Просто Маса Акунин Борис

ПУТЬ УЛИТКИ

Ужасно устал от этого длинного, хлопотного дня и Маса. Ему тоже хотелось упасть в постель, провалиться в мирный сон. Шестьдесят пять лет — это вам не пятьдесят пять. Нормальные люди в таком почтенном возрасте вечером поиграют с внуками, попьют чаю, пораскладывают пасьянс либо позанимаются каллиграфией, да на боковую, а не вынюхивают, как бы обокрасть медвежью берлогу, не парятся в русской бане с кровожадными чудовищами и не рискуют превратиться в солонину.

Ночь встретила усталого путника стрекотом цикад и лунной безмятежностью. На мосту было пусто. На той стороне темнели спящие дома. Хваленая полиция, кажется, так и не появилась — несмотря на выстрелы и крики. А ведь считается, что в Японии ни одно преступление не остается нерасследованным. Вот вам пожалуйста: четыре трупа — и хоть бы что.

Но едва он вышел на мост, как из ночи справа и слева налетели две быстрые, бесшумные тени. Опять Масе выворачивали руки и сопели в ухо, только теперь еще и приставили клинок к горлу. Котелок упал с головы, и судя по хрусту, на хорошую шляпу наступила чья-то нога.

Вышел еще один, третий. Посветил в лицо фонариком. Пришлось зажмуриться.

— Ага, это ты! Приметы совпадают, — сказал хриплый голос, по которому сразу было понятно: говорит якудза.

Да и приставили к горлу не какой-нибудь вульгарный нож, а меч вакидзаси. Полиция, может, и не прибыла, но «Хиномару-гуми» своих пропавших бойцов хватилась.

— Это безусловно я, — вежливо сказал Маса. — Но о каких приметах вы говорите, почтенный разбойник?

— Не отпирайся! — прикрикнул голос с той стороны фонарика, хоть Маса и не отпирался. — Старуха из дома напротив все видела!

А, тогда понятно. Свидетельница сообщила о резне не в полицию, а какому-нибудь местному якудзе. Вот почему на мосту вместо людей в мундирах люди с мечами.

— Она сказала, что большой роскэ из усадьбы Момидзихара ушел в обнимку с человеком в клетчатом сэбиро и шляпе яматакабоси. Это ты самый и есть!

Теперь, когда загадка разъяснилась, больше незачем было терпеть выламывание рук и сопение в уши.

— Не груби старшим, хамло! — перешел на жаргон Маса.

Левого сопуна он стукнул каблуком под коленную чашечку — рука сразу освободилась, и ею, открытой ладонью, было очень удобно врезать второму по носу. Пока один громила, согнувшись, вопил, а второй хлопал глазами и хлюпал кровью, Маса нанес главарю несколько аккуратных ударов в живот. Третий якудза шлепнулся на задницу. Фонарик с жалобным дребезгом упал на камни и разбился. Ночная гармония восстановилась.

Однако ссориться с кланом «Хиномару», конечно, не следовало.

— Отведите меня к Сандаймэ Тадаки, остолопы. Я Сибата Масахиро. Ваш оябун меня знает.

Конечно, можно было бы сказать то же самое и без мордобоя, но Маса очень устал и рассердился, что мирный сон откладывается.

До станции он дошел не под конвоем, а как бы с почетным эскортом. Впереди, поминутно оглядываясь и каждый раз слегка кланяясь, семенил старший якудза. За ним шествовал Маса, обмахиваясь помятым котелком-яматакабоси (ночь была душновата). Сзади ковыляли шестерки: один прихрамывал, другой зажимал расквашенный нос.

На пустой площади ждал «форд» с эмблемой клана на дверце. Якудза тоже модернизируется, подумал Маса. На экстренный вызов мчатся уже не на рикшах — на авто.

Сели, поехали — судя по тому, что луна оказалась справа, в Иокогаму. Можно было бы подремать по дороге, но автомобиль сильно тарахтел и подпрыгивал на ухабах.

Два года назад, после землетрясения, штаб «Хиномару-гуми» располагался в палатке. Теперь машина остановилась перед новехоньким каменным особняком в модном псевдояпонском стиле: декоративная черепичная крыша с загнутыми углами увенчивала вполне европейское здание. Широкие окна сияли электричеством. Несмотря на поздний час в резиденции не спали.

Владелец разбитого фонарика побежал в дом. Маса с двумя остальными остался в «форде». Минуты две позевал — с крыльца спустилась знакомая статная фигура. Встречать гостя вышел сам оябун.

Масе распахнули дверцу. Два церемонных поклона. Десять секунд взаимного разглядывания.

Сандаймэ нисколько не изменился. Всё то же красивое, густобровое, бесстрастное лицо, внимательные глаза, не умеющие улыбаться губы.

— Давно вас не видел, сенсей. Вы постарели, — сказал Тадаки. По-японски это не звучало невежливо, но Маса все равно насупился. — Прошу пожаловать.

В просторной комнате вокруг низкого стола на циновках сидели хмурые люди. Все в черных куртках, коротко стриженные. Лица неприятные. Гасиры клана собрались на чрезвычайное совещание. Потеря двух бойцов — это серьезно.

— Можем мы поговорить наедине? — спросил Маса.

Сандаймэ кивнул. Провел в кабинет, в котором ничего японского не было. Письменный стол с телефоном, кожаные кресла, шкаф с канцелярскими папками, на стене большая карта, на которой Иокогама с окрестностями, Кавасаки и юго-западная часть Токио закрашены розовым цветом. Должно быть, территория, подконтрольная клану.

Сели. Экстренность ситуации проявилась в том, что Тадаки сразу, безо всяких церемоний, перешел к делу.

— Свидетельница рассказала, что моих людей застрелили те, кто напал на русского сёгуна. А потом на мосту появился человек в клетчатом пиджаке и круглой шляпе. Могу я узнать, сенсей, что вы там делали?

Вопрос был задан тихим голосом человека, который привык, что ни одно произнесенное им слово не будет упущено. И, несмотря на обращение «сенсей», прозвучал не очень-то вежливо. Поэтому Маса ответил в том же тоне.

— Вы не спрашиваете, что там произошло. Потому что и так это знаете. Майор Баба попросил вас охранять белого генерала. Но ваши люди с этим заданием не справились. Клан «Хиномару» потерял лицо.

Сандаймэ чуть сдвинул брови, крыть ему было нечем.

— Я благодарен, что вы пришли генералу на помощь. Но всё же: что вы там делали?

— Мне не нужно задавать один и тот же вопрос дважды, — чуть прибавил резкости Маса. — Теперь, когда вы меня поблагодарили, я отвечу.

В этом учтивом, но рискованном словесном поединке он взял верх. Показал, кто тут старше.

— Как вам, вероятно, известно, господин майор иногда обращается ко мне за помощью. Так случилось и в этот раз.

Коротко, без лишних подробностей, он объяснил суть полученного задания. Отвернул лацкан, чтобы у Тадаки не осталось сомнений.

— Теперь, когда мне удалось попасть в ближнее окружение русского генерала, ваша защита больше не нужна. Я предупрежу Бабу-сан, что буду охранять атамана Семёнова сам.

Для дела было совершенно ни к чему, чтобы рядом крутились бандиты из «Хиномару».

— Если вы так говорите, сенсей, — почтительно наклонил голову Сандаймэ. — Теперь, когда я все знаю, позвольте поблагодарить вас еще раз, уже не формально, а искренне. Для моей чести действительно было бы ужасным ударом, если бы я подвел господина майора. Несмотря на разность профессий, мы каждый по-своему оберегаем Кокутай. А вы, сенсей, идеально соединяете в себе оба моральных кодекса — и государственной службы, и якудзы. Позвольте выразить вам глубочайшее почтение и полно, доверие. Мы с вами делаем одно дело.

— Я знаю, каков был кодекс Никёдо полвека назад, во времена моей юности. Но в двадцатом веке он, должно быть, сильно изменился? — спросил Маса, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.

— Нисколько. Мораль всегда одна и та же, потому что и в век электричества Добро остается Добром, а Зло —  Злом. Наш Путь Сострадания и Рыцарственности — всё тот же гармоничный закон жизни. Настоящая якудза по-прежнему защищает Добро и карает Зло. Как и полиция — только с более широкими возможностями. Потому что воевать со Злом добрыми средствами — это как беззубому грызться с тигром. У нас очень острые зубы, и мы воюем со Злом его же злым оружием.

Ну, кое-что все-таки изменилось, подумал Маса. В старые времена оябуны не философствовали, не умели произносить такие складные речи о морали. То были люди грубые и косноязычные, а тут чувствовалась целая идеологическая база. Захотелось понять ее лучше.

— Но что такое Добро и Зло — вопрос спорный. Меняются времена, меняются представления.

— Только не у нас. Благо Японии неизменно: Кокутай. А Зло — всё, что угрожает Кокутаю. Этот простой и ясный закон еще в детстве объяснил мне Учитель.

— Послушайте, — поморщился Маса, которого начинала раздражать высоконравственная проповедь из уст преступного босса. — «Хиномару-гуми» ведь не клуб патриотов, существующий на членские взносы. Вы зарабатываете деньги, очень много денег, всякими недозволенными законом способами. Выражаясь по-старинному вы все равно разбойники.

Оябун нисколько не обиделся (да по-японски слово «сандзоку» и не звучало так уж оскорбительно — точнее всего его можно было бы перевести как «лихие люди»).

— Конечно. Только мы не грабим в горах и лесах случайных путников. Наша добыча случайной не бывает. Мы живем, во-первых, за счет так называемого вымогательства. Что это такое? Это наказание для ловкачей, обманывающих закон. Они неистребимы, всегда были и всегда будут, но пусть платят штраф. Во-вторых, мы берем плату за покровительство — защищаем торговцев и предпринимателей от неорганизованной преступности. Что тут нечестного? Кто не хочет, к нам не обращается. Насильно свою защиту мы не навязываем. Потом, мы торгуем наркотиками. Но люди, употребляющие кокаин или опиум, сами выбрали свой путь. А побуждать к наркомании нормальных граждан или, упаси боже, продавать дурь подросткам Никёдо строжайше запрещает. Если кого за такое ловим — убиваем на месте. Игорный бизнес — вообще не грех. Государство делает глупость, ограничивая и запрещая его. Для многих людей, живущих тяжелой, скучной жизнью, азарт — единственная возможность прикоснуться к чуду. Что еще? Проституция? Как вы знаете, этим низменным промыслом «Хиномару» не занимается. Но другие кланы мы не осуждаем. Если только они не торгуют детьми. — Сандаймэ говорил всё это с некоторым удивлением, словно поражаясь, что взрослому человеку приходится объяснять такие очевидные вещи. — Да, мы зарабатываем очень много денег «всякими недозволенными законом способами», но мы ведь и делимся своими прибылями. Щедро жертвуем патриотическому движению, помогаем бедным, выручаем тех, кто попал в беду. За это все относятся к нам с уважением.

Вот главное отличие японских бандитов от всех прочих, подумал Маса. Эти рэкетиры, шантажисты и наркоторговцы искренне считают себя рыцарями без страха и упрека. А самое главное, что так же к ним относится и общество. Какая все-таки интересная страна наша Япония.

В общем, непростой разговор сложился неплохо. Сенсея с почетом отправили домой на машине, что было очень кстати. Маса уже совсем валился с ног.

Он велел остановиться возле новопостроенного многоквартирного здания в стиле «баухауз», в километре от дома. Рыцарственность рыцарственностью, но бандитам необязательно знать, где живет Масахиро Сибата. Он вышел через двор на соседнюю улицу и остальную часть пути проделал пешком.

Когда до заветной двери, за которой ждала постель, оставалось несколько шагов, вдруг вспыхнули фары стоявшего неподалеку автомобиля. Это был служебный «рено» майора Бабы.

Чтоб тебе провалиться, мысленно выругался Маса, разглядев через ветровое стекло черный силуэт в фуражке.

Стукнула дверца.

— Сенсей, я жду вас уже несколько часов и очень волнуюсь! В половине десятого позвонили из полицейского участка, на территории которого находится вилла Момидзихара. Доложили, что там был инцидент со стрельбой и жертвами. Спросили, как им поступить. У них инструкция касательно русских: ничего не предпринимать без санкции Токко. Я спросил про вас. Сказали, что человек, соответствующий описанию, был замечен удаляющимся в сторону усадьбы. Тогда я велел не вмешиваться, чтобы не помешать вашей операции. Но ужасно, ужасно беспокоился! Если бы с вами что-то случилось, я никогда бы себе не простил!

Все-таки Япония есть Япония, с удовлетворением подумал Маса. От полиции здесь ничто не ускользает.

Делать нечего. Пришлось рассказывать и про нападение, и про атамана, и про Сандаймэ. Не всё, конечно. О своем участии в побеге красного агента и о полюбовном соглашении с Семёновым сыщик — то есть благородный вор — благоразумно умолчал.

Беседовать с полицейским на улице, рядом с домом и не пригласить внутрь было очень невежливо. Но если бы майор вошел, избавиться от него было бы трудно.

Впрочем, Баба не обиделся. Он был в восхищении от успехов своего внештатного сотрудника.

— Генерал пил с вами крепкое вино! Он водил вас в баню! Это значит, что он проникся к вам глубоким уважением! Поразительно, с какой скоростью вы завоевали дружбу этого дикого человека!

Маса не стал объяснять, что у русских распивание «крепкого вина» еще не означает глубокого уважения и что такого рода дружба обычно завоевывается очень быстро.

— Да, всё идет очень хорошо. Сейчас важно, чтобы никто мне не мешал. Пожалуйста, подтвердите господину Тадаки, что его люди больше не нужны. Никаких посторонних.

— Я всё сделаю, как вы велите, сенсей. На всякий случай проверю по смежным отделам, не ведет ли еще кто-нибудь слежки за атаманом. Никто вам мешать не будет. А теперь позвольте в знак благодарности пригласить вас отметить такую удачу. Я знаю отличный ночной ресторан в Ёцуи. И учтите: вас приглашает не Токко, а лично я, Итиро Баба. Очень прошу, вы окажете мне большую честь!

Личное приглашение означало, что на третьем году знакомства майор желает перевести деловые отношения в дружеские — для японского служаки это был знак большой, искренней симпатии.

Он настаивал, кланялся. Еле Маса от него отвязался, сославшись на смертельную усталость. Помимо усталости тут была еще одна причина. Из братьев Масу, слава богу, разжаловали, не хватало теперь еще терзаться из-за того, что обманываешь и используешь своего друга.

Наконец распрощались. Был третий час ночи.

В постель, в постель! Отоспаться. Утром на свежую голову собраться с мыслями. Потому что аса мудренее, чем ёру.

«Ирассяй-ирассяй», — гостеприимно скрипнула петлями дверь. Добро пожаловать домой, усталая улитка. Ты наконец доползла до вершины Фудзи, сейчас отдохнешь.

Разрешив себе не умываться перед сном, даже не включая света, Маса сразу направился к спальне, чтобы рухнуть на постель и отключиться.

Но темнота спросила по-русски:

— Что это за легавый, с которым ты сейчас балакал?

Маса застонал. Повернулся к письменному столу. За ним, развалившись, кто-то сидел. То есть понятно кто.

— Откуда ты узнал мой адрес?

— У меня свои возможности, — ответил Кибальчич.

— Все-таки ты японец, да? — кисло сказал Маса. — Не поблагодаришь — жить не сможешь. Не за что. Катись к черту. Я спать хочу.

— Большевики не благодарят. Я пришел не за этим. Ты нам нужен.

— Кому это «нам»?

— Японскому пролетариату. Мировой революции.

Момотаро щелкнул настольной лампой. Физиономия у него была хоть и опухшая от побоев, но очень довольная. Глаза сияли. И никаких признаков усталости. Тоже ведь у человека был непростой день: дрался, орал, получил по башке рукояткой меча, потом его волокли-колотили, потом он бегал, карабкался на высокую стену, прыгал, убегал — а свежехонек, словно только что пойманная креветка.

Железный боец революции вскочил, стукнул кулаком по сукну. Из подпрыгнувшей чернильницы полетели синие брызги.

— Ты поможешь нам взять кровавого палача Семёнова, который вешал и расстреливал красных партизан Дальнего Востока!

— Все вешали и расстреливали. Красные не меньше, чем белые, — проворчал Маса.

Но Момотаро не услышал. Он пламенел.

— Партия приняла решение. Грозная рука революции покарает врагов трудового народа, в какую бы даль они ни забрались, в какую бы щель ни забились! Они мешают Стране Советов строить мирную жизнь, подсылают убийц, переправляют через границу диверсантов, расправляются с нашими дипломатами и дипкурьерами! На западе наши товарищи ведут охоту на Врангеля, Деникина, Юденича, Кутепова, а на нашей стороне света главная гадина — атаман Семёнов. Пока он на свободе, советскому Дальнему Востоку не видать покоя! Это война, ронин! А на войне между двух армий не отсидишься. Выбирать все равно придется. Или ты за них,или за нас. За кого ты — за трудящихся или за кровососов? За рабочих и крестьян или за помещиков и капиталистов? За голодных или за жирных?

«А чего это вы избавились от помещиков с капиталистами и все равно голодные?» — спросил бы Маса, если б с пламенными революционерами имело смысл спорить.

К тому же в усталую, но все равно очень умную голову пришла хорошая идея. А ведь это зверь на ловца! Можно не дожидаться мудрого утра.

— Помитинговал? Теперь молчи и слушай. Что для пролетариата и мировой революции лучше? Поймать и шлепнуть Семёнова, место которого сразу займет какой-нибудь другой атаман? Или чтобы заклятый враг капитулировал и перешел на сторону советской власти?

Кибальчич заморгал.

— А?

— Бэ.

И Маса рассказал ему, что Семёнов больше не хочет воевать с красными, а хочет мириться. Просит устроить ему встречу с советским послом. Чем скорее, тем лучше.

Оказывается, Момотаро умел не только ораторствовать, но и слушать. Он лишь все время повторял русское выражение, означавшее крайнюю степень изумления, а в конце задал вопрос:

— Не засада это? Он не грохнет товарища Коппа?

Должно быть, так звали советского посла,

— Тогда вам и делать ничего не придется. За убийство иностранного дипломата полиция сотрет в порошок и атамана, и всю белую эмиграцию. Это Япония, не Европа.

Момотаро с минуту размышлял, сосредоточенно глядя на лампу.

Потом коротко бросил:

— Доложу кому надо.

И прямиком к двери — безо всяких «спасибо» или «до свидания». Был и сплыл, туда ему и дорога.

Спать, спать, спать.

Крошечная спаленка, в которой помещались только платяной шкаф и кровать, приняла своего обитателя в уютный кокон. Масе очень надоел внешний мир и все обитающие в нем люди. Как хорошо, что никого из них по крайней мере до завтра больше не увидишь!

Так он подумал — и ошибся. Причем дважды.

Во-первых, увидел. Во-вторых, обрадовался.

Когда Маса хотел повесить в гардероб пиджак, дверца вдруг сама открылась ему навстречу.

— Ты наконец один? — спросил шкаф сердитым шепотом.

Это была Мари Саяма. Ее глаза светились огнем, как у кошки в темной комнате.

Наверное, я рухнул на постель, провалился в забытье, и это мне снится, подумал Маса. Но пускай — сновидение прекрасно. Он вытянул чудесное видение из гардероба, прижал к себе. Длинное тело было упругим, как баклажан.

Но повело себя чудесное видение совсем не чудесно. Оно уперлось острыми кулачками в грудь, оттолкнуло Масу и яростно прошипело:

— Убери лапы!

Вблизи стало видно, что глаза светятся яростью.

— Я тебя ждала, ждала, а ты все не являлся! А потом нагрянул этот тип, открыл дверь отмычкой, пришлось спрятаться в шкаф! Почему в твоем гардеробе так несет анисом? Я чуть не задохнулась!

— Потому что я люблю этот благородный мужественный запах.

Он снова обнял ее, усадил на постель, хотел поцеловать — но вместо мягких губ наткнулся на острые зубы. Они укусили Масу за подбородок — не эротично, а больно.

— О чем ты разговаривал с этим взломщиком? Я подслушивала, но ничего не поняла. Что означает слово «niherase», которое он все время повторял?

Нехорошее русское выражение она произнесла без малейшего акцента, у нее был идеальный слух.