Лекарь. Ученик Авиценны Гордон Ной
– Да просто не обращайте внимания, – ответил Руфус. – Всем же ясно: он не может смириться с тем, что пришлось делить улицу Темзы с вами. И всем известно, что за лишнюю монету Ханн готов родного дедушку задушить. Оттого и верить ему никто не станет.
Роб вернулся к себе на улицу Темзы успокоенным. Он решил, что рассеет все сомнения касательно своего образования, и с усердием, будто готовился к лекции в медресе, взялся за доклад о болезни, поражающей низ живота. Настоящий Лицей – в древних Афинах – был той школой, где преподавал сам Аристотель. Роб не Аристотель, но он воспитанник Ибн Сины и сумеет показать этим лондонским лекарям, каким должен быть доклад на темы врачевания болезней.
Интерес у них, конечно, был. Ведь любому из собравшихся в Лицее случалось терять пациентов, которые страдали от боли в правой нижней части живота. Но встретили они доклад дружными насмешками.
– Червячок? – посмеивался косоглазый лекарь по имени Сарджент. – Маленький розовенький червячок в животе?
– Червеобразный отросток, мастер, – сухо ответил Роб. – Он прикрепляется к слепой кишке. И может загноиться.
– Но на рисунках Галена мы не видим никакого червеобразного отростка на слепой кишке, – сказал Драйфилд. – Цельс, Разес, Аристотель, Диоскорид – кто из них писал о таком отростке?
– Ни один не писал. Из чего не следует, что такого отростка в этом месте не существует.
– Вам случалось препарировать свинью, мастер Коль?
– Случалось.
– Ну, тогда вы должны знать, что внутренности свиньи подобны человеческим. Замечали ль вы когда-нибудь у свиньи розовый отросток на слепой кишке?
– Да то была маленькая розовая колбаска, мастер! – воскликнул какой-то остроумец, и все присутствующие расхохотались.
– Внутреннее строение свиньи представляется таким же, как у человека, – терпеливо сказал Роб. – Однако же есть и некоторые незначительные отличия. К числу таковых относится и маленький отросток, наблюдаемый на слепой кишке человека. – Он развернул свой рисунок Прозрачного Человека и железными гвоздями прикрепил его к стене. – Вот о чем я говорю. Здесь этот отросток изображен на ранней стадии воспаления.
– Предположим, что болезнь, поражающая низ живота, вызвана именно теми причинами, о которых вы толкуете, – сказал один лекарь с сильным датским акцентом. – Какое же лечение вы предлагаете?
– Я не знаю средства против этой болезни.
Послышались возмущенные возгласы.
– Но тогда какая разница – знаем мы природу заболевания или не знаем?
Его поддержали выкриками и другие, в своей единодушной неприязни к новичку позабыв о том, как сильно не любят англичане датчан.
– Медицина подобна медленному возведению здания, – сказал им Роб. – Благословен тот из нас, кто сумеет добавить в него хотя бы один кирпичик. Коль уж мы способны объяснить природу болезни, то некто, пока еще не родившийся, сможет отыскать и способ ее лечения.
Послышался новый ропот возмущения. Все столпились у стены, рассматривая Прозрачного Человека.
– Это вы рисовали, мастер Коль? – спросил Драйфилд, заметивший подпись.
– Отличная работа, – заметил председатель. – Что послужило вам моделью?
– Мужчина, у которого был разорван живот.
– Следовательно, вы видели лишь один подобный отросток, – сказал Ханн. – Несомненно, голос Всевышнего, возвестивший вам о призвании к нашему ремеслу, сообщил вам также, что этот маленький розовый червячок имеется у всех и каждого?
Эта реплика вызвала новый взрыв смеха, и Роб позволил себе дать отповедь:
– Я действительно полагаю, что отросток слепой кишки имеется у всех людей. Я видел его не у одного человека.
– Ну, скажем… у… четырех?
– Не менее чем у шести человек.
Теперь они уставились не на рисунок, а на самого Роба.
– Полдюжины, мастер Коль? Как же вам удалось заглянуть внутрь шести человек? – спросил его Драйфилд.
– У некоторых животы оказались распороты вследствие несчастных случаев, другие стали жертвами боевых стычек или поножовщины. Отнюдь не все они были моими пациентами, а сами эти случаи встречались мне на протяжении длительного времени. – Роб сам почувствовал, как нелепо это звучит.
– Не только мужчины, но и женщины? – уточнил Драйфилд.
– В их числе были и женщины, – неохотно ответил Роб.
– Хм-м-м, – протянул председатель, ясно давая понять, что считает Роба лжецом.
– А женщины пострадали, надо полагать, на поединках? – бархатным голосом осведомился Ханн, и на этот раз от смеха не удержался даже Руфус. – Мне это, право же, представляется чудесным совпадением, что вам удалось заглянуть во внутренности столь большого числа людей, – продолжал Ханн. Роб увидел, какой свирепой радостью загорелись глаза противника, и понял, что решение прочитать лекцию в Лицее было ошибочным с самого начала.
Джулии Свейн не удалось избежать вод Темзы. В последний день февраля на рассвете более двух тысяч человек собрались полюбоваться и порадоваться тому, как ее зашивают в мешок вместе с петухом, змеей и большим камнем, а затем бросают в глубокий пруд в Сент-Джайлсе.
Роб не пошел смотреть утопление. Вместо этого он отправился на причал Бостока – узнать, что стало с тем невольником, которому он ампутировал ступню. Человека этого нигде было не видно, а нелюбезный надсмотрщик лишь сообщил, что раба услали из Лондона в другое место. Роб весьма опасался за него, понимая, что сама жизнь раба всегда зависит от того, способен ли он трудиться. На пристани он увидел и другого раба, спина которого была исполосована плетью до крови, и следы ударов глубоко отпечатались на теле. Вернувшись к себе, Роб приготовил целебную мазь из козьего жира, свиного сала, растительного масла, ладана и окиси меди. Потом снова пошел на причал и смазал лекарством воспаленную спину раба.
– Эй, что тут, черт возьми, происходит?
На них стремительно надвигался надзиратель, и раб убежал прочь, хотя Роб еще не закончил обрабатывать его раны.
– Этот причал принадлежит мастеру Бостоку. Ему известно, что вы здесь?
– Вот это совершенно не важно.
Надзиратель сверкнул глазами, но дальше спорить не посмел, а Роб рад был убраться с причала Бостока без дальнейших неприятностей.
К нему приходили и денежные пациенты. Одну бледную даму, беспрерывно рыдавшую, он вылечил от поноса, давая ей кипяченое коровье молоко. Обратился к нему один процветающий корабел – куртка у него промокла от крови, потому что на запястье была глубокая рана и кисть наполовину отделилась от предплечья. Человек этот охотно признал, что сам поранился ножом – находясь изрядно под хмельком, пытался было свести счеты с жизнью.
Он едва и не расстался с нею, остановившись у самой кости. Проводя вскрытия в морге маристана, Роб выяснил, что артерия в запястье проходит как раз возле кости. Будь порез на волосок глубже, этот человек вполне удовлетворил бы свое пьяное желание умереть. Но ограничилось все тем, что он перерезал сухожилия, направлявшие движения большого и указательного пальцев. Роб зашил и перевязал рану, но эти пальцы остались неподвижными и нечувствительными.
– Смогу ли я снова двигать ими?
– Это уж как Бог положит. Вы неплохо поработали; если попробуете снова, думаю, вы себя убьете. А из этого следует: хотите жить, оставьте крепкие напитки.
Роб опасался, что этот человек может повторить свою попытку.
Стоявшее на дворе время года требовало запасов слабительного, ибо всю зиму люди были лишены зелени, а потому Роб приготовил настойку ревеня. Через неделю все его запасы вышли.
Лечил он человека, которого осел укусил в шею, вскрыл уйму чирьев, вправил вывихнутую кисть, срастил сломанный палец. Как-то среди ночи перепуганная женщина позвала его в дом по улице Темзы, но довольно далеко – в те края, которые сам Роб считал «ничейной землей», как раз посередине между его жилищем и домом Ханна. Оно бы и лучше было, обратись она к Ханну, потому что муж ее заболел не на шутку. Он был конюхом в конюшнях Торна и дня три назад порезал большой палец, а сегодня слег с болями в пояснице. Челюсти у него были плотно сомкнуты, на губах выступила пена, едва пробивающаяся сквозь стиснутые зубы, а все тело напоминало согнутый лук: он приподнял поясницу и лежал, опираясь на пятки и затылок. Роб раньше не видел таких больных сам, но знал по описаниям в трудах Ибн Сины. Это был столбняк, или спинной спазм. Как его лечить, никто не знал, и пациент умер еще до наступления утра.
После выступления в Лицее у Роба остался неприятный осадок. В первый понедельник марта он заставил себя посетить очередное собрание в качестве безмолвного зрителя, но ошибка уже была допущена и он увидел, что на него все смотрят как на глупого хвастуна, который склонен предаваться нелепым фантазиям. Одни насмешливо улыбались ему, другие смотрели холодно. Обри Руфус не пригласил его в свою компанию, а когда их взгляды встретились, отвел глаза. Роб присел за стол с незнакомыми людьми, которые избегали к нему обращаться.
Нынешний доклад касался переломов плеча, предплечья и ребер, а также вывихов челюсти, плеча и локтя. Докладывал толстенький коротышка, именем Тайлер, и это был жалкий доклад, изобилующий столь многими ошибками как фактическими, так и касающимися способов лечения, что костоправ Джалал пришел бы от него в великий гнев. Роб только сидел и молчал.
Когда докладчик окончил речь, беседа перешла на утопление ведьмы.
– Поймают еще и других, попомните мои слова, – сказал Сарджент. – Ведьмы же занимаются своим ремеслом не в одиночку. А мы, осматривая людские тела, должны примечать дьявольские отметины и сообщать о них.
– Мы должны постараться вести себя выше всякой критики, – задумчиво проговорил Драйфилд, – ибо многие считают, что лекари близки по ремеслу к ведьмам. Приходилось слышать, что такой лекарь-ведун может вызвать у больного пену на губах и заставить того застыть, как мертвого.
Роб с тревогой подумал о конюхе, который заболел столбняком, но пока что к Робу никто не приставал и никто ни в чем не обвинял.
– А чем еще отличается мужчина-ведун? – поинтересовался Ханн.
– Они выглядят как самые обычные люди, – ответил ему Драйфилд, – хотя некоторые утверждают, что они обрезают себе член на манер язычников.
У Роба от страха съежилась его собственная мошонка. При первой же возможности он покинул собрание, зная, что уже не вернется сюда: опасно бывать в таком месте, где жизнь может повиснуть на волоске, случись кому-нибудь из коллег понаблюдать за ним, когда он освобождается от скопившейся жидкости.
Пусть в Лицее он испытал разочарование и подмочил свою репутацию, говорил себе Роб, у него остаются работа и крепкое здоровье.
Но на следующее утро в дом на улице Темзы явился Томас Гуд, тот самый рыжеволосый соглядатай, в сопровождении двух вооруженных людей.
– Чем могу служить? – холодно поинтересовался Роб.
– Мы трое, – ухмыльнулся Гуд, – судебные исполнители при епископе.
– И что же? – спросил Роб, хотя уже все понял.
Гуду доставило удовольствие харкнуть и сплюнуть на чистый пол в доме лекаря.
– Мы пришли, дабы взять тебя под стражу, Роберт Джереми Коль, и предать суду Божию.
77. Серый монах
– Куда вы меня ведете? – спросил Роб, когда они уже шли по улице.
– Суд состоится в Южном приделе церкви Святого Павла.
– А в чем состоит обвинение?
Гуд вместо ответа только пожал плечами и покачал головой.
Добрались до церкви святого Павла, Роба провели в комнатку, где было много ожидавших своей очереди. У дверей стояли стражники.
У Роба возникло такое чувство, будто все это с ним уже происходило раньше. Все утро в неизвестности, на жесткой скамье, слушая бормотание людей в монашеских одеяниях – он словно вернулся в царство имама Кандраси, разве что на этот раз он не был лекарем при шариатском суде. Сам он ощущал себя человеком, ведущим жизнь праведную, как никогда ранее, однако в глазах служителей церкви он был не менее виновен, чем все прочие, призванные в тот день на суд.
Но он ведь не ведьма!
Роб возблагодарил Бога за то, что Мэри с детьми сейчас не с ним. Хотел было попросить разрешения пойти в часовню, помолиться, но знал, что не получит на это позволения, поэтому беззвучно помолился прямо здесь. Попросил Бога оградить его от зашивания в мешок вместе с петухом, змеей и камнем, от того, чтобы быть брошенным в глубокие воды.
Тревожило его и то, каких свидетелей могут призвать: вызвали ли тех лекарей, которые слышали, что он заглядывал внутрь человеческих тел, или ту женщину, которая видела, как он лечил ее мужа, а тот застыл и на губах его выступила пена. Или же этого грязного негодяя Ханна – тот способен выдумать все, что угодно, лишь бы выставить Роба ведуном и тем избавиться от него.
Но знал он и другое: если судьи уже пришли к определенному решению, свидетели им вообще ни к чему. Его разденут, увидят обрезание, а потом станут осматривать, пока не решат, что нашли метку дьявола. Несомненно, для получения признаний у них не меньший арсенал средств, чем у имама Кандраси.
Боже правый…
Времени для размышлений у Роба было предостаточно, и страх его все рос и рос. После полудня его вызвали пред очи церковного начальства. В массивном дубовом кресле восседал пожилой косоглазый епископ, облаченный в полинявший коричневый шерстяной стихарь, епитрахиль и ризу. Из разговоров в передней Роб узнал, что это Эльфсиг – ординарий210 церкви Святого Павла, не ведающий милосердия при назначении наказаний. Справа от епископа помещались два священника средних лет, в черных облачениях, а слева – молодой монах-бенедиктинец в рясе темно-серого цвета.
Служитель поднес Священное Писание, Робу велели поцеловать крест и принести на Писании клятву давать только правдивые показания. Начиналась обычная процедура.
– Назови свое имя! – Эльфсиг сверлил Роба глазами.
– Роберт Джереми Коль, ваше преосвященство.
– Где проживаешь, каков род занятий?
– Я лекарь с улицы Темзы.
Епископ кивнул одному из священников, сидевших по правую руку.
– Совершили ли вы в двадцать пятый день декабря минувшего года, вместе с неким евреем, нападение без всякого повода на мастера Эдгара Бурстана и господина Вильяма Симсона, свободнорожденных лондонцев, христиан прихода святого Олафа?
На миг Роб был озадачен, но затем почувствовал огромное облегчение – он понял, что его обвиняют не в колдовстве. Моряки донесли, что он заступился за еврея! Невелико преступление, даже если его за это и осудят.
– Вместе с евреем из Нормандии, именем Давид бен Аарон, – уточнил епископ, отчаянно моргая. Должно быть, видел он совсем уже плохо.
– Доселе я ни разу не слыхивал ни имени этого еврея, ни имен жалобщиков. Но матросы сообщили вам неправдивые сведения. Именно они совершенно несправедливо, как разбойники, напали на этого еврея. Потому-то я и вмешался.
– Вы христианин?
– Я крещен.
– Вы постоянно посещаете службы?
– Нет, ваше преосвященство.
Епископ презрительно хмыкнул и с мрачным видом кивнул.
– Введите свидетеля, готового дать показания под присягой, – велел он серому монаху.
Стоило Робу увидеть свидетеля – и чувства облегчения как не бывало.
Чарльз Босток надел по такому поводу богатый наряд, шею украшала тяжелая золотая цепь, а на пальце сверкал большой перстень с печаткой. Отвечая на обычные вступительные вопросы, он поведал суду, что был возведен королем Гартакнутом в достоинство тэна – награда за совершенные им три опасных путешествия по торговым делам. Еще он был почетным каноником церкви святого Петра. Члены церковного суда отнеслись к нему с надлежащим почтением.
– Позвольте спросить, мастер Босток, известен ли вам этот человек?
– Это Иессей бен Беньямин, лекарь-еврей, – заявил Босток не задумываясь.
Епископ уставился на купца подслеповатыми глазами.
– Вы уверены в том, что касается его еврейского исповедания?
– Ваше преосвященство, четыре-пять лет тому назад я путешествовал по Византийскому патриархату, закупая товары и выполняя поручение его святейшества Папы Римского. В городе Исфагане услышал я об одной женщине-христианке, которая оказалась в Персии в совершенном одиночестве по смерти своего отца-шотландца и вышла затем замуж за еврея. Получив от них приглашение прийти в гости, я не стал противиться желанию побывать в их доме и самолично удостовериться в справедливости слухов. Там я – к своему огорчению и отвращению – убедился в том, что слухи не лгали. Она истинно была женой этого человека.
– Уверены ли вы, благородный тэн, что это тот самый человек? – впервые подал голос монах.
– Вполне уверен, святой брат. Несколько недель назад он появился на моей пристани и пытался содрать с меня немалый куш за то, что искалечил одного из моих невольников, платить я, разумеется, отказался. А увидев его лицо, я сразу понял, что где-то видел его раньше. Стал вспоминать и наконец вспомнил. Он и есть тот самый еврей из Исфагана, ни малейших сомнений. Развратитель христианок. Тогда, в Персии, христианка уже успела родить одного ребенка от этого еврея и затяжелела от него вновь.
Епископ подался вперед:
– Напоминаю о принесенной торжественной клятве. Каково же твое подлинное имя, господин?
– Роберт Джереми Коль.
– Этот еврей лжет, – откликнулся Босток.
– Мастер купец, – вмешался монах, – вы видели его в Персии только один раз?
– Да, то был единственный раз, – нехотя признал Босток.
– И вы с тех пор не видели его на протяжении пяти лет?
– Скорее четырех, чем пяти. Но в остальном это так.
– И все же уверены, что это он?
– Уверен. Говорю же вам, у меня нет ни малейших сомнений.
– Вот и хорошо, тэн Босток, – кивнул ему епископ. – Примите нашу благодарность.
Пока купца провожали из зала суда, церковники не сводили глаз с Роба, а он всеми силами старался сохранить спокойный вид.
– Если ты действительно свободнорожденный христианин, то не кажется ли тебе странным, – сухо вопросил епископ, – что ты оказался перед нашим судом по двум отдельным обвинениям, причем одно касается того, что ты помогал некоему еврею, а второе связано с тем, что ты и сам являешься евреем?
– Меня зовут Роберт Джереми Коль. Крещен я был в полумиле отсюда, в церкви Святого Ботульфа. В церковную книгу вписано мое имя. Отца моего звали Натанаэлем, он был подмастерьем в лондонском цехе плотников. Похоронен он на кладбище при церкви Святого Ботульфа, как и моя мать, Агнесса, которая при жизни была портнихой и вышивальщицей.
– Вы посещали школу при церкви Святого Ботульфа? – холодным тоном обратился к Робу монах.
– Всего два года.
– Кто преподавал там Священное Писание?
Роб закрыл глаза и наморщил лоб:
– Был там отец… Филиберт. Да, точно, отец Филиберт.
Монах вопросительно взглянул на епископа, тот пожал плечами и покачал головой:
– Имя Филиберт мне незнакомо.
– Тогда латынь. Кто преподавал латынь?
– Брат Уголин.
– Правда, – откликнулся епископ. – Брат Уголин преподавал латынь в школе при церкви Святого Ботульфа. Я хорошо его помню. Только он умер тому уж много лет. – Епископ потянул себя за нос и, близоруко сощурившись, посмотрел на Роба. Потом вздохнул: – Мы, разумеется, проверим приходскую книгу.
– И увидите, ваше преосвященство: там записано то, что я и сказал, – ответил на это Роб.
– Что ж, я позволю тебе очиститься от подозрений торжественной клятвой в том, что ты есть тот, за кого себя выдаешь. Тебе назначается предстать вновь перед нашим судом по истечении трех недель. С тобою должны явиться двенадцать свободных мужчин, кои подтвердят истинность твоей клятвы. Каждый из них должен по своей воле поклясться, что ты Роберт Джереми Коль, христианин и свободнорожденный человек. Это понятно?
Роб кивнул, и его отпустили.
Спустя несколько минут он стоял на улице у церкви Святого Павла, едва веря, что больше не подвергается резкому и язвительному допросу.
– Господин Коль! – окликнул его кто-то. Роб обернулся и увидел, что к нему спешит монах-бенедиктинец.
– Не заглянете ли со мной вместе в трактир, мастер? Мне хотелось бы поговорить с вами.
«Что еще?» – подумал Роб.
Он, однако, пошел вслед за монахом по грязной улице в таверну, а там они устроились в укромном уголке, заказали каждый по кружке эля. Монах сказал, что зовут его братом Паулином.
– Мне кажется, что под конец ход суда обернулся в вашу пользу. – Роб ничего на это не ответил, и его молчание заставило монаха недоуменно поднять брови. – Да ну, честный человек всегда сумеет найти еще двенадцать честных людей.
– Я действительно родился в приходе Святого Ботульфа. Но я покинул его еще мальчиком, – печально проговорил Роб, – и стал путешествовать по всей Англии в качестве ученика при цирюльнике-хирурге. Мне потребуется чертова уйма времени, чтобы отыскать двенадцать человек, честных уж там или не очень, которые помнят меня и захотят проехать до самого Лондона, дабы это подтвердить.
Брат Паулин отхлебнул из своей кружки.
– Но если вы не найдете ровно двенадцать человек, то все дело может быть подвергнуто сомнению. Тогда вам предоставят возможность доказать свою правоту испытанием.
– И в чем же состоит испытание? – В эле Робу чудилась горечь отчаяния.
– Церковь применяет четыре способа испытания: холодной водой, кипящей водой, каленым железом и освященным хлебом. Могу вам сообщить, что епископ Эльфсиг предпочитает каленое железо. Вам дадут испить святой воды и ею же окропят руку перед испытанием. Правую или левую – по вашему выбору. Затем вы возьмете в эту руку раскаленный добела брусок железа, вынув его из огня, и пронесете на расстояние девяти футов, преодолев это расстояние в три шага. Потом надо бросить железо и спешить к алтарю. Там руку забинтуют, а бинты опечатают. Снимут повязку через три дня. Если рука под ней окажется белой и чистой, вас объявят ни в чем не виновным. Если же рука окажется не чистой, вас отлучат от церкви и предадут в руки светских властей.
Роб старался не выказывать своих чувств, но ясно ощутил, как кровь отхлынула от лица.
– Если только совесть ваша не безупречно чиста, то есть не чище, чем у большинства смертных, то вам, я полагаю, лучше уехать из Лондона, – сухо подвел итог брат Паулин.
– А отчего вы все это мне рассказываете? И отчего вообще взялись давать мне советы?
Какое-то время они изучающе вглядывались друг в друга. У монаха была небольшая вьющаяся бородка и волосы с выбритой тонзурой – светло-каштанового цвета, цвета старой соломы, а глаза синевато-серые, аспидные, и такие же холодные. То были глаза человека скрытного, человека, который всегда себе на уме. Рот сжат в узкую щель, как у святоши, непримиримого врага чужих грехов. Роб был совершенно уверен в том, что не встречал этого человека до того мига, когда переступил порог церкви святого Павла сегодня утром.
– Я знаю, что вы Роберт Джереми Коль.
– Как вы можете это знать?
– Прежде чем стать братом Паулином в Обществе святого Бенедикта, я носил ту же фамилию – Коль. Почти наверняка я ваш родной брат.
Роб поверил этому сразу. Он уже двадцать два года искал братьев и сестру и теперь почувствовал, как его захлестывает радость. Однако это чувство тут же угасло: в нем быстро проснулась подозрительность, да и не хватало здесь чего-то важного. Роб хотел было встать на ноги, но его собеседник продолжал сидеть, глядя на него настороженно и что-то рассчитывая, и Роб опустился на табурет. Услышал свое громкое дыхание.
– Ты старше, чем был бы младенец Роджер, – произнес он. – Сэмюэл умер. Ты знаешь?
– Знаю.
– Значит, ты либо Джонатан, либо…
– Да нет, я Вильям.
– Вильям!
Монах по-прежнему смотрел на него сосредоточенно.
– Когда умер отец, тебя забрал с собой священник по имени Ловелл.
– Отец Ранальд Ловелл. Он отвез меня в монастырь Святого Бенедикта в Джарроу211. Прожил он всего четыре года после этого, а потом было решено, что я должен буду принять постриг.
Паулин сжато рассказал Робу свою историю:
– Эдмунд, настоятель монастыря в Джарроу, с любовью взял на себя попечение обо мне, пока я был юн. Он неустанно закалял меня, выковывал дух мой, и благодаря его трудам я сделался сперва послушником, затем монахом, потом помощником настоятеля, и все это в весьма молодом возрасте. Я был его сильной правой рукой и даже больше того. Он ведь был abbas et presbyter212 и все время посвящал чтению вслух Священного Писания, пополнял свои знания, наставлял других, писал. Я же был уполномоченным Эдмунда и строго блюл управление делами монастыря. Как его помощника меня не очень-то любили, – скупо усмехнулся он. – Два года назад он умер, и меня не избрали на его место, но архиепископ внимательно наблюдал за монастырем в Джарроу и попросил меня оставить общину братства, которая стала мне семьей. Я должен принять рукоположение и стать епархиальным викарием213 в Вустере.
Робу подумалось, что эта речь, начисто лишенная и намека на любовь, звучит странно для встречи братьев после долгой разлуки: сухое перечисление занимаемых должностей, а за ним – скрытые надежды и честолюбивые ожидания.
– Великая ответственность ожидает тебя, – сдержанно заметил Роб.
– А это один Бог ведает, – пожал плечами Паулин.
– Во всяком случае, – сказал Роб, – мне осталось найти всего одиннадцать свидетелей. А может быть, епископ согласится засчитать свидетельство моего брата за несколько других.
Паулин не улыбнулся:
– Когда я увидел твое имя в жалобе, то навел справки. Купец Босток, если его к тому поощрить, сможет сообщить суду интереснейшие детали. А вдруг тебя спросят, не прикидывался ли ты евреем ради того, чтобы посещать языческую академию вопреки запрету церкви?
К ним подошла подавальщица, но Роб махнул рукой, и она ушла прочь.
– Тогда я бы ответил, что Бог в неизреченной мудрости своей позволил мне стать врачевателем, ибо не для того он сотворил мужчин и женщин, чтобы они лишь страдали и умирали.
– У Бога есть целое воинство помазанных слуг, которые истолковывают Его волю – что определил Он для тела человека и для его души. Ни цирюльники-хирурги, ни лекари, обучавшиеся у язычников, такого помазания не получили, а мы ввели церковные законы, дабы остановить таких, как ты.
– Вы затруднили нам путь. Временами замедляете наше продвижение. Но думаю, Виль, что остановить нас вам не удалось.
– Ты уедешь из Лондона.
– А ты этим так озабочен из чувства братской любви или же потому, что негоже будущему викарию Вустерской епархии иметь брата, отлученного от церкви и казненного по обвинению в язычестве?
Шли минуты, оба брата молчали.
– Я искал тебя всю жизнь. Я всегда мечтал отыскать детей, – с горечью сказал Роб.
– Мы давно уже не дети. А мечты и действительность – далеко не одно и то же, – ответил Паулин.
Роб кивнул и оттолкнул свой табурет.
– Ты что-нибудь знаешь об остальных?
– Только о девочке.
– Где же она?
– Умерла уже тому шесть лет.
– Вот как… – Роб тяжело поднялся из-за стола. – А где я могу отыскать могилу?
– Нет никакой могилы. Она погибла в большом пожаре.
Роб снова кивнул и вышел из таверны, не оглядываясь на серого монаха.
Теперь Роб не так опасался ареста, как убийц, нанятых достаточно влиятельным человеком, чтобы избавиться от хлопот с ним. Он поспешил в конюшни Торна, оплатил счет и забрал свою лошадь. В доме на улице Темзы он задержался лишь для того, чтобы собрать те вещи, которые стали неотъемлемой частью его жизни. Ему уже до смерти надоело впопыхах оставлять то один, то другой дом, а потом долго странствовать, но он успел к этому привыкнуть и теперь собирался проворно и с толком.
Когда брат Паулин сидел за вечерней трапезой среди священников церкви Святого Павла, его родной брат уже покидал Лондон. Верхом на тяжело ступавшей кобыле он проехал по месиву лондонских улиц и оказался на Линкольнской дороге, которая вела на север Англии. Его преследовали фурии214, а избавиться от них так и не удавалось, ибо некоторые из них гнездились в его душе.
78. Знакомой дорогой
В первую ночь он спал мягко, устроившись в стогу соломы недалеко от дороги. Солома была прошлогодняя, уже подгнившая в глубине, поэтому Роб не стал зарываться в нее, но и так он немного согревался ее теплом, а воздух был не холодным. Когда он пробудился на рассвете, то сразу же подосадовал: вспомнил, что не забрал из дома на улице Темзы шахскую игру, некогда принадлежавшую Мирдину. Роб так дорожил ею, что провез из Персии через полмира, и теперь ему было очень больно сознавать, что она утрачена навсегда.
Роб проголодался, но даже не стал пытаться раздобыть еду в каком-нибудь крестьянском доме – ведь его там наверняка хорошо запомнят и это укажет след всякому, кто вздумает его разыскивать. До середины утра ехал с пустым брюхом, пока не добрался до деревни, где был рынок, а уж там купил хлеба и сыра. Хватило и утолить голод, и взять с собой в запас.
По дороге он невесело размышлял. Чем найти такого брата, лучше было бы вообще никогда его не находить. Роб чувствовал себя обманутым и отринутым. Однако, говорил он себе, он оплакивал Вильяма с того далекого ныне дня, когда их разлучили, а вот монаха Паулина с холодным взглядом охотно никогда больше не встречал бы.
– Ступай ко всем чертям, викарий Вустерской епархии! – прокричал Роб.
От громкого возгласа птицы взлетели с ветвей, а кобыла шарахнулась и стала прядать ушами. Чтобы никто не подумал, что на округу напали разбойники, Роб подул в саксонский рог. Знакомый звук вернул его в детство, в годы ранней юности, и на душе потеплело.
Если за ним снарядят погоню, то она станет искать по большим дорогам, поэтому Роб свернул с Линкольнского тракта и поехал тропинками вдоль побережья. Они шли от одной рыбацкой деревушки до другой. Этим путем они не раз ездили здесь с Цирюльником. Правда, Роб теперь не бил в барабан и не устраивал представлений для публики; не искал он себе и пациентов, опасаясь, что погоня станет разыскивать как раз беглого лекаря. Ни в одной из деревень никто не признал в нем юного цирюльника-хирурга, побывавшего в этих краях давным-давно. Да, здесь он ни за что не нашел бы свидетелей, готовых под присягой подтвердить его личность. Его непременно осудили бы. Роб понимал, как ему повезло, что удалось бежать. От этого мрачное настроение рассеялось, пришло понимание того, что жизнь еще сулит ему безграничные возможности.
Некоторые места он еще не совсем забыл. Замечал: вот приметный издали дом или церковь сгорели дотла, а вот здесь расчистили лес и на вырубке возвели новые постройки. Продвигался он мучительно медленно, потому что дорога порой превращалась в сплошное месиво грязи, а лошадь вскоре совсем измучилась. Она вполне годилась для того, чтобы можно было среди ночи добраться к больному – не галопом, конечно, – но долго ехать верхом на ней по полям и раскисшим дорогам было решительно невозможно. И немолода была кобыла, и труды ее измучили, и норова не хватало. Роб делал для скотинки все, что мог, часто останавливался на привал, ложился на берегу реки, а кобыла пощипывала только что пробившуюся молодую травку и отдыхала от трудов. Но уже ничем нельзя было вернуть лошадке молодость или сделать ее более выносливой.
Деньги он тратил экономно. Когда ему разрешали – порой за плату, порой и бесплатно – он ночевал на охапке соломы в теплых хлевах, избегая задерживаться в домах, а если уж никак нельзя было этого избежать, то останавливался на ночлег на постоялых дворах. Однажды поздно вечером он сидел в таверне портового городка Миддлсбро и наблюдал, как два морячка осушили невероятное количество кружек эля.
Один из них, приземистый, широкоплечий, с черными волосами, выбивавшимися из-под вязаной шапочки, застучал кружкой по столу, призывая к вниманию:
– Нам требуется матрос! Пойдем вдоль побережья в порт Аймут, в Шотландию. По дороге все время будем ловить сельдь. Найдется здесь хоть один мужчина?
В таверне яблоку негде было упасть, но никто и не пошевелился, лишь несколько негромких смешков раздалось среди наступившей тишины.
«Рискну?» – подумал Роб. Ведь так можно добраться гораздо быстрее.
«Оказаться в океане – и то лучше, чем без конца понукать лошадку пробираться по бабки в грязи», – решил он, встал из-за стола и направился к морякам.
– Лодка принадлежит вам?
– Да, я капитан. Зовут меня Ней, а это вот Альдус.
– Меня зовут Джонсон, – представился Роб. А что, такое имя ничем не хуже всякого другого.
Читать бесплатно другие книги:
