Случай в Семипалатинске Свечин Николай

Глава 5. На пороге дознания

Кажется, трюк с пароходом удался, и они обманули преследователей. Если, конечно, это были преследователи, а не случайные путники.

Так или иначе, три всадника быстро двигались по старинному тракту вдоль прежней Иртышской линии. Все селения на пути являлись бывшими форштадтами. В них были заметны остатки крепостных сооружений: рвы, валы и редуты. После станицы Осьморыжской берег резко понизился, долина реки существенно расширилась. Они проехали по краю песчаную впадину Кулундинской степи. Дорога тянулась сначала по болоту, а потом по солонцам. Тут Лыкову пришлось нелегко. Он стал сдавать от длительной тряски в седле. А еще эти проклятые солонцы! К концу лета почва на них высыхает, и соляная крошка делается толщиной с аршин. При сильном ветре в небо поднимается соляная буря. Мелкие крупицы забивают нос и рот, кожа зудит, глаза слезятся – невыносимо.

Изменилась и дорога. На тракте все чаще стали попадаться груженые караваны. Неподалеку находилось озеро Коряковское, одно из богатейших соляных озер России. В год там добывали два с половиной миллиона пудов соли. Движение становилось оживленным, чувствовалось приближение большого города. Инородцы гнали вдоль тракта свои стада, крестьяне везли обмолоченный хлеб. Попадались бычники – так здесь называли малороссов за воловьи упряжки. На дороге сделалось шумно и беспокойно, зато в такой толпе легче затеряться. Алексей Николаевич озверел: все тело чесалось, хотелось пойти в баню, отдохнуть в настоящей постели и пересесть с седла в тарантас. Староват он стал уже для многодневных скачек. Наконец впереди показались крыши Павлодара.

Этот город стал расти благодаря особенностям Иртыша. Выше по реке начинались перекаты, которые многие суда не могли проскочить. Они разгружались в устье речки Тяпки в девяти верстах от Павлодара. Затем товары или переваливали на подошедшие сверху баржи, или тащили дальше посуху. Жалкий городишко за счет таких манипуляций превратился в важный торговый центр. Затем открыли Сибирский железнодорожный путь, а вскоре – угольные копи Экибаз-Туза. И Павлодар возвысился над всеми, сделавшись вдруг ключевым складочным местом в Степи.

Лыков первым делом побежал в торговые бани и провел в них четыре часа. Сын же вымылся по-быстрому и ушел с Ботабаем. Когда питерец сидел под навесом и цедил холодное пиво, они явились.

– Ну, что дальше?

– Папа, мы наняли тебе легчанку, проедешься немного с удобствами.

– Какую еще легчанку?

– Так называют дрожки с железным кузовом.

– А у кого наняли?

– Здесь есть земская гоньба, она поручена казакам в качестве натуральной повинности. До Семипалатинска осталось триста тридцать семь верст. Сто из них махнешь в дрожках, отдохнешь и снова пересядешь в седло.

– Что, я так плохо выгляжу? После бани вроде силы вернулись…

– Нет, ты нужен мне на месте в работоспособном состоянии. Нам предстоят дела серьезные, усталый человек не справится.

Сыщик возразил:

– Это задержит нас почти на сутки, верхами передвигаться быстрее.

– Черт с ними, лишними сутками.

И Лыков согласился. Его отвели на станцию, усадили в крепкий экипаж незнакомой конструкции. Сзади поместили чемоданы с вещами и привязали буланку. Станичник из запасных сел на облучок, Николай с Ботабаем пристроились по бокам, подобно караулу. И они рванули.

В Павлодаре кипела деловая жизнь, колонна с трудом пробиралась к выезду на тракт.

– Что здесь сегодня, ярмарка, что ли? – крикнул отец сыну. – Не протолкнуться!

– Крестьяне убрали зерно, везут в Омск. Самая горячка. А еще соль, уголь, кожи… Бойкое место, прямо степной Чикаго.

Путешественники вывернули на площадь, и Алексей Николаевич присвистнул. Это оказалась не площадь, а огромное пепелище. Несколько кварталов выгорели подчистую, лишь печные трубы торчали тут и там.

– В девятьсот первом году был большой пожар, – Николай кивнул на закопченные развалины. – До сих пор отойти не могут. Полгорода тогда сгорело.

Не без труда они вырвались из Павлодара и двинулись на юго-восток. Триста с небольшим верст – на один зуб! Опять потянулись соляные озера и казачьи станицы. Из них выделялась Ямышевская, где родился знаменитый географ и путешественник Потанин. Песчаная холмистая местность без единого кустика уже порядком надоела командированному. Правда, ее стали разнообразить невысокие скалы, которые вырывались из земли, как гребни Змея Горыныча. Иногда камни слоились под воздействием ветра, и тогда они походили на стопку огромных блинов, набросанных друг на друга. Другие напоминали оплывшие свечи, третьи – юрты кочевников. Между ними слонялись бесчисленные табуны лошадей и огромные отары овец.

В Глуховской легчанку отпустили, и Лыков опять водрузился на кобылу. Он отдохнул и был готов к подвигам.

– Ну, Чунеев, показывай свои семь палат!

Сын фыркнул:

– Эка хватил.

– Не понял. Если город называется Семипалатинск, то вынь и положь.

– Никак не получится. Когда его основывали почти двести лет назад[21], палаты там еще были. Точнее, не палаты, а развалины семи больших строений из необожженного кирпича, поскольку калмыки обжигать его не умели. Сейчас и следа тех развалин не осталось. Кроме того, место для города выбрали неудачно. Не знаю, правда ли это, но говорят, что пришлось четыре раза его переносить.

– Четыре раза? Вот глупость! Ведь затраты, хлопоты.

– Трудно найти подходящий во всех отношениях базис в этих краях. Крепость постоянно затапливало в половодье, или вода подмывала берег… А потом, в сам город мы не поедем, ты зря размечтался. Как раз у Старо-Семипалатинского поселка свернем с тракта и укроемся в юртах. Надо сначала разнюхать, что творится, как там наши девять адаевцев, какие еще новости…

От Старо-Семипалатинского до областной столицы всего шестнадцать верст. Лыкову опять хотелось в баню, но увы… Не задерживаясь в поселке, всадники свернули налево и ехали еще полдня. Путь их, к удивлению питерца, сначала шел через сосновый бор. Николай пояснил, что лес охватывает город широкой полосой с северо-востока и весьма украшает местность. Пройдя его насквозь, путники снова оказались в голой степи. Наконец появились юрты летнего стойбища – много, целый аул.

– Это казахи племени аргынов рода басентийн, к которому принадлежит наш Ботабай Ганиев, – сказал подпоручик коллежскому советнику.

– Для чего мне знать его род?

– Папа, здесь это очень важно. Каждый казах помнит свою родословную до седьмого колена. Это нужно для того, чтобы избегать кровосмесительных браков. Потом, принадлежность к тому или другому роду часто определяет характер человека. Вокруг Семипалатинска лежат земли аргынов и найманов. Аргыны хитрые, хотя сами себя считают просто умными. Они предприимчивы, умеют со всеми ладить. Найманы, наоборот, простодушные, доверчивые, у них доброе сердце, но короткая память.

– Мы надолго затаимся в этом ауле?

– На день-другой. А пока ждем приглашения.

– Какого приглашения? – спросил сыщик, оглядываясь по сторонам.

– Ну как же. Приехал человек из самого Петербурга, да еще полковник. Надо встретить его как полагается. Я-то здесь частый гость, привычный, притом молодой. А тебе особый почет. Бота сейчас все организует.

Их спутник бросил поводья подбежавшему сородичу и скрылся в главной юрте. Лыков сразу понял, что она главная: находилась в центре летовки, была больше других и накрыта белыми войлоками. Остальные юрты были меньше, и войлоки у них оказались серые. В стороне сгрудились маленькие закопченные шалаши, по три штуки зараз – видимо, летние кухни.

Появление гостей вызвало переполох, но только у детей. Ребятишки сбежались и стали их рассматривать, тихонько переговариваясь. Прошли две женщины, покосились, кивнули в знак приветствия и тоже исчезли в ставке. Николай пояснил, что это замужние дамы, поскольку они были в белых, спускающихся на плечи капюшонах. Мужчины не показывались – не то были заняты работой, не то считали ниже своего достоинства пялиться на приезжих. Тот же, кто держал кобылу Ботабая, улыбался, но помалкивал. Николай заговорил с ним первый. Разговор велся вежливо, на незнакомом питерцу языке. Он спросил сына:

– Ты знаешь их язык?

– Как бы я мог служить тут, не зная его?

– Это казахский?

– Правильнее сказать, тюркский. Казахское наречие. Их три, есть еще узбекское и джагатайское, я владею всеми.

– Снесарев упомянул, что ты говоришь на пяти языках, это правда?

– Теперь уже больше. Арабский, фарси, западный диалект китайского, монгольский, уйгурский, тюркский, урду, армянский, пушту[22]. Ну, не считая французского, английского и немецкого, разумеется – эти я освоил еще в юнкерском училище.

– Молодец, не хуже самого Снесарева, – похвалил сына Алексей Николаевич.

– Если бы еще начальство ценило, – вздохнул тот. – Вон британцы: добавляют к жалованию офицера две тысячи рупий, если он в Индийской армии изучил иностранный язык. А за наш, русский, будто бы даже пять тысяч, как за особо трудный. И что у нас? Пособия покупаю за свой счет, учителям плачу из собственного кармана. Хорошо, есть лесное имение, а то не знаю, как бы я выкручивался.

Наконец Ботабай вышел и пригласил гостей к аксакалу. Из круглого отверстия в крыше юрты валил дым, вкусно пахло едой.

– Алексей Николаевич, я похлопотал за вас, – усмехнулся Ганиев. – Сегодня угоститесь кониной. Но начнут все равно с баранины.

Жилище аульного аксакала выглядело нарядно. Стены юрты снаружи были украшены лентами и узорчатыми войлоками, деревянные части выкрашены. Низ войлоков по случаю жары подняли. Но что творилось внутри, было не видно, поскольку обзор закрывали спущенные до земли плетеные циновки. Гости распахнули резные двустворчатые двери веселого желтого колера и вошли.

Юрта внутри оказалась на удивление просторной. Пол весь устлан кошмами, лишь посредине, там, где горел очаг, оставалась неприкрытая земля. На огне висели казан и большой чайник. С той стороны очага, лицом ко входу расселись пять человек: седобородый старец и четверо казахов помоложе, примерно возраста Лыкова. Старец поднялся и начал учтивым голосом произносить речь. Ботабай переводил. Аксакал благодарил Всевышнего за подарок в лице гостя из Петербурга, почтившего своим вниманием скромного кочевника… Потом он представил остальных, которые оказались его сыновьями. Лыков тоже назвался и вручил хозяину заранее приготовленный подарок: большую сахарную голову и цыбик зеленого чая высшего сорта – «лао ча» («почтенный»).

Все семеро расселись вокруг очага, Ботабай поместился чуть сбоку. Русским пододвинули низкий круглый стол, дали деревянные миски. Аксакал сам вынимал из казана куски вареной баранины и вручал остальным, начиная с гостей. Казахские бараны огромные, весом до пяти с половиной пудов. А сала в курдюке – до тридцати фунтов; не управиться и вдесятером. Есть мясо полагалось руками, а запивать его горячей сурпой из мисок. Потом женщины подали баурсак – пресное тесто, нарезанное кусочками и жаренное на бараньем сале. Сдобрили его кумысом и перешли к деликатесу – жареной конине. Лыкову вручили почки, самое лакомое кушанье, которое полагается лишь почетным гостям. Закончился обед чаем с молоком и солью. Хозяин предложил русским араку, перегнанную из кумыса, сказав, что сам хмельные напитки не пьет. Те вежливо отказались и попросили еще чая.

Поговорив на отвлеченные темы, гости удалились. Ботабай отвел их в юрту, выделенную для постоя. Она была меньше аксакальской, но уютной и на удивление чистой. Вскоре пришел Ганиев-старший, один из почтенных сыновей аксакала. Завязался более конкретный разговор. Оказалось, что Николай Лыков-Нефедьев учит всю их семью русской грамоте и счету. Казахи умеют считать только до десяти тысяч, числа больше в степи нужны редко. Но Ганиевы были богаты, скота имели много, а еще вся семья отличалась любознательностью. Глава семьи задавал тон, он учился наравне с сыновьями. Вся молодежь служила в русской военной разведке.

Аламан Ганиев ушел, а следом удалился и его сын. Он сказал, что съездит в Семипалатинск, разведает, чем там пахнет. Казах выразился весьма цивилизованно, заявив:

– Нужно обновить информацию.

Ошарашенный заморским словом Лыков прилег было на одеяло подле очага. Однако сын безжалостно поднял его:

– Папа, здесь полагается не спать, а угощаться. Не нарушай обычаев степи.

– А где полагается спать?

– Сейчас поймешь. Я прочту тебе лекцию об устройстве казахской юрты. Иначе ты можешь попасть в неловкую ситуацию.

Подпоручик принялся рассказывать и показывать, а коллежский советник с интересом слушал.

Оказалось, что юрту собирают женщины, это их обязанность. И втроем без труда делают это за час-полтора. Мужчина лишь поднимает наверх шанырак – деревянный круг, образующий крышу. Через отверстие в нем выпускают дым, в холодное время его закрывают пологом. Шанырак изготавливается из березы и является символом дома, синонимом очага; он передается по наследству от отца к сыну.

Каркас юрты состоит из кереге – раздвижных решетчатых стен, которые собирают из канат – секций в двенадцать-семнадцать палок. Кереге делают обычно из тальника, а дорогие – из той же березы. Юрта аульного аксакала называется акор-да – двенадцатиканатная, это самое большое жилище в ауле. Их гостевая собрана из шести канат и именуется ак уй. Кереге соединяются с шаныраком выгнутыми дугами – ууками; они и составляют крышу. Вот и вся конструкция. Она покрывается войлоками: дымоход, крыша и стены завешиваются каждый своим куском. Куски называются узук, тундук и туырлык. Еще по стенам размещают плетеные циновки из стеблей чия, степного камыша – и для тепла, и для красоты.

Дверь в юрте всегда находится на северо-востоке – так удобнее по господству ветров. Но, что еще важнее, эта сторона – обратная Мекке, куда кочевники молятся. Почетное место располагается напротив двери по ту сторону очага; оно называется тор. Там же сложены сундуки с вещами, свернутые постели, кошомные чемоданы. Хозяева и гости сидят на коврах или меховых подстилках.

Правая сторона юрты хозяйская и отгорожена занавеской. В ней стоит тюсек-орук, низкая кровать с подушками, и находятся мужские вещи: седло, сбруя, оружие. Женщины держат там кебеже. Кебеже – это ящик, в который сложена лучшая посуда, а также ценные продукты, в первую очередь чай и сахар. Здесь же хранятся провизия и мешок из прокопченной кожи для изготовления кумыса. Его казахи пьют с утра до вечера, кумыс заменяет им еду.

Левую сторону отдают младшим членам семьи: детям, снохам, внукам, также там могут поместить на время больного ягненка.

Возле двери находится босага, пространство для хозяйственных целей. Сама дверь обшита войлоком, а еще имеет кошомную занавеску. Стены и пол украшены текеметами, войлочными коврами. Казахи любят свое жилище и берегут его. «Клянусь священной юртой, своя юрта – храм божий!». Находящийся там гость считается под защитой хозяина, и обидеть его – значит обидеть самого хозяина. Ну и наконец, хорошую юрту можно поднять и перенести на другое место, она не развалится. Вес ее – примерно десять пудов.

Лыков выслушал содержательную лекцию, пошел направо за занавеску и улегся с чистой совестью на кровать. Точнее, на тюсек-орук. И быстро заснул, все-таки дорога его утомила.

Спал он чутко и проснулся от звука голосов. Выбрался из правой половины и обнаружил сына беседующим с каким-то мужчиной на незнакомом языке. Наружностью тот походил на Чингиз-хана, но откуда взяться монголу в таком месте? Азиат и подпоручик держали в руках странные бутылочки. Они протянули их друг другу, каждый брал что-то из предложенной посуды маленькой ложечкой и совал себе в нос. Нюхательный табак, вот что это такое, догадался питерец. А как бойко Чунеев лопочет по-азиатски!

Увидев незнакомца, азиат молча поклонился ему, быстро завершил беседу и вышел вон.

– Кто это? – спросил сыщик.

– Мой агент с китайской стороны, – пояснил разведчик.

– Какой национальности? Я решил было, что монгол.

– Монгол и есть.

– А чего это вы с ним нюхали?

– Табак, у них так принято. Я нарочно таскаю с собой посуду с этим зельем, чтобы угощать. Полезно для налаживания хороших отношений.

– И что тебе сообщил твой заграничный друг? – не утерпел Алексей Николаевич. Спрашивать об этом было неловко, но любопытство взяло верх.

– Оюулунбиельды принес донесение: из Урумчи в Чугучак тайно прибыл какой-то крупный чиновник с красным поясом. Носилки у него зеленого цвета, с желтыми ремнями. У начальника охраны на груди медальон с изображением зверей, а на шапке синий шарик.

Командированный растерялся:

– И что все это значит?

– Судя по цвету носилок, это князь, родственник императорской фамилии. Красный пояс говорит о том, что он дальний родственник, у близких он желтого цвета. На охраннике медальон со зверями, выходит, он военный. Синий шарик означает его чин – полковник. Еще агент сообщил, что с князем привезли на двух верблюдах ямбы, слитки китайского серебра. Это наверняка для оплаты услуг шпионов.

– Снесарев сказал, что китайской разведки не существует. Может быть, потом появится, а сегодня ее нет.

– Андрей Евгеньевич ошибается, – мягко возразил подпоручик. – Она уже есть, пусть и ходит пока на японских помочах. Японцы в минувшую войну многому их научили…

Лыков удивился и порадовался: его сын спорил со своим учителем, знаменитым Снесаревым, от которого был без ума. Но вслух сказал другое:

– Приехал князь, тайно. И привез кучу серебра. Только и всего?

– Ты что? Важная новость. Я должен срочно переслать ее в штаб округа. Китайцы наводнили приграничную полосу своими агентами.

– А где они их берут? Китайца сразу видно, таких шпионов к нам засылать глупо.

Николай ухмыльнулся:

– Это очень умный народ с большим будущим. В том числе и в области секретных служб. Китайцы засылают к нам таких людей, которых не отличишь в толпе. Помнишь, где я живу? В Джаркенте, приграничном городе Семиреченской области. Он особенный. Ты слышал, что мы одно время владели частью Восточного Туркестана?

– Погоди, – остановил сына отец. – Наш Туркестан я представляю, а что такое Восточный?

– Жаль, нет под рукой карты. Но попробую объяснить на пальцах. Он состоит из Джунгарии на севере со столицей в Кульдже и Кашгарии на юге со столицей в городе Кашгар. А между этими «гариями» расположились пустыня Такла-Макан и горная страна Тянь-Шань. Живут в Восточном Туркестане преимущественно мусульманские народы. Для Китая это дикая отдаленная окраина, которой трудно управлять.

– А как мы завладели китайской территорией?

– Просто взяли и ввели войска, в тысяча восемьсот семьдесят первом году. Тогда дунгане, то есть принявшие мусульманство китайцы, восстали против маньчжур. И под горячую руку разорили русскую факторию в Кульдже. Мы тут же воспользовались этим. Захватили север Джунгарии, так называемую Илийскую область, а заодно и горные перевалы Тянь-Шаня.

– Николка, а для чего мы это сделали? Нельзя было наказать бунтовщиков, не захватывая их земли?

– Нам хотелось туда зайти, вот и нашли повод. Восточный Туркестан – удобный плацдарм для наступления хоть на Китай, хоть на Индию…

– А Снесарев говорит, что Индия неуязвима с севера и востока! – перебил сына Алексей Николаевич.

– Старая песня. Еще в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году полковник Локкарт обследовал долину Читрала на памирско-индийской границе. И пришел к выводу, что крупные войсковые соединения русских не смогут пройти там даже летом. Я читал этот доклад.

– Вот видишь. А ты говоришь – плацдарм.

– Потому говорю, что не согласен с Локкартом и Снесаревым. Я сам проехал весь Тибет и знаю, что русской армии это по силам. Даже горную артиллерию можно протащить. Особенно южнее Читрала, через Гилгит.

– То-то ты там чуть без рук не остался, – пробурчал папаша.

Сын машинально подул на белые кончики пальцев и продолжил:

– Так вот. Простояла наша армия в Илийской долине двенадцать лет, до восемьдесят третьего года. А потом мы ушли обратно за старую границу. Вместе с нами, опасаясь маньчжурского возмездия, откочевали в русские пределы шестьдесят тысяч дунган, казахов и таранчей[23]. Вот для последних наше правительство и выстроило прямо в чистом поле целый город – Джаркент.

Что было дальше? Китай вернул свои прежние территории и назвал их Синьцзян, то есть Новая линия. И теперь эта девятнадцатая провинция Поднебесной – жаркое место противоборства разведок: нашей, британской, китайской, японской, турецкой, а теперь еще и германской. Я – активный участник тайной войны. Прикомандирован к Третьему Западно-Сибирскому стрелковому батальону, казармы которого в Джаркенте. Вроде бы для усиления строевого кадра, а на самом деле заведую секретным разведывательным пунктом. Который не указан ни в одном справочнике Военного министерства.

Мы начали с того, как китайская тайная служба вербует агентов для операций в России. Помнишь? Дунгане, казахи и таранчи перебежали к нам. Но так поступили не все, многие остались и являются теперь цинскими подданными. Рода и семьи разделились: половина у нас, половина у них. Они катаются друг к другу в гости, или перегоняют скот туда-обратно, или торгуют. Фронтир[24] прозрачный, надзор за ним плохой. Вот из таких ездоков и вербуют китайцы себе агентов. Верить тут можно лишь своим, русским. Все остальные под подозрением.

– Даже твои любимые казахи?

– Разумеется. Любой купец, отправляющийся на ту сторону, согласится передать письмо или рассказать о наших кордонах. За пару серебряных кругляшей.

– А контрразведка у китайцев есть?

– Куда же без нее? У меня недавно агент на той стороне погиб. Китаец, кстати.

– Своих предавал? – скривился коллежский советник.

– Нет, он боролся с захватчиками, с маньчжурами. За независимый от них Китай. Этот человек помогал мне не за деньги, а за идею, платы не брал. Одновременно он состоял членом тайного общества «Гэлаохой» – «Общества старшего брата». Весьма закрытая организация, существующая аж с семнадцатого века, когда северяне подчинили себе всех остальных.

– И твой идейный агент погиб?

Подпоручик нахмурился:

– Погиб ужасной смертью. Маньчжуры бросили его в соломорезку. Человека изрезало на куски. Вот такие там нравы.

– Голова кругом от шпионских дел, – сознался Алексей Николаевич. – Но я проделал путь не ради них, мне надо искать убийцу капитана Присыпина. Скажи, Ботабай вернулся из Семипалатинска?

– Да, это он привез монгола.

– Новости есть?

– Есть, и очень необычные. Но сначала давай поедим ухи.

– Ухи? – удивился коллежский советник. – Здесь, в солонцах?

– Я же обещал угостить тебя стерлядями в Семипалатинске, помнишь? Бота купил полдюжины корышей[25]. Сейчас Павел Балашов, мой денщик, их варит. Скоро позовет.

– А откуда взялся твой денщик?

– Павел живет тут уже вторую неделю, с тех пор как я уехал тебя встречать. Помогает казахам в работе, он любит что-нибудь мастерить. А так человек штучный. Смелый, сообразительный и ловит на лету. Не столько сапоги мне чистит, сколько помогает по службе. Ему еще год остался на действительной. Хочу, когда снимет погоны, предложить ему остаться. Сделаем из Паши джаркентского мещанина и назначим моим негласным помощником.

Скоро их и правда позвали. Позади юрты на костре кипела уха. Расторопный малый в партикулярном платье расставлял на столе деревянные миски и оловянные чарки. Русый, веснушчатый, он казался легкомысленным балагуром. Денщик притулил рядом бутылку водки и спросил у Ботабая с подначкой:

– Тебе тоже стаканчик?

Тот сердито зыркнул и ничего не ответил. Аргын был серьезен, даже взволнован. Но его начальник не подавал виду. Он наелся ухи, дал насладиться отцу, русские выпили по чарке. Ботабай похлебал без особого интереса и ждал, когда можно будет начать разговор. К удивлению Лыкова, денщик сидел с ними за одним столом, пил и ел наравне. Видимо, он действительно был для сына важным человеком, если офицер сажал нижнего чина вместе с собой.

Только когда все наелись, Лыков-Нефедьев приказал:

– Докладывай.

Ганиев сразу начал с главного:

– Вася Окаянный не убивал капитана.

– Вот как? Ну, мы и раньше это подозревали. Дело рук англичан, все ясно.

– Не так уж и ясно. Появились новые сведения. Они указывают на Жоркина.

Подпоручик чуть не выронил чарку.

– Присыпина зарезал Яшка Жоркин? С какой стати?

– Иван Лаврентьевич у него опиумный караван перехватил.

– Ну и что? Чай, не первый.

– Не первый, – согласился казах. – Но очень крупный. Жоркин много денег потерял. Вот и разозлился.

– Откуда такие сведения? – усомнился разведчик.

– Уголовники играли в пивной «Беловодье» на бильярде. Помнишь такое заведение?

– В бедняцком поселке? Присыпин говорил про него, что это притон.

– Так и есть. А мой человек подслушал. Ребята очень веселились и сказали буквально следующее: здорово Яков Севастьянович всех провел, капитана списал, а на Васю повесил. И теперь их караванам никто не помеха.

Лыков-Нефедьев задумался, потом протянул:

– М-м… Разговор в пивной… Это еще ничего не доказывает.

Сыщик энергично возразил:

– Важнейшие сведения очень часто так и приходят. Кто-то сболтнул, а освед услышал. Что тебя смущает?

– Иван Лаврентьевич сообщил мне перед смертью, что перевербовал одного из помощников Куныбая Каржибаева. И тот сообщил, что Куныбай замышляет убрать капитана. Причем так, чтобы было похоже на месть уголовников.

– И в чем противоречие? Резидент так и сделал. Нанял Жоркина, у которого были к полицмейстеру свои счеты. А «иван» воспользовался случаем и подставил Васю Окаянного, чтобы заодно избавиться от конкурента.