Невеста Смерти Летняя Лена

Глава 18. Книга Чудес

Оставшись наедине с доном Юлием, Маркета продолжала ставить пиявок. Пациент моргал и морщился, но не от боли, а из-за неловкой позы.

– Кресло чертовски неудобное, – пожаловался он, гримасничая. – У меня болит спина и еще где-то глубоко между лопаток. Но этим костоломам нет никакого дела до моих страданий!

Не говоря ни слова, девушка встала у него за спиной, положила ладонь между лопаток и нагнула принца вперед, насколько это позволили веревки. Нащупав затвердевшие узлы мышц, она принялась уверенно разминать их своими сильными, умелыми пальцами.

– О-о-о! У-у-у! – застонал дон Юлий. – У вас, фройляйн, руки целительницы!

Маркета ничего не сказала, но продолжила работу, проворными, энергичными движения согревая мышцы и направляя кровь в окоченевшие места. Ощутив под пальцами позвонки и ребра, она поняла, что больной худеет быстрее, чем ей казалось.

– Mein Gott![4] – выдохнул королевский сын. – Какое облегчение!

– Нужно сказать плотнику, чтобы изготовил для вас правильное кресло, – сказала девушка, разгоняя пальцами боль. – Такое, чтобы отклонялось назад и вы могли удобно лежать на мягких подушках. Вашей спине нужна хорошая опора. А еще нужны широкие подлокотники. – Пока ее руки работали, голова придумывала детали кресла. – И приподнятая подножка – чтобы мы, когда вы откинетесь на спину, могли дотянуться до внутренней стороны бедра. Надо также предусмотреть такие перекладины, чтобы я беспрепятственно дотрагивалась до вашей спины.

– Подумай, – вкрадчиво промурлыкал сын короля, – насколько проще было бы ставить пиявок, если б я лежал без всех этих веревок в своей постели, а ты – рядышком…

Маркета опустила руки и отступила на шаг.

– Я поговорю с доктором Мингониусом, чтобы сегодня же дал указания плотнику насчет кресла, – пообещала она.

– Такого кресла, чтобы твоим ручкам было легче дотягиваться до моего паха, – прошептал дон Юлий. – Я готов молить о таком кресле!

Маркета чувствовала взгляды ухмыляющихся стражников. Напомнив себе, что занимается лечением, она откашлялась и гордо подняла голову.

– Вы не будете больше говорить со мною в такой манере, или я уйду. Вам нужно понять это. А теперь, с вашего разрешения, давайте продолжим.

– Конечно, пожалуйста, госпожа доктор, – сонно пробормотал пациент. Плоть его словно таяла под руками девушки, и по спине растекалось тепло.

Дочь цирюльника обошла кресло и, опустив руку в ведро, достала вялую пиявку. Разогрев червяка в ладони, она дала ему почувствовать запах крови и, чтобы отвлечь королевского сына от непотребных мыслей, спросила:

– Скажите, пожалуйста, что это за Книга Чудес, о которой вы говорили с доктором Мингониусом?

Дон Юлий откинулся на спину, наслаждаясь ее прикосновениями, а Маркета, найдя над ступней нужную вену, поднесла к ней пиявку. Червяк вцепился в плоть, и бастард едва заметно вздрогнул, а потом расслабленно улыбнулся.

– Притворяешься, что не знаешь о книге, когда ты в ней едва ли не главная! Как в бане, что внизу.

Маркета почувствовала, как по ее коже побежали мурашки. Ей не нравилось, что больной так много знает о ней, но, с другой стороны, баня стояла под его окном. Люди приходили туда мятые и грязные, а уходили аккуратные и чистые.

– Какое отношение имеет баня моей матери к той книге? – поинтересовалась девушка.

– А-а-а, – протянул дон Юлий. – Сойдя с ее страниц, ты, должно быть, потеряла память. На самом деле ты всегда была банщицей, притом самой соблазнительной. В книге ты – та, с изящными бедрами, и из-за спины у тебя выглядывает херувим.

Маркета недовольно поджала губы.

– Память у меня отличная, и я никогда не видела и не слышала ни про Книгу Чудес, ни про купающихся ангелов и херувимов. Это галлюцинация, возникающая у вас в голове из-за неуравновешенности гуморов.

Королевский бастард вздохнул, и лицо его приняло печальное выражение.

– Плохо, когда забываешь, кто ты и откуда. Но тебе наверняка известны многие тайны, и если б только мы могли разбудить твою память…

Разговор шел не так, как хотелось девушке. Она приготовила пиявку для другой ноги. Дон Юлий не следовал тем путем, который указывал разум; он жил в своем собственном, придуманном мире. Маркета перевела дух. И все-таки ей нужно было узнать больше.

Попробовать разыграть сумасшедшую?

– Может быть, вы и правы, и я впрямь забыла, кто я и откуда. Мне бы увидеть те страницы – авось и вспомню, – сказала она.

Дон Юлий выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз.

– Какая же ты умная! Я принесу книгу и покажу тебе. Ты снова увидишь на страницах свой мир и поможешь мне прочитать ее. Вот тогда мой отец смилостивится, и мы вернемся в Прагу и поженимся!

Маркета достала из ведра очередную пиявку. Король потакал старшему сыну, потворствовал его желаниям и отказывался признавать его безумие. Богатые одежды, конюшня, десяток слуг… Собственный замок и поместье. А что отдал бы Рудольф, если б дон Юлий вел себя как нормальный человек? Все сокровища, земные и небесные. Но жениться на простолюдинке… Сама мысль об этом была показателем безумия.

Однако спорить с сумасшедшим – себе дороже выйдет.

Маркета понимала, что сейчас сын короля не в состоянии управлять своим поведением, но, может быть, если он поставит перед собой ясно обозначенную цель, то и его поведение изменится к лучшему. Как-никак, пусть капля за каплей, пиявки все же вытягивали из его крови дурную желчь.

– Я хочу, чтобы вы притворились, будто я никогда не жила в книге и вы никогда меня там не видели. Представьте, что разговариваете с посторонним и объясняете содержание волшебной книги во всем ее великолепии, – попросила дочь цирюльника больного.

– А-а-а, предлагаешь игру? Но ты же только посмеешься надо мною, ведь проникнуть в ее глубины невозможно – они сокрыты от человека!

– Вот это мне и нужно – узнать, что способен понять смертный. Пока пиявки делают свое дело, расскажите мне вашу историю.

Юлий посмотрел на облепивших его ноги пиявок, а потом снова на девушку.

– Книга – труд мага, колдуна, герметиста, – начал он, закрыв глаза. – Символы рассказывают о браке луны и солнца, двух полярных противоположностей, как в Каббале или Герметических принципах Египта. В первом разделе говорится о всевозможных растениях, цветах и травах, используемых в медицинских целях. Там есть каталог, составленный колдунами и ведьмами. Рецепты, переданные неким древним старцем следующему поколению и прошедшие через века. Дальше идут разделы, посвященные Зодиаку и звездам, своего рода этюд о небесах. Ты и твои сестры отмечают двенадцать знаков Зодиака – банщицы собрались кружком у бочки, касаясь грудями края. Все они беременны, кроме тебя. У тебя такие стройные бедра! Прекрасные. Соблазнительные. Ты там – единственная девственница.

Маркета покраснела, но румянец держался недолго – любопытство затмило смущение. Что толку скромничать перед безумцем?

– Ты хранишь самые глубокие тайны, – продолжал Джулио. – Ты оберегала меня. – Он немного помолчал, потом понизил голос. – Ты сдерживала злые голоса. Ты спасла меня от них. А потом… – Его голос дрогнул и зазвучал нерешительно и тихо, словно шел откуда-то издалека.

А потом наступила тишина. Дон Юлий расслабился, обмяк, и по его щекам побежали слезы. С кровью из него вытекли и силы.

Глава 19. Шанс на мир

В охотничьей сторожке близ Каттербурга в ту ночь горели факелы. Здесь, в густой чаще, между сосен и буков, невдалеке от линии фронта, где шла война с османами, притаился заповедник Матьяша, эрцгерцога Верхней и Нижней Австрии.

Находившийся на этом месте охотничий домик унаследовал отец эрцгерцога, император Максимилиан II. Впоследствии тот домик сгорел дотла. В один прекрасный день, будучи на охоте, Матьяш обнаружил пепелище и рядом с ним чистый источник, ключевое озерцо среди камней и зеленой травы, под сенью величественных буков. Он привязал коня к ближайшему дереву, стащил сапоги и шагнул босыми ногами в искрящуюся прохладную воду.

Матьяш дал ему имя – Шёнбрунн, прекрасный источник.

И хотя владение Каттербург находилось в границах империи Рудольфа, именно Матьяш, влюбившийся в это место, поклялся восстановить его.

Будучи одним из шестнадцати детей Максимилиана II, эрцгерцог не мог похвастать близкими отношениями с отцом, которого знал преимущественно по портретам императора во дворце Хофбург. Максимилиан принес мир королевствам Моравии, Австрии, Богемии и Венгрии. Не находя времени на детей, он, однако, успевал выращивать тюльпаны в своих любимых садах Пражского града.

Как хотел бы Матьяш держать сейчас в руке тюльпан, символ мира и покоя! Но заняться посадкой клубней и подрезкой фруктовых деревьев можно было, лишь получив передышку в войне.

Вспомнив о прекрасных садах брата Рудольфа, эрцгерцог плюнул на землю. Не иначе как возделывает их сам королевский врач. Хорчицкий, кажется? Уж лучше б он отдал ножницы садовнику и отправился в Венгрию, помогать умирающим на ее полях солдатам! Но нет, Рудольф оставил доктора при себе – заботиться о пражских орхидеях.

И как только он смеет наслаждаться сладкими ароматами лилий и жасмина, когда на границах его собственного королевства полыхает пламя!

Их отец во время своего правления принес сюда мир. Не слушая рекомендаций папы римского, он предоставил равные права протестантам, в зародыше удушив начинавшуюся Реформацию. Максимилиан заплатил османам за мир в Венгрии и правил империей, в которой не полыхали костры войны.

В Шёнбрунне, еще не существовавшем при жизни императора, Матьяш ощущал незримую связь с отцом. После вони и дыма войны он наслаждался здесь тишиной и покоем австрийской деревни. Здесь к нему возвращались силы и ясный взгляд на вещи. Подобно отцу, он тоже жаждал принести мир Священной Римской империи.

Был первый день весны, и эрцгерцог смотрел в чистые воды, не замутненные сражениями, жадностью и властью. По возвращении в Линц он распорядился заново построить сторожку, чтобы иметь возможность наслаждаться уединением среди зеленых холмов Австрии.

Матьяш устал от войны. Уже в двадцать лет он, соединившись с протестантами, выступил против своего дяди, Филиппа II Испанского. В той битве на кону стояли Нидерланды. Безрассудная авантюра вызвала возмущение и ярость всего габсбургского семейства, но принесла эрцгерцогу известность как Королю-Воину, в отличие от его брата Рудольфа, предпочитавшего жизнь затворника.

Чудесный миг открытия источника, дерзкая юношеская авантюра в Нидерландах – как давно это было… Глаза Матьяша покраснели и слезились от постоянного дыма сражений с османами вдоль венгерской границы и едкого запаха пожаров, пропитавшего его шерстяную одежду. По ночам он просыпался, хватая ртом воздух, от одного и того же кошмара – длинные языки пламени лижут стены его любимого Шёнбрунна.

В такие ночи казалось, что вся его жизнь определялась одной только войной, и ничем больше. Он устал видеть смерть, распухшие тела и, прежде всего, бесконечные сражения под бессмысленно трепещущими на ветру флагами религий. Вот почему когда к домику на полном галопе подскакал посыльный, Матьяш распорядился привести его незамедлительно.

Он ждал предложений о мире.

Зерно компромисса легло в землю бессонной ночью. Венский мир навсегда закрепит за Матьяшем право на распоряжение Венгрией.

Эрцгерцог опустил сальную свечу пониже и поближе к карте, ловя капающий воск оловянной тарелочкой, которую держал в другой руке. Где-то далеко прокричала самка павлина, и жуткий пронзительный вопль разрезал тишину ночи.

Трепещущий язычок пламени осветил новую карту Венгрии, начерченную трансильванским дворянином Иштваном Бочкаи с благословения османов. Это, собственно, и было их мирное предложение. Территория к северу и западу – Королевская Венгрия, владение Священной Римской империи. Работая над документом, хитроумный картограф обозначил ее красным цветом. А на востоке, расширяясь к югу, к Черному морю, лежала болотно-зеленая Трансильвания.

И в середине мышиной массой разлилась Османская империя, включавшая в себя в том числе и Буду.

Матьяш нахмурился. Яркая раскраска Королевской Венгрии не могла скрыть того факта, что территория Османской Венгрии почти вдвое превышала долю Габсбургов. Мало того, предлагаемое учреждение княжества Трансильвании превращало габсбургскую Венгрию в карлика.

Изменник Иштван Бочкаи получал это огромное княжество в награду от османов за то, что сражался на стороне их орд. Эрцгерцог уже слышал о золотой, инкрустированной драгоценными камнями короне, подаренной предателю самим султаном Ахмедом. Поскольку османские султаны короны не носили, эта, в форме митры православного патриарха, получилась тяжелой и неуклюжей, но зато была изготовлена из чистого золота и украшена рубинами, изумрудами, бирюзой и жемчугом.

Иштван Бочкаи. Грязная свинья. Изменник-кальвинист, сражавшийся некогда на стороне Габсбургов, но перебежавший к нехристям. Король Трансильвании… да будь он проклят!

В дверь постучали, и вслед за стуком в комнату из холодного коридора ворвался, теребя огонек свечи, порыв сквозняка.

– Засиделись вы сегодня, – сказал епископ Клесл. – Павлин спать не дает или потребовалось духовное наставление?

Матьяш постучал пальцем по бумаге.

– Просматриваю карту. Королевство Бочкаи будет больше нашего, – пробормотал он. – Подавив протестантов, Рудольф вызвал войну, которую нам никогда не выиграть.

Священник вздохнул.

– Было время, когда я думал так же, как Рудольф. Избавить венгров от бича протестантизма и возвратить страну к традициям ее основателя, святого Стефана.

– Я помню. Вы называли протестантов вертлявыми червями на протухшем мясе.

Клесл посмотрел на карту. От недосыпа глаза его ввалились, и кожа приобрела пепельный оттенок. Он тоже устал от войны.

– Даже епископы бывают глупцами. Я недооценивал протестантов и их религиозное рвение, – признался он. – Жаждущие свободы находят ее, даже если пить приходится из отравленного колодца. Я искал ответы в своей душе.

– И что вы там нашли? – спросил эрцгерцог.

– Только один, повторяющийся снова и снова вопрос: как могут христиане-протестанты выступать заодно с варварами-сарацинами? Мы воюем с братьями во Христе!

Епископ перекрестился. В скудном свете его руки напоминали бледных призраков.

Матьяш кивнул и еще раз посмотрел на карту предлагаемого раздела венгерского королевства.

– Гордыня, – пробормотал он. – Гордыня моего брата. Рудольф ищет одобрения папы римского и дома Габсбургов, хвастливо обещая переделать все протестантские церкви в католические. Человек, почитающий оккультизм и опустошающий казну ради поисков эликсира жизни…

Мельхиор Клесл вздохнул.

– У его величества есть возможность усадить на католические скамьи уже не упорных протестантов, а мусульманских воинов. Теперь они никогда не откажутся от своей религии.

В ночи снова прокричал павлин. Матьяш напрягся и принюхался – уж не дымом ли потянуло? Нет, всего лишь запах, который он сам принес с фронта.

Его собеседник поежился.

– Утром первым делом сверну шею этому павлину и приготовлю из него суп, – проворчал он и добавил: – С вашего разрешения, господин.

– Мой брат настроил против короны едва ли не всех венгров! Из сотни здесь девяносто пять – протестанты. Мы не в состоянии драться с османами на границе и вести войну внутри самой страны. И какая только чума нашла на него?

Епископ не ответил.

– А вы какой совет дадите? Только не как священник, а как опытный политик! – попросил эрцгерцог.

– Политик? – Клесл вскинул бровь.

– Каждый имеющий звание священник, будь то епископ, кардинал или папа римский, является также и политиком.

Мельхиор согласно кивнул и состроил гримасу, но потом выпрямился и расправил плечи.

– Думаю, выбирать не приходится. Вам следует как можно скорее выторговать у короля приемлемые условия и начать переговоры о мире. Заставьте его, если понадобится, принять ваши предложения, иначе он развяжет войну со своими венгерскими подданными.

– Ему это сильно не понравится – отдавать землю и платить дань. Он уже пообещал католикам владения протестантов, и у них слюнки текут от таких обещаний.

– Наш король слеп и не видит ничего, что происходит за стенами Праги. Османы выжгут землю, заберут добычу и еще ближе подойдут к Вене. Договор нужно заключить прежде, чем они проглотят нас целиком.

Матьяш провел ладонью по растрепанным после сна волосам. Уступки и гнев могущественного брата – не самая лучшая перспектива для того, кто считает себя солдатом.

– Вы говорите мудрые слова, но мне не по душе являться к брату с предложением компромисса и признанием поражения.

Клесл тронул его за рукав.

– Ради всего святого, господин, прислушайтесь к моим словам! Пошлите людей к Бочкаи в Братиславу. Дайте венграм религиозную свободу, а иначе они выступят против империи и встанут в одни шеренги с янычарами. И тогда ничто не остановит их на пути к Вене.

Матьяш слушал епископа внимательно и сосредоточенно.

– Уравнять протестантов с католиками? – нахмурился он. – Мой брат никогда не даст на это согласия из опасения показаться слабым в глазах папы римского.

– Папа и без того уже невысокого мнения о нем. К тому же и Рим не может не признавать существование османской угрозы для всей Европы. И потом, нашему благословенному папе не приходится жить, имея под боком сарацинов с их ятаганами.

– И что, позволить Бочкаи воспользоваться нашим позором и расширить за наш счет Трансильванию?

– Земля эта дикая и опасная. Сомневаюсь, что Бочкаи проживет там больше года. Отдайте ему Трансильванию – страна кишит головорезами и ведьмами, которые только тем и заняты, что варят яд для королей. Попомните мои слова, рано или поздно корона снова достанется этим злосчастным Батори.

Матьяш взглянул в упор на Мельхиора и снял с пояса ключ. Открыв замок в столе, он достал документ со сломанной восковой печатью и бросил его на столешницу красного дерева.

– Прочитайте, мой дорогой священник. Убедитесь сами, как Господь благословляет меня.

Епископ поклонился в знак благодарности за честь ознакомиться с личной перепиской, запечатанной кольцом Габсбурга.

– Что это? – спросил он затем.

– Тайное письмо от моих младших братьев. Просят встретиться с ними в Линце. Фердинанд и Максимилиан считают, что если нашего старшего брата не остановить, империю ждет неминуемый крах.

Епископ вскочил со стула.

– Господин, это же… Они поддерживают ваше восшествие на престол?

Матьяш закрыл глаза.

– Да. Да, мой добрый Клесл. Уверяют, что поддержат. И убеждены, что прочие семьи сделают то же самое. Демонстрируемая Рудольфом неспособность к управлению – пятно на имени Габсбургов.

– Да благословит Господь вас и ваши королевства! Вы, король Матьяш, спасете империю от кровопролития.

– Отныне я буду полагаться на ваш совет. Я свяжусь с Бочкаи и начну предварительные тайные переговоры. Но для их успешного завершения нам нужно добиться военного преимущества. Пограничные земли возле Эстергома все еще под вражеской угрозой. Я восстановлю равновесие свобод; никто – ни католики, ни протестанты – не будет иметь какого-либо преимущества. Венгры смогут вернуться в свой христианский дом, не опасаясь преследования. Мы выступим против османов единой силой – клянусь в том перед Господом!

Пламя свечи задрожало от дыхания эрцгерцога и погасло, оставив в наступившей внезапно темноте только запах дыма.

Глава 20. Чары Маркеты против Книги Чудес

Доктор Мингониус осторожно притворил за собой тяжелую дверь. Дон Юлий мирно спал.

Медик вздохнул, и эхо, пролетев по пустым коридорам замка, вернулось холодком сожаления.

Лишь теперь он понял, что всегда смотрел на сына Рудольфа как на «проблему» и не видел живого человека из плоти и духа. Девушка, простая богемская банщица, заставила дона Юлия пролить слезы. И пусть его непредсказуемое поведение можно было списать на безумие и неуравновешенность гуморов, что-то в слезах молодого человека тронуло сердце Томаса.

В нем жила душа, пусть и загнанная в некий темный уголок. В этом безумном бастарде, чьи отвратительные выходки унижали и подрывали репутацию одного из могущественнейших монархов Европы. Возможно ли, что любовь сумеет победить жестокость и порочность дона Юлия? Доктор снова вспомнил мальчика, увлеченного часами и книгой, бывшей для него самым большим сокровищем. Что же случилось с ним?

Промчавшись по дворцовому коридору, сквозняк принес запах старого дерева, скрытого несколькими слоями воска. Доктор поднял голову и прошел взглядом по галерее портретов Рожмберков, влиятельных мужчин и женщин, столетиями населявших замок.

Прекрасные одежды и ледяные глаза. Писанные маслом, картины навечно сохранили и блеск драгоценностей, и высокомерие надменных лиц. Это богемское семейство считало себя равным королю на своих землях. Теперь замок притих без шумных придворных, заполнявших когда-то танцевальные залы и просторные вестибюли. Тишину нарушали только гулкие шаги врача.

Мингониус остановился перед портретом бледной белокурой женщины с завитыми в колечки волосами, в белом платье с длинным шлейфом. Кто она такая? В ее лице присутствовало нечто особенное, нечто завораживающее, нечто, заставившее доктора задержаться, выделив ее портрет из десятков других, составлявших галерею.

Потирая пальцем губу, он снова подумал о своем нынешнем пациенте. Может быть, стоит принести ему Книгу Чудес? Может быть, она станет той тропинкой, что приведет к потерявшемуся в безумце пытливому мальчику? И может быть, именно сейчас, когда душа дона Юлия смягчена воображаемой любовью к простой банщице, для этого самое время?

Томас улыбнулся. Брадобрей Пихлер выдал ее за девственницу, чтобы собрать пиявок для сына короля. Банщица, сохранившая невинность в шестнадцать лет, – в такое трудно поверить. Доктор хорошо знал, что делается в подобных заведениях и в сколь отчаянном положении оказались жители Чески-Крумлова после отъезда из замка Рожмберков. Ради выживания они готовы на все, даже на то, чтобы торговать непорочностью девицы. Нравственные принципы – непозволительная роскошь для бедняков.

И все-таки женщины богемских бань блюли некую традицию чести. Говорили, будто сам король Венцеслав, отец чешского христианства, посещал пражскую баню ради встреч с прекрасной банщицей Сюзанной, первой из его любовниц. Некоторые даже утверждали, что он взял ее в законные жены. Пытаясь повысить статус банщиц, Венцеслав даже поместил их в свою Библию. Значение сих заведений было столь велико, что их не трогала католическая церковь, не говоря уже о протестантской Реформации.

А еще в этой девушке, Маркете, было что-то необыкновенное. Странная загадочность, тронувшая как ничто другое даже дона Юлия. И коль так, не стоит ли воспользоваться новой одержимостью королевского бастарда, связавшего Маркету с банщицами из Книги Чудес?

Книгу нужно представить ему как награду. Увлекшись разгадкой текста, Юлий позабудет свои фантазии и саму Маркету. Разум его подчинится занятию более логическому и дисциплинирующему. Он снова будет выстраивать свои бесконечные графики и таблицы, пытаясь расшифровать рукопись, и со временем наука и рациональное мышление в нем возьмут верх!

Томас поймал себя на том, что завидует Маркете, сумевшей в одиночку снискать уважение дона Юлия. Но, как только место девушки займет Книга Чудес, он, Мингониус, вернет себе статус человека, излечившего Королевского Бастарда Праги!

Одна страсть вытеснит другую. Увидев перед собой старинный манускрипт, сын короля прилепится к нему, как пиявка к вене, и позабудет о банщице. И когда королевские министры нагрянут с проверкой, дабы составить для Рудольфа II отчет о ходе лечения, главным здесь снова будет он, Томас Мингониус…

Доктор вздрогнул, поймав краем глаза какое-то движение. Загадочная дама на портрете шевельнула рукой – он мог бы в этом поклясться! Сердце у медика заколотилось, а дыхание сбилось. Он постарался взять себя в руки и сделал несколько глубоких вдохов, не спуская глаз с руки в белой перчатке.

Будучи человеком рационального ума, доктор с некоторым даже вызовом смотрел на портрет, призывая женщину в белом сделать еще один жест. Но ничего такого, разумеется, не случилось – она осталась неподвижной фигурой, написанной маслом, навеки заключенной в холст.

«Что же это со мной? – спросил себя Мингониус. – Я ведь всегда был человеком науки. А теперь, как взбалмошная дамочка, смотрю на картину в ожидании невероятного… Фу!»

И все же, дабы добавить уверенности и подтвердить крепость научных убеждений, он коснулся пальцами старой краски, провел ими по складкам нарисованного платья.

«Вот же глупец! – Врач укоризненно покачал головой. – Чем скорее я дам дону Юлию книгу и перенаправлю его внимание, тем скорее получу полную власть над ним. И тогда я смогу завершить курс кровопускания и вернуться в Прагу – к семье и научным занятиям. Эта дикая Богемия начинает действовать на меня не лучшим образом».

Доктор отвернулся и быстро зашагал по коридору к своей комнате, где, запертая в сундуке, хранилась Книга Чудес. В какой-то момент он ощутил нечто вроде покалывания в шее, но удержался и не стал оборачиваться, дабы убедиться, что никто не идет за ним следом.

Глава 21. Королевские сады Праги

Поздняя осень всегда навевала грусть на Якоба Хорчицкого. Экзотическая многоцветная красота пышных королевских садов увядала, меркла и умирала вместе с чахнущим солнцем и холодеющей землей, тронутой первыми заморозками.

Хорчицкий уже наказал садовникам прикрыть луковицы тюльпанов слоем грунта и конского навоза, дабы защитить от суровых богемских холодов драгоценные цветы, купленные им лично в дополнение к первой партии, приобретенной еще в 1554 году. Луковицы он взял у турецкого купца из Константинополя, когда вел переговоры с одним сирийским торговцем, обязавшимся доставить гиацинты и нарциссы с Ближнего Востока.

Виноградные лозы и фруктовые деревца Якоб подрезал самолично, не позволяя посторонним трогать заскорузлые побеги, чудесным образом произрастающие из северной земли и прижившиеся на ней благодаря стараниям и нежной заботе Фердинанда I, деда короля Рудольфа.

Опершись на лопату, ученый устало вздохнул. Все вокруг как будто умирало. Или засыпало, поправил он себя, не желая предаваться мрачным мыслям. Настало время отдохнуть, набраться сил и приготовиться к весне, пока еще такой далекой…

Воображение нарисовало ботанику снежную зиму в монастыре и спящий под белым снежным одеялом симпатичный городок Чески-Крумлов. Интересно, как там дела у красавицы Маркеты? Продолжает ли она изучать труды Парацельса? При мысли о ее решимости лицо Хорчицкого дрогнуло в улыбке. Увы, как бы ни старалась Маркета, мечта ее невозможна.

Медик вдруг поймал себя на том, что очарован ею. Будучи ботаником и распорядителем этого фантастического сада, он, встречая новое растение, срисовывал его в свой журнал тщательно и во всех подробностях – корневая система, листья, плоды, цветы, стебли, семена, усики… И в тот день, увидев Маркету в бане, Якоб испытал такое же сильное желание нарисовать ее – непослушные волосы и сияющие серо-голубые глаза.

Он помнил ее восхитительные руки, сильные и умелые, скользившие по его спине, разминавшие окоченелые мышцы, выдавливавшие из них усталость. Помнил, как она застыла перед ним, когда нужно было, как и полагается банщице, помыть у него между ног.

Какая странная банщица… На удивление скромная и невинная. Медик достал из кармана ее последнее письмо и перечитал – не в первый уже раз.

Мой дорогой доктор Хорчицкий!

Я с огромным интересом прочла ваше письмо, особенно новости о публичном вскрытии, проведенном Яном Есениусом. Прага, должно быть, – жемчужина всего мира. Вам повезло жить в городе, где правят наука и разум.

Пациент меняется буквально у нас на глазах и так похудел, что вы, наверное, и не признали бы его. Выезды на охоту укрепили его тело, глаза у него светятся здоровьем.

Дон Юлий говорит о любви. Предметом его страсти стала, кажется, я. Он постоянно путает меня с кем-то из книги, которую ему давали в детстве. Может быть, это и есть та самая Книга Чудес, о которой вы упоминали в последнем письме.

Обо мне беспокоиться не надо. Я вполне в состоянии позаботиться о себе. Даже не думайте нарушать наш секрет и обращаться к доктору Мингониусу!

Да, некоторые выходки нашего подопечного возмутительны и отвратительны, но я всегда говорю себе, что они порождены отравляющими его кровь гуморами. Он не может рассуждать и вести себя здраво, что немного меня печалит. Безумие уносит его, как река щепку. Он – несчастный человек, чья душа потерялась в ужасах разума. Порою, в какие-то отдельные моменты, я вижу перед собой брошенного, одинокого мальчика, молящего о внимании и тепле.

Он – человек и уже поэтому достоин нашего сострадания и сочувствия, разве не так?

Надеюсь, письмо застанет вас в добром здравии и верно служащим нашему королю.

Маркета Пихлерова

Якоб поежился от налетевшего с севера холодного ветра, тронувшего окоченевшие ветви яблони у него над головой. Сморщенное яблоко упало на землю и подкатилось к его ногам.

И как только Мингониус подпустил эту девушку к дону Юлию! Любовь… Что такое любовь в глазах сумасшедшего?

Разумеется, на такую любовь нельзя отвечать взаимностью!

Хорчицкий вспомнил, как взял дрожащие, скользкие от мыла руки Маркеты в свои. Как она робела, дотрагиваясь до него. Чем, какими мерзостями встретил ее дон Юлий? В Праге королевский сын водил компанию с проститутками и ворами – нежности от него ждать не стоило. И что это за разговоры о потерянном мальчике?

Шагах в двадцати от фруктового сада стояла теплица – каменное строение со съемной крышей. Бригада садовников готовила крышу к приближающейся зиме, заделывая дыры сланцевой плиткой. Они тоже остановились и посмотрели в сторону Польши, откуда прилетел холодный северный ветер.

Войдя в теплицу, Якоб всей грудью вдохнул густой апельсиновый аромат. Влажные душистые испарения тропических деревьев и растений ударили ему в голову, так что он едва не покачнулся.

Здесь, среди экзотических ботанических даров и приобретений со всего света, ботаник находил покой и отдохновение. Ему нравилось думать о своих достижениях, о том, как далеко он шагнул в жизни. Мальчишкой ему приходилось спать под грубой рогожкой на полу в монастырской трапезной и питаться объедками со скудного стола братии. Ему не дозволяли выходить в город, так что он и сам в шесть лет стал почти что монахом.

А потом Якоб познакомился с Аннабеллой, тогда еще юной и бродившей по холмам над Чески-Крумловым в поисках грибов. Они подружились и пронесли эту дружбу через годы, деля друг с другом и одиночество, и любовь к ботанике. В городе никогда не встречались – только в тайных местах в лесу, где и обменивались новостями и знаниями, добытыми из природы и книг…

От раздумий ученого отвлек недовольный рев королевского любимца, льва Мухаммеда, просившегося в теплый домик и в нетерпении царапавшего когтями деревянную дверь.

«Ах, Мухаммед! – подумал Якоб. – Король избаловал тебя еще больше, чем свою первую любовницу. И как же он будет страдать, если вдруг по какой-то причине потеряет тебя навсегда…»

Не будучи любителем сидеть без дела, Хорчицкий принялся снимать сухие листья с шелковицы, подаренной королю одним азиатским султаном.

Сын Рудольфа II признается в любви простой провинциальной банщице? Нет, такого не может быть!

Будто наяву, ботаник увидел ее большие, словно затянутые дымкой глаза, и воспоминание отдалось ноющей болью в груди. Как она встрепенулась, как отпрянула, словно испуганная птичка, когда он улыбнулся ей! И как шагнула ближе, когда его губы коснулись ее губ…

Чепуха! Внимание дона Юлия не может быть постоянным, потому что сами мысли его переменчивы, как ветры в горах. Бастарду неведома любовь. Он понятия не имеет о нежности.

Взгляд Якоба упал на распускающийся бутон тюльпана с сияющими, нежными, красными, как кровь, лепестками.

Когда лет десять назад голландский посланник при дворе Рудольфа II впервые увидел здесь тюльпан, его глаза заблестели от слез – столь прекрасны были эти кроваво-красные цветы.

Глава 22. Оскорбление

Зима 1606–1607 годов

Катарина придержала для Маркеты дверь мельницы, и девушка поспешила войти, спрятаться от неистового ветра, который обжигал глаза и с жутким завыванием носился в лопастях водяного колеса. Огромный жернов стонал и скрипел на своих подмостках в центре помещения.

Мать Катарины, Элишка, и младший брат, Иржи, стояли у открытой печи с висящим над пламенем большим железным котлом. Они подогревали сваренный с медом глинтвейн, который Иржи предстояло вечером, выйдя на работу, отнести в замок. Вино каждый месяц давало небольшой, в несколько талеров, приработок этой семье, заметно обедневшей – впрочем, как и все прочие семьи в Чески-Крумлове – после отъезда Рожмберков.

Жена мельника каждый вечер отсылала бочонок глинтвейна стражникам и слугам замка. Пан Халупка, начальник стражи, лично контролировал продажу ароматного, сдобренного пряностями напитка своим подопечным, следя за тем, чтобы те получали ровно столько вина, сколько требуется для несения бравого дозора между полуночью и рассветом, в те безмолвные часы, когда компанию людям составляет разве что слабое мерцание звезд на бессердечном зимнем небе.

– Давай присоединяйся, – промолвила тучная Элишка, наливая в глиняную чашку немного глинтвейна для Маркеты. – Садись поближе к огню и расскажи нам какую-нибудь историю о габсбургском принце.

Гостья поцеловала ее в щеку и села рядом на грубо обтесанную скамью.

– Ба! Да ты до костей продрогла, – сказала хозяйка, суя в руки Маркеты теплую чашку. – Щеки – что замороженная мертвечина!

– Какой он – дон Юлий? Расскажи! – попросила Катарина.

– Почему бы тебе не спросить у брата? – ответила ее подруга, поднося чашку к холодным губам и отпивая глоток. От теплоты кружки в пальцы вернулось кровообращение. – Иржи работает в замке каждый день, моего же отца лишь изредка вызывают туда пускать принцу кровь.

– Да, вот только у Иржи нет для нас тех историй, что есть у тебя, Маркета, – сказала Элишка. – Он лишь ходит за едой и выпивкой, заготавливает дрова да бегает за доктором. Ты же знаешь, дона Юлия он даже и не видит!