Невеста Смерти Летняя Лена

У двери их ожидал доктор Томас Мингониус. Девушку он приветствовал с видом заботливого дядюшки.

– Так вот она какая, Маркета, единственная, кому дон Юлий согласился отдать свою кровь… Ты очаровала Габсбурга, моя дорогая! Поздравляю.

Юная Пихлерова смущенно потупилась.

Доктор протянул руку. Девушка никогда не видела, чтобы так здоровались с женщиной. Она вопросительно посмотрела на отца – и тот кивнул.

Рукопожатие у знаменитого доктора было крепким и уверенным.

– Прости за бестактность, – произнес он уже мягче. – Твой отец говорит, что ты прилежная последовательница медицинского учения Галена.

– Да, я верю в него. – Маркета подняла голову и посмотрела врачу в глаза. – Но я знакома также и с трудами Парацельса.

Удивленный столь смелым заявлением, Мингониус моргнул, но тут же улыбнулся.

– Весьма необычно для девушки. Такое увлечение наукой…

Он помолчал, а потом, уже посерьезнев, перешел к делу.

– Сегодня у тебя будет возможность наблюдать очень больного пациента. Я согласился на твое присутствие только потому, что сын короля не проявляет желания принять медицинскую помощь. Мне пришлось, если можно так выразиться, предложить ему взятку. И сейчас я буду разговаривать с лунатиком.

При последних словах доктор выпятил нижнюю губу. Но если мимика и выдавала его упрямство, то глаза свидетельствовали о беспокойстве, как будто доктор вел мысленную борьбу с чем-то, или же был не согласен сам с собой.

– Помни, Маркета, ты не должна говорить с ним, о чем бы он ни просил, как бы ни умолял. Если он поведет себя грубо или неподобающим образом, отведи глаза и не слушай. Он болен, очень болен, и, при всем своем воспитании, не выказывает пристойных манер в обращении с молодыми женщинами, – предупредил Томас. – Он может казаться принцем, каковым и является, будучи старшим сыном короля. Может казаться несчастным, заблудшим ребенком. Но поведение его непостоянно, и, пребывая под влиянием холерических гуморов, как сейчас, он груб и подл, как расхититель могил, и опасен, как бешеный пес.

Пихлер откашлялся.

– Да, да. Пора начинать, – закивал медик. – Я прошу тебя подождать. Возможно, нам удастся уговорить его провести кровопускание без тебя. Может быть, он уже позабыл о своем требовании.

После этого Мингониус повернулся и кивнул стражнику, который постучал в дверь.

– Здесь доктора, – предупредил он.

Второй стражник потянул тяжелую дверь, которая открылась с протяжным скрипом.

– Пойдем, усадим его, – сказал он. – А уж потом пусть и они заходят.

– Шлюхино отродье! – вырвался из комнаты пронзительный крик. – Можете отрезать себе лишнее, а меня оставьте в покое!

Томас расправил плечи и шагнул за порог.

– Доброе утро, – произнес он громким и бодрым голосом.

Пихлер посмотрел на дочь, приложил палец к губам и передал ей сумку с ножами и ведерко с пиявками, покоившимися на мокрой траве в мутной болотной воде, а потом тоже вошел в комнату королевского сына.

Маркета осталась в коридоре, чувствуя себя связанным и приготовленным для печи гусем. Тесный корсаж сжимал ей груди, а пальцы ног не помещались в материнских ботинках. Ей, привыкшей к простому, свободному платью, в котором она помогала отцу, или длинной белой рубашке, в которой работала в бане, было не по себе в нарядном облачении.

Стражник, и сам нередко посещавший баню Пихлеров, облизал губы и лукаво подмигнул ей. Сдерживая гнев, девушка посмотрела ему в глаза. Она пришла сюда не забавы ради, а чтобы помогать отцу – как он смеет обращаться с ней, словно с банщицей! Столкнувшись с ее смелым взглядом, стражник сконфузился и опустил глаза, сделав вид, что рассматривает паркетный пол.

Из комнаты по-прежнему доносились протестующие крики и проклятия, изрыгаемые как доном Юлием, так и стражниками, а может быть, и обоими лекарями.

Затем дверь открылась, и Зикмунд Пихлер вышел в коридор. Волосы его растрепались, а на щеке краснела глубокая царапина.

– Отец, ты поранился? – испугалась его дочь.

– Маркета, – не отвечая на вопрос, сказал цирюльник, – доктор Мингониус просит, чтобы ты вошла.

Он забрал у нее сумку и молча кивнул, не обращая внимания на стекавшую по щеке тонкую струйку крови.

– Держись от него как можно дальше, даже когда поднесешь чашу. Собирай кровь, но не приближайся, чтобы он не смог тебя укусить. Сейчас он связан, но без пут бывает очень проворен и быстр, – предупредил девушку цирюльник. – Будь готова отскочить и бежать к двери.

Он говорил прерывисто и все еще не мог отдышаться.

– Он под властью желтой желчи, холерического гумора, и потому смертельно опасен.

Маркета шагнула за порог.

В углу, у большого окна с видом на Влтаву и баню, сидел дон Юлий, привязанный к тяжелому резному креслу. Услышав легкие шаги, он повернулся и посмотрел на помощницу цирюльника.

Даже похудевший за последние недели, королевский сын оставался грузным, и девушка сразу же признала в нем Габсбурга. Признала прежде всего по характерной нижней губе – полной, красной и отвисшей. Природа, однако, обошлась с ним милостиво, наделив также и материнскими чертами – точеным итальянским носом и четко очерченными скулами. Лицо у него было овальным и вполне благородным, глаза – голубовато-зелеными, ясными и беспокойными.

– Ну вот, наконец-то что-то, на что стоит посмотреть! – бросил он.

Правая его рука дернулась, натянув веревку, к паху, а глаза вспыхнули.

Кровь бросилась в лицо Маркете, и она быстро опустила глаза. Пихлер, сжимая кулаки, шагнул к дочери и встал рядом с ней.

– Девушка будет помогать нам при кровопускании, а вы, пожалуйста, ведите себя, как и полагается благородному мужу, – сказал Мингониус. – В противном случае она уйдет.

– Нет! – рявкнул дон Юлий, изо всех сил натягивая путы и всматриваясь в Маркету так, словно пытался узнать в ней знакомую. Лицо его отобразило некое чувство.

Нечаянная встреча с невинностью смягчила личину порока, из-под которой проступили черты ребенка.

– Я знаю тебя! – прошептал пациент, подавшись вперед, насколько позволяли веревки. – Ты – королева книги, Ангел Купален!

– О чем он говорит? – чуть слышно спросила Маркета, повернувшись к отцу. Услышав, как Габсбург называет ее ангелом и королевой, она встрепенулась от странной дрожи.

– Это говорят гуморы. Держись естественней, не робей, но и не приближайся к нему, – велел ей Зикмунд.

Между тем сам больной вдруг посерел и забормотал что-то нечленораздельное, качаясь всем телом взад-вперед.

Доктор Мингониус подошел ближе, оставаясь при этом на безопасном расстоянии от Джулио и не прикасаясь к нему.

– Здесь, со мною, дочь цирюльника. – Он обратился к подопечному тем любезным голосом, каким взрослые разговаривают с несмышлеными малышами. – Помните, вы требовали, чтобы она пришла с герром Пихлером? Возможно, для одного дня компания слишком большая… – Он повернулся к Маркете и кивком показал ей на дверь.

– Не-е-ет! – пронзительно, словно умирающий заяц, взвизгнул Юлий. – Не-е-е-е-ет! Уберете от меня это божественное создание – и я умру! Вот увидите! Она – ангел из книги, слетевший, дабы раскрыть наконец-то тайны Вселенной!

Девушка в ужасе повернулась к отцу. Они и впрямь имели дело с сумасшедшим!

Дверь снова заскрипела. В комнату кто-то вошел.

– Перестаньте, дон Юлий. Вы видите ее впервые. И женщины никогда не трогали ваше сердце, – произнес появившийся на пороге одетый в черную сутану священник. – Вы поносите их и оскорбляете. Вы получаете дьявольское удовольствие, причиняя им страдания и муки.

– Молчи, иезуит! Ты отпугнешь ее! – прошептал императорский бастард. – Она явилась из другого мира и обладает силами, о которых тебе неведомо.

– Вам следовало заранее объявить о своем присутствии, – сухо заметил доктор. – Мне казалось, мы договорились, что я пекусь о теле, а вы – о душе. Пожалуйста, оставьте нас.

– Король попросил меня быть свидетелем при первом кровопускании, – спокойно ответил Карлос-Фелипе, опускаясь на край обитого тафтой кресла. – Его величество желает удостовериться, что вы не подвергаете дона Юлия жестокому обращению и не проводите процедур, на которые он не давал собственного, ясно выраженного согласия.

Иезуит холодно посмотрел на Маркету. Вся его наружность выдавала чужака, и она с трудом понимала немецкий, на котором он изъяснялся с сильным кастильским акцентом.

– Красивой ее не назовешь, – изрек он наконец, изучив девушку с таким видом, словно она была какой-то деревяшкой. – Слишком худа. Да еще эти пестрые волосы… Как у лисицы! Тем не менее она, похоже, привлекла внимание дона Юлия. Я прав?

– Глупец! Я обожаю ее так же, как ты – своего Бога! – заявил сын Рудольфа II. – Я неделями наблюдаю за ней из окна. Эти медовые пряди… Поди ко мне, мой ангел! – воскликнул он, поворачиваясь к Маркете. Узник подался вперед, и путы врезались в кожу у него на руках. – Расскажи мне, как ты сошла с пергамента, дабы остаться рядом со мной, – попросил он.

Девушка взирала на него в полнейшем изумлении, но с места не сходила.

– Видите, что сделали с его рассудком гуморы? – прошептал доктор Мингониус и, повысив голос, обратился к больному: – Дон Юлий, во дворце нет женщин, поскольку болезнь подвигает вас к поведению, более подобающему животным, а не особам благородного статуса. Но если вы будете вести себя прилично, мы наймем местных девушек, которые могли бы прислуживать вам и развлекать вас. Мы отопрем двери и позволим вам гулять во дворе и по саду. Вам даже будет разрешено изучать Книгу Чудес.

Юлий рыкнул в сторону доктора и щелкнул зубами, словно бешеный пес, после чего снова повернулся к Маркете. Злобная гримаса на его лице растаяла, будто лед под жарким солнцем.

– Ты должна быть из пергамента и красок, но выглядишь такой живой… Позвольте мне коснуться ее! Умоляю вас, доктор!

– Нет. Никаких прикосновений, – покачал головой Томас.

– Она – душа моя, и была ею с того дня, как я родился на свет, когда отец купил для меня книгу, – продолжал больной. – Шестьсот пятьдесят дукатов, вот сколько он заплатил за нее. «Придет день, и я смогу гордиться тобой, – так он сказал мне. – Гордиться! Ты изучишь герметические принципы, Каббалу и узнаешь секрет эликсира жизни…»

Оборвав себя на полуслове, дон Юлий уставился в пустоту и словно забыл о тех, кто был с ним в комнате.

– Книга и впрямь замечательная, – согласился доктор Мингониус, внимательно наблюдая за подопечным и беря на заметку цвет его лица, болезненную оцепенелость и даже запах, ради чего ему пришлось наклониться и обнюхать пациента.

Глаза у дона Юлия расширились, белки выкатились, как у испуганной пожаром лошади. Тело его подергивалось, по правой стороне лица пробегал нервный тик. Снова и снова он бессознательно потирал пальцы, будто раскатывал невидимые песчинки.

– Она владеет тайнами Вселенной. Я должен прикоснуться к ней! – произнес он наконец, и вновь рванулся вперед, натягивая впившиеся в тело веревки. Стоявшие рядом стражники ухватились за кресло, не без труда удерживая его на месте.

– Что ж, она уйдет, – сказал врач и жестом предложил Маркете выйти.

– Нет! – возопил дон Юлий, отчаянно сопротивляясь стражникам. Тяжелое деревянное кресло запрыгало по полу.

Дочь цирюльника в ужасе отскочила и лишь усилием воли заставила себя не побежать к двери.

– Если не будете слушаться, она сейчас же уйдет. Позволите пустить вам кровь, и она подойдет ближе, – заявил Томас.

– Насколько ближе? – спросил, смиряя себя, безумный принц.

– Достаточно близко.

Словно услышав некий голос, дон Юлий устремил взгляд вверх.

– Да, клянусь Богом! Ради нее я согласен пролить кровь.

– В этом нет нужды. За нас все сделают ланцет и пиявки, – ответил медик.

– Пиявки? – переспросил пациент.

– Да, – вступил в разговор дотоле молчавший Пихлер. – Дабы избавить вас от вредоносных гуморов, мы принесли свежих пиявок. Они очистят области скопления яда, добраться до которых не может ланцет.

– Я не позволю этим мерзким тварям присосаться к моим жилам! – Сын короля снова дернулся. – Чтобы какой-то червяк пил кровь Габсбурга! Иезуит, ты мой свидетель. Я отказываюсь от такого лечения. Сейчас же освободите меня от пут, иначе я пожалуюсь на эту пытку отцу!

Понимая, что проигрывает, доктор Мингониус взглянул на Зикмунда.

А его дочь задержалась у двери, и слова, сами собой слетевшие с ее губ, удивили ее саму.

– Не беспокойтесь, дон Юлий.

– Маркета! – прошептал Пихлер. – Не заговаривай с ним.

– Они лишь вчера напились моей крови, – продолжала девушка, подходя к креслу, чтобы больной мог видеть ее лучше. Сын короля уловил ее запах, и ноздри его раздулись – он стал похож на бьющегося в стойле жеребца. Помощница медиков осторожно приблизилась к нему, что-то нежно шепнула, и он мгновенно успокоился.

– Вы ощутите лишь легкий укус, а потом почувствуете себя так, будто выпили что-то крепкое. И больше никакой боли, господин, клянусь вам, – заверила принца девушка.

Вцепившись в нее взглядом, дон Юлий изучал ее черты и даже повернул слегка голову, чтобы лучше слышать ее голос.

– Она говорит, как ангел Господень! Слушайте! – воскликнул он.

– Что за богохульство! – проворчал священник. – Стража, развяжите его. Он отказался от кровопускания, и я тому свидетель.

– Помолчите, – оборвал его доктор. – Это не ваше ведомство! – Он тоже посмотрел на Маркету, но уже по-другому, иначе, чем прежде, словно лишь теперь понял что-то. – Да, дон Юлий. Все так и есть, как она говорит. Эти самые пиявки вчера целовали кожу прелестной богемской девицы.

Слова врача дошли до королевского сына не сразу, а когда он все же понял их смысл, на лице его медленно расцвела улыбка, пусть и немного скособоченная.

– Если эти червяки касались твоей кожи и несут в себе драгоценный эликсир твоего тела, – произнес он, не спуская глаз с Маркеты, – то пусть же смешают они в себе твою кровь с моей, чтобы быть нам навсегда вместе! И пусть я получу тайну Книги Чудес и ангела в жены.

От этих слов в груди у девушки похолодело.

– Быстро несите инструменты и пиявок, – шепнул доктор Пихлеру.

– Боже! Благодарю Тебя за благословение, посланное с этим ангелом! – воскликнул дон Юлий, складывая молитвенно руки. – Откройте же мне вены, и пусть они примут его!

– Держите крепче, – предупредил стражников цирюльник и, погрузив руку в ведро, извлек бурую пиявку. Ее круглый рот жадно всасывал воздух, и Маркета, присмотревшись, увидела крохотные, похожие на напильнички зубы.

– Соедини нашу кровь! – провозгласил Джулио. – О Боже милостивый, да свершится небесное причастие!

– Не желаю более слышать сии богохульства! – прокричал священник и, махнув по полу сутаной, вскочил с кресла и в гневе устремился вон из комнаты.

Зикмунд тем временем поставил пиявок на запястья, предплечья и шею пациента. Дон Юлий счастливо улыбался.

– Сейчас мы откроем вену, – предупредил доктор Мингониус. – Всего лишь на несколько секунд – убедиться, что мы достигли глубин дурного гумора, куда не могут проникнуть пиявки.

– И она… она будет держать чашу, – пробормотал больной.

– Да, если вы не станете бушевать.

Маркета уже шла к нему, и королевский сын, повернув голову, следил за каждым ее движением. Он выглядел совершенно умиротворенным, как будто жадные червяки высосали всю его злость.

Тем не менее приближаться девушка не стала и, пока ее отец вскрывал вену на предплечье пациента, стояла поодаль и только потом осторожно шагнула вперед, изо всех сил убеждая себя, что веревки и стражники удержат безумного принца.

Кровь наконец пролилась в сияющую белую чашу, и Маркета ловко сменила один сосуд на другой, чтобы не потерять ни единой капли.

Юлий откинул голову на спинку кресла.

– Я чувствую ее, – прохрипел он. – Не вижу, но чувствую.

– Хватит, – распорядился Томас. – Остановите кровь. Он отдал ее достаточно. Подождем, пока напьются пиявки, но кровь сегодня отбирать больше не будем.

Две или три пиявки уже отвалились и лежали на полу – раздувшиеся, напитавшиеся габсбургской кровью. Маркета наклонилась, подобрала их и вернула в ведро, чтобы отнести домой.

– Фройляйн, дайте пиявок мне. – Мингониус забрал у нее корзину. – Я должен избавиться от них таким способом, который удовлетворил бы нашего короля.

Девушка, потупившись, сделала реверанс. При этом взгляд ее упал в корзину, где на мокрой траве мирно покоились пузатые червяки.

Домой из замка отец и дочь возвращались молча. Крики Габсбурга не тревожили больше Чески-Крумлов – только ветер шумел над рекой да чирикали птахи.

Зикмунд то и дело поглядывал исподтишка на свою юную помощницу, но она шла, глядя строго перед собой и лишь здороваясь с соседями, стоявшими у лавок и домов и провожавшими ее взглядами.

– Дочка пана Пихлера ходит во дворец лечить сумасшедшего принца, – шепнула своей свекрови пани Ковач и, не отрывая глаз от Маркеты, вытерла мокрые руки о фартук.

– И он дозволяет такое! Видеть несчастного в час припадка безумия!.. – отозвалась та.

Пан Дворак, полировавший фарфоровые банки у себя в аптеке, тоже отвлекся от дел. Он видел, как Маркета наклонилась, чтобы поднять выползшую из деревянного ведра и упавшую на мостовую пиявку. Девушка заботливо и молча положила ее в ведро.

– И как только он допускает ее к умалишенному? – спросил себя Дворак, выходя на улицу, чтобы вытряхнуть пыльный коврик.

Встречая с улыбкой пристальные взгляды земляков, Маркета кивала и поправляла аккуратно повязанный на голове платок.

Жена зеленщика приветливо помахала девушке и попросила передать привет матери, а также напомнить, что она придет в баню в субботу.

– Перловица сегодня такая миленькая, – сказала пани Кранц супругу, складывавшему пирамиду из кочанов капусты. – Ты только посмотри, так и сияет!

Пан Кранц вздохнул и потер спину – ему с утра пришлось носить ящики с овощами и корнеплодами.

– Да, миленькая, хотя пану Пихлеру стоило бы кормить дочку получше. Пан пивовар неплохо платит ее матери за обслуживание, так что могли бы давать девочке побольше мяса и сыра.

– Все так, – согласилась пани Кранц, – но сегодня в ней есть что-то особенное.

В тот день необычное сияние Маркеты заметила не только зеленщица. Девушка остановилась у мясной лавки, купить колбасы к ужину, и хозяин, известный на весь город скупердяй, отказался принять у нее деньги.

Сын колбасника, Андреж, увидев дочку цирюльника, нырнул за весы, достал из кладовки солидный кусок бекона и провел жирным обрезом по своим непокорным рыжим патлам – чтобы лежали ровнее.

– Твой отец вывел из принца дурные гуморы, – сказал колбасник. – Сегодня я не слышу этих диких криков, и моя рука тверже держит нож.

Андреж завернул колбасу в чистую тряпицу и, передавая Маркете сверток, вдруг замер, заметив, как искрятся ее глаза и сияет кожа.

Девушка сама забрала сверток и застенчиво улыбнулась.

– Какой он? – шепотом спросил Андреж. – И впрямь сумасшедший, как все говорят? А кровь? Королевская кровь не такая, как у нас? Голубая? И запах у нее тоже особенный?

– Разве кровь ягненка отличается от крови быка? – с улыбкой ответила покупательница. – И ты, когда рубишь туши, чувствуешь разницу в запахах?

– Но ведь у мяса разный вкус, да? – В глазах молодого человека запрыгали озорные искорки. – Одно слаще другого.

Маркета поцокала языком.

– Я не пробовала его кровь на вкус. А за колбасу, Андреж, спасибо. Твой отец очень добр, – добавила она, повысив голос, чтобы ее услышал и мясник.

Еще раз поблагодарив хозяев, девушка вышла на улицу и жадно вдохнула свежего воздуха. Колбасник пропах мясом, и резкий, металлический запах крови впитался в его кожу и само дыхание. И еще от него пахло деньгами, зажатыми в жадных кулаках монетами. А от его сына – свиным жиром.

Получив доставленное посыльным письмо, Якоб тут же вскрыл его нетерпеливыми руками. И улыбнулся, увидев чернильные кляксы и помарки – верные признаки усердия и спешки отправителя. Он ждал ответа почти две недели. Тем не менее написанное на чешском послание оказалось вполне разборчивым, а явленная простой банщицей способность к письменному изложению произвела на ботаника приятное впечатление.

Похоже, решил он, старания цирюльника дать дочери образование не прошли даром. Далеко не все ученики латинской школы могли бы сравниться в письме с этой провинциальной девушкой.

Досточтимый доктор Хорчицкий!

Я безмерно удивилась полученному от вас предложению. Принимаю его с готовностью и желанием и обещаю держать переписку между нами в секрете от всех, как вы и просили. Служить его величеству королю Рудольфу для меня великая честь.

Наблюдать больного не составляет труда, поскольку я сейчас помогаю отцу при кровопусканиях. Так что полагаться на слухи не приходится. Здесь я пишу только о том, что видела и слышала сама.

Дон Юлий шумен, криклив и ведет себя очень грубо, к доктору Мингониусу относится безо всякого почтения, так что его приходится привязывать к креслу. Он рычит и плюется, богохульствует и проклинает не только врача, но и священника.

По какой-то неведомой причине его злобные гуморы утихают в моем присутствии. Иногда он как будто становится ребенком, растерянным и смущенным. В такие моменты он делает самые странные заявления, но позволяет, если я рядом, отворять ему кровь. Когда я говорю с ним, отец и доктор Мингониус работают намного быстрее.

Он постоянно твердит о какой-то книге с причудливыми иллюстрациями, изображающими дев и воды, и содержащей заклинания и магические формулы.

Дон Юлий – заблудшая душа. Смею ли я сказать, что жалею его за эти муки? Был ли он когда-то нормальным человеком, таким, как вы? Я знакома уже с двумя людьми из королевского двора – с вами и с доном Юлием. Какое же странное это должно быть место, если оно создало таких различных почти во всех отношениях мужчин!

Ваша слуга, верноподданная нашего благородного короля, Рудольфа II,

Маркета Пихлерова.

Уже неделю из замка не доносилось криков и завываний. Возвращаясь вечером домой, Пихлер рассказывал, что сын короля ведет себя спокойно, отдыхает и принимает пищу.

– Он стал весьма послушным, – говорил цирюльник за полдником, состоявшим из кнедликов и колбасы. – Даже испанский священник отметил улучшение в его состоянии. Они вместе читают молитвы. Удивительно, но желтой желчи словно и не бывало!

Цирюльник задумчиво прожевал сочный кнедлик.

– А что еще, отец? – спросила его Маркета.

Зикмунд бросил взгляд на жену, помешивавшую вечерний суп.

– Просит, чтобы ему позволили увидеть тебя, – прошептал он, поднося палец к блестящим от жира губам. Делиться этой новостью с Люси ему не хотелось.

– Так что, за лечение королевского сына прибавка будет? – спросила, оглядываясь через плечо, пани Пихлерова. – Какое-то же возмещение должно быть – ему теперь полегчало, да и городу спится спокойнее без этих его воплей…

– Никакой прибавки нет, – покачал головой ее муж.

Хозяйка дома фыркнула и переступила с ноги на ногу.

– И что нам пользы от этих Габсбургов? Заказов от них никаких – ни на пирожки, ни на колбасы, ни на стирку, ни на бритье. В баню никто из них не ходит. Наши товары они не покупают. Раньше те, кто жил в замке, весь город поддерживали. А как теперь Чески-Крумлов будет выживать?

Пихлер надрезал колбаску, выпуская из нее жирные соки.

– Меня снова вызвали.

Люси отложила овощи и повернулась к мужу.

– Они попросили тебя вернуться?

– Да. Доктор Мингониус хочет встретиться после полудня. Что ему нужно, я не знаю. Может, все-таки предложит делать дону Юлию кровопускания после того, как сам вернется в Прагу…

Пани Пихлерова вытерла руки о фартук.

– Разве я вам не говорила, что этот дон Юлий принесет нам целое состояние!

Цирюльник отложил нож и украдкой взглянул на дочь. Та опустила голову.

– А еще он спросил, не мог бы я привести с собой Маркету, – добавил Зикмунд.

Уголки губ у его жены непроизвольно поползли вверх, что случалось не слишком часто.

– Вот как? Сын короля прикипел к нашей дочурке, а?

Пихлер метнул в ее сторону обжигающий взгляд и стиснул зубы так, что на скулах у него вздулись желваки.

– Ты не понимаешь? Этот человек безумен. И опасен для всех.

Он снова посмотрел на дочь, а та подняла наконец голову и положила нож.

– Ты готова сопровождать меня? – спросил ее отец. – Нам нужно выйти в четыре часа.

Маркета даже вздрогнула от неожиданности. Наверное, она испытала бы что-то подобное, если бы на представлении марионеток одна из кукол обратилась непосредственно к ней со сцены.

– Я… я не знаю, – пробормотала девушка.

– Конечно, готова. Собирайся, дочка, пойдешь с отцом! – решила за нее Люси. – Я только поглажу костюм…

– Нет! – воскликнула Маркета, вскакивая из-за стола. – Я пойду, да, пойду. Но наряжаться больше не желаю, и не стану. Надену ту же юбку и кофту, которые ношу каждый день.

На пани Пихлерову это заявление подействовало, как холодный душ. Лицо ее вытянулось от огорчения.

– И кем ты предстанешь перед ним? Обычной девчонкой!

– А я, мама, такая и есть. Самая обычная. И в ленточках ходить не хочу.

– Она хочет, чтобы он увидел в ней доброту, мягкость и ум, – сказал цирюльник. – Ее присутствие успокаивает его.

– Кому он нужен, ее ум! Это же Габсбург, его сызмальства по книжкам учили! А теперь ему другого хочется – богемской красоты попробовать, на настоящую женщину полюбоваться, – заспорила Люси.

– Прекрати, мама! – воскликнула ее дочь.

Пихлер громыхнул кулаком по столу – пустая кружка подпрыгнула, остальная посуда задребезжала.

– Моя Маркета – не какая-то шлюха. И он ее не получит!

Девушка с облегчением выдохнула – слова отца пролились бальзамом на ее сердце. Как же долго она ждала этих слов! Как давно хотела услышать, что он вступится за нее…

Но теперь уже Люси надвинулась на мужа, и глаза ее пылали яростью.

– Да ты дурак! Ты – лекарь, и тебе полагается лечить его. Почему ты не веришь в себя и в дочь? Твоя работа – спасти беднягу от демонов, что изводят его и мучают. А чары нашей дочери смягчат его истерзанную душу. Почему бы не поверить в это? А если ему и впрямь станет легче, если он исцелится, подумай сам, какой может быть благодарность Габсбургов и что она принесет нашей семье! Мы можем зажить так, как никогда и не мечтали. Может быть, Маркета переберется в Прагу, чтобы быть рядом с ним. Может, даже поселится в самом дворце. Будет носить шелка да меха, ходить по пражским улицам под ручку с сыном короля… И нас, конечно, не забудет. Подумай, каким влиянием станет она пользоваться при дворе и какие богатства принесут нам ее связи!

Зикмунд уставился на жену так, словно впервые ее увидел. Затем он медленно поднялся, посмотрел на дочь и сказал:

– Встретимся на мосту в три часа. Жди меня там. Потом вместе пойдем во дворец.

– Хорошо, отец, – ответила Маркета.

На Люси никто из них даже не посмотрел.

Цирюльник уже готовился выйти из дома, когда в дверь постучали. Он открыл – за порогом стояла рыжая ведунья, Аннабелла, с корзиной в руке.

– Добрый день, слечна. Чем могу помочь? – спросил ее хозяин.

– Я пришла повидаться с вашей дочерью, а заодно принесла вашей доброй супруге грибов, что собрала на горных склонах, – ответила знахарка.

Пихлер провел гостью в баню и позвал дочь.

– К тебе пришли.

К Маркете никогда никто не приходил, кроме Катарины, и, увидев ведунью, она радостно улыбнулась. Аннабелла многозначительно подмигнула ей. Дочь цирюльника сначала растерялась – что бы это значило? – но потом догадалась. Ну конечно! Травница принесла письмо из Праги!

– Спасибо, отец, – заторопилась Маркета. – Встретимся, как договорились, в три часа на мосту.

– Не опаздывай, дочка.

– Не опоздаю, папа.

Зикмунд поцеловал ее в щеку, кивнул и, попрощавшись с Аннабеллой, отправился по своим делам.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Маркета, как только за ним закрылась дверь. – Новости из Праги? Говори же поскорей!

Гостья улыбнулась и достала из корзинки письмо.