Столп огненный Фоллетт Кен

– Это плохо, – сказала она негромко.

– Почему? – не понял Карлос. – В Севилье ведь нет еретиков.

– Если начинаешь охоту на ведьм, у тебя должны быть ведьмы на примете.

– Где он отыщет еретиков, если их попросту нет?

– Оглядись. С него станется назвать мусульманином Эбриму.

– Но Эбрима же христианин! – возмутился Карлос.

– Скажут, что он тайком исповедует прежнюю веру. Это грех отступничества, куда более страшный, чем язычество.

Барни подумалось, что тетушка может быть права: черная кожа Эбримы наверняка заставляет монахов подозревать раба в чем угодно.

А Бетси продолжала:

– Педро Руис, – она кивнула в сторону сеньора Руиса и его дочери, – читает сочинения Эразма и спорит с архидьяконом Ромеро о богословских вопросах.

– Но ведь Педро и Эбрима ходят к мессе! – упорствовал Карлос.

– Алонсо скажет, что они предаются языческому разврату у себя дома, за плотно закрытыми ставнями и крепко запертыми дверями.

– Ему понадобятся свидетели.

– Зачем? Еретики сами сознаются.

Карлос озадаченно покачал головой.

– С какой стати?

– Ты признаешься в чем угодно, если тебя раздеть догола и связать так туго, что веревки начнут рвать кожу и отделять плоть от костей…

– Перестань! – Карлос вздрогнул. – Я понял, понял!

Интересно, спросил себя Барни, откуда Бетси известно о пытках, применяемых инквизицией?

Алонсо между тем призывал горожан, всех и каждого, присоединиться к новому крестовому походу против неверных, кои скрываются прямо среди них. Когда он завершил свою проповедь, началось причастие. Вглядываясь в лица прихожан, Барни думал, что эта проповедь многих заставила обеспокоиться. Все они были добрыми католиками, но желали спокойной жизни, а вовсе не крестового похода. Подобно тетушке Бетси, они чуяли неприятности впереди.

Когда служба закончилась и священники торжественно прошли по нефу, Карлос сказал Барни:

– Идем, потолкуем с Вильяверде. Мне не помешает дружеское плечо.

Барни не стал возражать. Карлос приблизился к Франсиско Вильяверде и поклонился.

– Уделите мне толику вашего времени, сеньор, дабы мы могли обсудить дело немалой важности.

По возрасту Франсиско Вильяверде приходился ровесником тетушке Бетси. Валентина была его дочерью от второй жены. Лощеный и самодовольный, он держался, в общем-то, достаточно дружелюбно.

– Конечно, – ответил Франсиско с вежливой улыбкой.

Барни заметил, как Валентина потупилась. Она явно догадывалась, о чем пойдет речь, а вот отец девушки, по-видимому, пребывал в неведении.

– Минул год, как умер мой отец, – произнес Карлос.

Барни ожидал услышать в ответ пожелание, чтобы душа усопшего упокоилась в мире, – таково было общепринятое правило поведения, когда в разговоре упоминали умерших родичей. К его изумлению, Франсиско промолчал.

– Теперь всякий видит, что моя мастерская разумно управляется и процветает, – продолжал Карлос.

– Вас можно поздравить, – признал Франсиско.

– Благодарю.

– К чему вы клоните, молодой Карлос?

– Мне двадцать два года, я здоров и обеспечен. Я готов жениться. Я буду любить свою жену и заботиться о ней.

– Не сомневаюсь. И?..

– Смиренно прошу принять меня в вашем доме, сеньор, и льщу себя надеждой, что ваша прелестная дочь Валентина окажет мне честь стать моею избранницей.

Валентина зарделась. Ее брат, стоявший рядом, издал звук, который можно было принять за возмущенное фырканье.

Дружелюбие Франсиско Вильяверде мгновенно исчезло.

– Что за чушь? Даже не мечтайте!

Карлос опешил настолько, что на некоторое время утратил дар речи.

– Да как вы посмели? – негодующе процедил Франсиско. – Чтобы моя дочь?..

– Но… – выдавил Карлос. – Могу я спросить, почему?

Барни задавал себе тот же вопрос. У Франсиско не было ни малейших оснований мнить себя выше Крусов. Он был парфюмером; возможно, это занятие считалось чуть более утонченным, нежели ремесло мастера по металлу, но все равно он, подобно Карлосу, производил товары и торговал ими. К знати его семейство не принадлежало.

Франсиско помедлил и нехотя ответил:

– Ваша кровь нечиста.

– Из-за моей бабки-англичанки? – неверяще проговорил Карлос. – Это же глупость!

– Последите за языком! – ощетинился брат Валентины.

– Я не потерплю, чтобы меня именовали глупцом, – горделиво бросил Франсиско.

Валентина кусала губы. Должно быть, она, как и Карлос, не ожидала от отца столь решительного отказа.

– Погодите, прошу вас! – воскликнул Карлос.

Но Франсиско не прислушался к мольбе.

– Разговор окончен. – Он отвернулся, взял Валентину под руку и повел дочь к западным вратам собора. Жена и сын последовали за ним. Идти следом смысла не было, и Барни твердо решил остановить Карлоса, если тот вздумает выставить себя на посмешище.

Карлос был уязвлен и зол. Обвинение в нечистоте крови выглядело смехотворно нелепым, но от того не переставало ранить. Под нечистой кровью в этой стране обычно подразумевали кровь иудейскую или мусульманскую, и Барни прежде не доводилось слышать, чтобы такое обвинение бросали в лицо тому, у кого в роду имелись предки-англичане. Впрочем, чваниться можно по любому поводу…

К мужчинам подошли Эбрима и Бетси. Тетушка сразу заметила настроение Карлоса и вопросительно поглядела на Барни.

– Ему отказали, – вполголоса пояснил юноша.

– Вот дьявол! – пробормотала Бетси.

Она сочувствовала Карлосу, но как будто нисколько не удивилась; более того, Барни почудилось, что тетушка ожидала подобного исхода сватовства.

Эбрима сочувствовал Карлосу и хотел бы сделать что-нибудь, чтобы подбодрить своего хозяина. По возвращении домой он предложил опробовать новую печь. Мол, какая разница, когда начинать? Африканец полагал, что это занятие отвлечет Карлоса от размышлений о пережитом унижении. Да, христианам возбраняется трудиться по воскресеньям, но ведь это не работа, а так, пробная попытка.

Карлосу предложение понравилось. Он принялся растапливать печь, пока Эбрима запрягал вола в хитроумные постромки, а Барни смешивал железную руду с известняком.

С мехами пришлось повозиться, понадобилось слегка изменить конструкцию, которую приводил в движение вол. Тетушка Бетси, наблюдая за происходящим, сообразила, что ее надежды на чинный воскресный обед пошли прахом, и принесла мужчинам хлеб и подсоленную свинину. Солнце уже стало клониться к закату, когда все наконец удалось пересобрать заново. Когда пламя, раздуваемое двойными мехами, жарко запылало, Эбрима стал кидать в печь руду, смешанную с известняком.

Некоторое время словно ничего не происходило. Вол неутомимо бродил по кругу, мехи с тяжкими вздохами раздувались и опадали, от трубы исходило тепло, а мужчины терпеливо ждали.

Карлос слышал о таком способе получения железа от двоих чужаков – от француза из Нормандии и от валлона из Голландии; а Барни как-то услыхал о подобном от англичанина из Сассекса. Все трое уверяли, что производство железа ускоряется чуть ли не вдвое. Наверняка это было преувеличение, но все равно – ускорить работу выглядело куда как заманчиво. Чужаки рассказывали, что расплавленное железо должно вытекать из нижней части печи, и потому Карлос соорудил каменный желоб, по которому поток вливался бы в намеренно выкопанные в земле формовочные ямки. Но вот очертаниями печи никто из чужаков не поделился, так что все пришлось прикидывать самостоятельно.

Время шло, а железо все не вытекало. Эбрима начал беспокоиться и гадать, в чем же они ошиблись. Быть может, следовало сделать трубу повыше. Жар – самое главное. Быть может, следовало топить древесным углем, который горит жарче, нежели обычный. С другой стороны, такой уголь неимоверно дорог в этих краях, где вся древесина идет на постройку королевского флота.

Наконец-то! Полумесяц жидкого железа вытек из отверстия внизу печи и побежал тонкой струйкой по каменному желобу. Струйка утолщалась на глазах, превращаясь в устойчивый поток. Мужчины развеселились, зашумели. Тетушка Бетси присоединилась к ним, чтобы посмотреть.

Жидкий металл, поначалу алый, быстро остывал и становился серым. Приглядываясь к нему, Эбрима подумал, что железо больше похоже на передельный чугун и потребуется снова его плавить, чтобы оно на что-то сгодилось. Ну да ладно, это не беда. Зато сверху виднелась тонкая пелена, напоминавшая расплавленное стекло; похоже, шлак, и нужно придумать, как от него избавиться.

Плавка и вправду оказалась быстрой. Походило на то, будто кто-то отвернул внутри печи незримый кран, – железо текло и текло. Знай себе подбрасывай в печь уголь, руду и известняк, а жидкое богатство словно само собой выливалось из отверстия внизу.

Мужчины принялись поздравлять друг друга. Бетси принесла вино. С полными кружками в руках они стояли и с восхищением смотрели, как железо затвердевает в земле. Карлос явно воодушевился и стал забывать о том, как с ним обошлись в соборе. Возможно, он обрадуется настолько, что даст Эбриме свободу…

Немного погодя Карлос произнес:

– Туши печь, Эбрима.

Африканец отставил кружку с вином.

– Сейчас, – коротко ответил он.

Новая печь Карлоса успешно выдержала испытание, но далеко не все были этому рады.

Печь трудилась от восхода до заката шесть дней в неделю, и Карлос продавал свой чугун в другую мастерскую, чтобы самому не заниматься переплавкой и очисткой, а Барни добывал по всему городу железную руду, которой теперь требовалось все больше и больше.

Королевский оружейник не скрывал удовлетворения. Он пребывал в постоянных поисках оружия для войн во Франции и Италии, для морских сражений с кораблями султана и для защиты от пиратов, нападавших на галеоны с американским золотом и серебром. Плавильни и мастерские Севильи не производили оружия в достаточном количестве, а корпорации возражали против всякого увеличения объемов производства, и потому оружейнику приходилось закупаться за рубежом, и американское серебро, исправно поступавшее в Испанию, быстро иссякало. Ускорение производства железа несказанно обрадовало вельможу.

Зато прочие севильские мастера недовольно ворчали. Они-то видели, что Карлос теперь зарабатывает вдвое больше их самих. Поэтому они искали возможность ему помешать. Санчо Санчес подал в корпорацию жалобу, которую должным порядком зарегистрировали. Было объявлено, что для рассмотрения этой жалобы соберется совет.

Барни тревожился, однако Карлос утверждал, что корпорация не посмеет пойти против королевского оружейника.

А потом их навестил отец Алонсо.

Они возились у печи, когда инквизитор вошел во двор, сопровождаемый свитой из молодых священников. Карлос, заметив гостей, оперся на лопату и воззрился на инквизитора. Он пытался притвориться спокойным, но Барни счел эту попытку неудачной. Тетушка Бетси вышла из дома и подбоченилась, словно готовясь затеять шумный спор.

Барни не мог себе вообразить причин, по каким Карлоса можно было бы объявить еретиком. С другой стороны, зачем еще пожаловал Алонсо?

Прежде чем заговорить, Алонсо оглядел двор, медленно поворачивая голову и поводя крючковатым носом, что смахивал на клюв хищной птицы. Ненадолго его взгляд задержался на Эбриме, а затем инквизитор спросил:

– Ваш чернокожий – мусульманин?

Эбрима не стал дожидаться, пока за него заступится хозяин.

– В деревне, где я родился, святой отец, никогда не слышали о Писании Христовом, да и имя мусульманского пророка ни разу не звучало. Меня растили в языческом невежестве, в коем пребывали все мои предки. Но на долгом жизненном пути Божья длань направляла меня, а здесь, в Севилье, мне поведали Господне откровение, и я стал христианином. Крестился в соборе и с тех пор не устаю благодарить Отца небесного за свое спасение каждый день.

Прозвучало убедительно, и Барни предположил, что Эбрима говорит это не в первый раз.

Алонсо, впрочем, не собирался так просто сдаваться.

– Тогда почему ты трудишься в воскресенье? Не потому ли, что у вас, мусульман, священный день – пятница?

– Никто из нас не трудится по воскресеньям, – возразил Карлос, – зато все работают с утра до вечера по пятницам.

– Видели, как ты разжигал свою печь в то самое воскресенье, когда я произнес первую проповедь в соборе!

Барни выругался себе под нос. Значит, за ними следили и донесли. Он окинул взглядом соседние дома; на двор Карлоса выходило немало соседских окон. Должно быть, обвинение выдвинул кто-то из соседей – завистливый мастер, не исключено, что Санчес.

– Мы не работали, – упорствовал Карлос. – Мы проверяли.

Даже Барни усомнился бы в таком оправдании.

– Видите ли, святой отец, – продолжал объяснять Карлос, в голосе которого сквозило отчаяние, – в этой печи воздух поступает снизу трубы…

– Я знаю все о твоей печи! – перебил Алонсо.

Тетушка Бетси не выдержала и вмешалась в разговор:

– И откуда же, скажите на милость, такие познания у священника? Верно, вы беседовали с соперниками моего внука, святой отец, и они ославили его перед вами.

Выражение лица Алонсо подсказало Барни, что тетушка права. Инквизитор предпочел не отвечать на вопрос, вместо того бросил новое обвинение:

– Старуха, ты родилась в Англии, среди протестантов!

– Вовсе нет! – твердо возразила Бетси. – Я родилась, когда на английском троне восседал добрый католик Генрих Седьмой. Его сын-протестант, Генрих Восьмой, еще мочил пеленки, когда моя семья покинула Англию и перебралась сюда, в Севилью. Больше я своей родины не видала.

Алонсо повернулся к Барни, и юноша вдруг ощутил, что кровь стынет в жилах. Этот монах обладал властью мучить, пытать и убивать.

– Про тебя этого не скажешь, так? Ты родился протестантом и рос протестантом!

Испанским Барни владел не слишком хорошо – во всяком случае, для богословских споров, поэтому он постарался ответить как можно проще:

– Англия перестала быть протестантской, и я тоже. Обыщите дом, святой отец. Вы не найдете ни запрещенных книг, ни еретических текстов, ни мусульманских подстилок для молитвы. Над моей кроватью висит распятие, а на стене – образ святого Юбера Льежского, покровителя металлистов. Святой Юбер…

– Я знаю, кто такой святой Юбер и чем он славен! – По всей видимости, Алонсо оскорбило, что кто-то осмеливается наставлять его в богословских вопросах. Однако, подумалось Барни, инквизитор, очевидно, утратил былой пыл. На все его обвинения отыскались разумные ответы. Ему оставалось лишь доказывать, что Крусы трудились по воскресеньям, нарушая церковный запрет, но доказать это было непросто; к тому же Карлос далеко не единственный в Севилье позволял себе отступать от этого установления. – Надеюсь, для вашей же пользы, что вы не солгали мне ни единым словом. Иначе всех вас ожидает участь Педро Руиса!

Алонсо повернулся, чтобы уйти, но Барни его остановил.

– А что случилось с Педро Руисом, святой отец? – спросил юноша, сразу подумав о Херониме.

Инквизитор криво усмехнулся.

– Его арестовали. В его доме я нашел перевод Ветхого Завета на испанский, что против закона, и еретическое сочинение «Наставления в христианской вере» Жана Кальвина, гнусного протестанта и вожака богомерзкого города Женевы. Как полагается, все имущество Педро Руиса будет передано инквизиции.

Карлос как будто ничуть не удивился услышанному; выходит, подобное здесь было в порядке вещей. Но Барни слова Алонсо потрясли до глубины души.

– Все имущество?! – повторил он. – А на что прикажете жить его дочери?

– Пусть уповает на Божью милость, как и все мы, – ответил инквизитор и удалился в сопровождении свиты.

Карлос облегченно вздохнул.

– Мне жаль отца Херонимы, – сказал он. – А вот нам, сдается мне, просто повезло.

– Не спеши, внук, – предостерегла тетушка Бетси.

– О чем ты, бабушка?

– Ты не помнишь своего деда, моего мужа…

– Он умер, когда я был совсем маленьким.

– Да, пусть земля ему будет пухом. Он был мусульманином.

Мужчины, все трое, изумленно уставились на Бетси. Затем Карлос выдавил:

– Твой муж был мусульманином?

– Сперва – да.

– Мой дед, Хосе Алано Крус?..

– На самом деле его звали Юссеф аль-Халиль.

– Как ты могла выйти замуж за неверного?

– Когда мавров изгоняли из Испании, он решил не уезжать и принять христианство. Обратился к священникам и крестился, уже взрослым, прямо как Эбрима. Взял имя Хосе. А чтобы доказать истинность обращения, женился на христианке, то есть на мне. Тогда мне было тринадцать.

– Многие мусульмане женились на христианках? – уточнил Барни.

– Нет, что ты. Они обычно женились на своих, даже после обращения. Мой Хосе поступил не так, как поступало большинство.

Карлоса явно интересовала личная, так сказать, сторона.

– Ты знала, что раньше он был мусульманином?

– Сначала он от меня скрывал. Он переселился сюда из Мадрида, никому ничего не рассказывал. Но люди из Мадрида приезжали постоянно, и в конце концов приехал кто-то, кто знал его мусульманином. После того он уже не сильно скрывался, хотя мы, конечно, не кричали на каждом углу…

Барни не сдержал любопытства:

– Тетушка, вам было всего тринадцать? Вы любили мужа?

– Я преклонялась перед ним. Сама я красавицей не была, а он был такой красивый, такой обходительный… А еще пылкий, добрый и заботливый. Я словно попала на небеса.

Тетушка откровенничала, как если бы эта тайна давно ее тяготила.

– А когда дед умер… – начал Карлос.

– Я никак не могла утешиться. Он был для меня всем. О другом муже и подумать было невозможно. – Бетси пожала плечами. – Но следовало позаботиться о детях, потому я оказалась слишком занята, чтобы умереть от горя. А потом появился ты, Карлос, лишившийся матери, когда тебе и дня от роду не исполнилось.

Барни не мог отделаться от ощущения, что Бетси, пускай она вроде бы говорила откровенно, что-то все-таки скрывает. Допустим, она даже не думала о повторном замужестве, но вся ли это история?

Карлос между тем додумался до очевидного.

– Вот почему Франсиско Вильяверде не отдает за меня свою дочь?

– Верно. Твоя английская бабка его нисколько не тревожит. А вот дед-мусульманин – совсем другое дело. Нечистая кровь.

– Черт побери!

– Подумай хорошенько, внук. Алонсо тоже наверняка известно про Юссефа аль-Халиля. Нынешняя встреча – только начало. Он обязательно вернется, уж поверь.

Барни отправился к дому семейства Руис, узнать, что сталось с Херонимой.

Дверь открыла молодая женщина, по виду африканка-рабыня. Барни подумалось, что ее можно было счесть привлекательной, когда бы не глаза, покрасневшие от слез, и не печаль на лице.

– Я должен повидать Херониму, – сказал юноша громко.

Рабыня приложила палец к губам, упрашивая говорить тише, а затем поманила за собой в глубину дома.

Барни ожидал увидеть повара и нескольких служанок, занятых приготовлением обеда, но на кухне было пусто. Огонь в очаге не горел. Юноше припомнились слова инквизитора – мол, у еретиков обычно забирают все имущество; подумать только, как быстро все произошло! Челядь Руисов, судя по всему, уже распустили. А рабыню, должно быть, продадут, оттого она и плакала.

– Меня зовут Фара, – сказала африканка.

– Зачем ты привела меня сюда? – недоуменно справился Барни. – Где Херонима?

– Говорите тише, – попросила рабыня. – Херонима наверху, с архидьяконом Ромеро.

– Плевать! Я хочу поговорить с нею! – воскликнул Барни, делая шаг к двери.

– Молю вас, не надо! Всем будет хуже, если Ромеро вас увидит.

– С какой стати? Что во мне такого?

– Я приведу Херониму сюда. Скажу, что зашла соседка и хочет с нею повидаться.

Барни поразмыслил, утвердительно кивнул, и Фара ушла.

Юноша огляделся. Ни тебе ножей, ни посуды, ни кувшинов с тарелками. Вынесли все подчистую. Неужто инквизиция не гнушается торговать посудой еретиков?

Несколько минут спустя появилась Херонима. Девушка выглядела внезапно повзрослевшей, намного старше своих семнадцати лет. На прекрасном лице застыло выражение безразличия, глаза были сухими, но смуглая кожа словно посерела, а стройное тело сотрясалось, будто от сдерживаемых рыданий. Барни сразу понял, каких усилий ей стоит сохранять напускное спокойствие и не выдавать свое горе.

Юноша сделал было движение навстречу, желая обнять Херониму, однако та попятилась и вскинула ладонь, как бы прося остановиться.

Он беспомощно развел руками и спросил:

– Что происходит?

– Я осталась одна. Мой отец в тюрьме, а других родственников у меня нет.

– Как он?

– Не могу сказать. Узникам инквизиции не позволяют общаться – ни с родными, ни с кем-либо еще. А у него слабое здоровье, сами слышали, как он пыхтит даже после короткой прогулки. Говорят, они… – Херонима замолчала, но быстро справилась с собой; потупилась, перевела дыхание и продолжила: – Говорят, его станут пытать водой.

Барни доводилось слышать об этой пытке. Жертве зажимали ноздри, чтобы та не могла дышать носом, насильно раскрывали рот и вливали в горло воду, кувшин за кувшином. Вода заполняла брюхо, терзая внутренности, и попадала в носоглотку отчего человек начинал задыхаться.

– Он же погибнет! – ужаснулся Барни.

– Они забрали все деньги и вещи.

– Что вы намерены делать?

– Архидьякон Ромеро предложил переселиться к нему в дом.

Барни ощутил себя сбитым с толку. События развивались слишком быстро. Ему на ум пришло сразу несколько вопросов:

– И в каком качестве?

– Мы как раз обсуждали это, когда вы пришли. Он хочет, чтобы я заботилась о его гардеробе, чинила, подшивала, отдавала стирать… – Похоже, разговор о повседневных хлопотах и обязанностях позволял девушке отвлечься от мрачных мыслей.

– Не надо, – попросил Барни. – Лучше идемте со мной.

Предложение было безрассудным, и Херонима это понимала.

– Куда? Я не могу жить в доме с тремя мужчинами. Я же не ваша бабушка.

– У меня есть дом в Англии.

Она покачала головой.

– Я ничего не знаю о вашей семье. Да и о вас самом, если уж на то пошло. И по-английски не говорю. – На мгновение на ее лице проступила душевная боль. – Если бы ничего этого не случилось, вы могли бы ухаживать за мной, попросить у отца моей руки, а я могла бы со временем выйти за вас замуж и научиться английскому языку. Не стану скрывать, я думала об этом, правда. Но убегать с вами в чужую страну я не стану, простите.

Барни мысленно отругал себя – Херонима младше, но куда рассудительнее, чем он сам.

– Э… А если Ромеро хочет сделать вас своей тайной любовницей?

Херонима взглянула ему в глаза, и в ее взоре Барни увидел решимость, которой никогда прежде не замечал. Ему вдруг вспомнились слова тетушки Бетси: «Херонима Руис блюдет свои интересы». Интересно, что конкретно тетушка имела в виду.

– И что с того? – холодно спросила Херонима.

Барни опешил от такой откровенности.

– Да как вы можете так говорить?!

– Я думала об этом последние сорок восемь часов. Выбора мне не оставили. Вы же знаете, что бывает с бездомными женщинами.

– Они вынуждены торговать собою.

Херонима и глазом не моргнула.

– Значит, выбор у меня невелик – бежать с вами в неведомое, идти на улицу или занять сомнительное положение в богатом доме развратного священника.

– А вам не приходило в голову, – осторожно поинтересовался Барни, – что Ромеро мог оговорить вашего отца, чтобы заставить вас переселиться к себе?

– Я уверена, что он так и сделал.

Барни снова мысленно укорил себя – он недооценивал сообразительность этой девушки.

– Я давно знаю, что Ромеро спит и видит сделать меня своей любовницей. Еще вчера я не желала себе наихудшей участи. А сегодня это лучший выбор, на который я могу надеяться.

– После всех его козней?

– Увы.

– И вы что, примете это, ляжете в его постель и все простите?

– Прощу? – В ее карих глазах вдруг словно вспыхнуло пламя, и взор будто плеснул взбурлившей кислотой. – Нет, прощать я не стану. Буду притворяться, но не прощу. Однажды он окажется в моей власти. Когда этот день наступит, я отомщу.

К запуску новой печи Эбрима приложил не меньше усилий, чем все остальные, и он тешил себя надеждой, что Карлос вознаградит его за труды, даровав свободу. Однако печь работала, день за днем, неделю за неделей, Карлос молчал, а надежда Эбримы слабела, ибо ему стало понятно, что подобная мысль вовсе не приходила Карлосу в голову. Перекладывая металлические чушки на повозку и располагая их таким образом, чтобы они не свалились наземь при движении, Эбрима размышлял, что ему делать дальше.

Раз Карлос не сообразил, какой награды ожидает его раб, и наверняка уже не сообразит, нужно, наверное, спросить у него прямо. Эбрима не любил унижаться и просить, ведь сама просьба будет означать, что он себе не хозяин и зависит от милостей других, – а это не так, тут Эбрима нисколько не сомневался.

Можно, конечно, попытаться действовать через Элису. Ей он нравится, она желает ему добра… Но вот согласится ли она помочь ему освободиться? Ведь тогда может случиться так, что ей снова захочется мужской ласки, а его уже не будет рядом?

Лучше всего, пожалуй, поговорить с нею, заручиться ее одобрением, прежде чем идти к Карлосу. По крайней мере, он хоть будет знать, чего от нее ждать.

Что ей сказать? И когда? После следующей ночи вместе? Или разумнее завести разговор еще до постели, воспользоваться тем, что ее сердце изнемогает от желания? Да, правильно. Эбрима кивнул сам себе – и в этот миг началось нападение.

Во двор ворвались шестеро мужчин, вооруженных дубинками и молотками. Не издав ни единого звука, они накинулись на Карлоса с Эбримой и принялись наносить удары.