Столп огненный Фоллетт Кен
– Перестаньте! – кричал Эбрима. – Зачем вы это делаете?
Нападавшие не отвечали. Эбрима вскинул руку, защищая лицо, и получил удар, от которого все тело пронзила боль. После второго удара, по голове, он рухнул на землю.
Его обидчик развернулся к Карлосу, который покамест уворачивался, мечась по двору. Эбрима беспомощно наблюдал, ожидая, пока пройдет головокружение. Карлос схватил лопату, зачерпнул ею толику расплавленного железа, вытекавшего из печи, и обдал нападавших жгучими каплями. Двое истошно завопили.
На мгновение Эбриме почудилось, что Карлос сумеет отбиться, несмотря на численное превосходство противника, но тут на него набросились еще двое. Карлос не успел замахнуться, и они повалили мастера на землю.
Дальше чужаки устремились к печи и стали разбивать кирпичи своими молотками с железными наконечниками. Это зрелище заставило Эбриму собрать силы и кое-как подняться. Он ринулся на нападавших с криком: «Нет! Не смейте!» Отпихнул одного, и тот отлетел в сторону, а другого оттащил за плечо от бесценной печи. Африканец действовал только правой рукой, поскольку левая сосем не слушалась, но он был силен. А потом ему пришлось отпрыгивать назад, чтобы не угодить под смертоносный замах молотка.
Преисполненный желания во что бы то ни стало спасти печь, он взялся за деревянную лопату и вновь рванулся к чужакам. Двинул одного по голове, а затем сам получил удар сзади. Этот удар угодил по правому плечу, и Эбрима выронил лопату. Он повернулся, чтобы взглянуть врагу в лицо, и уклонился от повторного удара.
Пятясь и прыгая из стороны в сторону, чтобы не попасть под замах увесистой дубинки, он заметил краем глаза, что печь разрушена. Ее содержимое вывалилось наружу, тлеющие угли и раскаленная руда усеяли двор. Перепуганный вол громко и жалобно замычал.
Из дома выбежала Элиса, напустилась на чужаков.
– Хватит! Убирайтесь отсюда! – кричала она.
Чужаки расхохотались. Что им угрозы старухи? Один из тех, кого Эбрима сбил с ног, поднялся, схватил Элису со спины и оторвал ее от земли. Она задрыгалась, но все шестеро чужаков были верзилами, так что этот наглец легко удерживал Элису над землей.
Двое пришлых сидели на Карлосе, третий цепко держал Элису, четвертый продолжал наступать на Эбриму. А двое оставшихся вновь застучали молотками. Они разбили вдребезги всю конструкцию с постромками, над которой столько возились Эбрима, Карлос и Барни. На глаза Эбримы навернулись слезы.
Когда с печью и с конструкцией было покончено, один из чужаков извлек из-под одежды длинный кинжал и попытался перерезать горло волу. Ему пришлось нелегко: шея животного оказалась мускулистой, он был вынужден буквально пилить своим кинжалом, а вол тоже не стоял спокойно в ожидании смерти, все норовил взбрыкнуть и вырваться. В конце концов чужак преуспел. Мычание внезапно прекратилось. Из раны фонтаном забила кровь, и вол обессиленно улегся на землю.
А потом столь же быстро, как появились, эти шестеро исчезли.
Вот уж не ожидал, что Херонима окажется расчетливой стервой, думал ошеломленный Барни, покидая дом Руисов. Должно быть, она всегда была такой, хладнокровной и себе на уме, а он этого не замечал; или же люди и вправду, как говорят, способны измениться, когда им выпадают тяжкие испытания. Как ни крути, какая разница? Так рассуждать, случиться может вообще что угодно – например, река может выйти из берегов и затопить город.
Ноги сами несли Барни к дому Карлоса. Добравшись до места, юноша столкнулся с новым потрясением – выяснилось, что Карлоса и Эбриму жестоко избили.
Карлос сидел на табурете посреди двора, а тетушка Бетси промывала и перевязывала его раны. Один глаз у него заплыл, губы раздулись и были все в крови, а сидел он не прямо, но согнувшись, будто у него болел живот. Эбрима лежал на земле, сунув руку под мышку другой; вокруг головы обвивалась окровавленная повязка.
За ними громоздилась куча мусора, еще недавно бывшая новой печью. Ее развалили полностью, превратили в груду битого кирпича. Конструкция с постромками выглядела клубком ремней и веревок. Мертвый вол неподвижно распростерся в луже крови. Господи, сколько же крови в этом животном, мимолетно подумалось Барни.
Бетси промокала Карлосу лицо куском тряпки, смоченным в вине. Вот она выпрямилась, швырнула тряпку наземь; в этом движении сквозило отвращение.
– Слушайте меня, – сказала она, и Барни догадался, что тетушка дожидалась его возвращения, чтобы поговорить со всеми своими мужчинами разом.
Он отважился ее перебить:
– Что тут произошло?
– Не задавай глупых вопросов, – прикрикнула тетушка. – Разве сам не видишь?
– Я хотел спросить, кто это сделал?
– Мы никого из них раньше не встречали. Они точно не из Севильи, уж поверьте. А если спросите, кто их нанял, я отвечу так – Санчо Санчес. Ему больше всех досадил Карлос своей печью, и он хотел купить мастерскую. Это он, я уверена, сказал Алонсо, что Эбрима – мусульманин и трудится по воскресеньям.
– Что же нам делать?
На вопрос Барни ответил Карлос, вставший с табурета:
– Сдаться.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы можем сражаться с Санчесом и сопротивляться Алонсо, но не обоим сразу. – Карлос добрел до продолжавшего лежать Эбримы, взял того за правую руку – левая рука африканца, похоже, изрядно пострадала – и помог встать. – Я продам мастерскую.
– Этого может оказаться недостаточно, особенно теперь, – предупредила тетушка.
Карлос недоуменно потряс головой.
– Почему?
– Санчес довольствуется мастерской, но Алонсо не успокоится. Ему нужна жертва. Он не может признать, что допустил ошибку. Раз он тебя обвинил, то будет добиваться наказания.
– Я только что говорил с Херонимой, – вставил Барни. – Она думает, что ее отца будут пытать водой. Если кого угодно из нас подвергнуть пыткам, мы признаемся в любой ереси.
– Барни прав, – заметила тетушка.
– И как же быть? – горько спросил Карлос.
– Уехать из Севильи, – проговорила тетушка со вздохом. – Сегодня же.
Барни не ожидал такого, но мгновенно понял, что тетушка не преувеличивает. Люди Алонсо могут явиться за ними прямо сейчас; когда это случится, бежать будет поздно. Юноша покосился на арку, ведущую на улицу, наполовину ожидая увидеть в ней зловещие фигуры, но, по счастью, там никого не оказалось – пока не оказалось.
Возможно ли уехать из города прямо сегодня? Если найдется корабль, уходящий с дневным приливом, и если на этом корабле требуются матросы, то почему бы нет? Обстоятельства складываются так, что выбирать не приходится.
Барни посмотрел на солнце. Полдень миновал.
– Если мы и вправду намерены уехать, нужно торопиться, – сказал он.
Пускай им всем грозила немалая опасность, он не мог не обрадоваться скорому свиданию с морем.
Тут заговорил Эбрима, до сих пор молчавший:
– Если останемся, мы все погибнем. И первым убьют меня.
– Вы что скажете, тетушка? – справился Барни.
– Я уже не в том возрасте, чтобы отправляться в дальние края. К тому же я им не нужна, ведь я женщина.
– И что вы будете делать?
– Укроюсь у свояченицы в Кармоне. – Барни припомнил, что тетушка ездила туда на несколько недель каждое лето. – Уйду утром. Даже если Алонсо узнает, где я прячусь, вряд ли он станет преследовать меня.
Карлос принял решение:
– Барни, Эбрима! Забирайте из дома все, что сочтете нужным, и возвращайтесь сюда, досчитав до сотни, не позже.
Пожитков было немного. Барни прицепил к поясу кошель с деньгами и накинул сверху рубаху. Надел лучшие башмаки, прихватил плотную накидку. Меча у него не было – тяжелые и длинные клинки годились для поля боя, чтобы всаживать острие в уязвимые места в доспехах неприятеля, но в мирном городе такое оружие было ни к чему. Барни всунул в ножны двухфутовый испанский кинжал с округлой рукоятью и двусторонним стальным лезвием. В уличной сваре этакий кинжал куда смертоноснее меча.
На дворе Карлос, облаченный в свой новый камзол с меховым воротником, повесил на пояс меч и обнял бабушку, которая плакала, не стыдясь слез. Барни поцеловал тетушку в щеку.
Потом тетушка повернулась к Эбриме и сказала:
– Поцелуй меня снова, любимый.
Эбрима обнял ее.
Барни нахмурился.
– Эй… – протянул Карлос.
Тетушка жадно целовала Эбриму, ерошила его темные волосы, а Карлос и Барни озадаченно переглядывались, не зная, что сказать.
Наконец, разорвав поцелуй, тетушка произнесла:
– Я люблю тебя, Эбрима. Не хочу, чтобы ты уходил. Но я не могу допустить, чтобы ты остался и умер от пыток в камерах инквизиции.
– Благодарю за твою доброту, Элиса, – сказал Эбрима.
Они снова поцеловались, а потом Бетси отвернулась и в слезах убежала в дом.
Барни изнывал от любопытства, но молчал.
Карлос, изумленный не меньше, понимал, что сейчас не время для расспросов.
– Идем.
– Погоди. – Барни показал своим спутникам кинжал. – Если нас перехватят по дороге люди Алонсо, я не хочу попасть им в руки живым.
– Я тоже, – ответил Карлос, кладя ладонь на рукоять меча.
Эбрима откинул полу плаща и показал молоток с железным наконечником, засунутый за пояс.
Втроем они вышли на улицу и двинулись к набережной.
Они ждали встречи с людьми Алонсо, но чем дальше отходили от дома, тем спокойнее становились. А встречные от них шарахались и глазели вслед. Должно быть, они выглядели устрашающе – особенно Карлос с Эбримой, в синяках и крови.
Некоторое время спустя Карлос спросил у раба:
– Ты и бабушка?..
– Рабов нередко используют для плотских утех, – ровным голосом отозвался Эбрима. – Ты же знаешь, верно?
– А я не знал, – удивился Барни.
– Мы говорим между собой, когда встречаемся на рынке. Почти каждый из нас вынужден тешить чью-то похоть. К старикам это не относится, но рабы редко доживают до старости. – Эбрима покосился на Барни. – Педро Руис, отец твоей девушки, пользует Фару. Правда, ей приходится быть сверху.
– Вот почему она плакала? Из-за того, что рассталась с ним?
– Она плакала потому, что теперь ее продадут кому-то еще, кого тоже придется ублажать. – Эбрима повернулся к Карлосу. – А Франсиско Вильяверде, слишком гордый, чтобы стать твоим тестем, любит покупать маленьких мальчиков и пользовать их, покуда они не выросли. А потом продает крестьянам.
Карлос явно не мог поверить услышанному.
– Значит, каждую ночь, пока я спал, ты ходил в бабушкину спальню?
– Не каждую. Я ходил к ней, когда она меня звала.
– Тебе нравилось? – не утерпел Барни.
– Элиса – пожилая, но она теплая и милая. И я радовался, что не должен отдаваться мужчине.
Барни вдруг показалось, что вплоть до сегодняшнего дня он оставался ребенком. Он знал, конечно, что священники вольны посадить человека в тюрьму и запытать его до смерти, но не подозревал, что они способны присвоить все его имущество и выставить на улицу всех домочадцев. Он не мог вообразить, что архидьякон способен приютить под своим кровом честную девушку и сделать ту своей наложницей. И понятия не имел о том, как мужчины и женщины поступают с рабами. Он словно жил до сих пор в доме, во многие помещения которого никогда не заходил, и делил этот дом с незнакомцами, которых никогда прежде не видел. Осознание собственного невежества пошатнуло его устои, лишило душевного равновесия. Вдобавок его жизни грозила опасность, и он пытался убежать из Севильи и покинуть Испанию.
Они вышли к реке. Как обычно, на узкой полоске берега было не протолкнуться от людей и повозок. Барни прикинул на глазок, что у пристани стоят десятка четыре судов. Как правило, моряки предпочитали отплывать с утренним приливом, ибо в таком случае впереди был весь день; но неизменно находились и те, кто снимался с якоря после обеда. Между тем прилив уже наступил, и если кто-то собирается в путь, он наверняка готовится к отплытию.
Мужчины спустились к воде и принялись высматривать признаки скорого отправления – задраенные люки, шкипера на палубе и матросов на такелаже. Судно под названием «Сьерво» уже выбирало канаты, а матросы длинными шестами отталкивались от корпусов других кораблей по обе стороны. Если постараться, еще можно было успеть.
Карлос сложил ладони лодочкой и крикнул:
– Эгей, на борту! Крепкие руки не нужны?
– Нет! – ответили ему. – Команда полная!
– А трех пассажиров возьмете? Мы заплатим!
– Места нет!
Барни подумалось, что шкипер «Сьерво», возможно, замышляет что-то не совсем законное и не хочет, чтобы на борту были люди, которых он не знает или которым не доверяет. В этих водах чаще всего промышляли перегрузкой американского серебра, чтобы избежать податей в королевскую казну в Севилье. Но попадались и самые настоящие пираты…
Троица двинулась вдоль берега, однако удача наотрез отказывалась им улыбаться. Никто другой к отплытию будто бы не готовился. Барни был близок к отчаянию. Что же им делать?
Они добрались до края гавани, где стояла крепость, носившая название Золотой Башни. Здесь при необходимости натягивали между берегами железную цепь, чтобы налетчики, пришедшие с моря, не могли напасть на корабли на якоре.
У стен крепости трудился вербовщик: взобравшись на бочку, он соблазнял молодых мужчин воинской службой. «Горячая еда! – обещал он. – Бутылка вина каждому, кто запишется прямо сейчас!» Зеваки внимательно слушали. «Вон стоит корабль, который зовется «Хосе и Мария»[22], двое великих святых присматривают за ним и оберегают всех, кто поднимается на его борт!» Вербовщик ткнул пальцем; Барни заметил, что у него железная рука, искусственная замена настоящей, потерянной, должно быть, в какой-то схватке.
Юноша посмотрел туда, куда указывал вербовщик, и увидел большой трехмачтовый галеон, чьи борта щетинились пушками, а палубу заполняли молодые мужчины.
– Мы отплываем сегодня! – продолжал искушать вербовщик. – Мы идем убивать коварных язычников. Девушки там красивы и податливы, друзья мои, и в том порукой моя шкура, ибо я сам их перепробовал.
Толпа отозвалась одобрительным гоготом.
– Нам не нужны слабые! – кричал вербовщик. – Нам ни к чему трусы! Нам не нужны парни, которые как девчонки, сами знаете, о ком я говорю! Нет, мы зовем храбрых, дерзких и крепких! Настоящих мужчин!
С палубы «Хосе и Марии» донесся клич:
– Все на борт!
– Последняя возможность, парни! – гаркнул вербовщик. – Выбирайте! Либо сидеть дома с мамашами, лопать хлеб с молоком и делать, что вам велят. Либо плывите со мной, шкипом Гомесом по прозвищу Железная Рука! Я обещаю вам достойную жизнь, приключения и путешествия, славу и достаток! Просто поднимайтесь по трапу – и весь мир будет вашим!
Барни, Карлос и Эбрима молча переглянулись.
– Да или нет? – спросил Карлос.
– Да, – сказал Барни.
– Да, – сказал Эбрима.
Трое мужчин бросились к кораблю, взбежали по планкам и поднялись на борт.
Спустя два дня они вышли в открытое море.
Эбрима проплыл по морям много миль, но прежде он был пленником и сидел в цепях в трюме. Видеть море с палубы было для него в новинку, и от этого зрелища захватывало дух.
Рекруты маялись от безделья и обсуждали, куда их везут. Матросы на сей счет отмалчивались, ибо это была военная тайна.
А Эбриму интересовал еще один вопрос – его собственное будущее.
Едва они взошли на палубу «Хосе и Марии», их встретил офицер, восседавший за столом, на котором лежала книга для записей.
– Имя? – спросил он коротко.
– Барни Уиллард.
Офицер записал это в книге, затем посмотрела на Карлоса.
– Имя?
– Карлос Крус.
Офицер сделал запись, посмотрел на Эбриму – и отложил перо. Поглядел на Карлоса, потом на Барни, перевел взгляд обратно и сказал:
– В армии нет рабов. Это позволено только офицерам, но они должны кормить и одевать таких людей на собственные средства. Рекрутам такое не разрешается, сами понимаете.
Эбрима не сводил взгляда с лица Карлоса. Тот, очевидно, пребывал в затруднении: дорога к спасению, мнившаяся столь доступной, ускользала от него. Помешкав мгновение-другое, Карлос произнес те единственные слова, какие только мог произнести:
– Он не раб. Он свободный человек.
Офицер кивнул. Рабов освобождали редко, но нельзя утверждать, что это было вообще немыслимо.
– Отлично, – сказал офицер, посмотрел на Эбриму и спросил: – Имя?
Все случилось очень и очень быстро; когда его записали в книгу, Эбрима так и не понял, радоваться ему или огорчаться. Барни не поздравил его с освобождением, Карлос же нисколько не походил на человека, который облагодетельствовал ближнего своего. Да, с Эбримой теперь надлежало обращаться как со свободным, но была ли эта свобода настоящей?
Свободен он или нет?
Он не знал ответа.
Глава 5
Свадьба Марджери откладывалась.
После падения Кале все ждали французского вторжения в Англию, и от Барта Ширинга потребовали собрать и вооружить сотню человек и разместить их в гавани Кума. Со свадьбой следовало повременить.
Для Неда Уилларда эта заминка означала возрождение надежд.
По всей стране города наподобие Кингсбриджа поспешно чинили стены, а графы укрепляли собственные замки. На обращенные к морю стены укреплений вытаскивали старинные пушки, а местной знати недвусмысленно разъяснили, что от нее ждут исполнения долга и защиты населения от кровожадных французов.
Молва винила в происходящем королеву Марию Тюдор. Это все ее вина, говорили люди, потому что она вышла замуж за короля Испании. Если бы не дон Фелипе, Кале по-прежнему оставался бы английским, ибо Англии не пришлось бы воевать с Францией, и никому не понадобилось бы чинить стены и направлять пушки в сторону моря.
Нед тихо радовался. Пока Барт и Марджери не поженились, может случиться что угодно: скажем, Барт передумает, или его убьют в сражении, или он умрет от лихорадки, терзавшей страну…
Марджери – его женщина, это Нед знал наверняка. Конечно, на свете полным-полно пригожих девиц, но ни одна из них не сравнится с Марджери. Юноша, спроси его кто-нибудь, вряд ли ответил бы, почему он так в этом уверен. Он просто знал, что Марджери – это Марджери, такова истина, вечная и неизменная, как собор.
Ее помолвку он воспринимал как досадную помеху, вовсе не как крушение надежд.
Барт со своими людьми собирался отправиться из Кингсбриджа в Кум по реке в субботу накануне Страстной недели. Тем утром у воды собралась многолюдная толпа, чтобы проводить и подбодрить солдат. Нед присоединился к провожающим с иной целью – он хотел удостовериться, что Барт действительно уплыл.
Было прохладно, однако светило солнце, и набережная выглядела празднично. Ниже моста Мерфина виднелись лодки, большие и малые, стоявшие на приколе по обеим берегам реки и у острова Прокаженных. Дальний берег, где лежало селение Лаверсфилд, усеивали амбары и мастерские, словно пытавшиеся потеснить друг друга. От Кингсбриджа река становилась судоходной, и суда с небольшой осадкой доходили до самого побережья. Потому-то Кингсбридж долгое время был одним из главных торговых городов Англии, а потом сделался ярмаркой, куда народ стекался со всей Европы.
Крупное судно швартовалось к ближнему берегу, как раз когда Нед приблизился к Мясницкому причалу. Должно быть, на этой вот посудине Барт и его солдаты поплывут к Куму. Двадцать гребцов наваливались на весла, выгребая против течения, ветер наполнял единственный парус. Потом гребцы опустили весла, отдыхая, а другие люди на палубе взялись за шесты, подталкивая судно к пристани. Вниз по реке двигаться будет куда легче, даже с сотней солдат на борту.
Фицджеральды, разумеется, не могли не проводить человека, которому предстояло стать их зятем. Сэр Реджинальд и Ролло вышагивали по главной городской улице бок о бок, смахивая на старое и свежее издания некоей высокой, худой и весьма чванливой книги; Нед окинул обоих взором, исполненным ненависти и презрения. Марджери и леди Джейн шли следом за мужчинами – одна маленькая и чрезвычайно привлекательная, другая тоже маленькая, но отталкивающего вида.
Нед не сомневался, что для Ролло родная сестра – не более чем средство добиться власти и известности. Многие мужчины разделяли подобное отношение к собственным родственницам, но для Неда оно было прямым отрицанием любви. Если Ролло и испытывал к сестре какие-либо чувства, те мало чем отличались от его чувств к лошадям: животное могло ему нравиться, но он продал бы его не задумываясь, если бы понадобилось.
Сэр Реджинальд был ничем не лучше сына. Нед подозревал, что леди Джейн, возможно, не столь жестока, однако она всегда ставила интересы семьи выше простого человеческого счастья, из чего следовало, что и ей свойственна жестокость, присущая мужской половине Фицджеральдов.
Нед смотрел, как Марджери подходит к Барту Ширингу. Тот напыжился, как бы показывая всем, что именно ему досталась в невесты первая красавица Кингсбриджа.
Юноша присмотрелся к Марджери. Поневоле возникало ощущение, будто какая-то другая девушка, не она, облачилась в алую накидку из кингсбриджского шелка и надела шляпку с пером. Марджери стояла прямо и неподвижно, разговаривая с Бартом, и ее лицо было застывшим, как лицо статуи. Все в ней говорило о решимости, но жизнь словно улетучилась из нее, заодно с прежней проказливостью.
Неужто человек и вправду способен измениться так быстро? Нет, тот проказливый бесенок где-то до сих пор прячется, где-то глубоко внутри…
Нед знал, что Марджери страдает, и оттого печалился и злился. Ему отчаянно хотелось схватить ее в объятия и увезти прочь, далеко-далеко. По ночам он предавался грезам: вот они вдвоем ускользают из Кингсбриджа на рассвете и скрываются в лесах, а потом идут в Винчестер и женятся под вымышленными именами – или добираются до Лондона и открывают собственное дело; или даже пробираются в гавань Кума и садятся на корабль до Севильи. Но ему Марджери не спасти, если она сама не захочет спастись.
Гребцы высыпали на берег и отправились прямиком в ближайшую таверну, чтобы промочить пересохшее горло. Следом на берег сошел человек, которого Нед сразу узнал – и на которого воззрился в изумлении. По виду этого молодого человека в грубом плаще и с потрепанным кожаным мешком в руках с первого взгляда становилось понятно, что он проделал долгий и утомительный путь. И это был кузен Неда, Альбан из Кале.
Альбан был ровесником Неда, и, пока Нед гостил у дядюшки Дика, двое юношей успели сдружиться.
Нед поспешил навстречу кузену.
– Альбан, это ты? Ты откуда?
Кузен откликнулся по-французски:
– Нед! Наконец-то! Я уж думал, что не доплыву!
– Что стряслось в Кале? Здесь никто ничего толком не знает, хотя уже столько времени прошло.
– Я привез дурные вести, – сказал Альбан. – Мои родители и сестра погибли, все добро потеряно. Французская корона присвоила наше имущество и передала его своим купцам.
– Мы этого опасались. – Уилларды очень долго боялись услышать подобные новости. Конечно, Нед расстроился. Больше всего ему было жаль мать, в одночасье лишившуюся дела, на которое положила жизнь. Однако Альбан понес утрату намного горше. – Соболезную насчет твоих родителей и Терезы.
– Спасибо.
– Пойдем к нам. Матушка непременно захочет тебя повидать. – Встреча обещала стать грустной, но избегать ее не следовало.
Юноши двинулись вверх по главной улице.
– Я ухитрился сбежать, – прибавил Альбан. – Но денег не было ни гроша, да и с началом войны никто больше не берется возить путников из Франции в Англию. Вот почему новости до вас не доходят.
– Так как же ты очутился здесь?
– Перво-наперво требовалось покинуть Францию. Я перебрался в Голландию. Денег на дорогу до Англии у меня не прибавилось, так что я решил заглянуть к родичам в Антверпен.
Нед кивнул.
– А, ты про Яна Фольмана, двоюродного брата моего отца? – Ян бывал в Кале, когда Нед гостил у дядюшки Дика.
– Ну да. Словом, я отправился в Антверпен.
– Это же больше сотни миль!
– Ты мне будешь рассказывать! Я все ноги оттоптал, пока дошел. Много раз сворачивал не туда, оголодал до полусмерти, но в конце концов добрался.
– Молодец! Дядя Ян тебя приютил и помог, верно?
– Они замечательные. Ян накормил меня мясом и напоил вином, а тетушка Хенни перевязала мои стертые ноги. Ян оплатил мой проезд из Антверпена до Кума, еще купил мне пару новых башмаков и дал денег в дорогу.
– Что ж, теперь все позади. – Они подошли к дверям дома Уиллардов, и Нед провел Альбана в рабочую комнату матери. Элис сидела за столом у окна и что-то писала. В очаге пылал огонь, однако женщина куталась в накидку с меховым подбоем. Она любила повторять, что писать в учетной книге – муторное дело, от которого стынет кровь в жилах.
– Мама, смотри! Это Альбан, он приплыл из Кале.
Элис отложила перо.
– Добро пожаловать, Альбан. – Она повернулась к сыну. – Принести своему кузену что-нибудь поесть и промочить горло.
Нед послушно сходил на кухню и попросил экономку Джанет Файф принести вино и закуски.
А в комнате Альбан между тем излагал Элис свою печальную историю. Он говорил по-французски, и Неду пришлось переводить те слова и фразы, которых матушка не понимала.
От рассказа кузена хотелось плакать. Дородная фигура матери словно усохла и съежилась на стуле от дурных вестей: Дик погиб вместе с женой и дочерью, склад со всеми запасами отошел французским купцам, а в доме Дика поселились какие-то чужие люди.
– Бедняга, – проговорила Элис негромко. – Бедняга Дик.
– Что нам делать, мама? – тихо спросил Нед.
Элис выпрямилась и постаралась отрешиться от грустных мыслей.
– Мы еще не разорились, если ты об этом. Есть наш дом, есть четыре сотни фунтов. И мне принадлежат шесть зданий у церкви Святого Марка. – Эти дома она унаследовала от своего отца, сдавала их внаем, и они приносили небольшой, но устойчивый доход. – В общем, средств у нас столько, сколько другим и не снилось. – Тут ей, похоже, пришла в голову мысль, заставившая забеспокоиться. – Хотя сейчас я начинаю жалеть, что одолжила те четыреста фунтов сэру Реджинальду Фицджеральду.
– Не страшно, – отмахнулся Нед. – Если он не расплатится вовремя, мы получим аббатство.
– Кстати! – Элис нахмурилась. – Альбан, ты слышал что-нибудь об английском судне под названием «Святая Маргарита»?
– Да, слышал. Оно зашло в Кале для починки за сутки до нападения французов.
– И что с ним сталось?
– Досталось французской короне, как и прочая английская собственность в Кале, которую объявили военными трофеями. В трюмах нашли полным-полно мехов. Их продали на торгах прямо с палубы, больше чем за пять сотен фунтов.
Нед и Элис переглянулись. Эта новость была еще хуже предыдущих.
– Значит, Реджинальд потерял свои вложения, – сказала Элис. – Бог милостивый, боюсь, он этого не переживет.
– И теперь должен отдать аббатство, – заметил Нед.
– Будут неприятности, – угрюмо предрекла Элис.
– Знаю, – согласился Нед. – Зато у нас появится новое дело. – Он вдруг усмехнулся. – Сможем начать все сначала.
Элис, никогда не забывавшая о радушии, повернулась к Альбану.
– Можешь умыться и переодеться с дороги. Джанет принесет тебе все необходимое. А потом будем обедать.
– Спасибо, тетушка Элис, – откликнулся Альбан.
– Это я должна тебя благодарить, ведь ты проделал долгий и опасный путь и привез новости, сколь бы ужасными они ни были.
По лицу матери Нед видел, что Элис потрясена доставленными известиями, пускай она уже давно ожидала чего-то подобного. Надо попробовать хоть как-то ее ободрить.
– Может, сходим, осмотрим аббатство? – предложил он. – Прикинем, как можно использовать это место?
Элис помолчала, потом заставила себя собраться с мыслями.
– В самом деле! – сказала она. – Теперь это наша забота.
Она встала. Вдвоем с сыном они вышли из дома и пересекли рыночную площадь, направляясь к южной стороне собора.
Эдмунд, отец Неда, был мэром Кингсбриджа, когда король Генрих Восьмой принялся разорять монастыри. Элис рассказывала сыну, что Эдмунд и приор Павел – последний, как выяснилось потом, приор Кингсбриджа – судили и рядили, что им делать, и решили попытаться спасти школу. Они вывели школу из-под управления приора, выделили ей средства и объявили самостоятельной. Две сотни лет назад нечто похожее проделали с госпиталем Керис, и Эдмунд воспользовался тем случаем как образцом. Вот почему в городе по-прежнему имелись собственная школа и собственная лечебница.
Остальная часть аббатства лежала в развалинах.
Ворота были заперты, но стены вокруг осыпались, и не составило труда проникнуть внутрь через старую кухню, где пришлось перелезать через груды мусора.
Этим ходом пользовались и другие: Нед заметил свежее кострище и пепел, несколько обсосанных мясных косточек и полусгнивший бурдюк из-под вина; кто-то явно коротал тут ночь – быть может, предаваясь прелюбодейству. Пахло сыростью и запустением, повсюду виднелись горки птичьего и мышиного помета.
Читать бесплатно другие книги:
