Снежный Тайфун Михайловский Александр

Я не осмеливалась пошевелиться и только с благоговением и безмерной любовью смотрела на своего идола, на своего возлюбленного. Несмотря на то, что он молчал, между нами прорастала какая-то невидимая связь. Я чувствовала, что нужна ему в этот момент. Ведь только со мной он мог хоть немного расслабиться, не опасаясь, что о нем подумают соратники. Просто вот так посидеть в кресле, зная, что я у его ног. Кто бы мог заменить ему меня? Никто. Он нуждался во мне, хоть и никогда явно не показывал мне этого. Может быть, сейчас, в такой критический момент, когда ему так тяжело, он изменит свое обычное отношение ко мне? Может быть, он даже предложит стать его женой? О, тогда он бы сделал меня самой счастливой женщиной на свете… Но я не стану ему на это намекать. Я вообще ничего не буду от него требовать. Я просто буду рядом… Буду рядом… Везде и повсюду… Моя любовь сбережет его. Моя любовь все преодолеет! Ведь мы созданы друг для друга… Когда-нибудь он перестанет изменять мне – тогда, когда закончится война и он станет великим фюрером, которому подвластен весь мир… А что, если не станет? Что, если русские и их чудовищные союзники победят и втопчут в землю все, что мой возлюбленный с таким трудом создавал целых восемь лет? Ведь против нас сила и безжалостность марсиан, решивших что это они – сверхчеловеки, а мы – пыль под их ногами, а также миллионы и миллионы русских солдат, которые прокатятся по Европе дикой азиатской ордой, не оставив после себя камня на камне. Ведь именно их «марсиане» назвали своими братьями, которым они дарят этот такой прекрасный мир.

При этой мысли у меня в груди похолодело. «Если это случится, тогда мы будем мертвы! – отчетливо прозвучал голос в моей голове, – Германия будет повержена, твой возлюбленный проклят навеки и втоптан в пыль, а сама ты разделишь его участь… За что нам такая кара?! Почему этого счастья удостоились русские дикари, только что оторвавшиеся от сохи?! Разве мы, немцы, не достойны участи расы господ, устанавливающей на Земле идеальный новый порядок?!»

Смерть! Да неужели она сильней любви? Что мне смерть! Жизнь без возлюбленного хуже могильного холода… Он-то сам хоть догадывается, что я готова идти за ним куда угодно, хоть в ад?

Дрожа, я подползла к нему еще ближе. Обхватила руками его колени.

– Любимый! – прошептала я, – знай – что бы ни случилось, я не отвернусь от тебя… Ты – счастье мое, и без тебя моя жизнь не имеет смысла… Что бы с тобой ни случилось – я не перестану любить тебя… И даже если придут эти русские – я тебя не оставлю. Я умру только вместе с тобой!

Он открыл глаза. Несколько секунд он внимательно вглядывался в мое лицо – так, словно увидел впервые. И странное выражение было в его глазах – будто он боится мне поверить… И еще что-то похожее на нежность и признательность… Как бы мне хотелось, чтобы он поднял меня с пола, усадил на колени, прижал к себе и сказал, что очень любит меня и благодарен мне… Но он сделал на собой усилие – и выражение его глаз тут же сменилось на сурово-отчужденное. И сам он весь напрягся и, вздернув голову, посмотрел на меня свысока – я тут же почувствовала себя неуютно, исчезло все очарование нашего начавшегося было сближения.

– Русские не придут! – сказал он в своей чеканной манере, которой пользовался, произнося свои горячие речи. – Не придут! Мы им не позволим. Ева! Я запрещаю тебе когда-либо поднимать эту тему! Тебе понятно?

Я только кивала. И при этом не могла оторвать от него взгляда. Внезапно мне стало понятно, что им владеет страх – и не просто опасение, а самый настоящий страх, от которого холодеет душа.

Наверное, он понял, что разговаривал со мной слишком резко, и, стараясь загладить впечатление, произнес:

– Впрочем, я счастлив слышать от тебя такие речи. Мне важна твоя поддержка, Ева. Я бываю с тобой незаслуженно груб, ты прости меня. Знаешь, я и вправду начинаю склоняться к мысли, что, окажись я поверженным, со мной останутся лишь двое преданных мне существ – ты и Блонди…

Я была растрогана этими словами. Правда, упоминание о Блонди слегка покоробило меня. Так звали его овчарку, которую он очень любил. Глупо, но я даже ревновала его к собаке. По правде говоря, я ненавидела проклятую псину, но при этом старалась делать вид, что она мне нравится. Собака же, чувствуя мое истинное к ней отношение, вела себя со мной, мягко говоря, настороженно, и, если бы не внушение хозяина, наверное, с удовольствием порвала бы меня в клочья. Но я смирялась с этим – как, собственно, смирялась и со всем остальным.

Он потянулся ко мне. За двенадцать лет я очень хорошо выучила все его жесты – это означало, что я могу наконец обнять своего любимого. Я приподнялась на коленях и обвила руками его шею… Как я любила эти моменты нашей близости, когда соприкасались наши души! Но в этот раз что-то было не так, словно вкрадчивый яд уже пропитал сам воздух вокруг нас… Все то время, пока длилось объятие, надо мной довлело смутное ощущение неотвратимо приближающегося конца. Холод разверстой бездны вползал в мое сердце и объятия не могли меня согреть…

14 ноября 1941 года, 10:05. США, Вашингтон, Белый Дом, Овальный кабинет.

Все приглашенные на совещание министры уже были в сборе, когда пожилой темнокожий слуга ввез в Овальный кабинет кресло-каталку, в которой важно восседал тридцать второй президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт.

– Итак, джентльмены, – сказал Президент, кивком отпустив слугу, – сегодня я собрал вас для того, чтобы поговорить о войне в Европе, которая начинает приобретать несколько неожиданный оборот. Мистер Стимсон, что вы можете сказать по этому поводу?

– Мистер президент, – ответил военный министр, – нам известно только то, что русские получили очень значительную помощь со стороны. Если в начале августа их вождь мистер Сталин просил у мистера Гопкинса в первую очередь открытия второго фронта в Европе, а уж потом поставок вооружения, техники и боеприпасов, то теперь их больше интересуют самые современные станки, некоторые дефицитные материалы и промышленное оборудование. Насколько я понимаю, за исключением нескольких моделей самолетов и вездеходных тягачей, вопрос с приобретением вооружения был решен мистером Сталиным за счет тех таинственных союзников, которые пришли ему на помощь в конце августа и помогли наголову разгромить германцев в Смоленской битве. Именно в те дни русские резко охладели к нашей помощи и перестали торопить наше посольство с тем, чтобы мы отправили им хоть что-нибудь.

– Да, Фрэнки, так оно и есть, – подтвердил присутствующий тут же Гарри Гопкинс, в качестве спецпредставителя Рузвельта прилетевший в Москву 30 июля, пробывший там до 2 августа, и за это время беседовавший со Сталиным больше восьми часов в общей сложности.

– Мистер президент, – сказал госсекретарь Корделл Халл, – действительно, в последнюю неделю августа русские перестали бомбардировать наше посольство запросами по поводу ускорения начала поставок, а в начале сентября принесли измененную заявку на срочные поставки, совсем не похожую на их прежние требования. Список готовой техники и вооружения сократился до нескольких наименований: теперь им нужны только истребители Р-39 «Белл Аэрокобра», бомбардировщики А-20 «Бостон», полугусеничные тягачи М2 и бронетранспортеры М3, а также скоростные гусеничные тягачи М5…

– Ничего не слышал о таком тягаче, – резко сказал военный министр Стимсон.

– Разумеется, что вы о нем не слышали, Генри, – сухо сжав губы, произнес госсекретарь, – русские пояснили, что эта машина, разработанная на основе танка М3, пока только проходит испытания и сейчас называется Т21. Такие машины как нельзя лучше подойдут для буксировки их тяжелой гаубичной артиллерии. Остальная номенклатура относится исключительно к промышленному оборудованию, а также сырью и полуфабрикатам военного назначения. Им нужны артиллерийские и ружейные пороха, латунь и дюралюминий в листах, силумин в слитках, броневые листы, боевая взрывчатка для снаряжения боеприпасов и промышленная для горных работ, готовый высокооктановый бензин, высокоточные токарные и фрезеровочные станки, химическое и нефтехимическое оборудование, а также многое другое, что требует нудного и скучного перечисления. Должен еще добавить, что оборудование русские хотят приобрести за золото и что большая часть наименований находится в стоп-листах и может быть продана только с вашего разрешения, мистер президент.

– Джентльмены, мне кажется, я чего-то недопонимаю, – негромко сказал президент, обводя своих соратников взглядом, – неужели мистер Сталин не может закупить все это у своих таинственных союзников?

– Мистер президент, – также тихо ответил Корделл Халл, – по частным, неофициальным каналам через московские знакомства мистера Хаммера¹⁵ нам удалось выяснить, что здешний Советский Союз и его союзников в другом мире связывает только один – как бы это сказать – туннель между мирами, являющийся естественным образованием с ограниченной пропускной способностью. Первоначально возможности этого туннеля использовались для снабжения армейской группировки пришельцев, и только потом через него началась своего рода ограниченная межмировая торговля. В основном мистер Сталин закупает на той стороне вооружение для своей армии и, как нам стало известно, такое промышленное оборудование, какое ему не сможем поставить даже мы.

– Очень хорошо, джентльмены, возможности межмировой торговли мы обсудим позже с мистером Гопкинсом и мистером Джонсом, – удовлетворенно кивнул президент Рузвельт, после чего спецпредставитель Гарри Гопкинс и министр торговли Джесси Джонс синхронно кивнули ему в ответ, – в случае успеха эта возможность обещает немалые выгоды. Но я сейчас хочу сказать о другом. Буквально сегодня ночью в Госдепартамент поступило донесение из нашего посольства в Берлине, в котором сообщается, что вчера днем авиация советских союзников из иного мира буквально вдребезги разнесла бомбами Вильгельмштрассе, главную улицу Берлина, да и всей Германии, вдоль которой располагались здания главных министерств и ведомств. Под горящими развалинами погибло множество нацистов первого эшелона, их помощников и просто мелких клерков. Централизованное управление Германией на какой-то срок можно считать парализованным. В то же время на расположенной по соседству улице Унтер-ден-Линден, полной модных магазинов, варьете и кинотеатров, не упала ни одна бомба и даже не было выбито ни одно стекло в магазинной витрине или окне… Как вы думаете, джентльмены, к чему бы этот показной гуманизм к обывателям и такая же показная свирепость по отношению к власть имущим?

– Разгромив Германию, эти пришельцы из иного мира, скорее всего, намерены сделать из нее своего верного вассала, – сказал министр Генри Моргентау. – Старая мечта русских царей, мистер президент – это чтобы немцы и русские находились в одной упряжке. У немцев есть высококлассная промышленность, квалифицированные рабочие и талантливые инженеры, у русских есть бескрайние плодородные поля для производства продовольствия, огромные запасы самого разнообразного сырья и неквалифицированные трудовые ресурсы. Если все это соединить вместе – хоть под немецким, хоть под русским главенством – то образуется самодостаточный монстр, справиться с которым не получится ни при каких обстоятельствах. Допускать такого ни в коем случае нельзя…

– Мистер Моргентау, – с сомнением спросил военный министр Симпсон, – вы предлагаете начать помогать немцам против русских? Не слишком ли это радикальное решение, особенно если учесть, сколько жертв уже понесли народы Европы от рук кровожадного дикаря Гитлера и его подручных?

– Мистер Симпсон, – рассмеялся в ответ Моргентау, – я ни в коем случае не предлагал помогать Гитлеру. Боже упаси. Я всего лишь предлагал намекнуть дядюшке Джо на то, что чтобы он вел себя по отношению к этим тварям как можно жестче. О какой помощи Советскому союзу можно говорить, если там собственные немцы до сих пор являются полноправными гражданами¹⁶? Я говорил раньше и говорю снова, что мы не можем рассматривать Советский Союз как надежного союзника, пока все его немцы не подвергнутся интернированию. Мистер Гопкинс, вы доводили эту нашу позицию до мистера Сталина?

– Доводили, – вместо Гопкинса ответил госсекретарь Корделл Халл, – но, насколько нам стало известно, в конце августа уже почти готовый к опубликованию указ сунули в стол и больше к этой теме не возвращались. Как раз в это время начался погром германской армии на фронте, и, видимо, этот факт и послужил достаточной причиной для поддержания лояльности советских граждан германского происхождения.

– Мистер президент, – продолжал стоять на своем Генри Моргентау, – мы непременно должны надавить на мистера Сталина, чтобы он привел этот свой отложенный указ в действие. Без этого мы вообще не должны считать его союзником…

– Уймитесь, Генри, – сказал военный министр Симпсон, – немецкий вопрос стал у вас настоящим пунктиком. Каким местом мы можем давить на мистера Сталина, если при малейших признаках такого давления он сразу же запросит помощи у своего нового союзника. Да и давить-то нам, по сути, тоже нечем. В конце концов, это внутреннее дело русских – кого считать своими согражданами, а кого нет…

Президент Рузвельт остановил готовую уже было разгореться перепалку в самом зародыше.

– Джентльмены, – веско произнес он, – должен сказать, что этот вопрос не стоит решать сгоряча. Как я уже говорил, в ближайшее время в Россию для проведения переговоров с руководством большевиков и представителями их союзников на крейсере «Огаста» отбывают Гарри Гопкинс и Джесси Джонс. Соглашение, которого планируется достигнуть, должно иметь трехсторонний характер и касаться всех аспектов военно-технической помощи Советскому Союзу. Всех, джентльмены, это значит всех. Взамен за помощь господину Сталину я хочу заполучить для нашей Америки у пришельцев с той стороны как можно больше разных технологических секретов, так что торгуйтесь, господа, торгуйтесь, за каждый пункт в спецификации и за каждую товарную позицию. Именно от вас зависит будущее нашей великой страны. И помните, что мне безразлично, как Сталин поступит со своими немцами – посадит в лагерь, расстреляет или оставит на свободе. Для меня самое главное – судьба своих, американских граждан и будущее Великой Америки. На этом, джентльмены, пожалуй, все…

Рузвельт позвонил в особый колокольчик, после чего вошел тот же слуга и вывез коляску с президентом прочь. В наступившей тишине его соратники тоже начали подниматься из-за стола, собирать свои бумаги и готовиться покинуть Овальный кабинет. Совещание с президентом было закончено, несмотря на то, что оно оставило после себя даже больше новых вопросов, чем готовых ответов.

14 ноября 1941 года, 12:15. США, Вашингтон, Белый Дом, Президентские апартаменты, комната Рузвельта.

Элеонора Рузвельт, супруга и единомышленница 32-го Президента США Франклина Делано Рузвельта

Я сидела за столом и задумчиво вертела в руках брелок. Эту занятную вещицу подарила мне Лорена, она привезла ее из командировки в Техас, на границу с Мексикой. Моя подруга всегда дарила мне удивительные подарки. Куда бы она ни отправлялась, отовсюду она непременно привозила мне какой-нибудь милый сувенир… И всегда ей удавалось подобрать подарок со значением, потому что она делала это от души. Она искренне меня любила, и я была по-настоящему счастлива лишь в те моменты, когда она находилась рядом…

Никто не догадывался о наших «особенных» отношениях. Могу себе представить, сколько осуждения и неприятия вылилось бы на мою голову, узнай об этом широкая публика. Они бы не поняли меня, не приняли… А я не могла позволить себе утратить свой авторитет перед ней, перед этой публикой; не для того все эти годы я добивалась того положения, которое имею. И это было единственной причиной, по которой я так тщательно оберегала нашу с Лорен интимную тайну. Но как мне порой хотелось сбросить всю эту конспирацию! Человек рожден для того, чтобы быть свободным в своих чувствах. Это понимала я, это понимала Лорен, но, к сожалению, общественное сознание сейчас, в середине двадцатого века, все еще оставалось на очень низком уровне, и едва ли я могла с этим что-то поделать. Меня всегда утешала лишь мысль, что когда-нибудь, десятилетиями позже, непременно настанет истинная свобода, когда людям не придется скрывать то, что раньше считалось крайне постыдным.

Что касается моего мужа, то и он тоже ничего не знал… Мой блистательный Фрэнки едва ли мог даже предположить, что между женщинами возможны не только дружеские, но и любовные отношения. При всей своей широте взглядов мой муж во многом оставался наивным простофилей, как и многие мужчины, в которых сильно ощущение их «мужской» сущности, подразумевающей и оправдывающей супружескую неверность.

С тех пор как я встретила Лорен, я стала осознавать, как смешны мужчины в их самоуверенности, касающейся того, что женщины никак не могут без них обойтись. Когда-то я тоже была молодой и наивной и поддерживала подобные взгляды. Но, к счастью, в дальнейшем жизнь открыла мне очень много новых граней, и это принесло мне счастливое умиротворение…

О, мой муж очень любил себя… Ему безумно нравилось смотреться в зеркало, и он не бросил этой привычки даже тогда, когда инвалидное кресло стало его постоянным спутником. Глядя на свое отражение, он репетировал разные выражения лица, а также приглаживал пальцем свои брови, пятерней перекидывал волосы то на один бок, то на другой… Эта привычка, сродни какому-то ритуалу, присутствовала в нем всегда, и я подозреваю, что ею грешило большинство наших президентов. Когда мы только поженились, его красование почему-то вызывало у меня осознание собственной неполноценности, во мне снова всплывали подростковые комплексы. Я начинала ненавидеть себя за свою невзрачную внешность, за тусклые волосы, невыразительные глаза, за выступающие вперед зубы… Но потом это прошло. Раз от разу я убеждалась, что для него моя внешность не имеет значения, он ценит мой ум и прочие интеллектуальные способности. Мне казалось, что он любит меня как раз за это… За то, что я – его верный соратник, друг и советчик.

Но потом все рухнуло… У него появилась любовница, и узнала я об этом только тогда, когда он тяжело заболел. Эти ее письма, обнаруженные мной на дне его чемодана… Стоны вырывались из моей груди и руки тряслись, когда я читала проникнутые страстью строчки: «Фрэнки, ты мое божество, хочу раствориться в тебе без остатка, твои ласки заставляют мое тело звучат подобно волшебной флейте, ты даришь мне немыслимое наслаждение, мой дорогой, желанный, но такой недосягаемый, мой герой и мой кумир…». Вот так я стала одной из тех сотен тысяч обманутых жен, чьи слезы не видны миру; он, этот мир, желал слышать лишь любовные вздохи… А ведь я была уверена, что смогу избежать этой доли! Но нет, мне пришлось познать всю горечь нелюбимой жены.. Конечно, была истерика, разговор втроем в присутствии его мамы, его клятвы прекратить эту связь… Но я тогда сама себя обманывала – увы, это стало мне понятно гораздо позже… Уж если мужчина равнодушен – то этого уже никак не изменить. Потом у него были еще любовницы… Я никогда даже мысленно не произносила их имена – словно это могло отпечататься на мне каким-то позорным клеймом.

Что ж, я смирилась с этим; в один прекрасный момент мне просто пришлось стать сильной. Я все время говорила себе: «Я должна». Я должна была во что бы то ни стало поддерживать свой авторитет и авторитет нашей семьи. И я знала, что это мне по силам.

Уже потом, анализируя все, что произошло, я пришла к выводу, что все было к лучшему. Я всегда придавала значение лишь духовной составляющей брака. Выходя замуж, в плане телесном я была совершенно неискушенной. Моему мужу не удалось пробудить мою чувственность. Наверное, причиной было то, что я физически не привлекала его и потому он не прилагал особых стараний; но факт оставался фактом – все проявления его телесного влечения я воспринимала совершенно холодно, полагая, что это вполне нормально с моей стороны…

Отношения с Лорен были полны нежности, романтики и глубокого понимания. Мы быстро сошлись с ней. Если бы не она, я бы, наверное, уже давно загнала себя в могилу бесконечными рефлексиями по поводу своей непривлекательности и душевного одиночества. Это она давала мне силы жить дальше и ощущать себя здоровой и вполне счастливой… Сейчас страсти поутихли, мы обе постарели, но нежность все равно неизменно присутствовала в наших отношениях… Мы были с ней как два самых родных человека.

Брелок, который я вертела в руках, был очень необычным. Он представлял собой отлитого из стали какого-то ацтекского божка размером около четырех дюймов. Божок это почему-то был изображен в сидящем положении, и только лицо его было повернуто в фас. «Сидящий идол» – так я про себя его называла. И главная его особенность заключалась в том, что он был похож… да-да, на Фрэнки. Такие же близко посаженные глаза, тонкий нос… Сходство было просто удивительным. Его не смазывали даже перья на голове идола и ацтекские одеяния. Я никому не показывала этот брелок, нося его всегда в собой в кармане. Когда мне нестерпимо хотелось высказать мужу все то, что я чувствую, я клала перед собой этого идола и мысленно разговаривала с ним – так, как я разговаривала бы с Фрэнки, если бы у нас были нормальные супружеские отношения… И от этого я ощущала необыкновенную легкость, словно сбрасывала с души несколько тонн груза.

Я знала, что скоро он, Фрэнки, въедет в эту комнату на своем кресле-каталке, и вечно молчащий пожилой темнокожий слуга будет его безмолвным приложением, заместителем ног, которые отказались служить ему много лет назад. Я даже примерно знала, о чем Фрэнки будет со мной говорить. О, я всегда предугадывала поступки и слова своего мужа; я знала его так хорошо, как никто другой, ведь между нами все же присутствовала некоторая близость. Это было взаимоуважение и дружеские чувства, одно на двоих осознание долга перед родиной, ответственность за американский народ… А может быть, даже наша с ним похожесть. С годами я научилась принимать своего Фрэнки таким, какой он есть. Мне не о чем было жалеть – в общем-то я сполна имела в этой жизни все то, чего желала моя душа.

Он войдет и расскажет о том, как совещался со своими министрами. Он, конечно, не спросит, что я обо всем этом думаю – он будет знать, что я и так выскажу свое мнение. Ему от меня нужна будет только поддержка или же здравая и честная критика. И он, получив то, что хотел, вежливо поблагодарит меня и уйдет. Уйдет к одной из своих девиц, ни одна из которых никогда не сможет тягаться со мной в искусстве быть первой леди Америки…

О тех чудесах, которые в конце лета начали происходить на фронте в далекой России, в определенных кругах поговаривали уже достаточно давно. Поэтому я была неплохо осведомлена о том, что виной всему послужило нечто невероятное – эта внезапно открывшаяся в России дыра, соединившая настоящее и будущее. Вообще, когда я окончательно уверилась, что это не выдумки, и свыклась с шокирующей мыслью о возможности невозможного, то испытала настоящее благоговение перед промыслом судьбы, что дала нам возможность хотя бы опосредованно коснуться столь удивительного происшествия, которое теперь, безусловно, окажет сильнейшее влияние на течение событий во всем мире. Что ж, для нас это явление может представлять некоторый интерес в плане получения для американской промышленности новых технологий.

Ну, а если смотреть шире, то мне представляется, что прогресс теперь значительно ускорится – и, разумеется, не только в России. Причем технический прогресс – это само собой, но я была уверена, что прогресс неизбежно постигнет и самих людей, глубоко коснувшись их сознания и мировоззрения. Свобода! Вот о чем я мечтала, как и миллионы людей во всем мире. Свобода от устаревших шаблонов, узких взглядов, потерявших актуальность обычаев. Перемены непременно должны затронуть человечество изнутри… Все аспекты духовной составляющей теперь обязательно трансформируются – полагаю, что это неизбежно. Ведь там, в далеком будущем, уж наверняка все люди равны в своих правах, там не притесняют чернокожих, не дискриминируют женщин, а также терпимо относятся к тем, чья половая ориентированность отличается от традиционной… Блаженное будущее! Неужели оно само пришло к нам, в наш век нетерпимости и предрассудков? Да, оно пришло. Это совершенно точно. И в разговоре с мужем я непременно выскажу свое мнение о необходимости плотно сотрудничать с этим будущим, перенимая не только технологические достижения, но и обмениваясь культурным опытом…

Фрэнки сказал, что Гарри Гопкинс и Джесси Джонс на крейсере «Огаста» направляются в Советский Союз для того, чтобы встретиться с этими русскими из будущего. И я тоже хочу поехать вместе с ними, для того чтобы посмотреть на этих чужих в этом мире людей. Гарри Гопкинса они будут интересовать с точки зрения политики, Джесси Джонс будет стремиться заключить с ними наилучшие сделки, а мне они будут интересны именно как люди будущего. И пусть Фрэнки сначала будет против, но я знаю, что если проявлю достаточную настойчивость, он обязательно согласится.