Намалеванный ангел Чейз Джеймс

19

С самого начала и до самого конца виновата только она. Если бы не она, Кэрол была бы жива. Я пешком дошел до Лаурел-Каньон-Драйв. Подойдя к ее дому, я заметил, что в окнах нет света. Я постоял немного и снова двинулся вперед. Где-то вдалеке часы пробили полночь. Возможно, виновница всего уже спит, а может быть, ее вообще нет дома или она в комнате, окна которой выходят во двор. Надо разведать все обстоятельно. Я оглянулся. Улица была пустынна, если не считать Джона Коулсона, который притаился у дерева в стороне от дороги и, склонив голову набок, засунув руки в карманы, наблюдал за мной. Странное у меня отношение к Джону Коулсону! Вначале его присутствие пугало меня, но потом я настолько привык видеть его поблизости, что даже тосковал, когда он не появлялся. Я, конечно, понимал, что он существует только в моем воображении, но несмотря на то, что, кроме меня, его никто не мог видеть, для меня он был фигурой вполне реальной. Я чувствовал, что отныне он всегда будет где-то рядом, потому что он – олицетворение моей нечистой совести. Но сегодня мне было некогда рассуждать о Джоне Коулсоне. У меня было дельце поважнее. Я стоял у дома Евы и внимательно оглядывался по сторонам. Ни единой души. Издалека доносился шум проезжающих мимо машин. Я толкнул калитку и направился по тропинке к дому. Обходя дом, я наткнулся ногой на прислоненные к стене бутылки и опрокинул их. Одна из них покатилась по земле и разбилась. Я замер и прислушался. Кругом царила кромешная тьма. Убедившись, что все спокойно, я осторожно подкрался к окну. Оно было полуоткрыто. Я толкнул его рукой и снова прислушался. В доме было тихо. Наклонившись вперед, я зажег спичку и заглянул в окно. Это была кухня. Как правильно я сделал, осветив ее спичкой: как раз под окном стоял таз с грязной фаянсовой посудой. Я бросил спичку и влез на подоконник. Потом я зажег новую спичку и, перескочив через таз, спрыгнул на пол. Я почувствовал слабый запах несвежей пищи и аромат Евиных духов. Меня охватила холодная ненависть к этому дому, его запахам, его хозяйке. Подойдя к двери, я открыл ее, вышел в коридор и прислушался. Все тихо. Я был уверен, что в доме никого нет, и все же решил соблюдать осторожность. Я ощупью прокрался к спальне. Дверь была открыта. Затаив дыхание, я остановился в дверях. Я стоял долго, пока не убедился, что в спальне никого нет. Потом я вошел и включил свет. Без Евы комната казалась особенно пустой. Кровать была не убрана. Шторы задернуты. Знакомый мне голубой халат и розовая ночная сорочка валялись на кровати. В воздухе витал аромат духов. Я ходил по комнате, чувствуя, как ноги утопают в пушистом белом ковре, лежащем перед трюмо, и трогал пальцами стеклянных животных на комоде. Я ощупывал щетки для расчесывания волос и нюхал стоящие на трюмо флаконы духов. Над кроватью висела большая фотография мужчины, склонившегося над столом. Я взял ее. На меня смотрел Джек Херст. Это был хороший портрет, и я несколько минут внимательно рассматривал его. Затем в приступе ярости я едва не запустил им в стену, но вовремя остановился: когда хозяйка войдет в комнату, она сразу же заметит это. Я аккуратно повесил портрет на прежнее место, подумав о том, как воспримет Херст известие о смерти Евы. «Расстроится ли он? Скорее всего, полиция решит, что это он прикончил свою любовницу», – злорадно подумал я.

Часы на камине мирно тикали. Двенадцать пятнадцать ночи. Теперь та, которую я поджидаю, может вернуться с минуты на минуту. Я сидел в чужой спальне на кровати, потеряв ощущение времени. Взяв халат Евы, я уткнулся в него лицом и стал вдыхать аромат ее духов и едва ощутимый запах тела. И я вспомнил, как впервые увидел ее в этом халате. Она сидела перед камином во Фри-Пойнте. Я очень ясно представил себе эту картину, пробудившую во мне множество горьких воспоминаний. Сколько событий произошло с того рокового дня! И как невозможно поверить тому, что с тех пор, как на моих глазах погибла Кэрол, прошло только пять суток.

Два с лишним часа я потратил на то, чтобы спуститься к ней с горы. Как только я увидел груду металла, которая осталась от автомобиля, я понял, что Кэрол мертва. Смерть наступила мгновенно. Маленькое, хрупкое тело моей Кэрол было вдавлено машиной в скалу. И я не мог вытащить его оттуда. Я сел рядом и стал поддерживать голову Кэрол, чувствуя, как вся она остывает и становится все холоднее и холоднее. Я сидел до тех пор, пока не пришли люди и не увели меня прочь. После гибели жены все потеряло смысл. Даже Голд перестал что-либо значить для меня. Он отомстил мне. Но мне было это совершенно безразлично так же, как и то, что он обчистил меня до нитки. Как я и предполагал, он знал, что пьеса «Остановка во время дождя» написана не мной. Каким-то образом он выяснил, что автором ее был Джон Коулсон, и сообщил об этом в клуб писателей. Однажды утром ко мне оттуда явился маленький человечек с крахмальным воротничком, заявив, что если я уплачу все полученные мною гонорары, то до суда дело не дойдет. Я почти не слушал говорившего. Когда же он протянул мне бумагу, в которой была изложена просьба директору банка выплатить агентству Джона Коулсона 75 тысяч долларов, я ни минуты не колеблясь подписал этот документ. Денег у меня, естественно, не было, и все мое имущество было конфисковано. Я потерял все, что нажил за это время: «крайслер», книги, обстановку и одежду. Но даже оставив меня нищим, они не успокоились и продолжали требовать денег. Напрасно они наседали. У меня не было ни гроша. Мне было все равно, даже когда какими-то людьми уносились вещи Кэрол. Я не расстраивался из-за этого, ведь мне не требовалось хранить какую-нибудь ее вещь на память: я и без того помнил любимую мной женщину. Она жила во мне такой, какой видел ее в последний раз: хрупкая фигурка, вдавленная в скалу, изо рта по подбородку течет ярко-красная струйка крови. Этого я никогда не смогу забыть. Мне кажется, что я легче перенес бы смерть Кэрол, если бы успел сказать ей, что рыжая была мне абсолютно безразлична. Но я слишком поздно спустился с этой проклятой горы, и Кэрол умерла, думая, что высокая, откормленная шлюха заняла ее место во время такого короткого отсутствия ее самой. Это сводило меня с ума. Как жаль, что я не успел сказать своей жене, что она была единственной женщиной, с которой я был по-настоящему счастлив. Если бы только она поверила мне, я, возможно, не пришел бы в этот маленький, грязный домишко, чтобы совершить убийство.

Все это произошло из-за Евы. Моя жизнь потеряла смысл. А Ева? Неужели и теперь она будет жить как ни в чем не бывало? В течение пяти дней, которые прошли со дня смерти Кэрол, я только и делал, что проклинал Еву, и решил, что успокоюсь только тогда, когда убью ее. Только это может удовлетворить меня. И этот момент неотвратимо приближался. Ева могла прийти с минуты на минуту. Я положил халат на кровать, встал и оглядел комнату. В этой комнате все началось и все окончится. Я был спокоен. Я покараю Еву. Другого выхода у меня нет. Я подошел к двери, выключил свет и ощупью поднялся по лестнице. В это время зазвонил телефон. Неожиданный звонок так напугал меня, что я резко обернулся и упал бы с лестницы, если бы не ухватился за перила. Интересно, кто это так поздно звонил? Телефон не умолкал целую минуту. Прекратился трезвон так же внезапно, как и начался. Но он взвинтил мне нервы, и я, спотыкаясь, вошел в комнату рядом с ванной. Ноги шаркали по голому полу. Внезапно из-за туч вышла луна, и ее лучи, проникнув через незашторенные окна, ярко осветили комнату. В ней не было никакой обстановки. Из окна была видна улица, сад и узкая тропинка, ведущая к дому. Я высунулся из окна и выглянул на улицу. Джон Коулсон все еще был там. Он подошел совсем близко к дому и смотрел на меня. Я понаблюдал за безмолвным драматургом несколько минут и отвернулся. Меня мучила жажда. Я хотел курить, но знал, что, если я закурю, Ева сразу же, как только войдет в комнату, почувствует запах табака. А я ничем не должен выдать того, что я в доме и пришел убить. Интересно, что испытывают убийцы перед тем, как совершить преступление? То же, что и я? Я думал, что буду нервничать, волноваться и бояться, но ничего этого не ощущал. Меня переполняли только хладнокровная злоба и огромное желание сжать руками горло Евы. Время шло. Я терял терпение. Интересно, где она? А что если она вернется вместе с мужчиной? Как я раньше не подумал об этом. Вполне возможно, что она придет не одна. В таком случае все мои планы рухнут. Внезапно к моей ноге прикоснулось что-то мягкое и теплое. Я с криком отскочил от окна. Меня так сильно напугал большой черный с белыми лапами и шеей кот. Он посмотрел на меня, и глаза его засветились зеленым огнем. Я побледнел от страха. Сердце бешено забилось. Когда, наконец, нервы немного успокоились, я наклонился, чтобы погладить кота, но он отпрянул в сторону и выскочил из комнаты через открытую дверь. Противная дрожь не унималась, что было совсем некстати. Закрывая дверь, я услышал шум приближающегося автомобиля. Я прижался к стене и выглянул в окно. Джон Коулсон ушел. Без него дорога казалась пустынной. К дому подъехало такси. Шофер, просунув в окно руку, открыл дверцу. Ева долго не выходила из машины. Я, вглядываясь и стараясь понять, что задерживает Еву, разглядел ее ноги, которые еще совсем недавно сводили меня с ума. Женщина была одна. Она вылезла из машины и стала копаться в сумочке, чтобы расплатиться за такси. Получив деньги, шофер, не поблагодарив и не простившись, захлопнул дверцу и уехал, даже не взглянув на доставленную домой пассажирку.

Она шла по тропинке. Я не сводил с женщины глаз. Она шла усталой походкой, опустив плечи, крепко зажав под мышкой сумку. Еще несколько минут – и мы останемся с Евой наедине. Страх прошел. Руки были сухими и перестали дрожать. Я подошел к двери, приоткрыл ее и услышал, как хозяйка заперла входную дверь и вошла в прихожую. Подкравшись к лестнице, я осторожно заглянул через перила и мельком увидел, как Ева прошла в спальню. Я стоял, затаив дыхание, вцепившись в перила лестницы. Все было именно так, как я не раз представлял себе. Я чувствовал прилив сил от сознания того, что в доме только я и моя жертва и что она у меня в руках. Ей не спастись. Я услышал, как она чиркнула спичкой. Наверное, закурила сигарету. Потом я услышал, как женщина зевнула и тяжело застонала, но я не испытал при этом ни малейшей жалости к ней, а только нарастающую в душе злобу и непреодолимое желание впиться намеченной жертве в горло руками и душить, пока не хрустнут шейные позвонки. Ева ходила по комнате, раздеваясь на ходу. В доме было так тихо, что я различал каждое движение: вот Ева сняла пальто, юбку, блузку. Отперла шкаф, вешает одежду на вешалку. Потом вышла из спальни и вошла в кухню. Сверху я отчетливо видел, как Ева ходила там. Уставшая женщина казалась очень хрупкой и одинокой. Ее голова была аккуратно причесана. Голубой халат плотно запахнут. Из кухни послышался звон посуды, потом Ева вышла оттуда, держа в руках поднос с чашкой кофе. Я догадался, что женщина поднимается наверх. Поэтому я вошел в пустую комнату и закрыл дверь. Через несколько секунд я услышал, как хозяйка дома ступает по лестнице, причем очень медленно. На площадке Ева споткнулась и выругалась. Я понял, что она пьяна. Я слышал, как она нетвердой походкой ходит по ванной, потом оттуда донесся шум льющейся воды. Пробыла в ванной Ева довольно долго. Когда она снова спустилась вниз, я оставил свое убежище и приблизился к лестнице. Я свесился через перила и увидел, как женщина, присев на корточки, гладила кошку быстрыми и легкими движениями руки.

– Бедная старушка Самми! – нежно говорила Ева. – Неужели ты подумала, что я бросила тебя?

Кошка крутилась около своей хозяйки и урчала от удовольствия. Я смотрел на Евины хрупкие руки, ласкающие животное, и слушал такие человечные слова, обращенные к кошке. Обычно разговаривают с животными только очень одинокие люди. Ева же беседовала с бессловесной божьей тварью так, словно перед ней была и не кошка вовсе, а беззащитное человеческое существо. Внезапно кошка перестала урчать и посмотрела на меня. Хвост ее распушился, и она зафыркала. Я долго смотрел в ее желтые глаза, а потом отошел от перил, испугавшись, что кошка своим злобным урчанием выдаст меня.

– Что с тобой, глупенькая? – спросила Ева. – Ты увидела, как там пробежала мышка?

У меня похолодели руки.

– Пойдем, моя красавица! Я не могу больше играть с тобой. Нет, ты не будешь подниматься наверх. Я отнесу тебя. Я так устала, Самми, я ужасно, ужасно устала.

Я снова посмотрел вниз. Ева взяла кошку на руки и вошла в спальню. Я вынул платок, вытер лицо и руки, занял место на площадке и снова весь обратился в слух. Ева разговаривала с кошкой. Слов я уже не различал. Странно было слушать в пустом доме одинокий голос, которому никто не отвечал. Потом заскрипела кровать, и я понял, что женщина легла спать. Я сел на ступеньку и закурил. Через пятнадцать минут свет в спальне погас. Выждать эти минуты оказалось невероятно трудно. Единственное, что нарушило тишину в доме, было мое собственное дыхание и нежное бормотание Евы, предназначенное кошке. Сидя на лестнице, я вспомнил тот первый уик-энд, который я и Ева провели вместе. Какое это было чудесное время. Тогда я еще не знал, какая она лгунья. Я думал, что она стала доверять мне, и я радовался, что она со мной. Это воспоминание я сохраню до конца жизни. Я сжал кулаки. Если бы эта падшая женщина была хоть чуть-чуть добрее ко мне, ничего бы не случилось и я не сидел бы здесь на лестнице. Я хотел проститутке стать другом, а она лишила меня самого дорогого: жены, дома, работы. Мои мысли были прерваны тем, что в это время погас свет. Я вскочил на ноги, но, с трудом поборов свое нетерпение, снова сел на ступеньку. Надо подождать еще немного. Одно лишнее движение, и все сорвется, а я потратил так много времени, чтобы наступили именно эти минуты. Теперь уже недолго. Ева уснет – и пробьет мой час. Но в темноте раздались какие-то новые звуки. Женщина плакала. Мне неприятно было слышать ее плач. Это было так неожиданно, что я сжал зубы и сердце мое похолодело. Так могла плакать только женщина, которая потеряла все на свете, которая отчаянно одинока и несчастна. Лежа в темноте, Ева рыдала, не делая ни малейшей попытки взять себя в руки. Да, она была по-настоящему несчастна. Хоть напоследок, но встретился лицом к лицу с Евой без ее обычной лживости, без застывшего выражения лица, без профессиональных уловок. Это была Ева, которую я хотел узнать, настоящая Ева, какой она бывала наедине сама с собой. Приоткрылась дверь крепости, и я мог заглянуть внутрь, чтоб понять, какова Ева на самом деле. Я увидел самую обычную проститутку, отдыхавшую от своей тяжелой, ненавистной работы. Долгое время я сидел в темноте и слушал отчаянные женские рыдания. С не меньшей болью в голосе прозвучал и Евин крик:

– Будь все проклято, все трижды проклято!

И она стала исступленно бить кулаками в стену, словно не в силах вынести своего несчастья. Наконец женщина успокоилась. Потом в наступившей тишине послышался слабый храп. Слышать эти звуки мне было так же тяжело, как недавние рыдания. Холодное, злобное спокойствие снова вернулось ко мне. Я встал и размял пальцы. «Теперь, – подумал я, – тебе уже недолго ждать, скоро я избавлю и себя и эту женщину от всех несчастий. Я так давно жду этой минуты».

Спускаясь вниз, я снова вспомнил о Кэрол, о Голде и обо всех остальных. Если бы они увидели меня сейчас, они бы пришли в ужас. Я улыбнулся в темноте. Даже Френк Ингрем не мог бы придумать подобной ситуации. Просто фантастично, что женщина, подобная Еве, настолько завладела мной, что я – известный писатель – решился пойти на убийство. В конце концов, полиция найдет меня: Марти, наверняка, расскажет ей обо мне. Голд тоже расскажет. Если полицейские схватят меня, я во всем признаюсь. Какой смысл лгать? Все началось со лжи, но я не намерен продолжать ее и не стану изворачиваться. Суд признает меня виновным. Я представил себе выражение лица судьи, когда он, выслушав мрачные подробности, зачтет обвинительный приговор и произнесет заключительную речь. Она прозвучит так: «За преднамеренное убийство вам, Клив Фарстон, в качестве наказания избрана казнь. Вы будете переданы шерифом округа Лос-Анджелес начальнику государственной тюрьмы для приведения приговора в исполнение и будете казнены способом, предусмотренным законами Калифорнии. Да будет с вами милость Божья!» Милость Божья не для меня. Бог отрекся от такого, как я.

Подойдя к двери спальни, я остановился и прислушался. Ева ворочалась во сне, стонала и бормотала что-то неразборчивое. Я прокрался в комнату, на цыпочках приблизился к кровати и старался по дыханию определить, где находится Евина голова. Осторожно протянув руку, я нащупал стеганое одеяло и присел на край кровати. Она слегка скрипнула под моим весом, но Ева от этого не проснулась. Во сне ее укрытое одеялом тело вздрагивало и дергалось. От нее пахло виски. Сердце мое стучало как молот. Также на ощупь я отыскал выключатель. Держа его дрожащими пальцами, я стал искать горло Евы. На какое-то мгновенье моя рука повисла в воздухе, потом медленно опустилась и коснулась волос спящей. Значит, ее горло находится совсем близко от моей руки. Я набрал в легкие воздуха, стиснул зубы и включил свет. Ева лежала передо мной. Рука моя была в нескольких дюймах от ее горла, но я мог только сидеть и смотреть на ту, которую только что хотел задушить. Меня словно парализовало. Ева казалась мне маленькой и беспомощной. Она лежала на спине. Рот был открыт, лицо дергалось. Выглядела Ева совсем юной и несчастной. Глаза были обведены черными кругами. Моя рука безвольно опустилась. Я почувствовал, что вся моя злоба к виновнице моих страданий прошла. Глядя на нее, я вдруг понял, что ум мой был помрачен каким-то сумасшествием, если я решился убить ее. Ко мне вернулся разум. И я обрадовался, что не смогу осуществить задуманного. Горло у меня пересохло, когда я осознал, насколько близок был к совершению тяжкого греха. Мне захотелось обнять Еву и почувствовать, как она прижимается ко мне. Мне хотелось сказать, что я буду заботиться о ней, что отныне она всегда будет счастлива. Я посмотрел на нее, увидел ее худенькое личико с острым подбородком и понял, что я люблю этот подбородок и эти две морщинки на переносице. Если бы только моя мучительница всегда выглядела так, как сейчас: беспомощной, нуждающейся в защите, со спокойным лицом, на котором словно чудом разгладились морщины. Но я был уверен: стоит только открыть Еве глаза, как я снова прочту в них жесткость и эгоизм. Как бы мне хотелось поверить в то, что любимая мной женщина не будет больше лгать мне, напиваться пьяной и грубо обращаться со мной. Я знал: это невозможно. Она никогда не переменится… Кошка доверчиво потерлась о мою руку. Я погладил животное и впервые с тех пор, как умерла Кэрол, почувствовал себя спокойным и удовлетворенным. Сидя на кровати рядом с Евой и поглаживая кошку, которая, мурлыкая, тыкалась мордочкой в мою руку, я осознал, что желание отомстить у меня прошло.

Внезапно Ева открыла глаза. Она уставилась на меня. Во взгляде ее полыхали удивление, ненависть и страх. Она замерла и затаила дыхание. Казалось, мы целую вечность смотрели друг на друга.

– Все в порядке, Ева, – сказал я, взяв ее за руку. Никогда бы не поверил, что живое существо способно на такую молниеносную реакцию. Ева в одно мгновение соскочила с кровати, схватила халат и подбежала к двери. Я же не успел сделать ни единого движения, чтоб остановить Еву. В полутемной комнате глаза ее сверкали, как угли. Женщина с ужасом наблюдала за мной.

– Извини, что я напугал тебя, – сказал я, почувствовав, как меня охватывает паника. – Послушай, Ева, я, действительно, сожалею, что напугал тебя…

Губы ее беззвучно шевелились. Она еще не опомнилась ото сна и не протрезвела. Наверное, именно поэтому она так испугалась, и инстинкт самосохранения заставил ее с такой молниеносной быстротой соскочить с кровати. И все же, когда я смотрел на парализованную страхом женщину, я боялся ее гораздо больше, чем она меня.

– Все в порядке, Ева, – ласково проговорил я. – Это я, Клив. Я не обижу тебя.

Она прохрипела:

– Чего ты хочешь?

– Я проходил мимо и захотел увидеть тебя, – ответил я. – Иди, сядь. Все в порядке, не бойся!

Ее глаза оживились. Она облизала пересохшие губы, и голос ее, когда она заговорила, стал звучнее.

– Как ты попал сюда?

– Я увидел, что окно открыто, – сказал я и, пытаясь превратить все в шутку, добавил: – И мне так захотелось увидеть тебя, что я не удержался и проник в дом. Мне и в голову не пришло, что ты испугаешься.

Она стояла у двери. Глаза ее сверкали, ноздри побелели.

– Ты хочешь сказать, что влез в дом, как вор?

– Я понимаю, что не должен был этого делать, но… понимаешь, мне ужасно захотелось увидеть тебя.

У нее перехватило дыхание от злобы.

– Убирайся! – закричала она, настежь открывая дверь. – Убирайся вон, ублюдок!

От мерзких слов я содрогнулся, как от удара.

– Успокойся, Ева! – умолял я. – Не сердись на меня. Так не может больше продолжаться. Я хочу, чтобы ты уехала со мной. Я сделаю для тебя все на свете. Только не сердись!

Она шагнула ко мне. Лицо ее исказила неистовая ярость.

– Сумасшедший идиот! – прошипела она. На губах у Евы выступила пена.

Я зажал уши руками. Ее припадок ужаснул меня. Я почувствовал тошноту. Женщина подскочила ко мне. Глаза ее горели на бледном, как мел, лице. Она была страшна в своей слепой ненависти. Ева бросала мне в лицо жестокие, унизительные ругательства.

– Неужели ты думаешь, что я буду тратить время на такого подонка, как ты? – крикнула она. – Убирайся и не смей являться сюда. Убирайся. Ты увиваешься вокруг меня, как назойливая муха, мне опротивело глядеть на тебя. Толстокожее животное, ты даже не хочешь понять, что здесь ты лишний. Неужели ты воображаешь, что я нуждаюсь в твоих проклятых двадцатидолларовых подачках? Убирайся, не смей попадаться мне на глаза: я не хочу больше видеть твою мерзкую рожу!

Внезапно мой страх пропал. Я задохнулся от ярости и желания обругать и избить разъяренную тварь. Я вскочил на ноги.

– Шлюха, я не позволю тебе оскорблять меня! – заорал я.

Стараясь перекричать меня, она завопила:

– Я знаю, какую игру ты затеял. Ты гораздо хуже любого из подонков, с которыми я спала. Ты решил пользоваться мной бесплатно! Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой! Ты, Фарстон – дешевка! У меня же есть поклонники, не чета тебе. Они богаты, у них в карманах долларов столько, что тебе и не снилось. Эти богачи непрочь жениться на мне. Но мне никто не нужен: ни они, ни ты! Мне опостылели мужчины! Я знаю все их грязные мыслишки и все их уловки. Меня не найдут в канаве вместе с одним из вас. Я знаю, что ты хочешь, но ты не получишь этого от меня!

Мы стояли и смотрели друг на друга. Единственным звуком, который нарушил эту внезапно наступившую тишину, было урчание кошки. Я готов был наброситься на Еву и убить. Меня охватила холодная ярость и решимость покончить с ней.

– Я убью тебя, – прошептал я. – Я буду колотить тебя об стену башкой, пока не размозжу ее. Тебе больше не удастся издеваться над мужчинами и мучить их. Я прикончу тебя!

Ева выпятила губы и плюнула мне в лицо. Она не двинулась с места, когда я вплотную подошел к ней. Только глаза горели бешенством, а маленькие руки сжались в кулаки. Я только протянул руку, чтоб схватить Еву, как ее пальцы впились мне в лицо. Она вцепилась в меня, как кошка, и не вырвала мне глаза только потому, что я резко откинул голову. Евины ногти вонзились мне в нос и щеки. От ярости и боли я ослеп. Я поднял руку, чтобы ударить обидчицу, но она отскочила в сторону, и мой кулак, минуя цель, с размаху врезался в стену. Я заорал от боли и бессильной злобы. Ева, воспользовавшись моментом, выбежала из комнаты и бросилась на кухню, где стоял телефон, но не успела попросить о помощи: я загородил проход своим телом и отрезал Еве путь к отступлению. Я смотрел на нее, чувствуя, как кровь из глубоких царапин заливает мне лицо. Женщина прижалась к стене, сложив руки за спиной и следя за мной блестящими глазами. Опять я не увидел ни тени страха на ее лице, когда бросился на нее. Я только собирался изловчиться нанести удар Еве, а она, опередив меня, хлестнула по моему лицу зажатой в руке собачьей плетью. Я попытался завладеть орудием Евы, но она снова ударила меня. Удар пришелся по плечу и ожег кожу, словно к ней прикоснулось раскаленное докрасна железо. Я закричал и стал осыпать разбушевавшуюся проститутку ругательствами. Я попытался поймать плетку, но она, просвистев по воздуху, опустилась на мою голову. Ева с быстротой ящерицы метнулась в сторону, обернулась и снова ударила меня плеткой по лицу. Я покачнулся. Женщина подбежала ко мне. Зубы ее обнажились в оскале, глаза полыхали злорадным огнем. Эта садистка стала размеренно и методично хлестать меня плеткой по голове, по спине и по шее. Одурев от боли, я кинулся к двери, чтобы выскочить вон, но мой палач настиг меня. Мне негде было скрыться от свистящей в воздухе плетки, которая снова и снова врезалась в кожу, оставляя на ней горящие огнем красно-белые вздувшиеся шрамы. Я споткнулся о стул. В это время хлыст впился мне в глаз. Закричав от нестерпимой боли, я упал на колени. Когда женщина в ярости хлестала меня по незащищенной голове, послышался слабый стук в дверь. Плеть замерла в воздухе – и неистовая, безумная атака прекратилась. Я растянулся на полу, кровь ударяла в уши, тело горело и саднило. Где-то далеко в темноте слышались неясные голоса. Потом кто-то схватил меня за шиворот и поставил на ноги. Едва не заплакав от боли, я рванулся вперед. Передо мной стоял Херви Бероу. Его пропахшее виски дыхание было мне отвратительным.

– Пауки в банке! – смеясь, воскликнул ночной визитер. – Ты едва не прикончила его, малышка!

– Вышвырни его вон! – закричала Ева.

– С величайшим удовольствием, – злорадно улыбнулся Бероу и, вцепившись в мою рубашку на груди, притянул меня к себе. – Ты помнишь меня? – Его грубое лицо почти касалось моего. – Я тоже не забыл тебя. Вставай! Сейчас ты отправишься на прогулочку.

Он вытолкнул меня в коридор. У двери я попытался вырваться, но Бероу держал меня железной хваткой. Минуту или две мы боролись. Когда он вытолкал меня из дома, я обернулся и заметил Еву. Она стояла в освещенной прихожей и, не отрываясь, смотрела на меня. Женщина плотно запахнула халатик, сложила руки на плоской груди и устремила на меня широко раскрытый взгляд. Лицо Евы опять приобрело выражение застывшей маски, губы были плотно сжаты. Когда наши глаза встретились, профессиональная шлюха откинула назад голову. Это был высокомерный жест триумфа. Потом Бероу вытолкал меня на улицу, и больше я уже не видел Еву. Но я ее запомнил такой, какой она была в последний момент нашего безмолвного прощания.

– Теперь, Дон-Жуан, – сказал Херви, обнажив в улыбке желтые зубы, – ты уже наверняка забудешь дорогу в этот дом.

Мой давнишний враг сжал руку в кулак и с силой ударил меня по лицу. Я упал в сточную канаву. Удар оглушил меня, и у меня не было сил, чтобы подняться. Ночной клиент Евы наклонился ко мне.

– Наконец-то, я рассчитался с тобой, – сказал он. – Впрочем, не совсем, я кое-что еще должен тебе. – И он бросил в канаву две банкноты в сто и десять долларов. Они упали рядом со мной. Бероу спустился по тропинке и вошел в дом. Входная дверь с шумом захлопнулась за ним. Когда я протянул руку к деньгам, Джон Коулсон разразился смехом.

20

Эта история никогда не кончится. Бросьте в пруд камень, и он тут же исчезнет под водой. Но это не конец: на поверхности пруда появятся круги, которые будут расходиться все шире и шире от того места, куда угодил камень, пока вся водная гладь не начнет слегка колебаться. Пройдет много времени, прежде чем поверхность пруда успокоится.

Я сижу перед своей пишущей машинкой в жалкой комнатушке и смотрю из окна на необъятный простор Тихого океана. Рассел терпеливо ожидает, когда я приступлю к дневной работе, но сегодня я не спешу присоединяться к нему. У нас есть лодка, и за последний год мы отвезли на крохотные островки, расположенные в Тихом океане, сотни туристов. Я работаю веслами, а Рассел сидит на носу лодки и рассказывает туристам о пиратах, которые много лет назад грабили эти острова. Рассел очень нравится туристам, а туристы – Расселу. Лично я не выношу глупых, любопытных лиц и резких голосов, которыми задаются всякие нелепые вопросы. К счастью, я должен все время грести и мне некогда общаться с пассажирами. Зарабатываем мы мало, но на жизнь хватает. Рассел очень прижимист и умудряется даже скопить достаточно денег, чтобы мы могли прокормиться в «мертвый» сезон.

Никто никогда не слышал обо мне в этом городишке. Мое имя ничего не говорит и туристам, но, возможно, если эту книгу когда-нибудь опубликуют и на обложке появится мое имя, они вспомнят меня. Как ни странно, мне нравится быть ничем. Вначале я переживал из-за этого, но время шло, и мне все меньше и меньше хотелось возвращаться к прежней работе и приниматься за роман или пьесу. Тем более, что деньги мне здесь ни к чему: в этом захолустье я все равно не могу позволить себе того, что допускал, будучи известным писателем. Теперь я освободился от всех своих шикарных привычек и только иногда грущу о вещах, которые могут себе позволить люди обеспеченные. Я пришел к выводу, что счастлив именно оттого, что я никто. Теперь я гораздо счастливее, чем тогда, когда был знаменитостью.

Не знаю, как бы я жил без Рассела. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Именно он нашел меня, полубезумного, в канаве рядом с домом Евы. Я был на грани отчаянья, и если бы мой преданный слуга не появился в самый критический момент моей жизни, я покончил бы жизнь самоубийством. Именно Рассел купил лодку с мотором в сто лошадиных сил. Он купил ее на собственные сбережения. Я был против того, чтобы он приобретал ее, но если бы этого не случилось, мы умерли бы с голоду. Когда я понял, что наши дела плохи, я смирился и перестал возражать против покупки лодки. Вначале я вообще считал, что это бредовая идея, но Рассел все тщательно продумал. Он сказал, что жизнь на воздухе быстро поставит меня на ноги, к тому же, ему и самому по душе жизнь на природе. Тогда мне было совершенно безразлично, что со мной будет, мне просто хотелось предостеречь Рассела от напрасной траты денег, потому что я не верил, что его надежды на то, что мы сможем зарабатывать благодаря этой лодке, оправдаются. Но он только поднял свои кустистые брови, что означало: поживем – увидим! Однако когда мы поехали в порт, чтобы осмотреть лодку, я горячо взялся за дело. Несмотря на то, что Рассел заплатил за суденышко из своего собственного кармана, он сумел убедить меня, что мы заплатили за него поровну. Хотя мы больше не были хозяином и слугой, казалось справедливым, что я взял на себя обязанности капитана, а он – помощника. У нас был только один неприятный момент перед тем, как мы распределяли наши роли. Это произошло, когда мы решили дать название нашей лодке. Я тут же предложил именовать ее «Ева», мотивируя тем, что туристы легче запомнят это слово по ассоциации с библейской Евой – прародительницей всех бед. Но Рассел и слышать не хотел об этом. Никогда бы не подумал, что он такой упрямый. Вначале я пытался уговорить его, а потом разозлился и сказал, что он волен поступать, как ему заблагорассудится. Когда на следующее утро я приехал на пристань, корму лодки украшала выписанная: красной краской, буквами высотой в два дюйма надпись: «Кэрол». Я долго стоял и смотрел на дорогое для меня имя, а потом ушел по пустынному побережью в конец плотины и взирал, успокаиваясь, на безбрежные просторы Тихого океана. Приблизительно через час ко мне подсел Рассел, и я сказал ему, что он поступил правильно, назвав лодку в честь Кэрол. Он промолчал, но с тех пор мы отлично ладили друг с другом.

Так я живу теперь. Сказать трудно, сколько времени я буду вести подобный образ жизни. Не знаю, завоюет моя книга успех или нет. Если бы она удалась, я смог бы вернуться в Голливуд. Правда, я уверен, что теперь, когда нет Кэрол, Голливуд примет меня недружелюбно. Хотелось бы другого отношения, но я его не заслужил. Смогу ли я вообще вернуться туда и встретиться лицом к лицу с теми, кого я когда-то знал, я сомневаюсь. Смерть Кэрол очень подействовала на меня. Только теперь я понял, как много она значила для меня. Так часто бывает в жизни: цену самому дорогому узнаешь только тогда, когда потеряешь его. Странно, но потеряв Кэрол, я обрел веру в себя и чувствую, что спокойно могу встретить будущее. Влияние, которое оказала Кэрол на мое мировоззрение, настолько сильно, что теперь я на все буду смотреть ее глазами и каждый раз, принимая важное решение, буду думать, как поступила бы она в данной ситуации.

Я не видел Еву почти два года, но все еще помню о ней. Совсем недавно мне вдруг захотелось узнать, как она поживает. Я не собирался возобновлять наше знакомство, нет. Я просто хотел удовлетворить свое любопытство, чтоб иметь представление, как она провела эти два года. Маленький домик на Лаурел-Каньон-Драйв был брошен. На окнах не было занавесок, сад был запущен, обстановка, к которой я так привык, куда-то исчезла. Соседям в домике рядом было неизвестно, куда уехала Ева. Женщина, которая открыла мне дверь, посмотрела на меня и улыбнулась покровительственной, понимающей улыбкой.

– Упорхнула среди ночи, – пояснила женщина, – и вовремя: ее замучили кредиторы. Нет, мне неизвестно, куда она уехала. Мне это безразлично. Хорошо, что избавились. Если бы мне сказали, что ее разыскивает полиция, я бы не удивилась. Так или иначе, она здесь больше не живет. Нам такие здесь не нужны, благодарим покорно!

Сейчас у меня нет никакой возможности разыскать Еву… Жаль. Я хотел бы на расстоянии от нее следить за тем, как складывается ее жизнь. Произошли или нет перемены в характере, в роде занятий. Мне это интересно. Бросила ли она свою профессию? Вернулась ли к Чарли Гибсу? Или продолжает продавать себя, пока не превратится в старую, распухшую от вина ведьму, тщетно пытающуюся затащить в свою конуру какого-нибудь клиента? Не знаю. Может быть, нам суждено еще когда-нибудь встретиться снова. Хотя едва ли. Если у Евы неприятности с полицией, она, наверняка, изменила имя и не посещает тех мест, где бывала когда-то.

Совсем недавно я перечел вольтеровского «Кандида» и нашел там несколько строк, которые можно отнести не только к Еве и ее будущему, но и к будущему всего того легиона женщин, которые зарабатывают на жизнь профессией, занимающей особое место в нашем современном обществе. Слова женщины древнейшего ремесла меня тронули:

«Я была вынуждена торговать собой. Вы, мужчины, находите, что это приятно, а мы, несчастные существа, считаем это самым ужасным из всех страданий. О сэр, если бы вы только знали, что это значит, когда ты вынуждена ложиться в кровать с первым попавшимся: с торговцем, монахом, членом государственного совета, рыбаком или аббатом, – что значит быть во власти их вожделений и причуд, что значит быть ограбленной одним из любовников и лишиться всего того, что получено от других, что значит находиться в вечном страхе перед представителями правосудия, что значит постоянно думать о той ужасной перспективе, которая ожидает в старости, гадая о том, где ты кончишь свои дни: на больничной койке или на навозной куче. Если бы вы могли это понять и имели чуткое сердце, вы пришли бы к выводу, что я – самое несчастное существо из всех, кто живет и дышит на земле».

Повторяю, мне неизвестна дальнейшая судьба Евы. Я только уверен, что судьба Евы – в ее собственных руках. Хорошо, что у нее есть воля. Надеюсь, что настанет время, когда она так же, как и я, всерьез задумается над своим будущим. Мне бы хотелось быть поближе к ней, когда это случится. Я часто задумываюсь над тем, почему мне не удалось заслужить ее доверия. Теперь я понимаю, что ждал от нее слишком многого, надеясь, что она полюбит меня. Это было невозможно, но, по крайней мере, она могла бы доверять мне. Я всегда считал, что если мужчина захочет завоевать сердце женщины, он завоюет его. Но, по-видимому, Ева была не такой, как все. А возможно, я был слишком нетерпелив или слишком быстро сдал свои позиции. Не знаю. Задача завоевать Еву была, действительно, сложной не только потому, что Ева заранее предвидела все ходы в игре, но и потому, что женщина инстинктивно угадывает такие нюансы, которые заставляют ее сердце любить или ненавидеть того или иного мужчину. А может быть, все объясняется гораздо проще: я был слишком груб и бестактен с нею. Прошло уже два года, и теперь, когда я пытаюсь разобраться в наших с ней отношениях, я прихожу к выводу, что, несмотря на то, что Ева принесла мне много боли и горечи, я все же не жалею, что встретился с нею. Тот уик-энд, который мы провели вместе, дал мне такое полное физическое удовлетворение, которое редко кто из мужчин испытал в жизни, и уверен, что оно было взаимно. Моя ошибка состояла в том, что после нашего уикэнда я продолжал поддерживать отношения с Евой, в то время как я должен был сразу же прекратить их.

Да, у меня есть опыт прошлого, которым я духовно обогатился, но у меня должно быть и будущее, которое мне нужно строить самому и заново. Я кончаю: Рассел нетерпеливо поглядывает на мое окно. Я вижу, как сверкают на солнце часы, которые он держит в руке. «Кэрол» готова к отплытию и полностью укомплектована туристами. Они ждут меня.