Смерть миссис Вестуэй Уэйр Рут
Ruth Ware
THE DEATH OF MRS WESTAWAY
First published as THE DEATH OF MRS WESTAWAY by Harvill Secker, an imprint of Vintage. Vintage is part of the Penguin Random House group of companies.
Перевод с английского Е. Шукшиной
Компьютерный дизайн В. Воронина
Печатается с разрешения Penguin Random House group of companies и литературного агентства Andrew Nurnberg.
Серия «Психологический триллер»
© Ruth Ware, 2018
© Перевод. Е. Шукшина, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2019
Издательство благодарит Элисон Борроумен за помощь при подготовке книги к изданию.
Маме. Всегда
Читателям:
Действие романа «Смерть миссис Вестуэй» происходит в современном Брайтоне, однако знакомый с городом читатель заметит несоответствие. Здесь еще стоит Западный пирс. Надеюсь, брайтонцы порадуются возрождению излюбленной городской приметы, пусть лишь вымышленному.
- Прилетела к нам сорока.
- Значит, будем танцевать.
- Две сороки прилетели —
- Будем горе горевать.
- Если три, родится мальчик.
- А четыре – будет дочь.
- Пять сорок – уснешь голодным.
- Шесть – получишь медный грош.
- Ну а семь – узнаешь тайну,
- Что несли из рода в род.
29 ноября 1994 года
Опять сороки. Странно, как же я их ненавидела, когда попала сюда. Помню, ехала с вокзала на такси и увидела с аллеи: выстроились рядком в парке, вот как сейчас, и знай себе чистили перышки.
Сегодня две уселись на покрытую бахромой инея ветку тиса, и я вспомнила, как в детстве мама, чтобы не накликать беду, тихонько шептала в таких случаях: Добрый день, сударыни.
Одеваясь у окна, я считала сорок. Две – плохо, дурное предзнаменование, я содрогнулась. Но нет, на обледеневшем газоне еще. Четыре, пять… шесть… и еще одна прыгает по плитам террасы, склевывая лед, намерзший на столе и стульях. Значит, семь.
- Ну а семь – узнаешь тайну,
- Что несли из рода в род.
Тайна-то тайна, но несли из рода в род – вряд ли. Придется открыться, и довольно скоро. Выбора нет.
Я почти оделась, когда в кустах рододендрона послышался шорох листьев. Какое-то время трудно было понять, что это, но затем в проломе ветвей появилась лисица. Она неторопливо пересекла усыпанный опавшими листьями газон, и рыжее золото пугающе ярко загорелось на фоне оцепеневших от мороза зимних красок.
В родительском доме лисы на дворе были обычным явлением, но они редко выходили днем, тем более так нагло, как эта: рассекает по просторному газону прямо перед домом. Мне приходилось видеть разодранных кроликов, раскуроченные мешки с мусором, оставшиеся после лисьей охоты, но подобного хамства я еще не встречала. Наверно, она либо очень смелая, либо в безвыходном положении, коли на глазах у всех шарашит по газону. Присмотревшись к лисице, я решила, что скорее второе: совсем молодая и страшно тощая.
Сначала сороки ее не заметили, но потом та, что прыгала по террасе и, по-видимому, была внимательнее остальных, увидела подкрадывающегося хищника и ракетой взмыла с обледеневшей террасы, громко, отчетливо просигналив тревогу, нарушившую утреннюю тишину. Теперь у лисицы не было ни единого шанса. Остальные птицы по очереди взлетели в воздух, кроме двух на ветке тиса – на безопасном расстоянии от лисы, и та струей расплавленного золота, пригнувшись к земле, рванула по газону обратно, оставив в покое этих двух сорок, которые принялись громко стрекотать, отмечая свою победу.
Две.
- Две сороки прилетели —
- Будем горе горевать.
Не будет этого. Я ни за что, никогда не буду опять горевать никакое горе, несмотря ни на что, несмотря на бурю, которая, знаю, приближается. Сейчас сижу в гостиной, пишу эти строки и слышу ее – свою тайну: она опаляет меня изнутри такой пылкой радостью, что кажется, иногда должно просвечивать сквозь кожу.
Я перепишу стишок. Две сороки – к радости. К любви. К будущему.
Глава 1
Девушка не столько шла, сколько сопротивлялась ветру, крепко зажав в руке промокший пакет с фиш-энд-чипс, хотя шквальный ветер вырывал его, пытаясь разодрать и разметать содержимое по морскому берегу к вящей радости чаек.
Переходя через дорогу, девушка стиснула в кармане мятую записку и обернулась на длинный темный тротуар – нет ли кого позади. Но никого не было. Во всяком случае, ничего такого, никаких призрачных фигур она не увидела.
Берег редко бывал столь пустынным. Из открытых чуть не всю ночь баров и клубов на приморскую гальку до самого рассвета сыпались местные и приезжие гуляки. Но в этот промозглый вторник даже самые закаленные не решились выйти на улицу, и сейчас, без пяти десять, набережная была в полном распоряжении Хэл. Единственным признаком жизни на пирсе служили мерцающие огни, если не считать чаек, которые с криком кружились над темными, беспокойными водами Ла-Манша.
Коротко стриженные черные волосы налипли на лоб, очки запотели, а губы потрескались от соли, на которую богат морской ветер. Но Хэл лишь покрепче зажала пакет под мышкой и свернула с набережной на узкую улицу с высокими белыми домами, где ветер вдруг так внезапно прекратился, что она пошатнулась и чуть не споткнулась. Когда она еще раз повернула к Живописным виллам, дождь, казалось, зарядил даже еще сильнее, хоть ветра больше не было.
Название квартала сильно грешило против правды. Не было тут никаких вилл, лишь обычные, довольно запущенные дома с облупленной от вечно соленого воздуха краской. И живописного ничего – ни тебе вида на море, вообще ни на что. Может, когда-то, когда дома только поставили, отсюда и было видно море. Но с тех пор ближе к морю выросли дома повыше, и какой бы вид ни открывался раньше из окон Живописных вилл, теперь их жильцам приходилось довольствоваться зрелищем кирпичных стен и шиферных крыш, даже Хэл в ее мансардной квартире. Единственное преимущество жизни на самом верху четырехэтажного дома с узкой, шаткой лестницей заключалось в том, что над головой не топали соседи.
Хотя сегодня, похоже, даже соседей не было, причем уже довольно давно, если судить по тому, что из-за завалов рекламных проспектов, скопившихся на полу в подъезде, дверь отказывалась открываться. Пришлось навалиться на нее, наконец та подалась, и Хэл, нырнув из мрака улицы в темноту подъезда, принялась шарить выключатель. Щелчок не дал желаемого результата. То ли предохранитель полетел, то ли лампочка перегорела.
В тусклом, просачивающемся с улицы свете она выбрала из вороха бумаг корреспонденцию, адресованную ей, и начала карабкаться наверх.
На лестнице не было ни одного окна, и после первого же марша стало темно хоть глаз выколи. Но Хэл знала свою лестницу наизусть – от проломленной доски на площадке до отошедшего коврового покрытия на самом верху – и устало поднималась, мечтая лишь об ужине и постели. Хотя есть уже не очень хотелось. Однако фиш-энд-чипс стоили пять с половиной фунтов, а судя по количеству счетов, которые она отобрала из груды почты, это были те самые пять с половиной фунтов, которые она не могла позволить себе отправить в мусорное ведро.
Наверху она вжала голову в плечи, пытаясь уберечь голую шею от капель, падавших с потолочного окна, открыла дверь и наконец очутилась дома.
Квартирка была маленькая – одна-единственная комната за просторной прихожей, служившей и кухней, и гостиной, и всем прочим. Она тоже была довольно запущена, краска так же отслаивалась, ковер протерся, а деревянные окна, когда ветер дул с моря, кряхтели и дребезжали. Но это был ее дом, всю ее двадцатиоднолетнюю жизнь, и как бы она ни устала, ни продрогла, когда переступала порог, сердце всякий раз подпрыгивало – слегка.
В дверях Хэл остановилась, чтобы протереть о коленку, обтянутую потрепанными джинсами, очки с налипшими солеными брызгами, и кинула пакет с едой на кофейный столик.
Было очень холодно. Дрожа, она опустилась на колени перед газовым обогревателем и стала щелкать кнопкой, пока наконец не зажегся огонь. Мало-помалу тепло вернулось в огрубевшие, покрасневшие руки, и Хэл развернула мокрый от дождя бумажный пакет, вдохнув резкий запах уксуса, наполнивший небольшое помещение.
Подцепив деревянной вилкой обмяклый брусочек теплой картошки, она принялась сортировать почту. В одну стопку шла макулатура, в другую – счета. Картошка была соленой, пряной, обтрепавшаяся рыба еще горячей, но по мере того как росла стопка счетов, в животе усиливалось неприятное ощущение. Ее беспокоила не столько высота стопки, сколько количество счетов, помеченных отметкой Последнее предупреждение, и, почувствовав тошноту, она отодвинула рыбу.
Нужно платить за квартиру – естественно. Электричество тоже на одном из первых мест. Без холодильника и освещения квартира для жилья непригодна. Газ… Ладно, сейчас ноябрь. Без отопления не очень уютно, но выжить можно.
Однако послание, от которого ее в самом деле чуть не стошнило, отличалось от коммунальных счетов. На дешевом конверте, судя по всему, брошенном прямо в почтовый ящик, шариковой ручкой было написано лишь: Хэрриет Вестуэй, верхняя квартира.
Адреса отправителя не было, но он и не требовался. У нее появилась ужасная догадка, от кого письмо.
Хэл проглотила картошку, которая едва не застряла в горле, и сунула самый неприятный конверт под стопку счетов, поддавшись непреодолимому желанию спрятать голову в песок. Больше всего ей хотелось сейчас перевалить проблемы на кого-нибудь, кто старше, мудрее, сильнее.
Таких людей у нее не было. Не осталось. Однако и в самой Хэл таились скрытая сила и упорство. Может, она и маленькая, тощая и бледная и такая еще молодая – но далеко не ребенок, за которого ее по привычке принимают. Она повзрослела три года назад.
И эта сила заставила ее опять вытащить конверт и, кусая губы, вскрыть его.
Внутри обнаружился всего один лист бумаги, на котором было напечатано несколько фраз:
Жаль, что не застали Вас дома. Мы хотели обсудить Ваше финансовое положение. Позвоним.
В животе у Хэл екнуло, и она нашарила в кармане бумажку, которую нашла у себя на работе после обеда. Письма были идентичны, не считая помятостей и пятен от чая, которые она посадила на первое письмо, когда открыла.
Содержание их не было для Хэл новостью. Уже несколько месяцев она старалась без особой нужды не подходить к телефону и не отвечала на СМС, связанные с ее финансовым положением.
Трясущимися руками она аккуратно положила письма друг подле друга на кофейный столик, содрогаясь при мысли о том, что они означают.
Хэл привыкла читать между строк, догадываясь о важности того, о чем люди не говорили, впрочем, и того, о чем они говорили. В некотором роде это была ее работа. Но о смысле не сказанных здесь слов гадать не приходилось.
Ей говорили: Мы знаем, где ты работаешь. Мы знаем, где ты живешь. И мы еще придем.
Остальное отправлялось в макулатуру, и Хэл затолкала бумаги в корзину. Устало опустившись на диван, она закрыла лицо руками, стараясь не думать о печальном состоянии банковского счета. Она слышала голос мамы. Та будто стояла у нее за спиной и читала нотацию про подготовку к экзаменам на получение аттестата. Хэл, я понимаю, что у тебя куча дел, но тебе нужно поесть! Ты такая худая!
Я знаю, мысленно отвечала она. У нее так всегда: когда она нервничала или переживала, аппетит исчезал в первую очередь. Но она не имеет права болеть. Не сможет работать – не будут платить. Не могла Хэл себе позволить и выбросить еду, даже если та намокла и остыла.
Стараясь не обращать внимания на боль в горле, Хэл заставила себя зацепить еще один брусочек картошки. Но, не донеся его до рта, заметила кое-что в корзине для бумаг. Кое-что, чего не должно там быть. Письмо – плотный белый конверт, адрес написан от руки – угодило в корзину вместе с рекламой доставки еды на дом.
Хэл положила картошку в рот, облизала соль с пальцев и нагнулась к корзине за письмом. На конверте было написано: Мисс Хэрриет Вестуэй, кв. 3с, Живописные виллы, Брайтон. Адрес чуть запачкан жиром с пальцев.
Должно быть, она сунула его туда по ошибке, вместе с пустыми конвертами. Ну, по крайней мере, это не очередной счет. Послание скорее смахивало на свадебное приглашение, что было маловероятно. Хэл не могла вспомнить никого, кто собирался жениться.
Она просунула большой палец в щель под клапаном и вскрыла конверт.
Вынутый ею лист бумаги приглашением не являлся. Это было письмо, написанное на плотной, дорогой бумаге, с шапкой адвокатской конторы наверху. Живот у Хэл свело спазмом, перед ней пронеслась вереница устрашающих вариантов развития событий. Может, кто-то подал на нее в суд за то, что она наговорила во время сеанса гадания? Или – о Боже! – это связано с квартирой? Мистеру Хану перевалило за семьдесят, и он, одну за одной, продал почти все квартиры в доме. Домовладелец пока не продавал квартиру Хэл главным образом из жалости к ней и привязанности к ее маме – Хэл была в этом уверена. Но такое подвешенное состояние не могло длиться вечно. В один прекрасный день хозяину понадобятся деньги на дом престарелых, или его одолеет диабет, и детям придется ее продать. И не важно, что здесь от сырости отходят обои, что выбивает пробки, если включаешь фен одновременно с тостером. Это единственный дом, который она знала. И если мистер Хан ее вышвырнет, шансы найти другое пристанище по той же цене не просто призрачны, они равны нулю.
Или это связано с… Да нет, невозможно. Тот человек никак не мог обратиться к адвокату.
Однако адвокатская контора, откуда пришло письмо, находилась не в Брайтоне, и Хэл вздохнула с огромным облегчением. Адресом значился Пензанс, что в Корнуолле.
Значит, дело не в квартире – слава богу. И ничтожно мала вероятность того, что это недовольный клиент, – Пензанс слишком далеко. На самом деле она вообще никого не знала в этом Пензансе. Отправив в рот еще кусок картошки, Хэл разложила письмо на кофейном столике, поправила на носу очки и принялась читать.
Дорогая мисс Вестуэй!
Пишу Вам по поручению моей клиентки, Вашей бабушки, миссис Эстер Мэри Вестуэй, проживавшей в имении Трепассен, что в Сент-Пиране.
Миссис Вестуэй скончалась 22 ноября у себя дома. Полагаю, эта новость явится для Вас ударом; пожалуйста, примите мои искренние соболезнования.
Мой долг адвоката и душеприказчика миссис Вестуэй – снестись с ее наследниками по завещанию. Вследствие значительности состояния необходимо будет официально подать ходатайство об утверждении завещания и оценить завещанное состояние с целью определения пошлин на наследство. Получить свою долю наследники смогут не раньше, чем это будет сделано. Однако если Вы уже сейчас сможете предоставить мне копии двух документов, устанавливающих Вашу личность и адрес (список необходимых документов, удостоверяющих личность, прилагается), я получу возможность приступить к проверке документов.
В соответствии с пожеланием Вашей покойной бабушки мне также поручено информировать наследников о ее погребении. Оно состоится 1 декабря в церкви Св. Пирана в Сент-Пиране в 16.00. Поскольку возможности размещения в городе весьма ограниченны, члены семьи приглашены в имение Трепассен, где состоятся поминки.
Если Вы намерены воспользоваться этим предложением, пожалуйста, напишите экономке Вашей покойной бабушки миссис Аде Уоррен, она позаботится о комнате для Вас.
Еще раз прошу Вас принять мои соболезнования и уверения в моем внимательнейшем отношении к делу.
Преданный Вам,
Роберт Тресвик.«Тресвик, Нант и Дин», Пензанс
Картошка упала на колени, но Хэл не двинулась. Просто сидела, снова и снова перечитывая письмо, снова и снова возвращаясь к списку необходимых документов, удостоверяющих личность, как будто он мог что-то объяснить.
Значительность состояния… наследники по завещанию… В животе у Хэл заурчало, она подобрала картошину и съела ее, почти не заметив этого, пытаясь найти какой-то смысл в словах, что были написаны на лежавшем перед ней листе бумаги.
Поскольку смысла в них не было. Ни малейшего. Дедушка и бабушка Хэл умерли более двадцати лет назад.
Глава 2
Она не знала, как долго просидела над письмом, переводя взгляд со сложенного листа белой бумаги на страницу поисковика в телефоне. Но когда подняла голову, часы, вмонтированные в микроволновку, показывали без пяти двенадцать, и она потянулась, с резким беспокойством осознав, что газ был включен все это время. Хэл встала и выключила обогреватель, прислушиваясь к щелчкам внутри остывающего прибора, и мысленно прибавила еще пятьдесят пенсов к уже лежавшему рядом счету за газ. И тут взгляд ее упал на фотографию на каминной полке.
Фотография стояла там лет десять по меньшей мере, но теперь, взяв в руки, она посмотрела на нее словно другими глазами. На снимке были изображены девочка лет девяти-десяти и женщина на брайтонском пляже. Держась за руки, они смеялись, подняв головы навстречу порывистому ветру, одинаково забавно взметнувшему их длинные темные волосы. Фотография дышала такой свободой, такой близостью двух людей, что сердце у Хэл стиснуло от боли, к которой она почти привыкла за последние три года.
Девочка – это сама Хэл. И все-таки другая Хэл, не девочка с фотографии стояла сейчас перед камином с коротко, под мальчика, подстриженными волосами, пирсингом в ушах и татуировкой на спине, чуть выглядывающей из-под выреза поношенной футболки.
Девочке на фотографии не нужно было делать пометки для памяти на коже – все, что она хотела помнить, находилось совсем рядом. Та девочка не носила черное – у нее не имелось причин для траура. Возвращаясь домой, она не опускала голову, не поднимала воротник, поскольку ей не от кого было прятаться. Ее окружало тепло, сытость, а прежде всего – любовь.
Еда совсем остыла, Хэл завернула ее в бумагу и затолкала в мусорное ведро, что стояло в углу комнаты. Во рту пересохло от соли, горло болело, и вдруг показалась уютной мысль о кружке горячего чая перед сном. Она сделает чай, оставшимся кипятком наполнит грелку, тогда простыни будут не такими холодными, и это поможет заснуть.
Чайник зашумел, и Хэл пошарила в шкафчике, висевшем над раковиной, в поисках коробки с чайными пакетиками. Но рука наткнулась на другое – словно она действительно искала другое. Не на легкую картонную коробку, а на стеклянную бутылку, наполовину пустую. Хэл не нужно было снимать ее, чтобы понять, что это такое, но тем не менее она достала бутылку и прикинула вес на руке – за стеклом заплескалась маслянистая жидкость. Водка. Она теперь редко пила, ей не нравилась женщина, которой она стала, – со стаканом в руке; но потом ее взгляд упал на письма, что лежали на кофейном столике, и она быстрым движением открутила крышку и щедро плеснула водки в чашку, предназначавшуюся для чая.
Когда закипел чайник, она поднесла чашку ко рту, вдохнув едкий, слегка бензиновый запах, глядя, как в тусклом свете, падающем от уличного фонаря, колышется натянутая поверхность жидкости. На мгновение вдруг возникло предстоящее ощущение – огненное жжение, а потом легкий гул в ушах. Но затем что-то ее остановило, и, вылив водку в раковину, она сполоснула чашку и заварила в ней чай.
Идя с чашкой в спальню, Хэл с некоторым беспокойством поняла, что забыла про грелку. Ладно, не важно. Она слишком устала, чтобы еще возиться, а чай горячий, такой замечательный. Хэл не раздеваясь свернулась в постели, отхлебнула чаю и уставилась в яркий экран телефона.
На нем была найденная в «Гугл-картинках» раскрашенная открытка, наверно, 1930-х годов, с изображением сельской усадьбы. Длинный фасад светлого дома с георгианскими окнами увит плющом. На шиферной крыше больше десятка каминных труб, все разные. Сзади дом продолжался пристройкой – вроде бы из красного кирпича и в другом стиле. Перед домом раскинулся пологий газон. Поперек открытки тянулась надпись: Перед поездкой в Пензанс мы чудно пили чай в имении Трепассен.
Значит, это и есть имение Трепассен. То самое. Не скромный коттеджик, не часть викторианского таунхауса с претенциозным названием, а настоящая загородная усадьба.
Да с долей, пусть и небольшой, такого наследства можно не только оплатить все счета, можно куда больше. Можно вернуть уверенность, которую Хэл потеряла после смерти мамы. Даже пятьсот фунтов дадут ей передышку, в которой она так нуждалась уже много месяцев.
Часы в верхней части экрана показывали половину первого, Хэл понимала, что надо спать, но не закрывала телефон. Наоборот, она села в кровати – от пара, поднимающегося от чашки с чаем, запотели очки – и продолжила поиск в Интернете, гуляя по страницам и чувствуя странную мешанину возникающих эмоций, согревающих ее больше, чем чай.
Тревогу? Да. А еще страх, и в немалой степени. Но больше всего то, на что она не осмеливалась много лет. Надежду.
Глава 3
На следующее утро Хэл проснулась поздно. Солнце уже взошло и косыми лучами пробивалось сквозь занавески в спальне, а она лежала неподвижно, чувствуя смешанное со страхом возбуждение и пытаясь сообразить, чем оно вызвано.
Вспомнив, она съежилась, как будто ей пару раз крепко саданули по почкам.
Страх – это стопка счетов на кофейном столике, а еще хуже счетов – два напечатанных письма, отправленных не по почте… А вот возбуждение…
Ночью Хэл пыталась убедить себя, что все это ерунда. Тот факт, что Эстер Вестуэй жила в Трепассене, еще не означал, что она в самом деле владела этим огромным имением с открытки. В наши дни ни у кого не бывает таких больших домов. То, что она там умерла, еще не значит, что имение было ее собственностью. Скорее всего, сейчас там дом престарелых.
А экономка? – шептал голос в глубине сознания. А эти слова – «позаботится о комнате»? Ведь так бы не писали о доме престарелых, правда?
– Не важно, – сказала Хэл вслух, испугавшись звука собственного голоса в безмолвной квартире.
Она встала, оправила помятую одежду и нацепила очки. Прилаживая их на нос, строго посмотрела в зеркало.
Не важно, владела ли Эстер Вестуэй комнатой, или флигелем, или коттеджем на территории Трепассена, или всем этим чертовым имением. Несомненно, произошла ошибка. Она не бабушка Хэл. Деньги принадлежат кому-то другому, вот и вся история. Завтра она напишет письмо мистеру Тресвику и все объяснит.
А сегодня… Хэл посмотрела на часы и покачала головой. Сегодня у нее едва осталось время принять душ. Часы показывали двадцать минут двенадцатого, и она почти уже опоздала на работу.
Хэл стояла под душем, горячая вода молотила по черепной коробке, выбивая оттуда все мысли, когда, заглушая шум воды, опять послышался шепот: А если это правда? Ведь ты получила письмо? У них есть твой адрес, они знают, как тебя зовут.
Нет, если начистоту, это все-таки ерунда. Единственный дедушка и единственная бабушка Хэл умерли много лет назад, до ее рождения. И бабушку звали не Эстер, ее звали… Мэрион?
Может быть, Мэрион – второе имя? Так ведь бывает? Одно имя на каждый день, а другое для документов. А что, если?..
Заткнись, сказала себе Хэл. Немедленно заткнись. Ты знаешь, что это ерунда. И просто уговариваешь себя, потому что хочешь, чтобы это было правдой.
И все-таки голос присмирел, и Хэл, скорее для того, чтобы он не вернулся, закрыла воду, закуталась в полотенце и прошла в спальню. Под кроватью стоял тяжелый деревянный ящик. Она его вытащила, поморщившись от скрежета колесиков по деревянному полу и понадеявшись, что соседи снизу не балуют себя долгим валянием в постели по утрам.
В ящике в полном беспорядке были навалены важные бумаги – страховка, арендный договор на квартиру, счета, ее паспорт… Хэл поднимала слой за слоем, чувствуя себя археологом собственной истории. Договор на приобретение пакета телевизионных каналов – мимо, счет за ремонт прорванной трубы – мимо. Дальше, вниз – к прослойке, где была сплошная боль: свидетельство о смерти мамы, копия ее завещания, полицейский протокол, мамины выцветшие водительские права. Под документами темнела сложенная аккуратным квадратиком вуаль – тонкий черный газ, обшитый капельками гагата.
Ком встал в горле у Хэл, когда она откладывала ее в сторону, стараясь поскорее проскочить горькие воспоминания и перейти к более древним слоям – бумагам, которые считала нужным хранить мама, сложенным аккуратнее, – сама Хэл совала документы абы как. Там были конверт с ее собственными экзаменационными сертификатами, программка школьного спектакля с ее участием, ее фотография вместе с давным-давно исчезнувшим ухажером, на которой она выглядела очень робкой.
И наконец пластиковая папка с аккуратной надписью: Важное – метрики, а в ней два красно-бежевых документа, заполненных от руки, наверху – корона с пышным орнаментом. Заверенная копия – значилось в верхней части листа. Сначала Хэл: Хэрриет Маргарида Вестуэй, родилась 15 мая 1995 года. Мать: Маргарида Вестуэй. Род занятий не обозначен. В графе «Отец» был крепкий прочерк, словно чтобы никто не посмел заполнить квадратик по собственному усмотрению.
Под этой метрикой лежала другая, более старая, с более отчетливыми потертостями на сгибах. Маргарида Вестуэй. Мама. Взгляд Хэл переместился к графе «Родители». Отец: Уильям Ховард Райнер Вестуэй, род занятий: бухгалтер, а ниже: Мать: Мэрион Элизабет Вестуэй, девичья фамилия: Браун. У бабушки род занятий тоже не обозначен.
Ну что ж, так тому и быть.
Она не осознавала, как же сильно надеялась на чудо, пока все не лопнуло, а соблазнительные мысли об оплате долгов и какой-то там уверенности не сдулись подобно воздушному шарику.
Значительность состояния… – заманчиво шептал голос прямо в ухо. Наследники по завещанию… члены семьи…
Это по отцу, продолжал голос, пока она одевалась. У тебя ведь есть и вторая бабушка.
Хэл с горечью мотнула головой. Если наше подсознание и может нас выдать, то подсознание Хэл как раз этим сейчас и занималось.
Годами она выдумывала истории про своего отца, сплетая все более сложные для подружек в школе, чтобы скрыть, что она ничего не знает, и злость на мать за то, что та так мало ей рассказывает. Он то был летчиком, который потерпел аварию и упал в море. То полицейским, внедренным в преступную среду, которого начальство потом заставило вернуться к настоящей жизни. То знаменитостью, имя которого раскрыть нельзя, иначе их затравят таблоиды и на жизни отца можно будет поставить крест.
Наконец слухи дошли до учителей, кто-то кому-то что-то сказал, и мама, отведя Хэл в сторонку, рассказала ей правду. Оказывается, с ее отцом мама провела один вечер в брайтонском ночном клубе и больше его не видела. У него был испанский акцент, а больше мама ничего не знала.
– Ты даже не спросила, как его зовут? – недоверчиво нахмурилась Хэл, и мама, закусив губу, покачала головой. Щеки у нее пылали, и ей было так неловко, как Хэл, пожалуй, еще не видела.
Прости, сказала мама. Я не хотела, чтобы ты узнала все так, но нужно же положить конец этому… Она запнулась, из деликатности не произнеся слова, вертевшегося на языке, но Хэл даже семи лет от роду была достаточно проницательна и догадалась о том, что не было сказано.
Этому вранью… А правда в том, что ее отец не представлял собой ничего особенного. Кем он был, где жил – она понятия не имела и вряд ли когда-нибудь узнает. Скорее всего, вернулся себе в Испанию, или в Мексику, или откуда он там приехал. Но одно она знала точно: его почти наверняка звали не Вестуэй.
Так что откуда бы ни взялась ошибка, она явно не отсюда. Но это ошибка. Где-то перепутались проводки. Может быть, в другом городе живет еще одна Хэрриет Вестуэй, имеющая все права на наследство. А может, это какие-то охотники за наследниками. Когда умирает человек, не имеющий прямых наследников, деньги обращаются в пыль, если только душеприказчики, чтобы поживиться, не разыщут каких-нибудь родственников, сколь угодно дальних.
Где уж там правда, но деньги не ее, она не может на них претендовать. И на это голосу ответить было нечего.
Хэл торопливо засунула бумаги под кровать и оделась. Куда-то подевалась щетка, но она, как могла, пригладила волосы руками и осмотрела себя в зеркале у входной двери. Лицо напряженное, бледнее обычного, непричесанные мокрые черные пряди придают вид ненаписанного персонажа «Оливера Твиста». Макияж, пожалуй, мог бы исправить положение, но это не ее стиль.
Когда она надевала не просохшее с ночи пальто, голос напоследок шепнул: А знаешь, попробуй-ка ты их получить. На это мало кто способен, но если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.
Заткнись, сказала про себя Хэл, заскрежетав зубами. За-ткнись.
Она сказала так, не потому что не поверила. А потому что это было правдой.
1 декабря 1994 года
Сегодня первый день адвента, и воздух должен бы дышать чем-то новым, должен бы начаться отсчет времени перед таким важным событием, а вместо этого я проснулась разбитая, с неясным страхом.
Я не притрагивалась к картам больше недели. Не видела необходимости. Но сегодня сидела за столом у окна, укутавшись в пуховое одеяло, и у меня зачесались руки, я решила, что неплохо бы разложить. Но только потратив кучу времени, перебирая, перемешивая карты, пробуя разные расклады, ни один из которых не показался мне правильным, я поняла, что нужно сделать.
У меня в комнате не было свечей, поэтому я пошла в гостиную и взяла из большого латунного подсвечника свечку и спички, лежавшие у камина. Спички я бросила в карман, а слишком длинная свечка в карман не помещалась, поэтому я сунула ее в рукав кофты, на случай если кто-нибудь встретится на лестнице и спросит, что я собираюсь делать.
Вернувшись к себе, я разместила на столе все свое хозяйство: карты, свечку, спички и пустую чайную чашку. Оплавив нижний конец свечи, я закрепила ее на дне чашки, зажгла и три раза провела карты через пламя.
Сделав это, я задула свечу и просто сидела с картами в руках, глядя в окно на заснеженный газон. Карты стали… другими. Более легкими. Как будто сгорели все сомнения и дурные предчувствия. И я поняла, что нужно сделать.
Разложив старшие арканы лицом вниз, я выбрала три карты и выложила их в ряд. Прошлое. Настоящее. Будущее. Вопросы теснились в голове, но я постаралась мыслить ясно и сосредоточиться лишь на одном – и не на вопросе, а на ответе, распускающемся цветком в моем теле. Потом перевернула карты лицом вверх.
Первой картой, обозначающей прошлое, оказались Влюбленные – не вверх ногами, а как положено, и я невольно улыбнулась. В картах таро не всегда правильно останавливаться на первом же значении символа, но в данном случае оно уместно. На лежавшей передо мной карте были изображены переплетенные обнаженные тела мужчины и женщины, их окружают цветы; рука мужчина покоится на груди женщины; сверху влюбленных заливает пылающий свет. Я люблю эту карту – и смотреть на нее, и толковать, но значения ее необязательно радостные. Это могут быть и сладострастие, и искушение, и уязвимость. Однако сейчас, после очищения огнем, я видела только самое простое – вот мужчина и женщина, и они любят друг друга.
Следующая карта, которую я перевернула, оказалась Шутом, но вверх ногами. Этого я не ожидала. Все заново, новая жизнь, перемены – это пожалуйста. Но вверх ногами? Глупость. Каприз. Неосмотрительность. Улыбка сползла с моих губ, я отпихнула Шута и поспешила к третьей карте, самой важной – будущему.
Она тоже открылась вверх ногами, и у меня свело живот. Я почти пожалела, что уселась за карты. Хоть бы не сейчас, не сегодня. Я отлично знала свою колоду, мне не нужно было переворачивать карту, но даже так, вверх ногами, я посмотрела на нее другими глазами, будто видела впервые. Справедливость. Женщина с серьезным лицом сидит на троне, словно осознавая свою ответственность, а равно невозможность добиться правды в таком мире, как наш. В левой руке она держит весы, а в правой – меч, готовый и карать, и миловать.
Я долго смотрела, пытаясь понять, что хочет мне сказать женщина, сидящая на троне, и все-таки даже сейчас точно не знаю. Я так надеялась, что, если буду вести дневник, прояснится, что хотят сказать мне карты, но вместо этого ощущаю лишь смятение. Подлость? Неужели это действительно может оказаться правдой? Или я неверно толкую? Сижу, перебираю остальные, более глубокие, более тонкие значения: готовность обманываться, ловушки черно-белого мышления, ложные предположения – и ни одно меня не убеждает.
Целый день я думала о последней карте – о будущем. И все-таки не поняла. Как бы я хотела с кем-нибудь поговорить, обсудить это. Но я прекрасно знаю, что Мод думает о таро. Груда дымной дури, сказала она, когда я предложила погадать ей. Потом, правда, согласилась, но фыркнув с презрительным видом. Я видела, как она задумалась, когда я перевернула выбранные ею карты, и поинтересовалась, на какой вопрос она хочет получить ответ.
– Если уж ты такая до мозга костей ясновидящая, может, сама скажешь? – спросила она, постукивая по карте кончиком пальца.
Но я только покачала головой, пытаясь скрыть раздражение, и ответила, что таро – это не фокусы на вечеринке, не ментализм дешевых иллюзионистов по субботнему ящику, которые называют людям их второе имя или угадывают надпись на карманных часах. Это больше, глубже, реальнее.
После гадания я протерла колоду, расстроившись даже не тому, что Мод дотрагивалась до карт, а ее презрительному к ним отношению. Но теперь, вспоминая тот день, я кое-что понимаю. Когда Мод перевернула карту будущего, я сказала ей кое-что еще, о чем мне следовало бы вспомнить сегодня самой и что дает некоторое утешение. Дело в том, что карты не предсказывают будущее. Они лишь показывают нам, как может повернуться та или иная ситуация, создаваемая нашей энергией, которую мы привносим в толкование. Другой день, другое настроение, другая энергетическая картина – и на тот же самый вопрос можно получить совершенно иной ответ.
Все мы обладаем свободной волей. Ответ, который дают карты, может направить нас по нашему пути. Мне же нужно лишь понять, что они говорят.
Глава 4
Был почти полдень, когда Хэл торопливо вышла на набережную и запахнула пальто, пытаясь защититься от порывистого ветра. Он резал, будто нож, по лицу и пальцам и кусал кожу на коленках, торчащих из драных джинсов.
Когда Хэл нажимала на кнопку светофора у пешеходной зебры, у нее опять свело живот. Возбуждение. Тревога. Надежда…
Нет, не надежда. Все надежды абсурдны. Документы из-под кровати поставили точку. Никаких шансов, что это может оказаться правдой. Претендовать на деньги с ее стороны – это, знаете ли… В общем, чего вилять? То, о чем она размышляет, называется мошенничество. Ясно и просто. Преступление.
Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.
Когда Хэл переходила улицу, мысль предательски высвечивалась в глубине сознания, и она потрясла головой, пытаясь не обращать на нее внимания. Но это было не так просто. Потому что если у кого и могло хватить духу появиться в незнакомом доме и заявить, что женщина, которую она никогда не видела, ее бабка, так это у Хэл.
Хэл была гадалкой, из лучших. В своем маленьком офисе на Западном пирсе Брайтона она раскладывала карты таро и предсказывала будущее. Но лучше ей давались таро, к ней приезжали даже из Гастингса и Лондона, многие не по одному разу. Потом такие клиенты рассказывали друзьям о том, что Хэл угадала их тайны, выложила факты, о которых никто не мог знать, предсказала будущее.
Она старалась не считать их глупыми, но вообще-то они такими и были. Не столько отдыхающие, например, девчонки, которые приезжали на девичники и приходили к ней похихикать и спросить, какого размера прибор у ухажера и не ударит ли он лицом в грязь в свадебную ночь. Когда Хэл произносила заученные фразы (Шут – начало чего-то нового, Императрица – женственность и плодовитость, Дьявол – сексуальность, Влюбленные – страсть и преданность), они визжали и обмирали от восторга. Иногда она прятала в руке карты, которые были ей нужны, чтобы успокоить клиента, и выкладывала их в определенный момент, чтобы не расстроить младшими арканами и такими старшими арканами, как Смерть или Жрец. Но вообще-то к концу дня уже не имело значения, какие карты выбирали девочки; Хэл подгоняла картинки под то, что они хотели слышать. Она, как полагается, хмурилась, качала головой, чтобы произвести на них впечатление и довести до экстаза, а в конце ободряюще хлопала по руке. В итоге у нее всегда выходили любовь и счастье, даже с самым безнадежным мужчиной, хотя могли наступить и трудные времена. Таких Хэл дурачила без зазрения совести.
Но были и другие. Постоянные клиенты. Те, кто верил, кто наскребал пятнадцать, двадцать фунтов и приходил опять и опять, желая получить ответы, которые Хэл дать не могла не потому, что не понимала, чего они хотят, а потому, что не могла найти в себе силы им лгать.
С такими было проще всего. Они записывались на сеанс, давали свои настоящие имена и телефоны, так что их можно было найти в «Гугле» или на «Фейсбуке». Даже посетители с улицы несли достаточно информации о себе: Хэл угадывала их возраст, социальное положение, замечала дорогие, но поношенные туфли, свидетельствовавшие о неблагоприятной перемене в судьбе, или недавно купленную дизайнерскую сумочку, что говорило об обратном. В неярком свете кабинета она тем не менее подмечала белую полоску, оставленную только что снятым обручальным кольцом, или трясущиеся руки несчастного, кому не удалось сегодня опохмелиться.
Иногда Хэл даже не сразу понимала, откуда она все это знает, и тогда ей действительно начинало казаться, что карты о чем-то рассказывают.
– Я вижу, вы огорчены, – могла сказать она. – Тут… ребенок?
И глаза женщины наполнялись слезами, она кивала и, прежде чем одуматься, уже выкладывала историю либо выкидыша, либо мертворождения, либо бесплодия. И только потом Хэл недоумевала: а откуда она, собственно, это взяла? А потом вспоминала, что когда выглянула пригласить клиентку в кабинет, та смотрела на молодую мамашу, прогуливающуюся с подвязанным к животу младенцем и карапузом, мордашка которого была измазана сахарной ватой, вспоминала затравленный взгляд клиентки и все понимала.
Тогда у нее появлялось очень скверное чувство, и иногда она даже возвращала деньги, говоря клиентам, что карты запретили ей брать вознаграждение, хотя это, казалось, только подстегивало их и сильнее убеждало, что необходимо прийти еще раз с купюрами в кулачке.
Но в целом Хэл любила свою работу. Ей нравились хриплые, пьяные девичники. Нравились даже грубые мужики, которые не верили ни во что, гоготали и сыпали грязными шутками по поводу того, что надо бы проверить на ощупь ее хрустальные шары. Ей казалось, что она, пусть чуть-чуть, помогает слабым. Не считая ищущих пустого развлечения девушек, она не опускалась до низости и не говорила клиентам того, что они хотели слышать; она говорила лишь то, что люди вообще-то должны были знать сами. Что правду не найти на дне бутылки. Что наркотики не дадут никаких ответов. Что оставить мужа, на совести которого побои, виднеющиеся из-за ворота блузки, вполне нормально.
Она была дешевле психотерапевтов и деликатнее экстрасенсов, которые совали свои визитки людям под дверь, уверяя, что в состоянии исцелить неизлечимые заболевания при помощи кристаллов, или предлагая побеседовать с умершими возлюбленными и детьми – за определенную плату, разумеется…
Хэл никогда ничего подобного не обещала. Когда у нее спрашивали, может ли она вызвать дух Дэвида, Фабиана или маленькой Коры, она качала головой. Она не зарабатывала деньги спиритическими сеансами, наживаясь на горе, видном невооруженным глазом.
– Карты не предсказывают будущее, – снова и снова подстраховывалась она, поскольку ситуация могла развернуться по-всякому, но помимо этого стремясь втолковать клиентам то, что им нужно знать: железобетонных ответов не существует. – Они только показывают возможные варианты, а те зависят от энергии, которую вы несете сегодня. Таро – не тюремная камера, а руководство к действию.
Правда заключалась в том, что как бы Хэл ни старалась внушить людям обратное, им нравились таро, поскольку они давали иллюзию, что человек в состоянии контролировать происходящее, в силах управлять своей жизнью и защищен от бессмысленной беспорядочности судьбы. А Хэл нравилась им, поскольку хорошо делала свое дело. Из тех образов, что живописали клиенты, она умела сплести историю, умела слышать их вопросы, их боль и надежды.
Она всегда была робкой, в присутствии незнакомых людей помалкивала, в школе, где царили грубые нравы, чувствовала себя, как рыба, которую вытащили из воды. За те годы, что Хэл держалась в тени и наблюдала за окружающими, она, не сознавая того, обучилась независимости суждений и приобрела навыки, которые в один прекрасный день стали ее профессией. Она видела, какими люди хотят выглядеть в глазах других, видела признаки, свидетельствующие о том, что они нервничают, питают надежды или пытаются убежать от правды. Она сделала открытие, что самая главная правда часто в том, чего люди не говорят, и научилась отгадывать тайны, которые человек прячет у всех на виду – в одежде, в выражении лица, когда он думает, что на него никто не смотрит.
В отличие от большинства своих клиентов Хэл не верила в то, что карты, лежащие у нее в кармане, обладают какой-то мистической силой помимо ее собственной способности обнажать то, в чем люди не признавались даже самим себе.
Но сейчас, торопливо шагая по Дворцовому пирсу, вдыхая запах жареной рыбы и картошки, который доносил морской ветер и от которого урчало в животе, Хэл вдруг стало интересно. Вот если бы она верила… если бы верила… Что скажут карты об имении Трепассен? О женщине, которая не была ей бабушкой? О выборе, который ей предстояло сделать? Бог весть…
Глава 5
– Добренького утречка, леденчик!
– Доброе утро, Рег. – И Хэл просунула пятидесятипенсовую монету в окошко. – Чашку чая, пожалуйста.
– Еще бы. Для коктейлей-то сегодня холодновато, а? Чашечку чайку, – принялся бормотать Рег, бросая пакетик в надтреснутую белую кружку. – Чашечку… чайку для моей любимой… чикули.
Чикуля. Девушка.
Рег не был брайтонцем, он приехал из Лондона и щедро уснащал свою речь словечками из кокни, правда, Хэл не была уверена, что это действительно кокни. Язык кокни он, несомненно, знал, по крайней мере, освоил его самостоятельно, так как родился под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу[1] и в детстве гонял по улицам Ист-Энда. Но было в нем какое-то актерство, и Хэл подозревала, что все это имеет отношение к курортному колориту, который так нравится приезжим. Эдакий старый добрый чудак с пирогами и чайком.
Рег, нахмурившись, смотрел на чайник.
– Чтоб ей пусто было, этой посудине, опять дурит. Контакт, наверно, отходит. Есть десять минут, Хэл?
Хэл посмотрела на часы.
– Не очень… Предполагается, что я открываюсь в двенадцать.
– Ай, не бери в голову. Никого у тебя там нет. Они все равно идут мимо меня. Мелка тоже еще нет, так что с ним у тебя проблем не будет. Зайди, присядь.
Он открыл дверь будки и кивком зазвал Хэл. Та помялась, но все-таки зашла.
Мелок, мистер Уайт, был управляющим пирса. Хэл как самостоятельный предприниматель в известной степени сама определяла часы своей работы, но Уайт любил, чтобы все заведения открывались, как положено. Ничто не действует так угнетающе, любил говорить он, как сплошные опущенные ставни на пирсе. Чтобы завлечь посетителей на свой променад, Западный пирс уже вкалывал больше, чем его близнец Дворцовый, и когда сборы, как обычно бывает зимой, упали, Уайт начал склоняться к тому, чтобы пересмотреть договоры об аренде фирм и фирмочек, не приносящих солидных доходов. А потерять офис Хэл сейчас никак не могла.
В будке у Рега было тепло и сильно пахло беконом от гриля у задней стенки. В зимние месяцы коронным блюдом лондонца были сандвичи с беконом и чай, а летом мороженое «Мистер Уиппи» и банки с кока-колой.
– Сейчас вскипит, – сказал Рег. – Как дела, старушка?
– Нормально, – ответила Хэл, хотя это был не самый честный ответ.
При мысли о двух листах бумаги с напечатанным текстом, которые мирно лежали у нее дома на кофейном столике, по-прежнему подташнивало, и она почти боялась обнаружить еще один конверт, открыв офис. Если бы только… Если бы только письмо мистера Тресвика в самом деле предназначалось ей.
Чайник наконец закипел, и Хэл смотрела, как Рег одной рукой ловко манипулирует краником и кружкой, а другой переворачивает бекон. Оказывается, беседовать со своим подсознанием проще, чем смотреть в лицо старому другу. Лучше бы она не видела его глаз, которые потемнели от беспокойства.
– Ну, в общем… – Говорить было трудно, и, сглотнув, Хэл заставила себя продолжить. Но сказала она вовсе не то, что собиралась: – В общем, может быть, даже лучше, чем просто нормально. Вчера вечером я получила письмо, в котором сообщается, что я вроде как наследница тайного состояния.
– Вроде как – что? – Рег повернулся с кружкой в руке и с откровенным изумлением посмотрел на нее. – Сделай одолжение, повтори.
– Вчера вечером. Я получила письмо. От адвоката. В нем говорится, что мне причитается значительное наследство, типа того.
– Ты меня дуришь? – спросил Рег, и брови его взмыли практически до линии, где должны были начинаться отсутствующие волосы.
Хэл покачала головой, и Рег, видя, что она говорит серьезно, в свою очередь покачал головой и протянул ей чашку.
– Будь осторожна, детка. Какие только кидалы не попадаются. Мое горе луковое как-то подцепила одного такого, сказал ей, будто она выиграла в венесуэльскую лотерею или еще какую-то чушь. Никогда никому не передавай никаких денег. Хотя чего тебе об этом говорить, – подмигнул Рег. – Сама не промах.
– Вряд ли это надувательство, – задумчиво сказала Хэл. – Если уж фигня, то скорее ошибка. Думаю, меня с кем-то перепутали.
– Так ты считаешь, это те охотники, которые, когда кто-нибудь помрет, сбиваются с ног в поисках дальних родственников? – Рег нахмурился, но не с беспокойством, а будто разгадывая головоломку.
– Может быть. – Хэл повела плечами и осторожно втянула глоток обжигающего чая. Он был еще и горький – такой замечательный.
Леденящая липкая мысль о письмах на кофейном столике начала отступать, и на мгновение вспыхнуло воспоминание о том, как это бывает, когда просыпаешься утром и не терзаешься из-за каждого счета, не думаешь, когда придет очередное требование арендной платы, не боишься стука в дверь. Господи, чего бы она не дала, чтобы опять вернуть это спокойствие…
В ней что-то начало сгущаться – железная решимость…
– Ладно, – сказал наконец Рег, – если кто и заслуживает шанса, так это ты, дорогуша. Бери деньги, которые тебе предложат, и беги, вот тебе мой совет. Бери деньги и беги.
Глава 6
– До свидания, – сказала Хэл, когда три не вполне трезвые девушки вывалились из кабинета и с визгом и смехом помчались по направлению к барам и клубам. – Да сопутствует вам удача, – как обычно, добавила она, но они были уже далеко и не могли ее слышать.
Посмотрев на часы, Хэл поняла, что скоро девять и пирс сейчас закроется.
Она устала – если совсем честно, просто выбилась из сил – и несколько часов назад, поскольку время шло, а пирс пустовал, думала свернуться, повесить табличку Закрыто и отправиться домой. Но, по счастью, осталась. Целый день клиентов почти не было, а к семи как прорвало: две товарки пришли спросить, что им делать со свирепствующим боссом, а потом, часов в восемь, три подвыпившие девушки придумали-таки, над чем похихикать. Не бог весть какой заработок, но, кажется, она сможет оплатить аренду офиса за неделю, а это больше того, на что она твердо может рассчитывать в зимние месяцы.
Вздохнув, Хэл выключила маленький обогреватель, стоявший у ног, и встала, собираясь погасить небольшую неоновую вывеску у входа.
Мадам Маргарида – было написано кучерявыми прописными буквами, и хотя это имя не очень подходило Хэл, вызывая в воображении какой-то цыганский образ в духе Джипси Роуз Ли, у нее не хватало духу сменить вывеску. Внизу мельче было приписано: Специалист по картам таро, предсказаниям и гаданию по руке, хотя Хэл не очень любила гадать по руке. Может, все дело было в физическом контакте, в теплых потных ладонях посетителей. А может, не хватало антуража; карты таро ей просто нравились – мягкие, ломкие, с изящными картинками.
Хэл щелкнула выключателем, снаружи погас свет, но тут в стекло кто-то постучал. У нее свело живот, и на мгновение она застыла, даже дыхание прервалось.
– Я стучу-стучу, – послышался задиристый женский голос. – Вам что, не нужны клиенты?
Хэл облегченно вздохнула, напряжение схлынуло, и она открыла дверь.
– Извините. – Она говорила спокойно, как профессионал, в которого превращалась, беря в руки карты. Голос звучал легко и серьезно одновременно, на тон ниже, чем обычно, хотя сейчас, когда сердце еще колотилось после внезапной волны страха, оказалось нелегко попасть в нужную тональность. – Вам следовало постучать чуть раньше.
Читать бесплатно другие книги:
