Охота Лем Станислав
Stanisaw Lem
POLOWANIE (collection of short stories)
© Stanislaw Lem, 1958, 1959, 1964, 1965, 1972, 2019
© Перевод. В. Борисов, 2020
© Перевод. В. Язневич, 2020
© Перевод. С. Легеза, 2020
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
Вторжение[1]
1
Перестали целоваться. Янек Хаин шел напрямик по лугу и подходил все ближе. Временами он утопал в траве до коротких кожаных штанишек, на которых были вышиты шестизарядные револьверы, по одному на кармане с каждой стороны. Тонким прутиком он аккуратно сшибал головки осота. Ждали, пока он пройдет. Он миновал их, оставляя за собой полоску светлых пушинок, которые ветерок пронес над их головами. С десяток пушинок запуталось в листве куста крыжовника, служащего им укрытием. Парень прижался щекой к обнаженному плечу девушки, чуть коснулся губами того места, где отражением снежинки виднелся след от прививки, и заглянул в ее ореховые глаза. Она легко оттолкнула его, глядя на луг. Янек остановился, потому что куст осота, который он достал самым концом ветки, лишь уклонился от удара. Ветка свистнула резче, осот фыркнул белым облачком, и Янек пошел дальше, становился все меньше, на спине у него покачивалась торчащая из мешочка бутылка из-под сливок.
Девушка опустилась на траву, прямо над ее черными волосами покачивалась крепкая кисть крыжовника с просвечивающими ягодами, покрытыми пушком. Он попытался повернуть ее на спину, нетерпеливо поцеловал загорелую шею, она прятала лицо на его груди, беззвучно смеялась, вдруг подняла голову, разгоряченная, дохнула ему прямо в губы, обняла за шею, схватила за коротко стриженные волосы. Они целовались, втиснутые в неглубокое, похожее на незаконченную могилу углубление, возможно, от старого стрелкового окопа. Прежде чем стать деревенским пастбищем, здесь располагался полигон. Лемехи плугов скрежетали иногда на втоптанных в землю позеленевших гильзах.
Мушки, такие маленькие, что видны были лишь в солнечных лучах, кружились над кустом тонким плюмажем. Казалось, единственной их целью было создать двигающееся, прозрачное изваяние в воздухе, они не издавали никакого жужжания, были такими мелкими, что не чувствовалось, когда они садились на руки. Невидимый косарь снова точил свое орудие, мерные звуки плыли неведомо откуда. Девушке не хватало воздуха, она оттолкнула его, голова ее откинулась назад, она закрыла ослепленные солнцем глаза, показала зубы, но при этом не смеялась. Он поцеловал ее в закрытые веки, чувствовал на губах дрожание ее жестких, длинных ресниц. Наверху что-то засвистело. Она оторвалась от него, ее веки задрожали, он увидел страх в расширяющихся зрачках.
– Это лишь самол… – начал он.
Свист перешел в вой. Что-то коснулось его волос. Темнота. Клен в пятнадцати шагах от их ног взлетел в воздух, крутанул курчавой кроной в облаках, расколотый ствол взорвался облаком пара, ветви падали вокруг на траву, но все это не было слышно из-за грохота, расходящегося вокруг все дальше и дальше, пока не прекратилось мерное позвякивание затачиваемой косы.
Янек Хаин, не дойдя шагов шестьсот до деревьев рядом с шоссе, обернулся вдруг побелевшим личиком, увидел облако дыма и пара, разделившееся наверху на две части. Горячий воздух с кислым, острым запахом настиг его, ударил прежде, чем он смог крикнуть и закрыть лицо ручками (в правой он по-прежнему держал ветку). Ему показалось, что у основания громоздкого комковатого облака, застывшего как на моментальном снимке, над почерневшей вдруг землей, там, где прежде была трава, вздымается что-то блестящее, словно огромный мыльный пузырь. Больше он ничего не увидел, рухнул в траву, раздвинутую перед ним громовым раскатом, твердая стена горячего воздуха была уже далеко, она дошла до шоссе, высокие тополя трещали один за другим, переламываемые посередке, как спички, устояли лишь самые дальние, там, где почти на самом горизонте блестела крытая медью башенка Дома туриста.
Косарь работал на противоположном краю пастбища, посреди длинного склона, который спускался к почти пересохшему ручью. Ему не было видно, что происходит за холмом, но он услышал протяжный свист и грохот, а затем увидел поднимающийся над холмом столб дыма. Он подумал, что упала бомба, хотел бежать к воде, укрыться там, но не успел повернуться, как пришла взрывная волна, усиленная ветром, она прошла над ним, у него замелькало в глазах, потом начали сыпаться листья и мелкие комья земли. Он бросил косу и брусок, сделал было пару шагов к поднимающемуся столбу дыма, но тут же повернулся и, втянув голову в плечи, побежал вдоль русла ручья к шоссе.
Какое-то время стояла полная тишина. Усиливающийся ветер разогнал столб дыма, его шишковидная, клубящаяся верхушка, все больше расплывающаяся при наборе высоты, присоединилась к облакам, размеренно плывущим к югу, и исчезла за горизонтом. Шел первый час, когда на шоссе появились две медленно едущие машины. Они подъехали к месту, где поваленные деревья забаррикадировали дорогу, и остановились.
Кроме пары десятков солдат и офицера, там было трое гражданских лиц. Сначала они попытались убрать с дороги упавший тополь, но офицер понял, что это займет много времени, и отозвал своих людей, а сам из первого, открытого автомобиля стал рассматривать пастбище в бинокль. Это был очень большой бинокль с сильным приближением, и офицеру пришлось опереться локтем на закрытую дверцу, чтобы не дрожала рука.
По траве под ветром пробегали волны тонких искорок. Офицер крепко прижимался к окулярам бинокля, водя им по всему холмистому пространству. Примерно в семистах метрах от автомобиля на противоположном склоне холма раньше стояла группа деревьев, остаток старого, давно вырубленного сада, окруженный карликовыми кустами одичавшего крыжовника и смородины. Сейчас это было бесформенное серое пятно, окаймленное пожухшей травой, цвет которой постепенно менялся и сливался с сочной зеленью луга.
Вереница кустов, растущих вдоль старой границы сада, обрывалась неподалеку от пятна, превращаясь в неясные, поблекшие лохмотья, дрожащие под сильными порывами ветра, а в самом центре разрушения, над которым мягко пульсировало полупрозрачное молочное облачко, словно вырывающийся пар из щелястого локомотива, выделялось что-то блестящее, ясно-голубое как небо. От этой выпуклости шли короткие, такие же блестящие ответвления, утопающие в черной как уголь земле, осевшей, воронкообразной формы, которую с одной стороны подпирали остатки вывернутого, обгоревшего пня.
Офицер думал, что увидел уже все, когда заметил бледно-серое, плоское утолщение между разлохматившимися кустами. Он покрутил окуляры бинокля, но картинка расплылась, и больше он ничего не увидел.
– Оно упало там.
– Наверное, спутник.
– Смотрите, как блестит, – он стальной…
– Нет, это не похоже на сталь.
– Вот свалился! Наверное, горячий?
– Еще бы!
– А почему он так дымится?
– Это не дым, это пар. Видимо, внутри у него вода.
Офицер слышал всю эту болтовню за спиной, но не подавал виду, что обратил на это внимание. Он спрятал бинокль в футляр и застегнул его.
– Сержант, – обратился он к старшему из солдат, который немедленно вытянулся, преданно глядя ему в глаза, – возьмите своих парней и окружите это место в радиусе – э-э-э – двести метров. Никого не пускать, гнать зевак прочь. Чтобы никто туда не проник! Вы должны занять посты, и более вас ничто не заботит. Все понятно?
– Так точно, господин капитан!
– Хорошо. А вам, господа, здесь делать нечего. Возвращайтесь в город.
Раздалось протестующее ворчание, группка гражданских собралась у второй машины вместе с водителями, но никто не решился возражать по-настоящему. Когда солдаты перешли через канаву и растянутой цепочкой направились напрямик к холмам, капитан закурил сигарету и под сломанным тополем ждал, пока оба автомобиля развернутся. За это время он успел еще что-то написать на листке из блокнота и дал это водителю.
– Зайдешь на почту и отправишь это телеграммой, сразу же. Уяснил?/p>
Гражданские медленно усаживались в машины, глядя в сторону цепочки солдат, фланги которой уже скрылись в первой ямке травянистого простора, а центр медленно приближался полукругом к полосе бледной зелени.
Двигатели заворчали, и автомобили, сначала один, затем другой, направились в сторону городка.
Офицер некоторое время стоял под деревом, потом зашел в неглубокую канаву, сел на ее краю и снова начал разглядывать в бинокль пятно на склоне холма, подпирая локоть кулаком другой руки.
В третьем часу, когда на дне канавы перед капитаном уже собралось множество окурков, а мелкие фигурки солдат, стоявших по колено в траве, все чаще переступали с места на место, как будто уставшие люди с трудом сдерживали желание присесть, с запада раздалось интенсивное урчание.
Офицер немедленно встал. С минуту он напряженно наблюдал за тем, что творится в небе, чтобы высмотреть пузатого комара, а за ним второго и третьего. Они росли не слишком быстро, но уже через минуту треугольник вертолетов проплыл, треща, над шоссе и начал описывать над полянами неправильные круги.
Интервал между машинами в воздухе нарушился – одна зависла над черным пятном, две оставшиеся держались в стороне, почти неподвижно, только ветер незначительно подталкивал их в бок. Офицер выбежал из-за деревьев на луг, большими шагами преодолевая сопротивление травы, затем остановился и начал размахивать руками, словно желая склонить вертолеты к приземлению. Казалось, они не обращают на это внимания, даже когда в его руке затрепетал белый платок. Офицер еще помахал им с минуту, потом опустил руки и стоял неподвижно, после чего медленно двинулся по направлению к пятну, над которым – в каких-то ста метрах над землей, – тяжело перемалывая воздух, все еще висел вертолет с толстым брюхом и длинным трубчатым хвостом, а на нем блестел диск второго винта. Стекловидная точка в центре пятна по-прежнему выделяла мелкие облачка пара, развеивающиеся под вертолетом, который чрезвычайно медленно снижался, словно его опускали на невидимом тросе. Вдруг двигатели всех трех машин затрещали громче, сформировался треугольник, офицер, удивленный, остановился, широко расставив ноги и задрав голову, думая, что они улетают, но в ту же минуту винты прекратили свою работу, машины спланировали и одна за другой приземлились на вершине ближайшего холма.
Офицер развернулся и направился к ним, но ему нужно было пройти около пятисот шагов, и в это же время из двух машин люди в серо-голубых комбинезонах уже выгружали целую груду продолговатых предметов, укрытых брезентом, жестяные канистры, несколько высоких, узких ящиков, обернутых парашютным шелком, тесно увязанные в пачки штативы, треножники, большие кожаные футляры, все это происходило под наблюдением трех мужчин, высадившихся из последнего вертолета. Около этой машины стояло и еще два человека, один в плаще, другой в летном комбинезоне, распахнутом до пояса так, что был виден белый укороченный мех подшивки. Оба разговаривали с сержантом, успевшим добежать к месту посадки раньше офицера.
Капитан шел к ним медленно, поскольку склон, который ему предстояло преодолеть, отличался достаточной крутизной. Он был зол, что сержант самовольно покинул пост, но внешне оставался спокоен. Пилот посмотрел в его сторону и сказал:
– Это вы капитан Тоффе? Это было ваше сообщение?
– Сержант, скажите парням, чтобы пропустили – э-э – экспедицию, – сказал капитан, словно не услышав того, что говорил пилот. Тот повернулся к нему спиной и под задранным кверху фюзеляжем вертолета разговаривал со вторым пилотом, который пил кофе из термоса. Через мгновение к ним присоединился и третий пилот.
– Вы будете ждать тут? – рискнул спросить капитан, с некоторой задержкой подходя к пилотам, которые вдруг громко рассмеялись над тем, что сказал самый низкий из них, толстяк в распахнутом комбинезоне, подбитом искусственным мехом. Никто ему не ответил, но в эту минуту мужчина в плаще, весьма пожилой, опирающийся на тонкую трость с серебряным набалдашником – капитан никогда не видел подобной вещицы, – сказал:
– Вы можете сказать, что здесь произошло? Я профессор Виннель.
Капитан повернулся к нему и начал с воодушевлением, не забывая вдаваться в детали, рассказывать, как в полдень в городке услышали грохот, похожий на гром, хотя небо было безоблачным, как на горизонте появилось облако дыма, как в полицию прибежал запыхавшийся косарь, но участок был закрыт, потому что все полицейские уехали в Дертекс, где состоялось торжественное открытие мемориальной доски, установленной на месте взрыва бомбы, убившей во время войны трех добровольцев из охраны побережья, как он сам, капитан Тоффе, немедленно организовал и принял руководство походом к месту происшествия, как на выходе из городка встретили прихрамывающего и плачущего Янека, сына Хаинов…
– Вы подходили близко к этому месту? – Профессор показал тростью на склон противоположного холма, над которым беззвучно поднимались освещенные солнцем ярко-белые облачка.
– Нет. Я приказал расставить посты и отправил телеграмму…
– Весьма благоразумно. Благодарю вас. Маурелл! – повысил он голос, обращаясь к одному из людей, помогающих выгружать вещи из вертолета. – Что там?
Он уже не смотрел на капитана. Тоффе обернулся и взглянул туда, где суетились пилоты – они что-то делали с горизонтальным винтом последнего вертолета. Он посмотрел на группу людей, занимающихся выгрузкой. Там все изменилось. На штативах темнели аппараты: один с длинными трубами, похожий на огромный бинокль, в другом он опознал теодолит; были там и другие приспособления; два человека усердно утаптывали траву и вбивали в землю колья треногих штативов, один, стоя на коленях, копался в разложенных и раскрытых аппаратах, соединенных проброшенными в траве кабелями, его товарищи поспешно работали над сборкой чего-то вроде примитивного крана.
– Солдат говорил о спутнике, господин профессор. Разумеется, это чушь. Теперь, даже когда черепица падает с крыши, все разглагольствуют о спутниках.
– Активность? – спросил Виннель. Не глядя на Маурелла, который скручивал пальцами концы проводов, он колдовал над своей тростью. Профессор открутил набалдашник, оттуда выскочил как бы маленький, немедленно открывшийся зонтик, но это было сложенное нейлоновое сиденье, на которое он и присел, расставив ноги, и стал смотреть в большой бинокль.
– Нет, ничего, – ответил Маурелл, выплевывая кусочек отгрызенной изоляции.
– Следы?
– Нет, все в норме. Холостая пульсация, пару недель тому здесь мог выпасть дождь с остаточным содержанием стронция, после того последнего взрыва, но уже все смыто – счетчик почти не реагирует.
– А эти облачка? – вопросил профессор, цедя слова, как человек, говорящий при отвлеченном внимании. Трость, на которую он опирался все сильнее, постепенно уходила в землю. Он резко отодвинул лицо от окуляров.
– Там какие-то тела, – сказал он тоном ниже.
– Да, я видел.
– Профессор, это не может быть какой-нибудь хондрит? – спросил третий мужчина. Он подошел к ним, держа в руках металлический цилиндр, от которого уходил кабель в кожаную сумку, висевшую у него на плечах.
– Вы никогда хондрита не видели, – резко ответил Виннель. – Это вообще не метеор.
– Ну так что, идем? – спросил Маурелл. С минуту все стояли в нерешительности. Виннель сложил свою трость и начал медленно спускаться по склону, внимательно смотря, куда ставит ноги. Вчетвером с профессором они перешли мелкую ложбину, миновали двух постовых – солдаты неподвижно глазели на них – и вступили на сыпкую, выгоревшую, неприятно рассыпающуюся под ногами траву.
Капитан минутку постоял, затем вдруг двинулся вслед за ними.
Маурелл первым вошел в просвет между обожженными кустами, наклонился, что-то поднял с земли, посмотрел перед собой и медленно двинулся в направлении темного утолщения, туда, где обуглившийся столбик пня склонялся в его сторону. Остальные подходили к нему, останавливались, у них медленно опускались руки, они темной группкой застыли напротив воронки.
Из воронки – чуть ниже того места, где они стояли, – выдавался грушевидный объект высотой в два человеческих роста с идеально гладкой, словно отполированной поверхностью, сверху, куда не доставал взгляд, из него вырывались маленькие незаметные облачка, точнее, очень узкие колечки светлого пара, которые тут же утрачивали свою форму и расплывались, а на их месте появлялись новые, и все это происходило совершенно беззвучно.
Но никто из стоящих не смотрел вверх.
Стекловидная груша, суживающаяся и легонько клонящаяся набок, была прозрачной. Так казалось в первую минуту. Часть света, отраженная чрезвычайно гладкой поверхностью, собиралась в зеркальный образ неба, облаков и группки людей, маленьких, уменьшенных до размеров пальца. Но часть солнечного блеска, греющего им плечи и шеи, проникала вглубь, и там было видно как бы утопленную в стекле, все более мутневшем и к середине становящемся молочным, местами отсвечивающем темным перламутром, продолговатую фигуру величиной с человека. С одной стороны она заканчивалась двумя вытянутыми склеенными шарами, а с другой была расщеплена дважды – там были как бы четыре ноги, две подлиннее и две покороче, – и все это упиралось в нечто вроде живой изгороди, также утопленной в стекло, – виден был лишь ее фрагмент, с обоих концов развеивающийся в замутнениях и лишь посередине отчетливый, словно высеченный из белого коралла. Чем дольше стоящие смотрели в глубь груши, размеренно выделяющей клочки пара, тем отчетливее, казалось, в ее внутренности молочная группа форм отделялась от окружающей ее прозрачной массы, а жидкая мгла, окутывающая контуры, прилегала к ним все плотнее, хотя происходило это слишком медленно, так что никто не мог заметить ни одного отдельного движения. Они смотрели долго, так долго, что до них стали доноситься приглушенные расстоянием крики людей, которые остались на противоположном склоне, у вертолетов, но и тогда никто даже не пошевельнулся, потому что формирование того, что находилось в груше, продолжалось, и каждому казалось, что через минуту-другую он увидит все происходящее в мельчайших подробностях.
Маурелл первым освободился от наваждения. Вскрикнув, он закрыл глаза рукой и так простоял минуту.
– Там кто-то есть, – услышал он за спиной.
– Подождите, – сказал профессор.
– Что все это значит? – спросил капитан, который пришел последним, но остановился ближе всех, на самом земляном валу, окружающем прозрачное создание. И прежде чем кто-либо смог его остановить, он сделал три шага вниз по внутреннему склону воронки. Импульсивно вытянув руку, он коснулся хрустально блестящей поверхности.
И тут же упал на нее лицом, вполовину согнутый, как кукла, сполз по овальной поверхности, ударился головой о холмик выброшенной земли и замер так, вклинившись телом между основанием груши и большой стекловидной ветвью, выходившей из нее и упиравшейся в грунт.
Все вскрикнули. Маурелл схватил за плечо и удержал товарища, который хотел спрыгнуть к капитану. Они попятились, соприкасаясь плечами. Остановились.
– Нельзя это так оставить! – крикнул третий мужчина, бледнея. Он вытащил из сумки кабель, бросил его на землю, стал делать петлю.
– Что ты делаешь?! – крикнул Маурелл. – Гетсер, стой!
– Пусти меня!
– Не ходи туда!
Гетсер перескочил через вал, окружающий воронку, остановился в трех шагах от груши и бросил кабель вверх, к неподвижному ботинку капитана. Когда он потянул кабель, петля соскользнула и вернулась пустой. Он бросил ее второй раз, прицеливаясь тщательнее. Петля крутнулась, ударилась о зеркальную поверхность и упала. Все замерли, но ничего не произошло. Гетсер сделал еще один шаг и, уже смелее, старательно бросил петлю. Кабель, коротко хлестнув, обвился вокруг ботинка. Гетсер начал тянуть, ему помогали еще двое. Тело капитана дрогнуло, перекатилось через овальный стекловидный верх «корневища» под грушей и поползло по склону. На самом валу его подняли и дальше вытащили на руках. Повернули лицом кверху. Оно было бледное, покрытое крупными, как роса, каплями пота. Лоб и щеки в крови.
– Он жив! – триумфально воскликнул Маурелл.
Он и другой мужчина присели на колени и быстро-быстро, так, что пуговицы летели из-под пальцев, расстегнули мундир. Они начали поднимать и опускать руки безжизненно лежащего капитана, размеренно сжимая ими его грудь. Капитан вдруг начал дышать. Он судорожно хватал воздух и хрипел при выдохе. Опустили его руки, руки мягко упали на траву. Тогда увидели, что правая ладонь, которой он коснулся шара, скрючилась и почернела, как если бы побывала в огне. Лежащий издал стон, его тело судорожно дернулось. Ему забинтовали лоб, разбитый при падении, перевязали руки и позвали двух солдат, которые как раз спускались по склону. Когда солдаты унесли так и не пришедшего в сознание капитана, Маурелл взглянул на грушу и вскрикнул.
Все разом повернулись к ней.
На высоте человеческого роста, там, где капитан коснулся гладкой поверхности, в некотором углублении под нею белел расплывшийся, но медленно становящийся все более отчетливым растопыренный отпечаток, словно бы ладони с пятью легко расставленными пальцами, утопленными в стекле.
Маурелл шагнул к груше.
С того момента, когда он увидел ее впервые, прошло несколько минут. За это время внутреннее изображение сделалось более отчетливым. Две фигуры, без сомнения человеческие, как две молочно-белые скульптуры, покоились в глубине, облитые слоями все более темнеющей глазури: мужчина, обнимающий за талию лежащую рядом с ним женщину, – а их прижатые друг к другу шарообразные головы сливались с тонким кружевом вырастающей за ними изгороди, изваянной со значительно большей тонкостью, – так, Маурелл отчетливо разглядел какую-то маленькую, идеально круглую ягоду, которая свисала над головой женщины с ветки изгороди.
Однако невозможно было различить ни черт лица, ни рисунка рук, ни вида одежды, хотя и было видно, что они не нагие, но поверхности их тел окутывала обманчивая муть, когда же Маурелл присмотрелся к ним внимательнее, старательно разглядывая все что мог, не упуская ни единой детали, то заметил даже места, в которых непонятный скульптор будто ошибся, так, что – хотя пропорции членов, формы торсов и голов, застывших в неподвижном объятии, были выполнены безукоризненно, почти как натурально человеческие, – там и тут виделись неожиданные искажения: из щуплой, округлой пятки девушки вырастал молочный нарост, как бы являющий собой продолжение ее тела, подобные полипообразные выпуклости он заметил и на голом предплечье, обнимающем шею мужчины, а обращенные друг к другу лица обоих словно окутывал какой-то неплотно прилегающий, с пальчатыми вздутиями покров из того же молочно-белого вещества, которое блестело неподвижно в стекловидном ядре груши.
Он стоял так, когда до него долетел вскрик Гетсера. Он обернулся, еще храня в глазах непонятный образ, и увидел своих товарищей, склонившихся у корней истлевшего скелета куста над двумя фигурами, обнявшимися почти так же, как те, которые он видел минуту назад.
Ноги подкашивались, он едва их переставлял. Безвольно опустился на корточки рядом с профессором.
Парень и девушка, покрытые тонким слоем обломков дерева, земли, сожженных листьев, покоились в небольшом углублении. Оба были удивительно маленькими, как будто усохшими, сжавшимися от жара, его сгоревшая рубашка и ее юбка шелушились от малейших порывов ветра, и пепел этот еще сохранял, даже поднимаясь в воздух, форму ткани, ее изгибы. Он закрыл глаза, попытался подняться, отойти в сторону, так как чувствовал, что его сейчас вырвет. Он споткнулся, едва не упал, кто-то крепко, жестко поддержал его за плечо, он не видел, кто именно.
Словно бы из далекого далека донесся до него голос Виннеля:
– Спокойно, спокойно…
2
В сумерках по дороге приехал танк. Было уже почти темно, но длинное горизонтальное дуло и скошенный силуэт башни четко выделялись на фоне горящего заката. Во мраке светились сигнальные огни. Танк затормозил, с хрустом и треском проехал по стволам, загораживающим дорогу. Какая-то ветка, застрявшая в гусенице, ударила человека, который выбежал из канавы, размахивая фонарем. Он, ругнувшись, остановился. Танк медленно повернулся, словно слепой, идущий с большой осторожностью, длинное дуло чуть задрожало, когда он перебрался через канаву и наконец задрал вверх тупой лоб, въезжая на луг.
В свете слабых фар видны были лишь высокая трава и невыразительные тени людей, расступающихся в стороны. Наполовину высунувшийся из башенки офицер что-то сказал, склонившись внутрь, и танк остановился, лишь двигатель продолжал работать, сонно тарахтя на холостых оборотах.
– Как там? – спросил офицер человека в темноте. Тот осветил фонариком, неизвестно зачем, шершавый бок танка и, похлопывая по нему ладонью, сказал:
– Все еще сидят, но мне кажется, что ничего у них не получается. Надеюсь, ты с ней справишься.
– С кем? – спросил офицер, сдвигая шлем на затылок, так как он мешал слышать.
– С этим проклятым елочным шаром! Ты что, не знаешь, зачем сюда приехал?
– А ты не знаешь, с кем говоришь?! – не повышая голоса, бросил офицер, рассмотрев в слабом отсвете фар нашивки обычного рядового.
Фонарь внезапно погас, и солдат исчез, слышно было лишь шум травы, по которой он убежал. Офицер усмехнулся уголком рта и поискал ориентиры на поле.
На вершинах окружающих холмов горели прожекторы, их лучи концентрически сходились, разжигая яркие серебристо-голубые отблески, которые, как через призму, слепили глаза. Офицер зажмурился и с минуту не видел ничего. Кто-то подошел к танку с другой стороны.
– Справишься, сынок?
– Что? Это вы, господин майор?
– Да. Ты прибыл через Дертекс?
– Так точно, господин майор.
Офицер высунулся из башенки. Он видел только черный контур головы говорящего.
– Не знаешь, что случилось с тем капитаном?
– С тем, которого тряхнуло?
– Да. Он жив?
– Вроде бы жив. Точно не знаю – торопился. А что здесь происходит? Я даже не знаю толком, какое у меня задание. Получил приказ в пятом часу – меня вытащили прямо из дому. Я как раз собирался уезжать…
– Спустись ко мне, сынок.
Командир танка легко перескочил с башенки на лобовую броню и ловко спустился вниз. Почувствовал, как ботинки ступили на скользкую, хрустящую и мокрую траву. Майор угостил его сигаретой, сунув открытую пачку в ладонь. Закурили. Огоньки сигарет подрагивали в темноте.
– Наши умники сидят там с трех часов. Первая партия прибыла на вертолетах, в пятом часу нагрянули эксперты из академии, самые сливки, вон там у крайнего прожектора стоит штук тридцать вертолетов, даже транспортеры по воздуху перебросили, так им не терпелось. «Операция Стеклянная гора» – смекаешь?
– А что, собственно, это за шар?
– Не слушал радио?
– Нет. Слышал лишь то, что люди болтают, всякую чушь: что тарелка приземлилась, марсиане, какие-то похитители детей, едят их живьем, – черт знает что!
– Ну-ну, – сказал майор, и его лицо проявилось в свете сигареты, широкое, с металлическим отблеском, будто покрытое ртутью. – Я был там, знаешь?
– Там? – спросил командир танка, глядя на далекий холм, окруженный полукольцом прожекторов.
– Там. Это действительно упало с неба. Неизвестно что. Выглядит как стеклянное, но касаться его нельзя. Тот капитан – как там его – коснулся.
– И что с ним случилось?
– Точно неизвестно. Врачи так и не пришли к единому мнению. А как собрались вместе, то согласовали, конечно, – надо же указать что-то в отчетах. Сотрясение, ожог, шок.
– Электричество?
– Говорю тебе, сынок, что неизвестно. Сидят там, балаболят, слышишь, как полевые генераторы для них работают?
– И что?
– И ничего. Шар – не шар, тверже камня, да что там – алмаза, уж по-разному к нему приступали – ни сдвинуть, ни поцарапать, а в середине – парень и девушка.
– Что вы говорите! Это правда? Как это? И живы?
– Где там – такие, ну, отливки, вроде гипсовых, как мумии. Ты видел когда-нибудь мумию?
– Только по телевизору.
– Вот, это выглядит похоже. В середине, в этом шаре, оба белые, как кость. Но это не тела – не люди…
– Как это не люди? Господин майор, по правде говоря, я ничего не понимаю.
– Сынок, сынок, а ты думаешь, кто-то понимает? Блеснуло, громыхнуло, в самый полдень что-то упало, сделало воронку, как от двухтонной бомбы, из середины вылез стеклянный пузырь, большой, что твой кузов. В паре шагов от того места, где упал, парень лежал с девушкой – ну, лето, амуры. Уложило обоих на месте.
– Что?
– Умники не знают что. Одни говорят: взрывная волна. Другие: от жары. Тут должно было быть чертовски жарко, как эта штука упала. Ну, как снаряд. Опалило их, скрутило, наверняка не успели даже испугаться…
– Но вы говорили, что они в этом… в этом шаре?
– Не они. Их подобия. Как бы отливки. Впрочем, не совсем точные. Я смотрел на них с разных сторон. Есть там и частичка куста, под которым лежали…
– Где?
– В этом шаре.
– Господин майор, так что все это значит?
Майор затянулся в последний раз и отбросил окурок, который прочертил геометрически правильную розовую параболу и погас.
– Неизвестно. Успокойся, сынок, не только ты или я ничего не знаем. Профессора, ученые, президент – все в таких же сомнениях, как и мы. Фотографировали, измеряли, искали, самолеты ежеминутно что-то сбрасывали – целая лаборатория спустилась на парашютах! Репортеров, важных персон, всяких прощелыг – толпы. Видел посты?
– Да. Действительно проверяют, штук десять миновал только на этом шоссе.
– И все равно, кого тут только не было, хоть отбавляй, хлопот не оберешься – в пятом часу телевидение на собственных машинах прилетело, еле их выставили. Не разрешили приземляться, так они с воздуха стрекотали и передавали, как могли.
– И я, в самом деле, должен в это стрелять?
– По правде говоря, еще неизвестно. Ученые – ну, знаешь же! Трясутся над этой штукой. Был скандал! К счастью, не ученые у нас правят. Дали им еще четыре часа. Они почти прошли. А требовали четыре недели!
– А этот… этот шар что-нибудь делает?
– А что он может делать? Ничего не делает. До вечера немного дымил, но теперь перестал. Похоже, он стал холодным, но прикасаться к нему по-прежнему нельзя – привезли тут разных животных, даже обезьян, и проводили эксперименты. Которое коснется, сразу шлеп, и все кончено.
– Господин поручик! Сообщение! – раздался голос сверху.
Командир танка подскочил к башне, из которой высунулся к нему танкист в шлеме. Звезды спокойно мерцали у него над головой.
Поручик при свете фонаря с трудом читал каракули на листке, вырванном из блокнота.
– Господин майор – уже! – с волнением сказал он.
– Что, едешь колоть?
– Так точно.
Танкист взобрался наверх. Через минуту двигатель затарахтел громче, танк крутнулся на месте и двинулся в направлении холма. Майор заложил большие пальцы за ремень и смотрел ему вслед. Вдали, в области осветленного пространства, что-то происходило. Тени задвигались быстрее, чем раньше, слышался тонкий, писклявый шум, вверх возносились какие-то дымы, сверкали фонари, а в центре этого муравейника сияла, словно собирающая блеск линза, капля голубоватого света. Треск танкового двигателя удалялся, один раз слегка усилился, когда темное пятно, которому предшествовала двойная полоса света, взбиралось на склон. Большие рефлекторы на вершинах холмов задрожали и медленно, миллиметр за миллиметром, начали разъезжаться, их лучи поочередно уходили с бледнеющей груши, наконец, остались лишь два прожектора, которые с двух противоположных сторон скрещивали на ней свои полосы света. Майор машинально начал считать. Темнота вокруг него была полна человеческих голосов, слышался гул малых вездеходов, едущих к шоссе, люди с большими фонарями шли, раздвигая траву, капли росы стекали по стеклам отражателей, где-то далеко кто-то кричал что-то неразборчивое, этот крик мерно, неутомимо повторялся, генераторы за холмом с мелодичным урчанием работали на высоких оборотах, и вдруг все эти отзвуки прервал сдавленный, глухой грохот.
Майор напряг взор, но ничего не увидел. Грохот повторялся теперь ритмично, каждые несколько секунд – между одним и другим он досчитал до десяти. Но напрасно пытался он увидеть вспышку выстрела. «Наверное, стоит за хребтом», – подумал он. Вдруг услышал мерный скрежет железа. В последнюю минуту он отскочил с дороги тягача, который волок высокую, неуклюжую, облепленную людьми махину, колышущуюся на фоне звезд. Когда она проезжала мимо него, в лицо ему ударил отблеск далеких огней, отраженный от стекла двухметрового выключенного зенитного прожектора. Невидимый танк по-прежнему стрелял. Поскрипывание за плечами майора стихло, теперь он слышал мерный, приглушенный топот многочисленных ног. Рядом мимо продвигался длинный, прерывавшийся то тут, то там поток людей, снова и снова поднимались и опускались фонарики с забрызганными стеклами, вдруг с конца колонны в его сторону поплыла волна неясных голосов, она подходила все ближе, что-то передавалось из уст в уста, водители вездеходов, опережающих людскую вереницу, перекрикивались, волна звуков обтекла его, была уже далеко, у шоссе, а он по-прежнему ничего не знал.
– Что?! Что?! – крикнул он.
– Не берет! Не берет снаряд! – ответило сразу несколько голосов из темноты, как бы разочарованных или печальных. И уже за ним зазвучали вопросы и повторялся теперь ясный, понятный ответ:
– Не берет, не берет…
Его ослепила фара, огненное око, раздвигающее стебли травы, кто-то позвал:
– Вы сядете, господин майор?!
Водя рукой по крылу, он нашел устланное войлоком железное сиденье и взобрался на него, свесив ноги вбок, как и другие. Небольшой вездеход покатился, пружиня на надутых шинах. Когда он выезжал через канаву на шоссе, сидящие сзади заскользили по сиденью, передние хватали их за пояса, за воротники, раздался смех. Мотор стонал, машина с трудом вылезла на шоссе. И тогда, впервые в этот вечер, его поразила красота пейзажа, раскинувшегося перед ним: аж до звезд небосклона распростертое пространство, все сверкающее, кишащее движущимися точками света, наверху раздавался, словно что-то ворчливо повторяющий, упрямый, размеренный шум самолета, а в глубине, далеко, в перекрестье двух прожекторов, чистым блеском горела груша – как капля хрусталя – и постоянно повторялся низкий, равнодушный грохот танкового орудия.
На обочинах шоссе среди сброшенных в канавы тополей стояли регулировщики и сигнализировали зелеными лампами, где можно проехать, а местами прямо на торчащих, еще не убранных стволах висели красные фонарики. Поток автомобилей, грузовиков, амфибий медленно тянулся, время от времени останавливаясь.
– Что там! Что там! Трогай! – кричали сзади. Никто не отвечал, впереди блестели фонари, машины двигались, ехали дальше. Миновали утопленный левыми колесами в канаве легковой автомобиль, из которого высовывались детские головы, мужчина за рулем кричал что-то руководителю дорожного патруля, который усталым голосом повторял: «Проезда нет, проезда нет».
Сразу за поворотом снова образовался затор.
– Что это? Отступаем? – спросил кто-то молодым, высоким голосом.
– В отпуск едем! – раздался крик с высокого грузовика перед амфибией, кто-то принялся петь, кто-то резко крикнул, пение прервалось, какой-то солдат протиснулся через деревянную решетку над бортом грузовика и сказал вниз:
– Эвакуация местности, драпай, пока цел.
– Почему? Почему? – допытывался молодой голос.
– Потому что будет бомбардировка, ясно?!!
Неожиданно колонна увеличила скорость, проехала мимо стоящих в темноте мотоциклистов в белых наплечниках и таких же белых шарообразных шлемах и попала под ослепляющую реку света. Луч медленно, подобно прожектору маяка, вращался по самому краю шоссе и между деревьев. Раздались гневные крики ослепленных людей, водители нажали на гудки, а прожектор поднял свою серо-серебряную колонну, коснулся одинокого облака и снова проехал по шоссе, вылущивая из темноты блестящие зеленым крыши машин, кузова, заполненные человеческими головами, вдруг остановился – майор в течение нескольких секунд видел еле ползущий рядом открытый легковой автомобиль. Высокий мужчина держал между коленями трость с серебряным набалдашником и повторял ломающимся голосом: «Это безумие, безумие, они решили его бомбить, если мы это допустим…»
Он говорил сам с собой, этот черно-белый, среброволосый человек в кошмарном свете, сидящие рядом с ним люди помоложе молчали, один держал на коленях большой, обернутый плащом сверток, все без исключения были в черных очках, – в блеске прожектора, неподвижные, похожие на бледных слепцов, – но тут сноп света дрогнул и поехал дальше, а машину рядом с вездеходом объяла темнота. Прожектор погас, наступил такой черный мрак, что фары автомобилей казались утопленными в глубокой воде, майор закрыл лицо руками и сидел так, безучастно подскакивая при толчках.
Вдруг он поднял голову.
Танк перестал стрелять – или же расстояние до него было слишком большое. Он увидел первые, слабо блестевшие фонари городка, они ехали по улицам, полным людей, которые стояли на тротуарах, в широко открытых окнах светлых комнат было слышно радио. Колонна заворачивала, обгоняемая мчащимися сломя голову белоплечими мотоциклистами, а где-то далеко кричали детские голоса: «Экстренный выпуск! Второй шар упал в Баварии!! Экстренный выпуск!!»
Высоко наверху раздался шум самолета.
3
Маурелл ввалился в комнату в мокрой от росы одежде, на коленях остались следы глины и пепла, вытирая ноги в прихожей, очищал каблуки от прилипших стеблей травы. Фокстерьер сначала затанцевал вокруг него, радостно забарабанил твердым обрубком хвоста по открытой дверце шкафа, но вдруг насторожился, припал к его ногам и стал порывисто втягивать воздух, и когда он так принюхивался, шерсть у него на загривке щетинилась. Жена как раз подошла к двери, когда Маурелл открыл ее. Она застыла в неподвижности.
– Дорогая, я должен сейчас уехать, – сказал он. – С профессором. Они… они хотят бомбить этот шар на рассвете, представляешь? Я должен ехать с профессором, у него не очень хорошо с сердцем.
– Упал второй, – сказала она, не сводя с него глаз. – Ежи, что это? Что это все значит?
– Не знаю. И никто не знает. Что-то из межпланетного пространства, со звезд. Непонятное! Ты видела?
– Да, по телевизору.
– Значит, представляешь, как оно выглядит.
– Это было – их изваяние, за минуту до того, как они погибли, да? В последнюю минуту?
– Да. Похоже на то.
– Что вы собираетесь делать?
– Прежде всего не допустить сумасшедших действий этих… этих… – Он вновь не нашел подходящего слова. – Сначала делать, потом думать – знаешь, каков их девиз. Утром планируют бомбить. Профессор говорил мне, что кто-то из департамента вспоминал об атомной бомбе, если обычными бомбами ничего не добьются.
– Но почему они так спешат, так хотят это затоптать, уничтожить? Может, послушай, может, под этим шаром что-то… есть?
– Что? – Он поднял голову. – Как ты сказала? Под шаром? А, ты думаешь, наверное, какой-нибудь снаряд, ракета? Нет, ничего такого. Мы делали зондирование. Шар, впрочем, это не шар, просто все так говорят, углубляется метра на три, не больше. Материал везде точно такой же – как бы стекло, но тверже алмаза. Наверху зияло отверстие, но через четыре часа затянулось. До того из него выходил пар – мы взяли пробы. То, что находится в земле, в этой воронке, имеет такие цилиндрические отростки в шесть сторон…
– Корни? – подсказала она.
– Ну, скажем… Дорогая, мне нужно собираться. Я… точно не знаю, когда вернусь. Надеюсь, что завтра вечером. Что? – замолчал он под ее взглядом.
– Этот второй шар, Ежи…
– Что?! – Он подошел к ней, взял ее за плечи. – Ты что-то слышала? Было по радио? Я знаю только, что он упал где-то около Обераммергау, в газете об этом три строчки, – что ты молчишь?
– Нет, нет, – сказала она, – я ничего нового не знаю, но, возможно, за ними последуют и другие?
Он отпустил ее, начал ходить по комнате, достал из шкафа маленький чемоданчик, открыл, бросил в него рубашку, потом замер на месте с полотенцем в руке.
– Это возможно, – сказал он. – Возможно.
– Но что это? Что ты думаешь? Что говорит профессор?
Зазвонил телефон. Она подняла трубку и молча подала ему.
– Алло? Это вы, господин профессор? Да, сейчас, уже выезжаю. Что? Что, не нужно? Где? У вас? В институте? Сейчас? Хорошо. Буду через четверть часа.
Он бросил трубку.
– Заседание в институте. Прямо сейчас! Сколько времени? Только двенадцать? Я думал, уже больше… впрочем, все равно. За чемоданом зайду позже. Может, он и не понадобится, не знаю. Ах, ничего не знаю!
Он поцеловал ее в лоб и стремительно выбежал, пес в коридоре даже присел на задние лапы и рыкнул на него.
Расположенный на взгорье у реки, у подножия старой крепости, институт был виден издалека, особенно теперь, когда Маурелл ехал по аллее, стоя на ступеньке почти пустого ночного автобуса. Все окна старого особняка, в котором размещался институт, были темны, но ассистент знал, что со стороны фасада находятся только библиотечные залы и почти никогда не используемая аудитория для официальных торжеств. Кованая железная калитка была распахнута, во дворе стоял длинный ряд автомобилей. Он обошел здание, за ним располагался большой сад. Нереида, из ладоней которой бил фонтан, лежала на своем камне посреди маленького, усеянного широкими листьями озерка, нагая и темная. Он вошел по лестнице черного хода на этаж. До него доносились чье-то покашливание и гомон множества голосов. В коридоре кто-то стоял в телефонной нише, спиной к нему, и упрямо повторял в трубку:
– Нет, не могу. Не вернусь. Сейчас нет. Не могу сказать ничего конкретного.