Космическая Одиссея (сборник) Кларк Артур Чарльз

– 71934 орбита, – сообщил Ван-дер-Бергу заместитель главного астронома, пригласивший геолога на станцию сразу после предварительной оценки полученных данных. – Спутник приближается с Ночной стороны и движется прямо на гору Зевс. Осталось еще десять секунд. Экран был совершенно черный, но Ван-дер-Берг почти физически ощущал, как на расстоянии тысячи километров от спутника, под сплошным покровом облаков, скрывающим поверхность Европы, проносятся ледяные поля. Через несколько часов ее коснутся лучи далекого Солнца:

Европа совершала один оборот вокруг собственной оси за, семь земных дней. В общем-то Ночную сторону следовало именовать сумеречной, потому что половину времени она была освещена достаточно ярко, но лучи Солнца не согревали ее. Тем не менее к неточному названию привыкли, оно казалось более приемлемым с эмоциональной точки зрения: на Европе наблюдался восход Солнца, но там никогда не было восхода Люцифера. И вот восход Солнца близился, тысячекратно ускоренный мчащимся навстречу ему космическим зондом. На экране появилась едва видная светлая полоса – из тьмы проступила линия горизонта. Взрыв света был настолько неожиданным, что Ван-дер-Бергу почудилось, будто он наблюдает ослепительный блеск ядерного взрыва. За доли секунды свет пробежал через все оттенки спектра, стал ослепляюще белым, когда Солнце вынырнуло из-за горы, и тут же исчез – автоматические фильтры перекрыли цепь визуального наблюдения.

– Вот и все; жаль, что в этот момент на станции не оказалось оператора – он мог бы включить длиннофокусный объектив и сделать отличные снимки горы. Я знал, что это будет тебе интересно, хотя и опровергает твою теорию.

– Каким образом? – спросил Ван-дер-Берг, скорее озадаченный чем расстроенный.

– Когда прокрутишь запись снова, очень замедленно, поймешь, что я имею в виду. Эти поразительно красивые цвета радуги вызваны преломлением света не в атмосфере, а в самой горе. На это способен только лед – или стекло. Впрочем, последнее мало вероятно.

– Ну почему же, при извержениях вулканов образуется стекло, правда, обычно черное... Ну конечно!

– Что ты сказал?

– Э-э... пока ничего определенного. Нужно тщательно изучить полученную информацию. Мне кажется, однако, что это горный хрусталь – прозрачный кварц. Из него делают великолепные линзы. Как ты думаешь, а еще представится такая возможность?

– Боюсь, что нет. Это было редкое совпадение. Солнце, гора и камера на спутнике оказались на одной прямой. Такое не повторится и в тысячу лет.

– Ну что ж, спасибо. Ты пришлешь мне копию? Можешь не торопиться – я отправляюсь с экспедицией в Перрин и займусь записью лишь по возвращении, – виновато улыбнулся Ван-дер-Берг. – Знаешь, если гора действительно из горного хрусталя, это целое состояние. Хватит для решения проблемы нашего платежного баланса. Но последнее было совершенно беспочвенной фантазией. Какие бы чудеса – или сокровища – ни скрывались на Европе, человечеству было запрещено ступать на ее поверхность. Запрет содержался в последней передаче с «Дискавери», и непохоже, чтобы за последние пятьдесят лет ситуация изменилась.

Глава 10

Корабль дураков

На протяжении первых сорока восьми часов полета Хейвуд Флойд не переставал удивляться комфорту, всеохватности, даже экстравагантности средств жизнеобеспечения на «Юниверс». А вот его спутники в большинстве своем ничему не удивлялись, считая все это само собой разумеющимся; те, кто никогда и прежде не покидал Землю, полагали, что все космические корабли подобны «Юниверс».

Чтобы по достоинству оценить достигнутый прогресс, ему пришлось обратиться к истории аэронавтики. На протяжении собственной жизни он был свидетелем – нет, активным участником – революции, происшедшей в небесах планеты, исчезающей сейчас далеко позади. Между старым неуклюжим «Леоновым» и последним словом техники, лайнером «Юниверс», пролегли ровно пятьдесят лет (он все еще не мог по-настоящему осознать это, но бесполезно спорить с цифрами).

А ведь те же пятьдесят лет отделяли братьев Райт от первых реактивных авиалайнеров. В начале этого полувека бесстрашные авиаторы с трудом перелетали с одного аэродрома на другой; одетые в шлемы и защитные очки, они сидели, обдуваемые пронизывающим ветром. А в конце этого же полувека бабушки уже мирно дремали в комфортабельных авиалайнерах, переносивших их с континента на континент со скоростью тысячи километров в час.

Так что, может быть, не стоит и ему изумляться роскоши и элегантности своей каюты или даже тому, что за порядком в ней присматривает стюард. Флойда поразило огромное окно. Время от времени он с беспокойством поглядывал на стекло, выдерживающее многотонное давление и отделяющее теплоту и уют каюты от безжалостного, не ослабевающего ни на мгновение холодного вакуума открытого космоса. Однако наибольшим сюрпризом, хотя он и читал об этом, оказалась сила тяжести на борту. «Юниверс» был первым в мире космическим кораблем, совершающим полет в условиях постоянного ускорения (если не считать нескольких часов разворота в середине рейса). С пятью тысячами тонн воды в своих гигантских топливных баках, он поддерживал силу тяжести в одну десятую g на протяжении всего полета – не так уж много, конечно, но достаточно, чтобы незакрепленные предметы оставались на своих местах, а не летали вокруг. Это было особенно удобно при приеме пищи, хотя и потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть и не слишком энергично пользоваться ложкой.

Прошло сорок восемь часов с тех пор, как «Юниверс» покинул околоземную орбиту, а население корабля уже разделилось на четыре основные категории.

Капитан Смит и корабельные офицеры составляли аристократию. Далее следовали пассажиры, за ними – экипаж корабля: механики и стюарды. И еще ниже – четвертый класс...

Так окрестили себя пять молодых ученых-космологов, сначала в шутку, но потом к ней стала примешиваться определенная горечь. Сравнив роскошь своей каюты с тесными, наспех оборудованными помещениями, в которых разместили ученых, Флойд понял их чувства и взял на себя функцию посредника между ними и капитаном.

Впрочем, у них, если задуматься, не было оснований для недовольства. Подготовка корабля к полету велась в такой спешке, что до самого конца не было ясно, найдется ли вообще на борту место для ученых с их приборами. А теперь они предвкушали, как будут размещать инструменты вокруг кометы и на ней самой в те исторические дни, прежде чем она обогнет наше светило и снова отправится к окраине Солнечной системы. Члены научной группы знали, что исследования кометы Галлея создадут им солидную репутацию в ученом мире. Поэтому только в минуты крайней усталости или неполадок с приборами они начинали сетовать на шумную вентиляцию, тесноту кают, в которых негде повернуться, и появляющиеся порой запахи сомнительного происхождения. Но никто не жаловался на качество пищи. По всеобщему признанию, она была отменной.

– Мы питаемся куда лучше, – заверил пассажиров капитан Смит, – чем Дарвин на борту «Бигля». Тут же отозвался Виктор Уиллис:

– Откуда он это знает? Между прочим, капитан «Бигля» после возвращения в Англию перерезал себе горло... Подобное заявление было типичным для Виктора, который был непревзойденным популяризатором науки (как отзывались о нем поклонники) или поп ученым (как именовали его враги; впрочем, называть их врагами не совсем справедливо: в его таланте никто не сомневался, хотя это признание и звучало иногда как бы сквозь зубы). Его мягкий акцент жителя Тихоокеанского побережья и экспансивные жесты перед камерой давали неистощимую пищу пародистам; вдобавок, ему ставили в заслугу (или в вину) возрождение моды на длинные бороды. «Человек с таким количеством волос, – любил говорить один из его критиков, – непременно старается что-то за ними спрятать».

Виктор Уиллис был, без сомнения, самым легко узнаваемым из шести знаменитостей на борту «Юниверс» – Флойд, отказывавшийся признать себя в их числе, иронически именовал остальных «знаменитой пятеркой». Эва Мерлин даже по Нью-Йорку гуляла неузнанной в тех редких случаях, когда покидала свою квартиру на Парк-авеню. Дмитрий Михайлович, к своему немалому огорчению, был ниже среднего роста на добрых десять сантиметров; возможно, именно этим объяснялось его пристрастие к оркестрам с тысячью исполнителей – живых или синтезированных, – что, однако, не делало его облик особенно известным широкой публике. Клиффорд Гринберг и Маргарет М'Бала тоже принадлежали к категории «знаменитых неизвестных», что, впрочем, несомненно изменится после их возвращения на Землю. Первый в мире человек, ступивший на поверхность Меркурия, оказался самым обычным мужчиной с приятным, незапоминающимся лицом; к тому же прошло больше тридцати лет после этой всемирной сенсации, когда его лицо не сходило с телевизионных экранов. А мисс М'Бала, подобно большинству авторов, уделявших мало внимания публичным выступлениям и раздаче автографов, вряд ли узнал бы кто-нибудь из бесчисленных миллионов ее поклонников. Пришедшая к ней литературная слава была одной из сенсаций сороковых годов. Научное исследование греческого Пантеона вряд ли могло претендовать на место в списке бестселлеров, однако воображение писательницы перенесло неистощимый запас вечных мифов Древней Греции в современный космический век. Имена, столетия назад известные лишь астрономам и тем, кто занимался изучением классической истории, были теперь в обиходе каждого образованного человека; почти ежедневно поступали новости с Ганимеда, Каллисто, Ио, Титана, Япета или даже менее заметных, затерянных в глубинах космоса миров вроде Карме, Пасифеи, Гипериона, Фебы...

И все-таки ее книга стала бы всего лишь популярной, не более, если бы писательница не занялась изучением сложной и запутанной семейной жизни Юпитера – Зевса, отца богов. И тут на редактора нашло гениальное озарение: он изменил первоначальное название книги «Вид с Олимпа», данное автором, на «Страсти богов». Ученые авторитеты, пожираемые черной завистью, обычно называли книгу «Похотливые олимпийцы», но все они, без исключения, жалели, что не являются ее авторами. Неудивительно, что именно Мэгги М. – так сразу окрестили писательницу ее спутники – впервые упомянула выражение «Корабль дураков». Виктор Уиллис тут же подхватил его, мгновенно оценив остроумную связь с прошлым. Почти сто лет назад сама Кэтрин Энн Портер, автор знаменитого романа, вместе с группой ученых и писателей поднялась на борт океанского лайнера, чтобы наблюдать запуск «Аполло-17», ознаменовавший завершение первого этапа исследования Луны.

– В этом что-то есть, – многозначительно заметила мисс М'Бала, когда ей передали слова Уиллиса. – Может быть, стоит задуматься о третьем варианте. Разумеется, окончательное решения я приму после возвращения на Землю...

Глава 11

Обман

Прошло много месяцев, прежде чем Рольф Ван-дер-Берг снова получил возможность сосредоточить свои мысли и энергию на горе Зевс. Укрощение Ганимеда отнимало у него все силы и время, и он часто покидал свой кабинет на базе Дарданус на несколько недель, занимаясь изысканиями на трассе проектируемой монорельсовой дороги от Гильгамеша до Осириса. Географическая обстановка на третьей и самой большой из юпитерианских лун после вспышки Юпитера резко изменилась и продолжала меняться. Новое солнце, растопившее лед на Европе, не было здесь, на расстоянии в четыреста тысяч километров, таким жарким, но его лучи несли достаточно тепла, чтобы в центре той стороны, что была постоянно обращена к Люциферу, установился умеренный климат. Там находились мелкие небольшие моря – размером со Средиземное на Земле, – простирающиеся до сорокаградусной широты к северу и югу. Мало что уцелело от поверхности Ганимеда, которую отражали карты, созданные в двадцатом веке по снимкам с «Вояджеров». Таяние вечной мерзлоты и происходящие время от времени тектонические конвульсии, вызванные к жизни теми же приливными силами, что действовали и на двух внутренних лунах, превращали Ганимед в кошмар для картографов. Но именно эти факторы делали его раем для планетарных инженеров. Новый Ганимед был единственным миром, за исключением безводного и куда менее гостеприимного Марса, где люди когда-нибудь смогут ходить под открытым небом без скафандров или других средств защиты. Здесь было сколько угодно воды, все химические вещества, необходимые для жизни, и климат – по крайней мере пока над головой сиял Люцифер – теплее, чем на значительной части Земли.

Самым важным явилось то, что на Ганимеде больше не нужно было носить скафандры, закрывающие все тело. Хотя атмосфера еще не была пригодной для дыхания, она стала достаточно плотной, и приходилось пользоваться лишь масками и кислородными баллонами. А через несколько десятилетий, по предсказаниям микробиологов, которые, однако, избегали указывать более конкретные сроки, не понадобится даже и этого. По всей поверхности Ганимеда рассеяли множество штаммов бактерий, вырабатывающих кислород; большинство из них погибло, но уцелевшие чувствовали себя как дома, начали стремительно размножаться, и регулярно проводящийся анализ состава атмосферы указывал на медленный, но неуклонный рост содержания кислорода. Эти графики были первым экспонатом, который демонстрировали – с понятной гордостью – посетителям базы на Дарданусе. Длительное время Ван-дер-Берг следил за данными, поступающими с «Европы-6», надеясь, что когда-нибудь в момент пролета спутника над горой Зевс облака снова рассеются. Он понимал, что вероятность подобного совпадения ничтожна, но пока был хотя бы малейший шанс, ему не хотелось прибегать к иным методам изучения загадочного явления. Ван-дер-Берг не торопился, дел у него и так было выше головы, к тому же разгадка могла оказаться самой тривиальной и не представляющей интереса. И вдруг «Европа-6» прекратила свое существование (почти несомненно в результате случайного столкновения с метеоритом). На Земле Виктор Уиллис, по мнению многих, поставил себя в дурацкое положение, взяв интервью у людей, пытавшихся разгадать тайну Европы, – «европсихов», занявших сейчас место распространенных в прошлом фанатиков НЛО. Некоторые из них утверждали, что «Европу-6» вывели из строя козни существ, населявших мир, вокруг которого она обращалась: то обстоятельство, что спутнику позволили беспрепятственно функционировать целых пятнадцать лет – почти вдвое больше запланированного срока, – ничуть их не смущало. Нужно отдать должное Виктору – он весьма аргументирование отстаивал свою позицию и опроверг большинство доводов, выдвинутых оппонентами; и все-таки все сошлись на том, что не следовало вообще предоставлять этим чокнутым такую возможность. Для Ван-дер-Берга, которому необыкновенно импонировало прозвище «упрямый голландец», данное ему коллегами, и который всячески старался оправдать такую характеристику, гибель «Европы-6» была вызовом, и он не мог его не принять. Он знал, что спутник никто не собирается заменять, ибо кончина необычайно говорливого космического долгожителя была воспринята с глубоким вздохом облегчения.

Что же делать теперь? Поскольку Ван-дер-Берг был геологом, а не астрофизиком, прошло несколько дней, прежде чем он неожиданно понял, что разгадка в буквальном смысле смотрела ему в лицо с момента высадки на Ганимед.

Африкаанс – один из лучших языков в мире, когда хочется выругаться; его звуки могут привести в замешательство слушателей даже при вежливом разговоре. Ван-дер-Берг выпускал лишний пар в течение нескольких минут; затем связался с обсерваторией в Тиамате, расположенной точно на экваторе, где прямо в зените висел крошечный сверкающий диск Люцифера.

Астрофизики, занимающиеся самыми эффектными объектами во Вселенной, снисходительно относятся к рядовым геологам, посвятившим жизнь таким маленьким грязным объектам, как планеты. Но здесь, на далекой окраине, люди весьма охотно помогали друг другу, и доктор Уилкинс не только проявил живейший интерес, но и изъявил готовность оказать всяческое содействие.

Тиаматскую обсерваторию построили с единственной целью, которая была одной из главных причин создания базы на Ганимеде. Исследование Люцифера было делом исключительной важности не только для ученых-теоретиков, но и для инженеров-ядерщиков, метеорологов, океанографов и, не в последнюю очередь, для государственных деятелей и философов. Потрясала мысль о том, что во Вселенной нашлись существа, способные превратить планету в раскаленное солнце; мысль об этом не давала спать многим. Для человечества было крайне важно узнать об этом как можно больше; мог наступить день, когда понадобится повторить нечто подобное – или предотвратить...

Так что на протяжении более десяти лет Тиамат вел наблюдения за Люцифером с помощью самых разнообразных приборов, непрерывно регистрируя весь спектр его электромагнитного излучения, а также активно зондировал новое светило радиолокационным излучением с помощью скромной параболической антенны, расположенной в небольшом метеоритном кратере диаметром в сто метров. – Да, – согласился доктор Уилкинс, – мы часто наблюдаем Европу и Ио. Однако наш луч направлен на Люцифер, поэтому мы видим их лишь в течение нескольких минут, когда они проходят через его диск. А ваша гора расположена на дневной половине Европы и в эти минуты всегда скрыта от наблюдения.

– Да понимаю я это, – произнес Ван-дер-Берг с долей нетерпения. – А разве вы не можете чуть-чуть повернуть луч, чтобы увидеть Европу до ее прохождения через створ с Люцифером? Поворот всего лишь на десять или двадцать градусов позволит увидеть дневную сторону.

– И одного градуса будет достаточно, чтобы миновать Люцифер и взглянуть на Европу, находящуюся на противоположной части ее орбиты. Но тогда она будет более чем втрое дальше, так что мы зарегистрируем лишь одну сотую отраженной мощности излучения. Не исключено, впрочем, что удастся увидеть нечто интересное. Стоит попробовать. Сообщите мне данные о частотах, длине волн, поляризации и всем остальном, что может оказаться полезным. Вряд ли потребуется много времени, чтобы разработать сетку фазового смещения и сдвинуть луч на пару градусов. Точнее сказать не могу – такая мысль никогда не приходила нам в голову. Хотя об этом следовало бы подумать. Кстати, что вы надеетесь обнаружить на Европе, за исключением воды и льда?

– Если бы я знал, – с улыбкой ответил Ван-дер-Берг, – то не обратился бы к вам за помощью, верно?

– А я не спрашивал бы насчет того, как будет отмечен мой вклад в вашей будущей публикации. Жаль, что моя фамилия начинается с буквы в конце алфавита, тогда как ваша – в начале.

Этот разговор состоялся год назад; качество дальнего сканирования было невысоким, а операция, связанная со смещением луча, позволяющая заглянуть на дневную сторону Европы, оказалась труднее, чем ожидали. Наконец результаты получены, обработаны в Ван-дер-Берг стал первым человеком, увидевшим минералогическую карту Европы в период после возгорания Люцифера.

Как и предсказывал доктор Уилкинс, ее поверхность была покрыта главным образом водой и льдом с выступающими то тут, то там обнажениями базальта, перемежающимися с залежами серы. Но на карте обнаружились две аномалии. Одна, похоже, была дефектом процесса формирования изображения: на карте виднелась совершенно прямая линия в два километра, практически не отражавшая радиолокационного сигнала. Ван-дер-Берг решил, что с этой аномалией разберется доктор Уилкинс; самого же Ван-дер-Берга интересовала только гора Зевс.

Ему понадобилось немало времени, чтобы определить ее состав; лишь безумец – или отчаявшийся ученый – способен вообразить, что такое действительно существует. Даже теперь, после того как каждый параметр был определен с предельной точностью, он все еще не мог в такое поверить. И Ван-дер-Берг не представлял себе, что предпринять дальше. Когда на связь вышел доктор Уилкинс, с нетерпением ожидавший, когда же настанет момент славы и его имя попадет в банки памяти всех компьютеров, Ван-дер-Берг невнятно пробормотал, что еще не закончил анализ.

Наконец пришло время, когда медлить с ответом было уже невозможно.

– Ничего примечательного, – сообщил он своему ничего не подозревающему коллеге. – Всего лишь редкая разновидность кварца – я все еще стараюсь отыскать земной аналог. Ван-дер-Берг впервые соврал своему ученому коллеге, и на душе у него было гадко. Но что ему оставалось делать?

Глава 12

Оом Пауль

Рольф Ван-дер-Берг не видел своего дядю Пауля лет десять, и казалось маловероятным, что они когда-нибудь встретятся лицом к лицу. И все-таки он испытывал теплое чувство .к старому ученому, последнему представителю своего поколения, единственному, кто еще мог вспомнить (когда ему хотелось, что бывало нечасто), как жили их предки. Доктор Пауль Крюгер – Оом Пауль для всей его семьи и большинства друзей – всегда был готов прийти на помощь, когда она требовалась, сообщить о чем-то или посоветовать либо при личной встрече, либо на одном из концов радиоканала длиной в полмиллиарда километров. По слухам, только мощное давление со стороны политических деятелей заставило Нобелевский комитет не заметить его огромный вклад в физику элементарных частиц, вновь оказавшуюся в отчаянном беспорядке после очередного пересмотра основ в конце двадцатого века.

Если это соответствовало действительности, доктор Крюгер не испытывал обиды. У него, скромного и непритязательного, не было личных врагов, даже среди таких, как он, старых и неуживчивых эмигрантов. Более того, уважение к нему было столь велико, что его неоднократно приглашали навестить Соединенные Штаты Южной Африки, но он всякий раз вежливо отказывался – не потому, спешил объяснить доктор Крюгер, что опасался за свою жизнь, а по той причине, что его ностальгия станет еще сильнее. Даже прибегнув из осторожности к языку, который понимали теперь меньше миллиона человек, Ван-дер-Берг говорил очень осторожно и пользовался иносказаниями и сравнениями, понятными лишь близкому родственнику. Несмотря на это, Пауль без труда понял, что хочет его племянник, хотя и не принял его всерьез. Он опасался, что молодой Рольф свалял дурака, и решил смягчить его неизбежное разочарование. По крайней мере, подумал он, у Рольфа хватило ума не спешить с публикацией и сохранить дело в тайне...

Но предположим – всего лишь предположим, – что он прав? Редкие волосы на затылке Пауля встали дыбом. Внезапно перед его взором открылся гигантский диапазон возможностей – научных, финансовых, политических, – внушающий благоговейный ужас.

В отличие от своих набожных предков доктор Крюгер в моменты смятения или замешательства не мог обратиться к Богу. Теперь он едва не пожалел об этом; но даже если б и мог, вряд ли приходилось ждать помощи оттуда. Опустившись в кресло перед своим компьютером и подключившись к банкам данных, он не знал, на что надеяться: сделал ли его племянник колоссальное открытие или все это совершеннейшая глупость? Неужели Отец рода человеческого действительно решил сыграть такую невероятную шутку со своей паствой? Пауль вспомнил знаменитое высказывание Эйнштейна, заметившего, что хотя Его пути неисповедимы, Он никогда не делает зла. Хватит мечтать, напомнил себе доктор Крюгер. Твои симпатии и антипатии, надежды и страхи не имеют никакого отношения к этому делу... Через половину Солнечной системы ему брошен вызов; он не успокоится, пока не доберется до истины...

Глава 13

«Никто не предупредил нас, что понадобятся купальники...»

Капитан Смит хранил в тайне свой маленький сюрприз до пятого дня и сообщил о нем всего, за несколько часов перед Разворотом. Как он и предполагал, его слова ошеломили всех и вызвали недоверие.

Виктор Уиллис первым обрел дар речи:

– Плавательный бассейн! На космическом корабле! Вы шутите!

Капитан откинулся на спинку кресла, испытывая немалое удовольствие.

Он подмигнул Хейвуду Флойду, узнавшему этот секрет раньше других.

– В самом деле, Колумб был бы удивлен, знай он о некоторых удобствах на кораблях, построенных несколько позже.

– А нет ли там и вышки для прыжков? – мечтательно спросил Гринберг. – В колледже я был чемпионом.

– Представьте себе – есть. Только высотой в пять метров, но при ускорении в одну десятую g на борту продолжительность свободного падения составит три секунды. А если захочется лететь подольше, я уверен, мистер Кертис пойдет навстречу и уменьшит тягу.

– Неужели? – сухо поинтересовался старший механик. – Чтобы спутать мне все орбитальные расчеты? А если вода поползет вверх по стенкам? Поверхностное натяжение, знаете ли...

– Помнится, я где-то слышал о космической станции со сферическим плавательным бассейном, – заметил кто-то.

– Действительно, такой бассейн пробовали устроить в центральной части «Пастера», еще до начала вращения, – ответил Флойд. – Оказалось весьма непрактично. В состоянии невесомости воду пришлось заключить в сферическую оболочку. А внутри огромной водяной капли недолго и утонуть, особенно если впадешь в панику.

– Зато сразу окажешься в книге рекордов – первый человек, утонувший в космосе...

– Никто не предупредил нас, что понадобятся купальники... – подосадовала Мэгги М'Бала.

– Тот, кто не может обойтись без купальника, по-видимому, в нем остро нуждается, – шепнул Михайлович на ухо Флойду. Капитан Смит постучал по столу, призывая к порядку.

– Прошу не отвлекаться, у меня есть важное сообщение. Вы уже знаете, что в полночь мы достигнем максимальной скорости и начнем торможение. Поэтому в 23.00 двигатель будет выключен, тяга прекратится и корабль развернется на 180 градусов. Тяга снова будет включена в 01.00, так что два часа придется провести в невесомости. Как вы хорошо понимаете, команда будет очень занята в этот период – воспользуемся этой возможностью для проверки двигателя и осмотра наружной поверхности корпуса корабля, чего нельзя осуществить при постоянном ускорении. Настоятельно рекомендую провести это время в койках, пристегнув ремни. Стюарды проверят, чтобы в помещениях не оказалось незакрепленных предметов, которые могут стать опасными, после того как на корабле будет восстановлена сила тяжести. Имеются ли вопросы?

Наступила полная тишина; ошеломленные новостями пассажиры не знали, о чем спрашивать.

– Я надеялся, что вы заинтересуетесь экономической стороной подобной роскоши, и хотя вы не проявили интереса, я все-таки скажу. Дело в том, что это совсем не роскошь, к тому же не стоит ни цента, но мы сочли, что бассейн окажется совсем не лишним во время будущих перелетов. Видите ли, в наших топливных баках пять тысяч тонн воды, необходимой для двигателей корабля в качестве рабочего вещества. И этой водой вполне можно воспользоваться. Бак номер один сейчас на три четверти пуст, и мы не будем трогать его до конца путешествия. Значит, завтра встретимся на пляже...

***

Учитывая спешку, с которой готовили корабль к полету, приходится лишь удивляться, с какой тщательностью отнеслись к такому откровенно второстепенному делу.

«Пляжем» служила металлическая платформа пятиметровой ширины, протянувшаяся на треть окружности гигантского бака. И хотя противоположная сторона бака находилась всего лишь в двадцати метрах, остроумно проецируемое на нее изображение создавало иллюзию бесконечности. Волны несли любителей серфинга к недостижимому берегу. За ними, на горизонте, распустив паруса, мчался пассажирский клипер, в котором любой служащий бюро путешествий сразу бы узнал «Тайпан», принадлежащий могущественной космо-морской корпорации Тсунга. Полноту иллюзии завершали песок под ногами (он был слегка намагничен, что удерживало его на отведенном месте) и пальмовая роща на краю маленького пляжа, которая выглядела очень убедительно, пока к ней не подходили вплотную. Жаркое тропическое солнце венчало идиллическую картину; трудно было поверить, что за обшивкой корабля сияло настоящее Солнце, причем вдвое ярче, чем на любом земном пляже. Проектировщик, в самом деле, для столь ограниченного пространства потрудился на славу, и замечание Гринберга: «Жаль, что нет морского прибоя», – было все-таки несправедливым.

Глава 14

Поиск

Верным принципом в науке является недоверие к любому факту, каким бы обоснованным он ни казался, пока ему не будет найдено объяснение. Время от времени, однако, наблюдение может разрушить установившееся представление и создать новое, но такое случается крайне редко. Гиганты, подобные Галилею или Эйнштейну, рождаются не чаще раза в столетие, что, впрочем, оказывает весьма благоприятное воздействие на спокойствие человечества.

Доктор Крюгер во всем следовал этому доброму принципу: он не поверит в открытие своего племянника, пока не сумеет объяснить его. Крюгеру все еще казалось, что для логичного объяснения открытия потребуется божественное вмешательство. Водя по щекам старой, но все еще отличной бритвой, ученый думал, что Рольф, вероятнее всего, где-то напутал; если это так, обнаружить ошибку не составит большого труда. К невероятному изумлению дяди Пауля, это оказалось на удивление трудным. Анализ данных радиолокационного зондирования уже стал разработанной в деталях и освоенной годами методикой, и все эксперты, с которыми консультировался Пауль, после длительной задержки давали один и тот же ответ. Причем неизменно спрашивали: «Откуда у вас эти данные?»

– Извините, – отвечал он. – Обсуждать этот вопрос не имею права.

Теперь оставалось предположить, что невозможное оказалось проверенным фактом, и наступила пора браться за изучение научной литературы. Предстояла колоссальная работа, так как доктор Крюгер не знал даже, с чего начать. Несомненным было одно: прямая атака обречена на полную неудачу, как если бы Рентген на другой день после открытия лучей, названных в его честь, принялся за поиски их объяснения в физических журналах своей эпохи. Сведения, в которых он нуждался, были получены лишь через несколько лет.

И все-таки оставалась надежда, что информация, необходимая доктору Крюгеру, таится где-то в недрах необъятной сокровищницы уже накопленных научных знаний. Медленно, не спеша, он разработал программу автоматического поиска, в задачу которого входило найти одно из тех вероятных объяснений, которое соответствовало бы всем условиям поставленной задачи. Программа должна была исключить объяснения, основанные на земных факторах, – их количество исчислялось, несомненно, миллионами – и сконцентрировать внимание лишь на внеземных. Выдающиеся научные заслуги доктора Крюгера влекли за собой определенные преимущества, одним из которых было неограниченное компьютерное время – это составляло часть гонорара, которую он всегда требовал от организаций, прибегавших к его помощи. Поэтому, хотя поиск мог оказаться очень дорогостоящим, ему не приходилось думать о плате.

Но все обернулось на удивление просто. Доктору Крюгеру повезло: поиск завершился уже через два часа тридцать семь минут после начала, когда компьютер наткнулся на ссылку номер 21456. Заглавия оказалось достаточно. Пауль так разволновался, что его собственный робот-секретарь не узнал голос хозяина, и тому пришлось еще раз повторить команду о полной распечатке.

Выпуск журнала «Нейчур» был опубликован в 1981 году – за пять лет до рождения доктора Крюгера! – и когда глаза ученого пробежали по его странице, он понял не только то, что его племянник совершенно прав, но и – что не менее важно – как могло произойти подобное чудо. Должно быть, у редактора журнала, изданного восемьдесят лет назад, было врожденное чувство юмора. Статья, посвященная составу ядер отдаленных планет, вряд ли могла привлечь внимание непосвященного читателя, но у этой статьи был поразительный заголовок. Робот-секретарь мог бы объяснить Крюгеру, что когда-то эти слова составляли часть знаменитой песни – впрочем, прямого отношения к делу это не имело. К тому же Пауль Крюгер никогда не слышал про «Битлзов» и их психоделические фантазии.

Часть II

Долина черного снега

Глава 15

Рандеву

Теперь комета Галлея находилась так близко, что ее трудно было охватить взглядом; по иронии судьбы, ее хвост, вытянувшийся уже на пятьдесят миллионов километров под прямым углом к орбите кометы подобно вымпелу, развевающемуся под порывами невидимого солнечного ветра, было куда лучше наблюдать с Земли.

Утром того дня, когда предстояла встреча с кометой, Хейвуд Флойд проснулся рано, после тяжелого сна. Он редко видел сны – или, по меньшей мере, редко их помнил, – да и волнение нескольких захватывающих часов оказало, несомненно, свое влияние. К тому же его взволновало последнее сообщение от Каролины, в котором она спрашивала, известно ли ему что-нибудь о Крисе. Флойд ответил радиограммой, где коротко извещал, что Крису даже не пришло в голову сказать спасибо за помощь в назначении офицером на «Космос» – космический корабль, родственный «Юниверс»; не исключено, Крису уже надоело летать по маршруту Земля – Луна и он нашел где-то более увлекательную работу.

– Как всегда, – добавил Флойд, – мы узнаем обо всем, когда он сочтет нужным.

Сразу после завтрака пассажиры и научная группа собрались, чтобы выслушать окончательный инструктаж капитана Смита. Ученым, разумеется, никакого инструктажа не требовалось, но если они и испытывали неудовольствие, то ребячьи эмоции исчезали, стоило только взглянуть на фантастическое зрелище на главном видеоэкране. Казалось, «Юниверс» влетал не в комету, а в туманность. Весь горизонт впереди представлял собой облако туманной белой дымки – не сплошной, а испещренной темными сгустками, пересеченной светящимися полосами, ярко пылающими струями и потоками огня, исходящими из одной точки. При существовавшем увеличении ядро кометы едва виднелось вдали как крошечное черное пятнышко, и тем не менее было очевидна, что именно оно является источником всего, что происходило вокруг. – Через три часа выключим двигатель, – объявил капитан Смит. – К этому моменту мы окажемся всего в тысяче километров от ядра и скорость сближения будет практически равна нулю. Произведем окончательные наблюдения и проверим место высадки.

Состояние невесомости наступит ровно в 12.00. Стюарды, обслуживающие ваши каюты, заранее проверят, все ли правильно закреплено и уложено. Короче говоря, это будет похоже на Разворот, с той лишь разницей, что теперь мы проведем в невесомости не два часа, а три дня. Тяготение кометы Галлея? Оно ничтожно – меньше одного сантиметра в секунду за секунду – около одной тысячной земного. Если проявите чудеса терпения, вам удастся заметить его, но не больше. Потребуется пятнадцать секунд, чтобы опуститься на один метр.

Из соображений безопасности во время сближения и посадки прошу вас находиться здесь, в наблюдательной рубке, в креслах с пристегнутыми ремнями. В любом случае лучшее место для наблюдений именно тут, а на всю операцию уйдет не больше часа. Мы будем пользоваться очень малой корректирующей тягой, однако она может быть включена под любым углом, что способно повлиять на вестибулярный аппарат. Капитан имел в виду космическую болезнь, эквивалент земной морской болезни, но это слово с общего согласия было табу на борту корабля. Однако несколько рук невольно потянулось под кресла, проверяя, на месте ли печально известные пластиковые пакеты – на случай срочной необходимости.

Увеличение возросло, и изображение на экране стало больше. На мгновение Флойду показалось, что он находится в самолете, пробивающемся сквозь легкую облачность, а не на борту космического корабля, приближающегося к самой знаменитой из комет. Ядро становилось больше, очертания его четче; оно было уже не черной точкой, а эллипсом неправильной формы, потом стало маленьким, покрытым оспинами островком, затерянным в космическом океане, и вдруг, неожиданно, превратилось в настоящий мир.

Ощущение масштаба отсутствовало. Хотя Флойд знал, что открывшаяся перед ним панорама имеет меньше десяти километров в поперечнике, могло показаться, что он смотрит на небесное тело размером с Луну. Но у Луны не было расплывчатых очертаний, ее поверхность не выбрасывала струйки пара, среди которых выделялись две большие струи.

– Бог мой! – воскликнул Михайлович. – А это что?

Он указал на нижний край ядра, как раз рядом с терминатором. Перед ними совершенно четко – и невероятно – мигал огонек на ночной стороне кометы, мигал в идеально размеренном ритме – вспыхнет – погаснет, вспыхнет – погаснет – и так каждые две или три секунды. Доктор Уиллис откашлялся и с явным намерением объяснить происходящее повернулся к Михайловичу, но его опередил капитан Смит:

– Мне жаль разочаровывать вас, мистер Михайлович. Это всего лишь световой маяк на зонде номер два, который собирал образцы. Он уже месяц находится здесь. Мы должны забрать его.

– Какая жалость! Я думал, что кто-то – или что-то – приветствует нас.

– Ничего не поделаешь. Боюсь, что мы здесь в полном одиночестве.

Зонд находится как раз там, где мы собираемся совершить посадку, рядом с Южным полюсом кометы, расположенным – пока – в постоянной темноте. Здесь наша система жизнеобеспечения будет функционировать с меньшей нагрузкой. На освещенной стороне температура достигает 120 градусов – намного выше температуры кипения воды.

– Немудрено, что внутри кометы что-то все время булькает, – заметил Дмитрий, не смутившись. – Эти струи, то и дело извергающие пар, кажутся мне опасными. Вы уверены, что нам ничто не угрожает?

– Вот поэтому-то мы и садимся на ночной стороне: там все тихо. А теперь прошу извинить – мне пора на мостик. Это моя первая посадка на поверхность неизведанного мира – боюсь, что впредь такой возможности может не представиться.

Окружавшие капитана Смита медленно разошлись, погруженные в непривычное молчание. Изображение на экране вновь уменьшилось, и ядро кометы превратилось в едва заметную точку. И все-таки даже на протяжении этих нескольких минут оно, казалось, стало чуть больше, и, судя по всему, это не было оптической иллюзией. До встречи оставалось менее четырех часов, и корабль продолжал мчаться со скоростью пятьдесят тысяч километров в час.

Если на этом этапе что-то произойдет с главным двигателем, комета Галлея сможет похвастать самым большим кратером за весь период своего существования.

Глава 16

Посадка

Сама посадка, как и надеялся капитан Смит, прошла без приключений. Касание было настолько легким, что никому не удалось определить, когда оно произошло; лишь через минуту пассажиры поняли, что находятся на поверхности кометы Галлея, и разразились запоздалыми аплодисментами. Корабль лежал у края мелкой долины, окруженной холмами высотой не более ста метров. Тех, кто надеялся увидеть лунный пейзаж, ждало разочарование: формации, окружающие корабль, ничуть не походили на плавные, ровные склоны лунных гор, сглаженные миллиардами лет бомбардировки микрометеоритами.

Здесь же, на комете Галлея, не было ничего старше тысячи лет; земные пирамиды были намного древнее этого ландшафта. Всякий раз, когда комета огибала Солнце, его гигантские факелы заново формовали – и уменьшали – ее ядро. Даже по сравнению с 1986 годом, когда комета Галлея проходила через перигелий и приближалась к Земле на самое близкое расстояние, очертания ее ядра несколько изменились. Виктор Уиллис очень метко заметил в одной из своих лекций: «Земляной орех превратился в осу!» Действительно, все указывало на то, что, совершив еще несколько оборотов вокруг Солнца, комета Галлея может расколоться на две примерно равные части – как это уже случилось, к изумлению астрономов 1846 года, с кометой Биэлы.

Необычность ландшафта еще более усиливалась из-за почти полного отсутствия гравитации. Повсюду виднелись тончайшие паутинообразные формации, напоминающие фантазии художника-сюрреалиста, и неправдоподобно наклоненные груды скал, которым не удалось бы продержаться дольше нескольких минут даже на Луне.

Несмотря на то что капитан Смит решил посадить «Юниверс» в глубине полярной ночи – на расстоянии добрых пяти километров от обжигающего жара Солнца, вокруг было светло. Колоссальная оболочка из газа и пыли, окружающая комету, образовала на удивление хорошо гармонирующий с ней сияющий ореол, он напоминал полярное сияние, играющее над антарктическими льдами. А если этого света было недостаточно, Люцифер вносил свою долю, освещая все вокруг с яркостью нескольких сотен полных Лун.

Разочаровывало полное отсутствие красок, хотя это и не было неожиданностью; казалось, «Юниверс» находится в угольном карьере, разрабатываемом открытым способом. Кстати, аналогия была тем более удачной, что окружающая корабль чернота во многом объяснялась присутствием углерода или его соединений, равномерно смешанных со снегом и льдом.

Как и полагалось, Смит первым вышел из корабля, медленно выплыв из воздушного шлюза. Потребовалась, казалось, целая вечность, чтобы он опустился на два метра от люка до поверхности кометы; там он наклонился, зачерпнул рукой в перчатке скафандра горсть пыли и поднес ее к стеклу шлема.

Все замерли, ожидая слов, которым суждено войти в учебники истории.

– Похоже на смесь перца и соли, – произнес капитан. – Если растопить, можно вырастить неплохой урожай.

***

В соответствии с планом экспедиции корабль должен был пробыть у Южного полюса одни полные сутки кометы Галлея – пятьдесят три часа, затем предполагалось, если ничего не случится, передвинуться на десять километров к весьма неопределенной линии экватора и взяться за изучение одного из гейзеров на протяжении его полного суточного цикла, охватывающего один день и одну ночь.

Тем временем глава научной группы Пендрилл не терял времени. Вместе с одним из коллег он почти сразу отправился на двухместных ракетных санях в направлении мигающего маяка на ожидавшем их зонде. Не прошло и часа, как они вернулись с заранее упакованными образцами вещества кометы и торжественно уложили их в специальный морозильник.. Одновременно группы техников протянули паутину кабелей по долине, подвесив их на шестах, вогнанных в рыхлый грунт. Кабели не только соединяли с кораблем многочисленные приборы, но и облегчали передвижение. Теперь появилась возможность обследовать эту часть кометы Галлея, не прибегая к помощи громоздких Устройств для Маневрирования в Космосе – УМК; достаточно было пристегнуть страховочный трос к кабелю и затем передвигаться, перехватывая его руками. Это было куда удобнее, чем пользоваться УМКами, которые представляли собой нечто вроде одноместного космического корабля со всеми его недостатками. Пассажиры наблюдали за этой деятельностью с огромным интересом, слушали радиопереговоры и пытались – насколько возможно – приобщиться к радости обследования нового мира. Наконец, когда прошло двенадцать часов – а для бывшего астронавта Клиффорда Гринберга значительно раньше, – им надоело оставаться зрителями. Начались разговоры о прогулке наружу – исключение составлял лишь Виктор Уиллис, который вел себя на редкость пассивно, что было совсем непохоже на него.

– Мне кажется, он струсил, – презрительно заметил Дмитрий. Он не любил Виктора с того момента, как выяснилось, что тот совершенно не различает звуковых тонов. И хотя это было несправедливо по отношению к Виктору (который с готовностью согласился на роль подопытного кролика при изучении этого редкого недостатка), Дмитрий не упускал случая многозначительно заметить: «Человек, лишенный всякого слуха, способен на измену, хитрости и закулисные махинации».

Сам Флойд принял решение еще прежде, чем покинул околоземную орбиту. Мэгги М. была не прочь испытать что угодно и не нуждалась в ободрении (ее знаменитый лозунг «писатель не должен отказываться от любой возможности расширить свой кругозор» оказал огромное воздействие на ее духовную жизнь).

Эва Мерлин, как всегда, держала всех в напряженном ожидании, однако Флойд был настроен решительно и собирался лично показать ей комету. Это нужно было ему хотя бы для поддержания собственной репутации: все знали, что он немало потрудился ради того, чтобы знаменитая отшельница оказалась среди пассажиров «Юниверс», и по кораблю пошли слухи, что у них роман. Самые невинные замечания Эвы и Хейвуда Флойда тут же с ликованием передергивались Дмитрием и судовым врачом, доктором Махиндраном, признававшимся, что отчаянно им завидует. Поначалу подобные шутки вызывали у Флойда раздражение – поскольку слишком точно воспроизводили волнения его молодости, – но затем он перестал обижаться. К тому же он не знал, как относится к происходящему Эва, и никак не решался спросить ее. Даже здесь, в этом узком замкнутом мирке, где ни один секрет не оставался секретом дольше шести часов, ей удавалось держаться в отдалении от всех, сохраняя атмосферу тайны, зачаровывавшую три поколения поклонников. Что касается Виктора, он только что узнал об одной крохотной, но крайне важной детали, способной расстроить планы всех – от мышей до космонавтов. На борту «Юниверс» находились космические скафандры последнего образца «Марк XX», снабженные прозрачными лицевыми щитками, которые не запотевали, не пропускали ослепительный свет и гарантировали небывалую видимость. И хотя шлемы в скафандрах были разных размеров, Виктор Уиллис не помещался ни в один из них без основательной операции. Ему потребовалось пятнадцать лет, чтобы приучить мир к характерной лишь для него особенности («Подлинный шедевр фигурной стрижки растительности», – не без восхищения заметил один из критиков). И вот теперь лишь борода служила препятствием между Виктором Уиллисом и кометой Галлея. Скоро ему придется сделать выбор.

Глава 17

Долина черного снега

Ко всеобщему изумлению, капитан Смит почти не возражал против выхода пассажиров из корабля. Он согласился, что просто нелепо пролететь миллионы километров и не пройтись по поверхности кометы.

– Если вы будете строго соблюдать правила, затруднений у вас не будет, – сказал он во время неизбежного инструктажа, – даже у тех, кто никогда не одевал космического скафандра, – насколько я помню, опыт работы в открытом космосе имеют лишь полковник Гринберг и доктор Флойд, – потому что наши скафандры удобны и полностью автоматизированы. Покинув шлюзовую камеру, вам не придется беспокоиться о регулировке и кнопках управления. Но я настаиваю на одном: лишь двое могут одновременно находиться в открытом космосе. Разумеется, я выделю вам спутника, пристегнутого пятиметровым тросом, – хотя длину страховочного троса можно в случае необходимости увеличить до двадцати метров. Кроме того, вы оба будете пристегнуты к двум кабелям, протянутым по всей длине лощины. Правило движения здесь такое же, как на Земле, – держитесь правой стороны! Если понадобится обогнать кого-то, можете отстегнуть хомутик, но один из вас должен постоянно страховаться тросом. Тогда не будет опасности, что при неосторожном движении вас унесет в открытое пространство. Вопросы есть?

– Сколько времени разрешается находиться вне корабля?

– Сколько угодно, мисс М'Бала. Советую, однако, немедленно вернуться, если вдруг почувствуете недомогание. Может быть, для первой прогулки хватит одного часа – но не исключаю, что вам покажется, будто прошло десять минут...

Капитан Смит оказался совершенно прав. Когда Хейвуд Флойд посмотрел на дисплей, показывавший время, проведенное в космосе, он не поверил глазам – прошло уже сорок минут. Впрочем, удивляться не приходилось – корабль находился на расстоянии доброго километра. Как старшему среди пассажиров – почти по всем меркам – ему выпала честь первому ступить на поверхность кометы Галлея. И не пришлось даже выбирать спутника.

– Прогулка с Эвой! – фыркнул Михайлович, захлебываясь от смеха. – Разве можно упустить такую возможность! Правда, – добавил он многозначительно, – проклятые скафандры будут мешать. Эва согласилась сразу, хотя и без особого энтузиазма. Как это типично для нее, угрюмо подумал Флойд. Не то чтобы это разрушило его иллюзии – прошло уже столько лет, что иллюзий почти не осталось, – но он был разочарован. Причем разочарован собой, а не Эвой; подобно Моне Лизе, с которой ее часто сравнивали, Эва была выше похвал и критики. Сравнение было нелепым, разумеется; Джоконда выглядела таинственной, но не пробуждала эротических мыслей. Притягательная сила Эвы заключалась в том, что в ней сочеталось и то и другое, причем сюда же следовало отнести и производимое ею впечатление святой невинности. Следы всех трех составляющих все еще были заметны и через половину столетия – во всяком случае, ее поклонникам. Чего ей не хватало – вынужден был с грустью признать Флойд, – так это настоящей индивидуальности. Как он ни пытался сосредоточить на ней свои мысли, в голову приходили лишь роли, сыгранные Эвой. Флойду пришлось, скрепя сердце, согласиться с критиком, заявившим: «Эва Мерлин – это отражение желаний всех мужчин, но у зеркала нет собственного характера».

И теперь это удивительное и таинственное существо плыло рядом над поверхностью кометы Галлея; вместе с сопровождавшим их гидом они двигались вдоль двух кабелей, протянутых по всей длине долины Черного снега. Именно он, Хейвуд Флойд, дал ей такое название, и теперь по-детски гордился этим, хотя понимал, что название не появится ни на одной из карт. Нельзя составить карту мира, география которого столь же эфемерна, как погода на Земле. Флойд наслаждался тем, что ни один человек до него не видел развертывающуюся перед ними панораму – и никогда не увидит.

На Марсе или, скажем, на Луне, иногда можно – напрягая воображение и стараясь не замечать чужого неба над головой – вообразить, что находишься на Земле. Здесь это было исключено: снежные скульптуры, возвышающиеся – а иногда и нависающие – над головой, почти не обращали внимания на силу тяжести. Приходилось очень внимательно разглядывать окружающий мир, чтобы понять, где верх, а где низ. Долина Черного снега была необычной, потому что представляла собой достаточно прочную формацию – скалы среди наносов замерзшей воды и углеводородного снега, постоянно меняющих место. Среди геологов не прекращались споры относительно происхождения этих скал; некоторые придерживались точки зрения, что на самом деле это обломки астероида, захваченного кометой в очень давние времена. Пробное бурение обнаружило сложные смеси органических соединений, напоминающих замерзшую каменноугольную смолу, – хотя никто не сомневался, что жизнь не играла никакой роли в их образовании.

Снежный ковер, устилавший дно маленькой долины, не был совершенно черным; когда Флойд провел по нему лучом фонарика, он заискрился и засверкал, будто в нем были рассыпаны мириады микроскопических алмазов. Флойд подумал, нет ли действительно алмазов в ядре кометы; обилие углерода делало такое предположение отнюдь не безосновательным. Не приходилось сомневаться, однако, что высокие температуры и гигантское давление – условия, необходимые для возникновения алмазов, – здесь отсутствовали.

Поддавшись внезапному импульсу, Флойд протянул вниз руки и сгреб две пригоршни снега; для этого ему пришлось оттолкнуться ногами от страховочного троса, и вдруг он подумал, как смешно выглядит со стороны – подобно циркачу, идущему по канату, только вверх ногами. Хрупкая корка не оказала почти никакого сопротивления, и он погрузил в нее голову и плечи; затем Флойд плавно потянул за трос и вынырнул с пригоршней кометного вещества.

Сжав кристаллический пух в шарик, помещающийся в ладони, он пожалел, что не может почувствовать его через изоляцию перчаток. Вот он лежит, черный как смоль, но испускающий неуловимые искры света, когда поворачиваешь его в руках.

И тут Флойд вообразил, что стоит зимой на площадке для игр в своей далекой юности, со снежком в руке, окруженный призраками детства. Ему казалось, будто он слышит крики друзей, поддразнивающих его, угрожая снежками из девственно-белого снега...

Мимолетное воспоминание потрясло его; Флойда охватило чувство безграничной печали и невозвратимой утраты. Через сотню лет он не мог вспомнить и одного имени тех призрачных друзей, что были тогда рядом, а ведь он любил некоторых из них.

Его глаза наполнились слезами и пальцы сжали комок чужого снега. Затем видение исчезло: он снова стал самим собой. Наступил миг ликования, а не печали.

– Боже мой! – воскликнул Хейвуд Флойд, и звуки его голоса эхом отразились в крошечной вселенной его скафандра. – Я стою на комете Галлея – разве можно пожелать большего! Если сейчас меня поразит метеорит, я не стану сожалеть ни о чем!

Он поднял руки, размахнулся и швырнул черный снежок к звездам. Шарик был таким крошечным и темным, что исчез из поля зрения почти сразу, но Флойд продолжал смотреть в небо.

И вдруг неожиданно – совершенно внезапно – шарик возник в небе как мгновенная вспышка света, поднявшись высоко и отразив лучи Солнца, невидимого с поверхности кометы. И хотя снежок был черным как сажа, этого ослепительного сияния он отражал достаточно, чтобы его можно было различить на фоне едва светящегося неба.

Флойд не сводил с шарика глаз, пока он не исчез окончательно – может быть, испарившись, а может – уменьшаясь вдали. Снежок не способен долго противостоять неистовому потоку радиации; но кто из людей может похвастать, что своими руками создал комету?

Глава 18

Старый служака

Осторожное исследование кометы началось еще в то время, когда «Юниверс» по-прежнему находился в полярной тени. Сначала одиночные УМКи медленно облетели дневную и ночную стороны, отмечая все, что представляло интерес. После завершения предварительного обследования, группы ученых, до пяти человек в каждой, принялись совершать полеты в корабельном челноке, устанавливая приборы в наиболее интересных, стратегически расположенных местах. «Леди Джасмин» резко отличалась от примитивных космических капсул эпохи «Дискавери», способных работать лишь в невесомости. По сути дела она представляла собой маленький корабль, предназначенный для перевозки пассажиров и грузов между «Юниверс», находящимся на орбите, и поверхностью Марса, Луны или спутников Юпитера. Ее старший пилот, относившийся к ней с подобающим уважением, как к полной достоинства светской даме, с притворной горечью сетовал, что полеты вокруг какой-то жалкой крохотной кометы для нее просто унизительны.

Убедившись, что комета Галлея не готовит для них никаких сюрпризов – по крайней мере на своей поверхности, – капитан Смит поднял корабль из полярной зоны. И хотя «Юниверс» переместился меньше чем на двенадцать километров, он оказался в другом мире и поменял мерцающие сумерки на область, где день сменяется ночью. С наступлением рассвета комета начала оживать.

По мере того как Солнце поднималось над зубчатой, до абсурда близкой линией горизонта, его лучи начали заглядывать в бесчисленные маленькие кратеры, рассыпавшиеся по поверхности кометы. Большинство кратеров бездействовало, их узкие жерла были забиты кристаллизовавшимися минеральными солями. Нигде на комете Галлея не встречалось таких ярких красок; они заставили биологов на время поверить, будто здесь происходит зарождение жизни, как на Земле в виде водорослей. Кое-кто из биологов все еще не отказывался от такой надежды, хотя вряд ли признался бы в этом.

Из некоторых кратеров поднимались струйки пара, прочерчивая в небе неестественно прямые линии: ветер, способный отклонить их, здесь отсутствовал. В течение одного-двух часов ничего заметного не происходило; затем, когда тепло солнечных лучей начинало проникать в замерзшие недра кометы Галлея, она принималась выбрасывать струи, как выразился Виктор Уиллис, «подобно стаду китов». Несмотря на всю свою образность, эта метафора была не самой точной из придуманных Виктором. Фонтаны, извергавшиеся из дневной стороны кометы, не были пульсирующими – они играли часами. К тому же струи не изгибались в своей верхней части и не падали обратно на поверхность, а все поднимались в небо, пока не исчезали в светящемся тумане, образованию которого сами же и содействовали. Поначалу научная группа относилась к гейзерам с такой же осторожностью, с какой вулканологи приближаются к Этне или Везувию в периоды их наиболее капризного поведения. Однако вскоре они поняли, что извержения гейзеров на комете Галлея, хотя и производят иногда устрашающее впечатление, на самом деле удивительно смирные. Вода вылетала со скоростью, обычной для пожарного шланга, и к тому же была чуть теплой, но через несколько секунд после того, как она покидала поверхность кометы, превращалась в смесь кристаллов льда и пара. Комета Галлея была окутана вечным снежным бураном, «падающим вверх». Несмотря на умеренную скорость извержения, выброшенная вода уже больше не возвращалась обратно. Всякий раз, когда комета Галлея огибала Солнце, еще какая-то толика ее массы терялась в ненасытном вакууме космического пространства.

В конце концов, поддавшись на уговоры, капитан Смит согласился переместить «Юниверс» еще ближе к Старому служаке – самому большому гейзеру на дневной стороне кометы, и теперь корабль находился всего в сотне метров от него. Извержение Старого служаки было зрелищем, внушающим благоговейный ужас – беловато-серый столб тумана вырастал подобно гигантскому дереву из поразительно маленького отверстия в кратере шириной триста метров, казавшемся одним из самых старых образований на комете. Но прошло немного времени, и ученые облазили весь кратер, собирая образцы многоцветных минералов (увы, абсолютно стерильных), и с небрежной фамильярностью засовывали свои термометры и трубки для отбора образцов прямо в столб воды, льда и тумана, рвущийся вверх.

– Смотрите, – предупредил капитан, – если гейзер выбросит кого-нибудь в космос, не рассчитывайте, что вас тут же подберут. Не исключено, мы просто подождем, когда вы сами вернетесь обратно.

– Что он имеет в виду? – озадаченно спросил Дмитрий Михайлович. У Виктора Уиллиса, как обычно, ответ был наготове:

– В небесной механике события развиваются не всегда так, как вы ожидаете. Любой предмет, выброшенный с кометы Галлея с умеренной скоростью, будет продолжать движение примерно по той же орбите – потребуется колоссальное изменение в скорости, чтобы уйти с нее. Таким образом, во время следующего прохождения кометы вокруг Солнца обе орбиты снова пересекутся – и вы окажетесь точно на том же месте, откуда начали путешествие. Разумеется, вы будете старше на семьдесят шесть лет. Недалеко от Старого служаки находился еще один феномен, встречи с которым никто не ожидал. Ученые, впервые увидевшие его, не поверили глазам: на нескольких гектарах поверхности раскинулось озеро, открытое вакууму космического пространства. На первый взгляд оно казалось совершенно обычным и отличалось лишь своей исключительной чернотой. Совершенно очевидно, это не могло быть водой: из жидкостей в таком окружении могли устойчиво существовать лишь тяжелые органические масла или смолы. И действительно, озеро Туонела было образовано чем-то вроде битума – совершенно твердого вещества, исключение составляла тонкая поверхностная пленка толщиной менее миллиметра, сохранившая некоторую вязкость. При почти полном отсутствии гравитации потребовалось, должно быть, много лет, возможно, несколько оборотов вокруг Солнца с его согревающими лучами – чтобы сделать озеро таким зеркально гладким. Озеро превратилось в один из главных туристских аттракционов на комете Галлея, пока капитан не положил этому конец. Кто-то (все отказывались признать за собой сомнительную честь этого открытия) обнаружил, что по озеру можно ходить совершенно нормально, почти как по Земле: вязкость поверхностной пленки позволяла удерживать ногу на месте при передвижении. Скоро почти у всей команды оказались видеокассеты, демонстрирующие, как они ходят по воде.

Затем капитан Смит, осмотрев шлюзовую камеру, увидел, что ее стены обильно вымазаны смолой, и пришел в состояние, близкое к бешенству.

– Вам мало того, – процедил он сквозь зубы, – что весь корабль покрыт снаружи этой сажей. Комета Галлея – самое грязное место во Вселенной.

Прогулки по озеру Туонела прекратились.

Глава 19

В конце туннеля

В небольшом, замкнутом, автономном мире, где все знают друг друга, неожиданная встреча с совершенно новым человеком просто потрясает. Хейвуд Флойд не спеша плыл по коридору, направляясь в комнату отдыха, когда с ним произошло именно это. Полный изумления, он уставился на незнакомца, не понимая, как это удалось «зайцу» скрываться столь длительное время. Тот ответил ему взглядом, исполненным смущения и бравады, ожидая, по-видимому, что Флойд заговорит первым.

– Ну, Виктор! – произнес наконец Флойд. – Извини, не сразу тебя узнал. Итак, ты принес высшую жертву на алтарь науки или, вернее сказать, – своим почитателям?

– Увы, – сердито ответил Уиллис. – Мне кое-как удалось втиснуться в самый большой шлем, но проклятая щетина шуршала так, что никто не разобрал ни единого слова.

– Когда ты собираешься наружу?

– Да вот жду возвращения Клиффа – он пошел с Биллом Чантом исследовать пещеру.

Первые зонды, облетевшие комету в 1986 году, передали информацию, которая позволяла предположить, что плотность кометы заметно меньше плотности воды, – это могло значить, что комета либо сложена из очень пористого вещества, либо пронизана множеством пещер. И то и другое подтвердилось.

Сначала капитан Смит, как всегда осторожный, категорически запретил исследование пещер. Он сдался лишь после того, как доктор Пендрилл напомнил ему, что доктор Чант – его, Пендрилла, старший помощник – опытный спелеолог; мало того, это было одной из причин, по которой его включили в состав исследовательской группы.

– Обвал при такой незначительной силе тяжести невозможен, – убеждал Пендрилл все еще сопротивляющегося капитана. – Опасности быть похороненным в пещере никакой.

– А как насчет опасности заблудиться?

– Чант воспримет такой вопрос как личное оскорбление. Он забирался на двадцать километров в глубь Мамонтовой пещеры. К тому же за ним будет тянуться страховочный трос.

– А как со связью?

– В тросе находится световод. Да и радиосвязь со скафандром будет действовать, наверно, почти все время.

– Хм. А какую пещеру он выбрал?

– Лучше всего спуститься в бездействующий гейзер у подножия Этны-младшей. Он не действует по крайней мере тысячу лет.

– Будем надеяться, что подождет и еще пару дней. Ну хорошо, кто пойдет с ним?

– Клифф Гринберг вызвался помочь – на Багамских островах он увлекался исследованием подводных пещер.

– Я тоже однажды попробовал – этого было достаточно. Передайте Клиффу, что я не имею права рисковать его жизнью – он слишком ценен. Не возражаю, чтобы он вошел в пещеру, но попросите его оставаться в пределах видимости от входа. И если контакт с Чантом будет утерян, запрещаю идти на помощь без особого разрешения. Которое, добавил про себя капитан, он вряд ли получит.

***

Доктор Чант слышал все старые шутки относительно материнского чрева, куда стремятся укрыться спелеологи, и был готов опровергнуть их.

– Это, знаете ли, чертовски шумное место. Разные там стуки, бурчание, бульканье, – утверждал он. – Но я люблю пещеры за то, что там покойно и не ощущается течение времени. Стоишь себе внутри и видишь, что за последние сто тысяч лет здесь ничего не изменилось, разве сталактиты стали чуть толще.

Но теперь, продвигаясь все глубже внутрь кометы Галлея и разматывая за собой тонкий, но невероятно прочный трос, соединяющий его с Клиффордом Гринбергом, он понял, что это больше не соответствует действительности. У него еще не было научного обоснования, но инстинкт геолога настойчиво подсказывал ему, что этот подземный мир по временным масштабам Вселенной появился на свет лишь вчера. Многие человеческие города были старше.

Туннель, по которому он скользил длинными, пологими скачками, составлял примерно четыре метра в диаметре; ощущение невесомости оживляло в памяти яркие воспоминания о подводных пещерах на Земле. Незначительная сила тяжести еще больше усиливала эту иллюзию; казалось, он взял с собой чуть больше балласта, чем требовалось, и потому всякий раз медленно опускался вниз. И лишь отсутствие сопротивления напоминало, что он двигается не в воде, а в пустоте космического пространства.

– Ты вот-вот исчезнешь из поля зрения, – донесся голос Гринберга, стоявшего в подземном коридоре метрах в пятидесяти от входа и соединенного с Чантом страховочным тросом. – Радиосвязь действует превосходно. Какой там у тебя пейзаж?

– Трудно сказать – не могу идентифицировать окружающие формации, нет подходящих слов для их описания. Это не скальные образования – они рассыпаются в пыль при малейшем прикосновении, такое впечатление, будто я нахожусь внутри огромной головки швейцарского сыра...

– Ты считаешь, они органического происхождения?

– Да. Разумеется, к жизни они не имеют никакого отношения – просто это идеальное сырье для нее. Самые разнообразные углеводороды – химики будут в восторге от образцов. Ты еще видишь меня?

– Только свечение твоего фонарика; да и оно становится все слабее.

– Ага! Вот тут настоящий скальный грунт. Странно, как он здесь оказался, – наверно, интрузия. Наконец-то – я напал на золотую жилу!

– Шутишь!

– На Старом Западе многие попадались на эту приманку, между прочим – железный пирит. Конечно, это обычное явление на внешних спутниках, только не спрашивай меня, как он оказался на комете...

– Визуальный контакт утерян. Ты углубился в пещеру на двести метров. – Прохожу через характерный слой – похоже на осколки метеорита.

Когда-то здесь произошли потрясающие вещи – надеюсь, удастся определить возраст. Здорово!

– Не кричи так!

– Извини – у меня дух захватило. Впереди огромный зал – вот уж чего не ожидал. Подожди немного, я обведу его лучом... Итак, он почти сферической формы – тридцать или сорок метров в поперечнике. И – комета Галлея полна сюрпризов – кругом сталактиты и сталагмиты!

– Что ж тут удивительного?

– Здесь нет свободной воды – и конечно, нет известняковых пород; вдобавок, такая малая сила тяжести. Кажется, это что-то похожее на воск. Минутку, я сниму на видеопленку. Фантастические формы... Что-то вроде оплавленной свечи. Странно...

– Ну что там?

Голос доктора Чанта внезапно изменился, и Гринберг сразу заметил это.

– Часть сталактитов обломана... лежат на полу пещеры. Будто на них...

– Да продолжай, не томи!

– Будто на них что-то натолкнулось.

– Ты с ума сошел! Может быть, сильное сотрясение?

– Здесь не бывает мощных сотрясений – только микросейсмы от действия гейзеров. Возможно, когда-то случился большой прорыв. Но и то несколько веков назад. Упавшие сталактиты покрыты пленкой этого воскоподобного вещества – толщиной в несколько миллиметров. Доктор Чант медленно приходил в себя. Он не был слишком впечатлительным – сам процесс обследования пещер быстро устраняет таких, – но охватившее его ощущение пробудило тревожные воспоминания. А эти упавшие сталактиты уж очень похожи на прутья клетки, сломанные каким-то чудовищем, пытавшимся вырваться на волю...

Разумеется, это было абсурдным, но доктор Чант знал, что нельзя игнорировать предчувствие опасности, пренебрегать даже самыми малозаметными признаками надвигающейся угрозы до тех пор, пока не будет выяснена их причина. Уже не раз подобная осторожность спасала ему жизнь; он не уйдет из этого зала, пока не узнает, чем вызвано такое ощущение. Он честно признавал, что чувство, овладевшее им, – не что иное, как страх.

– Билл, у тебя все в порядке? Что происходит?

– Занимаюсь видеосъемкой. Некоторые формы напоминают индийские храмовые скульптуры. Почти эротические.

Он заставил себя не думать об угрожающей опасности – будь, что будет. Чисто механические движения, связанные со сбором образцов и видеосъемкой, занимали почти все его внимание. В здоровом страхе, напоминал он себе, нет ничего противоестественного, лишь когда страх перерастает в панику, он становится смертельно опасным. Чант впадал в панику дважды (однажды на горном склоне и однажды под водой) – и до сих пор не мог вспомнить без содрогания холодное и влажное прикосновение ужаса. Но теперь, к счастью, он был далек от такого состояния по причине, кажущейся ему – хотя он и не осознавал этого полностью – странно успокаивающей. Во всей ситуации было что-то комическое.

Наконец он рассмеялся – нет, это был не истерический смех, он смеялся от облегчения.

– Ты когда-нибудь смотрел старые фильмы о звездных войнах? – спросил он Гринберга.

– Конечно, много раз.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Через 50 лет после Битвы Судного Дня и конца Эры Устрашения. Противостояние Земли и Трисоляриса не о...
Когда входите в комнату, вы хотите почувствовать себя невидимкой? Или мечтаете производить сногсшиба...
Истории, спрятанные в старинных медальонах, ветер Стамбула и специи из разных уголков земли....
2020 год мог бы стать лучше, если бы не было коронавируса и других бед, не так ли?...
Он – избалованный сын богатых родителей. Ему нужна фиктивная жена, чтобы отделаться от брака с дочер...
Разве можно поверить, что случайно услышанный обрывок телефонного разговора в парижском кафе может с...