Обмен разумов Шекли Роберт
— Тем, что Император — раб времени.
— Опять эта чепуха! Кто ты на самом деле?
— Прошу, отрекись от трона!
— Мне надоела твоя болтовня, — сказал Мингус.
Он направил на старика пистолет и выстрелил. Но это не произвело никакого эффекта. Старик раздраженно покачал головой.
— Меня нельзя убить. Реальность позициональна, ты сам это поймешь со временем. А теперь мне пора возвращаться к своему делу.
— А какое у тебя дело? — спросил Иеронимус.
— Все рабы заняты одинаково бессмысленным делом, — сказал старик и исчез.
Мингус недовольно потер подбородок.
— Только этого старого клоуна не хватало в нашей комедии. Иеронимус, а ты-то куда собрался?
Иеронимус настраивал машину времени.
— В путешествие. Навещу своего давнего друга.
— Кого ты имеешь в виду?
— В свое время узнаешь.
— Эй, Иеронимус, подожди! — крикнул Мингус. — Останься со мной и помоги создать настоящую цивилизацию. Обещаю: я буду следовать твоим советам.
— Нет, — сказал Иеронимус и нажал на кнопку.
В этот раз Глейстер очутился возле Крула в последние годы империи Мингуса. Продав кое-что из одежды, он направился в Вашингтон на повозке. Со станции он направился в Белый дом, резиденцию Императора.
После того как Иеронимус сообщил свое имя охране, его повели по извилистым коридорам, подняли на лифте, подвели к стальной двери, выкрашенной в пурпурный цвет. Охранник впустил его внутрь.
— Рад снова тебя видеть, — сказал Эгон-Мингус.
— Я тоже, — ответил Иеронимус. — Ну, как дела в империи?
— Не все идет успешно, как ты уже, наверное, заметил. Честно говоря, полнейший развал. — Мингус криво улыбнулся. Он был уже старым человеком, с седой бородой и красными глазами.
— В чем же дело? Глейстеры по-прежнему желают тебя свергнуть?
— Конечно, — сказал Мингус. — Я даже не пытаюсь их остановить. У нас семейная неспособность к политике. Глейстеры ничего не смыслят в интригах. Они прибывают в мою империю в одеждах двадцатого века, размахивают странным оружием и обращаются к народу с речами, которых никто не понимает. При первой же возможности их передают в руки полиции.
— И что ты с ними делаешь?
— Я их воспитываю.
— Что?!
Мингус поморщился.
— Перестань. Уверяю тебя: я воспитываю их обычными методами — лекциями, книгами, фильмами. Ну а затем даю возможность поселиться в моей империи.
— И они соглашаются остаться?
— Большинство — да. Надо же им где-то жить, а те места, откуда они прибыли, уже заняты другими Глейстерами.
— Значит, все в порядке? В чем же проблема?
— Неужели ты не понимаешь?.. Первый Глейстер построил машину времени и отправился в будущее. Природа, которая терпит парадоксы, но не выносит пустоты, осталась с дыркой в пространстве-времени. Из нормальной структуры выпал Глейстер. Природа, естественно, создала идентичного или почти идентичного Глейстера, взяв его оттуда, где у нее хранятся запчасти.
— Все это мне уже известно, — сказал Иеронимус.
— Но не до конца. Каждый раз, когда Глейстер использует машину времени, происходит смещение, и образуется новая дыра в пространстве-времени, которую природа заполняет очередным Глейстером.
— Теперь начинаю понимать, — сказал Иеронимус.
— У нас здесь полно Глейстеров, — продолжал Мингус. — Есть цепь последовательностей Глейстера, который стал Императором, другая цепь последовательностей, создавшая оппозиционную организацию, борющуюся с Императором. Есть и иные цепи последовательностей. Каждая цепь последовательности включает в себя путешествие во времени, дублируя Глейстеров. Каждое такое путешествие заканчивается появлением все новых и новых Глейстеров.
Мингус помолчал, чтобы до Иеронимуса дошел смысл его слов. И наконец сообщил:
— Глейстеры появляются в геометрической прогрессии.
— Тогда, — заметил Иеронимус, — их, наверное, полным-полно.
— Тебе будет трудно поверить, — заметил Мингус. — С геометрической прогрессией шутки плохи. Сотни становятся тысячами, тысячи — миллионами, миллиардами, квадриллионами. Теперь-то тебе все ясно?
— А куда же они все деваются?
— Они прибывают сюда, — ответил Мингус. — Больше им некуда податься.
— Где же ты их можешь разместить?
— Пока мне удалось кое-как пристроить двенадцать миллионов. Но у империи ресурсы на исходе, а Глейстеры все прибывают и прибывают.
— Неужели это никак нельзя остановить?
Мингус покачал головой:
— Даже если бы армия расстреливала их на месте, мы бы не смогли справиться с таким количеством. Скоро здесь не будет никого, кроме Глейстеров. Вся Земля будет усеяна Глейстерами, а новые все прибывают и прибывают. Император действительно раб времени.
— Единственное, что мне приходит в голову, — сказал Иеронимус, — это то, что настоящего Глейстера надо убить прежде, чем он изобретет машину времени.
— Это невозможно. Многие пытались это совершить, но все дело в том, что мы способны встретить Глейстера только после изобретения машины времени. И кстати, каждый Глейстер, который отправлялся в прошлое и возвращался ни с чем, лишь увеличивал прогрессию.
— Понятно.
— Еще какие-нибудь мысли есть? — Только одна, но вряд ли она тебе понравится.
Мингус терпеливо ждал.
— Как я понял, Глейстеры могут дублироваться до бесконечности. Поэтому должно быть введено ограничение, чтобы каждая цепь последовательностей имела конец.
— Какое ограничение?
— Смерть — это естественное ограничение, — сказал Иеронимус. — Она должна произойти как можно раньше, чтобы повториться одновременно во всех цепях последовательностей, формируя таким образом ограничение и приводя к самозавершению.
— Многие из нас уже умерли, — сказал Мингус, — но это никак не сказалось на нашествии Глейстеров.
— Иначе и быть не могло. Все эти смерти Глейстеров были нормальным завершением индивидуальных временных рядов. А нам нужна смерть ранняя — самоубийство.
— Понятно: для того, чтобы ввести фактор быстрой циркуляции смерти, — задумался Мингус. — Самоубийство… Ну что ж, это будет мой последний императорский акт.
— Не твой, а мой, — поправил его Иеронимус.
— Я все еще Император, — сказал Мингус, — так что это моя обязанность.
— Во-первых, ты слишком стар, — сказал Иеронимус. — Молодой Глейстер должен умереть в самом начале своего временного ряда.
— Нам надо выбрать кого-нибудь из молодых Глейстеров, — сказал Мингус.
Иеронимус покачал головой.
— Боюсь, это должен сделать я.
— Можешь объяснить почему?
— Не считай меня эгоистом, но должен сказать, что я — настоящий Глейстер и только мое самоубийство может положить конец тому, что я начал.
— А откуда ты знаешь, что ты настоящий Глейстер?
— Интуиция подсказывает.
— Ну, это еще не доказательство!
— Но по крайней мере, кое-что. Тебе такое интуиция не подсказывает?
— Нет, — ответил Мингус. — Но я не могу поверить, что я нереальный.
— Ты реальный Глейстер, — успокоил его Иеронимус. — Мы одинаково реальны. Просто я первый, вот и все.
— Впрочем, это не имеет значения. Очевидно, ты прав.
— Спасибо, — сказал Иеронимус, настраивая машину времени. — У тебя еще остался пистолет? — Мингус протянул ему пистолет, который Иеронимус положил в карман. — Спасибо. До встречи.
— Вряд ли она произойдет.
— Если мои расчеты правильны, — сказал Иеронимус, — то мы снова увидимся.
— Объясни! — потребовал Мингус. — Разве такое возможно?
Но Иеронимус нажал на кнопку и исчез.
Был прекрасный сентябрьский день в Харвест Фолз, штат Индиана. Чарли Глейстер прошел по Эппл-стрит мимо дома, где размещалась его лаборатория. Сначала он хотел заглянуть туда и поговорить с собой, но потом передумал. Хватит с него Глейстеров.
Он вышел из города по шоссе номер 347, затем свернул с дороги и побрел через поле, через лесок, пока не вышел к небольшому озерцу, где в детстве ловил карасей. Старый дуб все еще возвышался над озером. Чарли сел под ним и прислонился к стволу дерева.
Вытащив пистолет, он изучил его. Почесал нос и некоторое время смотрел на солнечные блики на воде.
Затем недовольно произнес:
— Ладно, пора заканчивать.
Чарли засунул дуло пистолета в рот, поморщившись от привкуса смазки, закрыл глаза, нажал на курок и умер.
Чарли Глейстер открыл глаза. Императорская приемная была такой же, какой он ее знал. Перед ним на столе лежали последние статистические сводки: 12 миллионов Глейстеров расселено в пределах империи, но каждую минуту прибывают все новые и новые Глейстеры. Он покачал головой и погладил бороду. Затем посмотрел на стоящего перед ним молодого человека.
— Счастливо, — сказал он и передал ему пистолет.
— Спасибо, — сказал Эгон Глейстер, нажал кнопку и исчез.
Оставшись один, Чарли осмотрел приемную. Придется ему привыкать к управлению государством, потому что пришла его очередь стать Императором, как со временем дойдет очередь и до других. Они должны будут пройти через все ипостаси Глейстера в процессе окончания цепи последовательности, пока не останется один-единственный Глейстер — как в самом начале.
Но пока он Император, ему, может быть, будет интересно. Он был рад, что уже не придется проходить через этап самоубийства — по крайней мере, пока через него не пройдут все остальные.
Slaves of Time. 1974 by Robert Sheckley.
(переводчик С. Коноплев)
Заметки по восприятию воображаемых различий
Ганс и Пьер находятся в тюрьме. Пьер — француз, небольшого роста, полный, с черными волосами. Ганс — немец, высокий, худой и светловолосый. У Пьера желтая кожа и черные усы. У Ганса здоровый цвет кожи и светлые усы.
Гансу и Пьеру становится известно, что недавно объявили амнистию. По условиям этой амнистии Пьера выпустят немедленно. О немцах не говорится ничего, и Ганс должен будет остаться в тюрьме. Это печалит обоих узников. Они думают: «Если бы Ганса освободили вместо Пьера…»
(Ганс опытный слесарь. Оказавшись на свободе, он сможет вызволить из тюрьмы своего друга. Француз — профессор астрофизики и не в состоянии помочь никому, даже самому себе. Он бесполезный человек, но приятный; немец считает его самым хорошим человеческим существом, которое он когда-либо встречал. Ганс принимает решение выйти из тюрьмы, чтобы освободить друга.)
Есть один способ — обмануть стража. Если тот поверит, что Ганс — это Пьер, тогда Ганса выпустят. И он сможет вернуться к тюрьме и помочь Пьеру бежать. Для этой цели они разработали план.
Вот слышатся шаги в коридоре. Это страж! Друзья приступают к первой фазе плана, поменявшись усами.
Страж входит в камеру и говорит:
— Ганс, шаг вперед.
Оба мужчины делают шаг.
Страж спрашивает:
— Кто Ганс?
Оба пленника отвечают:
— Я.
Страж разглядывает их. Он видит высокого худого блондина с черными усами и здоровой кожей, стоящего рядом с маленьким полным брюнетом со светлыми усами и желтоватой кожей. Несколько секунд он подозрительно изучает их, затем признает в высоком немца, а другому, французу, приказывает выйти.
Узники готовы к этому, они бегут за спину стража и меняются волосами.
Страж осматривает их, невозмутимо улыбается и достает классификационный лист. Он определяет, что высокий черноволосый мужчина с черными усами и здоровым цветом лица — немец.
Пленники шепотом совещаются и вновь забегают за спину стража. Ганс пригибается, а Пьер становится на цыпочки. Страж, который чрезвычайно туп, медленно поворачивается к ним.
На этот раз задача сложнее. Он видит двух мужчин одинакового роста. У толстяка светлые волосы, светлые усы, желтоватая кожа. Другой черноволос, худощав, с черными усами и здоровой кожей. У обоих синие глаза — это совпадение. После некоторого раздумья страж решает, что первый узник — со светлыми волосами, светлыми усами, желтоватой кожей, полный — француз.
Пленники в третий раз проскальзывают за его спину и торопливо советуются.
(У стража водянка и очень плохое зрение. Его реакции замедленны из-за скарлатины, которой он переболел в детстве. Он с трудом поворачивается, часто-часто моргая.)
Пленники вновь обмениваются усами. Один втирает в кожу пыль, в то время как другой мажет лицо сажей. Полный становится еще выше на цыпочки, а худой еще больше пригибается.
Страж видит полного блондина выше среднего роста, с черными усами и светлой кожей. Слева от него стоит болезненный черноволосый тип ниже среднего роста, со светлыми усами. Страж тщательно изучает их, хмурится, поджимает губы, достает и перечитывает инструкцию. Затем он указывает на светлокожего человека выше среднего роста с черными усами — француз.
Пленник уворачивается. Высокий туже затягивает пояс вокруг талии, а низкорослый расстегивает ремень и засовывает под одежду всякие тряпки. Они снова меняются усами и волосами.
Страж сразу замечает, что фактор «полнота — худощавость» уменьшился в значимости. Он решает сравнить цветовые характеристики, но тут обращает внимание, что у светловолосого черные усы, а у черноволосого — светлые. Блондин чуть ниже среднего роста, а кожу можно счесть желтой. Справа от него стоит человек со светлыми усами (немного покривившимися) и чистой кожей, брюнет; он чуть выше среднего роста.
Инструкция бессильна. Тогда страж вытаскивает из кармана старое издание «Процедуры установления личности» и просматривает его в поисках чего-нибудь подходящего. Наконец он находит пресловутое предписание № 1266 от 1878 года: «Узник-француз всегда стоит слева, немец — справа».
— Ты, — говорит страж, указывая на узника слева. — Пойдешь со мной, француз. А ты, колбасник, останешься здесь, в камере.
Страж выводит пленника, оформляет бумаги и выпускает его на свободу. Ночью бежит оставшийся.
(Сбежать из тюрьмы очень просто. Страж потрясающе глуп. И не только глуп — каждую ночь он напивается до бесчувствия и, кроме того, принимает пилюли от бессонницы. Ему категорически противопоказана работа стража, но все легко объяснимо — он сын знаменитого адвоката. В виде одолжения власти предоставили это место его физически неполноценному сыну. По той же причине у стража нет напарника и нет начальства. Он совершенно одинок, пьян, напичкан наркотиками, и ничто на свете не может пробудить его. Это мое последнее слово по данному вопросу.)
Два бывших узника сидят на скамейке в двух милях от тюрьмы. Они выглядят так же, как мы видели их в последний раз.
Один произносит:
— Я же говорил, что получится! Оказавшись на свободе, ты…
— Конечно, получилось, — соглашается другой. — Когда страж выбрал меня, я понял, что это к лучшему, потому что ты и сам сможешь убежать.
— Минуточку, — перебивает первый. — Уж не хочешь ли ты сказать, что, несмотря на наши старания, страж выбрал француза?
— Да, — отвечает второй. — Но это не имело никакого значения. Если бы выпустили слесаря, он бы вернулся и помог спастись профессору, а если бы на свободе оказался профессор, слесарь сам мог бы бежать. Нам не было нужды меняться местами.
Первый пристально смотрит на товарища.
— Мне кажется, ты пытаешься украсть мою принадлежность к французской нации!
— Зачем мне это нужно? — спрашивает второй.
— Потому что ты хочешь быть французом, подобно мне. И понятно — вон виднеется Париж, где лучше быть французом, а не немцем.
— Конечно, я хочу быть французом! — восклицает второй. — Потому что я и есть француз. А город этот — Лимож, а не Париж.
Первый мужчина немного выше среднего роста, темноволосый, со светлыми усами, хорошей кожей, худощавый. Другой мужчина ниже среднего роста, со светлыми волосами, с черными усами, нездоровой кожей, склонен к полноте.
Они смотрят друг другу в глаза и видят в них искренность. Если никто не врет, то один заблуждается.
— Если никто не врет, — говорит первый мужчина, — то один из нас заблуждается.
— Согласен, — отвечает другой. — А так как мы оба честные люди, нам надо лишь проследить этапы изменения внешности. Если мы сделаем это, то придем к началу, когда один был небольшого роста, светловолосым немцем, а второй — высоким брюнетом, французом.
— Да. Однако разве не у француза были светлые волосы и не немец был высок?
— Сомневаюсь, — говорит второй. — Но, возможно, тюремная жизнь повредила мою память, и я уже не помню, какие черты были у француза, а какие у немца. Тем не менее я полон желания все с тобою обсудить и готов согласиться с любыми разумными предложениями.
— Давай. Могут быть у немца светлые волосы?
— Вполне. Надели его еще светлыми усами, это подходит.
— Как насчет кожи?
— Желтая, конечно. В Германии влажный климат.
— Цвет глаз?
— Голубой.
— Толстый или худощавый?
— Естественно, толстый!
— Итак, немец — высокий полный блондин с желтой кожей и голубыми глазами.
— Некоторые детали могут быть неточны, но это мелочи. Теперь припомним, кто из нас так выглядел.
На первый взгляд оба мужчины кажутся абсолютно одинаковыми или, по крайней мере, неразличимы. Это обманчивое впечатление. Надо помнить, что различия между ними реальны и независимы от внешности, несмотря на то, что являются воображаемыми. Их может воспринять любой человек, и именно они делают одного немцем, а другого — французом.
Воспринимать воображаемые различия надо следующим образом. Вы фиксируете в уме оригинальные черты каждого, а затем в обратном порядке проводите все обмены. В конечном итоге вы окажетесь у исходной точки и безошибочно определите, кто — воображаемый немец, а кто — воображаемый француз.
Все очень просто. Другое дело, конечно, зачем вам это надо.
Notes on the Perception of Imaginary Differences. 1971 by Robert Sheckley.
(переводчик Владимир Баканов)
Служба ликвидации
Посетителя не следовало пускать дальше приемной, ибо мистер Фергюсон принимал людей только по предварительной договоренности и делал исключение лишь для каких-нибудь важных особ. Время стоило денег, и приходилось его беречь.
Однако секретарша мистера Фергюсона, мисс Дейл, была молода и впечатлительна; посетитель же достиг почтенного возраста, носил скромный английский костюм из твида, держал в руке трость и протягивал визитную карточку от хорошего гравера. Мисс Дейл сочла, что это важная особа, и провела его прямехонько в кабинет мистера Фергюсона.
— Здравствуйте, сэр, — сказал посетитель, едва за мисс Дейл закрылась дверь. — Я Эсмонд из Службы ликвидации. — И он вручил Фергюсону визитную карточку.
— Понятно, — отозвался Фергюсон, раздраженный отсутствием сообразительности у мисс Дейл. — Служба ликвидации? Извините, но мне совершенно нечего ликвидировать. — Он приподнялся в кресле, желая сразу положить конец разговору.
— Так уж и совершенно нечего?
— Ни единой бумажки. Спасибо, что потрудились зайти…
— В таком случае, надо понимать, вы довольны окружающими вас людьми?
— Что? А какое вам до этого дело?
— Ну как же, мистер Фергюсон, ведь этим-то и занимается Служба ликвидации.
— Вы меня разыгрываете, — сказал Фергюсон.
— Вовсе нет, — ответил мистер Эсмонд с некоторым удивлением.
— Вы хотите сказать, — проговорил, смеясь, Фергюсон, — что ликвидируете людей?
— Разумеется. Я не могу предъявить никаких письменных доказательств: все-таки мы стараемся избегать рекламы. Однако, смею вас уверить, у нас старая и надежная фирма.
Фергюсон не отрывал взгляда от безукоризненно одетого посетителя, который сидел перед ним, прямой и чопорный. Он не знал, как отнестись к услышанному.
Это, конечно, шутка. Всякому понятно.
Это не может не быть шуткой.
— И что же вы делаете с людьми, которых ликвидируете? — спросил Фергюсон, поддерживая игру.
— Это уж наша забота, — сказал мистер Эсмонд. — Важно то, что они исчезают.
Фергюсон встал.
— Ладно, мистер Эсмонд. Какое у вас в действительности ко мне дело?
— Я уже сказал, — ответил Эсмонд.
— Ну, бросьте. Это же несерьезно… Если бы я думал, будто это серьезно, я бы вызвал полицию.
Мистер Эсмонд со вздохом поднялся с кресла.
— В таком случае я полагаю, что вы не нуждаетесь в наших услугах. Вы вполне удовлетворены друзьями, родственниками, женой.
— Женой? Что вы знаете о моей жене?
— Ничего, мистер Фергюсон.
— Вы разговаривали с соседями? Эти ссоры ничего не значат, абсолютно ничего.
— Я не располагаю никакими сведениями о вашем супружестве, мистер Фергюсон, — заявил Эсмонд, опять усаживаясь в кресло.
— Почему же вы упомянули о моей жене?
— Мы установили, что основную статью нашего дохода составляют браки.
— Ну, у меня-то все в порядке. Мы с женой отлично уживаемся.
— В таком случае Служба ликвидации вам ни к чему, — заметил мистер Эсмонд, сунув трость под мышку.
— Минуточку, — Фергюсон стал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. — Понимаете ли, я не верю ни одному вашему слову. Ни единому. Но допустим на секунду, что вы говорили серьезно. Это всего лишь допущение, имейте в виду… какова будет юридическая процедура, если я… если бы я захотел…
— Достаточно вашего согласия, выраженного словесно, — ответил мистер Эсмонд.
— Оплата?
— Отнюдь не вперед. После ликвидации.
— Мне-то безразлично, — поспешно сказал Фергюсон. — Я просто интересуюсь, — он помедлил. — Это больно?
— Ни в малейшей степени.
Фергюсон все расхаживал по комнате.
— Мы с женой отлично уживаемся, — сказал он. — Женаты семнадцать лет. Понятно, в совместной жизни всегда возникают какие-то трения. Этого следует ожидать.
Мистер Эсмонд слушал с непроницаемым видом.
— Волей-неволей приучаешься идти на компромиссы, — говорил Фергюсон. — И я вышел из того возраста, когда мимолетная прихоть могла бы побудить меня… э-э…
— Вполне понимаю вас, — проронил мистер Эсмонд.
— Я вот что хочу сказать, — продолжал Фергюсон. — Временами, конечно, с моей женой бывает трудно. Она сварлива. Изводит меня. Пилит. Вы, очевидно, об этом осведомлены?
— Вовсе нет, — сказал мистер Эсмонд…
— Не может быть! Что же, вы обратились ко мне ни с того ни с сего?
Мистер Эсмонд пожал плечами.
— Как бы там ни было, — веско произнес Фергюсон, — я вышел из того возраста, когда хочется перестроить свою жизнь по-иному. Предположим, я не женат. Предположим, я мог бы завести связь, например с мисс Дейл. Наверное, это было бы приятно.
Читать бесплатно другие книги:
