Чужак в стране чужой Хайнлайн Роберт

— Ты что, страдаешь по разрушенному Храму? Обидно, конечно, но ты же далеко не банкрот, найди место и построй все заново.

— Да нет, уж это-то меня вообще не волнует.

— Даже так?

— Этот храм был вроде дневника, в котором не осталось ни одной чистой страницы. Жизненный опыт не горит в огне, а если рассуждать прагматически, с дальним прицелом, преследования в такой эффектной, зрелищной форме пойдут нам только — на пользу. Гонения и мученичества всегда способствовали расцвету религий, лучшей рекламы и не придумаешь. Правду говоря, события последних дней мне даже нравятся, они внесли некоторое разнообразие в привычную, будничную суету. Так что здесь мы ничего не потеряли. Но вот… — Выражение его лица резко изменилось. — Отец… оказывается, я был шпионом.

— Это в каком же смысле?

— Я работал на Стариков. Они заслали меня сюда, чтобы я шпионил за своим народом.

Джубал надолго задумался.

— Майк, — сказал он в конце концов, — я знаю, что у тебя светлая голова. Ты обладаешь силами, недоступными моему пониманию. Но любой гений может заблуждаться.

— Да, конечно. Только давай я тебе все объясню, а потом уж решай, свихнулся я или нет. Ты знаешь, как действуют разведывательные спутники? Ну, те, которые у Сил безопасности?

— Нет.

— Я не о технических подробностях, этим пусть Дюк интересуется, я имею в виду общую схему их использования. Спутники крутятся вокруг Земли и собирают информацию. В нужный момент в нужном месте Небесный Глаз получает сигнал и сливает наземной станции все, что он видел. Они поступили со мной точно так же. Тебе уже известно, что мы, братья из Гнезда, пользуемся так называемой телепатией.

— Мне пришлось в это поверить.

— Пользуемся. Правда, эту нашу беседу я защитил — не говоря уж о том, что никто из наших не решился бы читать твои мысли. Да я и не уверен, что мы смогли бы; даже прошлой ночью связь была через Дон, а не через тебя.

— Утешил, называется.

— Я «всего лишь яйцо» в этом искусстве, а Старики — мастера. Они меня долго не трогали, а затем активировали мой мозг и скачали с него все, что я видел и слышал, чувствовал, делал и грокал. Нет, они не очистили мой мозг от этой информации; фигурально говоря, они проиграли пленку и сняли с нее копию. Я почувствовал активацию, но не смог остановить считывание, все произошло слишком быстро. Затем они оборвали связь, я не успел даже что-нибудь возразить.

— Да-а… нехорошо они с тобой обошлись, но в то же…

— По своим меркам, Старики не сделали ровно ничего плохого. К тому же, скажи они мне заранее, до отлета на Марс, я бы с радостью согласился. Они оставили меня в неведении по совсем другой причине — для чистоты собранной мною информации.

— Я хотел добавить, — недовольно пробурчал Джубал, — что, хотя подобное вторжение в частную жизнь кажется мне отвратительным, ничего особо страшного не произошло, тем более что теперь ты свободен. Да ходи марсиане все это время за тобой по пятам, ну что бы они такого увидели? Так что брось-ка ты воображать себя страшным космическим шпионом.

— Нет, Джубал, — покачал головой Майкл, — все гораздо сложнее — и хуже. Послушай меня, пожалуйста, не перебивая.

Он рассказал о давнем уничтожении Пятой планеты, тяжело вздохнул и спросил:

— Ну и что теперь ты скажешь?

— Это напоминает мне миф о Всемирном потопе.

— Нет, Джубал, насчет потопа ты не уверен, был он или нет. А вот как насчет Помпеи и Геркуланума? Ты уверен в их гибели?

— Да, конечно. Это непреложный факт.

— Так вот, Джубал, разрушение Стариками Пятой планеты — факт не менее непреложный, чем то извержение Везувия. Даже более, ведь о нем известно гораздо больше. Одним словом, это не миф. Факт.

— Допустим. Насколько я понимаю, ты опасаешься, что марсианские Старики обойдутся с нашей планетой таким же образом. Уж как ты хочешь, но я не верю, что у них хватит на это сил.

— Да что ты, Джубал, для этого и Стариков не надо. Тут требуется только знание физических законов, как устроена материя, что ее скрепляет, — плюс тот самый контроль над пространством и объектами, который я тебе несколько раз демонстрировал. Для начала нужно просто огрокать то, с чем ты собираешься работать, я могу это сделать хоть сейчас. Возьмем, скажем, кусок земного ядра диаметром миль в сто, можно бы и гораздо меньше, но мы хотим провести все быстро и безболезненно — хотя бы для того, чтобы поменьше расстраивать Джилл. Прочувствуем его форму и положение, тщательно огрокаем структуру…

Лицо Майкла замерло, утратило всякое выражение, его глаза начали закатываться вверх…

— Эй! — испугался Джубал. — Кончай свои штучки! Я не знаю, чего ты там можешь, чего не можешь, но проверять как-то не хочется!

Майкл послушно очнулся.

— Да что ты, — виновато сказал он, — ну как бы я мог такое сделать? Для меня это было бы неправильность — я же человек.

— Для тебя, но не для них?

— Да. Старики могут грокать разрушение Земли как красоту. Может быть. Не знаю. У меня есть все необходимые для этого познания, но нет и никогда не будет желания. Тут справилась бы и Джилл — если бы придумала правильный метод. Но она никогда не захочет, ведь она тоже человек, это ее планета. Чтобы пробудить в себе эти силы, необходимы, во-первых, самосознание, во-вторых, самоконтроль. К тому времени как человек получит способность уничтожить планету, не прибегая к таким неуклюжим штукам, как кобальтовая бомба, необходимое для этого желание станет для него невозможным. А если он все-таки попытается захотеть, то мгновенно развоплотится.

— М-м-м… сынок, раз уж мы тут проверяем тебя на предмет тараканов в голове, объясни-ка ты мне еще одну вещь. Эти самые «Старики», ты поминаешь их на каждом шагу и с такой небрежностью, как я — соседскую кошку, а мне это странно. Ну не верю я в призраков, никогда не верил и сейчас не верю. Как они выглядят?

— Как? Точно так же, как и любые другие марсиане.

— А откуда же ты тогда знаешь, что это Старик, а не просто взрослый марсианин? Он что, через стенки проходит и все в таком роде?

— Через стенку может пройти любой марсианин. А вообще-то и кто угодно, вот я вчера проходил.

— Так он что, дрожит и переливается? Или что?

— Нет. Ты их видишь, слышишь, можешь пощупать — все что угодно. Это вроде как изображение в стереовизоре, но только идеальное, и образуется оно прямо у тебя в мозгу. А главное… слушай, Джубал, на Марсе весь этот вопрос был бы совершенно бессмысленным, хотя я понимаю, что на Земле все иначе. Если бы ты присутствовал при развоплощении — смерти — своего друга, затем поучаствовал бы в съедании его тела и после этого увидел бы его призрак, поговорил бы с ним, потрогал, — вот как тогда, поверил бы ты в призраков?

— Ну, или да, или решил бы, что у меня крыша съехала.

— Хорошо. Здесь это может быть галлюцинацией — если я грокаю верно, что мы после развоплощения не ошиваемся на прежнем месте. Но в случае Марса выбор простой: либо вся планета страдает массовыми галлюцинациями — либо очевидное объяснение, объяснение, которому меня учили и которое подтверждалось всем моим личным опытом. На Марсе «призраки» составляют подавляющую — и наиболее влиятельную — часть населения. Те, кто еще «жив», воплощенные, используются Стариками для черной работы — рубят дрова, таскают воду и так далее.

— О’кей, — кивнул Джубал, — я никогда не боялся резать Оккамовой бритвой. Весь мой опыт восстает против, но он же у меня провинциальный, нигде дальше родной планеты не бывал. Хорошо, сынок. Так, значит, ты боишься, что они нас уничтожат?

Майкл покачал головой:

— Нет, не очень. Я думаю — это не гроканье, а лишь предположение — что возможны два варианта. Либо они нас уничтожат, либо попытаются покорить нас культурно, переделать по своему образу и подобию.

— И тебя не волнует возможность, что они нас взорвут? Какая-то слишком уж отстраненная позиция.

— Нет, не волнует. Ну да, они могут принять такое решение. По их меркам, наше племя сплошь больное и увечное — то, что мы делаем друг с другом, наше почти полное неумение грокать друг с другом, наши войны и болезни, голод и зверства — все это покажется им полнейшим безумием. Я это знаю. И я думаю, они решат нас уничтожить — из чистого милосердия. Но это всего лишь догадка. Я не Старик. Однако, Джубал, если они действительно так решат, пройдет… — Майкл надолго задумался, — пройдет как минимум пять веков, а скорее — пять тысячелетий, прежде чем что-либо будет предпринято.

— Малость долговато для заседания присяжных.

— Джубал, главное различие между нашими расами состоит в том, что марсиане никогда не спешат — люди же спешат всегда. Они уж скорее подумают лишнюю сотню — или тысячу — лет, чем оставят хоть какую возможность, что проблема не огрокается во всей полноте.

— В таком случае нам, сынок, и вправду не стоит беспокоиться. Если и через пять сотен лет люди все еще будут бессильны перед соседями, мы с тобой ничем не сможем им помочь. Однако мне сильно сдается, что уж как-нибудь они там справятся.

— И я так грокаю, хотя и не в полноте. Я говорил уже, что не слишком беспокоюсь на этот счет. Меня тревожит вторая возможность, что они попытаются нас переделать. У них ничего не получится. Любая попытка заставить людей вести себя по-марсиански убьет их так же надежно — но далеко не так безболезненно — как и взрыв планеты. Это будет огромная неправильность.

Теперь надолго задумался Джубал.

— Сынок, а разве не это самое пытался сделать ты?

Майкл виновато опустил глаза:

— Да, начинал я с именно с этого. Но сейчас я пытаюсь сделать совершенно другое. Отец, я знаю, что ты тогда очень за меня огорчился.

— Твоя каша, тебе и расхлебывать.

— Да. Личная ответственность. Я должен сам огрокать каждый свой решительный шаг. Так же и ты — и каждый. Ты еси Бог.

— Я не согласен на эту должность.

— Ты не можешь от нее отказаться. Ты еси Бог, и я есмь Бог, и все, что грокает, есть Бог, и я есмь все, что я когда-либо видел, чувствовал или переживал. Я есмь все, что я грокаю. Отец, я видел, в каком чудовищном состоянии находится эта планета, и я прогрокал, хотя и не в полноте, что я могу здесь многое изменить. Знания, которые я нес, невозможно преподавать в школах, мне пришлось протащить их контрабандой, под видом религии, каковой они не являются, и впарить эту «религию» лохам, играя на их любопытстве. Все получилось как я и ожидал: знания, полученные мною в марсианском гнезде, оказались вполне доступными и для других. Наши братья прекрасно между собой ладят — ты видел это своими глазами, ты разделял — они живут в счастье и в мире, без горечи и ревности.

Одно уже это было огромным успехом. Разделение на мужчин и женщин — наш величайший дар; вполне возможно, что наша планета — единственная, где существует романтика физической любви. Если это так, Вселенная гораздо тусклее и скучнее, чем могла бы быть… и я смутно грокаю, что мы-иже-суть-Бог сбережем это бесценное изобретение и распространим его повсюду. Слияние тел и душ в одном неделимом экстазе, брать и отдавать, наслаждаться друг другом — ничто марсианское и близко с этим не сравнится; я грокаю в полноте, что здесь и находится источник всего, что делает нашу планету такой богатой и чудесной. И знаешь, Джубал, пока человек — мужчина ли, женщина — не окунулся в самые глубины этого блаженства, где умы сплетаются столь же тесно, как и тела, все его совокупления не в счет, он остается, по сути, девственником, он один в мире. Но я грокаю, что к тебе это не относится, чему свидетельством твоя боязнь получить нечто меньшее… да к тому же я знаю это непосредственно. Ты грокаешь. И всегда грокал. Не нуждаясь в языке гроканья. Дон рассказала нам, что ты проникал в ее сознание так же глубоко, как и в тело.

— Хм-м… леди несколько преувеличивает.

— Для Дон невозможно говорить об этом иначе, чем правильно. И — ты уж прости меня — мы там присутствовали. В ее мозгу, но не в твоем, — и ты тоже был там, вместе с нами.

Джубал не стал уточнять, что если он и мог когда-нибудь читать чужие мысли, то только в подобных ситуациях… да и то скорее уж не мысли, а эмоции. Он только пожалел, безо всякой горечи, о своем возрасте. Будь ему лет на пятьдесят меньше, он рискнул бы — несмотря на многие шрамы — жениться еще раз, и Дон перестала бы именоваться «мисс». И еще он подумал, что не променял бы предыдущую ночь на все свои предстоящие годы, сколь уж там их осталось. По сути Майкл был прав.

— Продолжайте, сэр.

— Вот такой и должна быть сексуальная связь. Должна быть, но бывает редко, я прогрокал это очень не сразу. Чаще встречаются безразличные и механически проводимые действия, соблазнение, как азартная игра, вроде рулетки, но менее честная, и насилие, проституция и безбрачие — добровольное или недобровольное, страх, вина и ненависть, и дети, с ранних лет приученные считать, что секс — это нечто «гадкое», «стыдное» и «животное», что его надо скрывать, надо опасаться. Прекрасная, совершенная вещь выворачивается наизнанку, ставится с ног на голову, превращается в кошмар. И каждая из этих неправильностей является непосредственным логическим следствием «ревности». Джубал, я не мог поверить, что такое возможно. Я все еще не грокаю «ревность» во всей полноте — она кажется мне безумием. Когда я познал этот восторг, моим первым желанием было поделиться им, сию же минуту поделиться со всеми моими братьями по воде, с женщинами — прямо, с мужчинами — опосредованно. Сохранить этот неиссякаемый источник для себя одного — такая мысль привела бы меня в ужас. Она просто не могла прийти мне в голову. И, как неизбежное следствие, я не имел ни малейшего желания попытаться повторить это чудо с кем-либо, кого я ранее не взлелеял, к кому не проникся доверием. Джубал, я физически неспособен на акт любви с женщиной, которая не разделила до того со мною воду. И так со всеми братьями из Гнезда. Психологическая импотенция — если духовное слияние не предшествует слиянию плоти. Прекрасная система, для ангелов так в самый раз, невесело подумал Джубал и тут же заметил краем глаза заходящую на посадку машину. Едва он повернул голову, как машина коснулась полозьями площадки — и исчезла.

— Что, неприятности? — поинтересовался Джубал.

— Нет, — качнул головою Майкл. — У них уже появляются подозрения, что мы здесь, — не мы, вернее, а я, они считают, что все остальные погибли. В смысле, что все из Внутреннего Храма, тех, что из остальных кругов, они не трогали. А что, — улыбнулся он, — может, заработать? Мы можем получить за номера в этой гостинице очень приличные деньги, город кишит штурмовиками епископа Шорта.

— Слушай, а не пора ли тебе перевести семью в другое место?

— Да нет, спешить нам некуда. Эта машина не успела никому ничего доложить, даже по радио. Я держу оборону. Теперь, когда Джилл избавилась от своих заморочек насчет «неправильности» развоплощения людей, содержащих в себе неправильность, это стало совсем простым делом. Раньше мне приходилось прибегать ко всяким сложным приемам, а теперь Джилл знает, что я никогда никого не исчезну, не огрокав ситуацию в полноте. Прошлой ночью, — Человек с Марса широко ухмыльнулся и сразу стал похож на мальчишку, — она и сама помогала мне в грязной работе. И не в первый раз.

— В какой работе?

— Да так, некоторые дополнения ко взлому тюрьмы. Там сидело несколько человек, которых я не мог освободить, очень злобные и опасные. Этих-то я устранил еще до того, как снес решетки, но были и другие. Я многие месяцы постепенно огрокивал этот город; многие из худших его обитателей находились не в тюрьме, а на свободе. Я не спешил, составлял список, каждый случай огрокивал во всей полноте. Теперь же, когда мы собираемся покинуть город, они здесь больше не живут. Мы их развоплотили и послали в конец очереди, ждать следующей попытки. К слову сказать, именно гроканье заставило Джилл сменить свою излишнюю щепетильность на горячее одобрение; она наконец прогрокала, что убить человека невозможно, что мы поступаем подобно спортивному судье, временно удаляющему игрока с площадки за «чрезмерную грубость».

— А ты не боишься играть роль Бога?

— Так я же и есмь Бог, — весело ухмыльнулся Майкл. — Ты еси Бог… и любой из ублюдков, которых я удаляю, он тоже Бог. Сказано, что Бог замечает каждого падающего воробья.^{92} И так оно и есть. Чтобы описать это по-английски, следует, наверное, сказать, что Бог не может не заметить воробья, потому что Воробей есть Бог. И когда кошка выслеживает воробья, оба они суть Бог, несущий Божий мысли.

Еще одна воздушная машина зашла на посадку — и тоже исчезла; Джубал воздержался от комментариев.

— Ну и скольких ты вывел из игры за прошлую ночь?

— Да что-то около четырехсот пятидесяти — я не вел учета. Большой же все-таки город. На какое-то время он станет на удивление пристойным. Это, конечно же, не решение вопроса, полного решения нет и не может быть — кроме, возможно, нашего учения. Вот об этом я и хочу поговорить с тобою, Отец. Не ввожу ли я наших братьев в заблуждение?

— Каким образом?

— Они слишком оптимистичны. Они видят, какую пользу приносит учение нам, видят и знают, как они счастливы, какие они сильные, здоровые и просветленные, как глубоко любят они друг друга. Им начинает казаться, что пройдет какое-то время, и все люди достигнут того же блаженства. Нет, не завтра и не на той неделе, некоторые из них думают, что и тысячелетие — лишь краткий момент, если разговор идет о столь великом свершении. Не сразу, но в конечном итоге.

И я, Джубал, я тоже сначала так думал. Я их в этом и убедил.

Но я, Джубал, упустил главное.

Люди — не марсиане.

Я повторял эту ошибку раз за разом, поправлял себя — и ошибался снова. То, что годится для марсиан, может оказаться непригодным для людей. Да, конечно же, концептуальная логика, сформулировать которую можно только на марсианском языке, может применяться обеими расами. Логика инвариантна, но исходные данные различны. А потому различны и результаты.

Когда у людей голод, почему некоторые из них не вызовутся добровольцами на убой — чтобы остальные поели и выжили? Я не мог этого понять, ведь на Марсе такое поведение самоочевидно, там отдать свое тело братьям — почетное право. Я не понимал, почему здесь так ценят детей. На Марсе двух наших девочек выкинули бы за дверь, выживут так выживут, умрут так умрут — и девять из десяти нимф погибают в первый же год. Моя логика была верна, но я ошибался в исходных данных — здесь конкурируют не дети, а взрослые. На Марсе взрослые никогда не конкурируют, отбор происходит в детстве. Конкуренция и отбор могут осуществляться разными способами, но совсем без них нельзя, иначе раса деградирует.

А я пытался устранить конкуренцию, полностью. Грубая ошибка, но дело даже не в этом; последнее время я начал грокать, что люди такого не допустят, ни при каких условиях.

В комнату заглянул Дюк:

— Майк? Ты наблюдаешь, что творится снаружи? У гостиницы собирается толпа.

— Я знаю, — кивнул Майкл. — Скажи остальным, что ждание еще не преполнилось. — Он снова повернулся к Джубалу. — «Ты еси Бог». Это не благая весть, вселяющая радость и надежду. Это вызов — бесстрашное, безоговорочное принятие личной ответственности за все. Но мне редко удается донести эту мысль до людей. Очень немногие — только те, кто сейчас здесь, с нами, — сумели понять меня, приняли как сладкое, так и горькое, испили его до дна, огрокали. Другие — сотни и тысячи других — либо упорно воспринимали безжалостную истину, что Они суть Бог, как некий приз без соревнования, «обращение», либо столь же упорно ее игнорировали. Что бы я ни говорил, эти последние продолжали считать Бога чем-то внеположным себе. Кем-то таким, кто страстно мечтает прижать к своей груди каждого ленивого тупицу, дать ему покой и блаженство. Они не хотели, а может, и не могли уяснить себе, что никто ничего за них не сделает, что им придется самим прилагать усилия — и что все их беды и невзгоды суть дело их собственных рук.

Майк безнадежно покачал головой.

— Число моих неудач настолько превосходит число успехов, что поневоле возникает вопрос, а не покажет ли гроканье во всей полноте, что я встал на ложный путь — что эта раса должна быть разобщенной, что люди должны ненавидеть друг друга, быть несчастными, постоянно воевать, и не только с другими людьми, но и с самими собой, для того чтобы удалять из своих рядов слабейших, без чего не может существовать ни одна раса. Ответь мне на этот вопрос, Отец. Ты должен мне сказать.

— Майк, да какого хрена ты уверовал в мою непогрешимость!

— Возможно, ты в чем-то и ошибаешься. Но до сих пор ты отвечал на все мои вопросы — и каждый раз гроканье в полноте показывало, что ты говорил верно.

— Кой черт, я совсем не хочу, чтобы ты меня обожествлял! Но я, сынок, вижу одно важное обстоятельство. Ты упорно убеждаешь всех и каждого не спешить — «ждание преполнит», так это у тебя называется.

— Да, это правда.

— А теперь ты нарушаешь свое собственное правило. Ты чуть-чуть подождал — если по марсианским меркам, то прошло совсем пустячное время — и тут же готов выбросить полотенце на ринг. Ты доказал, что твоя система работает для маленькой группы — я с радостью это засвидетельствую, потому что никогда еще не видел таких счастливых, здоровых, веселых людей. Если учесть, как мало времени ты потратил, этого более чем достаточно. Вот когда у тебя будет народу раз этак в тысячу больше, и все они будут трудиться, все будут счастливы, и ни в ком не будет ни капли ревности, — вот тогда приходи. И мы поболтаем. По-моему, это честно.

— Ты говоришь правильно, Отец.

— Я еще не кончил. Ты тут дергаешься, что девяносто девять из ста срывались с твоего крючка, спешишь сделать вывод, что люди не могут существовать без своих теперешних пороков, что это такая прополка, иначе грядка зарастет сорняками. Но кой черт, ты же сам занимался прополкой — точнее говоря, ее осуществляли те самые олухи, не прислушиваясь к твоим словам. Ты собирался упразднить деньги и собственность?

— Нет, ни в коем случае! Внутри Гнезда они нам не нужны, однако…

— Как и в любой дружной семье. Но снаружи они нужны всем, чтобы строить отношения с другими людьми. И наши братья отнюдь не витают в облаках — Сэм говорил мне, что они стали страсть какими ухватистыми по части денег. Это правда?

— Да, да. Если ты грокаешь, делать деньги проще простого.

— Похоже, ты добавил новую заповедь блаженства: «Блаженны богатые духом, ибо они зашибут деньгу». Ну а как отличаются наши братья в других областях? Лучше или хуже среднего?

— Лучше, конечно же лучше. Понимаешь, Джубал, у нас ведь не вера, а метод эффективного осуществления любых действий.

— Вот ты и ответил на свой вопрос. Если все, сказанное тобою, верно, — ты заметь, я ни о чем не сужу, я просто спрашиваю, а ты отвечаешь, — то конкуренция не то что не устраняется, а принимает невиданную прежде остроту. Если хоть одна десятая процента населения способна воспринять благую весть, тебе всего-то и нужно, что показать им, — и через сколько-то там поколений глупые благополучно вымрут, а твои последователи наследуют Землю. И тогда — через тысячу или там десять тысяч лет — будет самое время погнать их на какое-нибудь новое препятствие, чтобы не обленились. И ты не падай духом, что пока что тебе удалось слепить всего лишь крошечную горстку ангелов. Я никак не ожидал, что у тебя хоть с кем-то получится. Я думал, что все это твое священничество — беспросветная глупость.

Майкл вздохнул и улыбнулся:

— Я уже начинал бояться, что… я беспокоился, не подвел ли я своих братьев.

— Мне до сих пор жаль, что ты не назвал свою церковь как-нибудь повеселее — ну, скажем, «Церковь Всех Коров» или «Церковь Будь Здоров». Но не в названии дело. Если у тебя есть истина, ты можешь ее продемонстрировать. Разговоры не доказывают ровно ничего. Людям нужно увидеть.

Майкл замер, его веки упали, лицо утратило всякое выражение. Джубал клял себя последними словами за длинный язык — наболтал всякой ерунды и загнал несчастного мальчонку в глубокий транс.

Но через несколько минут глаза Майкла открылись, он вздохнул и весело улыбнулся:

— Вот теперь, Отец, ты мне все объяснил. Я готов им показать, прямо сейчас — я грокаю во всей полноте. — Человек с Марса встал. — Ждание закончилось.

37

Насколько мог судить Джубал, в этой комнате собралось все Гнездо. На экране огромного стереовизора была площадка перед входом в гостиницу; немногочисленные полицейские без особого успеха сдерживали густую, распаленную толпу. Лицо Майкла светилось спокойной, умиротворенной радостью.

— Они пришли. Теперь наступила полнота.

Ликующее предвкушение, еще вчера замеченное Джубалом, достигло почти невыносимой остроты, хотя никто из братьев не выказывал внешних признаков возбуждения.

— Да, милый, — кивнула Джилл, — лохов собралось немерено.

— Самое время для чеса, — добавила Пэтти.

— Для такого случая я, пожалуй, переоденусь, — заметил Майкл. — Пэтти, в этой ночлежке есть что-нибудь из моего тряпья?

— Сейчас, Майк.

— Сынок, — встревожился Джубал, — эти люди кажутся мне опасными. Ты уверен, что сейчас подходящий момент для общения с ними?

— Конечно, — улыбнулся Майкл. — Они пришли посмотреть на меня, и сейчас я к ним выйду. — Тем временем доставленная Пэтти одежда сама собой на него одевалась; несколько женщин пытались поучаствовать в процессе, однако их помощь была явно излишней. — Эта профессия налагает определенные обязанности: артист должен выходить на всеобщее обозрение, демонстрировать публике, на что он способен. Грокаешь? Лохи его ждут.

— Успокойся, начальник, — сказал Дюк, — Майк знает, что делает.

— Ну… толпа штука капризная, я ее всегда опасался.

— Эта толпа состоит по преимуществу из любителей поглядеть на что-нибудь необычное, да таких и всегда большинство. Конечно, тут есть сколько-то там (фостеритов и прочих, у кого на Майка зуб, — но он совладает с любой толпой. Верно, Майк?

— Будь спок, Людоед. Собрать аудиторию, показать свой номер — всех и делов. Где моя шляпа? Не могу же я разгуливать под палящим полуденным солнцем без шляпы. — Шикарная соломенная шляпа с веселенькой цветастой лентой вокруг тульи вылетела из шкафа и наделась Майку на голову; он лихо сбил ее набекрень. — Вот и она! Ну, как я выгляжу? Все путем?

Он был одет как на каждую внешнюю службу — франтоватый, безукоризненно отглаженный белый костюм, белые туфли, снежно-белая рубашка и роскошный, ослепительный галстук.

— Портфельчика не хватает, — заметил Бен.

— Ты грокаешь, мне нужен портфель? Пэтти, есть у нас что-нибудь на этот счет?

— Да не слушай ты Бена, — вмешалась Джилл. — Вечно он валяет дурака. Ты смотришься на все сто. — Она поправила Майклу галстук и коротко его поцеловала; странным образом, Джубал тоже ощутил на губах поцелуй. — Иди, потолкуй с ними.

— За мной не заржавеет. Лохи созрели, самое время их обуть.

— Майк, мы готовы.

Мантия Честного Свидетеля придавала Энн благородство и величие, Дюк же был ей прямой противоположностью — неряшливо одетый, с дымящейся сигаретой в уголке рта тип, сплошь обвешанный фотоаппаратами; за лентой его засаленной шляпы торчала карточка с надписью «ПРЕССА».

Майкл, Энн и Дюк направились к двери, выходившей в холл, общий для всех четырех номеров верхнего этажа; их примеру последовал только Джубал — все остальные братья, человек тридцать — тридцать пять, остались у телевизора. У самой двери на небольшом столике стояли кувшин воды, стаканы и блюдо с фруктами; рядом с блюдом лежал фруктовый нож. Майкл подошел к столику и оглянулся.

— Ты бы не ходил дальше, — посоветовал он Джубалу, — а то Пэтти придется конвоировать тебя назад, там же ее живность.

Майк налил стакан воды, немного отпил и сказал:

— Проповедников всегда мучает жажда.

Затем он передал стакан Энн, взял фруктовый нож и отрезал кусочек яблока.

Джубалу показалось, что тем же самым движением Майкл отхватил один из своих пальцев, но толком разглядеть ничего не удалось, в тот же самый момент Дюк передал ему стакан. Крови вроде бы не было, к тому же Джубал успел уже попривыкнуть к Майковым фокусам. Он отпил из стакана — и только теперь заметил, что его собственное горло тоже пересохло.

Майк встряхнул Джубала за локоть и улыбнулся.

— Кончай мандражировать. Все займет считанные минуты. До скорой, Отец.

Трое вышли в кишащий сторожевыми кобрами холл, и дверь за ними закрылась. Джубал вернулся к телевизору; кто-то взял у него стакан, но это прошло мимо его внимания, он не мог оторвать глаз от экрана.

Толпа заметно выросла; безоружные (не считать же оружием дубинки) полицейские едва сдерживали ее напор. Сквозь глухой, неопределенный ропот прорывались отдельные истерические выкрики.

— Где они сейчас, Пэтти? — спросил чей-то голос.

— Уже спустились вниз. Майк чуть впереди. Дюк остановился, ждет отставшую Энн. Они выходят в фойе. Майка узнали, фотографируют.

В стереовизоре появилась огромная голова; ведущий лихо подмигнул зрителям и затараторил:

— А теперь ваш комментатор Хэппи Холлидей познакомит вас с последними сообщениями выездной корреспондентской бригады NWNW — где пахнет жареным, там и наши камеры. Мы только что узнали, что пресловутый якобы мессия, известный под кличкой Человек с Марса, действительно скрывался в одном из номеров одной из гостиниц Санкт-Петербурга, упоительного города, где жизнь хороша и поет душа. Несколько минут назад он выполз из своего логова. Создается впечатление, что Смит намеревается сдаться властям. Вчера он совершил побег из тюрьмы, использовав при этом взрывчатые вещества, тайно переданные ему его фанатичными последователями. Судя по всему, он намеревался скрыться из города, но оказался не в силах преодолеть плотное оцепление, установленное полицией и войсками. Это все, что известно нам на настоящий момент. Следите за дальнейшим развитием событий по сообщениям нашего канала — сколько ни смотришь, все мало, а теперь мы уступим микрофон нашему местному спонсору, который дал вам взглянуть на всю эту жуть.

— Спасибо, Хэппи Холлидей, спасибо, дорогие телезрители, глядящие на мир глазами NWNW! Почем нынче рай? До смешного дешево! Приходите и убедитесь в этом сами на Елисейских Полях, где несколько дней назад началась продажа застроечных участков для избранной клиентуры. Земля, возникшая на месте, где лишь недавно плескались ласковые волны нашего сказочного Залива, каждому участку гарантировано по меньшей мере восемнадцать дюймов превышения над средним уровнем приливов. Смехотворно малый задаток… Хэппи?.. Да, конечно… пока, друзья, договорим потом — звоните нам по телефону: Залив девять-два-восемь-два-восемь.

— И спасибо тебе, Джик Моррис, и всем девелоперам Елисейских Полей. Ребята, там уже чего-то делается. Ну да, точно…

— (Они выходят наружу, — сказала Пэтти. — Толпа все еще не заметила Майка.)

— Ну, может, еще и нет, но скоро. Вы видите на своих экранах главный вход великолепной гостиницы «Сан-Суси», по праву именуемой жемчужиной побережья, чья администрация ни в малой степени не ответственна за объявленного в розыск беглеца и все время находилась в контакте с органами охраны правопорядка, что засвидетельствовано в заявлении, только что сделанном шефом полиции Дейвисом. А пока мы ждем дальнейшего развития событий, мне хотелось бы вкратце познакомить вас с некоторыми эпизодами странной судьбы этого пришельца, чудовищного получеловека-полумарсианина, большая часть жизни которого прошла на Марсе…

Ведущий расплылся и исчез, на экране пошли архивные кадры. Давний огненный старт «Посланника», плавно и бесшумно взмывающий к небу «Чемпион», марсиане на Марсе, триумфальное возвращение «Чемпиона», маленький обрывок первого, сфальсифицированного, интервью с «Человеком с Марса»: «А тебе нравятся наши, земные девушки?» — «Ну!» — совсем уже крошечный обрывок конференции в Правительственном Дворце и наделавшее много шума присвоение докторской степени по философии — все это сопровождалось короткими пулеметными очередями комментариев.

— Так что там, Пэтти?

— Майк на верхней ступеньке, толпа ярдах в ста, полицейские не пускают ее на территорию гостиницы. Дюк сделал несколько снимков, Майк ждет, пока он сменит объектив. Все спокойно, без спешки.

На экране появилась толпа, средним планом. Камера медленно пошла слева направо, время от времени останавливаясь на отдельных лицах.

— Как вы и сами, друзья, понимаете, — трещал Хэппи Холлидей, — население этого чудесного города находится сейчас в несколько взвинченном состоянии. Эти люди стали свидетелями странных событий, теперь они настроены более чем серьезно. Их законы были нагло попраны, их Силы безопасности были поставлены в унизительное положение, так что не приходится удивляться их справедливому возмущению. Фанатичные последователи человека, принимаемого многими за антихриста, не остановятся ни перед чем, есть все основания предполагать, что они организуют беспорядки в тщетной попытке дать своему вожаку уйти от законной ответственности. Можно ожидать чего угодно — абсолютно чего угодно!

Голос комментатора изменился, стал срываться на крик:

— Да, он выходит, он уже вышел, он идет к людям!

Изображение переключилось, теперь Майкл шел прямо на камеру. Энн и Дюк держались сзади и все сильнее отставали.

— Вот оно! Вот оно! Мы являемся свидетелями финальной сцены!

Майкл неторопливо приближался к толпе, его изображение в огромном стереовизоре выросло до натуральных размеров, он словно находился здесь, в комнате, рядом со своими братьями по воде. На самом краю принадлежавшей гостинице лужайки он остановился, расстояние между ним и толпой сократилось до нескольких футов.

— Вы звали меня!

Толпа взревела.

И тут в бежавших по небу облаках образовался разрыв, на Майка упал узкий сноп солнечного света.

Его одежда исчезла. Он стоял перед озверевшими людьми, золотой юноша, одетый в одну лишь свою красоту — красоту, от которой перехватывало дыхание, болезненно сжималось сердце. Был бы жив Микеланджело, думал Джубал, он бросил бы все другие дела, чтобы запечатлеть это чудо для не рожденных еще поколений.

— Взгляните на меня, — мягко сказал Майкл. — Я сын человеческий.

Далее пошла десятисекундная рекламная врезка; шеренга девиц лихо отплясывала канкан под веселую песенку:

• Налетайте, леди, и хватайте, леди,
• Умывайтесь, леди, — покупайте, леди,
• Чудесное, мягкое, нежное мыло!

• И к тому же, леди, под оберткой, леди,
• Вы найдете, леди, наш купон, леди.
• Бесплатный подарок — вот это мило!

Экран заполнился хлопьями мыльной пены, плеснул заливистый женский смех, реклама кончилась, и снова пошел репортаж.

— Да будь ты Богом проклят!

Половинка кирпича угодила Майклу прямо в грудь. Он повернулся к бросившему кирпич человеку:

— Но ведь ты сам и есть Бог. Ты можешь проклясть лишь себя — и ты никогда не уйдешь от себя.

— Богохульник!

Метко брошенный камень ударил Майкла чуть повыше левого глаза, хлынула кровь.

— Сражаясь со мной, ты сражаешься с самим собой, — спокойно сказал Майк. — Ибо ты еси Бог — и аз есмь Бог — и все, что грокает, есть Бог — и нет иного Бога.

Еще камень… и еще… и еще… с каждым ударом на теле Майкла появлялась новая кровоточащая рана.

— Услышьте Истину. Вам нет нужды ненавидеть, нет нужды враждовать, нет нужды бояться. Я предлагаю вам воду жизни… — Стакан, появившийся в его руке, сверкал, подобно огненному алмазу. — И вы можете испить от нее, буде того возжелаете, и жить впредь в мире и любви, и преполниться счастья.

Удар камня разнес стакан вдребезги. Следующий камень ударил Майкла прямо в рот.

Его разбитые, сочащиеся кровью губы продолжали улыбаться, он смотрел на людей с нежностью и состраданием; какая-то причуда освещения образовала вокруг его головы золотой, сверкающий нимб.

— О братья мои, как я вас люблю! Испейте глубоко. Разделяйте воду и взращивайте близость без конца. Ты еси Бог!

Джубал шепотом повторил эти слова. На экране пошла пятисекундная рекламная врезка.

— Пещера Кахуэнта! Ночной клуб, где вы можете вдохнуть подлинный лос-анджелесский смог, доставляемый ежедневно. Шесть экзотических танцовщиц.

— Линчевать его! Наденьте этому ублюдку негритянский галстук!

Выстрел из крупнокалиберного дробовика перебил руку Майкла в локте; рука плавно опустилась на прохладную зеленую траву и застыла ладонью вверх, словно поднося невидимый дар.

— Врежь ему из второго ствола, плюгавый, да целься получше! — Толпа разразилась хохотом и аплодисментами. Кирпич раздробил Майклу нос; еще несколько камней, и на его голове образовался кровавый венец.

— Истина проста, но Путь Человеческий многотруден. Сперва вам нужно научиться властвовать над собой. Остальное приложится. Блажен знающий себя и управляющий собой, ибо ему принадлежит весь мир, любовь же, покой и счастье сопровождают его, куда бы он ни пошел.

Гулко ударил выстрел из дробовика, затем — два револьверных. Пуля сорок пятого калибра попала Майклу чуть выше сердца, перебила шестое ребро около самой грудины и образовала большую, зияющую рану, вторая пуля перебила правую ногу пятью дюймами ниже коленной чашечки, заряд картечи перебил Майку левую ногу; из рваных ран торчали обломки кости, неправдоподобно белые на красном, кровавом фоне.

Майк пошатнулся, негромко рассмеялся и заговорил снова:

— Ты еси Бог. Познай это, и тебе откроется Путь, — слова падали неторопливо, ясно и звонко.

— Да какого черта! Заткните ему пасть, чтобы не поминал Имя Господа всуе!

— Давайте, ребята! Кончай его!

Некий смельчак с дубиной в руках шагнул вперед, за ним хлынула и вся толпа. Майкла били кулаками, камнями и палками, а когда он упал — ногами. Ему ломали ребра и кости, превращали золотое тело в кровавое месиво, отрывали уши, но он говорил все так же спокойно, в его голосе звенело все то же бесконечное сострадание. Потом кто-то крикнул:

— Отойдите малость, ребята, мы его сейчас бензинчиком! Толпа несколько расступилась, камера выхватила крупным планом лицо и плечи Человека с Марса. Он улыбнулся, глядя прямо на своих братьев, и еще раз сказал, мягко и отчетливо:

— Я люблю вас.

Беззаботный кузнечик с треском взмыл в воздух и опустился на траву в нескольких дюймах от его лица. Майкл повернул голову, взглянул на него и радостно возгласил:

— Ты еси Бог!

И развоплотился.

38

Взметнулось пламя, весь экран заполнили клубы грязно-серого дыма.

— Вот это да! — восхищенно пробормотала Пэтти. — Это ж самый блестящий финал в истории жанра.

— Да, — рассудительно согласилась Бекки. — Сам профессор и мечтать не мог ни о чем лучшем.

— Со вкусом, — негромко согласился ван Тромп. — Сильно, зрелищно и со вкусом — вкус у парня просто изумительный.

Джубал обвел глазами своих братьев. Неужели никто из них не испытывает никаких чувств? Джилл и Дон сидели рядом, тесно обнявшись, — но они всегда так, когда находятся в одной комнате. И ни одна из них вроде бы не взволнована. И Доркас тоже, веселенькая и спокойная, хоть бы слезинка в глазу.

В стереовизоре пылающий ад резко сменился улыбкой Хэппи Холлидея.

— А теперь, ребята, — сказал неунывающий ведущий, — я предлагаю вам провести несколько секунд в обществе наших друзей с Елисейских Полей, которые любезно согласились… — Кто-то оборвал его на полуфразе.

— Энн и Дюк возвращаются, — сказала Пэтти. — Я проведу их через фойе, а потом можно и поесть.

Страницы: «« « ... 2829303132333435 » »»