Пушки царя Иоганна Оченков Иван

– Благодарю вас, – продолжал Владислав, – за то, что вы отпустили моего друга, пана Адама.

– Не стоит, кузен, вряд ли он смог бы быть мне полезен в той же степени, как вам.

– Могу я задать вам один вопрос?

– Сколько угодно, друг мой.

– Скажите… – Королевич неожиданно приподнялся и с жаром спросил: – Ведь это вы были тогда?

– О чем вы?

– Это вы – фон Кирхер?

– Не знаю, о каком фон Кирхере вы толкуете, – усмехнулся я, – однако хочу дать вам совет. Осмотрительнее набирайте свои войска и уж, конечно, следите за порохом.

Эх, слышали бы вы, каково били колокола на звонницах московских храмов, когда встречала столица царское войско! Видели бы вы, как радостно встречали государя ее жители! Нет, не были вы тогда в Москве, а то бы и детям и внукам своим рассказывали о том, как праздновала православная Русь победу над извечным врагом. Вышли царскому войску навстречу и стар и млад. Впереди в парадных ризах шло духовенство, за ним следом разодетые в богатые шубы и горлатные шапки бояре и прочий служивый люд чином поменьше. А простого народу и вовсе море целое было. На всех заборах и деревьях стаями сидели вездесущие мальчишки. Купцы, мастеровые, крестьяне, приехавшие в столицу на торги, просто обыватели – все вышли встречать. Мужики, бабы, молодые парни и девки – всем было любопытно взглянуть хоть одним глазком на государя и его армию. И то сказать – было на что посмотреть! Кирасиры в блестящих и рейтары в вороненых латах, драгуны и солдаты в одинаковых заморских одеждах. Стрельцы в цветных кафтанах и с бердышами на плечах.

Государь, увидев духовенство, спешился и, приложившись к вынесенной ему иконе, долго и усердно молился, а вместе с ним и все его воинство, а также и весь встречающий люд. Бояре тоже молились, мелко крестясь и перешептываясь между собой.

– Ишь ты, мир заключил, – негромко, но так, что многие расслышали, буркнул князь Лыков, – а думу-то боярскую и не спросил.

– Ничто, – тут же отозвался Черкасский, – он еще найдет, что спросить… и с кого!

Многие из присутствующих про себя поежились, иные ухмыльнулись, но вида не подали ни те ни другие, продолжая стоять с постными лицами.

– Что-то Михальского не видно, – озабоченно спросил Романов. – Где его, антихриста, носит?

– Кто знает, – с деланым сочувствием отозвался Хованский, – может, он уже у тебя на дворе?

– Чего это вдруг? – испугался боярин.

– А кто до бунта допустил?

– А чего это я допустил! – окрысился тот. – Я наоборот, сразу же людей поднял и посек бунтовщиков…

– Надо было Пронского вместе с людишками его – имать, и в железа, а то они языками трепали, да до греха-то и довели народ.

– Так посадили под арест князя Петра…

– Поздно посадили! Вон сколько беды от их болтовни приключилось. Я чаю, за Лизку Лямкину с дочкой государь спосит.

– Вельяминов чего-то волком глядит…

– Твой бы терем подпалили – ты бы еще не так глядел.

– Думаешь, знает уже?

– Уж конечно, нашлось кому доложить.

– Да ведь потушили терем!

– Так то стрельцы потушили, когда бунтовщиков от слободы отогнали, а не ты. А уж куда его сестра делась – и вовсе никто не ведает.

– Ой, беда-то какая…

Закончив молиться, я встал и направился к стоящим кучкой думцам. Те, ни слова не говоря, повалились в ноги и уткнулись бородатыми рожами в землю. Стоящий рядом Никита, казалось, был готов кинуться на них с саблей, но сдержался. За спинами бояр выросли стремянные стрельцы во главе с Анисимом, и лица их не выражали ничего доброго.

– Встаньте, – коротко велел я.

Бояре стали подниматься, причем одни, не чуявшие за собой особой вины – сразу же, другие еще бы повалялись, пережидая царский гнев. Дождавшись, пока все встанут, я спросил:

– Ну, рассказывайте, что у вас тут приключилось?

– Виноваты кругом, государь, – выступил вперед Черкасский, – недоглядели. Ратники побитого Пронского как в Москве появились, так стали кричать, сукины дети, что иноземцы тебя предали, оттого и замятня приключилась. Одни сдуру на Кукуй напали, других нечистый на Стрелецкую слободу понес.

– Иноземная слобода стенами огорожена, – сумрачным голосом заметил я.

– Так ее и не взяли, – вступил в разговор Романов. – Сначала стража отбилась, а потом и мы на помощь подошли.

– А…

– То в городе приключилось, – со вздохом ответил боярин на мой невысказанный вопрос. – На карету их напали. Видать, по должникам ездили.

– Девочку нашли?

– Нет, государь, ищем покуда.

– Так зачинщик – Пронский?

– Нет. Он как узнал, что бунт приключился, тоже со своими людишками бросился с бунтовщиками биться, да только поздно было уже.

– А кто?

– Ивашка Телятевский, чтобы ни дна ему, ни покрышки!

– Нашли?

– Прости, государь, как сквозь землю провалился, проклятый.

– Не вели казнить, государь, вели слово молвить, – выступил вперед Лыков.

– Говори, Борис Михайлович.

– Моя то вина, – скорбно вздохнул князь. – Упустил главного супостата.

– Как так?

– На двор его напали тати, – пояснил Черкасский. – Большая драка была! Всех татей посекли, а главарь утек.

– Племяша моего, молодого князя Щербатова, едва до смерти не убили, – снова подал голос Лыков.

– А что это он не в полку был?

– На линию его посылали по службе, – тихо сказал мне Никита, несмотря на горе, ничего не забывающий и не упускающий. – Как вернулся, полк уже в походе был.

– Что до твоего терема, Никита Иванович, то его стрельцы отбили и пожечь не дали. А вот где твои домашние укрылись, пока не ведаю.

В принципе, если не считать нескольких мелких деталей, обо всем произошедшем я уже знал. Кто-то умело воспользовался паникой, возникшей после прибытия беглецов из полка князя Пронского, и спровоцировал бунт. Иноземцев в Москве никогда особенно не любили, а уж после Смуты тем более. Так что призыв: «Бей немцев!» упал на благодатную почву. Как это обычно бывает в таких случаях, сначала оставшиеся ведать город думцы впали в ступор, но затем пришли в себя и стали действовать. Взявшие на себя руководство Романов с Черкасским подняли оставшихся стрельцов с немногочисленными поместными и разогнали толпы бунтовщиков, после чего занялись сыском. Так что волнения довольно скоро прекратились, но вести о них распространились и едва не привели к печальным последствиям. Впрочем, взяв ситуацию под контроль, бояре тут же уведомили об этом меня, и на переговорах с поляками это никак не отразилось. А возвращение в Москву отбитых у врага наших пленных окончательно принесло успокоение в сердца и мысли столичных жителей. Но все же меня не отпускала мысль, что есть во всей этой истории какая-то недоговоренность. Какая именно, я еще не знал, но был уверен, что рано или поздно все равно докопаюсь до истины.

– Ладно, не будем людям праздник портить, – вздохнул я, – все же не каждый день такие победы случаются. Пусть порадуются, благо есть чему.

Бояре, облегченно вздохнув, понятливо закивали и бросились заниматься своими прямыми обязанностями. Затрубили трубы, и войска двинулись внутрь города. Сначала кавалерия, затем повезли захваченные у врага пушки, причем рядом с ними шли глашатаи и, громко крича, объясняли собравшимся, что это за орудия и при каких обстоятельствах они перешли в наши руки. Дойдя до кремля, процессия разделилась: трофеи отправились в Пушечный двор, стрельцы и рейтары двинулись к своим домам, а люди начальные во главе со мной отправились сначала в собор, а лишь затем, отстояв службу, смогли разойтись.

На Москву уже спустилась ночь, когда я наконец освободился. Придворные приготовили для меня и моих приближенных баню и готовились накрыть на стол, однако сил выдерживать томительную неизвестность больше не было. Хотелось хоть какой-то ясности, и поэтому я с Никитой, Анисимом и небольшой свитой тайком покинули кремль и поскакали напрямую в Кукуй. Где-то в стороне гремели радостные крики, а мы, терзая бока коней шпорами, стремительно неслись к цели нашего путешествия.

Завидев нас, часовые тут же открыли ворота, и мы, не останавливаясь, промчались до самой лютеранской кирхи. Спрыгнув с коня, я ворвался внутрь и остановился как вкопанный. Посреди молельного зала, распространяя вокруг явственный запах тлена, который ничто не могло перебить, стояли три гроба. На нетвердых ногах я прошел к ним и, стиснув зубы, заглянул внутрь. В первом лежало тело Курта Лямке. Говоря по совести, при взгляде на него я не испытал особых чувств. Еще один солдат, павший в еще одном сражении. Наверное, я становлюсь циником, а точнее, давно им стал. В среднем покоилась Лизхен, и я задержался рядом чуть дольше. Похоже, над ее лицом хорошо потрудился бальзамировщик, но все равно были видны следы, оставленные нападавшими. Постояв минуту, я двинулся дальше, и тут мои ноги едва не подкосились. Старый Фриц лежал с таким невероятным спокойствием на лице, что казалось, будто он не умер, а лишь на минуту прилег отдохнуть от множества дел, выпавших на его долю. Не в силах стоять, я опустился рядом с гробом и застыл.

– Крепитесь, ваше величество, – раздался голос незаметно подошедшего патера. – Ваши близкие сейчас в лучшем из миров.

– Это плохое утешение, святой отец, – пробурчал я в ответ. – Мой Фридрих не заслужил такого конца.

– Не говорите так, мой кайзер, – мягко возразил тот, – я хорошо знал старину Фрица и могу вам точно сказать, он был бы доволен. Старик всегда хотел умереть за вас и очень переживал свою немощь. Я был на месте, где все случилось, и могу сказать, что это была славная битва. Они с Куртом не отступили ни на шаг и дрались до последнего, защищая госпожу Элизабет и маленькую Марту.

– Может, вы еще скажете, где она?

– Я не знаю, где ваша дочь, но говорят, ее вырвал из рук нападавших и увез какой-то драгун. Я уверен, что она жива и скоро найдется.

– Мне бы вашу уверенность, святой отец… Кстати, вы довольно живо рассказывали о последнем бое старого Фрица.

– Я не всегда был священником, мой кайзер. Вы меня не помните, но я когда-то служил в том же эскадроне, где вы начинали службу.

– Святоша Рудди?..

– Да, ваше величество, именно так меня и называли.

– Вы были хорошим рейтаром.

– Пастор из меня получился не хуже, – одними губами улыбнулся бывший наемник. – Это я настоял, чтобы их не хоронили без вас.

– Вы все правильно сделали, отец Рудольф, но теперь предайте эти тела земле. Они заслужили покой.

Договорив, я снял с пояса кошелек и передал его священнику, после чего сразу же вышел. Мои спутники терпеливо ожидали меня, и я вдруг отчетливо увидел, как осунулись и посерели лица Никиты и Анисима.

– Про твоих-то что слыхать? – спросил я у Пушкарева, припомнив внезапно, что его терем с лавкой стояли рядом с вельминовским.

– Поехали посмотрим, – пожал плечами тот, – авось чего сыщем.

– Ты деревянный, что ль, – скривился от душевной боли Никита, – не чувствуешь ничего, ровно чурбан!

– Может, и деревянный, – не стал спорить полуголова, и что-то в его безмятежном виде так меня удивило, что я, ни секунды не медля, вскочил в седло.

Кривые улочки Стрелецкой слободы были переполнены вернувшимися домой стрельцами и телегами из полкового обоза. Кое-где навзрыд рыдали женщины, как видно, оплакивая павших в бою. В других местах стрельцы деловито таскали с повозок привезенные домой трофеи, а в третьих уже рекой лилось хлебное вино и раздавались разухабистые песни.

Чернобородый Семен, получив разрешение от полусотника, прихрамывая, отправился домой. Лошади у него не было, так что добычу пришлось тащить на себе в перекинутом через плечо узле. Впрочем, последний был невелик, и стрелец, отказавшись от предложенной ему помощи, бодро ковылял по улице. Поначалу по давней своей привычке бухтел, дескать, мало выделили за таковой-то поход. И то сказать, разве это доля для пораненного в сече? Два польских жупана, не слишком испачканных кровью, несколько пар исподнего да справные сапоги на немецкий манер! Всякий сведущий человек скажет, что это курам на смех, и Семен не преминул излить желчь на товарищей, деливших добычу. Однако с каждым шагом, приближавшим его к дому, лицо служивого разглаживалось. Припрятанные им несколько драгоценных перстней, срезанных с убитых, украшенный серебром кинжал и, самое главное, полный кошель диковинных золотых монет приятно грели душу. «Корову куплю и лошадь. А лучше две коровы… хотя что там коровы, это же теперь можно в торговлю удариться али еще чем заняться, – размышлял он над своей удачей, – тут главное, не обмишулиться и все хорошенько обдумать!»

У ворот его никто не ждал, и стрелец снова почувствовал злобу. Как же так, он раненый из похода с добычей, а домашним и горя мало! Открыв калитку, он сбросил узел на землю и зычно заорал:

– Эй, где вы там! Маланья, выдь сейчас же!!!

Жена, худая женщина с поблекшим лицом, испуганно выскочила на крыльцо и тут же с поклоном бросилась к мужу. За ней следом выбежали дети, но не кинулись к отцу, а нахохлившись, встали у двери, с тревогой наблюдая за происходящим. Пока мать с поклонами встречала своего кормильца, младший тихонько шепнул сестре:

– Видать, тятенька не пошел в кабак.

– Значит, бить будет! – со вздохом отвечала старшая.

– Что-то неласково вы меня встречаете, – ощерился Семен на своих домашних, – даже кобель не показался!

– Издох Серко, – робко возразила ему жена.

– Давно? – насторожился хозяин.

– Вчера еще. Скулил бедолага и на амбар рычал, мы уж думали, хорь там завелся…

– Без собаки худо, – задумчиво протянул Семен, – того и гляди лихие люди залезут!

– Да чего брать-то у нас, – горестно вздохнула супруга, тут же вызвав гнев у мужа.

– Но-но! Глянь, чего принес. А назавтра пойду к казначею, сказывали, за поход да за рану еще и серебра отсыпят…

– Да ты ранен! – переполошилась Маланья.

– Нет, я на палку от нечего делать опираюсь! Лучше иди на стол собери, а то отощал в походе, – с немалым раздражением в голосе отвечал ей Семен и обернулся к детям. – А вы занесите пищаль с бердышом в дом, пока я гляну, кто там у нас завелся.

– Да готово уж все…

– Делайте что велено!

Дети, ни слова не говоря, тут же кинулись и, подхватив отцовское вооружение и узел с тряпьем, поволокли их внутрь дома.

– Может, еще и не станет драться, – шепнула сестра младшему, согнувшись от тяжести.

Дав поручения домашним, Семен скорым шагом пошел в амбар. Хорек, даже если и вправду завелся, совершенно не интересовал стрельца. Главное было хорошенько припрятать драгоценную добычу, чтобы даже жена не знала о ней и никому не рассказала ненароком по женской своей глупости. Внутри было сухо и пахло сеном. Задумавшись, куда бы лучше сунуть заветный кошель, стрелец на секунду застыл и тут же развернулся, уловив краем глаза какое-то движение. Рука его сама собой легла на рукоять сабли, но выхватить ее он не успел, поскольку в грудь уперлось дуло пистолета.

– Не шуми… – очень тихо, почти шепотом прошипел стоящий перед ним человек, одетый в какую-то рвань.

– Ты кто?!

– Не узнал?.. – прошипел тот в ответ и как-то по-змеиному ухмыльнулся.

У стрельца в ответ совсем опустились руки, ибо на него смотрел не кто иной, как всеми разыскиваемый Иван Телятевский. Мало кто теперь признал бы в этом оборванце прежнего спесивого и богатого дворянина. Но Семен встречался с ним прежде и навсегда запомнил его лицо.

– Укрой меня, – вкрадчивым голосом прошептал ему бунтовщик.

– Да как же я тебя укрою? – изумился тот. – Тебя же все ищут!

– А ты постарайся! Ведь ежели меня схватят, то я молчать не стану.

– О чем ты?

– Запамятовал? – В голосе Телятевского прорезалось ехидство. – Так тебе палачи враз напомнят, кто тогда ночью сигнал подал, что Ивашка Мекленбургский в Кукуй едет!

– Господь с тобой, – взмолился стрелец, – не знал я, что вы задумали! И никогда ни словом, ни делом, ни помыслом даже не злоумышлял про государя!

– Ишь как заговорил! То не иначе, как антихристом его звал, а теперь, значит, – государь!

– Тише ты, – принял решение Семен, – схороню я тебя до поры! А как все утихнет, то и вывезу из Москвы.

– То-то же, – отозвался незваный гость, – а теперь принеси мне хоть хлеба кусок. Какой день не евши…

– Сейчас-сейчас, – засуетился хозяин, – принесу, нечто я без понятия.

В голове стрельца молотом била мысль, что как бы он ни прятал Телятевского, его все одно сыщут, а вместе с ним непременно найдут и Семенову добычу, похоронив надежду на богатую жизнь. Это еще если на дыбу не потянут, на что, к слову говоря, надежды никакой не было.

– Только ты это… – продолжал он, лихорадочно соображая, как выкрутиться из этой истории, – поднимись наверх, там не бывает никто. А то тут заметит кто ненароком. А я тебе сейчас еды принесу.

Слова его, очевидно, показались беглому дворянину основательными, и потому он не стал перечить и встал на лестницу. Поднявшись на пару ступенек, он вдруг почуял что-то неладное и обернулся, но было поздно. Стрелец уже схватил стоявшую в углу слегу и с размаху опустил на голову Телятевского. Удар был так силен, что под бунтовщиком хрустнула лестница, и он с немалым грохотом шмякнулся на пол. Семен же продолжал остервенело лупить по бездыханному телу, пока его орудие не сломалось. Все было кончено – переломанное тело Телятевского лежало так, что не оставалось ни малейших сомнений, что он мертв. Теперь оставалось решить, что делать с трупом.

– Не буду тебя выносить, – хрипло заявил он, обращаясь к покойнику, – тут закопаю. Сроду никто не сыщет!

Забросав тело дворянина всяким хламом, он собирался уже выйти, как вдруг в голове мелькнула мысль: «А ведь сей тать не мог с пустыми руками прийти, наверняка что-то припрятал!» Быстро обшарив амбар, Семен скоро нашел искомое: небольшой куль из рогожи с тяжелым свертком внутри. Торопливо развернув его, стрелец вытащил на свет причудливо изукрашенный ларец. Затаив дыхание, он непослушными пальцами нащупал хитрый замок и случайно нажал на пружину. Неожиданно тяжелая крышка поддалась, и заглянувший внутрь Семен едва не ослеп. На дне ларца лежала богато украшенная драгоценными камнями и сканью шапка с собольей оторочкой, а верхушку ее венчал золотой крест.

Когда жена и дети, обеспокоенные долгим отсутствием хозяина, зашли в амбар, они застали престранную картину. Чернобородый Семен с восхищением в глазах рассматривал диковинный ларец, не обращая никакого внимания на вошедших. Наконец он повернулся к ним и почти с мукой в голосе выдохнул:

– Слово и дело государево!..

В отличие от Кукуя, Стрелецкая слобода пострадала куда сильнее, правда, не вся, а только та ее часть, где имели жительство начальные люди. Терем Вельяминова носил явные следы пожара, а от усадьбы Михальского и вовсе осталось одно пепелище. Дом Пушкарева тоже пострадал, хотя и меньше других. Похоже, погромщики только-только успели ворваться в лавку, прежде чем их отогнала стража.

– Господи боже!.. – глухо заговорил Никита, увидев всеобщее разорение. – Ну отчего я своих в деревню не отправил, как Корнилий?

– Не печалься раньше времени, дружище, – попытался утешить я его, – найдем мы наших девочек, всю Москву перероем, а найдем!

– Прости, государь, – повинился окольничий, – у тебя свое горе, не меньше моего, а я…

– Да погодите вы панихиду петь, – прервал нас Анисим с легкой усмешкой, – сюда гляньте.

Обернувшись на его слова, мы с Никитой едва не потеряли дар речи. Из открывшихся ворот к нам навстречу выбежали домашние Пушкарева, а с ними Алена, держащая на руках маленькую девочку в сарафане. Приглядевшись к ней, я с немалым изумлением узнал в ребенке свою дочь. Спрыгнув с коня, я на подгибающихся ногах пошел к ним, вытянув руки.

– Сестрица, живая!.. – почти простонал Вельяминов и кинулся было вперед, едва не оттолкнув меня, но вовремя остановился.

Маленькая Марта доверчиво прижималась к девушке и немного испуганно смотрела на нас, а когда я попытался ее взять, едва не заплакала.

Мы стояли, глядя друг другу в глаза и едва слышно обменивались короткими фразами. Впрочем, мы могли бы обойтись и без слов, настолько красноречивы были наши взгляды. Казалось, что жизнь вокруг нас замерла, и мы остались одни на всем белом свете. Я, Алена и доверчиво прижавшаяся к ней маленькая девочка.

– Намаялась, бедная, – извиняющимся тоном сказала девушка, – всего боится.

– Но… как?

– Судьба, как видно.

– И то верно, от нее не спрячешься.

– А зачем от нее прятаться?

– Ты ведь знаешь, женат я…

– Знаю.

– И дети у меня есть.

– И у нас будут.

– И как жить будем?

– Как Бог даст.

Немного обалдевший от увиденного Никита с немалым изумлением уставился на нас. Затем, видимо, не найдя, что сказать, прочистил горло и, обернувшись к Анисиму, почти прорычал: –Так ты знал?!

– Простите, государь, и ты, господин окольничий, – повинился тот с хитрой усмешкой, – знал! Только до поры молчать решил, уж больно у вас двоих недругов много. А так – не знает никто, и ладно.

– А у тебя их нет?

– Да я-то что – мелкая сошка. Меня бояре да князья и за человека-то не считают. Если случай будет – то пришибут, конечно, а так чтобы специально – и искать не станут.

– Ой, не надейся на бояр, любезный друг, – хмуро отозвался Вельяминов, – боюсь, я тебя раньше прибью!

– Ваня, – с серьезным видом прошептала мне подошедшая Машка, – а ты на Алене женишься?

– А куда деваться, – усмехнулся я и погладил девчонку по голове, – ты ведь мала еще, а у Глаши жених есть.

– Ну вот и славно, – обрадовалась та, – а я вам Марту помогу нянчить.

– Вот спасибо, уж и не знаю, что бы мы без тебя делали!

– А пропали бы вовсе.

В этот момент за воротами послышался стук копыт, и вскоре во двор влетел запыленный Петька Пожарский. Увидев меня, он очень обрадовался и, вихрем слетев с коня, хрипло закричал:

– Слово и дело государево!..

– Что?! – едва ли не хором отозвались мы.

– Насилу нашел… – задыхаясь от скачки, продолжал тот. – Отсюда в Кукуй, из него в кремль, оттуда сюда…

– Дело говори, – не выдержал я.

– Телятевский!

– Что, поймали?

– Нет, то есть – да, то есть совсем было поймали, но потом убили!

– Собаке собачья смерть! Однако прежде потолковать бы с ним не мешало.

– Да его не только убили, – продолжал немного отдышавшийся рында, – при нем ларец нашли, а там – венец Мономахов!

– Эва как!

– А я скакал, скакал, хотел первым успеть…

– Успел, молодец. Шапка-то где?

– Какая шапка?..

– Мономаха!

– А, в кремль повезли!

– Ну и ладно, завтра посмотрю.

– Как завтра? – удивился едва не загнавший коня Петька, но я уже не слушал его.

– Вот что, красавицы, мне тут сообщили, что послы персидские прибыли с дарами от шаха. В числе прочего там звери диковинные… я вот к чему речь веду. Хотите на слоне покататься?

Мой вопрос вызвал среди девушек неподдельный интерес, и даже не понимавшая по-русски малышка Марта оживилась и стала прислушиваться к разговору. Так, беседуя, мы двинулись к дому, а за нами потянулись и остальные.

– А как же венец царский?.. – изумленно пробормотал юный Пожарский, огорошенный таким невниманием к реликвии.

– На-ка вот, испей, добрый молодец, – прервала его размышления Машка, притащившая откуда-то ковш с водой.

– Спаси тебя Христос, – поблагодарил княжич, утолив жажду и во все глаза таращась на нее.

Вправду сказать, посмотреть было на что. Начинающая взрослеть девочка была чудо как хороша. В новом сарафане, украшенном искусной вышивкой, и изящных башмачках козловой кожи, она выглядела старше своих лет, а небесно-голубые глаза и толстая коса цвета спелой пшеницы запросто могли лишить покоя и более зрелого человека, чем юный рында. А уж свободная манера держаться и вовсе била наповал.

– Не мешай им теперь, – улыбнулась она, довольная произведенным эффектом, – занят государь.

– Это чем же? – удивился Петька, уверенный, что для государя ничего важнее короны быть не может.

– Любовь у него, – как о само собой разумеющемся пояснила Маша.

– Какая еще любовь?

– Подрастешь – поймешь, – отвечала она с лукавой усмешкой, от которой младшего Пожарского бросило в жар, и двинулась вслед за всеми остальными.

– Погоди, как зовут-то тебя? – запоздало крикнул он ей вслед.

– На что тебе? – насмешливо отозвалась она и, как бы невзначай тронув золотую сережку в ухе, забежала в дом.

– Марья ее зовут, – пояснил ему слуга, запирая ворота.

– Марья… – блаженно улыбаясь, протянул тот, – и почему я ее раньше не встречал?

– Должно, Господь тебя хранил до сего дня!