Просто Маса Акунин Борис
— Это означает «я сильно озадачен», — перевел Маса. — Такое же чувство испытываю сейчас я. Мы опять вдвоем в темной комнате, на кровати, рядом, и ты снова меня отталкиваешь. А ведь я исполнил всё, что ты поручила, и чуть не расстался со своей нынешней инкарнацией. Но тебе на меня плевать. Тебя интересует только твое белое золото. Что ж, слушай.
Он включил свет, встал в нескольких шагах от кровати и пересказал всё, что случилось за этот долгий день. Закончил уныло:
— И хитрый акунин Семёнов, и благородный бандит Сандаймэ, и ревностный служака Баба, и борец за освобождение пролетариата Момотаро — они все мне по-своему нравятся. Но мне очень не нравлюсь я. Принято считать негодяями двойных агентов, а я четверной агент. Каждый считает, что я работаю на него, я всем нужен. А на самом деле я работаю на тебя и тебе-то я совсем не нужен. Какая нелепая, жалкая карма...
— Неправда. — Мари подошла, ласково провела рукой по его щеке. — Ты мне очень нужен.
— Чтобы добыть тебе золото, — печально кивнул Маса, зная: если она будет говорить с ним таким голосом и нежно касаться мизинцем, он сделает для этой Омфалы всё, что она пожелает.
По-русски это называется «вьет из мужчины веревки», но в данном случае больше подходит английское выражение: «обматывает вокруг мизинца». О, как справедлива старинная пословица: от любви женщина умнеет, а мужчина глупеет.
— Дело не в тебе, — тихо сказала Мари ему на ухо. — Дело во мне. Я инвалидка. За то, что мои глаза стали видеть, я заплатила очень дорогую цену. Я потеряла прекрасный мир, существовавший в моем воображении. Там жили доблестные рыцари и сказочные принцы — писаные красавцы, в которых я влюблялась. Но, увидев мужчин наяву, я пришла в ужас. Эти грубые черты, торчащий кадык, пористая кожа, волоски из ноздрей. Бр-р-р. Никакой мужчина не может быть для меня объектом чувственного желания. Как можно такое желать? И пускать внутрь собственного тела? — Она содрогнулась, а Маса виновато отодвинулся. — Да и женщины немногим лучше. Люди невыносимо уродливы! Я даже на саму себя смотрюсь в зеркало только через опущенные ресницы, чтобы не затошнило.
Ах, как она сейчас была прекрасна, когда в голосе звучали слезы, и дрожало тонкое лицо!
«А если зажмуриться и представить, что я сказочный принц?» — хотел предложить Маса, но устыдился. Любовь не может быть односторонней, когда один на седьмом небе от счастья, а другой стиснул зубы и терпит. Лучше вообще никакой любви, чем такая.
— Значит, ты никогда не сможешь меня полюбить, — понурился он. — Я не буду больше тебе докучать. Обещаю...
Он повернул выключатель, чтобы не мучить ее видом своей пористой кожи и торчащего кадыка.
— Я буду любить тебя. Я же обещала. И сделаю это прямо сейчас, — сказал нежный голос. — Но по-другому. Не так, как все. Сними рубашку.
— Зачем? — насторожился Маса. Но снял.
— Ложись на живот. Расслабься...
Невесомые, но в то же время очень сильные пальцы пробежали по его спине и плечам, будто пианист коснулся клавиш. Каждое прикосновение было точным, и в то же время они отличались одно от другого. Какие-то звенели, какие-то обжигали, какие-то холодили. Тело запело, словно музыкальный инструмент, на котором мастер исполняет волшебную мелодию. Иногда острые ноготки пробегали по позвоночнику стремительным арпеджио. Это был массаж, но такой, какого Масе никто никогда еще не делал. Он чувствовал себя облаком, летящим по небу над зелено-голубой землей.
— Разве это хуже, чем тыкаться янем в инь? — прошептала чудо-пианистка, наклонившись к самому его уху.
— Нет, это лучше... — промурлыкал блаженствующий небожитель. — Не останавливайся...
Так, счастливым, и уснул, сам того не заметив.
БОЛЬШИЕ ЛЮДИ
А назавтра, когда Маса открыл глаза, рядом никого не было. И мудренее вечера утро ему не показалось. Что делать с дальнейшей жизнью, было совершенно непонятно. Как любить такую женщину и любить ли? («Любить, любить!» — хором запели глупое сердце и жадное тело, но слушаться их не следовало.) Как распутывать головоломный узел, заплетенный из стольких жестких нитей? И самое важное: как сохранить благородство во всей это неблагородной ситуации?
Но еще древним мудрецом сказано: «Если разум озадачен и молчит, жди знака от кармы». И Маса стал ждать знака. Умылся, сделал гимнастику, поколотил ногами боксерскую грушу и пошел завтракать. В большой комнате, она же кабинет, имелся шкафчик для провизии, а в нем соленые огурцы и сушки из эмигрантской лавки.
Но шкафчик оказался пуст. Одни крошки. Больших талантов для дедукции тут не требовалось. Всю провизию, конечно же, вчера слопал Момотаро, пока поджидал хозяина. Не Мари же. Японка русскую снедь и за еду бы не приняла. Если пустой шкафчик был знаком кармы, то вряд ли благоприятным, а главное ничего не подсказывающим.
Но скоро последовал второй, пока не понятный, но побуждающий к очевидному действию. В открытую форточку влетел камешек, щелкнул по самовару, из которого Маса иногда пил русский чай, и приземлился медведю на блюдо для визитных карточек.
Выглянув в окно, Маса увидел согнутого в три погибели метельщика, который усердно скреб мостовую. На скрип рамы не обернулся, но начал насвистывать. Мелодия была знакомая — «Не уходи, побудь со мною».
— Момотаро, что ты делаешь? Почему просто не позвонишь в дверь?
— А вдруг за домом следят? — не оборачиваясь, ответил метельщик. — Ступай за мной.
Он подобрал ведро, по-старчески засеменил прочь.
Пока плывем по течению кармы, сказал себе Маса. А там видно будет.
Он обулся, повязал галстук, нахлобучил котелок, поправил перед зеркалом воротнички, причесал щеточкой чаплинские усики. Вышел.
За это время ряженый метельщик успел дойти до угла. Слежки не было — это Маса установил сразу. Да и кто станет следить за лучшим другом полиции Токко и клана «Хиномару»? Разве что казаки атамана Семёнова, но им спрятаться на японской улице трудновато.
— Эй, конспиратор! — крикнул Маса. — Подожди ты!
Догнал.
— Куда мы идем?
— Не идем, а едем, — ответил Кибальчич, отшвыривая ведро и метелку.
Пронзительно свистнул. Из-за угла выкатился рикша. За ним еще один.
— Все-таки — куда? И зачем нам две коляски?
— Туда, куда надо. Ты поедешь на одной коляске, я на другой. Для проверки — нет ли хвоста. Залезай!
Рикша крепко пожал руку, сказал:
— Какумэй бандзай! (Да здравствует революция!) Садись, товарищ.
Маса вспомнил вчерашнего возчика, который на мосту вывалил атамана. Конечно, рикши идеально подходят для большевистского подполья. Двужильные трудяги, привыкшие во всем полагаться только на себя и ненавидящие богачей, которые ездят на них верхом. Вездесущие, практически невидимые. Кто обращает внимание на рикшу?
Коляска покатила в сторону порта. В трущобном районе, который чудом уцелел во время землетрясения, жили докеры. Попетляв по узким, грязным улочкам, рикша высадил пассажира около длинного дощатого забора.
От денег отказался:
— Ты что, товарищ?
Сзади подошел Момотаро.
— Идем.
Повел какими-то замусоренными дворами, посекундно оглядываясь.
— Зачем мы сюда приехали?
— На тебя хочет посмотреть Большой Человек
— Кто?
— Посол Союза Советских Социалистических Республик товарищ Копп. Ты сам ничего не говори, понял? Только если о чем-нибудь спросит.
— А что, может и не спросить? — удивился Маса. — Для чего ж тогда встречаться?
— Товарищ Копп — человек особенный. Ему достаточно на тебя посмотреть, — загадочно ответил Момотаро.
Проблуждав несколько минут между ветхими сараями, бельем на веревках и пахучими помойками, они оказались перед приземистым бараком. На крыльце сидели двое пролетариев, делали вид, будто лениво шлепают в карты, но на звук шагов одновременно и очень нелениво повернули головы. Кибальчичу молча кивнули, незнакомого человека обшарили взглядом.
Ишь, как у вас, подпольщиков, всё серьезно, подивился Маса. Выходит, вездесущая полиция Токко не так уж хорошо работает.
Вошли в маленькую комнату, обставленную просто, но не по-японски, а по-западному: стол с лампой, два стула. Лампа включена, потому что ставни плотно закрыты.
— Сядь сюда, — показал Кибальчич на ярко освещенную сторону стола. Сам отошел к стене, прислонился.
Прищурившись на лампу, Маса подумал: как на допросе.
Почти сразу же откуда-то из глубины дома появился некто в сером костюме-тройке, с шляпой в руке.
— Здравствуйте, — поприветствовал его по-русски Маса, вежливо приподнявшись.
Момотаро приложил палец к губам. Это означало: сказано же, помалкивай.
Большой Человек на приветствие не ответил. По правде сказать, большим он не казался. Ростом он был ниже Масы.
Сел. Аккуратно пристроил на стол мягкую шляпу.
Теперь посла можно было рассмотреть лучше. Тем более что и он разглядывал Масу безо всяких церемоний.
У товарища Коппа было интересное лицо. Неподвижное, с набрякшими веками, из-под которых холодно смотрели немигающие глаза. Зато высокий лоб в обрамлении редких серых волос находился в непрестанном движении: то соберется морщинами, то разгладится.
Безмолвная игра в гляделки продолжалась минуты три или даже четыре. Несколько раз посол хмыкнул в ответ каким-то собственным соображениям и почмокал губами.
Маса терпеливо ждал вопросов, но товарищ Копп вдруг поднялся и протянул руку.
— Хорошо, товарищ Сибата.
Рукопожатие было мягкое, но сильное.
Сразу после этого они с Кибальчичем вышли, а Маса остался сидеть, пребывая в полном недоумении. Беседа начнется после того, как эти двое между собой пошепчутся?
Но вернулся один Момотаро, с довольной улыбкой на физиономии.
— А посол где?
— Уехал.
— Зачем же он со мной встречался?
— Он тебя анализировал. Товарищ Копп не только дипломат. Он вице-президент Советского психоаналитического общества. Знаток человеческой натуры, уникум! Видит людей, как рентгеном. В революционном подполье он моментально вычислял шпиков и провокаторов. Ему надо было определить, правду ли ты говоришь и можно ли тебе доверять.
— И как? — осторожно поинтересовался Маса.
— Ты ему очень понравился. Товарищ Копп сказал. «Превосходный образец развитой этической личности, органически неспособной на двоедушие и притворство. Умен, но не изворотлив. Храбр, но не безрассуден. Очень полезный ресурс. Работайте». Я получил указание не только посвятить тебя во все детали предстоящей операции, но и провести с тобой разъяснительную работу. Как же я рад, что не ошибся в тебе!
Момотаро прямо сиял.
Нахмурившись, Маса переспросил:
— Предстоящей операции?
На душе у него опять стало скверно. Вот еще один человек, да какой, счел его полезным и заслуживающим доверия. Не такой уж великий психоаналитик этот Копп.
— Сначала проведу разъяснительную работу. По-нашему это называется «политинформация». У нас в стране победившего пролетариата сейчас идет полемика: можно ли построить социализм только в одной стране, несмотря на то, что нас со всех сторон окружают враги. Сторонники Сталина считают, что можно. Сторонники товарища Троцкого считают, что нельзя. Идея коммунизма не выживет в условиях закрытых границ. Пожар революции должен охватить весь мир. Кто по-твоему прав в этом споре?
Догадаться, какой ответ хочет услышать политинформатор, было нетрудно. Даром что ли он приехал разжигать пожар мировой революции в Японию? «Оба они остолопы — и Сталин, и Троцкий. Пусть оставят мир в покое, расти и развиваться по своим законам», — сказал бы Маса, если бы в самом деле был этической личностью, органически неспособной на двоедушие и притворство. А так только пожал плечами.
— Пошевели мозгами! Можно ли построить счастливое, свободное, процветающее общество в стране, которая вынуждена тратить массу средств и сил на укрепление обороны и на борьбу с внутренней контрреволюцией?
— Вряд ли.
— То-то! Только мировой пожар и всемирное обновление! А где решается судьба мировой революции?
— Где?
Maca правда этого не знал.
— В Китае, где живет самая большая масса мирового пролетариата. Следующий вопрос: а где ключ к Китаю? — Ответа от туповатого слушателя оратор дожидаться уже не стал. — В Маньчжурии с ее развитой промышленностью и железными дорогами. Идем дальше. У кого ключ к Маньчжурии? У тамошних русских. Численно их не очень много, примерно сто тысяч. Но всеми путями сообщения и узловыми пунктами распоряжаются они. В прошлом Маньчжурия поддерживала белогвардейцев, но сейчас она заколебалась. Люди видят, как крепнет СССР, как большевиков признает всё больше стран. Кого будут слушать русские маньчжурцы, за кем они пойдут — вот от чего всё зависит. Атаман Семёнов для них герой, самый известный и авторитетный вождь. Если такой человек перейдет на сторону Советов, Маньчжурия наша. За нею весь Китай! За Китаем весь мир! Понимаешь теперь, что тут поставлено на карту?
Момотаро воодушевился, размахался руками, даже брызги изо рта полетели.
— Понимаю. Только не плюйся.
— Перехожу к операции, — уже спокойнее сказал Кибальчич. — Она простая. Мы с тобой должны устроить конспиративную встречу моего посла с твоим атаманом. Завтра. Самое позднее послезавтра.
— Так быстро? — удивился Маса. — Предварительно не обговорив условия?
— Товарищ Копп хочет сначала проанализировать Семёнова. Понять, не обман ли это.
Атаман — крепкий орешек для анализа, подумал Маса, но оставил это соображение при себе.
— Он осторожный, абы куда не поедет. Наверняка захочет выбрать место сам.
— Мы не собираемся его убивать или похищать. Я же тебе объяснил, зачем он нам нужен!
— Надо еще, чтобы он в это поверил.
— Вот ты его и убеди. Я тебе доверяю. Мы тебе доверяем. Потому что ты хоть политически малограмотный, но ты настоящий товарищ.
Момотаро распростер руки и крепко обнял Масу. Тот жалобно подумал: Амида-Буцу, за что мне такие муки?
Несмотря на то, что Маса был «полезный ресурс», обратно революционный рикша его отвозить не стал — вежливость считалась у большевиков буржуазным предрассудком. Пришлось ехать на трамвае с пересадкой, а потом несколько кварталов от остановки топать пешком, по влажной сентябрьской жаре.
Маса шел, потея в пиджаке и галстуке, обмахивался веером. Размышлял о том, что, раз он теперь не благородный детектив, а благородный вор, имеет смысл сменить стиль одежды с европейского на японский: перейти на легкую юкату с открытой шеей. В сильную жару можно будет даже не надевать вниз штанов.
А на подходе к дому пришлось еще и побегать — через открытое окно доносился трезвон телефона. Может быть, она?
Но когда он, пыхтя, вбежал в контору, аппарат издевательски брякнул и умолк. Маса разразился ругательствами на нескольких языках, и телефон, будто устыдившись или испугавшись, зазвонил снова.
— Как хорошо, что вы дома, сенсей! — зачастил в трубке голос майора Бабы. — Я боялся, что вас нет. Вы здесь очень нужны!
— Где «здесь»? — спросил Маса, раздосадованный, что это не Мари.
— Я нахожусь в резиденции господина председателя. Докладывал ему о вас. И он выразил желание встретиться с вами. Уже выслан его личный автомобиль. Пожалуйста, никуда не отлучайтесь.
— Председатель чего?
Но связь разъединилась. А всего четверть часа спустя — Маса едва успел освежиться и переменить рубашку — возле агентства «Знамя смерти» остановился черный лимузин «отомо», гордость молодой японской автоиндустрии. Честно говоря, машина была так себе. Ее в основном покупали патриоты, желавшие поддержать отечественное, — «рено» и даже «форд» были надежней и быстрее.
Зато шофер был в ливрее и белоснежных перчатках, а дверцу открыл с глубоким поклоном. Спрашивать, куда это мы едем, Маса не стал, чтобы не терять лицо. Скоро узнаем, что это за председатель, к которому бегает с отчетами сам майор Баба.
На бешеной скорости, разгоняя громким сигналом велосипедистов, лимузин понесся в самый центр, в район Цукидзи. Въехал в помпезную ограду, затормозил перед импозантным особняком с колоннами и классическим фронтоном.
Это здание в Токио было знакомо каждому. Тут находилась штаб-квартира ПДКП, «Партии друзей конституционного правления». Она неоднократно возглавляла правительство, а сейчас временно находилась в оппозиции. Пресса писала, что ненадолго.
По ступенькам сбежал нервный майор Баба.
— Слава богу! Его превосходительство господин председатель велел сразу провести вас к нему.
— Барон Танака? — поразился Маса.
Он не очень интересовался большой политикой, в газетах обычно читал только раздел «Происшествия», но имя председателя ПДКП генерала Гиити Танаки, конечно, знал. Это был очень большой человек. Несколько раз был министром, а когда партия снова придет к власти, станет главой правительства.
— Да. Господин барон и есть мой онси, про которого я вам говорил. В бытность министром внутренних дел он взял меня из иокогамской полиции в Токко, назначил на нынешнюю должность. Хоть сейчас его превосходительство в отставке, я считаю своим долгом информировать его о важных делах.
— Рад за вас, — с раздражением сказал Маса. — Не сомневаюсь, что, когда барон станет премьером, вы получите новое повышение, но зачем ему понадобился я?
— Сам не понимаю. Я доложил о новом покушении на атамана Семёнова, потому что барон очень интересуется русскими делами. В подробности не входил, просто упомянул ваше имя. Его превосходительство остановил меня. Спрашивает: а сколько этому Масахиро Сибате лет, откуда он и прочее. Я удивился, стал рассказывать. А он вдруг говорит: «Немедленно доставьте ко мне этого человека». Даже не знаю, хорошо это или плохо.
Вряд ли хорошо, подумал Маса. События последнего времени свидетельствовали, что острый интерес больших людей к его личности ничего отрадного не сулит.
— Ну, пойдемте выясним, зачем я ему нужен.
— Пожалуйста, не говорите ему, что мне помогает клан «Хиномару», — тихо говорил майор, когда они шли через анфиладу комнат. — Это мелкая, сугубо техническая деталь, про которую барону знать необязательно. Его превосходительство долго жил за границей и не одобряет некоторые наши национальные традиции. Например, взаимодействие органов власти с якудзой. Имя сенсея Курано при его превосходительстве лучше тоже не поминать. Они по-разному смотрят на Кокутай и на Кокусуй.
— Да, я читал, что Танака западник и технократ.
У высокой белой двери с табличкой «Председатель партии» Баба остановился.
— Идите. Вас ждут. Мне нужно возвращаться на службу, но очень, очень прошу вас, сенсей, наведаться ко мне после беседы.
Он дважды низко поклонился.
В приемной сидели какие-то важные господа, но ждать не пришлось. Секретарь уставился на Масахиро Сибату с любопытством, немедленно пошел докладывать о его прибытии.
— Прошу пожаловать к господину председателю.
О том, что кабинет принадлежит главе японской партии, напоминал только портрет императора. Ни самурайских мечей на подставке, ни каллиграфии. Всё очень космополитично, хоть сажай сюда председателя американских республиканцев или британских тори.
За широким столом сидел сам Гиити Танака, мало похожий на свои газетные фотографии. На них он всегда выглядел сановным, надменным, а у человека, смотревшего на Масу, лицо было подвижное и живое. Более того — странно знакомое. Будто выплывшее из далекого прошлого.
— Так и есть! Это вы, Сибата-сан! — воскликнул прославленный политик и порывисто поднялся. — Сколько лет сколько зим!
Последняя фраза была произнесена по-русски. С возрастом голос меняется меньше, чем внешность. Теперь Маса узнал.
— Георгий Иванович?! — ахнул он, изумляясь причудливостям судьбы.
«ЗВЕЗДА ВОСТОКА»
Митиюки
Давным-давно, почти четверть века назад, в позапрошлой жизни, Масахиро Сибата очень сильно страдал.
Во-первых, из-за того, что Фандорин-доно вступил в романтическую связь с дамой, которая была ему не на пользу. Такое с господином время от времени случалось, потому что при всем своем уме он плохо разбирался в женщинах. Сам-то Эраст Петрович считал, что ему необычайно повезло завоевать любовь столь возвышенной и одухотворенной особы, но его вассал и помощник придерживался иного мнения.
Во-вторых, страдало не только сердце Масы, но и его уши. Это была двойная мука.
Каролина фон Ляйбниц пленила господина не только своей лебединой грацией, но и возвышенной любовью к музыке. Меломанка утверждала, что полное слияние душ происходит лишь на волне аудиокатарсиса. Аудиокатарсис (за одно это слово хотелось свернуть ей лебединую шею) наступает, когда граница между двумя «я» стирается под воздействием божественной музыки. По мнению фрейляйн фон Ляйбниц подобный эффект дает только гений Рихарда Вагнера.
Ради достижения этого музыкального сатори возлюбленная увезла Фандорина на вагнеровский фестиваль в баварский город Байрейт. Там, в мрачном краснокирпичном Фестшпильхаусе, похожем на фабричный корпус, каждый божий день грохотал оркестр и надрывались луженые глотки. Медленно и нудно разворачивалось моногатари про старинных немецких самураев Нибелунгов. Поскольку Маса считал своим долгом не бросать господина в беде, приходилось много часов подряд сидеть рядом. Это было очень, очень мучительно.
Но однажды вечером, под завывание Брунгильды, в дверь ложи тихонько постучали. Неприметный человек в серой пиджачной паре (сразу видно — секретный агент) вручил Масе конверт с сургучной печатью российского посольства. Господин-то даже не обернулся, он сливался душами со своей медхен.
Удивляться, что Фандорина, лицо сугубо частное и в России давно не живущее, так легко разыскали, не приходилось. Вся Европа и в особенности Германия кишели русскими шпионами, в обязанности которых входило знать, где находятся разные неприятные правительству люди. Удивило другое: официальный конверт и бланк с гербом.
Маса развернул голубоватый листок, прочитал текст депеши. Блаженно улыбнулся.
— Господин, нам нужно ехать в Россию, — шепнул он, бесцеремонно тронув Фандорина за плечо.
— 3-зачем?
Фрейляйн шокированно уставилась на святотатца Масу. Он показал ей двухглавого орла — немки, даже такие возвышенные, чтут высшую власть.
— Телеграмма из царского дворца.
— Ну и что? — не заинтересовался господин. — После прочту. Не мешай.
Можно подумать, ему каждый день приходят срочные послания из Петергофа!
— Тут сказано, что речь о чести царской фамилии.
— Ну и черт с ней. Отстань.
Но Маса не отстал.
— Телеграмма от человека, который не стал бы беспокоить по пустякам. От Зюкина-сан. Он вас не любит и, если просит о помощи, значит, дело серьезное.
— Афанасий Степанович меня не любит? С чего ты взял? — удивился Фандорин, который в мужчинах разбирался не многим лучше, чем в женщинах. Если, конечно, это не преступники.
Теперь Эраст Петрович взял-таки листок. Там было написано:
«Срочно требуется ваша помощь. Под угрозой интересы державы и честь высочайшей фамилии. В Вержболово вас ждет литерный. Церемониймейстер императорского двора Зюкин».
Зюкин-сан был человек серьезный. Несколькими годами ранее, во время коронации государя императора, они все вместе, втроем, расследовали в Москве одно очень секретное и очень печальное дело.
Господин сдвинул черные, точеные брови и что-то объяснил своей возлюбленной. Немецкого Маса тогда еще почти не знал, разобрал только два слова: «кайзерлихе» и «церемониенмайстер». Госпожа фон Ляйбниц почтительно кивнула. Дала Фандорину тонкое запястье — поцеловать, и сыщик с помощником тихо выскользнули за дверь. Непохоже было, что господин сильно расстроился из-за недослушанной оперы.
— Что, едем? — бодро сказал он.
Маса фальшиво вздохнул.
— Ничего не поделаешь. Долг выше удовольствия.
Из Байрейта до Берлина, а оттуда до русской границы они ехали обычными пассажирскими поездами. В Вержболово пересели в состав из паровоза и одного-единственного вагона. На полных парах, без остановок и почти без торможения не доехали, а долетели до Петергофского вокзала.
На пустом перроне путешественников встретил Зюкин-сан. За пять лет он стал еще чопорнее. Господин задерживался в вагоне — перед любым выходом он обычно приводил в идеальный порядок прическу и усики, поэтому двое старых знакомцев немного поговорили.
Афанасий Степанович был потомственный придворный служитель, а стало быть, по части вежливости не уступал среднему японцу. Даже в срочном деле он прежде всего соблюдал сдержанность и правила учтивости. Спросил, удобным ли было путешествие. Маса поблагодарил. В свою очередь поинтересовался, получает ли Зюкин-сан удовлетворение от службы.
Здесь господин церемониймейстер продемонстрировал, что он все-таки не японец. На обычный вежливый вопрос ответил с избыточной русской обстоятельностью:
— Правду сказать, не очень. Во дворце воздуху маловато, а я с годами стал чувствителен к тесноте. Капитан Эндлунг (помните его?) зовет меня на флот. Можно перевестись тем же пятым классом в морское ведомство, по интендантской части. Думаю про это. Но надобно подыскать преемника, способного исполнять все мои обязанности, а они многочисленны и разнообразны. Я распорядитель малых приемов его императорского величества и средних приемов ее императорского величества. Я смотритель всех дворцовых попугаев, скворцов и канареек, а они капризны и болезненны. Я третейский судья в спорах и взаимных претензиях мужской прислуги. Я надзиратель за всеми двумястами тридцатью шестью часами, термометрами и барометрами большого дворца...
Он еще долго перечислял бы свои высокоответственные обязанности, но тут наконец появился Эраст Петрович. Они с Зюкиным молча обменялись поклонами, после чего Афанасий Степанович тем же тоном продолжил:
— А кроме того я от имени государя отечески попечительствую над иностранными знатными персонами, временно состоящими на российской службе. Решаю их бытовые и прочие проблемы. Именно в этом качестве я осмелился обеспокоить вас, господин Фандорин. Если позволите, я сразу возьму быка за бока. — (Зюкин-сан любил вставлять в свою речь русские присказки, но из-за оторванности от простого народа иногда их путал. Маса и то знал, что быка берут за рога.) — Эраст Петрович, у нас случилось чрезвычайное происшествие, требующее быстрого, а главное деликатного разбирательства. Если называть вещи своими именами — убийство. Замешаны весьма высокородные особы, вплоть до августейшего ранга, поэтому всякая ошибка, а пуще того бестактность может иметь крайне неприятные последствия для отечества и лично для его величества...
— Везите нас, куда с-собирались, а по дороге рассказывайте, — сказал Фандорин.
Сели в карету с вензелем, поехали по красивым тенистым улицам в сторону царского парка.
— В Санкт-Петербурге существует закрытый клуб или, лучше сказать, салон «Звезда Востока». В нем состоят офицеры русской службы, но азиатского происхождения, в том числе иностранного подданства. Клуб получил название по прозвищу некоей дамы, то есть собственно скорее девицы... — несколько замялся Афанасий Степанович. — Хотя с физиологической точки зрения назвать ее девицей было бы неправильно...
— П-понятно, — перебил господин. — Пчелиная матка, вокруг которой роятся пчелки и кормят ее медом. Какого сорта эта демимонденка — разбивательница сердец или целительница тел?
— Скорее второе. Если верить слухам, Звезда Востока была щедра на любовь и получала от членов клуба не менее щедрые подарки. Большинство этих господ баснословно богаты.
— Вы говорите «была щедра». Стало быть, ее и убили, эту фам-фаталь. Так?
— Да. Четыре дня назад.
— С роковыми красавицами это случается. Издержки п-профессии, — философски молвил Фандорин. — Но при чем здесь интересы державы и царская честь?
— Некоторые из... — Зюкин не сразу подобрал уместное слово, — ...из причастных лиц находятся в России под личным покровительством его величества. Грядет скандал международного масштаба. Он до сих пор еще не разразился, только потому что приняты исключительные меры.
— Какие?
— По настоятельному приглашению государя все причастные лица гостят на царской яхте, которая в это время года стоит в заливе на якоре. На берег никто не сойдет до окончания разбирательства. Чины дворцовой полиции круглосуточно дежурят на борту. Следят, чтобы гости не покинули судно.
— То есть подозреваемые помещены под домашний арест безо всякой к-коммуникации с внешним миром, — кивнул Эраст Петрович. — Это правильно.
— Но долго держать их на яхте не удастся. Еще день-другой, и поползут слухи. Страшно подумать, что тогда начнется. — Голос церемониймейстера трагически дрогнул. — Государственные и династические отношения со странами, представители которых были оскорблены столь ужасным подозрением, безнадежно испортятся. Единственное спасение — немедленно установить преступника и обелить всех остальных.
— 3-значит, кто преступник, до сих пор неизвестно. Отлично!
Фандорин с Масой переглянулись, словно два ворона, учуявшие поживу.
— Изложите обстоятельства п-преступления.
— В особняке у госпожи Лабазовой (такова фамилия Звезды Востока) отмечали хозяйкины именины. Покойницу звали Еленой. В году девять Елениных дней, и она отмечала их все: и Елену Мученицу, и Елену Преподобную, и Елену Равноапостольную, и Елену...
— Не надо перечислять всех святых Елен, — попросил господин. — И, пожалуйста, покороче. Если мне понадобятся п-подробности, я задам вопросы.
— Хорошо, совсем коротко. Уже после полуночи, когда большинство приглашенных разошлись, хозяйка зачем-то поднялась в свой кабинет и назад не вернулась. Немногие остававшиеся отправились к ней попрощаться. Обнаружили ее мертвой. Шкафчик, в котором она хранила свои драгоценности — весьма солидные, — был пустой и нараспашку.
— Так это еще и ограбление? Какой смертью погибла жертва?
— Ее зарубили. Там на ковре развешано всякое восточное оружие. На полу валялся большой острый кинжал...
— Прекрасно, — потер руки Фандорин, хотя что тут прекрасного, если молодую красивую женщину зарубили большим острым кинжалом? — Теперь перечислите п-подозреваемых.
— Не надо так говорить! — заполошился Зюкин. — Не подозреваемых, а причастных лиц, временно изолированных ради их же спокойствия.
— Хорошо. Сколько у вас там изолированных ради их же с-спокойствия? Кто они?
— Как установила дворцовая полиция, в момент убийства в доме оставались шесть человек. — Церемониймейстер стал торжественно перечислять: — Драгунский поручик его высочество принц Каджар, внук персидского шаха. Два гусарских корнета: его высочество принц Чакрабон, сын сиамского короля, и его товарищ, сын сиамского министра господин Най-Пум. Конногвардейский поручик его высокостепенство принц Сеид, сын эмира бухарского. Его светлость лейб-кирасирский подпоручик князь Мусинь, сын вице-короля китайской провинции, название которой, виноват, никак не запомню. И еще японец капитан Танака, ротный командир Новочеркасского полка.
— Ах, вот оно что, — протянул Фандорин. — Ты сообразил, Маса, зачем мы здесь понадобились?
Маса усмехнулся, хотя пока еще этого не понял. Не все же соображают так быстро, как господин.
— Судя по тому, что Афанасий Степанович не назвал японского капитана ничьим сыном, он не из числа высочайших и августейших. Стало быть, всем удобнее, если убийцей окажется он. А вызвали вы нас, Зюкин, потому что сомневаетесь в виновности к-капитана Танаки и потому что мы с Масой хорошо знаем японцев. Так?
— Я и забыл эту вашу обескураживающую привычку угадывать то, что еще не сказано, — с неудовольствием заметил церемониймейстер. — Но всё именно так и есть. Никаких улик против японца не имеется, но начальник придворной полиции полковник Карнович (услышав это имя, Маса и Фандорин скривились) явственно дает понять, что его величеству было бы менее неприятно, если бы из всех замешанных лиц убийцей оказался капитан Танака. Полковника интересует не истина, а расположение государя. Меня же тревожит, не осудят ли невиновного...
— И не выйдет ли сухим из воды п-преступник, — закончил Эраст Петрович. — Этой двойной несправедливости, конечно, допустить нельзя. Что ж, если нужно торопиться, сразу и п-приступим. Куда вы нас везете?
— В гостевой дом, устраиваться.
— После. Сейчас едемте на яхту. Потом на место преступления. Потом в морг, осматривать тело.
— Убитую закопали на кладбище. В ту же ночь, тайно.