсц-Рус.
Это вступление необходимо; оно имеет большое значение для того, что будет дальше.
Всё это происходило перед войной[95]. Однажды вечером, когда я была в моём гостиничном номере в Париже, после целого дня работы над чьим-то портретом я почувствовала недомогание. Мне стало дурно; появились страшная головная боль, сердцебиение, одышка. Тогда я легла спать в девять часов вечера, в надежде восстановить силы крепким сном. Внезапно я услышала (не думаю, что в действительности я слышала этот голос ушами — скорее где-то во лбу, между глаз) слова: «Не будь такой ленивой, встань и поработай». Сначала я не придала этому никакого значения, повернулась на другой бок и попыталась заснуть… Но потом эти слова прозвучали во второй раз. Я испытала недоумение, но всё же осталась в кровати и изо всех сил пыталась заснуть, но голос прозвучал в третий раз, и теперь уже совершенно отчётливо и громко: «Не будь такой ленивой, встань и поработай». Тогда я встала, потому что всё равно заснуть я не смогла бы, и спросила себя: «Неужели я схожу с ума? С какой стати я должна работать по ночам?!» Но несмотря ни на что, я всё же взяла свой мольберт и вознамерилась поставить его под крошечной электрической лампочкой, свисавшей с потолка (что типично для всех дешёвых гостиничных номеров Парижа), но какая-то сила, вошедшая в меня, унесла его в самый тёмный угол комнаты, подальше от света, поэтому я ничего не могла разглядеть. Моя палитра, всё ещё полная красок, была на столе, как и небольшая доска с натянутым на неё холстом. Я взяла их и начала писать, едва осознавая, что делаю, в лихорадочной спешке, и это длилось 45 минут, пока вдруг не почувствовала, что моя правая рука стала невероятно тяжёлой. Я отложила кисти. Поняв, что я прекрасно себя чувствую, что у меня не болит голова, что во мне больше нет внутреннего томления, я вернулась в кровать и почти мгновенно заснула. Когда на следующее утро я проснулась в шесть часов, хорошо выспавшись, то сразу вспомнила… Свой сон?.. А может быть, я в самом деле что-то писала?.. Я вскочила с кровати и увидела перед собой красивый небольшой портрет молодой женщины… Её взгляд был устремлён вдаль, к чему-то нереальному, невидимому. Меня бросило в дрожь. Что это было? Как объяснить это явление?!
Я решила пойти к подруге, которая жила всего лишь через квартал от меня, и еле дождалась девяти часов утра. После того как я рассказала ей о случившемся, она, конечно, сразу захотела прийти ко мне. Когда она увидела портрет, то чуть не разрыдалась и воскликнула: «Какая прелесть, Генриетта! Какая же ты молодец! Знаешь, что мы сделаем? Мы отнесём твою картину на заседание общества изучения сознания. По четвергам к ним приходит днём одна ясновидящая, необыкновенно одарённая. Возьми с собой туда свой маленький холст». «Ну уж нет, — ответила я. — Я не стану заниматься всяким вздором, в который не верю!» Но она так уговаривала меня, что я в конце концов сдалась и подумала, что в любом случае это будет забавно.
И мы пошли. Излишне говорить, что там меня никто не знал. Комната, в середине которой сидела пожилая и чрезвычайно просто и даже бедно одетая женщина, была переполнена. Рядом с ней стоял маленький столик, на который каждый мог положить предмет, о котором он или она хотел что-то узнать. Я устроила свою картину среди по меньшей мере дюжины других предметов, уже лежавших там, и села в укромное место. Новые люди всё прибывали. Я разговаривала с подругой. В комнате было ещё очень шумно… Но эта старуха уже успела схватить мою картину и впасть в «транс». Она запрокинула голову; глаза закрылись, она сильно побледнела, её губы задрожали. И она медленно, поначалу очень медленно, начала говорить…
И вот что она тогда сказала: «Я вижу очень крупные золотые буквы. Передо мной составилось имя: ГОЙЯ… Сейчас он обращается ко мне с речью. Этот человек говорит, что он был великим испанским живописцем. Ему пришлось бежать из родной страны от своих врагов, и вы были той, кто приютил его в своём доме в большом южном городе во Франции до конца его жизни. И он до сих пор так благодарен вам за это, что хочет наставлять вас. Но он недоволен, ведь вы слишком сильно сопротивляетесь, и вы также сильно привязаны к своему академическому образованию[96]. Вы никогда не расслабляетесь и не позволяете ему вести вас, вы сопротивляетесь ему, поэтому он заставил вас писать в темноте, чтобы вы не могли видеть то, что делаете. Он говорит: „Вы достигаете прекрасных результатов простыми средствами. Краски на ваших картинах теплые, и всё в них хорошо“».
Должно быть, эта женщина говорила в этом духе минут 15, не меньше. Сначала я с недоумением глядела в её сторону, но, когда мы с подругой наконец вышли, я успокоилась. Моя подруга, конечно, была невероятно возбуждена. Уверенная в своём триумфе, она сказала: «Что теперь скажешь?» Но я ответила: «Не знаю, всё это очень странно. В телепатию я действительно верю и думаю, что она объясняет произошедшее. Я знаю, что я художница, и осознаю, что писала картину в темноте. Я знаю, что у меня академическое образование, и понимаю, что я пользуюсь простыми средствами. Ты знаешь об этом не хуже меня. Наверно, она прочитала наши мысли. Только один момент смущает меня… Гойя в этой истории. Я ничего не знаю о его жизни». (Дело в том, что в то время об этом человеке ничего не читали ни я, ни моя подруга, которая занималась бизнесом.) Вот так закончился тот день. Я всё ещё была полна сомнений.
Нужно ещё сказать, что в тот же вечер меня впервые пригласили в дом одного известного французского музыканта. Как только я вошла в комнату, моё внимание сразу приковала одна из книжных полок. Какое заглавие я увидела первым? «Жизнь Гойи» (La vie de Goya). Я рассказала хозяйке о том, что произошло со мной в тот день, и призналась, что мне не терпится прочесть эту книгу. Она позволила мне взять её домой; оказавшись в своей комнате, я немедленно открыла её где-то посредине, и то, что я увидела, было столь потрясающим, что я не верила собственным глазам! А увидела я мою собственную фамилию: Вейсц.
«Вейсц» — именно так и было написано. А при фамилии было имя Леокадия[97]. Леокадия Вейсц была подругой Гойи в Бордо (большом южном городе во Франции, о котором говорила эта женщина [ясновидящая]), он жил в её доме до самой смерти.
Наконец-то нашлось объяснение моему желанию сохранить эту фамилию: когда-то прежде я уже носила её! Мне словно кто-то говорил: «А ты ещё не хотела верить — так вот же тебе доказательство».
После своего необычного опыта в Париже, который имел место (ориентировочно) в 1936 году, Генриетта Рус почувствовала, что властное притяжение фамилии Вейсц исчезло почти немедленно. Тогда она без труда отказалась от этой фамилии и с тех пор подписывала свои картины просто «Рус», а не «Вейсц-Рус», как она это делала со времени своего замужества, а потом ещё три года после развода вплоть до этих переживаний в Париже.
После первого опыта быстрого рисования в темноте, полученного в Париже, у Генриетты были четыре других сходных с ним опыта, когда она писала с необыкновенной скоростью, непринуждённостью и мастерством.
Наиболее примечательный из этих опытов имел место в 1953 году, когда Генриетта жила в Ницце и перебивалась случайными заработками, работая портретисткой. Ей поручили написать портрет одного пожилого богатого человека, который не хотел, чтобы его рисовали, но всё-таки неохотно согласился по настоянию дочери. Когда Генриетта пришла к нему домой, на большую виллу на Ривьере, она встретила там не только самого натурщика поневоле, но и всё его семейство вместе с детьми и домашними животными, скучившееся в одной комнате, где она должна была работать. Люди толпились вокруг неё, и атмосфера была гнетущей. Вдобавок, много работавшая до этого дня, она была изнурена и обессилена. Она подумала, что в таких обстоятельствах написать портрет будет невозможно. Она установила свой мольберт и взяла краски, но тут почувствовала неодолимое отчаяние и усталость. В этот момент она стала горячо просить в мыслях Гойю помочь ей. Почти сразу она нашла в себе силы писать и очень скоро изобразила на холсте своего натурщика с удивительным сходством. Вся семья была в восторге от того, что она сделала лишь за несколько минут, и тогда же отношение натурщика к ней переменилось, и впредь он уже не капризничал. Этот портрет стал одной из самых удачных её работ, он был написан не в темноте.
В своём втором опыте (также во Франции) Генриетта, казалось, писала машинально, словно в полуобморочном состоянии. Ко времени нашего с ней разговора об этом, в 1960 году, она забыла подробности обстоятельств, в которых это произошло. Она поминала, что и на этот раз на неё воздействовала какая-то неведомая сила — так вновь возникла ситуация, очень напоминавшая тот день, когда она в 1953 году написала портрет в Ницце. Это был портрет маленькой девочки, тонкой, как тростинка.
Третий случай такого же типа произошёл в 1960 году, когда Генриетта (тогда уже жившая в США) получила заказ написать портрет с фотографии. Она никак не могла заставить себя взяться за эту работу, а затем неожиданно приступила к ней и закончила её очень быстро. Она описала мне этот опыт в нашей беседе, а также в письме, датированном 30 января 1961 года, из которого я процитирую следующее описание:
В прошлом я много раз хотела написать этот портрет. Стоило мне вознамериться взяться за работу, как что-то удерживало меня от этого, и каждый раз я опускала кисть, не успев коснуться ею холста. На этот раз я даже не думала о работе над этим портретом, как вдруг (за несколько секунд!) я встала перед своим мольбертом и сделала портрет за полтора дня. Всё вокруг меня исчезло, суета мира не касалась меня, я забывала даже поесть. Когда у меня иногда звонил телефон, я отвечала, что сейчас не могу говорить. Я ощущала то же упоение, что и в тот раз, когда писала «лицо девушки» [здесь Генриетта имеет в виду портрет, написанный ею в Париже приблизительно в 1936 году]. Меня до сих пор не покидает это чувство недоумения, и я то и дело задаюсь вопросом о том, как же я это сделала!
В конце своего письма Генриетта прокомментировала успех этого портрета, который не только она, но и другие люди считают одной из лучших её работ. В том же письме она также ответила на вопрос, заданный мной прежде, когда я хотел выяснить, пыталась ли она в том случае призвать на помощь Гойю, сознательно обратившись к нему с просьбой. Она ответила: «В тот раз я не звала на помощь Гойю, поскольку не находилась в безвыходном положении, как тогда в Ницце».
Четвёртый случай такого рода произошёл в 1965 году. Генриетте снова поручили написать портрет, на этот раз довольно важный, поскольку в случае успеха за ним могли последовать дальнейшие заказы. Однако тогда не было ощущения невыносимости ситуации, как в ситуации в Ницце, в 1953 году. Я снова приведу её собственное описание этого опыта из письма ко мне, датированного 28 января 1966 года:
Дело в том, что вопреки своей обычной манере писать портрет с фотографий я начала эту работу немедленно, почувствовав непреодолимое желание выполнить её. Вообще-то, мне нужно держать фотографию перед собой примерно неделю для того, чтобы в процессе ежедневного созерцания её, как можно чаще, ощутить этого человека перед тем, как начать наносить краски на холст. На сей раз у меня было такое чувство, будто я знаю. Мне было известно и то, какие у неё [женщины, чей портрет она должна была написать] были черты лица и какую одежду она обычно носила. На самом деле когда её зять предупредил меня о том, что она никогда не носила одежду чёрного цвета (как на фотографии), но всегда синего цвета, я уже изобразила её на портрете в синем платье. Обычно я боюсь показывать портреты семье, поскольку не знаю, какой будет их реакция… В конце концов, она была для них родным человеком. На этот раз у меня не было опасений! Я просто знала о том, что написала её именно такой, какой она была! По сути дела, этот портрет появился очень быстро и легко, без какого-либо принуждения. Всё это кажется мне удивительным… Мой порыв был необычайным. Делая портрет с фотографий, я, как правило, не испытываю большого вдохновения.
Генриетта Рус написала этот портрет за два дня, то есть очень быстро.
Такие случаи, как четыре только что упомянутые и первый, парижский, около 1936 года, были исключительными в карьере художницы Генриетты Рус. Они происходили в пределах почти 30-летнего периода. Она не заявляла о том, что постоянно находилась под влиянием Гойи в своих ежедневных занятиях живописью. В этом смысле она не высказывала и никаких догматических суждений о влиянии Гойи даже в этих пяти особых случаях. Она лишь настаивала на том, что они имели некоторые общие особенности и контрастировали с её обычным опытом в живописи. В этих особых случаях она обычно утомлялась или по какой-то иной причине писала через силу. Затем она совершенно неожиданно «оказывалась», если так можно выразиться, способной писать с гораздо большей скоростью, мастерством, непринуждённостью и уверенностью, чем обычно. Она никогда не осознавала никакого «присутствия», под которым я разумею какое-либо ощущение характерных черт другой личности. Только в первом случае из всех эпизодов (в Париже) она писала в темноте.
Гойя часто писал очень быстро (Hull, 1987), и об этом стоит упомянуть в связи с необычной скоростью рисования Генриетты Рус в тех случаях, когда, как она верила, ей помогал дух Гойи.
Генриетта немногое знала о Гойе как о художнике и была абсолютно уверена в том, что она ничего не знала о его личной жизни и точно не слышала о его изгнании в Бордо. Во время её обучения в Королевской академии искусств в Амстердаме у неё не было курса по истории искусств.
Как узнала Генриетта, Гойя жил в Бордо с Леокадией Вейсс. Казалось бы, естественно предположить, что если этот случай наилучшим образом объясняется перевоплощением и временной одержимостью, то предшествующую личность Генриетты можно увязать с Леокадией Вейсс. Но была ли она Леокадией? Генриетта сама первая выразила сомнение в этом в ходе одной из наших встреч, в 1966 году. Она приобрела экземпляр La vie de Goya д’Орса (1928), биографию, которую она читала в Париже в 1936 году. Она ещё раз перечитала пассажи, касавшиеся Леокадии Вейсс. Там нигде не было сказано о том, что Леокадия когда-либо рисовала; но у неё была дочь по имени Росарио, которую часто называли Росарито, которая рисовала. Генриетта предположила, что в таком случае она, возможно, в предыдущей жизни могла быть именно Росарито, а вовсе не Леокадией.
Это предположение подвигло меня исследовать сведения о жизни Леокадии и Росарито с целью узнать, были ли у Росарито другие черты, общие с Генриеттой, кроме умения рисовать. Для этого я изучил другие биографии Гойи и некоторые статьи, описывающие его последние годы во Франции. Вооружившись этими знаниями, я стал расспрашивать Генриетту (во время беседы в 1968 году) о её интересах, симпатиях и антипатиях, а также о других относящихся к делу сторонах её жизни. Свои вопросы я строил таким образом, чтобы она не могла догадаться о том, какие ответы я от неё ожидал; по правде сказать, я и сам не был уверен, какие ответы мне следует ждать от неё. Генриетта Рус уже была знакома с некоторыми страницами из жизни Гойи (и жизни Вейссов), поскольку она к тому времени прочитала биографию д’Орса, хотя и отрицала, что читала что-то ещё.
Далее я вкратце опишу биографию Леокадии Вейсс и её дочери, Росарио[98]. После этого я сведу воедино соответствующие сходства между их жизнями и чертами Генриетты.
После возвращения династии Бурбонов, когда Фердинанд VII в 1814 году взошёл на трон Испании, Гойя начал чувствовать себя в Мадриде всё неуютнее. Сам он был прощён за его заигрывания с французским режимом во время узурпации власти Жозефом Бонапартом и снова назначен придворным живописцем. Однако деспотический режим короля Фердинанда нравился ему всё меньше, и в 1819 году он уехал из Мадрида в сельскую местность. В дом, купленный им в деревне, въехала в роли отчасти любовницы, отчасти экономки родственница Гойи (вероятно, троюродная сестра) Леокадия Вейсс. В девичестве Леокадия Соррилья, она родилась в 1790 году и была, таким образом, более чем на 40 лет младше Гойи. Она вышла замуж за немца по имени Исидро Вейсс, которому родила двоих детей, Гильермо и Марию дель Росарио, чьё ласкательное имя звучало как Росарито. Дочь Росарио родилась в 1814 году. Примерно между этим и 1819 годом Исидро Вейсс развёлся с Леокадией, но она оставила себе его фамилию.
Гойя и Леокадия жили вместе недалеко от Мадрида до 1824 года. В это же время Гойя чувствовал такое отвращение к испанскому правительству, которое недавно подавило движение оппозиции с помощью французских войск, что решил покинуть страну. Он попросил дать ему разрешение отправиться во Францию для поправки здоровья и получил его. Тогда он переехал в Бордо, где Леокадия снова вела домашнее хозяйство. С ними была и Росарио. Гойя дважды ненадолго возвращался в Испанию после 1824 года, но, по сути дела, жил в изгнании во Франции (преимущественно в Бордо) до самой своей смерти в 1828 году.
Леокадия увлеклась политикой, была сторонницей либералов и, кажется, прикладывала некоторые усилия к тому, чтобы пробудить интерес к политике и у Гойи (он был склонен смотреть на политиков всех фракций как на одинаково не заслуживающих его внимания и одобрения). У неё был вспыльчивый характер; современники писали о бурных ссорах (с последующими примирениями) между ней и Гойей. Она была человеком неугомонным и общительным, любила выйти из дома и погулять по городу. Особое удовольствие она получала от цирков и ярмарок и зачастую с большим или меньшим успехом тянула за собой состарившегося и оглохшего Гойю на такие увеселения в Бордо. Она не писала картины и, кажется, мало интересовалась искусством, но никто не сомневался в её преданности Гойе как человеку.
В Бордо Гойя продолжал писать и делать эскизы. Кроме того, Фердинанд VII продолжал выплачивать ему жалованье как придворному живописцу и в конце заверил Гойю в том, что тот будет до конца жизни получать содержание. Таким образом, пока Гойя был жив, он, Леокадия и Росарио жили безбедно.
Весной 1828 года Гойе, родившемуся 30 марта 1746 года, было 82 года. 2 апреля у него случился инсульт, он был прикован к постели. Очевидно, тогда он понял, что ничем не обеспечил Леокадию и Росарио на случай своей смерти, поэтому стал жестикулировать и бормотать о том, что желает составить завещание в их пользу. Присутствовавшая при этом его невестка сказала ему, что он уже написал завещание (это было правдой: он уже написал прежде завещание, в достаточной мере обеспечивавшее его сына Хавьера, в 1811 году; но в нём ничего не говорилось о Леокадии, которая тогда ещё не вошла в его жизнь). В результате новое завещание он так и не написал; когда 16 апреля 1828 года он умер, Леокадия и Росарио остались почти без средств. Леокадия обратилась за помощью к друзьям, а потом и к французскому министру внутренних дел. Она и Росарио вернулись в Мадрид, где Росарио имела некоторый успех как художница.
Леокадия Вейсс умерла в 1856 году. Тогда ей было примерно 70 лет.
Росарио Вейсс родилась в 1814 году, вероятно, в Мадриде. Её отец покинул семью вскоре после её рождения, а в 1819 году, когда ей едва исполнилось пять лет, её мать и Гойя стали вместе вести домашнее хозяйство. С того времени и до самой смерти Гойи она почти всё время жила с ним, сначала в Испании, потом в Бордо.
Все свидетели, жившие в то время, отмечали тёплое отношение Гойи к Росарио и её привязанность к нему. Один биограф намекает, что у Леокадии Вейсс было «особое право» на Гойю благодаря её славному, шаловливому ребёнку (d’Ors, 1928). Гойя иногда называл её дочкой, но мы должны расценивать это как знак их привязанности друг к другу, а не как указание на его отцовство.
Когда они втроём переехали в Бордо, Росарио было 10 лет. Она уже успела проявить рано развившиеся способности в искусстве и хотела стать живописцем. Гойя старался всячески поощрять её к этому. Сам он потратил немало времени на её обучение, но был не очень хорошим преподавателем. Он устроил её ученицей к другим художникам Бордо. О её талантах он с энтузиазмом писал и рассказывал. В одном письме он написал: «Этот удивительный ребёнок хочет заниматься миниатюрами, и я тоже желаю этого, поскольку она, может быть, ценнейший уникум в своём роде, благодаря своим умениям в таком возрасте» (Lafond, 1907, стр. 124; перевод Яна Стивенсона). Он хотел послать её учиться в Париж, но этот план не осуществился[99].
Как я уже говорил, Гойя собирался обеспечить Росарио (и Леокадию) в пересмотренном завещании, но так и не сделал это. Позже Росарио и её мать вернулись в Мадрид, где она прослыла неплохим художником-копировщиком картин в Прадо. Занималась она и литографией. В 1840 году она была назначена преподавателем рисования у королевы Изабеллы II, дочери Фердинанда VII, которая была ещё ребёнком. Вскоре после этого во время мятежа она была схвачена по пути во дворец; сильный испуг, пережитый ею в тот момент, вызвал у неё чрезвычайное возбуждение и привёл её к смерти 31 июля 1840 года, в возрасте 26 лет (Lafond, 1907)[100].
Росарио обожала животных, насколько это можно судить по огромному количеству рисунков животных, сделанных Гойей, очевидно, для неё, когда она была ребёнком. Вместе с тем можно предположить, что и Леокадия Вейсс любила животных, если вспомнить её пристрастие к цирку. По-видимому, Росарио была ласковым ребёнком, не перенявшей от матери её язвительность и эмоциональную неустойчивость. Изгнанному Гойе было отрадно видеть её живость и весёлый нрав.
Вдобавок к своему художественному мастерству, Росарио интересовалась музыкой и в детстве начинала учиться игре на фортепьяно. Когда после смерти Гойи Леокадия была вынуждена продать это фортепьяно, когда они считали гроши, Росарио ужасно огорчилась (Bordona, 1924).
Я уже описывал рано развившиеся художественные способности Генриетты, её интерес к миниатюрам и искусное копирование. Теперь я опишу некоторые её индивидуальные особенности, которые мы можем сравнить с особенностями Леокадии и Росарио Вейсс.
В музыкальном отношении Генриетта была одарена почти так же, как и в живописи. Она состоялась как пианистка и, при желании, могла бы сделать игру на фортепьяно своей профессией.
Генриетта сказала мне, что она всегда любила животных, политикой же совсем не интересовалась. Жизнь она предпочитала вести тихую и мало интересовалась общественными событиями или другими вещами за пределами круга её интересов. Она старалась по возможности избегать любых скоплений народа, будь то в подземке, на концерте, в театре, в цирке и в других общественных местах. Она любила музыку, но сказала, что не придёт на концерт на большом стадионе имени Льюисона в Нью-Йорке, даже если ей предложат 1000 долларов; однажды она даже покинула оперу в конце первого акта, потому что ей стало не по себе в толпе зрителей. Когда она ходила в кино, то сразу изучала, где находятся двери для выхода. Слово «фобия» не покажется слишком сильным для описания её неприязни к скоплениям людей.
В детстве и ранней юности Генриетта была сдержанной и даже робкой. С годами она научилась не стесняться выражать твёрдость и настойчивость.
В детстве (да и в зрелом возрасте) Генриетта не испытывала особенного интереса или влечения к Испании. Она никогда не пыталась изучать испанский язык. К Франции она также не испытывала в молодости особого интереса, хотя после того, как она пожила там в зрелом возрасте, сильно привязалась к этой стране.
В своей живописи Генриетта была склонна подражать стилю мастеров XVII–XVIII веков. Стиль импрессионистов её не волновал, в равной мере она избегала «фотографической» точности некоторых портретистов. Она гордилась своим отказом льстить натурщикам и старалась отображать их характер таким, каким она видела его, а не таким, каким им хотелось увидеть его на картине. (В этом смысле она походила на Гойю, который прославился откровенностью своих портретов.) Однако ничуть не меньше она хотела изображать лучшие черты характера, когда находила их.
В таблице 3 я составил список различных опытов и черт характера трёх личностей, сведения о которых я почерпнул из доступной мне информации. Те пункты, которые были приведены в жизнеописании Гойи д’Орсом, книгу которого Генриетта прочла до моего разговора с ней о её собственных чертах и опытах, я отметил звёздочкой. Её знание о некоторых подробностях жизни Росарио и Леокадии могло повлиять на её ответы на мои вопросы о ней самой.
Эта последняя возможность может ослабить, но вряд ли исключить преобладающие свидетельства соответствий между Росарио и Генриеттой в их сравнении с таковыми между Леокадией и Генриеттой. Я полагаю, что Генриетте было всё равно — по крайней мере на уровне сознательного ума, — была она перерождением Леокадии или Росарио.
Очевидная слабость этого случая состоит в том, что он абсолютно зависим от неподтверждённых воспоминаний самой Генриетты Рус. Неизменность описания ею своих опытов в течение всех 30 лет после нашего знакомства несколько сглаживает этот недостаток, но не удаляет его.
Если мы примем перевоплощение как наилучшее объяснение этого случая, тогда он станет одним из немногих, в которых у нас есть свидетельство о переносе из одной жизни в другую таланта, в данном случае к рисованию, поскольку и Росарио Вейсс, и Генриетта продемонстрировали эту свою способность ещё в детстве.
Таблица 3. Краткий обзор опытов и черт Леокадии Вейсс, Росарио Вейсс и Генриетты Рус
Пункты, отмеченные звёздочкой, были освещены в книге д’Орса о жизни Гойи (1928) — значит, Генриетта Рус узнала об этом обычным способом ранее, чем она ответила на вопросы о себе.
Я знаю только ещё два случая, когда художники утверждали, что они писали, находясь под воздействием личности, лишённой тела. Это случаи Фредерика Томпсона и Огюстена Лесажа.
Случай Фредерика Томпсона скрупулёзно исследовал Дж. Г. Хислоп, который опубликовал о нём обстоятельный доклад (1909), а также более короткий рассказ (1919). Исследуемый был американским гравёром, почти не имевшим интереса и способностей к рисованию и никогда не учившимся этому. Тем не менее в 1905 году он неожиданно начал регулярно испытывать сильное желание рисовать. Ему казалось, что побуждения к этому приходили к нему от довольно известного художника Роберта Свейна Гиффорда. Томпсон знал о Гиффорде немного; ему не было известно о том, что он умер примерно за шесть месяцев до того, как он почувствовал желание рисовать.
«Побуждаемый Гиффордом», Томпсон начал писать картины с завидным мастерством, удивившим не только его самого, но и других людей. Он сделал несколько эскизов и картин, все они были выдержаны в жанре сельского пейзажа. Этот внутренний зов приводил его в отдалённые уголки Новой Англии, где он писал различные сцены, которые, как он узнал позже, любил писать Гиффорд. У этих пейзажей Томпсона есть близкое сходство с работами Гиффорда, и всё же он отрицал какие-либо ранее существовавшие у него знания об этих работах или возможность получения их обычным способом. После длительного исследования Хислоп сделал вывод о том, что этот случай менее всего объясняется наличием сверхъестественной связи, установленной кем-то с Томпсоном, и что довод о посланиях умершего Гиффорда для объяснения этого случая состоятелен не более, чем любой другой.
Справедливое суждение по этому случаю можно сделать только после изучения обширных отчётов Хислопа. Здесь я просто хочу обратить ваше внимание на форму некоторых переживаний Томпсона. Со временем у него появились определённые зрительные и слуховые галлюцинации, но поначалу он испытывал только простые впечатления и побуждения. Рассказывая о себе, Томпсон писал:
…Я помню, что в то время, когда я делал набросок, у меня возникало впечатление, будто я и есть сам господин Гиффорд. Перед тем как приступить к работе, я говорил себе, что господин Гиффорд хочет сделать набросок, хотя тогда я не знал о том, что он умер в начале года [Hyslop, 1909, p. 32].
Описания Томпсоном его побуждений к рисованию очень похожи на сообщения некоторых исследуемых в случаях, связанных с телепатической передачей информации (Stevenson, 1970a). Они часто рассказывают о нарастающей силе, толкающей их вернуться к какому-то человеку или в какое-то место; при этом они чувствовали, что там стряслась беда. Переживания Томпсона отличались от них тем, что он приписывал их умершей личности, несмотря на то, что, по его словам, когда они стали возникать, он не знал о том, что Гиффорд умер. Влечение Томпсона к занятиям живописью сохранялось у него несколько лет, что также отличает его случай от тех, где телепатическая передача информации происходит с участием живых агентов: там продолжительность побуждений к действию гораздо меньше.
Огюстен Лесаж был французским шахтёром. В возрасте 35 лет (в 1911 году) он вдруг взялся рисовать, хотя прежде не испытывал никакого интереса к этому занятию и никогда не обучался ему (Bondon, 1947; Dubuffet, 1965; Osty, 1928). Он писал маслом и, как правило, на очень больших холстах. Сначала он рисовал только довольно своеобразные схемы, с множеством мелких деталей и без различимых людей или предметов. Позже он начал изображать людей, животных и предметы на своих картинах, в тематике которых к тому времени уже проявился древнеегипетский или какой-то иной восточный лейтмотив. И хотя картины Лесажа пестрели различными сценами, типичными для Востока, от этого они не становились образцами какого-то определённого стиля в искусстве, будь то восточного или западного. Некоторые из его более поздних картин содержали египетские иероглифические символы. Чаще всего эти символы просто точно воспроизводились по отдельности и не упорядочивались каким-либо осмысленным образом, то есть Лесаж, очевидно, писал эти символы, не понимая их, по сохранившимся в его уме воспоминаниям. Несмотря на то, что живопись Лесажа удостоилась некоторого благосклонного внимания со стороны художественных критиков Франции между 1920 и 1940 годами, его картины можно рассматривать только как пример незрелого, или примитивного, искусства. Я упоминаю их здесь только потому, что Лесаж называл себя рисующим медиумом и верил, что его картины создавались под влиянием людей, лишённых телесной оболочки. Однако в его случае, в отличие от случаев Фредерика Томпсона и Генриетты Рус, ничто не указывает на наличие сверхъестественных явлений.
В сообщениях о других случаях я часто обращал внимание на какие-то проявлявшиеся исследуемым того или иного случая чувства, имевшие параллели с обстоятельствами жизни умершего человека, которую вспомнил исследуемый, и, в особенности, с эпизодом его смерти. Самые обычные чувства для человека во всех этих случаях — это мстительность (по отношению к тем, кто ответствен за его смерть в прошлой жизни) и страх в виде боязни предмета или места, связанного с его гибелью (Stevenson, 1990). В случае Генриетты Рус мы видим признаки фобии, которая, возможно, берёт начало в прошлой жизни.
Может быть, важнее всего в этом случае то, что в нём мы находим подтверждение постоянства другой эмоции, благодарности. Если полученные нами данные по этому случаю проще всего объяснить как свидетельство того, что Генриетта Рус была перерождённой Росарио Вейсс, то они же объясняют нам чувство благодарности, которое испытывал Гойя (возможно, уже за гранью смерти), сохранявшееся у него дольше века. (Он умер в 1828 году, а опыт Генриетты в Париже имел место ориентировочно в 1936 году.) Как мы увидели, Гойя был благодарен Леокадии и Росарио Вейсс при жизни; на смертном одре он, по-видимому, хотел ради них вписать какие-то условия в новое завещание, но его отговорили от этого. Таким образом, он, вероятно, умер с чувством благодарности, а также с чувством неоплаченного долга.
IV. Общее обсуждение
Никто из людей, прочитавших эту книгу, не станет отрицать, что случаи, указывающие на возможность перевоплощения, встречаются и в Европе. К сожалению, мы не знаем, насколько распространены подобные случаи, а очень хотелось бы это знать. Мы можем предполагать, что родители зачастую замалчивают некоторые такие случаи из-за своих традиционных религиозных убеждений, считая прошлые жизни и перерождение делом немыслимым. По этой причине они полагают, что ребёнок, заговаривающий о прошлой жизни, либо обманывает их, либо высказывает безумные фантазии. В других случаях ребёнок может держать это в себе, поскольку его родители не дают ему парадигму, в рамках которой он мог бы поместить и тем самым постичь образы событий из прошлой жизни. Случаи Джузеппе Косты и Георга Нейдхарта показывают растерянность маленьких детей, у которых возникают подобные образы. Иные случаи исследовать невозможно, поскольку их фигуранты не имеют сведений об опытных исследователях, не говоря уже об их адресах. Из 32 исследованных случаев этой книги сам я узнал только о семи, получив сведения от исследуемого или от кого-то из родителей исследуемого.
Три вышеупомянутые причины (замалчивание из-за родителей, замалчивание по собственной инициативе и незнание об исследователях, интересующихся этими явлениями) влияют на предание подобных случаев гласности; однако они ничего не скажут нам о подлинном масштабе этого явления. Не думаю, что крайняя малочисленность таких случаев, ставших известными нам, можно объяснить лишь тем, что для них не находится слушателей. В первой части я приводил результаты опросов 1990-х годов, показавшие, что в некоторых европейских странах более 25 % опрошенных верили в перевоплощение. Родители в этой группе, вероятно, были готовы внимательно выслушать любого ребёнка, пожелавшего заговорить о прошлой жизни. Что касается остальных 75 % родителей, то мы можем обратить внимание на то, что строгие внушения от них нередко получают и индийские дети, но они, очевидно, не могут поколебать желание ребёнка описать воспоминания о прошлой жизни (Stevenson and Chadha, 1990). Из этого я заключаю, что истинный масштаб таких случаев в Европе невелик — вероятно, он намного меньше, чем в Индии и в других странах. Если я прав в этом отношении, то я не могу объяснить различие в масштабе этих явлений между Европой и, скажем, Индией. В одной из своих более ранних книг я сделал предположение о том, что это различие может проистекать из глубоких и всё ещё малопонятных различий между культурами этих двух регионов (Stevenson, 1987/2001).
Теперь я оставлю эту трудноразрешимую проблему и обращусь к сходствам и различиям в том, что касается особенностей европейских случаев и случаев из других стран. Почти 20 лет назад я и мои коллеги исследовали главные особенности 856 случаев из шести разных стран: Бирмы (теперь Мьянмы), Индии, Ливана, Шри-Ланки, Таиланда и Соединённых Штатов Америки (в этом списке не представлены европейские случаи). Мы обнаружили четыре особенности, имевшие место во всех шести культурах: ранний возраст (обычно между двумя и четырьмя годами) исследуемого, когда он впервые заговорил о прошлой жизни; чуть более старший возраст (обычно между пятью и семью годами), когда исследуемый прекратил по собственной инициативе говорить о прошлой жизни; высокая вероятность насильственной смерти в прошлой жизни; частые упоминания в заявлениях ребёнка о том, как именно он умер в прошлом рождении (Cook et al., 1983). Эти особенности столь регулярно встречались в случаях из различных культур, что я иногда называл их универсальными. Процент других особенностей широко варьировал от одной культуры к другой. Примеры таких различных процентных соотношений особенностей между культурами встречаются в тех случаях, где заявлена перемена пола в следующей жизни, и в тех случаях, где исследуемый и предшествующая ему личность принадлежали к одной семье. Вместе с тем словосочетание «универсальные особенности» указывает на мою чрезмерную уверенность, поскольку мы исследовали случаи только в нескольких странах. Нам нужно было изучить случаи и в других культурах. Мы располагаем сведениями о случаях, пусть и немногих, в Европе, что даёт нам возможность проведения подобных сравнений.
В таблице 4 приведены данные из 22 европейских случаев с детьми в сравнении с 668 случаями из Индии, Ливана, США (не индейцев) и Канады[101]. У каждой особенности в этих случаях отсутствуют какие-то данные, но и тех, которые были доступны, оказалось достаточно для достоверных результатов сравнений.
Таблица 4. Сопоставление четырёх параметров случаев, имевших место в Европе, и случаев, имевших место в других странах (в Индии, Ливане, США и Канаде)
Ознакомившись с особенностями в таблице 4, читатели, конечно, согласятся с тем, что в европейских случаях проявляются главным образом те четыре особенности, или параметра, которые мы уже нередко встречали и в случаях из других культур.
Европейские случаи также имеют некоторые другие особенности, часто наблюдаемые в случаях из других культур. У пяти детей была фобия, соответствующая событиям из заявленной предыдущей жизни. Шесть из них демонстрировали необычное поведение, отражающее заявления ребёнка. В четырёх случаях ребёнок говорил, что в прошлой жизни он был противоположного пола; речь идёт о двоих мужчинах и двух женщинах. В пяти случаях рождение исследуемого, по-видимому, предсказали сновидения, а в одном случае — голос. В шести случаях свидетели сообщали о том, что исследуемые демонстрировали окружающим определённые навыки, которые им не прививались, или другие неожиданные знания. У троих исследуемых были врождённые дефекты, проистекавшие, возможно, из жизней, на которые ссылались исследуемые. В целом складывается впечатление, что европейские случаи относятся к тому же типу, что и случаи из других культур, в которых я и мои коллеги изучали подобные случаи.
Затем мы должны рассмотреть степень, до которой европейские случаи свидетельствуют о неких сверхъестественных процессах. Если мы будем в своей оценке опираться исключительно на заявления детей, то не сможем избежать разочарования. Среди этих 22 случаев семь неразрешённых, а среди оставшихся 15 случаев все, кроме трёх (Глэдис Декон, Вольфганг Нойрат и Гельмут Крауз), — из разряда «одна семья». В случаях одной семьи мы никогда не сможем получить достаточной гарантии того, что исследуемый не получил никаких сведений обычным способом об умершем члене семьи, имеющем отношение к делу. То же самое мы могли бы сказать и о случае Вольфганга Нойрата, в котором две фигурирующие в деле семьи были соседями. Я так и не добился независимой проверки в остальном весьма впечатляющего и внушающего доверие случая Глэдис Декон. Исключив его, мы получаем только случай Гельмута Крауза как единственный разрешённый и прошедший независимую проверку (среди случаев, где всё началось в раннем детстве), в котором семьи, имеющие отношение к делу, не были никак связаны друг с другом. К нему мы можем, пожалуй, добавить случай Рупрехта Шульца, отчасти берущий начало в раннем детстве.
Вдобавок к названным недостаткам в свидетельствах мы должны ещё помнить о том, что взрослые рассказчики, возможно, неправильно вспоминали или искажали то, что говорил ребёнок. Родители умершего ребёнка имеют особую склонность к таким ошибкам. В семи случаях мы можем признать возможное влияние страстного желания того, чтобы умерший член семьи возвратился. Однако в противоположность этим случаям мы можем учесть семь других случаев, в которых заявления детей удивляли и озадачивали их родителей. Я не вижу никаких причин думать, что они поощряли подобные заявления, не говоря уже о том, чтобы провоцировать их.
Мы не избежали бы разочарования в европейских случаях, если бы считали благоприятными для толкований в пользу сверхъестественности происходящего только те заявления, которые мало того что были проверены, так ещё и имели условием отсутствие у ребёнка возможности узнать что-либо о рассматриваемом умершем человеке обычным способом. Мы, однако, не настолько ограничены. Наша оценка этих случаев должна включать в себя и поведение детей, которое, во-первых, является необычным в семье ребёнка, а во-вторых, согласовывается с тем, что ребёнок говорит о прошлой жизни. Если мы учтём фобии, склонности, навыки, которые ребёнку не прививали, и другие знания, которые он не мог приобрести, то 16 из 22 детей продемонстрировали такое необычное поведение. Продолжая эти исследования, я пришёл к мысли о том, что необычное поведение, продемонстрированное большинством этих детей, должно иметь столь же большое значение в оценке сверхъестественности, как и заявления ребёнка и любые родинки или врождённые дефекты, какие только могут быть обнаружены. В некоторых европейских случаях — например, в случаях Карла Эдона, Дэвида Льювелина, Тару Ярви, Гедеона Хэйча и Теуво Койвисто — необычное поведение детей казалось даже более значимым, чем сделанные ими заявления. Оно было иногда чужеродным и противоречащим ожиданиям и ценностям семьи этого ребёнка. Не думаю, что такое поведение можно объяснить генетикой или влиянием семьи на ребёнка.
Тем не менее европейские случаи в целом значительно уступают в плане аргументации в пользу сверхъестественных явлений более обоснованным в этом смысле случаям, обнаруженным в Азии, особенно в Индии и на Шри-Ланке. Такер (2000) разработал шкалу сильных сторон случаев (Strength of Case Scale), которая определяет или отвергает пункты в соответствии с различными особенностями случая, что позволяет судить о сверхъестественности происходящего. Он исследовал 799 случаев из шести разных стран (три четверти случаев приходится на Индию, Турцию и США). Разброс оценок уместился в пределах от низкого значения — 3 до высокого 49. Общее среднее было 10,4, срединное значение — 8. Средний балл для европейских случаев (22 детских и случай Рупрехта Шульца) составлял только 6,4, срединное значение — 5. Только в 5 европейских случаях из 23 отметка превышала 10 (среднее значение для случаев из других стран). Случай Рупрехта Шульца получил отметку 23, что в европейских случаях бывает крайне редко.
В завершение я прокомментирую случаи с яркими и повторяющимися снами. Сновидения дают нам непреднамеренные наглядные образы, когда мы спим; какое-либо вербальное содержание присутствует в них нечасто. Усилия, которые мы иногда прикладываем для того, чтобы описать сцены сновидения словами, крайне редко могут дать абсолютную точность. Поэтому не стоит удивляться тому, что рассказ сновидца о его повторяющемся сне каждый раз звучит по-разному.
Мы также не должны придавать большого значения прилагательным, которые может использовать человек, рассказывающий о своём сновидении, — например, «яркий» и «реалистичный». Однажды я чисто для себя изучил 125 сновидений, считавшихся вещими (Stevenson, 1970b). В 45 % этих случаев сновидец при описании этих снов использовал слова «яркий» и «реалистичный». Вообще-то такие эпитеты могут указывать на сверхъестественность того, что происходит, но не могут быть доказательством оной. Подтверждение может иметь место лишь в том случае, если сновидение заключает в себе проверенные знания, которые сновидец не мог приобрести обычным способом. Если смотреть на вещи подобным образом, то немногие сновидения можно будет назвать яркими или реалистичными. Из семи сновидений я включил в эту работу два сна, Трауде фон Хуттен и Луиджи Джоберти, которые оказались почти ничего не стоящими после того, как были тщательно изучены. Сновидения двух других исследуемых, Томаса Эванса и Уильяма Хенса, не поддавались проверке. Однако остальные три сновидца оставили меня в уверенности в том, что их сновидения отчасти были сверхъестественной природы. Это Дженни Маклеод, Уинифред Уайли и Джон Ист. Они могли вспомнить о прошлой жизни во время сновидения. По меньшей мере у 13 исследованных в азиатских случаях были подтверждённые воспоминания прошлой жизни во время бодрствования, а также сны, обычные или кошмарные, отчасти заключавшие в себе содержание воспоминаний наяву[102]. Поэтому мы можем быть уверенными в том, что некоторые люди могут видеть сны о прошлой жизни, не вспоминая о ней в бодрствующем состоянии.
Я неоднократно использовал словосочетание «сверхъестественное явление» и теперь должен сказать о том, какого рода явлению я отдаю предпочтение в случаях, указывающих на перевоплощение. Альтернативой перевоплощению может быть восприятие ясновидцем сведений, доступных живым людям. Это предполагает способность к экстрасенсорному восприятию, которая детьми в этих случаях никоим образом не проявляется, если не считать заявления и необычное поведение, указывающие на прошлую жизнь. Этим также не объяснишь почти поголовную амнезию, стирающую предполагаемые воспоминания, которая возникает в более позднем детском возрасте. Сверхъестественное восприятие также не объясняет стремление детей выдать себя за кого-то другого через совершение тех или иных действий.
Второе возможное объяснение этих явлений чем-то сверхъестественным — «одержимость» исследуемого умершим человеком, способным влиять на живых людей из загробного царства. Я убеждён в том, что случаи, которые лучше всего объясняются как примеры одержимости, иногда имели место. Я отдаю предпочтение этому объяснению для живописи Генриетты Рус, образец которой приведён на рисунке 18. Другие примеры можно найти в случаях Джасбира и Сумитры Сингхов. Однако такие случаи заметно отличаются своими особенностями от случаев маленьких детей, которые, по-видимому, помнили прошлые жизни. Идея одержимости не объясняет амнезию в более позднем детском возрасте, которая почти всегда присутствует в случаях детей, утверждающих о том, что они помнят прошлые жизни. Она также не объясняет врождённые аномалии, соответствующие ранениям или другим телесным следам из предыдущей жизни. (Среди случаев этой работы таковых, по общему признанию, мало.)
Европейские случаи с детьми, которые, по всей видимости, ясно помнили прошлую жизнь, не дают самых веских из известных нам аргументов в пользу перевоплощения. И всё же я делаю вывод о том, что для некоторых из этих случаев перерождение — наилучшее объяснение, хотя и не единственное.
Об авторе
Ян Претимэн Стивенсон (1918–2007) — канадско-американский биохимик и психиатр, посвятивший большую часть своей жизни изучению феномена перерождения, исследуя случаи наличия у детей и взрослых информации о жизни людей, живших и умерших до их рождения (что, по мнению Стивенсона, доказывало возможность реинкарнации, или перевоплощения).
Стивенсон полагал, что концепция реинкарнации, или перевоплощения, могла бы помочь современной медицине понять различные аспекты развития человека и его поведения, дополняя данные о наследственности в условиях внешней среды. Вплоть до своей отставки в 2002 г. профессор Стивенсон возглавлял Отдел перцептивных исследований в Медицинской школе Виргинского университета.
В 1960 году Стивенсон опубликовал первую работу, посвящённую этой теме, привлекшую внимание Честера Карлсона, изобретателя светокопировального аппарата и основателя всемирно известной компании Xerox, который изъявил готовность финансировать первую экспедицию Яна Стивенсона на Шри-Ланку. В 1968 году Честер Карлсон скоропостижно скончался. После оглашения его завещания Стивенсон был немало удивлён, узнав, что тот отдельно оговорил в нём выделение гранта в размере одного миллиона долларов на учреждение соответствующей профессорской должности в Виргинском университете и дополнительный грант в один миллион долларов лично Яну Стивенсону, чтобы он мог продолжить свои изыскания, исследуя случаи, свидетельствующие о возможном перерождении людей.
Щедрый дар Честера Карлсона позволил Яну Стивенсону основать Отдел перцептивных исследований в Медицинской школе Виргинского университета — единственную в мире научную кафедру, посвящённую изучению воспоминаний о прошлых жизнях, околосмертных переживаний и прочих паранормальных феноменов. Доктор Стивенсон много путешествовал по странам Юго-Восточной Азии, Южной Америки, Западной Африки и Ливану, в поисках достойных исследования случаев. В период с 1966 по 1971 год он проезжал в среднем по 88 тысяч километров в год. Большая часть описанных им случаев происходили из культур, так или иначе верящих в реинкарнацию.
Хотя большинство его маленьких пациентов родились в Индии и Шри Ланке, он также работал с детьми из Средней Азии, Европы, Африки и обеих Америк. К 1987 году в архивах доктора Стивенсона собралось около трёх тысяч описаний случаев подобного типа, и чуть больше половины этих случаев считаются «доказанными» (т. е. воспоминания ребенка о прошлой жизни получили вполне весомое подтверждение). Несмотря на изначальный скептицизм, Стивенсону удалось собрать детальные описания сотен случаев, объяснить которые могла только теория реинкарнации.
Исследования профессора Стивенсона основаны на тщательной проверке любых входных данных и строгих научных доказательствах взаимосвязей между конкретными фактами текущей и предполагаемой прошлой жизнями испытуемых. Все данные подтверждены, задокументированы и официально опубликованы. То, что они не получили широкой огласки, говорит о недостаточной разработке общей методологии исследований глубинной природы человека, о страхе религиозных институтов потерять власть над людьми, об инерции корпоративных интересов ведущих исследовательских центров и о редукционистской атомистической основе большинства программ обучения в мировой системе образования.
• Двадцать случаев предполагаемой реинкарнации (Twenty Cases Suggestive of Reincarnation, 1974)
• Дети, которые помнят предыдущие жизни: поиск реинкарнаций (Children Who Remember Previous Lives: A Quest of Reincarnation, 1987)
• Реинкарнация и биология (Reincarnation and Biology, 1997)
Приложение
Эти случаи приводятся в виде списка в алфавитном порядке (буквой, а не словом) имён исследуемых, а не их фамилий. Гоноративы, иногда используемые в тексте, особенно с фамилиями бирманцев, не применяются в этом списке, кроме нескольких случаев, когда гоноратив добавлен в круглых скобках, призванный помочь определить исследуемого в данном случае.
Следующие сокращения используются для опубликованных работ моего авторства:
R and В = Reincarnation and Biology: A Contribution to the Birthmarks and Birth Defects («Реинкарнация и биология: вклад в этиологию родимых пятен и врождённых дефектов»). Два тома. Westport, CT: Praeger, 1997.
Synopsis = Where Reincarnation and Biology intersect («Там, где пересекаются перевоплощение и биология»). Эта небольшая книга содержит краткие сообщения о многочисленных случаях, более подробно описанных в R and В. Westport, CT: Praeger, 1997.
Twenty Cases = Twenty Cases Suggestive of Reincarnation («Двадцать случаев, указывающих на перевоплощение»). Второе издание Charlottesville: University Press of Virginia, 1974.
CORT (с последующей арабской цифрой) = Cases of the Reincarnation Type («Случаи, указывающие на перевоплощение»), тт. 1–4. Charlottesville: University Press of Virginia, 1975–1983.
CWRPLS = Children Who Remember Previous Lives («Дети, помнящие свои прошлые жизни»). Эта книга рассказывает о некоторых случаях, но без подробного их описания. Исправленное издание. Jefferson, NC: McFarland and Co, 2001.
Номера страниц можно узнать в алфавитных указателях оригинальных изданий этих книг.
Библиография
Almeder, R. 1992. Death and personal survival: The evidence for life after death. Lanham, MD: Rowman and Littlefield.
–. 1997. A critique of arguments offered against reincarnation. Journal of Scientific Exploration 11: 499–526.
Ancelet-Hustache, J. 1963. God tried by fire: St. Elizabeth of Hungary. Translated by P. J. Oligny and V. O’Donnell. Chicago: Franciscan Herald Press.
Archbold, R. 1994. Hindenburg: An illustrated history. New York: Warner/Madison Press.
Arnold, E. 1911. The light of Asia. London: Kegan Paul, Trench, Triibner & Co. Ltd. (First published in 1879.)
Baker, R. A. 1982. The effect of suggestion on past-lives regression. American Journal of Clinical Hypnosis 25: 71–76.
Barker, D. R., and Pasricha, S. 1979. Reincarnation cases in Fatehabad: A systematic survey in North India. Journal of Asian and African Studies 14: 231–40.
Baticle, J. 1986. Goya d’or et de sang. Paris: Gallimard.
Battista, F. 1911. Un caso di reincarnazione? Ultra 5: 585–86.
Bergunder, M. 1994. Wiedergeburt der Ahnen: Eine religionsethnographische und religions-phanomenologische Untersuchung zur Reinkarnationsvorstellung. Munster: Lit Verlag.
Bernstein, M. 1965. The search for Bridey Murphy. New York: Doubleday. (First published in 1956.)
Bible.Authorized King James Version. New York: Thomas Nelson. (First published in 1611.)
Bigg, C. 1913. The Christian Platonists of Alexandria. Oxford: Clarendon Press.
Biundo, G. 1940. Regesten der Reichsfeste Trifels. Kaiserslauten: Saarpfalzisches Institut fur Landes-und Volkforschung.
Bjorkhem, J. 1961. Hypnosis and personality change. In Knut Lundmark and man’s march into space: A memorial volume, edited by M. Johnson. Gothenburg: Varld och Vetande.
Bochinger, C. 1996. Reinkarnationsidee und «New Age». In Die Idee der Reinkarnation in Ost und West, edited by P. Schmidt-Leukel, pp. 115–30. Munich: Eugen Diedericks Verlag.
Bondon, G. 1947. Augustin Lesage, le peintre mineur: Sa vie et sa mission. Ans: Imprimerie Masset. (Pamphlet privately printed.)
Bordona, J. D. 1924. Los ultimos momentos de Goya. Revista de la Biblioteca, Archive у Museo. 1: 397–400.
Bozzano, E. 1940. Indagini sulle manifestaziani supernormali. Serie VI. Citta detla Pieve: Tipografia Dante. (Reprinted with the h2 «Reminiscenze di una vita anteriore» in Luce e Ombra 94: 314–27, 1994.)
Brazzini, P. 1952. Dopo la Morte si Rinasce? Milan: Fratelli Bocca Editori.
Broad, C. D. 1962. Lectures on psychical research. London: Routledge & Kegan Paul.
Browning, R. 1971. Justinian and Theodora. London; Weidenfeld and Nicolson.
Buchan, J. 1940. Memory hold-the-door. London: Hodder and Stoughton.
Burkert, W. 1972. Lore and science in ancient Pythagoreanism. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Burton, R. F. 1987. The book of the sword. New York: Dover Publications. (First published in 1884.)
Butterworth, G. W. 1973. Introduction. In On first principles by Origen. Gloucester, MA: Peter Smith.
Caesar, Julius. 1917. The Gallic war. Translated by H. J. Edwards. London: William Heinemann.
Carbonelli, G. 1912. Gli Ultimi Giorni del Conte Rosso e i Processi per la sua Morte. Pavia: Pinerolo.
Catechisme de l’eglise Catholique. 1992. Paris: Mame-Librairie Editrice Vaticane. (English language edition. Catechism of the Catholic Church. 2d ed. Washington, DC: United States Catholic Conference, 1997.)
Chalfont, Lord. ed. 1979. Waterloo: Battle of three armies. London: Sidgwick and Jackson.
Chatterton, E. K. 1914. The old East Indiamen. London: T. Werner Lauri.
Cognasso, F. 1926. II Conte Verde. Turin: G. B. Paravia.
–. 1931. II Conte Rosso. Turin: G. B. Paravia.
Cook, E., Pasricha, S., Samararatne, G., Maung, W., and Stevenson, 1.1983. A review and analysis of «unsolved» cases of the reincarnation type: II. Comparisons of features of solved and unsolved cases. Journal of the American Society for Psychical Research 77: 115–35.
Cook, E. W., Greyson, В., and Stevenson, 1.1998. Do any near-death experiences provide evidence for the survival of human personality after death? Relevant features and illustrative case reports. Journal of Scientific Exploration 12: 377–406.
Corson, E. F. 1934. Naevus flammeus nuchae; its occurrence and abnormalities. American Journal of the Medical Sciences 187: 121–24.
Costa, G. 1923. Di la dalla vita. Turin: S. Lattes.
Cox, E. L. 1967. The Green Count of Savoy: Amadeus VI and Transalpine Savoy in the fourteenth century. Princeton: Princeton University Press.
Crehan, J. 1978. Reincarnation. London: Catholic Truth Society.
Danielou, J. 1955. Origen. Translated by Walter Mitchell. New York: Sheed and Ward.
Davidson, H. R. E. 1964. Gods and myths of Northern Europe. Harmondsworth, Middlesex: Penguin.
Davie, G. 1990. Believing without belonging: Is this the future of religion in Britain? Social Compass 37: 455–69.
Delanne, G. 1924. Documents pour servir a Yetude de la reincarnation. Paris: Editions de la B. P. S.
Delarrey, M. 1955. Une reincarnation annoncee et verifiee. Revue metapsychique 1(2): 41–44.
Dickens, C. 1877. Pictures from Italy, Sketches by Boz, and American Notes. New York: Harper and Brothers.
Diogenes Laertius. 1925. Lives of eminent philosophers. Vol. 2. Translated by R. D. Hicks. Cambridge, MA: Harvard University Press. (First published in c. 250.)
Dodds, E. R. 1951. The Greeks and the irrational. Berkeley: University of California Press.
Donat, A. 1963. The Holocaust kingdom. Washington, DC: Holocaust Library.
–. ed. 1979. The death camp Treblinka: A documentary. New York: Holocaust Library.
d’Ors, E. 1928. La vie de Goya. Translated by Marcel Carayon. Paris: Gallimard.
Doveton, F. B. 1852. Reminiscences of the Burmese War in 1824–5–6. London: Allen.
Dubuffet, J. ed. 1965. Publications de la Compagnie de I’art brut. Fascicule 3. Le Mineur Lesage. Paris: Compagnie de l’Art brut.
Ducasse, С. I. 1961. A critical examination of the belief in a life after death. Springfield, IL: Charles С Thomas.
Dunne, J. W. 1927. An experiment with time. London: Faber and Faber.
Dunning, R. W. ed. 1974. A history of the County of Somerset. Vol 3. Published for the Institute of Historical Research. Oxford: Oxford University Press.
–. 1984. The Monmouth rebellion: A complete guide to the rebellion and bloody Assizes. Wimborne: Dovecote Press.
Earle, P. 1977. Monmouth’s rebels: The road to Sedgemoor 1685. London: Weidenfeld and Nicolson.
East, J. N. 1960a. Eternal quest. London: The Psychic Press.
–. 1960b. Man the immortal. London: The Psychic Press.
Eliade, M. 1982. A history of religious ideas. Volume 2. From Gautama Buddha to the triumph of Christianity. Translated by W. R. Trask. Chicago: University of Chicago Press.
Ellwood, G. F. 1971. Psychic visits to the past. New York: New American Library.
Evans-Wentz, W. Y. 1911. The fairy-faith in Celtic countries. New York: Oxford University Press.
Fauque, J., and Etcheverria, R. V. 1982. Goya у Burdeos. Zaragoza: Ediciones Oroel.
Flournoy, T. 1899. Des Indes a la planete Mars. Etude sur un cas de somnambulisme avec glossolalie. Paris: Lib. Fischbacher, 4th ed. (New American edition with introduction and concluding chapter by С. Т. K. Chari. New Hyde Park, NY: University Books, Inc., 1963.)
Forbes, R. 1975. The Lyon in Mourning or a collection of speeches letters journals etc. relative to the affairs of Prince Charles Edward Stuart. 3 vols. Edited by Henry Paton. Edinburgh: Scottish Academic Press. (First published in 1895.)
Frankl, V. E. 1947. Ein Psycholog erlebt das Konzentrationslager. 2d ed. Vienna: Verlag fur Jugend und Volk.
Fraser, J. 1905. Chronicles of the Erasers (The Wardlaw manuscript). Edinburgh: Scottish History Society.
Freeman, J. 1996. Job: The story of a Holocaust survivor. Westport, CT: Praeger.
Gallup Opinion Index. 1969. Special report on religion. Princeton, NJ: American Institute of Public Opinion.
Geley, G. 1927. Clairvoyance and materialisation. Translated by S. de Barth. New York: George H. Doran Company.
George, M. I. 1996. Aquinas on reincarnation. The Thomist 60: 33–52.
Gilbert, M. 1986. The Holocaust: A history of the Jews of Europe during the Second World War. New York: Holt, Reinhart, and Winston.
Gill, A. 1988. The journey back from Hell: An oral history. Conversations with concentration camp survivors. New York: William Morrow.
Goya, F. de. 1981. Diplomatorio. Edited by A. C. Lopez. Zaragoza: Libreria General.
Grant, J. 1939. Winged pharaoh. London: Methuen.
Hackl, N. 1950. Die Geschichte der Burgruine Weissenstein bei Regen. Regen: Verlag Waldvereinsektion Regen.
Haich, E. 1960. Einweihung. Thielle: Verlag Eduard Fankhauser. (English edition: Initiation. London: George Allen and Unwin, 1965.)
Haikio, W. 1992. A brief history of modern Finland. Lahti: University of Helsinki.
Hamilton-Williams, D. 1993. Waterloo: New perspectives. London: Arms and Armour Press.
Harding, S., Phillips, D., and Fogarty, M. 1986. Contrasting values in Western Europe. London: Macmillan.
Harris, M. 1986 Investigating the unexplained. Buffalo, NY: Prometheus Books.
Hawkes, J. 1981. A quest of love. New York: George Braziller.
Head, J., and Cranston, S. L. eds. 1977. Reincarnation: The Phoenix fire mystery. New York: Crown Publishers.
Hermann, T. 1960. Das deja vu Erlebnis. Psyche 9: 60–76.
Heywood, R. 1960. Review of Eternal quest by J. N. East. Journal of the Society for Psychical Research 40: 370–71.
Hodgman, J. E., Freeman, R. I., and Levan, N. E. 1971. Neonatal dermatology. Medical Clinics of North America 18: 725–33.
Hodgson, F. C. 1910. Venice in the thirteenth and fourteenth centuries. London: George Allen.
Hornsby-Smith, M. R., and Lee, R. M. 1979. Roman Catholic opinion: A study of Roman Catholics in England and Wales in the 1970s. Guildford: University of Surrey.
Howarth, D. 1968. Waterloo: Day of battle. New York: Atheneum.
Hull, A. H. 1987. Goya: Man among kings. New York: Hamilton Press.
Huxley, Т. H. 1905. Evolution and ethics and other essays. New York: D. Appleton.
Hyslop, J. H. 1909. A case of veridical hallucinations. Proceedings of the American Society for Psychical Research. 3: 1–469.
–. 1919. Contact with the other world. New York: The Century Co.
Iamblichus. 1965. Life of Pythagoras. Translated by Thomas Taylor. London: John M. Watkins. (First published in c. 310.)
Inge, W. R. 1941. The philosophy of Plotinus. 3d ed. 2 vols. London: Longmans, Green and Co.
Читать бесплатно другие книги:
