Люди как боги (сборник) Снегов Сергей

12

Нам понадобилось несколько минут, чтоб добраться до звездолета. Когда планетолет исчез в недрах «Пожирателя пространства», оба корабля быстро удалились от Сигмы. Лицо Веры опухло от слез, она ни о чем не расспрашивала: они видели на экране нашу борьбу с невидимками. Я спросил, почему нам запретили продолжать поиски? Мы бросили Андре на «Пожирателе» врагам, — вероятно, произошло что-то ужасное, раз решились на такой приказ!

— Пространство полно гравитационных возмущений, — ответила Вера. — Дешифраторы перехватили депешу невидимок. К счастью, вам удалось распутать правильно их код, и мы ее прочли. Судя по сообщению, Андре на планете уже нет. «Взяли одного каменнопалого, — было в перехваченной гравиграмме. — Разрушитель номер сто тридцать погиб. Уходим на свою базу. Возможны всякие случайности. Немедленно выходите забрать нас. Пора кончать с планетой».

Все свободные от вахты были в обсервационном зале. Рядом со мной села Вера. Мы молчали, ожидая новых событий. Потом к нам подсела Ольга. Она сдала командование Леониду, была его вахта.

— Эли, дорогой, — сказала Ольга, — мы все страдаем. Такая страшная гибель…

— Исчезновение, — сказал я. — Андре не погиб, а похищен. Запомни это, Ольга.

Ольга не отозвалась. Я тоже не хотел говорить. Слова не могли ни помочь, ни утешить. Мы не знали самого главного: где Андре? Он, может, неподалеку, невидимый и недоступный. Я готов был бить себя кулаками по лицу, кричать от боли и ярости. Я стиснул зубы и молчал, молчаливо задыхаясь.

— Успокойся, Эли, — сказала Вера. — Не надо так терзать себя.

— Я не терзаю себя, — сказал я. — Откуда ты взяла, что я терзаю себя?

В этот момент появился шар зловредов. Он воистину словно выпрыгнул из небытия, точь-в-точь, как описывали космонавты с «Менделеева». Он возник сразу, неистово несущийся, огромный. Он шел на Сигму, притормаживая.

Мы не отрывали от него глаз, почти не дышали.

— Что он делает! Нет, что он делает! — воскликнула через минуту Вера. — Мы обязаны ему помешать, это чудовищно!

Шар летел теперь над поверхностью Сигмы. Никто не заметил, как его облет превратился в гравитационный удар по планете. Все, что было на ней — города, леса, равнины, — вдруг взметнулось вверх, словно вырванное гигантским плугом. На Сигме бурно вздымалась исполинская приливная волна, с той разницей, что это была волна не воды в океане, а твердых планетных масс, вал, камней и грунта. Тяжелые облака пыли затянули взорванную планету, она вся представляла теперь лишь прах и дым. Никакое извержение вулкана, никакой атомный взрыв не причинил бы такие гигантские разрушения, как облет этого грозного шара вокруг планеты. Многие тысячелетия, может, миллионы лет должны будут пройти, пока Сигма станет вновь удобной для жизни.

Крейсер зловредов завернул за край Сигмы, теперь он вздымал ее обратную поверхность.

— Леонид! — кричала Вера. — Я требую вмешательства!.. Останови его силой!

— Нет! — воскликнул я. — Нет Вера! На Сигме жизни больше нет, а на шаре или где-то неподалеку — Андре. Мы еще не все сделали, чтобы спасти его.

— Да и поздно выручать Сигму, — сказал Леонид. — Мы не ожидали, что он способен на такое… Не исключено, что он и с нами попытается проделать эту штуку.

— Вы готовы к отражению нападения? — спросила Вера. Она с усилием взяла себя в руки.

— Готовы. Аллан радирует, что его аннигиляторы ждут лишь команды. Разбойнику не поздоровится, если он нападет на нас.

— Если придется принять с ним бой, помните, что на нем Андре.

Корабль зловредов, вынырнув с другой стороны, уже лег на обратный курс, когда заметил нас. Он завернул и пошел на сближение. Леонид и Аллан запустили аннигиляторы вещества, реакционная масса, сгорая в топках аннигиляторов, вырывалась наружу пространством. Из осторожности ни Аллан, ни Леонид не вовлекали окружающие космические тела в реакцию аннигиляции. В этом пока не было нужды — вражеский крейсер, летя почти со световой скоростью, не приближался ни на километр, навстречу ему мчались такие объемы космической пустоты, что продраться сквозь нее он не сумел. Со стороны казалось, будто наши корабли, обладая преимуществом в скорости, удирали от преследователя. Если зловреды сами не владели техникой аннигиляции вещества, то им трудно было догадаться, что в действительности мы и не думали никуда двигаться.

МУМ расшифровала гравиграмму крейсера: «Вижу чужой корабль. Сближение не удается. Атаковать на большом расстоянии не могу. Перехожу на сверхсветовую, чтобы вырваться в конус удара».

— Они переходят на сверхсветовую! — крикнула Вера Леониду.

— Пусть переходят, — отозвался Леонид. — Чем он быстрее рвется к нам, тем энергичней мы его отбрасываем. Пока большой опасности нет.

Я не разделял оптимизма Леонида. Уйдя в сверхсветовую область, крейсер стал не только невидим, но и неконтролируем. Не зная, на сколько он обгоняет свет, мы не могли быть уверены в действенности аннигиляционной защиты. Он мог прорваться и сквозь заслоны непрерывно генерируемой пустоты.

Леонид успокоил меня:

— Говорю тебе, мы его отбросим, хотя и не знаем, где он. А если он все же приблизится, мы успеем реально кинуться наутек, не принимая сражения.

Вскоре зловреды[128] поняли, что им ничего не добиться, и, затормозив, снова появились в оптике. МУМ расшифровала их очередную передачу: «Атака не удалась. Забираю базу экранированных. Возвращаюсь к эскадре».

После этого крейсер зловредов пропал так же внезапно, как появился. И вместе с ним пропала последняя надежда выручить Андре. Он мчался пленником на корабле космических разбойников куда-то в недра Плеяд, где размещалась их эскадра. Если, конечно, уже не погиб…

13

Усталый, я заснул в кресле. Во сне мне привиделся Андре, и я с криком проснулся. Оба звездолета шли в сверхсветовой области по курсу исчезнувшего шара зловредов. Я узнал, что принято решение разыскивать таинственную эскадру врагов, а при встрече действовать по обстоятельствам. Обдумывая все, что произошло, я с тяжелым сердцем понял, что шансов на спасение Андре почти нет. Я никому не сказал о своих мыслях, и никто не говорил со мною. Отступать было нельзя.

В связи с исчезновением Андре вся его работа упала на меня. Мы с Лусином все утро возились с останками обоих врагов и расшифровывали записанные излучения мозга шестикрылых. В полдень последний житель многострадальной Сигмы скончался. Мы положили его останки в консервирующую среду, чтоб привезти нетленным на Землю. Я работал усердно, но временами деревенел, теряя мысли и понимание окружающего. В эти минуты Лусин тихонько дергал меня за руку или касался плеча. Его молчаливо-дружеское участие поддерживало меня.

В перерыв мы посетили Труба. Ангел всхлипывал и вытирал глаза обломками крыльев.

Он переживал наше общее горе, не сдерживаясь, как мы.

— Похожи наши вчерашние противники на тех, что преследовали галактов, некогда высадившихся на вашей планете? — спросил я.

— Я сразу понял, что это они, сразу, сразу…

Он весь встопорщился. С трудом передвигаясь, он, похоже, готов был хоть сейчас ринуться в новую битву.

— Битвы еще будут, — утешил его я. — Сомневаюсь, чтоб человечество могло ужиться со зловредами[129]. Твоя задача: пройти курс лечения. По прогнозу, крылья у тебя отрастут лучше прежних.

— Мы стоим? — спросил он. — Где мы?

— Идем курсом на Майю, в центр Плеяд.

— Слепые, — проговорил Лусин сумрачно. — Не видим. Идем — только. А они?

Я теперь, почти не переставая, думал об этом же. Еще Андре поразила загадка: когда зловред[130] беседовал своим крейсером, несущимся в сверхсветовой области гравиграммы его мы расшифровали, но ответные импульсы крейсера не улавливали. Лишь когда крейсер вытормозился[131] в досветовое пространство, гравитационные его депеши стали до нас доходить. И это было естественно, ибо он обгонял свои гравитационные волны несущиеся со скоростью света. Гравитационные волны лишь сопутствуют их дальним передачам, думал я, но сама передача идет каким-то иным, более действенным способом. Мне становилось нехорошо, когда я додумывал следствия этой мысли.

— Да, — сказал я со вздохом. — Они не слепые. Похоже, что у них есть какой-то свой способ общения в сверхсветовой области.

Вечером мы с Лусином показали экипажу расшифрованные бредовые видения умершего жителя Сигмы. Картина составлялась из хаотически возникавших и пропадавших обрывков действий, фигур, городов, неба планеты — все, что мог ухватить глаз, присутствовало в этих видениях и складывалось в обвинение против захватчиков. На стереоэкране пылало белесое небо Сигмы, широкая Электра стояла в зените. И вот, истемня[132] великолепный день, над планетой повис зеленоватый шар. По невидимой гравитационной лестнице на планету посыпались флибустьеры космоса — унифицированные, механически-безжалостные. Беззащитных существ настигали гравитационные удары, стягивали гравитационные цепи, тащили гравитационные крючья, гравитационный эскалатор всасывал их с планеты в нависший над нею шар. Тысячи слабеньких милых созданий Сигмы обреченно взмахивали крылышками, лили слезы. Какая участь им уготована в трюмах проклятого крейсера? Пищи для ненасытных ртов? Источника рабской силы? Питомника ремонтных тканей для дряхлеющего механизма мучителей? Этого никто не знал. Зато мы видели, как расправляются с теми, кто пытался скрыться. Гравитационные удары настигали упрятавшихся, пощады не было никому, никто не спасался!

Подавленные, мы молчали, когда стереоэкран погас. Было страшно и стыдно, что это совершается во Вселенной, где мы, люди, живем и благоденствуем.

Глубинное просвечивание захваченных зловредов подтвердило, что анатомия их двойственна: живые ткани соседствовали с искусственными, провода наращивались на нервы, сопротивления и емкости вмонтировались[133] в кости. Жидкость особого состава, мало напоминавшая кровь, текла по искусственным трубкам и капиллярам. Зато мозг у обоих был биологического происхождения и размещался у первого в центре тела, а у невидимки в верхнем кольце. Самым же странным органом в их «живом механизме» было сердце — крохотный, но мощный гравитатор. У невидимки он находился во втором кольце, у захваченного живьем зловреда[134] — в верхней части «опухоли». Этот приборчик возбуждал короткодействующее местное тяготение, эквивалентное притяжению сотен таких планет, как Земля на поверхности. Что-то в них требовало для жизнедеятельности мощных гравитационных толчков. Сердце зловреда[135] работало с лихорадочной скоростью — несколько тысяч тактов за секунду. Но это было не все. Гравитационное сердце зловреда генерировало в пространство направленные волны — оно было боевым орудием. И, наоборот, единственным способом поразить зловреда[136] мог быть удар в сердце. Что же до глаза, то в нем обнаружено радиоактивное вещество, вызывавшее свечение. Нарост на шее одновременно и высвечивал, и высматривал, и поражал добычу. При удачном выпаде зловред[137] мог и острым пучком света пронзить, как кинжалом, и уж в любом случае — легко ослеплял.

— Выяснен также механизм самоубийства, — сказал я, заканчивая сообщение об исследовании тел противников. — Когда глаз ударяет по телу, сердце на время парализуется. Силы стяжения уже не противостоят господствующим в теле высоким давлениям, и его разрывает в куски. В барокамере мы держим восемь тысяч атмосфер, чтоб не дать этим силам разбрызгать мертвого зловреда[138]. Между прочим, отсюда следует, что зловредов[139] лучше поражать не силовыми полями, а потоками жестких лучей и корпускул. Мощный источник гамма-лучей или протонов будет для них убийственным. Теперь посмотрите записи излучений их мозга.

Предусмотрительность Андре, перед битвой пустившего дешифратор на все диапазоны, принесла пользу. Мы увидели себя, прижатых к стене, бледных, но мужественно сражающихся. Я вновь бежал, яростно перекосив рот, на центр вражеского отряда. С неба падали Леонид и Аллан, Ромеро наносил удары. Не могу сказать чтоб глаза зловредов увидали в нас что-либо красивое, им, пораженным ужасом и погибающим, мы представлялись скорее чудищами. В общем, это было повторение того, что мы знали и без них, Но запись мыслей зловреда, захваченного живьем и умершего в тисках наших полей, дала кое-что новое.

Когда-то верили, что перед умирающим проходит вся его жизнь. Исследование работы мозга умирающих показало, что мысли их смутны и лишены логики. Но этот перед кончиной вспомнил если и не всю жизнь, то немалый ее кусок. Перед нами вспыхнула дикая планета, словно бы вся созданная из свинца и золота: металлические горы сменялись металлическими полями, в металлических садах росли кристаллы металлических трав и кустов. Под ветвями металлических деревьев раскидывались металлические сооружения. И везде были зловреды, бездны и тьмы зловредов[140] — пылающих головоглазами[141], ползущих, роящихся и роющих, до тошноты одинаковых… А над жутким их миром нависало огромное, раз в тридцать больше Солнца, тусклое светило. И еще одно поражало воображение — на планете не было горизонта. Сколько хватало глаза, везде тянулись металлические поля, горы и сооружения, — планета была куда крупнее Земли.

Вера спросила меня, когда демонстрация видений была закончена:

— Ты обратил внимание, что второй зловред не запечатлен в мозгу ни у сородичей, ни у жителей Сигмы?

— Это естественно, ибо в нормальных условиях он — невидимка. Нам лишь в тяжелой борьбе удалось выбросить его из невидимости.

— А каков механизм невидимости, вы не расшифровали?

— Нет, Вера, не расшифровали.

— Мне кажется, воинами у них являются как раз невидимки, — сказала Вера. — В Гиадах, где разыгрывались битвы со зловредами, об их внешнем облике данных не сохранилось. Это не случайно. А эти, чашкообразные, скорей всего рабочие особи и надсмотрщики над пленными. Сколько их напало на вас, и ни один не ушел живым! А невидимки сражались по-иному — одна их жизнь отдана за одну нашу жизнь.

— Андре не погиб, а исчез, — сказал я сухо. — Это не одно и то же, Вера. Не надо хоронить его раньше времени.

— Кое-что в загадочных поступках и свойствах зловредов поддается физическому истолкованию, — заметила Ольга. — В частности, их невидимость объясняется довольно просто. Я хотела бы познакомить вас с некоторыми своими соображениями. Все дело в том, что наши противники глубже, чем мы, проникли в природу тяготения.

Она начала с древнейших ученых — Ньютона, Эйнштейна и Нгоро. Их формулы охватывали лишь стационарные гравитационные поля, то есть установившееся тяготение. Между тем, реальные процессы природы чаще всего неравновесны. Зловреды блестяще оперируют переменными полями, которых не описать ни формулами Ньютона и Эйнштейна, ни даже обобщенными рядами Нгоро. Умение владеть быстро меняющимися полями тяготения — большое преимущество наших противников перед нами. Если бы гравитационный удар по Сигме принял характер равновесного поля, одинаково притягивающего планету к крейсеру и крейсер к планете, то дело кончилось бы тем, что крейсер упал бы на планету, ибо у нее несравнимо бльшая масса. А в действительности он превратил поверхность планеты в океан пыли и обломков, и спокойно умчался дальше, даже не ощутив, что она тоже притягивала его. В ближнем бою корабли зловредов всегда возьмут верх над нами, — следовательно, ближний бой с ними недопустим — вот первый вывод.

Второй вывод дополняет первый. Зловреды тоже знают превращение пространства в вещество, но совсем не пользуются обратной реакцией — превращения вещества в пространство. Очевидно, они ее не открыли. Это по-своему понятно, ибо появление новых объемов пространства приводит к ослаблению полей тяготения, а зловреды стремятся к их усилению.

— Образование пространства есть верная защита от них, — сказала Ольга. — Но у нас не так уж велики запасы способного к аннигиляции вещества: многократных космических сражений мы не выдержим. Теперь о природе их невидимости. Разгадка, по-моему, и здесь в их умении создавать особые поля большой интенсивности — условно назовем их микрогравитационными. Я видела труп невидимки. Конструкция тела блестяще приспособлена к функции невидимого бойца. Сердце-гравитатор создает вокруг тела конус искривленного пространства. Луч света, падая на конус, не пронзает его и не отражается, но загибается вокруг, выходя затем точно на продолжение своего первоначального пути. Все, что находится внутри конуса — и зловред[142], и его добыча, — естественно, невидимы для глаза и недоступны для обычных локаторов.

Я спросил ее:

— Не кажется ли тебе, Ольга, что средства связи у зловредов[143] совершеннее наших? По-моему, они нашли какого-то мгновенно распространяющегося агента и при его помощи отлично сообщаются друг с другом на сверхсветовых скоростях.

— Да, такая возможность имеется, — признала Ольга. — Отсюда надо сделать еще один вывод: в сверхсветовой области со зловредами[144] лучше не связываться, если их много. Вряд ли флотилии их движутся вслепую, как мы, к сожалению. Во всех этих обстоятельствах есть одно, благоприятствующее нам: так как гравитационные волны распространяются со скоростью света, то атаковать зловреды могут лишь в оптическом пространстве, чтоб не обогнать собственные свои удары. Иначе говоря, перед атакой мы их обязательно увидим.

Я заговорил с Ромеро. Мне показалось, что картины на стереоэкране произвели на него впечатление. Он хмурился, гневно сжимал набалдашник трости.

— Теперь вы видите, Павел, что мы не можем стоять в стороне? Преступления зловредов вопиют об отмщении…

Он высокомерно взглянул на меня:

— Мое ухо не слышит воплей — они слишком далеки от нашей Солнечной системы. И кто вопит? За кого вы встаете горой? К прежним паукам и змеям вы добавляете кузнечиков — ради них готовы пожертвовать существованием человечества! Неужели вы не соображаете, с каким могущественным противником сознательно нас сталкиваете? Андре уже погиб неизвестно почему и для чего, — вам этого мало?

— Андре похищен, — сказал я. У меня сильно забилось сердце. Я боялся, что голос мой задрожит. — Я уверен, Андре жив.

Ромеро продолал с желчью:

— Наши великие предки, создавшие коммунизм на Земле, сражались и победили ради счастья людей, ради того, чтоб создать нам, своим потомкам, справедливое, обеспеченное бытие. Почему мы должны изменять их завету, оставляя заботу о людях, чтоб совать нос в чужие дела? Я понимаю, стоило бы потрудиться, если бы мы могли навсегда истребить все зло и несправедливость во Вселенной. Но это же невозможно! Мы не облетали и тысячной доли одной нашей маленькой Галактики — поручитесь ли вы, что в неисследованных звездных районах нет своего горя? Почему вы берете на себя роль всеобщего наставника и исправителя? Мы не боги, в самом деле, чтобы страдать всеми страданиями мира, печалиться всеми его печалями!..

Я слушал Ромеро и думал, как и он, о наших великих предках. Да, правильно, они боролись, нередко погибали, чтоб создать на Земле справедливый общественный строй — для нас, для тех, кто придет после, не для себя. Сколько их, безвестных людей, отдавших жизни свои за счастье потомков? Разве они оправдали бы нас, наслаждающихся счастьем, созданным для нас трудом и муками многих поколений, и свысока отворачивающихся от страданий и несовершенства жизни подобных нам существ? Да, конечно, всю несправедливость во Вселенной мне не вычерпать, я просто не знаю пока всей Вселенной. Но как пройти спокойно мимо подлостей? Я способен прекратить их, неужели же я не воспользуюсь своей силой? Что это за рассуждение — вопли угнетенных и истребляемых доносятся издалека, я не хочу к ним прислушиваться! Не есть ли оно само одной из форм подлости? Примирились бы с таким эгоизмом наши предки-революционеры, обрекавшие себя на муки, чтоб нам было легко? Почему мы должны быть хуже их? Я хочу быть лучше, а не хуже предков, они жили и боролись и ради того, чтоб я был лучше их, а не хуже! Человечество всегда вели вперед великие, а не низменные идеи! Время подвигов не прошло, нет, подвиги и ныне так же свойственны человеку, как и пятьсот лет назад. И еще одно: разве можно измерять социальную справедливость в километрах? Если над кем-то измываются рядом со мной, это возмутительно я должен вмешаться. А если издевательства в ста километрах от меня? В тысяче? В миллионе? В триллионе? Силовые поля ослабляются на отдалении — таков закон физических явлений, но подлость, отдаляясь, не становится меньше, она не знает обратной пропорциональности к расстоянию. Близко или далеко угнетают беззащитных существ — мое сердце одинаково обливается кровью!

Ромеро с вызовом ждал моего ответа. Я молчал. Спорить с ним было бессмысленно. Тогда он сказал:

— Кстати, о несчастном нашем друге Андре. Вы всё повторяете, что он не погиб, а исчез. Думаю, никто не усомнится, что я с охотой отдал бы собственную жизнь ради его спасения. Но если уж с полной откровенностью, то лучше и для нас, и для всего человечества, и даже для опекаемых вами полуразумных звездных животных, если Андре погиб в борьбе с невидимкой.

— Вы отдаете себе отчет в своих словах, Павел?

— Полностью отдаю. Андре слишком много знает о достижениях человечества. Зато он не знает, что такое пытки — физические и нравственные. Если зловреды[145] владеют хотя бы той техникой допроса, которую применяли в темницах древних властителей Земли… Вы меня понимаете?

И на это я не ответил. Я уже думал о судьбе, ожидавшей Андре, если он жив. Милый и гениальный, взбалмошный и добрый, он меньше любого из нас был способен вынести насилие и муку. «Эли! Эли!» — кричал он, исчезая. Почему он? Почему не я? Если бы мне предложили поменяться с ним судьбою, с каким облегчением и радостью я бы согласился!

По звездолету разнесся сигнал боевой тревоги, зазвучал властный голос Леонида:

— Все по местам! В оптике корабли противника. К бою!

14

— К бою! — гремело на корабле. — К бою!

По боевому расписанию, мое место около больших дешифраторов МУМ. Я кинулся из клуба, где мы совещались, в обсервационный зал: отсюда с дешифраторами отличная связь. Рядом со мною, кто отставая, кто обгоняя, бежали к своим предписанным местам другие. Шум продолжался еще минуты две, а потом глубокая тишина оковала звездолет, наполненная великим напряжением тишина!

Мы были к бою готовы.

К бою! Почти пятьсот лет человечество не знало истинного значения этого призыва. Он еще существовал в языке — как диковинное слово из словаря, как звук, как предание, как тема для ученого разговора о прошлом, за ним не стояло единственно важного — действий[146]. Люди моего поколения, пятнадцатого поколения мира на Земле, утратили воинственность. Мы рождались мирными и должны были умереть в вечном мире, — так нам самим казалось. О нет, мы не были изнеженными, духовная расслабленность не источила наши души, — мы просто давно не знали, что такое война. Сила уже не была аргументом на Земле. И мы искренне думали о себе, что из нас вытравлен даже боевой инстинкт.

Но вот жестокие обстоятельства навязали нам бой, и в каждом из нас мгновенно проснулся воин. Собранные и грозные, мы на своих заранее указанных местах молча ожидали нападения. Враг безрассудно ринулся на нас, он должен быть сурово покаран[147], — так чувствовал каждый из нас. МУМ непрерывно суммировала наши ощущения и мысли, непрерывно докладывала их командиру корабля: нас наполняли одинаковые чувства, мы думали одинаковыми мыслями. Нас было почти сто — женщины и мужчины, старые и молодые, сдержанные и порывистые, серьезные и веселые, — в тот миг, перед первым после четырех с половиной столетий мира человеческим сражением, мы внезапно стали одним огромным человеком — одной несгибаемой волей, одним мощным разумом. Исполинская тишина, полная страсти и напряжения, оковывала звездолет.

Мы были полностью готовы к бою!

И тут мы увидели крейсеры противника.

Вытормозившись[148] из сверхсветовой области в обычную, они выпрыгнули как бы из небытия в мир нормальных тел и масштабов. Что бы Ольга ни говорила об опасности близких гравитационных ударов, главная опасность таится в неожиданности появления врагов.

В данном случае они просчитались. Если бы они скрытно подлетели достаточно близко, нам пришлось бы труднее. Но они обрисовались в десятке миллионов километров. Просчет их тем страннее, что, летя в невидимости для нас, сами они отлично нас видели, как и мы видим те космические тела, к которым идем на сверхсветовых скоростях. Лишь убежденность в собственном могуществе, до сих пор не встречавшем достойного противодействия в их глухом уголке Вселенной, могла привести к такому промаху.

Я насчитал шестнадцать шаров, несущихся к нам со всех направлений на звездную сферу[149], потом прибавилось еще два, отставших от общего строя. Восемнадцать крейсеров против двух — они могли надеяться на победу! И полностью уверенные в победе, они больше всего заботились, чтоб мы не сбежали. Они замкнули нас в сферу — в кольцо, как говорили наши предки, воевавшие лишь в двух измерениях. И, как принято у всех флибустьеров, злодействуют ли они в крохотном земном море или безграничных просторах космоса, зловреды не собирались вступать в переговоры, чтоб выяснить наши намерения, — они обрисовались и немедленно атаковали. И навстречу им снова грянули аннигиляторы Танева, превращенные в защитные батареи.

Если бы я мог рассматривать все эти сцены взглядом стороннего, равнодушного к событиям наблюдателя, они, вероятно, показались бы мне даже забавными. Стремительно нараставшие шары вдруг унесло. Генерируемое двумя звездолетами пространство образовало провал в космосе, исполинскую яму в его метрике, и шары барахтались где-то на границе неожиданно разверзшейся бездны, отлетая от нас все дальше. Они по-прежнему рвались к нам со всех осей на звездную сферу, и на всех осях расстояние между ними и нами увеличивалось. Теперь даже самые тупые из них должны были сообразить, что мы не убегаем, а не подпускаем их к себе: если бы мы убегали, то, удаляясь от одних, сближались бы с другими.

Дешифраторы молчали. В бешеном вихре исторгаемого пространства путались и разрывались любые гравитационные волны.

Когда первая атака крейсеров была отражена и их самих отбросило так далеко, что они почти перестали улавливаться в умножителе, Леонид и Аллан остановили боевые аннигиляторы, чтоб не расходовать активное вещество.

Через некоторое время шары опять появились в зоне видимости, а дешифратор наконец уловил гравитационные волны передач между кораблями противника. Один из крейсеров являлся флагманом. Флагмана одолевали вопросами, он отдавал приказания. Разрушителей ошеломило наше умение генерировать пространство, и способов борьбы с ним они пока найти не сумели. Их флагман намеревался прорваться сквозь толщи разлетающейся пустоты на сверхсветовых скоростях, раз не удались обычные. Я знал, что Леонид получает все данные от машин самостоятельно, но продублировал ему расшифровку.

— Один разок уже прорывались на сверхсветовых, да не вышло, — ответил Леонид. — И сейчас добьются не большего.

Приблизившись на достаточную, по их мнению, дистанцию, шары один за другим ныряли в невидимость. Я не мог подавить чувства беспомощности, когда корабли зловредов стали исчезать. Я снова и снова спрашивал себя все о том же, пытался разрешить все ту же загадку. Вокруг нас на триллионы километров простиралась сияющая звездами пустота, в пустоте, невидимые, бешено неслись к нам восемнадцать смертоносных шаров, — что, если Леонид и Аллан ошибутся и скорость сближения превысит скорость растекания пространства? Что, если вражеские машины, пожирающие пустоту, возьмут верх над нашими, сеющими пустоту вокруг себя? Решение может дать лишь опыт, но опыт — палка о двух концах. Если он повернется против нас, ошибка будет непоправимой.

И когда умножитель зафиксировал появление шаров на пределе видимости, словно гора свалилась с моей души. Но я рано торжествовал. Разрушители оказались проницательнее, чем я о них думал. Они нашли единственно возможный способ борьбы — навязать нам многократные космические сражения, каких мы долго выдержать не могли. Приборы расшифровали команду флагмана: «Атаковать на обычных скоростях, пока не истощится их способность создавать пространство». Они хорошо понимали, что генерирование пространства идет за счет ресурсов заранее подготовленного вещества, а не по велению высшей воли, никакие же материальные ресурсы не безграничны. Правда, они не знали, как вскоре показали события, что мы умеем вовлекать в реакцию уничтожения вещества и внешние тела, в том числе и их корабли.

Так продолжалось несколько раз: мы отбрасывали их, генерируя пространство, они ныряли в невидимость и прорывались в сверхсветовой области. С каждым разом их прорывы становились опасней. Теперь они тормозили так близко, что только форсирование всей мощности аннигиляторов спасало нас от гравитационного залпа. Враги не сомневались, что рано или поздно мы станем мишенью для их орудий.

Леонид обратился ко всем на обоих звездолетах с просьбой высказаться через МУМ.

— Имеются две возможности выйти из боя. Первая — прорваться сквозь их окружение и, оставив Плеяды врагу, бежать к Солнцу. Гарантии, что мы прорвемся без боя на уничтожение, дать не могу. Возможно также, что враг пустится вдогонку и навяжет решительное сражение. Вторая — перейти от обороны к нападению. Не сомневаюсь, что нам удастся аннигилировать несколько крейсеров врага. Я знаю, что на одном из них может оказаться наш исчезнувший товарищ. И все-таки мое мнение — атаковать.

Каждый из нас думал в эту грозную минуту об Андре. Мы не торопились принимать решение. На нас лежала ответственность перед человечеством — мы обязаны были вернуться на Землю и рассказать о том, что открыли в далеких районах Галактики. Но и ответственность за возможную гибель друга, попавшего в беду, мы снять с себя не хотели — мы просто не могли ее снять! Мы понимали, какой сделаем вывод, было только одно решение, но не торопились его высказывать. Мы не перебарывали себя — нам надо было перемучиться.

А затем МУМ объявила, что ни возражающих, ни воздерживающихся нет. Раз нам навязывают сражение, надо его принять.

И снова, уже в последний раз, на всех направлениях небесной сферы вспыхнули восемнадцать быстробегущих звезд. Сражение разыгралось в самом центре Плеяд, под лихорадочным блеском ярчайших светил. Небо пылало и переливалось, звезды исторгались в сиянии. А в неподвижности великолепных реальных светил мчались искусственные светила, стремительные, пронзительно-зеленые. Восемнадцать факелов рушились на нас со всех сторон, они с каждой секундой нарастали. Крейсеры противника поняли, что мы готовы принять бой, и стали притормаживать. Они выстраивались по сфере, центром которой были наши звездолеты. Теперь они двигались компактно и с одинаковой скоростью. В зловещем сиянии кораблей вражеской эскадры тускнели и пропадали звезды. От одновременного залпа всех гравитационных орудий эскадры нас отделяли считанные минуты. Все решало теперь, кто сможет ударить раньше — мы или они?

И когда восемнадцать кораблей врага, еще не выйдя в сферу своего прицельного удара, оказались в зоне нашего действия, Леонид и Аллан разом пустили в ход аннигиляторы. Пока это были еще рейсовые, а не боевые аннигиляторы, они лишь уничтожали пространство, врагу могло показаться, что мы сами ринулись на сближение. Но они не дали обмануть себя. Они сразу увидели, что сближаются с нами не в одном, а во всех направлениях. Ими овладела паника. Четыре из восемнадцати звездолетов противника, захваченные конусами исчезающего пространства, быстро оторвались от своих. Их всасывало к нам, мы расшифровали их отчаянные призывы: «Помогите, потеряли управление!» и панические приказы флагмана: «Дайте задний ход! Дайте задний ход!». А затем мы приняли новую команду адмирала вражеского флота: «Бейте из гравитационных орудий! Бейте, бейте — иначе столкнетесь с ними!». Безмерное ликование охватило меня, когда я услышал этот приказ. И перед гибелью они не понимали того, чт было им уготовано.

Ни Леонид, ни Аллан не стали дожидаться предсмертного залпа гибнущих флибустьеров. То, что мы увидели и что, несомненно, увидали оставшиеся в живых враги, было грандиозно. Теперь они познали полностью человеческое могущество. В звездном небе ослепительно вспыхнули четыре багровых солнца и тут же погасли, образовав туманные облака. Облака крутились, рассеивались, становились невидимыми — мировая пустота обогатилась четырьмя новыми провалами, зловещие крейсеры стали километрами, просто километрами, не газом, не молекулами, не атомами, одной лишенной телесного содержания протяженностью — миллионами километров пустого «ничто»!

Остальные крейсеры противника ринулись наутек. Леонид пустил было наш звездолет в погоню за ними, но они унеслись в сверхсветовую область. Перед тем как крейсеры зловредов пропали в невидимости, мы приняли гравиграмму их флагмана. «Всем покинуть звездное скопление! Всем покинуть звездное скопление!» — повторялось в приказе.

Я побежал к Ромеро. Я должен был жгучим упреком бросить ему в лицо свою радость.

— Андре ничего не выдал, Павел! Из приказа адмирала ясно, что до последней минуты они опасались простого столкновения с нами, а не аннигиляции.

Ромеро долго смотрел на меня, не отвечая. Я вдруг заметил, что он осунулся и постарел.

— Поверьте, я радуюсь вместе с вами, — сказал он устало. — Хотя, если вдуматься, — чему радоваться?..

Я ненавидел его. Он не верил, что Андре мог остаться в живых и не выдать секретов. Для него было одно объяснение — Андре давно мертв.

15

Плеяды остались за нами.

Это было печальное приобретение.

День за днем, неделю за неделей мы облетали одну звездную систему за другой. На тех планетах, где имелись условия для жизни и где еще недавно жизнь цвела, жизни не было.

Мы явились в Плеяды слишком поздно.

Я удивился, когда БАМ перевела название странных существ инфантильным словом «зловреды». С глухой яростью сердца я убеждался все больше, до чего точен еревод. Там, где они появлялись, появлялось зло. На следы их присутствия невозможно было смотреть. Даже мысль о том, что они существуют в одном мире с нами, становилась нестерпимой. Речь уже не шла о том, чтоб[150] остановить завоевателей. Их надо было уничтожить, найти и уничтожить!

День за днем, неделя за неделей в биноклях умножителя, на стереоэкранах вспыхивали одни и те же картины: густые облака пепла и праха, клубящиеся над планетами, суша, перемешанная с океанами в одно топкое месиво…

Мы попытались высадиться на одной из разрушенных зловредами планет. Это было в звездной системе Алционы — великолепной, празднично-яркой звезды. В недалеком прошлом здесь, вероятно, всего хватало: света и тепла, воды и зелени, воздуха и простора, минералов и еды. В печальном настоящем здесь была пыль, ничего, кроме пыли… Над планетой клубились черные облака тончайшей взвеси. Мы рассматривали планету в приборы, угадывали по горам праха уничтоженные города. Причалив к поверхности, мы едва не утонули в пыли. Пыль текла, как вода, она походила на порошкообразный графит. Нам пришлось возвратиться.

Однажды вечером в клубе звездолета Вера попросила нас высказаться: что делать дальше? Теперь мы знаем, что в Галактике свирепствуют странные полусущества-полумеханизмы, воинственный, технически высокоразвитый народ, говорила она. Мы выбрались на галактические просторы и обнаружили, что они захвачены пиратами. Но еще не все ясно. Где они обитают? Для чего совершают свои нападения? И где похожие на нас существа? Мы видели их в видениях ангелов, на картинах альтаирцев, на скульптурах жителей Сигмы, но не живыми. Может, этого народа, наших потенциальных друзей, больше не существует? Не исключено, что мы оказались зрителями последней фазы космической войны разрушителей с мирными звездожителями, и в ней погибли все противники зловредов. Это еще предстоит выяснить. Вместе с тем пора возвращаться на Землю. Нужно ознакомить людей с собранными фактами, чтоб решения были объективны.

Вера предложила разделить флотилию. Один звездолет берет курс на Землю, другой продолжает поиски звездных гнездовий раскрытых противников и неведомых друзей. За несколько месяцев мы удалились от Солнца на пятьсот светолет и проникли в Плеяды. Следующий объект разведки, по-видимому, — скопление в Персее, до него четыре тысячи светолет. Экспедиция туда займет не один год, однако она необходима. Пока мы не узнаем, куда исчезла флотилия зловредов, никто на Земле не вправе пребывать в спокойствии.

— Я возвращаюсь на Землю, — закончила Вера. — И вы понимаете почему: предстоят споры.

— Я готова лететь дальше, — объявила Ольга. — «Пожиратель пространства» лучше приспособлен для дальних рейсов, чем «Кормчий». Мы перегрузим к себе часть активного вещества с «Кормчего». Экипаж скомплектуем из тех, кто вызовется в экспедицию.

Она сказала это так просто, словно о путешествии с Земли на Сириус или Альфу Центавра. Другие не торопились с ответом.

Я думал о Земле и Оре, и о звездах, рассыпанных вокруг Земли и Оры. Ничто не тянуло меня особенно на Землю, скорее уж манил Плутон, но и без Плутона я мог бы прожить. Правда, на далекой Веге, на сине-белой Веге, где никогда я не был и вряд ли буду, осталось то, что хоть немного влекло меня назад. Но что переменится, если я поверну вспять? Нас с Фиолой соединяет лишь пустое желание соединиться — у нас нет дороги друг к другу. Любовь наша бессмысленна — преждевременна, как по-ученому формулирует Лусин. Зато туда, в далекий Персей, я рвусь всей страстью души, всеми помыслами ума. Где-то там мой друг, он звал меня в последнюю минуту своего существования среди людей. И, может, мне удастся распутать некоторые загадки зловредов, — где же их распутывать, если не у самих противников?

— Я лечу в Персей, — сказал я.

Ромеро и Лусин решили возвращаться на Землю. Труба Лусин брал с собою.

А потом наступил день расставания. Расставание было невесело. Вера обняла меня, я поцеловал ее. Я не был уверен, что увижу ее. И с ней я мог не скрывать печали.

— Вера, все может быть в такой дальней дороге, — сказал я. — Запомни мое последнее желание — Ромеро нужно опровергнуть. Если люди не выйдут на помощь звездожителям, грош цена человечеству.

Она с нежностью смотрела на меня сквозь слезы.

— Люди помогут всему доброму и разумному, что нуждается в помощи. Нет, Эли, человечеству не грош цена.

Последними, с кем я попрощался, были Камагин и Громан. Отважные маленькие космонавты, наши предки, были взволнованны, как и мы.

— Три года назад, четыреста двадцать земных лет, мы расстались с Землей, — сказал Камагин. — Сами мы мало с той поры переменились, Земля и люди неузнаваемы. От души желаю вам в межзвездных странствиях большей удачи, чем выпала на долю нам.

— А вам доброй встречи на Земле, — ответил я. — И доброй новой жизни на ласковой зеленой старушке, на вечно молодой Земле!

— Прими подарок в дорогу, — сказал мне Аллан.

Он протянул связку старинных книг, главное свое сокровище — журналы двадцатого века.

Мы с Ольгой сидели в обсервационном зале. Очертания «Кормчего» быстро уменьшались на фоне звездного неба, вскоре без приборов его нельзя уже было разглядеть, хотя Аллан включил все прожекторы.

— Вот мы остались в одиночестве, — сказал я. — И сколько, продлится наше одиночество?

— Я не боюсь одиночества, — сказала Ольга. — Я могу летать хоть на тот свет, только я не знаю, где он находится — тот свет.

Изумленный, я повернулся к ней. Она с улыбкой смотрела на меня. У меня было ощущение, словно я сделал что-то нехорошее. Я снова стал всматриваться в звезды.

— Эли! — позвала она тихо. — Эли!

— Да! — отозвался я, не отрываясь от неба. — Вспорем Звездным Плугом Вселенную, Ольга! И кто знает, может, нам удастся что-нибудь разузнать об Андре.

16

По графику, разработанному МУМ, путешествие до звездных скоплений в Персее должно было продлиться свыше года при скорости в пять тысяч раз превышающей световую. Подобных скоростей еще не достигали, но Леонид с Осимой не сомневались, что рекорд удастся.

— Один Аллан наполовину уменьшал нам ход, — доказывал Леонид. — Его звездолет — тихоня.

Унесясь из досветовой области, Леонид дал волю страсти к быстроте. Если бы уничтожаемая пустота издавала звуки, по всей Галактике разнесся бы треск разрываемого пространства. Но мы летели в великом молчании космоса. Впереди сероватой дымкой чуть проступало двойное скопление в Персее, много, много месяцев должно было пройти, пока оно из тусклой дымки превратится в скопище светил.

Все знают, что галактические просторы пусты. Одно — знать, другое — ощущать. При перелете с Земли на Ору я не почувствовал пустоты, звезды удалялись и приближались, рисунок созвездий менялся. Исполинскою пустотой дохнуло на нас лишь в полете на Плеяды, день уходил за днем, неделя за неделей, мы тысячекратно обгоняли свет — за бортом все оставалось тем же. Но, лишь удаляясь от Плеяд, я полностью понял, как бездонно пуста Вселенная! Уже через неделю великолепное скопление, три сотни звезд, собранных в кучу, превратились в такой же моточек сияющей шерсти, каким оно видно с Земли. Теперь, когда за моей спиной остались многие тысячи светолет пути, я понимаю, что мироздание не то, каким оно представляется на школьной парте. Звезды, как и люди, — коллективисты, они теснятся друг к другу. А вне этих звездных коллективов — безмерная «пустейшая пустота», как называет ее Леонид. И если в пустоте попадается одинокая звезда — это событие. Мы иногда встречали такие шальные звезды, чаще темные карлики, ни одного гиганта и сверхгиганта — звезда вылетала из мрака, неизвестная, мы проносились мимо, зная о ней уже все важное и неважное. Ни на одном из таких светил не было признаков жизни. Жизнь в Галактике дар более редкий, чем тепло и свет.

Теперь я имел свое кресло в командирском зале, рядом с дежурным командиром. Дешифраторы ловили каждую волну и вспышку, протоны и нейтроны, гравитационные и электрические поля. Их информация поступала в МУМ, та отдавала команды автоматам, а я вслушивался в эту неустанную исследовательскую работу, ставил механизмам дополнительные задания. Обычно я дежурил с Ольгой, мы часами молчали, вглядываясь в звездное небо, мысленно переговаривались с подчиненными нам машинами. Я все более узнавал другую Ольгу, не ту, что порядком надоедала мне в школе, не ту, что вела ученые разговоры в веселой компании, — спокойного, решительного, проницательного командира. Я учился у нее. Сейчас все это в прошлом, но я с радостью вспоминаю дни совместных дежурств.

Каждый день я уходил в гравитационную лабораторию. Я запускал механизмы, дешифраторы ловили их импульсы, МУМ рассчитывала результаты. Излучения мозга зловредов, записанные Андре, гравиграммы напавших на нас крейсеров просматривались все снова и снова.

Я считал эту работу главным своим делом. Раньше Андре делал все сам, мы лишь помогали ему. Мы подсмеивались над его скоропалительными теориями, снисходительно одобряли его прозрения, а про себя были спокойны. Рядом с нами бушевал огромный разум, он непрерывно порождал и выбрасывал наружу ослепительные идеи. Он жадно ухватывал каждую загадку, бился, пока не разрешал ее, — зачем нам было тревожиться? Все, что возможно сделать, сделает он, и сделает лучше, чем любой из нас, — так чувствовал каждый. Теперь Андре не было. Исчез гениальный генератор новых идей. Его надо было заменять, хотя бы частично. У меня и в помине не было вдохновенной легкости Андре. Но я неустанно, непрерывно размышлял — я хотел заменить трудом его интуицию. Там, где он одолевал простор неизвестности двумя-тремя исполинскими прыжками, я пробирался ползком, петлял, возвращался обратно и снова полз вперед. Во всяком случае, я был настойчив.

Я садился на диван, закрывал глаза, тысячи раз возвращался мысленно все к одной картине. Мы сжали полями слабеющего головоглаза, он отчаянно гравитировал своим: «Помогите! Помогите!». Его гравитационные призывы уходили с нормальной световой скоростью, с той же скоростью возвращались ответы. Можно вычислить по времени, разделявшему призыв и ответ, расстояние от Сигмы до крейсера, вышедшего им на помощь. Но крейсер, летя в сверхсветовой области, раньше ночи добраться не мог, — так он сообщал. Сколько дней или недель светового пути разделяло их? А зловред беседовал с крейсером так, словно тот стоял рядом.

«Что же это такое? — спрашивал я себя. — Что может двигаться в пространстве, не уничтожая его, со сверхсветовой скоростью?»

Я пытался разрешить эту загадку даже во сне. Как-то я запустил дешифратор на излучения своего мозга, и он записал, что, и сонный, я бьюсь мыслью все над тем же. Все во мне без перерыва работало над проблемой, весь я, бодрствующий и отдыхающий, был заведен, как автомат, на ее решение, а если и приходилось отвлекаться, то я слушал и отвечал, а про себя продолжал рвать тенета грозной загадки.

И мало-помалу, еще смутное, стало вырисовываться решение. Оно было до того просто, что я вначале в него не поверил. Но все пути вели в одну точку, все логические нити завязывались в один узел. Я передал найденную гипотезу МУМ. МУМ известила, что гипотеза непротиворечива и может быть принята за исходную посылку. Я вышел наконец на верную дорогу. Путь до точного результата был еще нескор[151] — я знал, что пройду его до конца.

Я попросил к себе Ольгу. Она пришла в лабораторию, долго слушала, не прерывая, потом сказала:

— Итак, ты считаешь, что этот загадочный агент связи, мгновенно проносящийся сквозь пространство, — само пространство?

— Да, само пространство. Вернее, колебания плотности пространства. Только изменения пространства могут распространяться в пространстве со сверхсветовыми скоростями — вот моя мысль.

Ольга продолжила дальше мою гипотезу:

— Мы научились превращать вещество в пространство и получать из пространства опять вещество. Короче, мы оперируем крайними точками — создавать и уничтожать… А между ними спектр разнообразных состояний, возможно, не менее важных, чем крайние точки… Надо искать, Эли, надо искать — всем нам, не тебе одному.

От восторга я расцеловал Ольгу в обе щеки. Это было лишнее, конечно. Она растерялась, как девчонка, пойманная на шалости, хотя виноват был я, а не она.

— Не сердись, — сказал я с раскаянием. — Я от души, Ольга.

— Я не сержусь, — ответила она грустно. — Разве ты не заметил, что я не умею на тебя сердиться?

17

В этот вечер я долго не засыпал. Я думал об Андре. Он похвалил бы меня за открытие волн пространства. Я редко удостаивался его похвал, когда мы были вместе, но сейчас он похвалил бы меня, я в этом не сомневался. Он лучше любого другого, лучше меня и Ольги, мог оценить значение открытия.

Андре стоял передо мной. Я слышал его голос. Я закрывал глаза, чтоб лучше видеть и слышать его. Он ходил по комнате, взмахивал вычурными локонами и спорил со мною. Он был, как всегда, немного смешон и очень мил. Я говорил с ним и, стискивая зубы, плакал. Он был в беде, а я не мог помочь ему.

«Ты тяжелодум, Эли, — говорил он сердито. — Насмешливый ум сочетается в тебе с изрядной тупостью. Если бы я высказал то, к чему ты с таким трудом добрался, ты, для начала, поиздевался бы надо мною. Ты встречал усмешкою любую мою идею, — разве не так?»

«Не так, — защищался я. — Будь справедлив, Андре, не так! Я многое принимал сразу».

Он безжалостно опроверг меня. В жизни он не был таким жестоким, как в моих мечтах о нем. Он не мог быть сейчас добрым — он был теперь вечным упреком мне.

«А невидимки? — говорил он. — Невидимки, Эли? Разве ты не расхохотался, когда услышал о них?»

«Да, невидимки, — отвечал я. — Это правда, я изумился и рассмеялся. И я жестоко наказан, что не поверил в твое прозрение и не позаботился сразу о защите. Мы все наказаны, Андре, все!»

«Другие мои идеи ты высмеивал тоже, — заметил он. — Вспомни получше, Эли».

Я стал вспоминать его идеи и теории. Их было много, час бежал за часом, бессонная ночь плелась, как старуха. Я больше не спорил с Андре, я вникал в его мысли. Я был готов принять любую из них по одному тому, что ее высказывал он. Я подводил под них фундамент, подбирал убедительные доказательства — я запоздало оправдывался перед Андре. Я вспоминал, как он блестяще обосновал удаление Гиад от всех звезд мира. Спыхальский, наверно, уже послал экспедицию проверить его гипотезу, и экспедиция безусловно доказала, что Гиады рушатся в искусственно созданный провал в мировом пространстве. Как могло быть иначе? Андре так запальчиво отстаивал эту мысль, он не мог ошибиться!

А потом я припомнил его гипотезу происхождения людей, так жестоко раскритикованную Ромеро. Она стала мне дорога также и тем, что Ромеро на нее ополчился. Я хотел обдумать ее в деталях, по-серьезному обосновать. Но доказательства не подбирались, вместо, мыслей возникали картины, они становились сложней и ярче. Я тешил себя придуманными историями, разыгрывал фантастические вариации на заданную Андре тему и упивался ими, как некогда, на Земле, индивидуальной музыкой.

Я опять закрывал[152] глаза, чтоб видеть отчетливее, мной овладела, полудрема, полубред. Я возвратился на Землю, в далекое прошлое Земли. Я вижу дикие леса, каких давно не существует. У подножья холма лежит на боку старинный космический корабль. Из разорванного его чрева вываливаются лестницы, бочки, ящики, незнакомые механизмы. По небу мчатся растрепанные тучи. Дико кричат обезьяны. Я кожей ощущаю влажную жару, тяжко повисшую в воздухе придуманного мною уголка Земли.

На вершину холма взбирается старик, я точно такого же видел на стереоэкране в Оранжевом зале. Он высок, строен, сед, у него лучистые глаза, не по-человечески большие, — хороший, ладный старик. Он осматривается и мрачнеет. Ему не нравится место, куда угодил корабль.

К нему приближаются двое молодых. Первый тоже из тех, кого я видел в Оранжевом зале. Второго я не знаю, я его придумал. Впрочем, он похож на того, убитого, с картины альтаирцев.

«Ну и попали! — говорит первый из молодых. — Надо же было так удариться! Ремонт займет тысячи две местных лет. Лаборатории мы захватили, но заводы остались дома».

«Нужны помощники, — говорит второй. — Нас двадцать, на все не хватит рук. А здешние живые существа, кажется, доросли лишь до того, чтоб прыгать с ветки на ветку. Они добывают пищу, поедая один другого, работают клыками, а не мозгами».

Старик успокаивает их. В общем, получилось неплохо. Удалось выбрать планету, похожую на их собственные: здесь сносные температуры, умеренная гравитация, имеется кислород в атмосфере, много воды и зелени. Уже одно то, что можно ходить без защитных костюмов, чего-нибудь да стоит! А заводы — что ж, и заводы можно построить — примитивные, конечно.

«Без помощников?» — прерывает первый. Он удивлен спокойствием старика.

«Будут помощники. Посмотрите на этих хвостатых существ, орущих в листве деревьев. Когда-то и мы начинали развиваться с подобных таким же. Миллионов через пятьсот здешних лет и они самостоятельно разовьются в подобных нам. Почему бы нам не подтолкнуть процесс эволюции?»

«Сколько на это требуется лет, подумай! — говорит второй. — Мы не бессмертны. Половина из нас перемрет здесь». Он, конечно, не догадывается, что ему суждено погибнуть в другом месте.

«Будем торопиться. Я, наверно, не доживу до отлета, но вы покинете эту планету».

И вот они берутся за дело. Одни ищут руды, другие заделывают пробоины и налаживают механизмы, третьи отлавливают обезьян и экспериментируют с их зародышевыми клетками, меняют их генетические коды. Сразу вывести подобных себе не удается, обезьяны не тот народ, что в одно поколение вырастают в богов, — засучив рукава небесные путешественники трудятся, творя из животного человека по своему образу и подобию. Кое-что получается, еще больше провалов. Удалось убрать хвост, выпрямить спину, укоротить руки — вот он, угрюмый питекантроп, получеловек, полузверь, нет, не подойдет, у него мала способность к усовершенствованию, кибернетический анализатор показывает это ясно. Наконец появляется настоящий человек, сразу все варианты — черные и белые, курчавые и прямоволосые, пигмеи и гиганты. На этот раз, кажется, вышло, нет, и на этот раз не выходит! Я слышу спор галактов. У них производственное совещание — обсуждают творение человека. Я мысленно разглядываю их. Как они все похожи на нас!

«Разве это человек? — возмущается один. — Поглядите на чертеж — что общего между замыслом и осуществлением? На бумаге — человек, а за той загородкой — зверь! Я протестую против такой работы!»

«Ближе к делу! — требует председательствующий. — Какие у вас конкретные возражения? Так мы проболтаем до рассвета!»

«Тысячи возражений! Первое — абсолютная неприспособленность к жизни. Он без шерсти, без когтей, без клыков, без рогов. Как ему добывать пищу, как передвигаться, как защищаться? Поглядите на его пальцы, это же сучки, а не пальцы, разве они похожи на наши? А глаза? Какие-то щелки, а не глаза. Мне страшно глядеть на него, а вы твердите — по образу и подобию!»

«Все же он подобен нам, — говорит старик. — Подобен, но не тождествен. Вы забываете о главном — в человеке осуществлена поистине грандиозная возможность к усовершенствованию. Посмотрите таблицу способностей, рассчитанную машиной. Если у собаки принять способности к усовершенствованию за единицу, то не найдется ни одного животного, у кого она поднялась бы выше десяти. А у человека она равна 1595660800! Вы это понимаете? В миллиарды раз выше, чем у любого животного! Я скажу больше — в сотни раз выше, чем у нас с вами! Я считаю, что мы создали чудо разума, а не человека».

«Пока это чудо глупости и неприспособленности, — зло кричит кто-то. — Ваш разумный человек — дурак. Я пытался внушить этому голому дикарю понятие о некоторых матрицах тяготения и аффинных преобразованиях пространства, он хлопал зенками и скулил. Тогда я подвел его к корыту с жратвой — и вы посмотрели бы, как он кинулся. Тут он не хлопал глазами. Пройдут миллионы лет, прежде чем ваше чудо природы сообразит, что у него есть кое-какие способности. Предлагаю отклонить предъявленную нам модель человека и продолжать поиски.»

«Голосую предложение — человека не утверждать, — говорит председательствующий. — Другие предложения имеются? Вроде нет. Кто за? Против? Воздержался? Итак, человек отвергается всеми голосами при одном воздержавшемся. Какие будут пожелания к новой модели, которую предстоит запустить в работу?»

Снова поднимается первый:

«Мне думается, не следует гоняться за внешним подобием, практически оно не выдерживается и превращается в уродство. Нам нужны не сверхъестественные способности, а реальная жизнеспособность, быстрая сметка, цепкая хватка! Предлагаю новую модель сотворить с максимальной приспособленностью к любым условиям жизни».

«Возражений нет? Принято, — говорит председательствующий. — Секретарь, пишите: снабдить следующую модель шерстью, когтями, клыками, рогами, копытами… что бы еще там? Хвостом, чтоб[153] цепляться за ветки… Как назовем модель? Там, в углу, — я слушаю вас».

«Свободна буква „д“, — доносится голос. — Может, так — дурень, дурман, дьявол…»

«Дьявол звучит неплохо, — решает председатель. — Итак, запускаем в производство дьявола на базе неудавшегося человека. Остается решить последнее — что делать с сотворенными людьми?»

«Истребить! — слышатся голоса. — В землю! К чему плодить незащищенных уродцев?»

Против этого опять протестует старик. Он напоминает разбушевавшемуся собранию, как много благородных начал вконструировано[154] в человеческий мозг. Пусть люди живут, пусть проходят нескорый путь усовершенствования. Им много дано, с них много получится.

«Не нами! — шумят в зале. — Нам они ни к чему!» «Резон тут есть, — говорит председательствующий. — Истреблять людей не стоит. Если добрая основа, заложенная в них, разовьется, человек устоит в жестокой борьбе за существование. А возьмут верх неудачи и недоработки, что же, жалеть о гибели этой модели не придется».