Психология лжи. Обмани меня, если сможешь Экман Пол
Конечно, это не единственная причина, по которой кто – то может казаться абсолютно правдивым. Прирожденные актеры могут так войти в свою роль, что начинают верить в то, что они говорят, а поскольку они верят, будто то, что они говорят, – правда, то и их поведение становится правдоподобным.
Ошибочное толкование – не единственный случай, когда человек начинает верить, что его ложное сообщение правдиво. Изначально человек может знать, что он лжет, но с течением времени начинает верить в свою собственную ложь. Как только он начинает верить, что его ложь – это точное отображение того, что произошло, он может начать казаться честным.
Рассмотрим случай человека, впервые обвиняемого в растлении малолетнего, который оправдывается тем, что он всего лишь крепко обнимал ребенка и не делал ничего по-настоящему плохого – ничего такого, что ребенку не хотелось бы или не понравилось бы. Думаю, даже если в глубине души он знает, что обманывает, то через множество повторений своей лжи этот человек, обвиняемый в растлении малолетнего, начинает верить в правдивость своего рассказа. Вероятно, в его сознании могут быть представлены и воспоминания о том, что произошло на самом деле (совращение ребенка), и вымышленное убеждение, что он всего лишь крепко обнимал ребенка. Либо настоящие воспоминания вытесняются время от времени вымышленными, либо и вовсе вытесняются.
Присмотримся к другой ситуации. Предположим, девочка преднамеренно обманывает, сообщая, что учитель пристает к ней, зная, что ничего подобного никогда не было. Возможно, тем самым обманывающий ребенок хочет наказать учителя за то, что тот унизил ее перед классом, когда она не смогла справиться с контрольной работой. Если ребенок считает, что она имеет право отомстить, то она может рассуждать так: это такой учитель, который может приставать, возможно, он хочет совратить, возможно, он уже приставал к другим детям и т. д. Я полагаю, не нужно исключать вероятность того, что, повторяя свой рассказ множество раз, уточняя его, девочка поверила, что к ней действительно приставали. Эти примеры достаточно сложные, поскольку мы не знаем, как часто такие ситуации возникают в реальности. Кроме того, нам неизвестно, кто более восприимчив – дети или взрослые – к тому, что ложь – это правда, и существуют ли особые личностные характеристики, обусловливающие появление этого феномена. У нас нет надежного способа установить, являются ли воспоминания истинными либо частично или полностью вымышленными. У нас есть способы, о которых я расскажу дальше, позволяющие выявить обман, но только лишь в тех случаях, когда человек понимает, что он обманывает.
Мотивы обмана
Данные, полученные в результате анкетирования взрослых и бесед с детьми[269], позволяют выделить девять различных мотивов обмана.
1. Чтобы избежать наказания. Этот мотив наиболее часто встречается как у детей, так и у взрослых. Наказание может быть за какой-то проступок или случайную ошибку.
2. Чтобы получить какую – то выгоду, которую иначе получить очень сложно.
3. Чтобы защитить другого человека от наказания.
4. Чтобы защититься от угрозы физического насилия. В отличие от наказания угроза насилия появляется не из – за проступка. В качестве примера можно привести ребенка, который, находясь дома один, просит незнакомого человека, позвонившего в дверь, зайти позже, поскольку его папа сейчас спит.
5. Чтобы вызвать восхищение у других.
6. Чтобы избежать неловкой ситуации. Например, можно сослаться на проблемы с приходящей няней для детей, чтобы уйти со скучной вечеринки, или прервать телефонный разговор, сказав, что кто – то звонит в дверь.
7. Чтобы избежать стыда. Ребенок, утверждающий, что стул стал мокрым, потому что он пролил воду, а не потому, что описался, может являться иллюстрацией для этого мотива, только если ребенок боится не наказания, а стыда.
8. Чтобы защитить свою личную жизнь, не сообщая, что какая-то информация скрывается, потому что она носит личный характер.
9. Чтобы получить власть над другими, контролируя поступающую информацию.
Я не утверждаю, что в основе любого обмана будет обязательно лежать один из этих мотивов, однако, согласно собранным мной данным в процессе опроса, эти мотивы являются основными. Ложь, проистекающая из вежливости или такта, множество мелких хитростей не могут быть легко объяснены этими девятью мотивами. В моем определении они и не являются ложью, поскольку правила вежливости предполагают возможность обмана. Более сложный случай представляет собой обман для того, чтобы подготовить сюрприз на день рождения. Возможно, этот случай может быть объяснен личным мотивом.
Новые результаты
На всем протяжении книги я неоднократно обращал внимание на то, насколько сложно выявлять ложь по особенностям поведения. Новые данные одновременно и подтверждают, и опровергают эту точку зрения. В экспериментах, когда надо было сообщить ложное мнение или солгать, мы смогли отличить лжецов от людей, говорящих правду, в 80 % случаев, опираясь только на выражение лица. Полагаю, что если добавить в систему оценок движения тела, голос и речь, то можно добиться правильного определения в 90 % случаев. Необходимо помнить, что такие исследования требуют много времени. Как я уже вкратце рассказывал, мы обнаружили, что большая часть людей, просмотревших видеозапись один раз, показывает результаты чуть выше случайных при определении того, кто лжет, а кто говорит правду.
Мы смогли доказать существование общей способности распознавать ложь[270]. Точность в определении обмана в случае с сокрытием денег оказалась взаимосвязанной с точностью определения обмана в случае высказывания ложного мнения. Я полагаю, что так оно и есть, поскольку, когда ставки высоки, поведенческие проявления оказываются похожими, если даже обман касается разных предметов. Конечно, в зависимости от сути обмана в нем может встречаться большее или меньше число поведенческих признаков. Например, в случае с высказыванием ложного мнения в самом содержании речи будет гораздо больше этих признаков, чем в случае с присвоением денег. Однако чем больше человек говорил в каждом из этих случаев, тем более точно определялось, лжет он или нет. Хорошие интервьюеры знают, что их главная задача заключается в том, чтобы «разговорить» респондента. Мы обнаружили, что чем длиннее беседа, тем лучше. Это связано не столько с тем, что в речи появляется больше ключевых признаков, сколько с тем, что когда человек говорит, эти признаки начинают чаще проявляться в движениях тела, выражении лица, в голосе.
Мы (Фрэнк и Экман, из неопубликованных данных) также установили, что способность обманывать не зависит от предмета обмана. Тот, кто успешно обманул относительно своего мнения, так же успешно обманул и относительно денег.
Нами обнаружены еще три профессиональные группы, которые показывают результаты выше случайных при определении людей, высказывающих ложное мнение, и людей, говорящих правду[271]. Первая группа состояла из представителей различных федеральных ведомств, добровольно принявших участие в однодневном семинаре, посвященным выявлению обмана по особенностям поведения. Этот курс никого не заставляли посещать, люди его выбрали сами. Перед началом семинара они прошли тест на определение способности выявлять ложь, как и другие группы, описанные ниже. Федеральные служащие показали гораздо более высокие результаты, чем представители правоохранительных органов или федеральные судьи.
Вторая успешная группа состояла из представителей различных полицейских управлений, добровольно проходивших двухнедельный курс по методике проведения беседы. У подавляющего большинства этих полицейских была репутация хороших интервьюеров. И они были гораздо успешнее других представителей право охранительных служб. Третья успешная группа состояла из клинических психологов с частной практикой, решивших отказаться от двух дней приема, для того чтобы прослушать курс «Обман и манера поведения». Эти психологи оказались гораздо успешнее аналогичной группы клинических психологов, не выбравших этот курс, и группы психологов-преподавателей.
Во всех четырех успешных группах: среди представителей секретной службы (о которых было рассказано в восьмой главе), федеральных служащих, шерифов и клинических психологов фактические результаты не были близкими к случайным или ниже; больше трети показали результаты, близкие к 80 % или выше. В других группах меньше 10 % справились с тестом так же успешно, а подавляющее большинство показало результат, близкий к случайному или несколько ниже случайного.
Проанализировав состав выборки, которую мы изучали (психиатров, судей, юристов, полицейских, федеральных служащих и психологов), мы обнаружили, что возраст, пол и опыт работы не влияют на успешность выполнения задания. Тот, кто оказался более точен, демонстрировал большую уверенность в своей способности справиться с тестом по сравнению с другими. Однако уверенность как личностная характеристика оказалась слабо связанной с точностью. Способность замечать мельчайшие изменения выражения лица оказалась взаимосвязанной с точностью обнаружения лжи при описании испытываемых чувств.
Наиболее успешные в обнаружении лжи группы не отличались от других в успешности обнаружения правды. Таким образом, необходимо обучать людей идентифицировать честного человека, подозреваемого в обмане.
Почему мы не можем уличать лжецов
Давайте рассмотрим, что нам известно о том, насколько хорошо люди выявляют ложь по особенностям поведения. Как видно из описанного ниже эксперимента, большинством людей ложь обнаруживается достаточно плохо. Студентов просили солгать или сказать правду о чем – нибудь, что не имеет для них большого значения, – о чем-то несущественном в их прошлом или предполагаемом будущем. Иногда, чтобы слегка (по моей оценке) повысить их мотивацию, им говорили, что важно уметь солгать или что только умные или успешные люди могут справиться с этим заданием. Затем сделанные видеозаписи были показаны другим студентам, которых просили определить, кто лжет, а кто говорит правду. У подавляющего большинства результаты оказались близки к случайным или чуть выше случайных. Исследование проводилось нами различными способами.
Мы попытались сделать так, чтобы ложь оказалась значимой для студентов, и повысили ставку в случае успеха или провала настолько высоко, насколько могли. Для этого были две причины. Во – первых, только когда ложь оказывается очень значимой, чувства, связанные с обманом (страх, вина, возбуждение или то, что я называю «восторгом надувательства»), начинают проявляться в поведении и выдавать ложь. И дело даже не только в том, что эти сильные эмоции, являющиеся поведенческими проявлениями обмана, начинают просачиваться, но и в том, что такие сильные эмоции могут нарушать течение когнитивных процессов лжеца, и как результат – сообщение становится нелогичным, уклончивым и запинающимся. Во-вторых, высокомотивированная ложь – это именно тот вид обмана, который в наибольшей степени беспокоит общество.
В одной из наших экспериментальных ситуаций мы оценивали, насколько хорошо медсестры могут скрывать негативные эмоции, которые они испытывают при просмотре фильма об ампутациях и ожогах. Эти медсестры были очень сильно заинтересованы в том, чтобы их ложь удалась, поскольку считали, что эксперимент предоставляет им возможность развить навыки, необходимые в будущей работе, когда они реально столкнутся с подобными тяжелыми случаями. В другой экспериментальной ситуации у испытуемых была возможность взять и оставить у себя 50 долларов, если бы им удалось убедить верификатора в том, что они не брали деньги. Те испытуемые, которые не взяли деньги, могли заработать 10 долларов, если бы верификатор поверил им, что они не брали 50 долларов. В третьей экспериментальной ситуации мы вначале выявили социальные проблемы, которые в наибольшей степени волновали испытуемых, а затем попросили или высказать свое мнение по этим вопросам честно (и заработать 10 долларов, если им поверят), или выразить точку зрения, противоположную собственной (и заработать 50 долларов, если им поверят).
В нашем новом исследовании мы предложили испытуемым возможность выбора, такого же, как и в реальной жизни: солгать или сказать правду. Существует множество причин того, почему некоторые люди предпочитают не обманывать; одна из них связана с прошлым опытом – знанием того, что их почти всегда разоблачают. Практически во всех предыдущих исследованиях, как и при обмане людей, так и при регистрации на детекторе лжи, у испытуемых не было выбора – солгать или сказать правду. Исключением является исследование с использованием полиграфа, описанное в главе 6; в этом исследовании оставалась возможность узнать, кто из полицейских внес исправления в квалификационный тест; исследователи[272] знали, кто из студентов внес исправления в проверочную работу. Бредли[273] в исследовании с полиграфом также позволил студентам выбирать – обмануть или сказать правду.
Другая уникальная характеристика наших последних экспериментов заключалась в том, что мы сообщили испытуемым о том, что они будут наказаны (и серьезно наказаны), если верификатор решит, что они солгали. Причем одинаковым образом будут наказаны и обманщик, которого уличили, и честный человек, ошибочно обвиненный во лжи. Таким образом, впервые в исследовании лжи и честный человек, и обманщик должны были бы опасаться того, что либо им не поверят, когда они говорят правду, либо уличат в обмане. Если бы только лжец опасался быть пойманным, то его было бы слишком легко обнаружить верификатору, что не соответствует действительности. А если ни обманщик, ни честный человек не опасаются наказания, то это едва ли похоже на ложь, с которой сталкиваются в уголовном судопроизводстве или в Службе национальной безопасности, не говоря уж о супружеских ссорах, конфликтах отцов и детей.
Хотя можно утверждать, что наши последние эксперименты в большей степени приближены к реальности в сравнении с нашими старыми исследованиями или исследованиями, описанными в литературе (посвященным как межличностному обману, так и регистрации на детекторе лжи), полученные нами данные не намного отличаются от описанных. Подавляющее большинство людей, видевших видеозаписи и выносивших свое суждение, показали результат, приближенный к случайному или немного выше случайного. Мы обследовали тысячи людей, и только лишь четыре группы испытуемых показали результат чуть выше случайного; это представители правоохранительной системы (полицейские, юристы, судьи) и практикующие психотерапевты. Одна из этих групп состояла из полицейских, отобранных в своих отделениях в качестве экспертов – верификаторов и затем в течение недели изучавших поведенческие проявления обмана. Они очень хорошо справились с заданием по определению ложного мнения.
Перед тем как мы перейдем к рассмотрению вопроса, почему же люди так плохо уличают лжецов, давайте рассмотрим некоторые ограничения нашего исследования, которые могли привести к тому, что способность выявить ложь по каким – то особенностям оказалась недооцененной. В большинстве своем наблюдатели, определяющие лжет человек или нет, не были заинтересованы в точности своего ответа – от этого не зависело их вознаграждение. В действительности они не были заинтересованы и в участии в эксперименте, тем более что подавляющее большинство наблюдателей не зарабатывали себе на жизнь верификацией. Эти ограничения относятся к нашим исследованиям[274] и работам других исследовательских групп[275], изучавших специалистов, чья профессиональная деятельность связана с верификацией. Мы обнаружили, что все – следователи из ФБР, ЦРУ, Бюро по контролю за соблюдением законов об алкогольных напитках, табачных изделиях, огнестрельном оружии и взрывчатых веществах, управления по борьбе с наркотиками, а также судебные психиатры, таможенные инспекторы, полицейские, судьи первой инстанции, адвокаты, выступающие в суде первой инстанции, – показывают результаты немного выше случайных.
Вероятно, точность была бы выше, если бы люди, выносившие суждения, были бы не просто пассивными наблюдателями, а имели возможность задавать вопросы. И хотя я не могу этого исключать, однако сомневаюсь в истинности этого предположения. Необходимость задавать вопросы могла бы помешать анализу информации, получаемой от оцениваемого человека. Именно поэтому при допросах чаще всего один человек задает вопросы, а второй пассивно наблюдает за реакцией подозреваемого. Интересным был бы эксперимент, в котором профессиональные следователи задавали бы вопросы, а исследователи при этом могли бы оценить увеличение точности ответов при просмотре видеозаписей.
Наши наблюдатели не были знакомы с оцениваемыми ими людьми, и, кроме того, можно привести доводы в пользу того, что близкое знакомство повлияло бы на точность оценок. Конечно, во множестве ситуаций суждение выносится об искренности совершенно незнакомого человека, и наш эксперимент соответствует именно таким случаям. Я сомневаюсь, что близкие отношения могли бы помочь определять ложь, поскольку они могут быть причиной того, что отдельные, характерные поступки игнорируются. Мы дорожим хорошими отношениями с друзьями, коллегами по работе, и желание сохранить их заставляет нас закрывать глаза на поступки, которые могут нанести вред этим отношениям. Доверие вынуждает нас заблуждаться, поскольку мы становимся менее осторожными и, как правило, оправдываем своих друзей. Вовлеченность в какие-либо отношения может также повлиять на уверенность в способности определять обман, и такая уверенность уже сама по себе может делать человека более уязвимым. Знакомство с другим человеком может оказаться полезным только в том случае, если мы знаем, что ему нельзя доверять, или если у нас больше нет близких отношений с этим человеком.
В нашем эксперименте наблюдателям показывали короткие фрагменты из каждой беседы, после чего они должны были вынести свое суждение. Но увеличение длительности фрагмента вовсе не означает, что ложь будет лучше распознаваться. В одном из исследований мы предъявили отрывки видеозаписи, увеличив их длительность в два раза, однако точность ответов не возросла. Более того, благодаря оценке поведения, сделанной нами, мы знаем, что в этих коротких отрывках есть все признаки обмана. Тем не менее мы не можем игнорировать это ограничение. Если бы людям предъявили гораздо более длительные видеозаписи (длительностью в час или два), то точность суждения могла бы возрасти.
Критик также может поинтересоваться: а что, если низкая точность ответов обусловлена недостаточным количеством поведенческих проявлений обмана, представленных в видеозаписи? Но, как я уже упоминал, ничего подобного в нашем эксперименте не было. Примененная нами система оценок выражения лица, голоса, речи показала, что возможен достаточно высокий уровень точности, – более чем в 80 % случаев было правильно определено, кто лжет, а кто говорит правду. Поскольку оценка потребовала замедленного воспроизведения видеозаписи, нами также была проверена точность суждения при предъявлении записи в реальном времени – она сохраняется. И лишь небольшое количество людей, принявших участие в исследовании, смогли выполнить задание с точностью в 80 % или выше, – причем они показали сходные результаты в различных экспериментальных ситуациях, следовательно, нельзя говорить о везении. Мы выделили несколько профессиональных групп, которые также продемонстрировали высокую точность ответов. Представители Секретной службы показали высокую точность при определении ложных эмоций; никто из них не показал результата, близкого к случайному или ниже его, а треть продемонстрировала точность выше 80 %. Верификаторы, специально отобранные по уровню сформированности навыка и прошедшие в течение недели обучение, продемонстрировали аналогичную точность и при обнаружении ложного мнения.
Хотя в нашем исследовании награда за ложь была значительно выше, чем в других исследованиях лжи, конечно же, ее не сравнить с ценой в уголовных делах или в делах национальной безопасности. Вероятно, если бы награда была выше, то на видеозаписи запечатлелось бы гораздо большее количество явных признаков обмана и как результат – точность ответов повысилась бы. Я не могу отрицать такую вероятность, но, как я уже отмечал, отдельные профессиональные группы смогли продемонстрировать высокую точность, работая с нашими видеозаписями. Вопрос заключается в том, почему представители других групп оказались не столь точны.
Информация, представленная далее, может обозначить часть причин, но далеко не все. Перед тем как задаться вопросом, почему же подавляющее большинство людей так плохо справляется с заданиями, давайте рассмотрим одну особенность нашего эксперимента, которая, быть может, способствовала увеличению точности, и изза чего мы скорее завысили, нежели занизили, показатели точности. В наших последних исследованиях мы сообщали наблюдателям, что примерно 40–60 % людей, которых они увидят, говорят неправду. Первоначально мы не давали такой инструкции, и получилось так, что группа полицейских заявила, что все люди, представленные на видеозаписи, говорят неправду, объяснив позднее, что лгут все, особенно – полиции. Знание общего процента лжи дает преимущество, которого, как правило, люди лишены, и улучшает распознавание лжи. К этому вопросу я еще вернусь.
Мы можем согласиться с тем, что наши данные не являются полными, тем не менее на видеозаписи представлены поведенческие проявления обмана, которые отдельные люди могут распознать, в то время как подавляющее большинство – нет. Для всестороннего анализа этой проблемы давайте рассмотрим полученные данные, предположив, что в реальной жизни подавляющее большинство людей не могут отличить ложь от манеры поведения. Вопрос можно сформулировать таким образом: почему мы все не можем это? Вот, что нас беспокоит. Опросы общественного мнения показывают снова и снова, что честность входит в первую пятерку качеств, которые наиболее ценятся в руководителе, друге или возлюбленном. А мир развлечений полон рассказов, фильмов, песен, описывающих трагические последствия измены.
Мое первое объяснение того, почему мы плохо распознаем ложь, заключается в том, что в процессе эволюции у нас не развились способности ни к верификации, ни к злоумышленному обману. Можно предположить, что в древности было не так много возможностей для того, чтобы обмануть и остаться ненаказанным, а наказание для пойманного на лжи сурово. Если это предположение верно, то, следовательно, не происходило никакого отбора людей, искусных ни в верификации, ни в обмане. Древние надписи не так уж много говорят об общественной жизни, поэтому можно лишь догадываться, что представляла собой жизнь в обществе, выживавшем за счет охоты и сбора растений. К этому я могу добавить свой собственный опыт тридцатилетней давности, когда я изучал то, что было дописьменной культурой каменного века, а сейчас называется Папуа – Новая Гвинея.
В деревеньке, где все друг друга знали и видели друг друга ежедневно, практически не было уединенности, даже комнаты были без дверей. Ложь чаще всего раскрывалась либо самим объектом, либо кем – то, кто видел действия, противоречащие обману, либо какими – то другими материальными доказательствами. В деревне, где я жил, с помощью обмана чаще всего пытались скрыть весьма частые супружеские измены. Такой обман раскрывался не с помощью анализа поведенческих реакций изменника во время публичного восхваления супружеской верности, а из-за того, что кто-нибудь натыкался на него или на нее в кустах.
Вероятно, обман относительно убеждений, эмоций, планов было бы гораздо легче скрыть в таком обществе. Но в конечном счете обман может привести к необходимости действовать определенным образом, и в этом случае мои доказательства того, насколько тяжело скрыть или представить в ложном свете поступки там, где уединение невозможно, следует принять во внимание.
В обществе, где выживание одного человека зависит от совместных усилий всех жителей деревни, потеря репутации из – за того, что человека уличили в крупном обмане, может оказаться смертельной. Никто не захочет помогать злостному обманщику. И не так-то легко сменить супругу, работу или деревню.
Чени и Сейфарт[276] излагают очень похожую точку зрения в главе своей книги, посвященной обману среди животных. Наиболее серьезным препятствием обману
…оказывается сама структура общности. Животные, существующие в неизменной группе себе подобных, при любой попытке передать ложную информацию сталкиваются со специфическими трудностями… Для того чтобы ложные сигналы оставались нераспознанными среди животных группы, они должны быть едва различимыми и очень редкими. Также необходимость взаимодействия может уменьшать частоту, с которой появляются ложные сигналы, если выживание животных, объединенных в группы, зависит от уровня взаимодействия.
В такой среде специальные навыки по верификации (или наоборот, по обману) не будут иметь большой адаптивной ценности.
Действительно, крупная ложь встречалась не так часто – ведь возможности для нее ограничены, а расплата высока. Когда возникало подозрение в обмане, это, вероятнее всего, происходило не за счет оценки поведения. (Обратите внимание, что я сейчас говорю об обмане внутри группы; конечно, обман может встречаться и между группами, в этом случае цена такого обмана и его обнаружение будут совсем другими.)
Хотя существует и альтруистический обман, мы сейчас с вами рассматриваем менее дружелюбную ложь – ложь, с помощью которой человек получает какую-то выгоду, часто за счет обманутого человека. Когда выгода приобретается за счет нарушения правила или очередности, то мы это называем мошенничеством. Ложь может вынуждать совершать какие – то жульнические действия, а обман всегда требует скрывать мошенничество. Мошенники же обычно не любят, когда их обманывают и стремятся раскрыть любой обман, в который их вовлекают. Но мошенничество в древности происходило не настолько часто, чтобы люди, которые могли бы его очень хорошо выявлять, получали какое-то преимущество за счет этих своих способностей. И как я доказывал ранее, уединенность практически не была доступна, поэтому мошенников уличали другими способами, нежели через распознавание несоответствий в их поведении. Биолог Алан Графен[277] говорил:
Доля мошенничества была достаточно небольшой, так что передаваемые сигналы оставались, как правило, истинными. Количество ситуаций, благоприятных для мошенничества, было весьма ограниченным, поскольку сигнальщики были максимально пригодны для выполнения своих функций. Вероятно, сигнальщики, для которых жульничество было выгодным, оказывались в меньшинстве или только лишь в ничтожном числе случаев мошенничество оказывалось выгодным для сигнальщиков…Обман ожидается только в эволюционно стабильной системе передачи информации, а сама система может быть стабильной, только если по каким – то причинам в подавляющем большинстве случаев мошенничество не выгодно. Мошенники определенным образом искажают значение сигнала. Главной особенностью стабильной системы передачи сигналов является истинность, поэтому, для того чтобы система оставалась стабильной, искажения значения сигнала мошенниками должны быть весьма ограниченными.
По этой причине доля мошеннических сигналов, которые я называю ложью, остается достаточно небольшой. Данные, полученные Космидезом и Туби[278], позволяют предположить, что мы развили чувствительность к нарушениям правил (норм), и это может объяснить, почему мошенничество не происходит слишком часто. Тем не менее наши данные свидетельствуют, что чаще всего мы уличаем мошенников не за счет нашей способности чувствовать ложь в их поведении, а с помощью других методов. Обобщая все вышесказанное, можно сделать вывод, что первобытное общество не сформировало проницательных верификаторов. Те, у кого способности выявлять ложь по поведению были развиты лучше, получали лишь минимальные преимущества в условиях, в которых, вероятно, жили наши предки. Крупные обманы происходили крайне редко, поскольку была высока вероятность их обнаружения из – за недостаточной уединенности. Отсутствие уединенности приводило к тому, что ложь чаще всего раскрывалась не при анализе поведения, а потому, что просто находились свидетели или какие-либо другие физические доказательства. Наконец, в маленьком закрытом обществе расплата за ложь была неизбежна и сурова.
В современном индустриальном обществе все принципиально изменилось. Уединение стало легко достижимым, появилась масса возможностей для обмана. В случае обнаружения обмана социальные последствия перестали быть столь пагубными, поскольку человек может сменить работу, брачного партнера, деревню. И плохая репутация не будет преследовать. По этим причинам мы сейчас живем в условиях, когда ложь скорее одобряется, а свидетельства и поступки легко скрыть. У нас появляется потребность правильно оценивать поведение других людей, а в ходе нашего эволюционного развития мы не научились воспринимать поведенческие проявления обмана.
Если мы допускаем, что в процессе эволюции мы не получили способность обнаруживать ложь по поведению, то почему же мы этому не учимся по мере взросления? Существует вероятность, и это мое второе объяснение, что родители учат нас не распознавать их собственную ложь. Личная жизнь зачастую требует того, чтобы родители вводили в заблуждение своих детей относительно того, что они делают, когда и зачем. Сексуальные действия являются одним из очевидных предметов такого обмана, но могут существовать и другие действия, которые родители хотели бы скрыть от своих детей.
Третье объяснение заключается в том, что мы обычно предпочитаем не замечать обман, поскольку доверие в отличие от подозрительности делает жизнь лучше, несмотря на возможные неприятности. Всегда сомневаться, выдвигать ложные обвинения – это не просто неприятно для сомневающегося, но и лишает возможности построить близкие отношения с друзьями или коллегами по работе. Мы не можем не доверять друзьям, детям, супругам, когда они на самом деле говорят правду, поэтому нам проще ошибиться, поверив лжецу. Доверие другим – это не просто необходимость, это то, что делает нашу жизнь проще. Кого беспокоит, что приходится не замечать чего – то, словно этого никогда и не было, если дело касается человека, которому доверяешь? Только параноика, отказавшегося от душевного спокойствия, и людей, чья жизнь будет подвергаться угрозе, если они не будут постоянно ожидать предательства. В подтверждение этому мы получили предварительные данные, согласно которым дети, пережившие насилие и находящиеся в общественных организациях, значительно лучше, чем другие дети, определяют ложь по поведению[279].
Я уже описал три причины того, почему мы не уличаем лжецов: мы не получили эту способность в процессе эволюции, наши родители не учили нас распознавать ложь и мы предпочитаем доверять, нежели подозревать. Четвертое объяснение заключается в том, что мы сами хотим заблуждаться, мы невольно являемся соучастниками обмана, потому что нам выгодно не знать правды. Рассмотрим это на примерах супружеских взаимоотношений. Многодетная мать с маленькими детьми может быть вовсе не заинтересована в том, чтобы уличить мужа в измене, в частности у него может быть увлечение на стороне, но он не тратит на это средства, которые идут на содержание жены и ее детей. Донжуан также не хочет быть уличен, таким образом, оба супруга заинтересованы в том, чтобы ложь не раскрылась. Подобная логика наблюдается и при другом, более альтруистическом обмане и доверии, основанном на тайной договоренности. Жена спрашивает своего мужа: «На твой взгляд, на приеме были женщины привлекательнее меня?» И он лжет, уверяя ее, что она была самой привлекательной, хотя на самом деле это не так. Он не хочет, чтобы она ревновала, чтобы ему пришлось ее успокаивать, а она, возможно, хочет верить, что была самой красивой.
В некоторых случаях человек, предпочитающий верить в ложь, вовсе не получает от этого никакой выгоды или получает ее лишь на короткий промежуток времени. Давайте еще раз рассмотрим, вероятно, один из самых печальных примеров XX века – пример человека, поверившего лжецу, который собирался причинить ему вред. Я имею в виду встречу премьер-министра Великобритании Нэвилла Чемберлена и Адольфа Гитлера, рейхсканцлера Германии, 15 сентября 1938 года, которую я уже описывал в начале этой книги. Почему же Чемберлен поверил Гитлеру? Ведь ему поверили далеко не все; представители оппозиции в Великобритании и другие люди понимали, что Гитлер не был человеком слова. Я полагаю, что Чемберлен невольно стал соучастником в обмане Гитлера, потому что ему пришлось поверить в ложь Гитлера. Если Чемберлен распознал обман Гитлера, то ему пришлось столкнуться с тем фактом, что его политика умиротворения подвергает страну смертельной опасности. Позже, когда он столкнулся с этим фактом спустя всего несколько недель, кто угодно мог спросить, почему же он не отдавал себе отчет в этом во время встречи с Гитлером. Это было бы верно логически, но не психологически. Многие из нас следуют неписанному правилу: как можно дольше оттягивать неприятные события – и именно поэтому мы предпочитаем не замечать ошибок лжеца.
Чемберлен не был исключением. Обманутые люди зачастую невольно, неосознанно хотят верить лжецу. Такой же мотив – нежелание замечать надвигающуюся опасность – может объяснить то, почему бизнесмен, по ошибке наняв на работу растратчика, не замечает признаков растраты. Рассуждая логически, чем быстрее он обнаружит растрату, тем будет лучше, но психологически подобное открытие будет означать, что он столкнется не только с убытками, которые понесла его компания, но и с собственной ошибкой в том, что именно он нанял этого мошенника. Аналогичным образом все, кроме обманутого супруга, будут знать, что происходит. Или несовершеннолетняя девушка, употребляющая сильнодействующие наркотики, может быть убеждена, что ее родители об этом знают, в то время как ее родители невольно стремятся не замечать обман, ибо в противном случае они должны были бы признать, что, возможно, потерпели неудачу как родители и что теперь им предстоит тяжелая борьба. Всегда найдется кто – нибудь, кто предпочтет примириться с обманом, хотя бы на короткий промежуток времени, даже если это означает, что завтра все станет еще хуже.
Мотивы, заставляющие жертву обмана не уличать лжеца, были представлены в докладе об аресте по обвинению в шпионаже сотрудника ЦРУ Олдрича Эймса в 1994 году. В течение предыдущих девяти лет Эймс сообщал в КГБ информацию обо всех россиянах, сотрудничавших с ЦРУ, и многие из этих россиян были убиты. Эймс не был умным человеком: на деньги, полученные в большом количестве от Советского Союза, он приобрел дом и машину – задолго до того, как он смог бы это купить на свою зарплату. Сэнди Гримс, агент контрразведки ЦРУ, которая в конце концов его разоблачила, описала свою работу таким образом: «Ваши величайшие удачи, ваши наиболее грандиозные победы оказываются и вашими сокрушительными поражениями… Когда вы поймали шпиона, это означает, что в вашем агентстве были проблемы; почему вы не обнаружили этого человека раньше!»
Пятое объяснение основывается на работах Эрвинга Гоффмана[280]. Нас учат быть вежливыми при взаимодействии с другими и не красть информацию, которая для нас не предназначена. Наиболее яркий пример этого – то, как мы невольно отводим в сторону взгляд, когда кто – то чистит уши или прочищает нос. Гоффман также добавил бы, что ложное сообщение зачастую оказывается социально более значимым, чем правда. Это вполне достоверная информация, информация для человека, который выразил желание получить ответ. Когда секретарша, расстроенная ссорой с мужем, на вопрос начальника: «Как ваши дела?» отвечает: «Прекрасно», – то это ложное сообщение может быть важным элементом взаимодействия с начальником. Для начальника это сообщение означает, что она готова приступить к своим профессиональным обязанностям. Истинное сообщение, состоящее в том, что она расстроена, может быть для него неважным до тех пор, пока ее состояние не будет сказываться на качестве работы.
Ни одно из объяснений, которые я предложил выше, не дает ответа на вопрос, почему представители правоохранительных органов и служб разведки так плохо выявляют ложь по поведению. У полицейских и следователей контрразведки нет установки доверия по отношению к подозреваемому, они не склонны быть добровольными участниками обмана, и они хотят украсть информацию, которая для них не предназначена. Почему же они не могут лучше определять лжецов по их поведению? Я полагаю, им мешают завышенная базовая норма лжи и нехватка обратной связи. Большая часть людей, с которыми им приходится иметь дело, вероятно, лгут им. Те, с кем я разговаривал, были убеждены, что базовая норма лжи составляет более чем три четверти. Такая высокая базовая норма оказывается не оптимальной при изучении скрытых поведенческих признаков обмана. К тому же они часто ориентированы не на то, чтобы распознать ложь, а на то, как получить доказательства и «прижать» лжеца. И когда они совершают ошибку и выясняется, что кто – то был ошибочно осужден, то эта обратная связь появляется слишком поздно и все уже зашло слишком далеко, чтобы можно было исправить ошибочное суждение.
Существует предположение: если предупреждать людей, что нижняя граница нормы для лжи составляет около 50 %, и давать им корректную обратную связь по каждому их суждению, то, возможно, они научатся более точно выявлять ложь по поведению. Сейчас мы планируем провести такой эксперимент. Я не ожидаю, что точность ответов составит 100 %, и по этой причине я не верю, что суждение о том, кто лжет, можно принимать в качестве доказательства в суде. Подобные суждения, тем не менее, могут стать основанием для принятия решения (по крайней мере на начальной стадии) о том, на ком следует сосредоточить расследование в дальнейшем; и когда будет задано больше вопросов, то, возможно, станет понятно, почему в поведении появилось что-то необычное.[281]
Глава 11
Микро-, едва заметные и угрожающие выражения лица
Что наиболее важно
В течение семи лет начиная с 2001 года в своих исследованиях мы выявляли наиболее значимые признаки обмана и разрабатывали способы, с помощью которых можно научить людей узнавать их. Это стало возможным, потому что впервые наши исследования по изучению лжи были профинансированы и мы смогли обследовать значительно большее число людей по сравнению с прошлыми работами и провести более тщательный и тонкий анализ.
В течение сорока лет я получал правительственные гранты на изучение невербального поведения и эмоций. Но при этом изучение поведения, выдающего обман, я вынужден был проводить на собственные средства. В 1990-х ко мне присоединился Марк Франк, некогда бывший вышибалой в баре и защитивший диссертацию в Корнельском университете, посвященную проявлениям обмана при игре в азартные игры; он проработал в моей лаборатории три года в качестве сотрудника с ученой степенью.
Все изменилось после 11 сентября. Впервые Министерство обороны профинансировало наше исследование обмана, что позволило нам изучить поведение сотен людей. Ничего из того, что мы обнаружили, не противоречило информации, представленной в первых главах этой книги, однако мы смогли расширить наши знания.
Я понимал, что прикладные исследования, проводимые учеными, обычно неинтересны людям, для которых они в конечном итоге предназначались, в нашем случае – правительству. Мне не хотелось, чтобы наши данные были забыты там, куда их отсылает оборонное сообщество, в так называемой Долине смерти, где хранятся результаты исследований, которые никто никогда не использует. Решение заключается в том, подумал я, чтобы привлечь наших заказчиков в самом начале, чтобы они помогли спланировать всю работу. Я пригласил служащих правоохранительных органов, разведслужбы из Соединенных Штатов, Великобритании и Израиля встретиться со мной, Марком Франком и нашей коллегой Морин О’Салливан[282] в Вашингтоне, округ Колумбия, чтобы в течении двух дней спланировать новое исследование обмана.
Эксперименты, которые мы провели совместными усилиями, являются уникальными в истории исследований обмана, проводившимися ранее как в области физиологии, так и при изучении посредством полиграфа поведения человека. Мы привязали исследование наших испытуемых к их жизненному опыту, либо полученному ими в прошлом, либо который им будет необходим в будущем[283]. Мы не формировали выборку произвольно[284], а уделяли повышенное внимание людям, которые сильно беспокоились о том, что они будут делать в эксперименте, и о том, как успех или неудача при обмане отразятся на них и на значимых для них людях. Мы никого не заставляли лгать или говорить правду, потому что мы уже знали – люди по-разному решают вопрос, солгать им или сказать правду. Те, кто нарушал правила и лгал, были уверены, что смогут выйти сухими из воды. Менее уверенные люди предпочитали не нарушать правил, поскольку ожидали немедленного уличения в случае, если они попытаются скрыть свое правонарушение с помощью обмана. Мы позволили нашим испытуемым самостоятельно решать – солгать или сказать правду, точно так же, как поступают люди в реальности, со всеми психологическими последствиями, которые влечет за собой выбор.
Ставки, особенно величина наказания, были настолько высоки, насколько это было позволено университетской комиссией, следившей за тем, чтобы людям – испытуемым не был причинен вред. В отличие от предыдущих экспериментов, проводившихся не нами, все испытуемые знали, что они будут наказаны, если служащий правоохранительных органов, проводящий допрос, решит, что они лгут. Как и в жизни, честный человек, обвиненный в обмане, понесет точно такое же наказание, что и лжец, которого уличили.
Мы набрали людей, являющихся членами политически активных групп. Мы не спрашивали их, нарушали ли они закон, но они должны были быть ярыми сторонниками своего движения, считая экстремальные действия вполне оправданными для достижения целей группы. Мы предоставили им возможность открыть запечатанный конверт, адресованный главному сопернику их политической группы. И они могли забрать деньги, которые в противном случае достались бы ненавистной им группе. Если бы они смогли убедить служащего правоохранительных органов, который их допрашивал после этого, что они не брали деньги, то их группа получила бы эти деньги, а кроме того, им были бы выданы дополнительные средства на их личные нужды. Также они могли принять решение не брать деньги из конверта, и если бы им удалось убедить следователя, что они взяли деньги, то часть суммы получила бы их группа, а часть – оппозиционная группа, а еще они получили бы деньги на свои личные нужды, хотя и меньшие по сравнению с лежащими в конверте. Если тем не менее следователь решил бы, что они лгут, и догадался, что они сделали на самом деле, то они бы не получили деньги, часть суммы получила бы оппозиционная группа, а они сами столкнулись бы с очень неприятным физическим наказанием.
Все наблюдаемое поведение более чем сотни испытуемых было подвергнуто оценке: изменение мимики, взгляд, движения головы, жесты, а также речь (слова) и звучание голоса[285].
С помощью статистического анализа были сделаны два важных открытия. Во-первых, был достигнут высокий уровень точности, около 90 %, в определении солгавших, но только в тех случаях, когда применялась многофакторная система оценки поведения. Ни один из показателей – лицо, тело, голос, речь, температура кожи – не позволяли достичь такого высокого результата, когда рассматривались по отдельности. Второе открытие заключалось в том, что единственным наиболее информативным поведенческим проявлением, при опоре на которое (без учета остальных проявлений) точность ответов составила более 70 %, оказалось выражение лица (мимика). Это же было подтверждено в другом сходном исследовании. Как показано в нашей предыдущей работе, многие из этих выражений были микровыражениями, так что они появлялись на лице и пропадали в течение половины секунды или даже меньше. Открытие, что такие микровыражения существуют и появляются, когда люди лгут, было подтверждено независимой исследовательской группой[286]. Интересно, что некоторые из лжецов, у которых были замечены микровыражения во время нашего исследования (это было установлено позднее), старались скрывать выражение своего лица, чтобы обмануть следователя, хотя их обман проявлялся в микровыражениях.
Микровыражения лица
Были обнаружены очень короткие выражения лица, длительностью 1/2—1/25 секунды, настолько быстрые, что их можно было бы не заметить, если моргнуть в это время. Хотя и без моргания, как показало наше исследование, большинство людей не получают информацию от этих микровыражений. Впервые мы заметили микровыражения, когда просматривали в замедленном режиме видеозапись беседы с пациенткой психиатрической клиники Мэри, которая скрывала свою тоску, чтобы ее отпустили на выходные; освободившись от наблюдения, она планировала совершить самоубийство. При просмотре записи в реальном времени она казалась вполне нормальной, а при просмотре в замедленном режиме становились очевидными микровыражения, которые ее выдавали.
Микродвижения могут возникать по двум взаимосвязанным, но весьма различным причинам: либо (как в случае с Мэри) они могут быть следствием преднамеренной, осознанной маскировки, либо они могут свидетельствовать о подавлении, и тогда микровыражения можно расценивать как неосознаваемые проявления эмоций, которые испытывает человек[287]. Я обнаружил, что не существует различий в появлении микровыражений, будь это следствием маскировки или подавления эмоций.
Часто, но не всегда микровыражения оказываются достаточно интенсивными, заметными вполне отчетливо по всему лицу. В первом издании этой книги я описал наши первоначальные попытки научить людей распознавать микровыражения в реальном времени, то, как они появляются. Я был поражен, что люди научились этому менее чем за час.
В Программе обучения различению микровыражений (The Micro Expression Training Tool (METT)), разработанной мной, предложены два вида упражнений. При замедленной прокрутке сравниваются эмоции, которые очень часто путают друг с другом: гнев и отвращение, страх и удивление, страх и уныние, – с комментариями относительно различий эмоции в каждой паре. Программа также позволяет попрактиковаться в распознавании микровыражений. В каждом практическом задании появляется новый человек. Вначале он или она показаны бесстрастными, затем внезапно, на очень короткий промежуток времени, появляется выражение одной из семи эмоций, затем сразу же возвращается бесстрастное выражение лица. Обучающийся должен решить, какая из семи эмоций – гнев, страх, отвращение, презрение, уныние, удивление, радость – была показана. На экране появляется информация о правильности ответов. Перед тем как предъявляется следующее мгновенное выражение, обучающимся показывают неподвижные изображения эмоциональных выражений, обучающиеся изучают их. Потом изображения появляются в виде вспышек до тех пор, пока обучающиеся не смогут их вполне спокойно узнавать за короткое время. В стандартной версии Программы предлагается выполнить 21 такое практическое упражнение, в расширенной версии – 42.
Программа также содержит тесты по распознанию микровыражений (выполняемые до и после упражнений). Обычно обучающиеся демонстрируют точность ответов, равную 30–40 %, многие достигают точности в 80 % и выше после одного часа тренировки или даже меньше. Эти результаты были получены в различных группах – таких, как студенты американского колледжа, японские бизнесмены, сотрудники Министерства внутренней безопасности, федеральные полицейские Австралии и многих других. В ранней версии Программы эмоциональные выражения предъявлялись всего для двух этнических групп вместо шести – как это сделано в настоящей версии, которую мы называем METT2. В ней было меньше практических и тренинговых заданий. Тем не менее результат был впечатляющим. Большая часть исследований, которые продемонстрировали пользу Программы, были сделаны с применением первоначального варианта.
В серии исследований, которые проводили Марк Франк, Морин О’Салливан и я, бы ли применены тесты на оценку микровыражений: мы просили людей определить без предварительной тренировки, какие эмоции были предъявлены им в течение очень короткого промежутка времени. Затем испытуемым предъявляли видеозаписи с людьми, которые лгали или говорили правду о своих эмоциях, убеждениях, о том брали ли они деньги. И только один тест оказался взаимосвязанным с показателями точности при определении лжи (а мы применили множество различных личностных тестов), это был тест на точность определения микровыражений. Взаимосвязь была не очень сильно выраженной, но при этом статистически достоверной. В нашей совместной работе было показано, что и студенты колледжа, и сотрудники Береговой охраны Соединенных Штатов, которые тренировались менее одного часа по Программе обучения различению микровыражений, достоверно лучше замечали микровыражения у людей, которые лгали[288].
В другом исследовании Расселл[289] провел обучение с применением Программы в группе больных шизофренией и в контрольной группе, состоящей из психически здоровых людей. Как и ожидалось, психически здоровые люди превзошли по своим результатам больных шизофренией при предварительном тестировании. Обе группы снова были сравнены после обучения, и опять психические здоровые люди превзошли больных шизофренией. Но что примечательно: больные шизофренией после прохождения обучения показали такие же результаты, как психически здоровые люди при предварительном тестировании! Применение камеры позволило зафиксировать, на какие области лица люди больше всего обращают внимание, и было установлено, что больные шизофренией, прошедшие обучение с помощью Программы, впоследствии стали смотреть на те области лица, которые являются наиболее информативными и на которые они не обращали внимания при первом тестировании.[290]
К дальнейшим моим исследованиям присоединился Дэвид Мацумото. Более чем 25 лет назад он с моей помощью подготовил диссертацию по культуральному сходству и различию в распознавании выражений лица. Дэвид – обладатель черного пояса по дзюдо, преподаватель со своей собственной школой, бывший тренер сборной Соединенных Штатов, автор книг по дзюдо, он очень энергичный человек, причем не только в том, что касается исследований. В неопубликованном исследовании мы приводим данные, что продавцы, прошедшие курс, включающий Программу обучения различению микровыражений, уже через несколько недель демонстрируют значительно более высокие успехи в профессиональной деятельности в сравнении с продавцами, не посещавшими занятий.[291]
Макровыражения лица
Каждая из семи эмоций, имеющих универсальное выражение – гнев, страх, отвращение, презрение, печаль, удивление или радость, – может оказаться очень важной при выявлении обмана, но только когда она опровергает то, что было сказано, или противоречит той линии поведения, которой придерживается человек. Если выражение лица соответствует словам или общей линии поведения, то нет никаких оснований подозревать человека во лжи. Я применяю термин «макро-» к таким выражениям, которые сохраняются на лице достаточно долго (от половины секунды до нескольких секунд), их легко заметить и интерпретировать. Нет необходимости обучать выявлению подобных макровыражений и их интерпретации, по крайней мере если отсутствуют такие психические расстройства, как аутизм и шизофрения. Однако согласно данным нашего исследования, для большинства людей характерно не замечать выражения лиц, противоречащие произнесенным словам[292]. Мы не знаем, действительно ли люди не замечают эти выражения или замечают, но не придают им значения при вынесении суждения. Большинство людей находятся под влиянием произнесенных слов, не обращая внимания на невербальное поведение, противоречащее им.
Едва заметные выражения
Едва заметные выражения – это очень незначительные легкие выражения, которые либо появляются на части лица, либо проскальзывают по всему лицу, но чья экспрессия чрезвычайно мала. Едва заметные различия возникают по многим причинам. Прежде всего переживаемые эмоции могут быть очень слабыми. Они также могут появляться тогда, когда эмоция лишь зарождается, становятся больше, если она ощущается интенсивнее. Едва заметные выражения могут появляться и тогда, когда человек испытывает сильные эмоции, но при этом активно их подавляет, и все это отображается на лице в виде фрагментов эмоций. Мы не знаем, возможно ли, определить по самим едва заметным выражениям причину их появления, что это: слабая эмоция, только лишь появившаяся эмоция или отблески сильной эмоции.
Я разработал Программу обучения распознаванию едва заметных выражений (the Subtle Expression Training Tool (SETT), для того чтобы развить эту человеческую способность выявлять такие слабые сигналы. Недавнее исследование независимой исследовательской группы показало, что точность решения заданий SETT взаимосвязана с точностью в определении ложных эмоций, похожих на те, о которых рассказывали в эксперименте со студентками, будущими медсестрами, по маскировке чувств[293].
Я полагаю, что SETT окажется полезным в своей взаимосвязи с METT, добавив к его достоинствам новые преимущества. Я вместе с Марком Франком недавно завершил разработку усовершенствованной версии SETT (SETT2).
Угроза, поведение, выявление
Более чем 20 лет назад от Секретной служба Соединенных Штатов я получил на время фильм, в котором были собраны записи попыток убийства со всего мира; в каждом из эпизодов корреспондент или любитель снимали толпу, жаждавшую увидеть политического лидера. Иногда в течение 5–20 секунд я мог рассматривать выражение лица убийцы, перед тем как он доставал оружие и стрелял. Это был Джон Хинкли, пытавшийся убить президента Рейгана в 1981 году, в некоторых других эпизодах я также смог рассмотреть выражения лиц убийц. Насилие (я применил этот термин в отношении физического нападения, целью которого является причинение телесных повреждений или убийство) встречается при умышленных убийствах и в других сходных случаях, которые точно так же планируются, но жертвой оказывается не политик и не знаменитый человек. Несмотря на то что планируемое насилие встречается и среди членов одной семьи, нападение часто происходит без предварительного умысла применить насилие. Вместо того чтобы привести очередной довод в конфликте, один или оба теряют над собой контроль.
Поскольку у меня не было записанных на пленку примеров насилия, вызванного потерей самоконтроля, я попросил профессиональных актеров воссоздать случаи из их личной жизни, когда они действительно потеряли над собой контроль и кого-нибудь ударили. До того как они начали, я проинструктировал их остановиться – «Не бейте меня!» – в самый последний момент, перед тем как они потеряли контроль. Приблизительно 90 актеров, мужчины и женщины, представители шести этнических групп, в том числе и иммигранты, воспроизвели одно и то же выражение лица.
Я попросил одного актера изобразить обдумывание злодеяния, потерю контроля, а также гнев, презрение, отвращение. В результате я получил набор из двенадцати фотографий, которые потом были показаны офицерам отделов расследования тяжких преступлений из пяти стран, две из которых не были западными. Полицейских спросили, были ли они когда – нибудь жертвой или свидетелем физического насилия; и подавляющее большинство из них ответили утвердительно. Затем их попросили взглянуть на выражение лица нападающего перед совершением насилия и запомнить его; с этим заданием справились более 85 %. Затем запомнивших попросили выбрать фотографию, соответствующую увиденному ими перед предумышленным нападением или перед насилием, и это оказалось изображение потери контроля. Наблюдалась высокая степень согласованности ответов полицейских из разных стран.
Мы показали наши находки другим полицейским по расследованию тяжких преступлений, которые восхищенно подтвердили, что мы обнаружили именно то, что они видели. Так мы вместе с Дэвидом Мацумото создали первую версию онлайн – программы обучения распознаванию угрожающего поведения.
Предостережения
Несмотря на то что в микровыражениях всегда проявляются скрываемые эмоции, необходимо помнить о двух важных моментах. Во – первых, не существует способа, позволяющего определить по микровыражениям, является ли это сокрытие эмоций намеренным или человек на самом деле не знает, какие эмоции он испытывает. И во – вторых, сдерживаемые эмоции сами по себе не доказывают, что человек совершил или собирается совершить преступление. Как и в случае с другими эмоциональными выражениями, они не позволяют определить их источник, событие, которое их вызвало. Например, скрытая злость может проявляться, если, например, абсолютно невиновного человека допрашивают, подозревая в совершении преступления. При дальнейшем собеседовании можно установить, почему появились скрываемые эмоции, и это позволит избежать ошибки Отелло, заключающейся в предположении, что существует лишь один источник этой эмоции, то есть ошибки, приводящей следователя к предвзятому мнению.
Вот интересный пример практически безопасного учета микровыражений. В первой серии телевизионного сериала «Обмани меня», научным консультантом которого я являюсь, показан допрос заключенного, американского националиста. Интервьюер знает, что заключенный планирует взорвать бомбу в одной из церквей, которые часто посещают афроамериканцы, но не знает, в какой именно, а заключенный отказывается отвечать на вопросы. Микровыражение удовольствия на лице заключенного, когда произносится название церкви, где ФБР собирается искать бомбу, позволяет определить, что там бомбы нет. Его микровыражение гнева, которое появляется, когда упоминается название другой церкви, доказывает, что это именно та церковь. Мне говорили, что аналогичную процедуру применяли в Средней Азии, когда при допросе подозреваемого выясняли, где спрятаны оружие или самодельные взрывные устройства.
При интерпретации едва различимых выражений прежде всего необходимо установить, являются ли они следствием испытываемых слабых эмоций, зарождающихся более сильных эмоций или признаками эмоций, которые человек хочет скрыть. Если едва различаемые выражения являются отголосками скрываемых страха, гнева или отвращения, верификатор должен исключить вероятность того, что это реакция на саму ситуацию верификации и они не являются доказательством обмана в расследуемом случае.
Эмоциональному выражению угрожающего поведения необходимо уделить особое внимание. Это может предупредить о готовящемся насилии, но не являться доказательством. Вероятно, можно предотвратить насилие (хотя бы в данную минуту), если уделить повышенное внимание человеку, демонстрирующему угрожающую мимику. Можно предположить, что существуют и другие, похожие выражения угрозы, которые мы пока еще не определили; мы знаем, как их обнаружить, но пока еще не хватает данных для окончательных выводов. Также нам пока неизвестно, может ли выражение угрозы на лице помочь обнаружить террориста – смертника, но опять-таки мы знаем, как это можно исследовать, однако работа пока не выполнена.
Вероятно, микровыражения, едва различимые выражения или, быть может, даже выражения угрозы окажутся весьма важными при установлении близких отношений и взаимовыгодного сотрудничества. Я полагаю, что у каждого есть история, которую он хотел бы поведать, если бы поверил, что у его слушателя острый ум и желание понять. Путь к успеху заключается в том, что доверять, по крайней мере отчасти, означает быть восприимчивым к чувствам другого человека, особенно в том, что касается эмоций, которые имеют отношение к разоблачению или не соответствуют демонстрируемым чувствам.
Если вы хотите узнать о том, как распознавать микро-, едва заметные выражения и выражения угрозы, заходите на сайт www.ekmangroup.com
Эпилог
Написанная мною книга должна в основном помочь верификаторам, а не лжецам. Ибо я уверен, гораздо проще улучшить способности человека к выявлению обмана, чем к совершению его. Этому и научиться гораздо проще. Для того чтобы освоить мою методику, не требуется особых талантов. Любой достаточно прилежный читатель может воспользоваться приведенным в конце книги опросником и оценить, совершит предполагаемый обманщик ошибку или нет. Однако для того чтобы полностью овладеть искусством замечать признаки лжи, недостаточно лишь понимания моей методики; это искусство дается только практикой. Но улучшить свои способности может каждый, кто не пожалеет времени на внимательное наблюдение за наличием признаков, описанных мной в главах 3 и 4. Я и другие специалисты обучали людей, как надо смотреть и слушать, и большинству это принесло пользу. Но даже и без такого формального обучения человек может самостоятельно натренироваться обнаруживать признаки лжи.
В то время как для верификаторов неплохо было бы открыть школу, для лжецов такая затея бессмысленна. Прирожденным лжецам не нужна никакая школа, а для большинства из нас в этом не было бы никакого прока. Прирожденные лжецы и так знают и используют большую часть того, о чем я написал, хотя иногда и не осознают этого. Умение хорошо лгать – это особый талант, приобрести который нелегко. Для этого человек должен быть прирожденным артистом и обладать обаянием и умением очаровывать людей. Некоторые люди умеют, не задумываясь, управлять выражением своего лица и создавать именно то впечатление, которое хотят произвести. Таким людям не нужна никакая помощь.
Большинству же людей такая помощь нужна, но, не имея природного артистического дара, они никогда не научатся лгать очень хорошо. Мои объяснения по поводу признаков обмана и способов, с помощью которых лжец может показаться убедительным, не особенно помогут таким людям. Даже могут навредить. Нельзя научиться лгать лучше, узнав, что следует и чего не следует делать. И я сильно сомневаюсь, что упражнения в этом принесут кому-нибудь большую пользу. Смущающийся лжец, продумавший каждое свое движение, похож на лыжника, который, съезжая по склону, думает о каждом своем движении.
Однако существуют два исключения, два урока лжи, которые могут помочь кому угодно. Лжецам следует тщательно и досконально продумывать и запоминать все детали своей лжи. Большинство лжецов обычно не в состоянии предвидеть все возможные вопросы и все неожиданности, с которыми могут столкнуться. И у лжеца должны быть заготовлены и прорепетированы ответы на случай непредвиденных обстоятельств, причем с запасом. Для того чтобы с ходу сочинить убедительный ответ, который будет соответствовать всему, сказанному ранее, и тому, что потребуется сказать далее, необходимы такие умственные способности и выдержка в стрессовой ситуации, которыми обладают очень немногие люди. Второй урок, который к данному моменту, вероятно, уже усвоен читателями, говорит о том, насколько трудно лгать, вообще не допуская ошибок. И в большинстве случаев ложь проходит незамеченной лишь потому, что те, на кого она рассчитана, не берут на себя труд ее обнаруживать. Ибо лгать без малейшего признака, указывающего на обман, очень трудно. Я никогда не пытался учить кого-либо лгать лучше. Мое мнение о том, что такие попытки не принесли бы большой пользы, основано на логических рассуждениях, а не на фактических доказательствах. Но надеюсь, что я прав, поскольку мне хотелось бы, чтобы мои исследования помогали тем, кто выявляет ложь, а не лжецам. Это не означает, что я считаю ложь безусловным злом. Многие философы убедительно утверждают, что по крайней мере в некоторых случаях ложь морально оправдана, а правда иногда может быть жестокой и горькой[294].
И все-таки мои симпатии на стороне тех, кто уличает лжецов, а не лжет сам. Возможно, это объясняется тем, что целью моей научной работы является поиск признаков, позволяющих понять природу человеческих эмоций. Меня интересует не столько сам обман, сколько истинные, ощущаемые человеком эмоции, которые скрываются за обманом. Мне доставляет удовлетворение найти отличия между истинными и напускными выражениями лица, обнаружить признаки плохо скрытых эмоций, понять, что притворные проявления эмоций только напоминают истинные, но на самом деле от них отличаются. В такой постановке исследование обмана касается гораздо более широкого круга вопросов. Оно дает возможность стать свидетелем удивительной внутренней борьбы между сознательной и бессознательной сферами нашей жизни и узнать, насколько мы умеем управлять внешними проявлениями нашего внутреннего мира.
Несмотря на то что мои симпатии на стороне верификаторов, а не лжецов, я понимаю, что уличение во лжи не всегда является благом. Если вы разоблачите обман, когда ваш друг из вежливости скрывает, что ему скучно, вы его обидите. Муж, который притворяется, что ему смешно, когда жена неумело рассказывает анекдот, или жена, прикидывающаяся, что ей интересна история о том, как ее муж починил какое-нибудь устройство, могут оскорбиться, если их заподозрят в притворстве. А в случае военной хитрости с помощью обмана порой защищаются национальные интересы страны. Например, во время Второй мировой войны кто из жителей стран-союзников не захотел бы, чтобы Гитлер был введен в заблуждение и не знал, на каком побережье Франции – в Нормандии или в Кале – состоится высадка войск союзников?
Хотя Гитлер, очевидно, имел полное право попытаться разоблачить ложь стран-союзников, обнаружение лжи не всегда оправдано с моральной точки зрения. Бывают случаи, когда следует ценить добрые намерения независимо от того, что человек думает или чувствует на самом деле. Иногда человек имеет право на то, чтобы ему поверили на слово. Обнаружение лжи – это нарушение права на частную жизнь, права каждого держать некоторые чувства или мысли при себе. Несмотря на существование ситуаций, когда такое нарушение оправдано – уголовные расследования, покупка машины, обсуждение условий контракта и так далее, – есть и такие области жизни, где предполагается, что у человека есть право скрывать свои личные чувства и мысли и ожидать, что другие примут то, что он сочтет нужным сообщить.
Охладить пыл неумолимого обличителя лжи должны не только соображения альтруизма или уважения к праву на тайну частной жизни. Иногда человеку лучше, если он заблуждается. Хозяину лучше, если он считает, что гость отлично провел время; жена станет счастливее, если будет думать, что хорошо умеет рассказывать анекдоты. Ложная информация может быть не только приятнее правды, она может быть и полезнее. Притворное заявление плотника: «Я отлично себя чувствую» в ответ на вопрос начальника «Как у тебя сегодня дела?» может дать более важную информацию, чем дал бы его правдивый ответ: «Я все еще не могу оправиться после вчерашнего домашнего скандала». Его ложь правдиво говорит о его намерении хорошо выполнять свою работу, несмотря на личные огорчения. Тем не менее даже в этих, казалось бы, очевидных случаях ложь может восприниматься по-разному. Начальник мог бы лучше распределить работу, если бы знал, что плотник на самом деле сильно расстроен. Жена научилась бы лучше рассказывать анекдоты или решила бы вообще их не рассказывать, если бы заметила притворство своего мужа. И все-таки, я думаю, стоит отметить, что иногда в результате разоблачения лжи рушатся отношения, теряется доверие, появляется информация, которую скрывали не без основания. Верификатор должен по крайней мере осознавать, что выявление признаков обмана – в некотором смысле наглость, поскольку это делается без разрешения и без учета желаний другого человека.
Когда я начинал свою работу по исследованию обмана, я не мог знать, что именно мне удастся обнаружить. Сведения из различных источников противоречили друг другу. Фрейд утверждал: «Имеющий глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может убедиться, что ни один смертный не может сохранить тайны. Если его губы молчат, то он говорит кончиками своих пальцев; признаки лжи сочатся из каждой поры на его коже»[295].
Тем не менее мне было известно много примеров вполне успешной лжи, а мои первые исследования показали, что при обнаружении обмана люди показывают результаты не выше уровня случайной догадки. Психиатры и психологи были не лучше остальных. И я доволен результатами своих исследований. Как лжецы, мы не являемся ни безупречными, ни несовершенными; обнаружение лжи не является ни настолько простым, как это утверждал Фрейд, ни невозможным. Все это усложняет дело, а значит, и делает его более интересным. Несовершенство наших способностей ко лжи является фундаментальным, а может быть, и жизненно необходимым качеством человеческой природы.
Представьте себе, на что стала бы похожа жизнь, если бы все в совершенстве владели искусством лгать или если бы никто не умел обманывать. Я думал об этом в основном по отношению ко лжи, касающейся эмоций, поскольку это самая трудная ложь, и меня больше всего интересуют именно эмоции. Если бы мы никогда не могли узнать об истинных чувствах человека и знали бы, что не можем о них узнать, то жизнь стала бы беднее. Если бы люди были уверены в том, что любые проявления эмоций являются только маской, надеваемой для того, чтобы доставить удовольствие, манипулировать или вводить в заблуждение, люди стали бы более отчужденными друг от друга, а их привязанности – менее сильными. Представьте себе на мгновение, в какое трудное положение попали бы родители месячного младенца, если бы он мог скрывать и фальсифицировать свои эмоции так же хорошо, как это делают большинство взрослых. Каждый его крик мог бы быть ложной тревогой. Мы живем, считая, что существует некая глубинная эмоциональная правда, что большинство людей не могут или не будут обманывать нас по поводу того, что они чувствуют. Если бы эмоциональное притворство давалось так же легко, как интеллектуальное, если бы выражения лица и мимику можно было маскировать и подделывать с такой же простотой, как слова, наша эмоциональная жизнь стала бы беднее и сдержаннее, чем она есть сейчас.
А если бы мы вообще не могли лгать, если бы улыбка была надежным признаком, который присутствует всегда, когда ощущается удовольствие, и отсутствует всегда, когда удовольствия нет, то жизнь стала бы грубее и многие отношения было бы поддерживать намного труднее. Не стало бы ни вежливости, ни попыток как-то сгладить неприятную ситуацию или скрыть чувства, которые человеку не хотелось бы показывать. Не было бы возможности иметь свою тайну, грустить или зализывать раны, оставшись в одиночестве. Представьте себе, что ваш друг, коллега или возлюбленный находится на уровне трехмесячного ребенка в смысле контроля над своими эмоциями, а во всех прочих отношениях – по интеллекту, умениям и т. д. – имеет способности взрослого человека. Это тяжелое зрелище.
Нас нельзя видеть насквозь, как детей, но мы не обладаем и умением безупречно притворяться. Мы можем лгать или говорить правду, заметить обман или пропустить его, заблуждаться или узнавать истину. У нас есть выбор; такова наша природа.
Приложения
В табл. 1 и 2 обобщена информация по всем признакам обмана, описанным в главах 3 и 4. Таблица 1 составлена на основе поведенческих признаков, а табл. 2 – на основе информации, на которую эти признаки указывают. Чтобы узнать, какую информацию можно извлечь из конкретного поведенческого признака, читателю следует обратиться к табл. 1, а чтобы узнать, какое именно поведение указывает на определенный тип информации, следует обратиться к табл. 2.
Напоминаю, что есть две основные формы лжи: умолчание и искажение. Таблицы 1 и 2 касаются умолчания. В табл. 3 описаны поведенческие признаки искажения. В табл. 4 приводится полный список вопросов верификатора.
Таблица 1
Таблица 2
Таблица 3
Таблица 4