Город пустых. Побег из Дома странных детей Риггз Ренсом

— Тварям были нужны имбрины, и теперь они их получили. Во всяком случае, большинство из них. Предположим, что это все, что нужно тварям, и теперь они могут приступить к осуществлению своего дьявольского плана. И они своего достигают: становятся супертварями, полубогами или к чему они там стремятся. И перестают нуждаться в имбринах, странных детях и временных петлях. В этом случае они отправляются восвояси по своим делам, чтобы где-то там быть полубогами, и оставляют нас в покое. И в этом случае жизнь не просто возвращается в прежнее русло. Она становится лучше,чем прежде, потому что никто больше не пытается съесть нас или похитить наших имбрин. И тогда, возможно, мы сможем, как раньше, хоть изредка выезжать за границу. Мы посмотрим мир и побываем в таких местах, где холодный дождь не идет триста дней в году. И в таком случае какой смысл оставаться здесь и сражаться? Мы бросимся на их мечи и погибнем, в то время как все может обойтись и без нашего вмешательства.

Несколько мгновений все молчали. Затем клоун начал смеяться. Он смеялся и смеялся, и его хохот отражался от стен, пока, корчась от смеха, клоун не рухнул на пол.

И тогда заговорил Енох:

— У меня просто нет слов. Хотя, нет, погодите, они у меня есть! Гораций, я еще никогда не слышал, чтобы желаемое за действительное выдавали таким наивным и трусливым образом.

— Но такой вариант возможен, — продолжал настаивать Гораций.

— Конечно. А еще возможно, что Луна сделана из сыра. Просто это чертовски маловероятно.

— Я могу положить конец этот спор прямо сейчас, — вмешался складывающийся человек. — Вы хотите знать, что твари сделать с нами, как только смогут делать все, что им вздуматься? Пойдемте, я вам показать.

— Зрелище не для слабонервных, — добавил клоун, покосившись на Оливию.

— Если это зрелище под силу им,значит, и мне тоже, — ответила она.

— Тебя предупредили, — пожал плечами клоун. — Идите за нами.

— Я даже с тонущего корабля за вами не пошла бы, — отозвалась Мелина, которой наконец снова удалось поставить на ноги трясущихся слепых братьев.

— Тогда оставайся, — ответил клоун. — А те, кто не хочет затонуть вместе с кораблем, пойдемте с нами.

Раненые лежали в разнокалиберных кроватях в импровизированной больничной палате под присмотром медсестры с выпирающим наружу стеклянным глазом. Пациентов, если их можно было так назвать, было трое — мужчина и две женщины. Мужчина лежал на боку в полубессознательном состоянии. Он что-то шептал и пускал слюни. Одна из женщин безразлично смотрела в потолок, а другая извивалась под простынями и тихо стонала, всецело пребывая во власти какого-то кошмара. Мы остановились за дверью, не желая приближаться к этим людям. Каким бы недугом они ни страдали, их заболевание могло оказаться заразным, и нам не хотелось его подцепить.

— Как они сегодня? — спросил складывающийся человек у медсестры.

— Еще хуже, — ответила та, суетясь между кроватями. — Теперь они постоянно на успокоительных. В противном случае они просто безудержно рыдают.

Никаких заметных ран на их телах не было. Не было окровавленных бинтов, закованных в гипс конечностей, мисок, до краев наполненных красноватой жидкостью. Комната скорее напоминала палату психиатрической клиники, чем обычной больницы.

— Что с ними такое? — спросил я. — Они были ранены во время налета?

— Нет, их привезла сюда мисс Королек, — ответила медсестра. — Она нашла их в больнице, которую твари превратили в некое подобие медицинской лаборатории. Этих несчастных они использовали в качестве подопытных кроликов для своих невообразимых экспериментов. То, что вы видите — это результат их усилий.

— Мы нашли их старые документы, — добавил клоун. — Твари похитили этих людей много лет назад. Их все считали погибшими.

Медсестра сняла планшет со стены возле кровати шепчущего мужчины.

— Этого парня зовут Бентерет. Предполагается, что он бегло говорит на сотне языков. Но сейчас он только и делает, что снова и снова повторяет одно-единственное слово.

Я подошел ближе, пристально следя за его губами. Зов, зов, зов, — шептал он. — Зов, зов, зов.

Тарабарщина какая-то. Разум его покинул.

— А она, — продолжала медсестра, показывая планшетом на стонущую девушку, — согласно документам может летать. Но я ни разу не видела, чтобы она хоть на дюйм приподнялась из своей кровати. Что касается второй, то она должна быть невидимкой. Но мы видим ее совершенно отчетливо.

— Их пытали? — спросила Эмма.

— Совершенно очевидно, что их пытали, пока они не утратили рассудок, — ответил клоун. — Пытали, пока они не забыли, как это — быть странными!

— Да вы хоть целый день меня пытайте, — включился в разговор Миллард. — Я все равно не сумею забыть, как это — быть невидимкой.

— Покажи им шрамы, — обратился клоун к медсестре.

Медсестра подошла к неподвижной женщине и откинула простыни. Тонкие красные шрамы длиной с сигарету пересекали ее живот, виднелись на шее и под подбородком.

— Это вряд ли может служить доказательством пыток, — с сомнением произнес Миллард.

— В таком случае чем это можетслужить? — возмущенно поинтересовалась медсестра.

Миллард не обратил внимания на ее реплику.

— У нее есть еще шрамы, или это все?

— Ничего себе все! — откликнулась медсестра и, сдернув простыни, обнажила ноги женщины, чтобы продемонстрировать такие же шрамы на задней части ноги под коленом, на внутренней стороне бедра и подошве.

Миллард наклонился, разглядывая стопу.

— Какое странное место, вы не находите?

— К чему ты клонишь, Милл? — спросила Эмма.

— Тихо! — шикнул на нее Енох. — Пусть изображает из себя Шерлока, если ему так хочется. Мне это очень даже нравится.

— Почему бы нам не порезать егов десяти местах? — предложил клоун. — Тогда посмотрим, покажется ли ему это пыткой!

Миллард подошел к кровати шепчущего мужчины.

— Можно мне его осмотреть?

— Я уверена, что он возражать не будет, — кивнула медсестра.

Миллард приподнял простыни над ногами мужчины. На подошве одной из его босых ног виднелся шрам, подобный шраму у неподвижной женщины.

Медсестра кивнула в сторону третьей несчастной.

— У нее имеется такой же, если это то, что тебя интересует.

— Довольно, — вмешался складывающийся человек. — Если это не пытка, тогда что?

— Исследование, — ответил Миллард. — Эти надрезы тонкие и хирургически точные. Они не рассчитаны на то, чтобы причинять боль. Скорее всего, их даже делали с применением анестетика. Твари что-то искали.

— И что же они могли искать? — спросила Эмма дрогнувшим голосом, в котором слышался страх перед ответом.

— Существует старая поговорка о стопе странного человека, — ответил Миллард. — Кто-нибудь из вас ее помнит?

— Стопа странного человека — это дверь к его душе, — отчеканил Гораций. — Но это говорят детям только для того, чтобы они не разувались, играя на улице.

— Может, это так, а может, и нет, — пробормотал Миллард.

— Не смеши! Ты думаешь, что они искали…

— Их души. И они нашли их.

Клоун громко расхохотался.

— Что за бред сивой кобылы! Только потому, что они утратили свои способности, ты считаешь, что у них удалили вторую душу?

— Частично. Нам известно, что вопрос второй души занимает тварей уже много лет.

Тут я вспомнил наш с Миллардом разговор в поезде и вмешался:

— Но ты сам говорил мне, что душа странного человека — это именно то, что позволяет нам входить в петли. Таким образом, если у этих людей нет души, как могли они оказаться здесь?

— Но ведь на самом делеих здесь нет, ты не находишь? — откликнулся Миллард. — Я хочу сказать, что их разумсовершенно определенно находится где-то в другом месте.

— Ты притягиваешь объяснение за уши, — покачала головой Эмма. — Миллард, я думаю, что все это уже слишком.

— Потерпите меня еще немного, — попросил Миллард. Он разволновался и быстро ходил по комнате взад-вперед. — Я не думаю, что вам известно о том случае, когда нормальный человек однажды все-таки вошелв петлю.

— Нет, потому что всем известно, что это невозможно, — ответил Енох.

—  Почтиневозможно, — уточнил Миллард. — Это нелегко и очень неэстетично, но это произошло, пусть и единожды. Речь идет о нелегальном эксперименте, который провел родной брат мисс Сапсан незадолго до того, как обезумел и образовал группу, члены которой позднее стали тварями.

— В таком случае почему я никогда и ничего об этом не слышал? — поинтересовался Енох.

— Потому что это был очень неоднозначный эксперимент, результаты которого были тут же скрыты, чтобы никто не попытался его повторить. Как бы то ни было, оказалось, что провести нормального человека в петлю возможно,вот только его придется в нее пропихивать силой, и сделать это может только тот, кто наделен силой имбрины. Но поскольку у нормального человека нет второй души, он не в состоянии справиться с присущими временным петлям парадоксами, и его рассудок неизбежно превращается в кашу. Стоит ему войти в петлю, как он становится бессознательным, пускающим слюну овощем. Одним словом, он становится очень похож на этих несчастных людей перед нами.

Переваривая слова Милларда, все молчали. Затем Эмма прижала ладони ко рту и прошептала:

— О черт. Он прав.

— Что ж, в таком случае, — произнес клоун, — все еще хуже, чем мы предполагали.

Мне показалось, что весь воздух внезапно покинул комнату, потому что дышать мне стало нечем.

— Я не уверен, что понял, о чем вы говорите, — произнес Гораций.

— Он сказал, что чудовища похитили их души! — закричала Оливия и, в слезах подбежав к Бронвин, зарылась лицом в полы ее пальто.

— Эти странные люди не утратили своих способностей, — продолжал Миллард. — Их у них похитили, изъяли, вместе с их душами, которые затем скормили пустотам. Это позволило путотам развиться достаточно для того, чтобы получить возможность входить в петли. Это достижение и позволило осуществить недавнее наступление на странный мир и снабдить тварей еще большим количеством странных людей, у которых они могли изъять души, способствуя эволюции еще большего количества пустот, и так далее, по порочному и беспрерывному кругу.

— Значит, им нужны не только имбрины, — заключила Эмма, — но также и мы… то есть наши души.

Хью стоял в ногах кровати шепчущего мужчины, и мне казалось, что я слышу разгневанное жужжание его последней пчелы.

— Все странные дети, которых они похитили за долгие годы… Вот, значит, что они с ними делали? Я думал, что они просто были едой для пустот. Но это… гораздострашнее.

— Кто сказал, что они и у имбрин не планируют извлекать души? — заметил Енох.

Эта мысль заставила нас всех похолодеть. Обернувшись к Горацию, клоун поинтересовался:

— Как выглядит твой наилучший сценарий теперь, дружище?

— Не надо меня дразнить, — огрызнулся Гораций. — Я кусаюсь.

— Все в коридор! — распорядилась медсестра. — Есть у них души или нет, но эти люди больны, и здесь не место для перебранок.

Мы угрюмо вышли из палаты.

— Ну хорошо, вы продемонстрировали нам, что такое настоящий кошмар, — обратилась к клоуну и складывающемуся человеку Эмма. — Можете считать, что вам удалось нас напугать. А теперь скажите нам, что вам от нас нужно.

— Все очень просто, — ответил Сергей Андропов. — Мы хотеть, чтобы вы остаться и сражаться вместе с нами.

— Мы просто хотели показать вам, насколько это в ваших собственных интересах, — пояснил клоун. — Но ваш друг, — добавил он, похлопав Милларда по спине, — сообщил нам то, до чего мы сами ни за что не додумались бы.

— Если мы останемся, за что мы будем сражаться? — поинтересовался Енох. — Имбрины даже не в Лондоне. Во всяком случае, так утверждает мисс Королек.

— Забудьте о Лондоне! С Лондоном покончено! — ответил ему клоун. — Здесь битва завершена, и мы ее проиграли. Как только Королек спасет всех, кто еще остается в этих взломанных петлях, мы вооружимся и отправимся в другие места и в другие петли. Там тоже наверняка есть странные люди, которым удалось выжить, и они горят желанием драться.

— Мы создавать армию, — кивнул складывающийся человек. — Настоящуюармию.

— Что касается местонахождения имбрин, — добавил клоун, — то это не проблема. Мы поймаем тварь и будем ее пытать, пока она нам все не расскажет. Она сама нам все покажет на Карте Дней.

— У вас есть Карта Дней? — спросил Миллард.

— Целых две. Внизу расположены архивы, если вы не в курсе.

— Но это замечательная новость! — звенящим от волнения голосом воскликнул Миллард.

— Поймать тварь будет непросто, — засомневалась Эмма. — Это гораздо легче сказать, чем сделать. К тому же они постоянно лгут. Ложь — это их конек.

— Значит, мы поймаем двоих и будем сравнивать их ложь, — ответил клоун. — Они тут часто крутятся, так что в следующий раз, когда мы кого-то из них заметим, мы его бац, и схватим.

— Совершенно незачем ждать, пока они сюда явятся, — сообщил ему Енох. — Если я не ошибаюсь, мисс Королек говорила, что твари имеются в этом самом здании?

— Разумеется, — подтвердил клоун. — Но они заморожены. Мертвы, как дверные гвозди.

— Это не означает, что их нельзя допросить, — возразил Енох, по лицу которого медленно расползалась довольная ухмылка.

— Значит, вы с нами? — спросил складывающийся человек. — Вы оставаться и бороться?

— Я этого не сказала, — ответила Эмма. — Позвольте нам это обсудить.

— Что тут можно обсуждать? — удивился клоун.

— Конечно, обсуждать. Не торопить, — кивнул складывающийся человек и ушел, таща за собой клоуна. — Пойдем, я приготовить кофе.

— Ну ладно, — неохотно согласился клоун.

Мы сбились в кружок, как делали уже много раз с тех пор, как начались наши беды. Только теперь, вместо того чтобы кричать друг на друга, мы говорили спокойно и по очереди. Серьезность проблемы придавала обстановке определенной торжественности, заставляя нас вести себя с достоинством.

— Я думаю, мы должны бороться, — произнес Хью. — Теперь, когда мы знаем, что делают с нами твари, я не смогу просто вернуться к прежнему образу жизни и попытаться сделать вид, что ничего этого на самом деле не было. Единственный достойный выход — это борьба.

— Выжить тоже почетно, — заметил Миллард. — Такие, как мы, сумели выжить в двадцатом веке, прячась, а не сражаясь. Поэтому, возможно, все, что нам необходимо, это спрятаться получше.

Бронвин обернулась к Эмме и сказала:

— Я хочу знать, что думаешь ты.

— Да, я тоже хочу знать, что думает Эмма, — поддержала ее Оливия.

— И я, — удивив всех, присоединился к девочкам Енох.

Эмма глубоко вздохнула, а затем произнесла:

— Я ужасно переживаю за остальных имбрин. То, что с ними сделали — это преступление, и выживание таких, как мы, может зависеть от их спасения. Но прежде всего я предана не другим имбринам и не другим странным детям. Чувство долга велит мне заботиться о женщине, которой я обязана жизнью — о мисс Сапсан, и ни о ком более. — Она помолчала и кивнула, как будто еще раз обдумав собственные слова и убедившись в их справедливости, а затем продолжила: — А когда, с птичьего благословения, она снова станет собой, я сделаю все, что она от меня потребует. Если она скажет, что нужно бороться, я буду бороться. Если она захочет спрятать нас в какой-нибудь петле, я тоже подчинюсь. Как бы то ни было, мое кредо остается неизменным: мисс Сапсан виднее.

Остальные задумались над ее словами. Наконец Миллард произнес:

— Очень мудрые доводы, мисс Блум.

— Мисс Сапсан виднее! — прощебетала Оливия.

— Мисс Сапсан виднее! — эхом вторил ей Хью.

— А мне все равно, что скажет мисс Сапсан, — заявил Гораций. — Я буду сражаться.

— Ты? — подавив смешок, буркнул Енох.

— Все считают меня трусом. Это мой шанс доказать вам, что вы ошибаетесь.

— Не разбрасывайся жизнью из-за нескольких шуток, отпущенных в твой адрес, — очень серьезно произнес Хью. — Плевать, кто и что думает.

— Дело не только в этом, — покачал головой Гораций. — Помните то видение, которое было у меня на Кэрнхолме? Я тогда увидел, где держат имбрин. Я не смогу показать вам это место на карте, но в одном я уверен — стоит мне его увидеть, и я тут же его узнаю. — Он постучал себя по лбу указательным пальцем. — То, что у меня тут имеется, может избавить этих ребят от кучи проблем. А также спасти остальных имбрин.

— Если кто-то решит сражаться, а кто-то останется, — произнесла Бронвин, — я буду опекать тех, кто останется. Опека всегда была моим призванием.

И тут Хью обернулся ко мне и спросил:

— А как насчет тебя, Джейкоб? — И у меня мгновенно пересохло во рту.

— Вот именно, — кивнул Енох, — как насчет тебя?

— Видите ли, — начал я, — я…

— Давай пройдемся, — вмешалась Эмма, беря меня под руку. — Нам с тобой необходимо кое о чем поболтать.

Мы медленно спустились по лестнице, не проронив ни слова, пока не оказались у ее подножия, у вогнутой ледяной стены, которой Алтеа закрыла тоннель, ведущий наружу. Мы сидели рядом и долго смотрели на лед и его мутноватые узоры, в сумерках напоминающие насекомых, парящих в голубом янтаре. Мы молчали, и молчание скапливалось между нами, как нечто плотное и осязаемое, вселяя в меня уверенность в том, что разговор будет трудным. Именно поэтому ни один из нас не хотел его начинать.

— Ну что? — наконец спросила Эмма.

— Я как другие, — ответил я. — Я хочу знать, что думаешь ты.

Она рассмеялась, но не весело и беззаботно, а так, как смеются, испытывая неловкость.

— Я не вполне уверена, что это так, — произнесла она.

Она была права, разумеется, но я все равно попросил ее ответить на мой вопрос.

Эмма положила ладонь мне на колено, но затем отняла руку. Она не решалась заговорить, и у меня все сжалось в груди.

— Я думаю, тебе пора вернуться домой, — наконец произнесла она.

Я моргнул. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы убедить себя в том, что я не ослышался и она действительно сказала то, что сказала.

— Я не понимаю, — пробормотал я.

— Ты сам сказал, что появился здесь с определенной миссией, — быстро заговорила Эмма, уперев взгляд себе в колени. — И эта миссия заключалась в помощи мисс Сапсан. Сейчас все указывает на то, что ее удастся спасти. Если ты считал себя в долгу перед ней, то теперь полностью рассчитался. Ты даже не подозреваешь, как сильно ты нам всем помог. Но теперь тебе пора вернуться домой.

Она выпалила все это так поспешно, как будто эти слова уже давно причиняли ей боль и ей не терпелось наконец-то от них избавиться.

— Мой дом здесь, — возразил я.

— Нет, Джейкоб, — настойчиво повторила она, на этот раз глядя мне в глаза. — Странный мир умирает. Это уже утраченная мечта. И даже если каким-то образом, каким-то чудом мы поднимем оружие против сил зла и сумеем одержать победу, у нас останется лишь тень того, что когда-то было. Это будут жалкие осколки разрушенного мира. У тебя естьдом. Настоящий, не разрушенный. И живые родители, которые тебя любят… в какой-то степени.

— Я тебе уже сказал. Мне все это не нужно. Я выбрал другое.

— Ты дал мне обещание, и ты его сдержал. Но теперь все окончено, и тебе пора вернуться домой.

— Прекрати это повторять! — закричал я. — Почему ты меня прогоняешь?

— Потому что у тебя есть настоящий дом и настоящая семья. И если ты думаешь, что хоть один из нас предпочел бы этотмир всему, что есть у тебя, не отказался бы от петель, долгожительства и странных способностей ради возможности хотя бы попробоватьжить твоей жизнью, — то ты действительно обитаешь в мире фантазий. Мне становится плохо от одной мысли о том, что ты можешь все это вышвырнуть прочь — и ради чего?

— Ради тебя,дурочка! Я тебя люблю!

Я не мог поверить в то, что произнес это. Эмма тоже, потому что у нее даже рот приоткрылся.

— Нет, — прошептала она, тряся головой, как будто это могло стереть мои слова. — Нет, это только все усложняет.

— Но это правда! — возразил я. — Как ты думаешь, почему я остался, вместо того чтобы вернуться домой? Я сделал это не из-за дедушки или какого-то дурацкого чувства долга… то есть не совсемиз-за этого… Не потому что я ненавидел своих родителей или не ценил свой дом и все, что у меня там было. Я остался из-за тебя!

Несколько мгновений Эмма молчала. Она только кивнула, а затем отвернулась и запустила пальцы в волосы, тем самым обнаружив прядь, покрытую белой бетонной пылью, которую я не заметил раньше и благодаря которой она внезапно показалась мне старше.

— Это я во всем виновата, — наконец произнесла она. — Я не должна была тебя целовать. Возможно, я заставила тебя поверить в то, чего на самом деле не существует.

Это причинило мне такую боль, что я отшатнулся, как будто пытаясь защититься.

— Не надо говорить мне этого, если ты сама в это не веришь, — ответил я. — Возможно, мой опыт общения с девушками невелик, но не пытайся обращаться со мной как с каким-то жалким типом, готовым пасть к ногам любой хорошенькой девушки. Ты не заставиламеня остаться. Я остался, потому что сам этого хотел и потому что те чувства, которые я к тебе испытываю, гораздо реальнее всего, что я когда-либо знал. — Я помолчал, пытаясь прочувствовать искренность собственных слов. — И ты тоже это чувствуешь, — наконец произнес я. — Я это знаю.

— Прости, — пробормотала она. — Прости, это было жестоко, и я не должна была этого говорить. — Ее глаза немного увлажнились, и она отерла их тыльной стороной кисти. Она пыталась казаться каменной, но теперь защитная оболочка рассыпалась на глазах. — Ты прав, — шепнула она. — Ты мне очень дорог. Именно поэтому мне так тяжело смотреть, как ты вышвыриваешь свою жизнь на свалку непонятно ради чего.

— Я не собираюсь этого делать!

— Черт побери, Джейкоб, собираешься!

Она так разнервничалась, что ненароком зажгла огонь в ладони, которую, к счастью, успела убрать с моего колена. Хлопнув в ладоши, она потушила пламя и встала. Указывая в толщу льда, она произнесла:

— Видишь вон тот цветок в горшке на столе?

Я посмотрел туда и кивнул.

— Сейчас он зеленый, потому что его сохраняет лед. Но внутри он мертв. И как только лед растает, он потемнеет и превратится в коричневую жижу. — Она пристально смотрела мне в глаза. — Я как этот цветок.

— Неправда, — возразил я. — Ты… идеальна.

На ее лице застыло выражение бесконечного терпения, как будто она пыталась что-то объяснить тупоголовому ребенку. Она снова села на ступеньку и взяла меня за руку. Проведя моей ладонью по своей гладкой щеке, она произнесла:

— Вот это? Это ложь. На самом деле это не я. Если бы ты мог увидеть меня такой, какой я являюсь на самом деле, я стала бы тебе не нужна.

— Мне нет деладо всей этой ерунды…

— Я старуха! — произнесла она. — Ты думаешь, что мы одинаковые, но это не так. Этот человек, которого, по твоим словам, ты любишь… На самом деле она старая карга, которая прячется в теле девушки. Ты молодой человек… мальчик…младенец по сравнению со мной. Тебе никогда не понять, что это такое — всегда жить на волосок от смерти. И незачем тебе это понимать. Я не хочу, чтобы ты это понял. Джейкоб, перед тобой по-прежнему расстилается вся твоя жизнь. Я свою уже прожила. И однажды — возможно, уже совсем скоро — я умру и обращусь в прах.

Она произнесла это с такой леденящей душу бесповоротностью, что я понял — она и в самом деле в это верит. Ей было больно все это говорить, так же, как мне было больно это слушать. Но я понимал, почему она это делает. На свой собственный манер она пыталась меня спасти.

И все же мне было обидно. Отчасти потому, что я понимал, насколько она права. Если мисс Сапсан поправится, это будет означать, что я выполнил свою задачу: разгадал загадку собственного деда, выплатил наш общий семейный долг мисс Сапсан, пожил необыкновенной жизнью, о которой всегда втайне мечтал. Это означало, что теперь я должен вспомнить о своих обязательствах перед родителями. Что касается Эммы, то мне совершенно не было дела до того, что она старше, как и до различий между нами. Но она твердо решила, что я должен все это учитывать, и я не знал, как мне ее разубедить.

— Может быть, когда все закончится, — произнесла она, — я напишу тебе письмо, и ты пришлешь мне ответ. И, может быть, когда-нибудь ты сможешь приехать ко мне в гости.

Письмо. Я вспомнил пыльную коробку, которую обнаружил в ее комнате, коробку с письмами, написанными моим дедушкой. Неужели это все, чем мне было суждено для нее стать? Стариком, живущим где-то за океаном? Воспоминанием? И я понял, что нахожусь за шаг от того, чтобы последовать по стопам своего деда. Сам того не подозревая, я уже во многих отношениях проживал его жизнь. И, возможно, когда-нибудь я расслаблюсь и допущу ошибку. Я стану старым и медлительным. Любая мелочь будет способна рассеять мое внимание. И я умру его смертью. А Эмма будет продолжать жить без меня, без нас обоих, и когда-нибудь, возможно, кто-то найдет моиписьма у нее в шкафу. Они будут лежать в коробке рядом с письмами дедушки. И тот, кто их найдет, будет пытаться понять, кем мы ей приходились.

— Что если я вам понадоблюсь? — спросил я. — Что если пустоты вернутся?

У нее в глазах блестели слезы.

— Мы справимся, — ответила она. — Послушай, я больше не могу об этом говорить. Мое сердце может этого не выдержать. Давай поднимемся наверх и объявим остальным о твоем решении.

Я стиснул зубы, борясь с внезапно нахлынувшей волной раздражения. Она толкала меня слишком сильно.

— Я еще ничего не решил, — ответил я. — Это тырешила.

— Джейкоб, я тебе только что сказала…

— Это точно, ты сказала мне. Но яеще не принял решения.

Она скрестила руки на груди.

— Тогда я подожду.

— Нет, — вставая, произнес я. — Я должен немного побыть один.

И я начал подниматься по лестнице без нее.