Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке И.Д.
Вмиг я почувствовала раздражение, с трудом удерживала себя, чтобы не нагрубить ему и не бросить трубку.
– Зачем мне знать про твои бордели? – не очень приветливо сказала я.
– Ох, какой расто-о-рч! Такие корейки, бля! Такие отсосы делают! Это можно умереть от удовольствия!
Моя первая реакция: возмущение – как он смеет говорить со мной так! Затем – смущение: зачем я все это слушаю, надо бы повесить трубку. Следом за этим: любопытство – это уникальный шанс узнать подробности «шикарного секса», и с Игорем, которого я презираю, я могу узнать все, что меня интересует о сексе, а именно – что есть в понятии мужчины шикарный секс. Поэтому я не повесила трубку, а продолжала слушать, не смея, однако, задавать вопросы. Игорь сам все рассказывал.
– У кореек есть какое-то звериное чутье, они так чувствуют мужское тело. Ох, корейка-а-а, бля!
– А что именно насчет мужского тела? – не выдержала я.
– Ну это невозможно объяснить. Пришел, принял душ, пыхнул. Ох, хорошо, бля-я!
– А матом обязательно?
– А ты что, маменькина дочка?
– Нет.
– Ну, так расслабься, я ж тебя не съем по телефону! Я вообще только по корейкам специализируюсь: мне нужен только секс, тебе Любовь! Нам с тобой не по пути. Разве что, если ты со мной пыхать будешь. Будешь?
– Что?
– Пыхать, бля! Будешь, спрашиваю?
Сказать ему опять, что я не понимаю его дурацкого жаргона, значит, снова вызвать его насмешку. Молчу, соображаю, а он уже сам так спокойно мне говорит.
– «Пыхнуть» – значит курить травку. Знаешь, травку?
– Конечно, знаю. Марихуана? – спокойно, как о чем-то давно известном сказала я.
– Марихуа-а-а-на… растение всех растений! Это то, чему нет конкуренции. Спроси меня: десять телок или трава? Я выберу травку. Спроси меня: десять кореек или трава?
– Ты выберешь травку, – с презрением и вместе с тем с жалостью к нему сказала я.
– Трава – это царь всего!
– И давно ты так – пристрастился к траве?
– С пятнадцати лет курю, – с гордостью заявил Игорь.
– Ох, несчастный! Ты же инвалидом станешь!
Инвалиды те, кто не знают, что это такое! Вот ты осуждаешь всех, кто балуется этим, да? А ты же не знаешь даже, в чем ты обделена! Люди, которые ни разу в жизни не курили траву, не знают даже, что они пропустили. Ты попробуй один раз! А потом хговори!
– Не буду я пробовать! Мало ли, даже если это мне понравится, это деградация!
– Ох, отъехавшая, отъехавшая… Ладно, поехал я, у меня очередная смена. Восемнадцать часиков отпаши, бля, по этим дорохгам! Я уже скоро импотентом стану! А ты сидишь себе там – Лю-ю-бо-о-овь, бля! Какие у тебя проблемы?! Все, я пошел, будь здоров.
После звонков Игоря мне хочется удавиться еще больше, чем до того, как он звонит. Он раздражает меня страшно. Сама не знаю, почему я с ним говорю?
Позвонила Людмила и со священным восторгом прошептала, горячо дыша в трубку:
– У меня для тебя есть такой парень! Миллионер! Этот-то уж не может тебе не понравиться: на этого спрос такой, что уже не его, а он выбирает. Смотри, моя милая! Не упусти этот шанс! Такой шанс раз в сто лет бывает. Поняла меня?
– Поняла.
Я неисправима: все-таки предварительно поговорила с ним по телефону. Ничего особенного он мне не сказал: зовут Женей, тридцать два года (о-о-о, старик), родом из Ленинграда, в Америке двенадцать лет (а это для меня плохо, значит, далек от всего русского), и все-таки голос его мне понравился. Голос очень много значит. Помимо того что голос может быть обаятельный или отталкивающий, голос может быть умный или глупый, ленивый или целеустремленный, сосредоточенный или расхлябанный.
Голос или, скорее, манера говорить, очень много может сказать о человеке. Порой звонит человек, и только еще он сказал: «Здрасте, меня зовут так-то, я хотел бы то-то», – по одному тому, как он сформулирует и произнесет только это вступление, можно определить, глуп человек или смышлен, воспитан или не воспитан, образован или нет… Многое можно определить.
Так вот, у Жени голос был обаятельный, смышленый, воспитанный. Я могла сразу определить, этот человек не валялся в безделье и апатии сутками в кровати. Я решила с ним встретиться по двум причинам: первая меня вдохновляла энергия жизни, исходившая от него, которая чувствовалась даже по телефону и заряжала погибающую от хандры меня, вторая – меня все-таки заинтриговало вступление Людмилы. Неужели я познакомлюсь с настоящим миллионером?! Все-таки велика сила общественного давления!
В пять часов вечера, после долгого пустого мучительного дня, который я провела большей частью в постели, я встаю, чтобы идти в душ и начать собираться. Слегка подпухшее от долгого лежания в постели лицо мое мне противно. Отвратительны мне мои вялые руки, слабость в ногах, отвратительно это измученное выражение лица, эта гниющая мрачная квартира, эти шкурки от апельсинов, засохшие кусочки недоеденного хлеба, сыра, стаканы с коричневыми пятнами от чая у моей постели.
Но, встав и сознавая, что через час я, одетая, свежая и красивая уйду из этой квартиры, что на улице меня будет ждать другой человек – живой, активный, бодрый, я чувствую, как бодрость мгновенно приливает к моему телу.
Я быстренько убираю весь мусор из спальни, всю посуду сваливаю в раковину и, вымыв ее до блеска, вытираю со стола на кухне. Затем, вытряхнув простыни и взбив подушки, заправляю свою постель, распахиваю окно, и в квартире у меня сразу становится свежей, просторней и светлей.
В эти минуты, я чувствую в себе столько вдохновения и энергии, что обещаю себе, что хоть сейчас и уйду на свидание, зато завтра весь день, с самого утра буду работать. А пока я иду в душ. Вымывшись, обливаюсь холодной водой. Я чувствую себя проснувшейся, ожившей. Затем я долго кручусь перед зеркалом, соображая, что надеть. Наконец, я останавливаю свой выбор на белом свитере, туго обтягивающих джинсах и бежевых туфлях на высоких каблуках.
Запрокинув голову вниз, я массирую ее двумя щетками, и через минуту мои волосы становятся пышными и блестящими. Кровь приливает к лицу от опущенной вниз головы и массажа. Уложив волосы вокруг лица в легкий художественный беспорядок (я люблю свободный, естественный стиль), я принимаюсь за косметику. Румяна, пудру, тени для глаз: все это я накладываю лишь настолько, чтобы слегка освежить лицо и придать ему нежную «естественную» яркость.
Семь часов тридцать минут вечера. Белая роскошная машина, как из голливудских фильмов, подъезжает к моему подъезду. Сигналит. Пунктуален. Я, на каблуках, сбегаю вниз по лестнице и, открыв дверцу, сажусь в автомобиль сказочного принца. Улыбаюсь, немного робею.
– Привет!
– Привет!
В машине свежо и чисто. Мягкие сиденья, обтянутые новехонькой кожей, звездные экраны табло, мерцающие ярко-алые огни на спидометре, похожем, скорее, на пульт управления космического корабля, чем на спидометр автомобиля. Невольно восхищаешься техническими достижениями здешней цивилизации. Тихо играет музыка, но и так заметно отличное качество стереозвука. Звезда нашей эмиграции Люба Успенская поет своим хрипловатым соблазнительным голосом:
- Мамочка, мама,
- прости, дорогая,
- что дочку воровку на свет родила!
- С вором ходила,
- да вора любила,
- вор воровал, воровала и я….
Средний рост. Упитан. Не молод. Русые, коротко постриженные волосы. Одет прилично. Внешне… м-м-м… так себе, но разве это важно?
– Ну, куда поедем?
– Пить кофе? – неуверенно говорю я.
– Кофе? Есть товарищ лейтенант! – и, поведя рукой, как фокусник, Женя привел машину в движение.
От него пахло жизнью, энергией, и я это остро чувствовала после могилы своей квартиры. От всей его фигуры исходило какое-то ощущение размятости, какое исходит от человека целый день что-то делавшего. Еще от его посадки за рулем, от манеры крутить руль исходило некое ощущение молодецкой удали. Все в этом мире мне по плечу, и море мне по колено! – словно говорили его большие руки, небрежно поддерживающие руль и одним пальцем управляющие автомобилем.
Мы приехали на традиционный канал, где было расположено множество ресторанчиков и кафе, куда, как правило, ездит вся русская молодежь Бруклина. На канале было безлюдно. Фонари отражались в воде. Огромные корабли стояли причаленные к бортам. Парочка целовалась, стоя у пристани, и ветер развевал их волосы. Я невольно засмотрелась на них, а Женя, заметив это, но по-своему истолковав, сказал:
– Да, «боуты» это прекрасно. Я думаю, что в один прекрасный день… и этот день совсем недалек – I can afford to buy myself a bout like that.[9]
Я хотела сказать, что смотрю не на «боутс», а на парочку, но передумала и сказала:
– О чем вы говорите, Женя? Это же сумасшедше дорогие корабли!
– So, what?[10] – он игриво улыбнулся.
У моего нового знакомого была привычка все время смотреть исподлобья и поминутно воровски оглядываться по сторонам. Глядя на него, казалось, что он сейчас отобьет чечетку и затем скажет, приподняв свой цилиндр и взмахнув тростью: «Ша! Я из Одессы! Сдрасьте!»
Разумеется, ни цилиндра, ни трости не было, к тому же я знала, что он из Ленинграда, просто я так его видела, мое воображение дорисовывало. Чем-то его образ напоминал Остапа Бендера, но не того, что из фильма, а того, что из книги, может, потому что был ловкий такой же, а может, потому что носил шарфик на шее. А еще он немного напоминал фокусника в цирке: какие-то ловкие, плавные движения – и постоянно все возникало, как будто из воздуха.
Мы зашли в уютное кафе, расположенное прямо напротив воды. В окно кафе видны были причаленные к пирсам корабли. Белокурая официантка (здесь все норовят выкраситься в блондинок) с мешками под глазами, морщинами на лице, но, несмотря на преклонный возраст, в мини-юбке, едва прикрывавшей ее трусики, провела нас к столику и подала меню.
– Расскажите мне что-нибудь о себе, – сказала я, когда мы уселись и официантка, записав наш заказ (мне коктейль из мороженого, а ему напиток: brendy on the rocks),[11] убежала, виляя задом.
За столом я могла лучше рассмотреть его лицо. Серые, маленькие постоянно бегающие глаза. Странная манера постоянно держать голову слегка втянутой в плечи, как если бы он скрывался от кого-то, и поминутно стрелять глазами по сторонам, как если бы он постоянно опасался появления кого-то и боялся, чтобы этот кто-то его не узнал.
– Я строю свою империю в Америке.
Я подняла брови, глядя с вопросом.
– Видишь ли, Америка это страна, где все строится на купле-продаже. Это огромный механизм, без которого Америки, как таковой, вообще быть не может. – Он стрельнул глазами вокруг, глядя исподлобья, как будто он был прячущийся шпион, выдающий мне важную тайную информацию. – Так вот, вопрос состоит в том, как продать подороже, а купить подешевле. Этот вопрос занимает, пожалуй, всю деловую Америку.
Я слушала своего собеседника с любопытством.
– Здесь возможностей делать деньги – немерено! – он опять стрельнул глазами по сторонам. – Как эти самые называются? Ну, эти, что дети сосут? Соски! Соски, да, так вот эти самые соски, можно смазывать витаминами и продавать как новинку! Ничего не стоит наладить систему снабжения сосок витаминами, а цену, благодаря этому, можно увеличить вдвое!
Женя рассказывал увлеченно, видно было – он понимал толк в бизнесе, умел делать деньги. Я знала, как это ценили все вокруг, понимала, что такого жениха надо бы уважить… но… увы, не для меня это все. Мне его миллионы, как козе баян. Не нужно это мне. Он хороший парень. По-своему, даже творческий. Живой. Я бы хотела с таким просто дружить. А влюбиться… нет, это совсем не тот человек.
– Ну, а ты? Чем ты занимаешься? – спросил меня Женя, глотнув из своего стаканчика бренди и закуривая, не забывая при этом прочесать быстрым взглядом все углы вокруг.
– Я? – невольный вздох вырвался у меня и на мгновенье этот вопрос отравил мне вкус моего мороженого и приятного вечера. – Не спрашивайте даже.
– Почему? Что такое? – Женя выпустил дым, стрельнув опять глазами вокруг, воровски глядя исподлобья.
– Не знаю. Никак не могу найти свое место. Вообще, я хочу заниматься литературой, кинематографом, но вы же понимаете, здесь это очень трудно.
– О-о-о! Девочка, искусство, ты это забудь! Здесь уже это никому не нужно. Здесь нужно поменять курс. Отчего бы тебе не заняться… – он перечислил какую-то традиционную муру, типа косметолог, программист, медсестра…
– Что значит, нужно поменять курс? Зачем нужно? Чтоб деньги зарабатывать? А зачем они мне нужны, если для того, чтобы заработать деньги, я должна превратить свою жизнь в каторгу?
– Ты, девочка, еще молоденькая. Многого еще в себе сама не понимаешь. Тебе в Союзе мозги промыли, ты и поверила. Ты знаешь, зачем тебе искусство? Творчество – зачем?
– Как, зачем? Мне нравится. Я в этом вижу смысл.
– Смысл, да? А какой смысл? Через искусство величия своего ты ищешь. Тебе в Союзе внушили, что люди искусства – гении, чуть ли не боги! Слава у них была там и почет. Через искусство – ты власти ищешь. В Союзе высшая мера власти и почета – это, если ты кто? Гений! Великий поэт! Скульптор, композитор. Здесь, девочка, смена власти. Здесь твои стихи и песни на фиг никому не нужны. Здесь нужны деньги! И только через деньги ты будешь иметь ту силу, тот почет, ту власть, к которым ты стремишься.
– Какая ерунда! Вы всех судите по себе. Какая еще власть? Слава, еще да, но это потому, что мне нужна любовь людей. Создать красоту, проникнуть в сердце, это да. А кому нужна власть, которую можно купить деньгами?! Без любви – власть мне неинтересна.
На прощанье, я задала ему свой традиционный вопрос:
– Почему ты уехал из Союза?
– У меня в Союзе было все: власть, деньги, связи! Одно было плохо, если бы я не уехал, я бы сейчас сидел. Женя опять стрельнул глазами по сторонам. То, что здесь называется коммерцией и бизнесом, они там называют спекуляцией и нарушением закона. Зачем мне всю жизнь дрожать и бояться быть пойманным, когда здесь, в Америке, я могу открыто делать то же самое и быть уважаемым бизнесменом? Возил я дубленки из одного города в другой, всю дорогу дрожал. Накроют мой товар, мне наручники наденут. А все за что? Я покупал в одном городе дешево, вез продавать в другой дорого. Это, ни дать ни взять, бизнес! А у них – это статья! За это там сажали.
– А здесь, вы попали в свою стихию?
– Здесь тоже все не так просто: пока эти зелененькие заработаешь, сам позеленеешь. Моего друга и партнера по бизнесу убили. А на его месте мог быть и я. Здесь тоже все не просто.
После кафе Женя, не спрашивая, хочу ли я, привез меня к своему дому и был очень удивлен тому, что я отказывалась зайти к нему в гости.
– Девочка, мне никто еще никогда не отказывал! – сказал он мне с раздражением. – Ты знаешь, сколько стоит мой час? Я потратил на тебя почти три часа своего времени, и теперь ты будешь строить из себя целку?
Я покраснела от возмущения.
– Отвезите меня домой, – твердо сказала я.
– Ты уверена? – угрожающе спросил он.
– Да, я уверена.
– Я взрослый человек, девочка! Я же не пацан, к которым ты там привыкла. Вась-вась! У меня нет времени вась-васькаться. Я деловой человек!
– Тем более что у вас нет времени, отвезите меня домой.
– Ну, смотри! Ты, надеюсь, понимаешь, что я тебе больше не позвоню?
– Потому что я не согласилась переспать с вами после двух часов знакомства? Ну и не звоните: туда вам и дорога!
– Хорошо, я отвезу тебя. Только смотри, не пожалей.
– Ты не хочешь миллионера???!!! – возмущалась в трубку Людмила. – Нет, вы подумайте! Кто ты такая думаешь ты есть? У тебя вообще с мозгами все в порядке? Миллионер (!!!) тобою заинтересовался! А она носом вертит!
– Я не верчу. Просто он мне не подходит. У нас интересы разные. Нам с ним не о чем говорить. Меня его соски с витаминами и дубленки не интересуют, а его мои художники и композиторы. Он отличный парень, я согласна, но он не для меня! Мне нужен тонкий, возвышенный, творческий человек. Неужели нет ни одного творческого человека?
– Есть один. Я тебе уже о нем говорила, в нашем доме живет. Скульптор. Очень талантливый…
– А! Тот старик, которому тридцать с лишним лет? Не, за тридцать – это уж совсем! Я хочу парня. Ну хотя бы до тридцати!
– Ты никогда никого не найдешь! Ты летаешь в облаках! Такого мужчину, как Женя (!), отбросить! Ну, знаешь, нечего тебе после этого сказать.
Глава вторая
Июнь – декабрь 1985 г.
Вечер. Скука. Кому бы позвонить? Глаза пробегают по очереди все имена в записной книжке, листочки с именами кончаются и снова пустота зияющая. Снова первая страница записной книжки, снова странички кончаются. Нет, никого не хочу. Лучше быть одной. Однако, когда час-другой спустя раздается звонок, я чувствую, что несказанно рада, кто бы это ни был.
– Ну что, отъехавшая! – говорит Игорь, – все сидим, Лю-ю-бви ждем?! Поехали, я тебя с солидными людьми познакомлю. Ты же у нас поэтов любишь! Творческих людей ищешь! Я тебя с такими людьми познакомлю, у тебя крышу снесет. Они, правда, почти все хгомо.
– Что?
– Хгомо! Хгомосексуалисты все, кроме Кузьмы и Хгены. Что тебе сидеть и чахнуть дома одной. Поехали, развеешься!
Я еду с Игорем, для того чтобы хоть куда-то пойти. Не могу выдержать этого постоянного сидения дома. Когда я провожу в квартире два-три дня подряд (могу, конечно, выйти пройтись по улицам, но это не в счет), любой, даже такой, как Игорь, уже может за мной приехать. Я готова на все, даже провести вечер в обществе такого человека, как Игорь.
Игорь был худощавый, широкий в кости, среднего роста черноволосый паренек. Родился он в Гомеле, в Белоруссии.
– Я сбежал из Совка в семнадцать лет, – рассказывал он. – Меня не устраивало там все! – Белорусы страшные антисемиты, а я еврей! В армию советскую ехать не хотел. Все там хгнилое, бля! Там может жить только сумасшедший!
– Ну что именно там плохо? Конкретно, что? – допытывала я.
– Все! Все, бля! Эти их вонючие красные гхалстуки, эти дефективные комсомольские значки… – кроме выражения своей ярой неприязни и отвращения к Союзу, Игорь ничего больше не мог объяснить.
Почему красные галстуки – вонючие? Почему комсомольские значки – дефективные? Это ведь не более чем его субъективное восприятие. Но на чем оно основано?
И хоть ничем не обоснованная ярая неприязнь была для меня мало убедительна, я все-таки отметила для себя, что столь лютая ненависть не может происходить просто так, без причины. Должно быть, была какая-то причина. Только Игорь ее объяснить не мог.
– Кохгда раз в хгод мы ходили в Синагхохгу на еврейские праздники, милиция гхоняла нас! Нормально это?
– Чем они это объясняли? Просто гоняли – и все?!
– А у них нет объяснений! Гхоняли и все! Якобы мы там пробку на улице создаем или якобы за хулигханство в отделение забирали… О чем ты хговори-и-шь! Ну их к чертям! Ненавижу их!
– А здесь ты ходишь в синагогу? – с сомнением глядя на Игоря, спросила я.
– Не в этом дело! Я хочу чувствовать свободу! Если бы это не было там запрещено, может быть, я и там не ходил бы. Но зачем запрещают? Почему человек не может делать, что хочет?!
Игорь рос в семье без отца: были только он и мать. По дороге в Израиль мать получила разрыв сердца и умерла, и Игорь остался один. В Израиле он служил в армии, видел, как умирали молодые ребята каждый день, и в один прекрасный день сказал себе: «Еврей-то я еврей, а умереть в армии ни за грош не хочу!» И сбежал в Америку. Здесь, в Америке, чтобы выжить, он стал водителем такси.
– Пыхнешь – и все тебе трын-трава: можешь водить себе, сколько ухгодно! – рассказывал он. – А без травы, кто ж выдержит по восемнадцать часов подряд? Эти нью-йоркские дорохги! Все водители такси сидят на подкурке! Я тебе хговорю! И еще они все импотенты.
– Как? За рулем и на подкурке?!
– Мы знаем, как сдавать мочу, чтобы она показала, что ты чист. Тест проходишь: ты принят. А дальше никого не волнует, что ты там каждый день делаешь!
– Кстати! А почему водители такси по восемнадцать часов работают? Все жалуются, а сами работают! Можно же поработать, ну, скажем, девять, ну десять часов – и хватит. Всех денег не заработаешь! Бери, что заработал, и езжай домой отдыхать. Завтра будет новый день.
Игорь презрительно ухмыляется.
– Многхо ты понима-а-ешь! – говорит он. – А рент за меня ты уплатишь?
– Какой рент? – не поняла я.
– Такси, это же не просто машина, за право работать на такси нужно рент платить. Я пока на свои расходы заработаю: рент, бензин, ланч, так вот твои девять-десять часов и есть. А чтоб мне что-то осталось, я должен работать дальше, еще около восьми часов.
– Ну хорошо, а за пару часов не заработать?
– За пару часов можно только на вши заработать. Мне еще квартирный рент оплачивать нужно, на одежду, на пропитание. Я как заводной. Иначе мне не выжить.
Игорь привез меня в клуб гомосексуалистов. Невиданное зрелище: одни мужчины в баре. Почти ни одной женщины. Поехала. А что делать? Можно сдохнуть – все время дома одной сидеть. Если кто-то считает, что я слабая, предлагаю провести эксперимент: посидите месяц дома, никуда не выходя, кроме как в магазин или пройтись по улицам, потом посмотрите: вы еще не туда поехать согласитесь! Игорь хорош тем, что он не пристает ко мне, совсем на меня не смотрит как на женщину, я могу с ним куда-то поехать и не чувствовать при этом, что я ему что-то задолжала.
В баре все коты моего сердца встали на дыбы. Мужик с мужиком танцуют, будто они мужчина и женщина по уши влюбленные друг в друга! Что это? Мужчина с накрашенными губами??? Боже мой, а у этого – как у женщины, сережки в ушах! Даже не в ушах – а в одном ухе! Настолько здесь им нужно шокировать кого-то, что им мало того, что мужчина сережки надевает! Он надевает одну серьгу, в одно ухо! Прижимаются друг к другу, ласкают друг друга… Ма-а-а-ма мия!
Вот парочка танцует: один совсем молоденький, другой гораздо старше. Тот, что постарше, обхватывает голову второго и, приблизившись вплотную к нему лицом, нежно губами касается его губ. Тот отвечает. Они целуются, врастая друг в друга неистовыми ртами. Не дыша, не шевелясь, не мигая, я смотрю во все глаза. Не могу глаз оторвать. Невообразимое зрелище – не во сне, не в фантастическом фильме, не в сплетнях, а в жизни (!), наяву, в столь неоспоримо досягаемой реальности, что можно протянуть руку и потрогать – мужчина целуется с мужчиной глубоким, полным, настоящим поцелуем!
Земля выворачивается наизнанку! Небо опускается под ноги, и города, дома, деревья проваливаются в его бездонное пространство. А над головой, загораживая солнце своим черноземом, нависает тяжелая, черная твердая земля!
– Здесь, в Америке, это нормальное явление! – говорит мне Игорь. – Это в Совке все были, как дикари.
А здесь, в Америке, так! Ты что, не знала?!
Знала! Здесь, в Америке, ходят на голове, а не ногами! Здесь, в Америке, небо под ногами, а земля над головой. Здесь, в Америке, смерть – счастье, а рождение – горе. Здесь, в Америке, все, все по-другому: и не то что бы у них что-то плохо, просто у них культура другая.
– А почему эти люди не могут жить так, как они хотят? – говорит Игорь по пути обратно в Бруклин. – В Союзе твоем любимом хгомиков сажали. Ты считаешь, это правильно: сажать человека в тюрьму за то, что он хочет любить мужчину, а не женщину? В чем их вина? Ты же видела, какие они интеллихгентные, умные. Видела?
Настраивало меня в пользу гомиков то, что среди них за один вечер я встретила больше творческих и интеллигентных людей, чем за всю свою жизнь в Америке. Музыканты, писатели, дизайнеры. Где такое еще встретишь в стране программистов? В клубе у гомиков. Один – переводчик, чисто, чище, чем Игорь, говорил на русском языке. Начитан, черт побери! Вот уж, где я пожалела, что человек гомик: не доходило до меня никак, что нельзя мне в него влюбляться, хоть и выглядел он как очень приятный мужчина! Почему таких не встретить среди людей с традиционной сексуальной ориентацией?
– Да, действительно, очень интеллигентные… просто даже жаль, что они гомики. В таких бы я сама влюбилась, – соглашаюсь я.
– Не забывай, что половина из них – женщины! – со смехом говорит мне Игорь.
– Да-а… жаль…
После клуба гомосексуалистов Игорь привез меня к своему другу.
– Это великий писатель нашего времени! – сказал мне Игорь. – Ты не смотри на него, он с виду, может, тебя шокирует. А ты не слышала этого имени?
Я из вежливости не стану называть имени писателя. Его знают и в Союзе, и здесь, в Америке.
Великий писатель жил в подвале, где пахло мышами и сыростью. Вся мебель состояла из одного большого матраца, брошенного прямо на пол, без простыней, пододеяльников, без наволочек, который почти не оставлял места, чтоб ходить по комнате. Ходили прямо по матрацу.
– Здесь все так ходят. Не надо снимать обувь, – сказал мне Игорь. – Здесь в это не верят.
Испытывая огромное чувство неловкости, я прошла, вонзая при каждом шаге каблуки своих туфель в мягкую глубь матраца. В одном углу стоял портативный холодильничек, и на нем – нож, две чашки, хлеб, обертки от какой-то еды. В другом углу, прямо на цементном полу лежало несколько стопок книг, покрытых таким густым слоем пыли, что книги казались замшевыми. С трудом удерживалась, чтобы не взять салфетку и не вытереть слой пыли. Бутылка водки, несколько смятых бумажных стаканчиков, несколько пустых бутылок из-под водки. Над матрацем висит плакат на всю стену, на котором крупными буквами написано:
«АНАРХИЯ – МАТЬ ПОРЯДКА!»
Под этими словами красуется на плакате череп с двумя перекрещенными косточками. Слой паутины, спускающийся со стены, дополняет картину.
Спрашивать писателя, почему он уехал из Союза, было излишне. Понятно и так, почему такие люди хотели уехать. В Союзе, помню, с того самого дня, как я пришла в первый класс, нас учили, чтобы был порядок, чтобы была организованность во всем. А анархия – это для Америки. Ведь здесь каждый делает, что хочет!
Писатель лежал пузом кверху на своем матраце, в халате на голое тело и постоянно сверкал своими прелестями, отчего меня просто тошнило, а изо всех углов выглядывали то мыши, то крысы, то тараканы мельтешили вокруг. Великий писатель еще к тому же был и поэт, читал нам свои стихи.
- Варится варево, кровью нечистой окрашенное
- валят в него черных могильных жуков и пожухлую плоть….
В то время как он читал свои стихи, паук спрыгнул со стены и побежал по матрацу.
Авангард, бля! Дальше я не запомнила.
Всю ночь провела с Игорем, разъезжая то туда, то сюда. Он «пыхал» каждые час-полтора. Удивляюсь, как он еще жив. Мы с ним, как брат и сестра. Он меня не трогает, и я его не боюсь. Даже поспала у него несколько часов под утро. Слишком невыносимо было ехать домой одной. Утром он напоил меня кофе и, прежде чем уехал пахать на своем такси, привез домой. Делать нечего: придется снова вспомнить о реальности.
Заскрипела дверь моего подъезда. В подвально-гулком коридоре отозвались мои шаги – ох, ох, ох… Повернулся тяжелый замок, и полумрак знакомой неубранной квартиры поглотил мироощущение. Платья, кофточки, джинсы, разбросанные повсюду, все так же лежали на своих местах, как я их оставила. Пластинки, изъятые из чехлов, валялись вокруг приемника, как я их, послушав, бросила, и, застыв, ожидали моего возвращения, пока я расколдую их.
Взгляд мой упал на зарытый в тряпье, молчащий среди мертвой тишины телефон. На минуту меня переполнило возмущенье: неужели ты еще способна уехать куда-нибудь или повиснуть с кем-нибудь на телефоне часов эдак на???
Я не просто ждала чьего бы то ни было звонка (этого надо было еще дождаться), я с трудом удерживала себя, чтобы сейчас же, немедленно не позвонить кому-нибудь и не уехать, неважно куда, главное, уехать отсюда.
Постояв некоторое время в нерешительности, с трудом переборов желание снять трубку, я повернулась и пошла в спальню. Какого усилия воли стоил этот поворот – прочь от телефона, лицом – к тупику.
Все так же, покорно ожидая, стоял стол, на нем мои рукописи, молчаливые книги, стопки тетрадей, словари – все это стояло на своих местах, непреклонно, терпеливо ожидая меня. Я опустилась на стул и тупо уставилась прямо перед собой.
Проколов круглый шар вакуума, зазвонил телефон. Я склонилась над ним, как умиравший, завидевший спасение.
– Алло! Привет. Женя? Как дела? Как же, я помню вас. Вы же обещали, что не позвоните мне больше. Все по-старому. Собраться?.. Сегодня?.. – медлила я с ответом, глядя на переворот кругом меня, на ждущие меня рукописи, учебники и словари, вздрогнувшие от возмущения и ненависти ко мне, которая сейчас снова бросит их и уйдет.
– Мы уже зарезервировали места в ресторане, будет еще мой друг со своей девушкой… – говорил в трубке голос.
– А потом вы будете упрекать меня, что потратили на меня пять часов! Да?
– Этого не повторится. Я обещаю. Ты запала мне в душу, я старался, но не смог забыть тебя.
Фу, какие примитивности-банальности. Уж не оттого ли я «запала ему в душу», что, единственная, отказала ему, ведь по его словам, ему никто не отказывает. Он этого просто переварить не может. О, глупое самолюбие мужчины!
– Женя, вы зря теряете время, – говорю я ему.
– Я готов. Я готов встречаться с тобой просто на дружеских основаниях, если ты не хочешь ничего большего.
– Точно?
– Я обещаю. Я же мужчина, в конце концов. То, что было, не повторится. Ну можно я заеду за тобой? И потом, хватит мне «выкать»!
Я старалась представить, как много я могла бы сделать за целый день и вечер, если бы я осталась дома, но вместо этого представляла тяжесть наступающих сумерек, себя, лежащую головой на столе, ничего не делающую, убеждающую себя встать, что-то сделать, в отчаянье спрашивающую: ну что же, что делать?!..
– Ну, хорошо, – сказалось как-то само по себе. – Если точно на дружеских основаниях… тогда приезжай.
Вот опять белая машина с роскошными сиденьями у моего подъезда: вот уж не думала, что когда-то опять в нее сяду, что опять увижу когда-либо Женю. Чувствую, что рада его видеть: благодарна ему за то, что вытащил меня сегодня. А чем черт не шутит? Надо дать себе шанс, а может, я и смогу полюбить его!
– Мы заедем сейчас поднять[12] ребят, а потом поедем в «Националь», – сказал Женя и воровски стрельнул глазами вокруг.
Я не возражала. Все что угодно и куда угодно, только бы прочь от себя и подальше от дома.
Дверь нам открыла девушка лет двадцати пяти, невысокого роста, в длинном махровом халате и с полотенцем, завернутым вокруг головы в высокую чалму. Похоже, она только вышла из душа, однако, несмотря на еще мокрые волосы, глаза ее уже были густо накрашены, и вокруг век уже лежал толстый слой перламутрово-голубых теней. Еще более кукольно и жирно были накрашены ее маленькие губки. Цвет помады – темно-вишневый. Они здесь в Америке, по-идиотски красят губы: сначала жирно обводят контур губ карандашом, а потом, вдобавок еще жирно наносят помаду. Губы получаются карикатурные. Наверно, у них здесь считается, что это красиво, когда столько краски на лице.
– Привет!
– Привет, это Фаина, познакомьтесь.
Фаина провела нас в аккуратно убранную уютную гостиную, где между тремя мягкими диванами лежал мягкий большой ковер и горевший телевизор наполнял комнату своими яркими веселыми красками. Глаза мои отдыхали в этой новой (отличающейся от моей квартиры) обстановке, однако тяжесть моей неразрешенной проблемы жизни сидела внутри меня.
– Садитесь, – сказала Фаина приветливо, – я буду готова через минуту.
– Садись, – сказал мне Женя и, повернувшись к Фаине, спросил: – А где Майкл?
– Он пошел к Бордам на минуту, сейчас придет – отвечала она уже из соседней комнаты, в которой, я видела в боковую дверь, вспыхнул свет.
– А-а-аа… – довольно улыбаясь, сказал Женя, – пошел за капиталом?
Потерев руки, он опустился на соседний диван. Мы уставились в экран телевизора. Девушка в переливающемся платье, обтягивающем ее худое стройное тело, выходила на сцену под звуки аплодисментов публики в зале. Каждый ее шаг то обнажал до самого высокого, почти неприличного места ее ногу, то тут же прятал ее в неуловимом движении. На руках и в ушах ее блестели огромные драгоценные ожерелья. Девушка, улыбаясь, начала говорить что-то, но в это время щелкнул замок во входной двери и, бесшумно ступая по ковру, вошел молодой мужчина небольшого роста.
– О, привет! – он подошел к Жене, пожал ему руку.
– Здравствуй, старик, – сказал Женя и лениво, не вставая со своего места, подал руку своему приятелю.
Наверно, у них свойские отношения, подумала я, заметив, что Майкл вовсе не обиделся из-за того, что Женя продолжал оставаться в своем положении, – развалившись на диване.
Мы познакомились. Улыбаясь, Майкл раскрыл небольшой сверток, который держал в руках и показал Жене.
Лицо и фигура Жени выразили одобрение: «Дава-ай!!» – Я закручу сейчас.
Майкл сел у столика и принялся аккуратненько выбивать табак из сигарет, а затем закручивал в папиросную бумагу что-то из маленького мешочка. Получались малюсенькие огрызки, напоминающие детские папироски. Не новинка, знаем, и эти курят.
Женя тем временем достал какой-то журнал.
– Вот, – обратился он ко мне – посмотри, нравится тебе домик?
– Что это? Каталог домов? Этот? Ничего.
– Ничего! – иронически передразнил он.
– Домик – фантазия! Надо будет прицениться, завтра позвоню им из офиса.
Майкл: со своего угла, не подымая головы и продолжая свое занятие:
– Опять дом? Ты бы уже что-нибудь другое купил. У человека два роскошных дома – один в Поконо, другой в Апстейте, он третий покупает!
Женя (самодовольно):
– Да. Я люблю. А что? Первый продам.
– Как продам? Ты в него столько труда, денег, времени вложил!
– Все окупится! Я его сейчас толкну раза в четыре дороже того, во что он мне обошелся.
– Я тебя не понимаю. Ты же строил его для себя! Ты себе не представляешь, – Майкл обратился ко мне, – он выписывал каких-то дизайнеров из Турции, чтоб они ему какой-то невероятный бассейн выстроили, именно, как он задумал, и чтоб ни у кого такого не было. Стены ему какой-то польский художник расписывал. А дерево? Полы?! Да что там говорить! И вдруг, продам!
– А надоел он мне уже!
– Ты же еще года в нем не живешь.
– Ну и что? Я этот еще лучше сделаю. Я построю фонтан в бассейне! Подсветки, иллюминации, все такое…
– А потом и этот продашь?
– И этот продам. И новый построю. Это же моя работа. Я все это с лихвой выручаю. Это своего рода творчество. – Женя снова уставился на фотографию дома, любуясь. – Прелесть домик! Куколка! Вот по этому образцу и построю!
– Постой, – перебила я, – разве ты занимаешься домами? Ты же занимаешься сосками!
Читать бесплатно другие книги:
