Весточка с той стороны Баймухаметов Нурлан
Дали. Куда уж тут деваться!
И тот, понизив голос до полной конспирации, продолжил. Способ этот необычный, говорит, я бы даже сказал мистический, но верный, будьте покойны. Я выведал его у одного великого мудреца. Вызвать надо дух Атан-Басы9 и попросить что хочешь.
Надо сказать, хоть и были они атеистами-коммунистами, а во всяких духов и бесов верили. Да и слышали о них тоже. Поэтому не удивились.
Согласны, спросил их тот, кто был постарше.
А что мы получим, поинтересовался тот, кто был моложе всех.
Всё, что захочешь; всё, что пожелаешь, – таков был ответ.
А нам за это ничего не будет, спросил средний из них, самый трусоватый и осторожный.
Нет, ответили ему, дело верное.
Хорошо, согласились они.
Договорились в первый день, когда Луна начинает пребывать, а Солнце удаляться от Земли, встретиться в полночь на старом заброшенном кладбище на окраине города. У старой могилы одного святого, а на самом деле одного некогда богатейшего нечестивца, умершего так давно, что молва, всегда охотно принимающая наличие большого богатства за добродетель, перекрестила его в святого по прошествии многих, многих столетий. Точнее, они договорились встретиться у его большого каменного мазара.
В условленный день, в условленный час пришли они в условленное место. Каждый, как они заранее обговорили, принёс с собой несколько предметов.
Первым пришел тот, что постарше. Принёс рогатый козлиный череп, сапёрную лопатку, сапожный молоток и большой длинный гвоздь.
Вторым пришел средний по возрасту. Принес армейскую плащ-палатку, большую швабру и стеклянную бутыль с мутноватой жидкостью.
Третьим пришел тот, кто был моложе всех, и принёс он большую старинную бронзовую чашу, солнцезащитные очки, дужки которых были связаны резинкой, коробок спичек и чёрные бархатные повязки.
Кроме того, у каждого с собой была прядь волос, срезанная с головы самого близкого ему, на тот момент, человека.
У того, кто был старше, – это была прядь волос старшей дочери.
У среднего по возрасту, – это была прядь волос жены.
У того, кто был помоложе, – это была прядь волос матери.
Не мешкая, приступили они к ритуалу вызывания духа Атан-Басы.
На земле у входа в мазар расчертили они круг и в него вписали перевёрнутую пятиконечную звезду.
С помощью сапёрной лопатки в центр круга вкопали швабру черенком вниз. Посередине поперечной планки швабры вбили сапожным молотком длинный гвоздь. На гвоздь повесили козлиный череп. Пустые глазницы черепа прикрыли солнцезащитными очками. Обернули швабру армейской плащ-палаткой. И получилась у них довольно устрашающего вида фантастическая фигура с козлиным черепом.
В старинную бронзовую чашу каждый бросил прядь волос, которую принёс с собой. Волосы в чаше слегка окропили мутной жидкостью из стеклянной бутыли и подожгли. Хорошо занялись волосы, объятые голубоватым огнём. Образовавшийся пепел растёрли до мелкого порошка и залили той же жидкостью, наполнив чашу до краёв. Хорошенько перемешали.
Сели на колени перед кругом, в центре которого стояла швабра с козлиным черепом. Надели чёрные бархатные повязки. Набрав в рот жидкость из чаши, все вместе прыснули её на швабру с черепом и трижды прокричали: Адьлимсип! Адьлимсип! Адьлимсип!
Затем они пять раз почтительно склонили свои спины, шепча некие заклинания, о которых мы умолчим, дабы не вводить вас во искушение.
И не успели ещё они разогнуть спины в пятый раз, как повеяло на них могильных холодом. Встали дыбом у них волосы на голове. Покрылись холодной испариной лбы. И услышали они страшное кряхтенье и низкий замогильный голос.
Снимите повязки свои, нечестивцы! Обнажите свои души! Приказываю вам я, Атан-Басы, величайший устроитель мира нижнего, величайший надзиратель мира срединного!
И они, цепенея от ужаса, но не смея ослушаться, сняли повязки.
Страшный голос исходил из черепа. Сквозь тёмные очки были видны алые, бешено пляшущие огненные сполохи. Колыхались полы плащ-палатки его, но не от дыхания ветра, – ибо, будто замерло всё кругом в мертвенном потустороннем оцепенении, – но от духа зловещего, духа неземного.
Давно меня никто не тревожил, молвил страшный голос, чего хотите?
Справившись с первоначальным ужасом, – ибо поклялись они друг перед другом идти до конца, – трое приятелей вскричали: власти над людьми и богатства желаем!
И чтобы славили меня люди, добавил тот, кто помоложе, ибо был он тщеславен.
И чтобы боялись меня люди, сказал тот, кто был постарше, ибо был он трусоват.
И чтобы слыл я среди людей великим мудрецом, попросил средний по возрасту, ибо был он глуп.
Да, так и будет, нечестивцы, ответствовал им череп. Будете вы править своими народами, будете владеть богатствами народов своих безраздельно. Будете вы их правителями-башами.
Тебя будут славить, а тебя – бояться, а ты прослывешь великим мудрецом. Да, так и будет, пока вы обитаете в мире этом срединном, пока я – его величайший надзиратель.
Отныне нарекаю тебя Тюром. Тебя же – Юртом. А тебя – Елем. И забираю я теперь пока в залог половину ваших душ. А вторую возьму, когда придёт ваш черёд оставить этот срединный мир.
Теперь же слушайте дальше. Чтобы вступить на этот путь, должны вы предать свою большую Родину. Чтобы властвовать над своими народами должны будете предавать своих близких по крови и по духу: родных и близких, любимых и друзей, товарищей и соратников, учителей и наставников. И затем, чтобы удержать свои несметные богатства, продадите вы и свою страну, и свой народ. Да, так и будет, нечестивцы, молвил Атан-Басы, в третий раз.
Тут погасли огненные сполохи в глазницах черепа, слетела плащ-палатка со швабры, свалился на землю козлиный череп и раскололся.
Переглянулись приятели между собой, в полном молчании собрались они и отбыли туда, откуда прибыли, так и не перемолвившись друг с другом ни единым словом.
Вскоре случилось то, что случилось. Большую Родину предали, – впрочем, не только они, – и развалилась она на мелкие части. Один за другим начали сбываться предсказания Атан-Басы.
И вот трое наших приятелей стали во главе своих народов, завладели несметными народными богатствами. Один заставил свой народ называть его Тюр-баши, другой – Юрт-баши, а третий – Ель-баши. И радовались они, что заключили завет с величайшим устроителем мира нижнего и величайшим надзирателем мира срединного.
Сбылась мечта каждого. Одного народ славил безмерно, другого – боялся страшно, а третьего – почитал великим мудрецом.
Прошло двадцать лет. Годы брали своё. Постарели баши, и стало подводить их здоровье. И всё чаще стали они задумываться о приближающейся смерти.
Как-то будучи на одном межгосударственном совете по использованию ресурсов одного моря, а на самом деле озера, столь огромного и великого, что молва когда-то, – многие столетия тому назад, – окрестила его морем, ибо склонна к преувеличениям, решили они после встретиться за бутылочкой на троих, чтобы обсудить, как им жить и что делать дальше.
Каждому было чем похвастаться, но каждому было и о чём посетовать.
Тюр-баши сказал, что, мол, так любит его народ, так любит, обожает прямо, что поставили ему памятник народный – его большую четырнадцатиметровую статую из чистого-пречистого золота. Я, говорит, не хотел, к чему это, зачем, нескромно ведь, но против воли народа ведь не пойдешь, пришлось согласиться.
Только вот здоровье что-то пошаливает, сосуды болят, так болят, так болят, посетовал он.
Посмеялись двое других над Тюр-баши, ах как обожает тебя твой народ, так любит, так любит! Только вот откуда бедный народ твой столько золота-то чистого-пречистого нашёл, уж не Форт-Нокс ли приступом взял и ограбил?
А меня так боится мой народ, сказал Юрт-баши, так боится меня, не пикнет даже, и чтобы я ни сделал, всё мне всегда сходит с рук! Я, говорит, не одобряю это, зачем-почему, у нас же демократия, но ведь народ так решил, и его воля для меня – закон, прямо!
Только вот здоровье что-то подводит меня, камни в почках завелись, мчи нет просто, посетовал он.
Посмеялись двое других над Юрт-баши, так тебя боится твой народ, так боится, и немудрено ведь: пострелял ты несколько тысяч их без жалости, без сожаления! А ведь сколько еще стрелять и стрелять, многие тысячи ещё ведь остались, патронов-то на всех хватит?
А мой народ, сказал Ель-баши, считает меня таким великим мудрецом, ну таким великим, что читает мои книги многочисленные взахлёб и восхищается мыслями моими мудрыми день и ночь, день и ночь, прямо! Я, говорит, советую им: берегите зрение, давайте отдых глазам, но ведь упрямый и неразумный мой народ-то, не слушает, тянется к знаниям, тянется к мудрости моей, что тут поделаешь.
Только здоровье меня что-то не радует, даже яичком одним, стыдно сказать, пришлось пожертвовать, посетовал он.
Посмеялись двое других над Ель-баши, да уж читали мы твои мысли мудрые-премудрые, особенно восхитили нас твои измышления сокровенные о дефектале и транзитале, и как рождаются мысли такие великие в этой мудрой голове? Загадка бытия, прямо, только тебе и под силу её разрешить!
Потом призадумались они о безвозвратно ушедшей молодости, о здоровье, которое всё чаще стало их подводить. Опечалились они, загрустили.
Эх, сказал сокрушенно Тюр-баши, не догадались мы тогда крепкого здоровья и вечной молодости попросить у Атан-Басы.
Да, это мы маху дали, согласился Ель-баши. Глупыми мы были, молодыми. Вечная молодость нам не помешала бы сейчас.
Да и крепкое здоровье тоже неплохо было бы иметь, задумчиво произнес Юрт-баши.
Надо что-то делать с этим, ведь не за горами уже срок подойдёт отдавать вторую половину наших душ Атан-басы, сказал Ель-баши.
Вот что, продолжил он, действовать надо. Кто-то из нас должен спуститься в нижний мир и попросить у Атан-басы вечной молодости и крепкого здоровья.
Так он нам и даст здоровья и молодости за так, заметил резонно Тюр-баши.
Тогда надо у него это купить, сказал Ель-баши. Был он глуп и алчен, и считал, что всё можно купить за деньги.
А ты думаешь, нет у него всевозможных богатств, спросил его Юрт-баши. Твои, мои вместе взятые не сравняться с его богатствами.
А мы предложим ему то, от чего он не сможет отказаться, ответил Ель-баши.
И что же это такое, поинтересовались Тюр-баши с Юрт-баши.
Души людей, вот что, воскликнул Ель-баши. Мы управляем народами в наших государствах. Много у нас людей, и их души мы предложим Атан-басы.
О, да, обрадовались двое других баши. Воистину, мудрец ты великий. Вот тебя мы и пошлём в нижний мир к Атан-Басы!
Э, нет, сказал Ель-баши, сперва пусть самый молодой из нас пойдёт. Тюр-баши, мы тебя потом восславим так, что статую тебе ставить надо будет из платины. Я тебе зарок даю.
И я, поддержал его Юрт-баши.
Что ж, только из уважения к старшим товарищам, хохотнул Тюр-баши на слове «товарищам», ибо это напомнило ему сирую коммунистическую молодость, так и быть – пойду. Собрался Тюр-баши и отправился он в нижний мир. Подробности ритуала нисхождения Тюр-баши в царство Атан-басы мы опустим, дабы уберечь вас от непродуманных действий. Много еще в нашем подлунном мире глупцов.
Ждали его оставшиеся баши год-два-три, в общем, долго. Но Тюр-баши к ним так и не вернулся. Иссякло терпение башей, снова встретились они, но уже лишь вдвоём.
Думаю, подвел нас Тюр-баши, молвил Ель-баши, не справился.
Признаем между нами, глуп он был и жаден не в меру, видать, не смог он убедить Атан-басы, вот и не вернулся. Надо тебе идти теперь, обратился узбекский правитель к Ель-баши. Ты ведь младше меня!
Погоди-ка, дорогой, э, нет, не спеши. Не согласен я идти. Давай лучше ты.
Постой, а как же наш уговор, удивился Юрт-баши.
Я не отказываюсь, только давай по-честному, бросим жребий, решим, кому идти к Атан-басы, сказал Ель-баши.
Понял Юрт-баши, что хитрит казахский правитель, давно он знал, нет ему доверия, но что делать, рассудил Юрт-баши, надо всё же кому-то идти. Согласился он бросить жребий. Стали тянуть они палочки. Кто короткую вытянет, тому и идти.
Бросили. Вышло Юрт-баши отправляться к величайшему устроителю мира нижнего и величайшему надзирателю мира срединного, к Атан-басы. Не знал узбекский правитель, считавший себя великим хитрецом, что обдурил его Ель-баши. Обломал тот свою палочку незаметно от Юрт-баши. На самом же деле вытянул он длинную палочку. Мнил себя великим мудрецом Ель-баши, а на деле был нечестным на руку, еще большим среди них негодяем.
Что же делать, собрался Юрт-баши и отправился в нижний мир. С тех пор его никто и не видел. И как-то об этом даже и не пожалел никто, особенно подлый Ель-баши, что был среди них подлее всех. Да вот только чем дольше не возвращался Юрт-баши, тем больший страх охватывал казахского правителя, ибо, как и все подлые негодяи, был он трусливей самого распоследнего труса».
На этом месте рукопись обрывалась.
«Однако, "небылица в лицах". Но, увы, – так себе, оценил её Никита. – У узбеков нет выхода к Каспийскому морю, да и эффектная концовка нужна. Опять же, прямая речь неправильно оформлена. Хотя, пожалуй, это может стать фишкой».
Никита отложил рукопись в сторону.
«Кстати, а почему, собственно, рукопись? – подумалось ему. – Распечатка на принтере должна называться клавопись. Ведь писали её не рукой. Набирали слова на "клаве" – клавиатуре ноутбука».
Никита глотнул из чашки. Кофе был настолько крепким, что Байков даже поперхнулся от неожиданности. Он в задумчивости посмотрел на пачку листов.
Убого, Искандер. Убого, – сказал Байков и вдруг поймал себя на мысли, что произнёс это с неожиданно знакомой для него интонацией.
«Убого, Никитушко. Убого» – так всегда приговарила, критикуя его тексты, Фаина. При этом наречие у неё звучало несколько иначе: «У бога».
Фаина Алексеевна! Любимая преподавательница на филфаке. Длинный крючковатый нос и большие глаза за толстыми линзами очков делали её чем-то похожей на грустную сплюшку. Ещё на первом курсе Никита повадился ходить к ней за «прозаическими» советами в редкие часы свободных консультаций.
Она никогда не отказывалась читать его опусы, большей частью рассказы, но, сколько её Никита помнил, ни разу не отозвалась о его прозе хорошо. Авторитет Фаины Алексеевны был для него непререкаем. Свои пространные речи она неизменно заканчивала фразой «Бросай страдать ерундой».
Байков тогда увлекался Хемингуэем. Восхищался «грязным» реализмом10. Писал сухо. Старательно избегал метафор и сравнений, во всем подражая стилю писателя-самоубийцы, которого Фаина называла не иначе, как «Якобы Великий».
– У литературного языка столько возможностей, что не использовать их, хотя бы на четверть – писательское преступление, – говорила Фаина. – Твоё увлечение Якобы Великим и Карвером11 до добра не доведут. Язык у них казённый, протокольный. Деревянный, хоть дрова заготавливай. Художественный текст без поэтических метафор – протокол допроса, а не литература.
– Но он же – Нобелевский лауреат. «Старик и море». «Прощай, оружие!», – пытался возражать Никита. – Честная проза. Подтекст.
– Все эти разговоры про подтекст, знаешь ли, – оправдание писательской импотенции, – говорила Фаина, попыхивая сигаретой. Она дымила, как паровоз. – Культ же Хемингуэя до чудовищных размеров раздула убогая масса литературных подёнщиков по всему миру, чтобы оправдать собственную же бездарность. Не без участия Кашкина, кстати. – Она вопреки сложившейся традиции ставила ударение в фамилии знаменитого литературоведа на первый слог. Тем, видимо, и выказывала к нему презрение. – Они же и возвели его в ранг бородатого классика – есть на что равняться. И можно даже над словом не трудиться – пиши себе романы-протоколы. Дрова пили. Кроме того, Якобы Великий в своих романах комплиментарно упоминал и Сталина, и Ленина. А это не могло нашим тогдашним партийным вождям не нравиться. Это им даже льстило. Тоже своего рода комплекс неполноценности: надо, чтобы кто-то тебя, твою страну похвалил – надо. Особенно там – на Западе. Вроде как повышаешь самооценку. Тщеславие, прости, господи. Вот и печатали у нас миллионными тиражами убогие наборы предложений Якобы Великого. А потом всё пошло-поехало – не остановить. Вся эта буквосодержащая "подтекстовая" продукция обросла литературоведческой и критической инфраструктурой. Диссертации, статьи, монографии, степени. Всё это опровергать теперь – себе дороже. Опять же – тщеславие. Приятно же чертовски, когда Якобы Великий пишет о великих достижениях твоего народа под чутким руководством твоих же славных вождей. Это и у казахов тоже так, кстати, – я заметила. Восторг неподдельный, видишь ли, у них вызывает даже всякое малое упоминание в книгах о них самих. От произведений Паустовского до прости, господи, детской белиберды Пулмана. – Она пыхнула сигаретой и выпустила очередной клуб дыма. – Ты вот зачем ко мне пришел? Хотел, чтобы я похвалила, небось?
К концу первого курса Никита, не без влияния Фаины Алексеевны, и сам стал относиться скептически к такого рода прозе. С энтузиазмом новообращенного он теперь увлёкся Набоковым и лепил к каждому существительному по прилагательному, а то и по два. Сооружал сомнительные метафорические конструкции. Писал длинными периодами в полстраницу; зауважал точку с запятой. Чем еще больше стал раздражать Фаину.
– А как писать? – отчаявшись, спросил её Никита.
– Можешь, как Чехов? – ответила вопросом на вопрос Фаина.
– Ну, где уж нам…
– Вот тогда и не надо. Бросай страдать ерундой.
Но Никита был настойчив.
– Что ты нашпиговываешь свои тексты аллюзиями и отсылками на известных авторов и их произведения, как куриную тушку специями? – вещала она в другой раз. – Вообще, вставить что-то из нетленки писателя – это польстить ему, а для того, кто вставил – прозаические костыли. Зачем это тебе? Еще больше пощеголять убожеством своих криворуких текстов?
Она исчеркала совсем уж безжалостно черновик его повести о первой любви, в которую он вложил всю свою душу, как ему тогда казалось, и он наконец взорвался от обиды и негодования.
– Всё. Я больше так не могу, Фаина Алексеевна! – не выдержал Никита, впервые повысив голос на учителя.
– Не можешь – не надо, – спокойно ответила она.
А когда Фаина умерла, – всё-таки в возрасте была старушка – он перевёлся со второго курса филологического факультета на юридический и дал себе зарок больше прозу никогда не писать. Бросай страдать ерундой, сказал себе Никита.
Фаина! Славная была старушка. Царствие ей небесное.
В последние годы её совсем уж затравили нацпаты за критическую позицию по отношению к тому, что те вытворяли. Особенно старались некто Марыс и некто Жайнат.
– Нациопатия – это, увы, неизлечимо, – говорила она после очередной порции их гадостей. – Под нациопатией я подразумеваю жалкий способ самоутверждения отдельных представителей отдельного народа за счет других. Жалкий, потому что таким образом удобно оправдывать собственные неудачи, представляя себя сплошь ущемляемым и обижаемым. Они не понимают, что разрушая национальный пантеон героев, сложившийся в советское время, они разрушают и то, на чём во многом основывается их культурная идентичность. Подвергая сомнению подвиг героев-панфиловцев, предавая забвению заветы великого Абая, они надеются создать нечто иное. Но всё посыпится очень скоро. Смешно считать, что какой-нибудь Дулатов12, кстати, причастный к убийству Амангельды Иманова13, заменит Муканова14. А Иманова заменит какой-нибудь Чокаев15. Нацпаты меняют гигантов на карликов. Причем, карликов-неудачников, выступавших против своего народа. И самое дурное – они прекрасно отдают себе в этом отчёт…
Оценив на глаз всё еще приличную кипу непрочитанных бумаг, Никита решил ознакомиться с ними дома. Допил кофе и стал собираться. В зале никого уже не было. Засунул в кармашек папки прочитанные бумаги и подозвал официантку, чтобы расплатиться и поблагодарить за сытный ужин: лагман был особенно хорош.
«Здорово, что я оставил машину там за сквером. Сделаю кружок, мозги проветрю», – подумал Никита, остановившись у терминала напротив кафе, чтобы оплатить парковку.
Как всегда, перед пешей прогулкой он отметил время на часах, что носил на правой руке, а заодно и машинально глянул на прикреплённый к ремешку маленький компас, стрелка которого указывала на юго-восток по направлению к стоянке. Никакого смысла делать это в городе не имело – просто привычка. Никита отцепил от петельки на поясе джинсов карабин с полевым шагомером, который сделал когда-то сам из небольшого отрезка паракорда16, завязав узел по середине и нанизав на один конец четыре красных, а на другой – девять чёрных цилиндрических бусин. И отсчитывая по одной чёрной – каждые десять шагов и одну красную – каждые сто, пошёл через сквер к стоянке.
Считать Никита перестал, остановившись на отметке 1520 шагов, встав перед машиной за метров пять. Направив ключ в её сторону, он нажал на кнопку, чтобы машина, дважды моргнув, проснулась и завелась с полоборота. Достал смартфон позвонить Айкерим, но через секунду раздумал: не стоит. Подошёл к машине ближе. И то, что он увидел, его обескуражило.
Глава 4. Медитативное стрекотание газонокосилки
Дешёвый сотовый телефон завибрировал и пополз к краю письменного стола: Болот-Шоколод. И хотя номер зарегистрировали на какую-то Файю Пахрезинову (телефон доставили сегодня утром) и опасаться было нечего, Бекбайтасов старался говорить односложно и недолго: осторожность не помешает.
– Порядок, босс! Бумаги получил, еду к вам, буду через минут семь, – отрапортовал Болот.
– Добро.
Бекбайтасов брезгливо отложил телефон. Подошел к витрине с домброй. Стеклянная дверца отразила рябое лицо с едва заметным шрамом над правой бровью. Он по привычке коснулся его указательным пальцем. Ему крайне не нравилась возня, которую он затеял с этой мелочовкой, но что поделать: перепоручить дело своим «нукерам» – значит привлечь внимание этого чудовища, паука Божкина, опутавшего своей сетью всех и всё, сделавшего многих людей, – и не только его, Гали-Есимовых людей – своими осведомителями. Приходится вытаскивать на свет божий свои пыльные отношения с Болотом, с этим содомитом, – потому как все остальные людишки «засвечены».
«Болот-Шоколод вроде бы не мог попасть в поле зрения "паука", ведь я с тем уже давно – параллельно, никак не пересекался после Джамбула. Но ради неё, – Гали-Есим посмотрел на домбру. – Стоит повозиться».
С Болотом он познакомился ещё в Джамбуле. Давно это было. Бекбайтасова тогда назначили заместителем председателя горисполкома. Всё только начиналось. И всё ещё было впереди: и деньги, и посты, и награды, и молоденькие эскортницы фотомодельной наружности, и заводы-пароходы, и счета-оффшоры, и виллы-яхты, и почти всё, что пожелаешь. Эх, где ж мои сорок?
Оставлять такие человеческие «закладки» на будущее было в манере Гали-Есима: когда-нибудь, да и пригодится. «Возьмешь такое никчёмное человечишко, отмоешь, принарядишь, поможешь слегка, – благо связей хватает, пара звонков нужным людям, и никаких забот больше, – вылезет тот из грязи в князи и будет всю жизнь свою помнить, кому и чем обязан. А когда призову – встанет на задние лапки и будет "служить" пёсиком. Надо же, и впрямь ведь пригодился пидорок».
Бекбайтасов поднялся в гостевой кабинет. Прежде чем сесть за стол, провёл пальцем по краю столешницы – чисто. Как-то таким жестом он выказал свое неудовольствие экономке, миловидной девушке, командовавшей в резиденции целой бригадой прислуги, что-де плохо следят за чистотой в его отсутствие. Запомнила. Пикнул интерком. Гали-Есим включил громкую связь. Доложили о прибытии Шокоева.
Через пять минут в кабинет, постучавшись, вошел Болот с красной папкой в руках, весьма довольный собой: поручение выполнил в короткий срок. Весь в чёрном: пиджак, брюки, даже рубашка и кашне, повязанное вокруг шеи вместо галстука. Бекбайтасов сдвинул брови, но промолчал.
– Вот, та самая, – сказал Болот, подходя к столу, за которым сидел Гали-Есим.
– Смотрел?
– Как можно, босс! – обиженно сказал Болот, солгав. Он перед встречей минут пятнадцать листал бумаги, пытаясь понять, что же нужно Гале. Но так ничего и не придумал.
Гали-Есим усмехнулся:
– Ну да, конечно.
Рукой показал Болоту, что тот может присесть пока, и, развязав тесёмки, открыл папку. Минут пять изучал содержимое, затем глянул на Болота исподлобья и коротко бросил:
– Не то!
– То есть как, босс? – удивился Болот. – Это же та самая красная папка, я её на видео тогда снял. Вот надпись на ней: "Домбра". Мы её извлекли из его машины. Ошибки быть не может!
– Да нет, папка – та, да в ней не то, что нужно. Какие-то исковые заявления, отзывы, возражения, дополнения, акты – чушь какая-то.
– Но, босс, вы же сами не говорите, что конкретно надо искать…
– Я сам пока не знаю, – нетерпеливо перебил Бекбайтасов. – Ладно, не нуди. Что там по этому типу?
Болот кашлянул в кулак и доложил:
– Никита Байков, друг детства покойника. Это он похороны оплачивает. Называет себя юридическим консультантом. Но нет – не адвокат. Я пробивал – адвокатской лицензии нет. Как работает – чёрт его знает. Берётся за мелкие дела, представляет интересы клиентов в суде, иски всякие там, претензии. Сутяга, в общем. Последнее было дело – в Ауэзовском районном суде, там как-то присяжным заседателям деньги отказались платить. Ну мелочь всякая, шелуха, в общем, которой-то любой приличный адвокат побрезгует. Но надо сказать, среди клиентов своих он популярен, дела выигрывает, собака, стопроцентно! Таких вот мелочей набегает на тысячи две-три «зеленых» в месяц, тем и кормится. В общем, – ничего особенного…
– Ты отследил, с кем он там встретился в кафе?
– Он там один. Просто сидит ужинает. Какие-то бумаги читает, разложил всё на столе, говорю же – сутяга…
– Так он что… ещё там? – прервал его Гали-Есим. – Что за бумаги? Его ещё ведут?
– Там дежурит пара моих человечков. Пока сидит. Не знаю, бумаги из папки чёрной какой-то…
– Тэ-эк! Вот что, Болот-Шоколод, давай дуй обратно, достань-ка мне эти бумаги, – снова перебил его Гали-Есим.
Болот шутливо взял под козырёк:
– Кп болады, мырза17 босс!
Увидев неодобрительный, злой взгляд Бекбайтасова, тут же сконфузился, и пятясь назад, вышел из комнаты, оставив «босса» в некоторой задумчивости.
Гали-Есим встал из-за стола, подошёл окну, упёрся руками в подоконник и сразу же повеселел: в такой позе стоял когда-то американский президент, запечатлённый на знаменитой фотографии в размышлениях над судьбами мира. У Гали-Есима масштаб помельче, да и не президент он пока, но и в его руках может оказаться судьба одной страны и её народа.
За окном старательно подстригал газон садовник. Приглушенное, большей частью, монотонное стрекотание его газонокосилки отлично подошло бы для сеанса медитации, которую Гали-Есим с недавних пор стал регулярно устраивать, чтобы хотя бы на время вытеснять поток суетных мыслей. В какой-то мере они мешали ему жить и работать. Но отделаться от них – нелегко. Особенно от воспоминаний, возможно, о самом важном дне в его жизни. Он называл его «тем самым».
Время от времени Гали-Есим будто заново проживал его, миг за мигом, ярко, в деталях, воссоздавая все сопутствовавшие тому моменту эмоции и ощущения. Как сейчас, например, – стоя у окна. Но эта газонокосилка отнюдь не выкашивала суетные мысли Гали-Есима, а словно затягивала его же – в его же воспоминания…
…Год назад, Бекбайтасова внезапно посетила крамольная мысль: вот, наконец, тот самый день и настал. И он почувствовал, как всё его существо заполняет неукротимая энергия: он способен изменить целый мир. Гали-Есим всегда умел прислушиваться к интуиции. Хотя, надо признать, тогда нудный мелкий октябрьский дождик изрядно подпортил настроение. А впрочем, даже не он, а обещание того, что за этим неизбежно должно последовать: снег, холод и пронизывающий ветер в этой постылой столице, и опять заноет колено, а значит медсестричка поставит болючий укол. Надо все-таки решиться на операцию, надо. Швейцарцы хорошо знают своё дело. Ещё бы за такие деньги!..
Да, это – тот самый день, – он понял это сразу – вне всяких сомнений. «А значит пора действовать. Я не прощу себе этого никогда, если буду малодушен и нерешителен, – сказал он себе. – История не простит меня…»
В тот день на расширенном заседании правительства, он вполуха слушал то, что вещает президент Ельбасар Кабдырович Арзанбаев. Тот, как всегда, бросал министрам общие короткие реплики. Его маленькие глазки беспокойно перебегали с одного лица на другое, и всё никак не могли за что-нибудь зацепиться, словно у министров были стёртые, безликие, гладкие физиономии. И в который раз, Гали-Есим, встречая суетливый взгляд Арзанбаева, – тот не выносил, если прятали глаза, когда он обращался к кому-нибудь, – злорадно думал: «Маятникообразный нистагм18 не лечится… Пробовали лечить уже не раз и не два, уж сколько денег угрохали, но этот беспокойный бег ельбасаровых глаз уже не остановить ни-ког-да».
Гали-Есим привычно сохранял сосредоточенное, заинтересованное выражение лица, время от времени согласно кивал и записывал что-то на бумаге. Загляни любой из его соседей в этот листок, ничего крамольного он бы там не обнаружил: никаких бессмысленных каракулей, рисовнных чёртиков, только слова, подходившие под любую ельбасарову речь, записанные стремительным широким почерком Бекбайтасова. Почти что автоматическое письмо. Навык, выработанный годами аппаратной работы.
И только лишь обмен короткими репликами Арзанбаева с министром иностранных дел Едыровым: «Что там с китайцами?» – «Всё готово, господин президент», скрытому смыслу которому никто не придал особого значения, мгновенно вывел Гали-Есима Бекбайтасова из почти медитативного состояния, в которое он иногда погружался на особенно скучных заседаниях правительства с участием президента. И он понял: операция «Преемник», о которой журнашлюшки всех калибров так упорно строили свои жалкие, а порой и смехотворные предположения, началась. То, что преемником Бекбайтасов не будет, он понял давно. С того самого момента, когда почувствовал острую, колкую ревность и даже неприкрытую зависть со стороны президента к его успехам и его популярности среди простого народа. Это опасно. Готовность же в отношении китайцев означала о некой принципиальной договоренности с ними, в том числе и по транзиту власти в стране и по гарантиям личной безопасности, как для него, так и для тех членов его семьи, кто проживал вместе с ним.
«Да, – думал Бекбайтасов. – Этот день настал, и вот теперь самая пора позаботиться о своём будущем. Речь не просто о двух миллиардах девяноста трех миллионах долларов США, хитроумно распределённых на счетах ста семидесяти девяти оффшорных и подставных компаний, зарегистрированных в юрисдикциях от Каймановых и Виргинских островов до Люксембурга и Андорры. Речь о политическом будущем здесь, о своей личной безопасности, наконец, ибо поселиться пока поближе к своим денежкам не удастся: прежде всего не примут на Западе, да и, пожалуй, могут со временем миллиарды-то и оттяпать. С них станется! Грэхем, посол аглицкий, будь он не ладен, более чем прозрачно намекнул – тянули с обычной бизнес-визой дочери. Две недели уж как… А все отговариваются какими-то дежурными фразами. Такое было в первый раз и точно неспроста. Явно какая-то каша заваривается…»
После совещания, вернувшись к себе, он заперся в кабинете, приказав его не беспокоить и принялся обдумывать план действий.
«Прежде всего надо канализировать гнев народный именно на Ельбасара Арзанбаева и членов его семьи, чтобы тем самым оттенить критику в свой адрес. Я и так слишком часто подвергаюсь насмешкам за то, что когда-то в порыве восхищения президентом, назвал себя его продуктом. Разгон людей в микрорайоне "Шанырак" в Алма-Ате, в котором чёрт меня дернул участвовать лично, тоже припоминают. Благо прикормленные журнашлюшки да так называемая творческая интеллигенция в СМИ всегда отзываются обо мне комплиментарно. Но этого мало. Власть единоличная. Вот, что меня обезопасит по-настоящему. А архивы мы потом подчистим. Итак, канализировать гнев. Но тогда есть смысл раздувать и без того чудовищное тщеславие этого самоназванного дилера нации, оп! оговорка по Фрейду: дилера-лидера! А почему, собственно, самоназванного? Нет, названного нами. Столицу мы же переименовали в его честь. Теперь Целиноград у нас – Ель-Басар. Уже тогда народ взроптал. Но пока молчит – злость копит. Теперь надо переименовать и область какую-нибудь, и улицы – чтобы в каждом населенном пункте была улица имени Арзанбаева, как раньше была улица Советская везде. Да, кстати, надо бы и переименовывать с умом. Например, пусть переименовывают улицы со знаковыми именами: Абая, например, или Мухтара Ауэзова19, или Курмаша Дунаева. А в Алма-Ате обязательно переименовать центральную улицу – Фурманова. Алма-атинцы и так недолюбливают Ельбасара, и за его трусость и за малодушие, в том числе. Вот мы их и унизим еще раз, пусть ещё больше злобы на него затаят. Что ещё? Памятники! Опять же в каждом областном центре, да и в районных центрах не помешало бы, чтобы как памятники Ленину были они везде. Портрет на национальной валюте. Сейчас ведь оставили только изображение Аль-Фараби, который имеет опосредованное отношение к казахам. Повезло нам, что родился гениальный ученый на территории нынешнего Казахстана. Он во многом для нас компромиссная фигура. Помню, какая драчка пошла, когда на первых купюрах печатали портреты Абая, Курмангазы20, Абулхаира21, Аблайхана22 и прочих. Трайбализм в казахах и Советская власть-то не могла вытравить за семьдесят лет, а сейчас и подавно невозможно. Сразу все тут вспомнили, кто из какого жуза23, кто из какого рода. А почему нет и наших деятелей? А почему аргын24 Абай? А почему только один Курмангазы из Младшего жуза? А мы, найманы25, а мы албаны26, а мы, а мы! Заблеяли, как бараны. А разрешил намечающийся конфликт Ельбасар Кабдырович просто блестяще, отдаю ему должное, – всех убрать, оставить только Аль-Фараби. Успокоились, вроде. А вот теперь пришла пора проделать фокус и с его физиономией – подкинуть идейку напечатать его портрет на национальной валюте. Его, живого пока ещё деятеля. Как у англичан – Елизавета Вторая, например, у туркмен – Туркменбаши, и кто там еще у кого. Каддафи? Ага, вот тщеславию нашего казахского Каддафи и потрафим. Фильмы эпопические про него, великого деятеля современности, снять. И вот это очень даже легко будет провернуть! Отбоя от придворных холуев-режиссеров не будет: Тасаев, Шадрбаев, Нутрусов и… кто там еще? забыл… да шут с ними. Музей организовать, ему одному посвященный, тоже не помешало бы. Не музей даже – музеи! Жаль храмы нельзя посвятить и обожествить при жизни, как римского цезаря. И вот ещё что – в СМИ раздувать титулование его: к титулу ель-басы Ельбасару Кабдыровичу добавим титул основателя казахской государственности. Будто до него у нас тут пустыня была, а не Советский Союз, а не Советская республика. Тут уж должны журнашлюшки вроде Споткаева и Робейко со своей кодлой постараться – со своими газетенками и интернет-порталами.
Отгрохаем помпезный Ельбасар-центр, по примеру русских, которые построили огромный комплекс в честь своего повергателя идола коммунизма в Свердловске. Смех и грех: только недавно правоверный коммуняка, и тут не дать ни взять – повергатель коммунизма! В общем, устроим холуяж высшего пилотажа. Или пилотаж высшего холуяжа.
Наш это любит. Как же всё-таки власть меняет людей. Хотя признаки непомерного тщеславия уже были давно. Помнится, проходимец этот, пришлый, Мул-Кухаммед, представил в недавно образованную администрацию президента тогда план, или как бы мы сейчас назвали, дорожную карту транзитного периода. От Советской власти к рыночным отношениям. Вот только Союз распался – не прошло и года! Ушлый он был тогда, Мул этот, так мы его прозвали. Да и сейчас такой же, хотя он уже и не у дел. И упрямый. Говорят, завербован был то ли англичанами, то ли китайцами уже в те времена. Знал ведь на какие кнопки Арзанбаева давить. Тот только-только вошел во вкус власти. Мул предложил с ходу переименовать три улицы, названных именами видных партийных деятелей: Кирова27, Калинина28, Виноградова29; и три улицы с символическими наименованиями: Октябрьская, Советская и Комсомольская. Мол, таким образом нужно немедленно начать десоветизацию. Арзанбаев тогда нахмурился. Трусоват был. Осторожничал. Как бы боком чего не вышло. Но Мул сразу стал заходить с козырей. Предложил переименовать улицу Фурманова в его честь. У Арзанбаева брови на лоб полезли. Смотрю: блеск в глазах появился, и бег их ускорился (на нас стал коситься). А Мул еще один козырь достал. Я говорит, в архивах китайских нашел документы, по которым стало ясно, что вы – прямой потомок одного видного казахского батыра. Советская историография, мол, замалчивала наших славных народных героев. Надо это исправить. И исправить так, чтобы это было символично. Вот, говорит, именем Павла Виноградова, активного участника установления Советской власти в Семиречье и в городе Верном, что ныне Алма-Ата, названа улица. Вот её и переименуем в честь вашего героического предка! Загорелся Арзанбаев, смотрю, понравилась идея. Правда, он здраво рассудил тогда, что с улицей Фурманова надо повременить. Всё ж таки пока горожане помнят за какие заслуги именем комиссара центральную улицу назвали: уберёг тот многие тысячи людей от бойни во время Верненского мятежа30. Да и относительно недавно МХАТ в Алма-Ату приезжал со спектаклем по роману Фурманова «Мятеж», неудобно, я ж, говорит Арзанбаев, ходил тогда на него. А вот с теми улицами твоими, давай, говорит, действуй…
И вот на фоне этого всего холуйского славословия начнем сливать информацию о коррупции его родственничков – всей это пресловутой семейки. О трёх его женах, например. О детях и внуках. Об этом его братишке младшеньком, устроившим целый гарем-деревню здесь под Алма-Атой. О виллах-яхтах, о недвижимости в Европе, в Китае, в Турции, в Эмиратах. Об оргиях с малолетками. О внуках-наркоманах. Много чего слить можно. Чтобы народ позлить. Но самая вишенка на торте будет петиция об импичменте Арзанбаева. Вот уж его кондрашка хватит, когда хотя бы с десяток тысяч под ней подпишутся! Итак, значит, первым делом раздувать тщеславие. Сливать компромат, благо его не счесть. А когда зашатается режим личной власти президента, тут и митинги народные организовать подсобим. Буллард обещает. Тут ещё мы подкинем дровишек в костёр – информацию о секретном арзанбаевском соглашении с китайцами о передаче части нашей территории в долгосрочную аренду в виде земель сельскохозяйственного назначения. В аренду и не только в аренду! Есть де-факто земли, уже принадлежащие им. Например, огромный комплекс на улице Фурманова (пока еще Фурманова!) – частная собственность нефтяной китайской компании, пусть и резидента Казахстана. Но ведь по учредительным документам компания эта – стопроцентная собственность китайских товарищей, а значит и земля под комплексом – тоже их собственность. Ведь объект недвижимости не может идти в отрыве от земли, на которой он возведён! А таких объектов у нас сотни. Тысячи. Санаторий "Ак-Кайын31", например. И это только в Алма-Ате. А в Кызыл-Орде, а в Актюбинске, а в Шевченко и Гурьеве! Ой-ё, распродаем ведь родину наших предков! Напомним народу ещё и о передаче Китаю той стратегической местности, которую отстояли наши пограничники, когда китайцы напали на нас под Жаланашколем32 в 1969 году. Только этого одного достаточно, чтобы заклеймить Арзанбаева, как предателя казахского народа.
А потом пойдут народные митинги. И ещё бензинчику подольём: сакральная жертва. А её готовить надо заранее.
Хороший план. Остается подумать о личных гарантиях безопасности. Надо будет с Джеймсом Буллардом встретиться, обсудить.
Кстати, по всей столице и в Алма-Ате, Гурьеве и Шевченко биллборды с Ельбасаровой физиономией и его глубокомудрыми изречениями понавтыкать. Особенно в тех районах, где полно вывесок с названиями китайских компаний, написанных иероглифами, благо таких районов уже хватает за глаза. Запустил сюда китайский бизнес Арзанбаев, даже турецкий потеснил! Пусть имя его прочно свяжется с китайцами. Братишка его свои сети АЗС по всему Казахстану уже продал китайцам. Средний зятек – свою долю в "Актюбказнефти". Дочка – долю в Сберегательном банке. Даже внучок-наркоша и тот туда же!
А районов таких действительно много, китайцы, они не дураки, всегда козырные места выбирают. Вот, возле парка 28-ми гвардейцев-панфиловцев, например, целый чайна-таун уже в Алма-Ате образовался. Уж я-то знаю, что говорю: засекреченные справки о миграции китайцев и их общей численности на территории города приходилось читать в бытность председателем горисполкома. А про справки, которую мне Генштаб периодически готовит, как министру обороны, – вообще молчу. Да и сами алма-атинцы уже давно замечают их на улицах города. Их чересчур много, действительно. Казахи начинают возмущаться. Студенты, говорят, чуть ли не ропщут: зачем в национальной библиотеке, бывшей Пушкинке, открыли пресс-канцелярию народного правительства Чунчжинского района КНР? В Гурьеве драка произошла между китайскими рабочими и казахами, что недовольны уровнем своей заработной платы, в сравнении с китайской. Троих казахов убили. Еле успокоили народ.
Итак, какие же инструменты мы имеем в распоряжении? Антисоветчики типа Сахыт Бадыковой, которой заказали серию работ о Туркестанском легионе, подразделении вермахта, и этих неудачниках шалаш-ордынцах, не годятся. Отработанный материал. Сейчас тренд обратный: люди с теплотой стали поминать советское прошлое – есть с чем сравнивать. Да и в глубине души у меня тоже скептическое отношение к деятелям Алаш-Орды33.
Может, моё комсомольское прошлое сказывается, а может, достаточно убедительными оказались архивные документы, которые приходилось изучать. Идеи их были ничтожными, мелочными, своекорыстными, непоследовательными. Но на государственном уровне их нужно было, конечно, преподносить как великих деятелей казахского народа. И официально я всячески превозношу их роль в истории казахов. Даже открывал памятник одному из них. Делается это, чтобы произвести как можно быстрее замену, как говорится, героев былых советских времен на новых доморощенных, своих собственных. А так как особо выбирать не из чего, приходится лепить из того, что есть. Пусть и скомпрометированы они сотрудничеством с коммунистическим режимом. Тему эту ведь не педалировали никогда».
Он усмехнулся, вспомнив, как поначалу боязно было переходить на новую лексику, вроде: «коммунистический режим».
«Что ещё? Опять же, прикормленные национал-патриоты или, как в народе их называют, нацпаты. Целая группа есть таких да два индивидуала: один эмигрировавший из Турции туркоман Догман, который ходит и буквально лает на всех русскоговорящих, обычно напуганных его напором и бесцеремонностью, женщин: почему, мол, не говорят они на казахском. Еще один деятель, местный рецидивист-уголовник Боран Маргунал, вдруг произведённый эменбешниками в главные поборники казахской национальной идеи. Спустить его с поводка, чтобы пробросить в народ пару идей, которые пришли в голову чиновникам из отдела внутренней политики администрации президента, типа переименовать Парк 28-ми гвардейцев-панфиловцев или снять с Монумента памяти надпись про Москву, ничего не стоит.
Есть ещё кучка блогеров, поливавших грязью Абая и Мухтара Ауэзова за их добрые слова в адрес русских. Один такой уже открыл окно Овертона: начал раскачивать тему, мол, Абай – враг казахского народа и запятнан сотрудничеством с русским оккупантом.
Опять же – наши многовекторфлюгерные политологи Сосым Датпаев, да сладкая парочка Марыс и Жайнат. Дровишек в костёр национальной обиды они могут подбросить много. Их идея с движением «Казахские жизни имеют значение» и зацикленность на голодоморе 30-х годов – пока перебор, но кто знает, со временем пригодится. Кстати, Сосым отлично справился с серией заказных статей антироссийской направленности. Окупил мои вложения. Российское экспертное сообщество забурлило. Молодец!
Да, вот ещё перспективное направление – левачки. Кружки-марксистов. С одним руководителем такого контакт уже установлен. Отлично продается товарищ Егор. Ещё и идейку подкинул хорошую, с масс-кравдингом… или масс-моббингом? Короче, какой-то масс. Это как в короткие сроки организовать неорганизованную толпу.
Может, кого-то из них на роль сакральной жертвы? Нет, думаю, не стоит. Они засвечены, и народ прекрасно знает, кто они и под кем ходят. Да и слишком одиозны. Не годятся. Нужно новое лицо. И, кажется, есть такое».
Гали-Есиму тут вспомнилось, что ещё в бытность его председателем горисполкома, пришла ему блестящая идея объявить, что Алма-Ате тысяча лет. А под шумок затеять по всему городу модернизацию теплосетей. На этом он тогда рассчитывал поднять полмиллиарда «зелёных». Археологи, что, по большей части, националистически настроенные, обосновали идею тысячелетия города, как могли. Подвели, так сказать, научную базу. Из бюджета выделили солидную сумму. Весь год готовили кампанию. В начале весны начали модернизацию, которую закончили в сентябре. А через год шумное празднование в День города тысячелетие Алма-Аты прекрасно отвлекло горожан от проблем ЖКХ. Хотя и отдел мониторинга социальных сетей зафиксировал небывалый всплеск активности интернет-троллинга по этому поводу. Справку с подборкой наиболее популярных постов и комментариев он читал. Среди них Гали-Есим тогда выделил один видеоролик, правда малопопулярный, но объединивший критику двух этих его мероприятий, с которыми он с блеском справился: модернизацию теплосетей города (положил себе в карман громадный куш) и празднование тысячелетия города (подыграл националистически настроенным людям). Смотрел он его тогда с интересом и даже до конца. В ролике один молодой человек изображал журналиста, который берёт интервью у якобы маститого археолога. После заставки с бравурной музыкой и с заголовками в духе новостей с пометкой «молния» («В Алма-Ате идут археологические раскопки! Сенсационное открытие казахских историков: Алма-Ате – две тысячи лет!»), «журналист» представляется зрителям:
«Здравствуйте! С вами Абай-Караш, обозреватель журнала "Парадоксы и гении".
Не секрет, что прошлое лето было испорчено повсеместным ремонтом теплосетей, значительно затруднившим повседневную жизнь алма-атинцев.
Некоторые горожане были обоснованно обеспокоены тем, как это отразится на их кошельках, поскольку по обыкновенной государственно-партнерской практике, частные компании, – поставщики коммунальных услуг, – пользующиеся полной государственной поддержкой и заказавшие эти работы, переложат, с благословения государства, все расходы на народонаселение, значительно повысив тарифы на свои услуги.
Спешим, успокоить горожан! Ваши беспокойства излишни. Это не ремонтные работы, это археологические изыскания и раскопки! Всё финансируется из республиканского бюджета.
Мы беседуем с нашим ведущим историком и археологом, академиком Академии всех казахских наук, выдающимся учёным и просто интересным собеседником, господином Шолта Болтай-улы.
– Шоке, это приятная и весьма шокирующая новость. В этом году мы радостно справили тысячелетие нашего города. Теперь же, по-видимому, можно будет говорить и о более древней его истории…
– Да-да, это поистине великое открытие. И я, пользуясь случаем, поздравляю с этим всех казахстанцев! Сейчас можно с уверенностью утверждать: Алма-Ате – две тысячи лет. Дело в том, что когда при раскопках мы миновали тысячелетний культурный слой земли и углубились дальше, то обнаружили отлично сохранившуюся разветвлённую водопроводную систему на отметке, точно датируемой первым годом нашей эры. Она технологически и технически значительно превосходит аналогичную систему, существовавшую в Древнем Риме. Таким образом, история нашего города восходит к библейским временам!
– Поразительно! Но, Шоке, какое значение это имеет для казахстанцев?
– Самое великое и, я даже не побоюсь этого слова, геополитическое! Это вам не какие-то там поздравления принимать от какого-то там американского президента! Это международное признание значимости нашего государства в мировой истории и геополитике! Поверьте, двумя тысячами лет, дело не ограничится. Мы сейчас связываемся с ведущими израильскими теологами, талмудистами и тороведами…
– Простите, вы хотели сказать, товароведами?
– Тороведами, молодой человек, тороведами! Учеными, изучающими древнюю Тору, – Пятикнижие Моисеево, – являющуюся важной частью Ветхого Завета. Так вот, скорее всего, есть основания предполагать, что упоминания об Алма-Ате, как в Торе, так и в Талмуде, имеет место быть, а это, как вы понимаете, ветхозаветные времена! Это открытие также и достойный ответ всем злопыхателям, утверждавшим, что у казахов не было своей государственности вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции. Более того, открытие претендует на Нобелевскую премию по истории! Я буду обязательно выдвигаться…
– Вы? А… э… а как же наш всенародно любимый президент, так сказать, лидер нации, Шоке?!
– Да-да, простите, я понимаю… мы – я и президент, под чутким и мудрым руководством которого мы успешно живем и работаем уже столько счастливых лет, – будем выдвигаться на Нобелевскую премию по истории! В том, что я… э… мы её обязательно получим и то, что мы её заслуживаем, нет никаких сомнений. А это, понимаете ли, – всемирный престиж!
– Спасибо, Шоке, за содержательную беседу! Желаем вам всяческих успехов и дальнейших удивительных открытий!
Что ж, мы живем в эпоху интересных событий и удивительных открытий. Нам показалась неосмотрительной некоторая нескромность Шоке, но будем снисходительны к человеческим слабостям. Никто не без греха. В конце концов её можно списать на исследовательский пыл, присущий всем выдающимся учёным, впервые приоткрывающим завесу тайн истории, или же приписать её восторженному отклику учёного на, поистине, великое открытие, вне всяких сомнений претендующее на Нобелевскую премию по истории. Надеемся, всё будет хорошо. Он… э… то есть они её получат – по совокупности заслуг.
Нас только несколько встревожила другая новость. Из наших источников, которые мы, естественно, по понятным причинам раскрыть не можем, стало известно о готовящихся репрессалиях в отношении нашего прославленного учёного-археолога. Мы будем следить за судьбой академика.
Читать бесплатно другие книги:
