Когда палач придет домой Риттер Алекс

ГЛАВА 27

Что гласит Закон джунглей?

Сперва ударь, потом подавай голос.

Редьярд Киплинг. «Маугли»

Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

Русская народная поговорка

Человеку не свойственно помнить хорошее. Еще мудрецы Древнего Востока говорили, что надо сделать человеку добро и ждать, когда он тебя ударит. Все-таки человек – странное животное. Даже волк никогда не нападет на человека, вызволившего его из капкана. А человек и здесь пошел против природы.

Лежа на кровати, я размышлял об этом. Не помнить хорошее, но хранить годами в памяти обиды, это, наверно, следствие работы нашей хищной нервной системы. Ведь в моменты, когда все вокруг благоприятно для человека, его нервы расслабляются, поскольку в них нет столь острой необходимости для выживания. А в моменты, когда человек так или иначе испытывает страдания, его нервы обостряют свою деятельность, поскольку человек находится в опасности и должен напрягать свои силы, чтобы выжить. И в результате самые неприятные моменты наиболее четко запечатлеются в человеческой памяти. Может, именно поэтому человек столь зол и жесток к своим близким, потому что помнит только причиненное ими зло, не помня совершенного ими добра. Может, человек просто замкнут на отрицательных эмоциях, потому что они держат человека в напряжении и тем самым помогают ему выжить.

Вполне возможно, что именно об этом говорили древнегреческие гедонисты, когда утверждали, что человеческую жизнь определяют наслаждения. Действительно, человек, получивший какое-либо удовольствие, менее настороженно относится к окружающим, и если все окружающие будут столь же довольны и расслабленны, то не возникнет повода для ссоры или войны.

– Завтрак подан, – объявила Светлана и вместе с подносом нырнула в постель.

На подносе лежали на скорую руку приготовленные бутерброды и ароматный, черный, как смола, дымящийся кофе.

– Тебя устроит столь незамысловатый завтрак? – спросила она, улыбаясь.

– Конечно, устроит. Я вообще не большой любитель всяких излишних усложнений, – ответил я и, схватив самый большой бутерброд, вонзил в него свои зубы.

– Этой ночью я не заметила, чтоб ты был противником излишних усложнений.

Я не придумал хорошего ответа и просто промычал что-то совершенно неразборчивое набитым ртом.

– Я получила ни с чем не сравнимое удовольствие, – продолжала Светлана.

Будучи воспитанным в семье с пуританскими нравами, я, несмотря на всю свою подготовку и долгие годы холостой жизни, все еще краснел от одного упоминания о сексе. Поэтому я поторопился перевести разговор в другое русло.

– Вчера я встретил около твоего дома несколько частных полицейских. Что они тут делают?

Светлана внимательно посмотрела на меня и сказала:

– Надо же! Ты покраснел! Вот уж не думала, что тебя можно вогнать в краску. – Она рассмеялась и добавила: – Этой ночью ты стеснялся гораздо меньше.

– Прошу тебя, давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Меня очень интересует, как ты себя чувствуешь после этой ночи, – насмешливо продолжала Светлана. – Сердечко не болит?

– Может, все же поговорим о полицейских, которые надавали мне вчера по морде. Они меня тоже очень интересуют.

– После убийства Торвальдской банды жильцы нашего блока потребовали нанять охрану. Самым дешевым вариантом оказалась частная полиция. На голосовании жильцов было решено собрать деньги и заплатить им за патрулирование нашего квартала. Со вчерашнего дня они приступили к работе.

– Откуда ты все это знаешь?

– Комитет жильцов назначил меня ответственной за переговоры с ними. Я переговорила с их начальниками и получила все, что мне требовалось.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Ты бы покорила любое древнее царство, если бы захотела, да и современное тоже, – засмеялся я, вспомнив начальника вчерашних полицейских.

– Спасибо за комплимент. Кстати, тот, которого назначили начальником патруля в нашем районе, даже пытался меня пригласить вчера на ужин.

– Ну и как, удачно? – весело спросил я, беря новый бутерброд.

– Если бы ему это удалось, я бы вряд ли сейчас была с тобой, – ответила она с насмешливой улыбкой. Это прозвучало как фраза: «Ты глуп, дорогой».

– Кстати, сколько сейчас времени?

– Неужели тебя это интересует больше, чем занимательная беседа со мной? – насмешливо спросила она. – А меня, кстати говоря, все-таки очень интересует, как ты себя чувствуешь.

– А меня сейчас очень интересует, сколько времени, черт возьми, потому что в 11.00 мне обязательно нужно быть в конторе. Иначе меня выгонят с работы.

Светлана встала и прошла по комнате. Ее обнаженное тело словно плыло в солнечных лучах, заливавших через распахнутые окна всю ее квартиру. Нимфа солнечного света. Никогда в жизни я не видел более прекрасного зрелища.

– Если тебя так интересует время, то сейчас 9.52, – сказала Светлана и подошла ко мне. – Однако если ты все же не слишком торопишься… – Она обняла меня и поцеловала.

Сэр Найджел очень не любит тех, кто опаздывает, поскольку считает их недостаточно дисциплинированными для нашей работы. Особенно тех, кто опаздывает на свидание к нему, поскольку считает это еще и неуважением к своей персоне. Однако, я думаю, он бы меня понял, если бы я объяснил ему причину опоздания. Я думаю, меня бы понял даже святой Августин.

– Ты говорил, что тебе надо идти, – с насмешкой сказала она, слегка отстранившись.

– Да пошло все к черту! – ответил я, привлек ее к себе и крепко поцеловал.

– А как же твоя работа?

– Да пропади она пропадом! Что для меня может быть важнее, чем ты? – воскликнул я, еще крепче прижав ее к себе. Наши губы встретились, и ее язычок тотчас пустился в исследование моего рта. Мои руки скользнули вниз, нежно гладя ее обнаженные бедра, затем поднялись вверх и поиграли с ее вмиг набрякшими сосками. Она негромко застонала и еще крепче прижалась ко мне, в то время как ее язычок скользнул по моей шее вниз.

Одним словом, из дома Светланы я вышел в 10.28, заведомо опаздывая к своему грозному шефу, однако впервые за всю мою жизнь этот факт меня ни в малейшей степени не расстраивал. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья и плевать хотел на любого, кто попытался бы помешать мне в этом.

На прощанье она сказала мне:

– Не забудь прийти ко мне сегодня. Я уже слишком опоздала, чтобы идти на работу, так что прогуляю денек. Я буду ждать тебя.

– Я обязательно приду! – искренне пообещал я и поцеловал ее.

– Возьми ключи от моей квартиры, – сказала она, когда мы разомкнули наши прощальные объятия. – Я, может быть, пойду пройдусь по магазинам и куплю всякого-разного для обеда. Только смотри, не забудь прийти.

– Не забуду! Как я могу забыть! – воскликнул я и, еще раз поцеловав ее, бросился к лифту.

Выходя из дома, я нос к носу столкнулся с начальником моих вчерашних знакомцев из частной полиции. На лице у него появилось выражение задумчивости, когда он увидел меня, а рука очень медленно и плавно поползла к кобуре. Видимо, ему все же дали новый пистолет взамен того, который я отобрал у него вчера. А, может, он откопал в мусоре свою пропажу?

– С добрым утром! – громко, так, чтобы меня слышала поднимающаяся по ступенькам лестницы старушка, сказал я. Одновременно я быстро шагнул вперед и приставил нож к ребрам копа. После этого я подхватил его под руку и быстро отвел в сторону, давая пройти старушке. Та улыбнулась и что-то прошамкала беззубым ртом.

– Проходите, проходите, бабуля, – сказал я добродушно и добавил, повернувшись к копу: – Очень рад тебя видеть, старина. Давненько мы с тобой не виделись. Как приятно снова поговорить с тобой.

Со стороны могло показаться, что на ступеньках подъезда встретились два старых друга и разговаривают о какой-нибудь ерунде, поскольку нож я держал так, что его можно было заметить, только подойдя вплотную к нам.

– Ну и? – поинтересовался я.

– Убийство полицейского – очень тяжелое преступление, – без особой уверенности в голосе сказал мой собеседник.

– За избиение с нанесением тяжких телесных повреждений, фабрикацию уголовного дела и злоупотребление служебным положением тоже по головке не погладят, – ответил я с улыбкой.

– У тебя нет свидетелей, – ответил частник уже с большей уверенностью в голосе. Надо же, как быстро в нем снова прорезалась эта его наглость, проистекающая от вседозволенности.

– У тебя тоже, – ответил я. – И в таком случае будет твое слово против моего. Как ты думаешь, кому из нас поверят больше? – С этими словами я вынул из кармана левой рукой удостоверение офицера государственной полиции и показал его своему собеседнику, одновременно спрятав нож в карман. – У меня двадцать лет стажа и бог знает сколько раскрытых убийств.

Частник посмотрел сначала на удостоверение, потом на меня, потом снова на удостоверение. Чувствовалось, что мысли в его тупой полицейской башке начали вращаться с повышенной скоростью – примерно на уровне нормального человека.

– Приношу вам свои искренние извинения за вчерашний инцидент. Это была случайность, вызванная нашей недостаточной информированностью, – сказал заискивающе полицейский с виноватым выражением на лице.

– Принимаю ваши извинения, – ответил я. Я хотел было нагнать на него еще страху, но один взгляд на часы тут же заставил меня отказаться от этой мысли. Мои часы показывали 10.37. – Приятно было с тобой поболтать, старина, но, к моему глубокому сожалению, я очень тороплюсь, так что счастливо оставаться. И не вздумай рыпаться, иначе нам придется еще раз встретиться, и эта встреча, – я оскалился, – будет для тебя последней. Ты меня понял?

– Понял, – ответил тот с такой скоростью, словно все утро репетировал.

– Вот и молодец.

Я хлопнул частника по плечу и торопливо зашагал в сторону остановки. Из-за этой дурацкой встречи я теперь точно опаздывал на встречу с шефом. Господи, храни меня от его гнева. Впрочем, гневаться он будет в любом случае, вне зависимости от того, опоздаю я к нему или нет, но все же не хотелось бы давать ему дополнительный повод для этого.

«Как тонок оказался лак довольного жизнью, умиротворенного человека, если я так быстро среагировал на опасность, исходящую от этого частного полицейского», – подумал я и усмехнулся. Да, если постоянно тренировать человека на прыжок, то он будет готов к нему в любое время суток. Хищник всегда остается хищником, что с ним ни делай.

Тут впереди показался пульсар, и я выбросил из головы все мысли и побежал к остановке. Как сказал кто-то, лучше опоздать на час, чем на всю жизнь. В данный момент эта фраза очень подходила ко мне.

ГЛАВА 28

Тот, кто наблюдал тысячу смертей, становится или сумасшедшим, или мудрецом.

Восточная мудрость

Палач – не машина, сеющая смерть. Палач тоже человек.

Федор Стрельцов. «Откровение палача»

Контора, как и прежде, выглядела опустевшей, мрачной и мертвой. Толстые стеклянные стены не пропускали наружу ни звука. Здание напоминало затаившегося хищника, терпеливо ждущего своего часа для прыжка. Охранники на входе удивленно покачали головами, когда я вбежал в холл конторы в 11.23. Я еще никогда не приходил сюда так поздно и так торопливо.

Скоростной лифт на сороковой этаж поднимался невероятно медленно. По пути я отметил, что контора внутри приобрела более приятный для моих глаз вид. Она уже не напоминала покинутое здание из ночного кошмара, по длинным коридорам ходили люди, с некоторыми из них я здоровался на бегу. Судя по всему, волна инфицирования пошла на спад.

В 11.26 я постучал в дверь главного кабинета и, услышав изнутри громкий рев, вошел внутрь.

Обычно сразу после приглашения войти я без разрешения садился в кресло, однако на сей раз явно не следовало дополнительно раздражать шефа. Он и так готов был взорваться. А от его взрыва в первую очередь достанется, естественно, мне.

Сэр Найджел демонстративно посмотрел на свои часы и сказал:

– Насколько я помню, вам было приказано явиться в этот кабинет в 11.00.

– Да, сэр, – ответил я, всем своим видом выказывая безграничную покорность.

– А сейчас 11.27. Или меня обманывает зрение?

– Да, сэр.

– Что «да, сэр»? Что меня обманывает зрение?

– Нет, что сейчас 11.27. Приношу свои извинения за опоздание.

Сэр Найджел окинул меня мрачным взглядом и поинтересовался:

– И как я все это должен понимать?

– У меня вчера был очень трудный день, сэр. Я очень поздно вернулся домой и поэтому проспал, – ответил я, изобразив на своем лице предельно честное выражение.

Сэр Найджел еще несколько секунд буравил меня взглядом и, пробурив насквозь, сказал:

– Ладно, садись.

Я с облегчением опустился в кресло. Я еще не полностью прощен, но шансы получить прощение заметно увеличились.

Сэр Найджел взял газету и сказал, протягивая ее мне:

– Насколько я помню, я давал тебе несколько иное задание. Или, может быть, мне изменяет еще и память?

Я посмотрел на газету. На первой странице красовался грандиозный заголовок: «Ветеран-убийца начинает войну в центре Лондона! Этой ночью погибло 28 человек!» Справа и слева от заголовка было помещено несколько красочных фотографий. На одной из них во всех цветах был изображен изрешеченный автоматными пулями пульсар Браунлоу, а на второй – сгоревшая автостоянка. Еще на двух или трех красовались обгоревшие тела Фредди и его друзей. Секунды две я рассматривал их, а потом быстро просмотрел текст, размещенный под заголовком и фотографиями. Текст, написанный мастером своего дела, расписывал во всех подробностях стрельбу около дома Браунлоу и бойню на автостоянке, которую репортер сравнивал по интенсивности огня с армейскими маневрами среднего масштаба. Попутно автор вопрошал, до коих пор такое будет допустимо в крупнейшем городе мира, в столице великой державы, и добавлял, что в отношении перестрелки на автостоянке он полностью на стороне человека, ликвидировавшего самую известную и самую опасную банду из района доков, но, учитывая убийство семьи Браунлоу, он лично будет настаивать на смертной казни для убийцы в случае его поимки.

Я вернул шефу газету.

– И что ты на это скажешь? – спросил Лысый Дьявол, подходя ко мне вплотную и сверля меня взглядом.

– Не поймают они меня, – ответил я и посмотрел прямо в глаза своему шефу. И впервые, глядя в эти смертоносные кусочки льда, ничего не почувствовал. Сейчас мне почему-то было все равно, что скажет сэр Найджел.

Он кивнул и усмехнулся:

– Примерно такого ответа я от тебя и ожидал. Однако не мог бы ты все же объяснить мне, за коим дьяволом тебе потребовалось устраивать это побоище на автостоянке? Ты ведь знаешь, как в нашей организаций относятся к несанкционированным убийствам. И я дополнительно предупреждал тебя о том, что ты должен быть исключительно аккуратен в этом деле, безо всякой самодеятельности и ненужных жертв.

– Это был прокол, – сказал я мрачно. – Но прокол планирования операции! Все из-за недостатка людей. Не следует в одиночку бродить по таким районам, как это пришлось сделать мне вчера. Когда я вышел с той автостоянки, меня попытались ограбить. Мне пришлось защищаться, а драться с такой толпой народу невозможно, поэтому пришлось прибегнуть к оружию ветерана.

– Не горячись ты так. Никто не обвиняет тебя ни в несанкционированных убийствах, ни в провале операции. Пока не обвиняет. С охранником дело посложнее.

– С каким охранником? – вполне искренне спросил я и тут же вспомнил охранников, бежавших ко мне от дома Браунлоу, и мою лихорадочную пальбу, которой я прикрывал свое бегство. – Я ведь стрелял поверх их голов, чтобы никого не задеть!

– Так оно и есть, но одного из них ранило рикошетом от фонаря, – ответил мне сэр Найджел. – Он сейчас в больнице в тяжелом состоянии. Врачи говорят, что его шансы пятьдесят на пятьдесят. Однако в случае его смерти тебя все равно никто не обвинит в убийстве, так как это был несчастный случай. Скажем так, несчастный случай на производстве. – Сэр Найджел усмехнулся, но тотчас снова натянул свою маску бесстрастия.

– Спасибо, сэр, – сказал я как можно искреннее. Откровенно говоря, меня не очень занимало то, что он мне говорил. Я думал, как я буду дальше жить со Светланой.

Сэр Найджел сел и, пристально посмотрев на меня, сказал:

– Кстати, мы нашли твою сероглазую девушку.

– Кого нашли? – спросил я, чувствуя, что из-под меня вырвали землю.

– Эту твою девчонку, которую ты видел около Слейда в день убийства.

– И что вам удалось узнать? – как можно безразличнее спросил я шефа и подумал: «Все, это конец. Он все узнал и просто играет со мной, как кошка с мышкой».

– Ничего особенного, – безразлично ответил сэр Найджел, роясь в каких-то бумагах на столе. – Русская. Работает по контракту в лондонском научном центре специалистом по вирусам. В тот день в нашем секторе она должна была встретиться со своим другом, который работает в той же организации, что и она. Поскольку это запрещено, она воспользовалась чужим межзональным пропуском, поэтому мы и не смогли ее найти.

«Слава богу, он ничего не знает. А если это ловушка?! И он просто успокаивает меня?» – подумал я и спросил:

– А как вы ее все-таки обнаружили?

– Вчера покончил жизнь самоубийством один молодой поэт…

«Так я и думал. Прости меня, Эд».

– …расследуя это дело, полиция вышла на друзей поэта…

«Наверняка это Крис, на квартире которого жил Эд».

– …в том числе на некоего Эрика Кристиансена. Он назвал имя этой самой девушки, Светланы Беловой, и сказал, что она была подругой поэта. Очевидно, она решила его бросить, потому что на его столе полиция нашла прощальное письмо от нее…

«Неужели он догадался? Почему он так пристально смотрит на меня? Знает или нет?»

– …один из наших осведомителей в полиции информировал нас об этом случае, поскольку вспомнил о недавнем общем запросе об этой девушке. Полиция встречалась с ней сегодня утром. Мне доложили об этом за несколько минут до твоего прихода.

– Что-нибудь еще выяснили? – спросил я, с трудом заставляя держать себя в руках.

– Ничего такого, что могло бы представлять для нас интерес. Не думаю, что она представляет угрозу режиму секретности нашей организации. – Мой шеф задумчиво потер подбородок и добавил: – Ликвидировать ее не придется, если ты об этом.

– Да. Я именно об этом.

– Она почти одна из нас, поскольку работает на ВОЗ, пусть и не информирована в достаточной степени о том, для чего была создана эта организация. Кроме того, не в ее интересах что-либо говорить о том дне, когда был убит Слейд, иначе мы легко прижмем ее с помощью имеющейся у нас информации о том, что она собиралась нарушить правила организации и тайно встретиться с одним из своих коллег…

«Не думаю, что это ее волнует, если на ее вечеринках присутствовал ее шеф. Хотя… Смотря с кем она там встречалась и с какими целями».

– Я все понял. Какие будут указания?

– Я, конечно, хотел бы отправить тебя на несколько дней куда-нибудь подальше от города, тебе необходим отдых после такой напряженной работы, однако медики грозятся повторной волной инфицирования, поэтому настоящего отпуска я тебе предоставить не могу. Даю тебе два дня отдыха, однако ты должен все это время находиться в Лондоне, чтобы мы могли в любое время связаться с тобой, если возникнет такая необходимость, – сказал мой шеф и посмотрел в окно.

– Понял, – коротко ответил я и встал.

– Отдыхай, веселись, только не уходи в запой.

«Зачем мне спиртное, если у меня есть Света? Надо только помочь ей перенести смерть Эда, и у нас все будет прекрасно», – подумал я и спросил:

– Я могу идти?

– Да. Но помни, что я тебе сказал.

Мой шеф встал и протянул мне руку, которую я поспешно пожал. С ним многие на короткой ноге, потому что ему это нравится, но вот рукопожатием с ним могут похвастаться немногие. А я могу похвастаться уже вторым всего лишь за два дня. Интересно, это хорошая примета или плохая?

– Зайди к Биллингему, чтобы он выписал все необходимые документы, – сказал сэр Найджел и вновь сел в кресло.

– Конечно. До свидания.

Шеф кивнул головой и снова углубился в свои бумаги, а я вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я не пошел к Биллингему, а завернул в бар. Мне надо было подумать. И выпить тоже. Знает сэр Найджел о том, что я провел ночь у предполагаемого свидетеля по делу Слеида, или нет? А о том, что это я убил Эдварда Хамнера? По лицу моего шефа ничего нельзя было понять. Он с одинаковым выражением лица делает заказ в ресторане и подписывает смертные приговоры людям, которых знает не один десяток лет.

В стакане, который мне выдал электронный бармен, отражалось хмурое задумчивое лицо. Пока я смотрел в стакан, оно внезапно стало лицом мистера Эшби, который с укором смотрел на меня. Я качнул стакан, и отражение превратилось в Эда Хамнера, который что-то пытался мне сказать, но я не слышал ни звука. Потом появилось еще одно незнакомое лицо. Я долго смотрел на него, пока не догадался, что это лицо охранника, которого я ранил вчера вечером. Потом поверхность стакана потемнела, покрылась туманом, и внезапно из него на меня метнулось страшное создание с телом волка, лицом Светланы и огромными клыками. Я зажмурился и отшатнулся. Почувствовав прикосновение к своему плечу, я дико вскрикнул и отпрыгнул в сторону.

– Ты стал очень нервным, Бен, – сказала Дженис, отдергивая руку от моего плеча, словно оно было раскалено докрасна.

– А-а, это ты, Дженис, – протянул я, стараясь прийти в себя. Я сидел на полу бара с мокрыми от пролитого виски коленями.

– Ты действительно стал очень нервным, – сказала она с насмешливой улыбкой. – Если ты хочешь, я тебя могу протестировать по полной программе.

– Иди ты со своей программой! – от души сказал я. – Просто я задумался о своем, а ты незаметно подошла.

– Надо же, такие, как ты, умеют думать! – усмехнувшись, сказала мне психолог.

– В отличие от психологов – да! – бросил я.

– Это я уже не раз слышала от многих из вас. Но о том, что к лучшему сотруднику бюро можно вот так вот спокойно подойти незамеченной и напугать до полусмерти, мне еще слышать не приходилось. А тут даже лично поучаствовать в таком чуде удалось. Это определенно стоит отметить. Или лучше рассказать об этом Мартинелли?

Эту карту мне было нечем покрыть, и я промолчал, сверля глазами собеседницу. Однако мой замораживающий взгляд на нее не подействовал. За несколько лет нашей совместной работы я столько раз сверкал на нее глазами в таком стиле, что она к этому привыкла и не обращала ни малейшего внимания.

– Что тебе купить? – наконец спросил я, подписав капитуляцию.

– Я пока не хочу пить, – ответила она.

– Ну, как хочешь. А я еще выпью. – Я повернулся к электронному бармену.

– До меня дошли кое-какие слухи, – сказала Дженис, решив, видимо, сменить тему, и уселась напротив меня. – Говорят, что этот противный старик загонял тебя чуть ли не до смерти, каждый день давая тебе сложнейшие задания безо всякого отдыха, в отличие от остальных сотрудников.

– Остальным тоже приходилось немало работать. Я имею в виду сотрудников класса А. К психологам это не относится. Как ты знаешь, совсем недавно была волна инфицирования. Поэтому всем приходилось работать на все сто, – сказал я, допил одним глотков свой стакан и встал.

– Ты не откажешься выпить со мной? – спросила внезапно она и повернулась к бармену, делая заказ на двоих.

– К сожалению, откажусь, – ответил я. – У меня нет времени.

– Я слышала, что сэр Найджел дал тебе отпуск, – упрямо сказала психолог.

– Ты много чего слышала, и это действительно так, однако меня ждут более важные дела, чем пьянка с тобой, – отрезал я и направился к выходу.

Она сказала мне вслед:

– Когда восемь лет назад я только начинала работать психологом у вашей сумасшедшей братии, я тогда сразу же выделила тебя из общей массы сотрудников класса А. Ты был более умным, более образованным, я бы даже сказала, более добрым, одним словом, иным, чем все остальные твои коллеги. Они в большинстве своем либо психи, либо садисты, а чаще всего и то и другое, а ты делаешь эту работу потому, что считаешь это своим долгом.

– Это и есть пример блестящего психоанализа? – насмешливо спросил я. – Откровенно говоря, я этим не восхищен.

– Тогда я считала тебя единственным нормальным человеком, который сумел сохранить здесь человеческие чувства, однако теперь я вижу, что ты такой же палач, как и все остальные. Просто грязный убийца!

– Но зато с чувством юмора, приятным лицом и симпатичной улыбкой, – с весельем в голосе, которого я на самом деле не ощущал, ответил я и вышел.

Я прошел через «таможню», которая, кажется, слегка удивилась оттого, что я так рано ушел, и быстро вышел на улицу. Свежий ветерок пахнул мне в лицо. После воздуха конторы, который казался мне затхлым, несмотря на кондиционеры, регенерацию, ароматизаторы и прочие изобретения цивилизации, свежий воздух оживленной городской улицы с пылью, несомой ветром, выхлопами автомобилей, неслышным внутри здания ревом междугородных пульсаров, которые приземлялись через квартал от конторы, и спешащими по своим делам людьми казался олицетворением жизни. Каким-то жизненным эликсиром.

Я глубоко вдохнул живительный воздух и развернулся лицом к зданию «Лондон фармацептик компани». Сорокаэтажная башня из темно-фиолетового стекла, казавшегося сейчас почти черным, закрывала солнце, и от этого мрачного темного здания веяло могильным холодом, тьмой и страхом. Казалось, даже случайные прохожие улавливают эту подсознательную волну смерти и ускоряют шаги, торопясь пройти мимо. А может, это все было лишь плодом моего больного воображения, которое в последние несколько дней и так разгулялось.

В стеклянных стенах здания напротив нашей конторы отражалось солнце, это отражение уловили и преломили темные стекла «Лондон фармацептик компани», и казалось, что из недр здания на меня взглянуло лицо багряного судьи.

Я еще несколько секунд смотрел на мрачное здание, напоминавшее хищника, который именно сейчас, когда вы на него смотрите, сыт и доволен, а потому не прыгнет на вас, если вы не спровоцируете его. Потом я быстро развернулся и торопливо пошел, лавируя между пешеходами. Я не хотел оказаться поблизости от этого хищника, когда он проголодается и начнет искать себе жертву. К тому же дома меня ждала Светлана.

ГЛАВА 29

Двоим лучше, нежели одному, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их; ибо если упадет один, то другой поднимет… Также если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться?

Экклезиаст

С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не содрал.

Омар Хайям. «Рубаи»

Я не поехал прямо к Светлане, но сначала зашел в банк, где снял со своего счета приличную сумму, а затем прогулялся по магазинам, накупив различных деликатесов, шампанского, коллекционных вин и так далее. Одновременно я постарался проверить, есть ли за мной «хвост». Я отнюдь не хотел идти к Свете с плетущимся за мною шпиком из бригады внешнего наблюдения. К тому же мне еще меньше хотелось, чтобы этот гипотетический шпик сумел рассказать моему шефу о том, что я направляюсь с визитом к потенциальному свидетелю по делу Слейда, которого могут в любую минуту приговорить к смерти как угрозу режиму секретности для нашей организации палачей. Могут тогда и меня приговорить, чтоб ей не скучно было на том свете.

В школе нас учили, как уходить от слежки, и теперь у меня был шанс проверить эти свои пока что по большей части чисто теоретические знания. Я останавливался, рассматривая витрины, и незаметно и внимательно изучал прохожих, в последние минуты делал пересадки в транспорте и применял все прочие уловки, которые любой из нас знает по шпионским фильмам и детективным романам. Однако все было чисто. Конечно, это ничего еще не значило, поскольку в наружном наблюдении я был дилетантом, а за мной послали бы профессионалов, работа которых как раз и заключается в том, чтобы быть как можно менее заметными. К тому же за мной могли следить с помощью специальных приборов издалека, или вести целая группа, члены которой непрерывно подменяют друг друга прежде, чем я их засеку, держа постоянную связь с помощью замаскированных радиофонов.

Тем не менее я все же почувствовал себя увереннее. Может быть, мой шеф ни о чем не знает и даже не догадывается, за мной никто не следит, и все это – только плод моего больного воображения. Так не долго и манию преследования приобрести. Впрочем, это профессиональная болезнь палачей. Я сделал последнюю попытку засечь слежку и дальше пошел совершенно спокойно. Меня уже не волновало, следят за мной или нет. Если все-таки следят, то так, что я их никак не засеку, но я не дам паранойе испортить себе отпуск с любимой. А если не следят, то тем лучше для меня. С этими мыслями я бодро прошелся по магазинам и пошел пешком к дому Светы. Точно так же я шел в тот вечер, когда познакомился с ней. Как давно это было! Всего три дня тому назад.

Я радовался тому, что скоро снова встречусь с нею, но мысли мои все время возвращались к проблемам, которые я не мог решить. В конце концов, задумавшись, я едва не сбил с ног какого-то подростка, который высказал мне все, что думает по этому поводу.

Еще вчера я бы ударил его за такие слова, однако сейчас я пропустил его ругань мимо ушей и просто Ушел. Однако не пошел сразу к Светлане. Заметив небольшой скверик, притаившийся между домами, я завернул к нему. Мне надо было подумать. Подумать обо всем том, что произошло за последние три дня.

Там стояло несколько уютных скамеек, бабушки гуляли со своими внуками, приятной наружности женщина укачивала младенца в коляске. В общем, это был уютный утолок, до которого еще не добралась бездушная машинная цивилизация. Гул широкой улицы в нескольких десятках метрах отсюда едва проникал сюда сквозь густые ветви деревьев. Это было идеальное место для того, чтобы сесть и немного подумать обо всем, что уже произошло или вскоре произойдет. Я сел на одну из скамеек и закурил.

«Что же с тобой происходит, парень? Почему ты потихоньку сходишь с ума, блуждая в ночных кошмарах?»

Я вспомнил багряного судью и его суд надо мной и покрылся потом. Даже вспоминать страшно. Я вновь погрузился в самоанализ, время от времени затягиваясь сигаретой. В общем-то, любой палач изучает азы психологии, а помимо этого я располагал еще и колоссальным опытом. Правда, самолечением мне до сих пор заниматься не приходилось. Раньше я вообще никогда не задумывался над такими вещами, но теперь положение в корне изменилось.

«То, что раньше радовало меня, теперь огорчает, – размышлял я. – Раньше меня всегда радовала хорошо сделанная работа, а теперь мне даже думать об этом тошно. Что же это, черт побери, значит? А мои чувства к Свете? Я люблю ее, но что с этого? У меня были женщины и до нее. Почему же она столь дорога мне? Чем? И вообще, что происходит? Почему моя жизнь всего за несколько дней переменилась до неузнаваемости?! Слишком много вопросов, на которые я не знаю ответов».

Я еще раз затянулся сигаретой и обвел взглядом скверик. Женщина, которая укачивала коляску с младенцем, когда я вошел в сквер, теперь тетешкалась с ним, крепко, но нежно держа его маленькое тельце. Дети постарше играли в песочнице. Бабушки с удовольствием смотрели то на молодую мать, то на своих внуков и внучек, лепящих песочные куличики. Иногда они с явным неодобрением косились на меня и мою сигарету. Я проигнорировал их укоризненные взгляды и продолжал курить и размышлять.

«Почему эти безмятежные картины семейного счастья вызывают во мне такие непонятные чувства? Что в этом такого, что заставляет меня тосковать о неправильно прожитой жизни?»

Один из мальчишек в песочнице попытался вырвать у девочки куклу. Та заупрямилась, дети изо всех сил потянули куклу каждый на себя, и кукла сломалась. Нога, за которую ее держал мальчик, выскочила из паза. Дети тут же хором заплакали, а старушки торопливо направились к ним, чтобы выяснить причину их слез.

«Вот тебе и отгадка», – подумал я. Я встал и подошел к детям, которые заплакали еще громче от попыток бабушек успокоить их и как-нибудь отвлечь от сломанной куклы.

Подобрав испорченную игрушку, я осмотрел ее и легко вставил отломившуюся ногу в паз, а затем протянул ее детям. Те сразу же перестали плакать и уже через несколько секунд вновь начали мирно играть все вместе. Только слезы, еще блестевшие на их щеках, говорили о том, что дети совсем недавно плакали.

Бабушки одобрительно посмотрели на меня, простив мне все еще горящую сигарету. Одна из них даже угостила меня домашним печеньем. Поблагодарив их, я сунул печенье в карман и вновь уселся на свое место.

«Вот и разгадка. Мне всю жизнь просто не хватало человеческого тепла. Мои родители всю свою жизнь работали, почти не уделяя мне внимания, а потом я и сам этого не хотел, постоянно бунтуя против отца. Потом армия, куда я пошел вопреки его воле. Потом команды усмирения и работа палача. И все эти годы ни капли человеческого тепла. Я привык смотреть на людей как на кукол и соответственно обращаться с ними, даже с друзьями, даже с грозным и всесильным сэром Найджелом. И они отвечали мне тем же. Бездушие и целенаправленное манипулирование людьми стали основой моей жизни. И жить по-другому я не мог, потому что это бесчувственное манипулирование вошло у меня в привычку, стало основой всей моей жизни.

А теперь все переменилось. Я встретил человека, который был настолько наполнен человеческим теплом, что дарил его всем, у кого хватало духу принять этот дар. Светлана не просто одарила меня любовью, но и научила любить. И эта любовь не могла не изменить все то, с чем я жил раньше. Все. Абсолютно все. Научившись любить, я впервые в жизни понял, чего я лишился из-за своего бунтарства и службы. И это полностью изменило мое отношение к моей работе, к организации палачей и ее запретам».

Сигарета догорела до моих пальцев и обожгла их. Я выругался и отбросил окурок. Потом встал, поднял его и выбросил в урну. Снова сел и, закурив опять, продолжил раздумья.

«Я всю жизнь боялся и ненавидел окружающий мир и живущих в нем людей. Я привык относиться к ним лишь как к обстоятельствам, которые влияют на меня, как погода, не более. К людям я относился как к куклам, нисколько их не ценил. Потому-то, наверно, убивал безо всяких угрызений совести. Как непослушный мальчишка ломает куклы. Но потом одна из этих кукол стала для меня слишком много значить. Светлана, научившая меня любить, сама того не зная, заставила меня измениться. Заставила изменить мое отношение к окружающим. Я научился ценить сначала одного человека, до того не имевшего для меня никакого значения, а потом и их всех, вместе взятых. Оттого мои последние дела… Моя последняя работа… Эти проклятые убийства так отозвались… И еще то, что моя организация показала мне, насколько она ценит меня, когда отреклась от меня, приговорив к смерти на основе одного лишь шаткого подозрения, низвергнув с самой вершины на самое дно и помиловав только благодаря случайности. Когда даже сэр Найджел бросил меня погибать, и не просто бросил, а еще и сделал все от него зависящее, чтобы я не миновал своего последнего причала. И спасла меня Дженис, та самая Дженис, которую все палачи терпеть не могли, потому что она – психолог. И одна за другой бесконечные перегрузки от непрерывных заданий, с одной стороны, и от необходимости все больше и больше покрывать свою ложь, с другой стороны, перегрузки, выматывающие душу и разум.

А дальше – больше. Последней каплей стали несанкционированные убийства, которые я вынужден был совершать столь часто в течение последних нескольких дней. Этим я нарушил священный для меня закон организации, по которому я жил много лет, который заменял мне все. Без семьи, любимой, друзей, ради этого закона. Я пожертвовал всем ради него, он заменил своей строгостью тепло человеческой жизни, и вот я нарушил его».

Потеряв все, что раньше было для меня смыслом существования, я с головой кинулся в то новое, что мне открылось в жизни, однако вросшие в мое тело за двадцать с лишним лет работы крючья «Лондон фармацептик компани» не желали меня отпускать. Неудивительно, что последние несколько дней я чувствовал себя так, словно сходил с ума. В условиях, когда рухнула вся моя система ценностей, когда изменилось все мое отношение к людям, когда я оказался вне того закона, по которому я жил десятилетиями, когда то, что я делал, в моем сознании из долга превратилось в преступление, когда я понял, что всю жизнь жил, не зная истинного смысла Жизни, а видя только то, что мне хотелось видеть себе в Угоду, сойти с ума было немудрено.

«Вот в чем отгадка. Но теперь я знаю ответ, и я переживу все это. Потому что у меня есть Светлана».

Я затушил окурок и сказал неизвестно кому:

– Наконец-то ты повзрослел, парень.

Потом я подобрал свои пакеты и вышел из сквера. Я шел домой. Впервые за много лет.

ГЛАВА 30

Не плачь, сказал я, брось тужить,

Минувшего не воротить.

Иоганн Гете. «Фауст»

Как нужна для жемчужины полная тьма,

Так страданья нужны для души и ума.

Страницы: «« « ... 7891011121314 » »»