Лекарь. Ученик Авиценны Гордон Ной

– Как вы чувствуете себя сегодня, мастер Гриффит? – спросил его Мерлин.

Старик зашелся от кашля, отдышался и вздохнул.

– Все так же, и мало о том сожалею, разве что сегодня мне не хватило сил покормить гусей.

– Быть может, мой юный друг позаботится о них, – сказал Мерлин с улыбкой, и Робу не оставалось ничего делать, как только подчиниться. Старик Гриффит объяснил ему, где держит корм, и вскоре Роб уже спешил с мешком к берегу пруда. Его раздражало то, что лечение этого больного он пропустил – ясно же, что Мерлин не станет тратить много времени у постели умирающего. К гусям он подошел с опаской, знал, какими злобными те бывают. Но гуси проголодались и со страшным гоготом набросились на корм, не заботясь ни о чем другом. Роб поспешил прочь от пруда.

Когда он снова вошел в хижину, Мерлин, к его удивлению, все еще беседовал с Эдвином Гриффитом. Роб никогда раньше не видел, чтобы лекарь выполнял свою работу так неспешно. Мерлин задавал бесконечные вопросы о привычках больного и его питании, о детстве, о родителях, дедушках и бабушках, от каких причин те умерли. Пощупал пульс на запястье старика и еще раз на шее, приложил ухо к груди, послушал. Роб не шевелился, напряженно наблюдая за всем этим.

Когда они уходили, старик поблагодарил его за то, что покормил птицу.

Весь день, казалось, был посвящен уходу за обреченными: теперь Мерлин повел его за две мили, к дому сразу за городской площадью – там угасала, мучась болями, жена управляющего городом.

– Как поживаете, Мэри Свейн?

Она не ответила, только смотрела на лекаря неотрывно. Ответ был вполне ясен, и Мерлин кивнул головой. Он сел, взял руку больной в свои и ласково заговорил с нею. Как и в случае со стариком, он уделил ей на удивление много времени.

– Помоги мне, пожалуйста, повернуть мистрис Свейн, – обратился он к Робу. – Тихонько. Ну, тихонько же. – Когда Мерлин закатил ее ночную сорочку, чтобы вымыть костлявое тело, они увидели на тощем левом боку воспаленный нарыв. Лекарь, не теряя времени, вскрыл его ланцетом, устраняя источник боли, и Роб отметил с удовлетворением, что сделано это было так, как сделал бы он сам. Мерлин оставил пациентке флакон с болеутоляющим настоем.

– Осталось посетить еще одного, – сказал Мерлин, когда они затворили за собой двери дома Мэри Свейн. – Это Танкред Осберн. Сегодня утром приходил его сын, сказал, что тот поранился.

Мерлин привязал повод своего коня к повозке, а сам уселся на козлы, рядом с Робом, чтобы веселее ехалось.

– Как там глаза твоего родича? – любезно осведомился лекарь.

Ну, конечно же, Эдгар Торп не мог не рассказать о его расспросах, догадался Роб и почувствовал, как краска заливает щеки.

– Я не собирался обманывать его. Хотел только убедиться сам, что дала ему операция, – объяснил он. – А объяснить, почему это мне интересно, было проще всего так.

Мерлин улыбнулся и кивнул. По дороге он рассказал о том, каким образом удалял катаракты на глазах Торпа.

– Это операция такого рода, которую я никому не советовал бы делать в одиночку, – подчеркнул он, и Роб согласно кивнул, потому что не имел желания вообще оперировать чьи бы то ни было глаза!

Всякий раз, как они подъезжали к развилкам дорог, Мерлин указывал ему путь, пока наконец они не остановились у богатой крестьянской усадьбы. Видно было, что хозяин здесь тщательно следит за всем, но в самом доме они обнаружили мужчину могучего телосложения, который стонал, лежа на служившем ему постелью соломенном тюфяке.

– А, Танкред, что ты на этот раз с собою сделал?

– Вот, поранил треклятую ногу.

Мерлин отбросил одеяло и нахмурился: правое бедро было изогнуто и все распухло.

– Ты, должно быть, испытываешь страшную боль. И все-таки велел мальчику сказать, чтобы я пришел, «когда смогу». В следующий раз нельзя так глупо храбриться, и тогда я приду сразу же, – резко сказал он.

Мужчина закрыл глаза и молча кивнул.

– Как это случилось, когда?

– Вчера в полдень. Свалился с крыши, черт бы ее побрал, когда перестилал проклятую солому.

– Ну, теперь с крышей тебе придется немного подождать, – сказал Мерлин и взглянул на Роба. – Мне потребуется помощь. Найди-ка планку для шины, немного длиннее его ноги.

– Только не выламывайте из построек и из забора, – простонал Осберн.

Роб пошел искать то, что можно. В амбаре лежало с дюжину березовых и дубовых бревен, а также оструганная сосновая доска. Она была широковата, но мягкое дерево легко подавалось и Роб, пользуясь хозяйским инструментом, быстро отрезал ненужное.

Осберн сердито покосился на него, узнав доску, но ничего не сказал.

– Ляжки у него как у быка, – вздохнул Мерлин, снова взглянув на поврежденную ногу. – Нам предстоит трудная работа, юный Коль. – Лекарь взял ногу за лодыжку и щиколотку и стал осторожно нажимать, одновременно слегка поворачивая и выпрямляя поврежденную конечность. Послышался легкий треск, словно крошились сухие листья, и Осберн громко замычал.

– Без толку, – сказал через минуту Мерлин. – У него слишком могучие мышцы. Они сжались, защищая ногу, а у меня не хватает сил справиться с ними и соединить сломанную кость.

– Позвольте, я попробую, – предложил Роб.

Мерлин кивнул, но сперва дал крестьянину хлебнуть кружку хмельного напитка – Осберн весь трясся и всхлипывал от боли, которую причинила ему неудачная попытка соединить кость.

– Дайте еще, – задыхаясь, попросил он лекаря.

Когда он выпил вторую кружку, Роб крепко взял его за ногу, подражая манере Мерлина. Осторожно, стараясь не дергать, надавил, и бас Осберна сменился долгим пронзительным воплем. Мерлин подхватил могучего пациента под мышки и, вытаращив от натуги глаза, потянул его в противоположную сторону.

– Вроде бы получается, – крикнул Роб, чтобы Мерлин мог его расслышать сквозь несмолкающие вопли больного. – Пошла! – И в тот же миг концы сломанной кости царапнули друг друга и встали на место. Распростертый на постели больной вдруг замолчал.

Роб посмотрел, не лишился ли тот чувств, но нет – Осберн бессильно откинул голову, лицо было мокрым от слез.

– Не отпускай ногу, так и держи, – приказал Мерлин. Он смастерил повязку из тряпок и обвязал вокруг щиколотки и лодыжки. К этой повязке он прикрепил один конец веревки, а другой накрепко обмотал вокруг дверной ручки. Затем наложил шину на растянутую конечность.

– Теперь можно отпустить, – сказал он Робу.

Для пущей надежности они еще привязали здоровую ногу к сломанной. Нескольких минут хватило, чтобы успокоить связанного и измученного больного, дать все необходимые указания его бледной жене и отпустить его брата, который пока будет работать на поле.

На току Роб и Мерлин остановились и посмотрели друг на друга. Рубахи на обоих промокли от пота, да и лица были не суше, чем залитые слезами щеки Осберна.

Лекарь улыбнулся и похлопал Роба по плечу:

– Ты должен пойти теперь ко мне домой, мы разделим вечернюю трапезу.

– Это моя Дебора, – произнес Беньямин Мерлин.

Жена доктора была пухленькой женщиной с острым носиком и пунцовыми щеками. Увидев Роба, она заметно побледнела, а взаимные представления приняла сухо. Мерлин принес во двор таз с ключевой водой, чтобы Роб мог освежиться. Моясь, он слышал, как в доме женщина что-то горячо говорит мужу на языке, которого Роб никогда прежде не слыхивал.

– Ты должен извинить ее. – Лекарь тоже вышел помыться и поморщился. – Она всего опасается. Закон гласит, что во время религиозных праздников мы не должны принимать христиан у себя в доме. Однако сегодня вроде бы никакого особенного праздника нет. Просто обычный ужин. – Вытираясь полотенцем, Мерлин посмотрел Робу в глаза. – Если ты все же предпочтешь не садиться с нами за стол, я могу вынести тебе еду сюда.

– Я с удовольствием буду вместе с вами, мастер лекарь.

Мерлин кивнул.

Странный ужин.

Собрались родители и четверо детишек: три мальчика и девочка. Девочку звали Лия, а братьев – Ионафан, Руил и Захария. Мальчики, как и отец, сели за стол в шапках! Когда жена подала горячую лепешку, Мерлин кивнул Захарии, и тот заговорил на гортанном языке, который Роб недавно слышал в этом доме.

– Сегодня, – остановил его Мерлин, – брохот51 надо читать по-английски – из уважения к нашему гостю.

– Благословен еси, Господи Боже наш, Царь Вселенной, – с чувством стал читать молитву мальчик, – дарующий нам хлеб, что родит земля. – Он передал лепешку Робу, который воздал ей должное и отдал остальным.

Мерлин налил из большого графина в чаши красное вино. Роб последовал примеру и поднял свою чашу, а отец между тем кивнул Руилу.

– Благословен еси, Господи Боже наш, Царь Вселенной, сотворивший плод лозы виноградной.

Еда состояла из рыбного супа, сваренного с молоком – не такого, как готовил Цирюльник, однако горячего и острого. Закусили яблоками из сада лекаря-еврея. Младший из братьев, Ионафан, с возмущением поведал отцу, что кролики изводят их капусту.

– Тогда тебе следует извести кроликов, – сказал ему Роб. – Поставь капканы, и твоя мама сделает из них вкусное жаркое.

Ненадолго повисло смущенное молчание, потом Мерлин улыбнулся:

– Мы не едим ни кроликов, ни зайцев, это не кошерная пища.

Роб заметил, что мистрис Мерлин выглядит встревоженной, словно боится, что он не поймет и не одобрит их обычаев.

– Существуют законы о том, какую пищу нам вкушать, очень древние законы. – И Мерлин объяснил, что иудеям не дозволено употреблять в пищу мясо животных, которые не жуют жвачку и не имеют раздвоенных копыт. Нельзя есть мясо вместе с молоком, потому что Библия предостерегает: нельзя смешивать мясо животного с молоком, полученным из сосцов его матери52. И крови пить они не смеют, а равно есть мясо, которое не очищено от крови тщательно и не посолено.

У Роба кровь застыла в жилах, и он сказал себе, что мистрис Мерлин совершенно права: он не в силах понять евреев. Вот уж поистине язычники! Его едва не стошнило, когда лекарь вознес хвалу Богу за съеденную ими пищу без крови и без мяса.

И все же он попросил разрешения расположиться на эту ночь в их саду. Беньямин Мерлин настоял, чтобы он спал под кровом, в прилегающем к дому сарае, и вскоре Роб уже лежал на душистом сене, прислушивался через тонкую стенку к голосу женщины, который то резко повышался, то звучал тише. В темноте он безрадостно усмехнулся, понимая, хотя и не знал языка, смысл того, что она говорила мужу.

«Ты же совсем не знаешь этого долговязого плечистого мужлана, однако тащишь его в дом. Да разве ты не видишь: у него сломан нос и лицо все в шрамах, а оружие дорогое – настоящий разбойник! Он ведь зарежет нас прямо в постели!»

Наконец, Мерлин явился в сарай с большой флягой и двумя деревянными чашами. Протянул чашу Робу и вздохнул.

– Во всем остальном она просто превосходная женщина, – сказал он, наливая вино. – Ей здесь нелегко приходится, вдали от многих, кто дорог ее сердцу.

– А в какой части Франции вы родились? – поинтересовался Роб. Вино, как он убедился, было крепким и ароматным.

– Как и это вино, мы с женой появились на свет в деревне Фалез, где и сейчас живут наши семьи под благосклонным покровительством Роберта Нормандского53. Мой отец и два брата занимаются виноторговлей, поставляют товар и в Англию.

Семь лет тому назад, сказал Мерлин, он воротился в Фалез из Персии, где обучался в академии лекарей.

– Из Персии! – Роб понятия не имел, где находится Персия, но знал, что очень далеко. – И в какой же стороне лежит эта Персия?

– На востоке, – улыбнулся Мерлин. – Далеко-далеко на востоке.

– А в Англию как вы попали?

Возвратившись в Нормандию лекарем, объяснил Мерлин, он обнаружил, что во владениях герцога Роберта54 лекари наличествуют в изобилии. За пределами же Нормандии существовала острая конкуренция, да и опасностей хватало: войны и политика, герцоги против графов, владетельная знать против короля.

– В юности я дважды бывал в Лондоне вместе с отцом, который привозил вино на продажу. Мне запомнилась красота английских полей и лугов, а умение короля Канута сохранять в стране мир и покой известны по всей Европе. Вот я и решил приехать в эти тихие зеленые края.

– И что же, Теттенхолл оправдал ваши ожидания?

Мерлин кивнул:

– Но трудности встречаются. Здесь нет тех, кто исповедует нашу веру, а потому мы не имеем возможности молиться как положено, к тому же сложно соблюдать законы о пище. С детьми мы говорим на родном языке, но думают они на языке англичан, и как мы ни стараемся, многих законов нашего народа они не знают. Я стараюсь привлечь сюда из Франции других евреев. – Он хотел налить еще вина, но Роб накрыл свою чашу рукой.

– Я могу пить лишь немного, иначе теряю рассудок, а мне нужна ясная голова.

– Ради чего ты разыскивал меня, юный цирюльник?

– Расскажите мне о той школе в Персии.

– Она находится в городе Исфагане, на западе страны.

– А отчего вы поехали в края, столь далекие?

– Куда же еще мне было ехать? Мои родители не хотели отдавать меня в учение к лекарю. Хотя и грустно признавать, но большинство людей моей профессии в Европе – это гнусные пиявки и невежды. В Париже есть большая больница, Отель-Дье55 – это просто чумной барак, куда сволакивают умирать стонущих бедняков. Есть медицинская школа в Салерно, убогое заведение. Мой отец, общаясь с другими евреями, удостоверился в том, что на Востоке арабы подняли науку врачевания до уровня высокого искусства. У персидских мусульман в Исфагане есть больница, в которой действительно исцеляют больных. Именно в этой больнице и в небольшой академии при ней готовит настоящих лекарей Авиценна.

– Кто-кто?

– Самый выдающийся врачеватель в мире. Авиценна, имя которого на арабском – Абу Али аль-Хусейн ибн Абдалла ибн Сина.

Роб упросил Мерлина несколько раз повторить это мелодичное иноземное имя, пока не запомнил хорошенько.

– А в Персию трудно попасть?

– Это опасное путешествие, длящееся несколько лет. Надо долго плыть морем, потом долго ехать по суше через грозные горы и обширные пустыни. – Мерлин пристально посмотрел на гостя. – Надобно тебе выбросить персидские академии из головы. Много ли ты знаешь о своей собственной вере, юный цирюльник? Знакомы ли тебе те проблемы, с которыми сталкивается ваш святейший папа?

– Иоанн ХІХ? – Роб пожал плечами. По правде говоря, кроме имени понтифика и того факта, что именно он возглавляет Святую Церковь, Роб и не знал ничего.

– Иоанн ХІХ. Папа, который пытается удержать две мощные церкви вместо одной, подобно всаднику, желающему скакать на двух лошадях сразу56. Западная церковь неизменно признает его главой, тогда как Восточная церковь ворчит и не соглашается с ним. Двести лет назад патриархом восточных христиан в Константинополе стал мятежный Фотий, и с тех пор движение к расколу внутри церкви все набирает и набирает силу.

Ты и сам, общаясь со священниками, не мог не заметить, что они не доверяют лекарям, хирургам и цирюльникам, не любят их. Клирики полагают, что они одни способны с помощью молитвы охранить не только души человеческие, но и тела.

Роб только хмыкнул.

– Однако неприязнь английских священников к медикам бледнеет перед той ненавистью, которую испытывают священники Восточной христианской церкви по отношению к школам арабских врачевателей и вообще к мусульманским академиям. Восточная церковь, живя с мусульманами бок о бок, ведет непрестанную и беспощадную войну с исламом ради того, чтобы осенить людей благодатью единственной истинной веры. В арабских центрах учености иерархи Восточной церкви видят лишь поощрение язычества и серьезнейшую угрозу. Пятнадцать лет тому назад Сергий ІІ, тогдашний патриарх Восточной церкви57, объявил, что всякий христианин, посещающий мусульманское учебное заведение к востоку от его патриархата, является вероотступником и святотатцем, погрязшим в язычестве. Он оказал давление и на Святого Отца в Риме, дабы тот поддержал этот указ. Бенедикт VIII был тогда только-только избран на престол святого Петра, его мучили предчувствия, что он станет папой, который узрит распад церкви. И, чтобы задобрить вечно недовольную восточную половину, он охотно исполнил просьбу Сергия. А карой за язычество является отлучение от церкви.

– Суровая кара, – поджал губы Роб.

– Тем более суровая, – кивнул головой Мерлин, – что влечет за собой и страшное наказание со стороны светских властей. По уложениям, принятым и королем Этельредом, и королем Канутом, язычество рассматривается как самое тяжкое преступление. Те, кто был осужден по этим законам, понесли ужасное наказание. Некоторых заковали в кандалы и отправили в паломничество на многие годы – пока цепи не заржавеют и не спадут с них. Кое-кого сожгли на костре, иных повесили, а многих бросили в темницы, где они томятся до сего дня.

Мусульмане же, со своей стороны, не горят желанием просвещать носителей враждебной и угрожающей им религии, и уж много лет как в академии Восточного халифата58 не допускают учащихся-христиан.

– Понятно, – мрачно откликнулся Роб.

– Возможно, тебе подошла бы Испания. Она ведь в Европе, самый западный край Западного халифата. Две религии там легче уживаются. Есть несколько учащихся-христиан из Франции. В таких городах, как Кордова, Толедо, Севилья мусульмане открыли большие университеты. Если ты окончишь один из них, то станешь признанным ученым. И хотя попасть в Испанию не так-то легко, это все же куда легче, нежели предпринять путешествие в Персию.

– А почему же вы сами не отправились в Испанию?

– Да потому, что евреям и в Персии позволяют учиться, – усмехнулся Мерлин. – А мне хотелось коснуться края одежды Ибн Сины.

– Я не желаю отправляться на край света, – нахмурился Роб, – чтобы сделаться ученым. Все, чего я хочу – стать настоящим лекарем.

Мерлин налил себе вина.

– Меня это даже удивляет, ты ведь совсем молодой теленок, а наряд носишь из дорогой ткани, и оружие у тебя такое, какого я не могу себе позволить. Жизнь цирюльника имеет свои преимущества. Зачем же тебе становиться лекарем, когда это потребует труда куда большего, а доставит ли богатство – неизвестно?

– Меня научили лечить некоторые хвори. Я умею отхватить искалеченный палец так, что останется аккуратная культя. Но ко мне приходит и отдает свои деньги множество людей, а я и понятия не имею, чем им помочь. Я профан. Все время говорю себе: многих можно было бы спасти, если бы я знал больше.

– Ты можешь десять или двадцать жизней посвятить изучению медицины, и все равно к тебе будут обращаться люди, чьи болезни суть загадка, ибо горькое чувство бессилия, о котором ты говоришь, неразрывно связано с ремеслом врачевателя, с этим приходится мириться. И все же ты прав: чем больше учился лекарь, тем лучше он знает свое дело. Своему желанию ты дал лучшее объяснение из всех возможных. – Мерлин задумчиво осушил чашу. – Если арабские школы не для тебя, то надо искать среди английских лекарей, пока не найдешь лучшего из малосведущих. Возможно, кого-нибудь убедишь взять тебя в ученики.

– А вы знаете кого-то из таких лекарей?

Если Мерлин и уловил намек, то ничем этого не показал. Лишь отрицательно покачал головой и поднялся на ноги.

– Каждый из нас честно заработал отдых, а завтра мы вернемся ко всем вопросам со свежей головой. Доброй тебе ночи, юный цирюльник.

– Доброй ночи и вам, мастер лекарь.

На завтрак они ели на кухне горячую гороховую кашу и снова слушали благословения на древнееврейском языке. Семья собралась за столом вместе, исподволь разглядывая Роба, а он внимательно изучал их. Мистрис Мерлин по-прежнему была очень сурова, а в свете начавшегося дня у нее на верхней губе стала видна жидкая полоска темных волос. Вьющиеся волосы виднелись из-под рубах Беньямина Мерлина и его сына Руила. А каша была отменная.

Мерлин вежливо осведомился у Роба, хорошо ли тот провел ночь, потом добавил:

– Я размышлял о нашем разговоре. К сожалению, мне не приходит на ум ни один из лекарей, кого я мог бы рекомендовать тебе в качестве хозяина и примера для подражания. – Жена подала на стол корзину крупных ягод черной смородины, и Мерлин просиял: – Ах, ты непременно должен отведать ягоды с кашей, они придают ей совсем особый вкус.

– Мне бы хотелось, чтобы вы взяли меня в ученики, – сказал Роб.

К его огромному разочарованию, Мерлин отрицательно покачал головой.

Роб быстро проговорил, что Цирюльник обучил его многому:

– Вчера я ведь пригодился вам. А вскоре мог бы сам навещать ваших больных в суровую погоду, и вам стало бы легче.

– Не пойдет.

– Но вы же видели, что я понимаю в лечении, – не отставал от него Роб. – Кроме того, я силен и могу выполнять тяжелую работу, какая только потребуется. Ученичество сроком на семь лет. Или даже больше, как вы сами пожелаете. – От возбуждения он вскочил на ноги, нечаянно толкнув стол и расплескав кашу.

– Это невозможно, – отвечал ему Мерлин.

Роб ничего не мог понять. Он не сомневался, что понравился Мерлину.

– Неужто у меня нет необходимых способностей?

– Способности у тебя отличные. Я видел, как ты работаешь, и могу заключить: из тебя выйдет отличный лекарь.

– Тогда в чем же дело?

– В этой стране, которая строже всех блюдет христианские законы, мне просто не позволят стать твоим хозяином.

– Кому до этого есть дело?

– Здешним священникам. Я давно им подозрителен: воспитывали меня французские евреи, а в академии обучали мусульмане. Священникам кажется, что здесь пахнет заговором опасных языческих течений. Они с меня глаз не спускают. И я со страхом ожидаю того дня, когда мои слова истолкуют как волшбу или когда я позабуду окрестить новорожденного.

– Но если вы не хотите взять меня в ученики, – сказал Роб, – то хотя бы посоветуйте такого лекаря, к которому следует обратиться.

– Я же сказал тебе, что никого посоветовать не могу. Впрочем, Англия велика, в ней много не знакомых мне лекарей.

Роб поджал губы, а его рука легла на рукоять меча.

– Вчера вечером вы советовали искать лучшего из малосведущих. Кто самый лучший лекарь из тех, кого вы знаете?

Мерлин вздохнул и стерпел угрожающий тон гостя.

– Артур Джайлс из Сент-Айвса, – холодно ответил он и вернулся к прерванному завтраку.

Роб вовсе не собирался вытаскивать меч из ножен, но жена лекаря не сводила глаз с оружия и не сумела подавить дрожи и глухого стона, уверившись в том, что сбывается ее мрачное пророчество. Руил и Ионафан смотрели на него печальными глазами, а Захария начал плакать.

Робу стало не по себе из-за того, что он вот так отплатил им за гостеприимство. Он попытался как-то извиниться, это не получилось, и в конце концов он просто отвернулся от еврея-французишки, все хлебавшего свою кашу, и выбежал из дома.