Просто Маса Акунин Борис
— Тебе-то что?
— Сама не знаю... — Мари опустила голову. — Я очень странно себя чувствую. Всегда жила на свете совсем одна, в темноте. Даже когда научилась видеть... Вокруг никого живого, только тени и звуки. А сейчас возникло неприятное ощущение... будто рядом есть еще кто-то... живой.
— «Кто-то»? — язвительно переспросил он.
— А может, и нет никого, показалось, — сердито ответила она. — Так едем мы брать за шиворот хранителя Кокусуй или нет? Уже полночи прошло!
На шоссе они остановили грузовик, возвращавшийся из дальнего рейса. Мари немножко поворковала с водителем, сунула ему купюру, и заколдованный бедняга согласился отклониться от маршрута. Куда бы он делся? Ночью лисицы всесильны.
Через стену благородный ронин и неблагородная воровка перелезли без проблем. Пошли темным парком.
— Дверь открою я, — сказала Мари. — У меня отмычка. Пойду первой, ты за мной. Перегородки широко не открывай. Протиснулся в щель — сразу задвинул.
— Почему?
— Потому что, если подует сквозняк, лысые охранники насторожатся. У глухих в этом смысле особенные способности. И ступай полегче. Вибрацию пола они издалека чуют.
— Ты же говорила, они дрыхли, как черепахи.
— Не просто так. Я им помогла.
— Как?
Не ответила. Всё это Масе не нравилось. Что это она раскомандовалась? И почему темнит? Но до поры до времени он терпел.
Надо отдать специалистке должное — замок она вскрыла быстрей и ловчей, чем это сделал бы сам Маса. По темному дому вела уверенно, предупреждая шепотом о ступеньках и приступках.
Перед высокими плотными сёдзи остановилась. Показала жестом: стой. Вынула какую-то щепочку, щелкнула зажигалкой. Чуть раздвинула перегородку, положила дымящуюся щепку на пол. Снова задвинула.
— Что за странные манипуляции? — подозрительно спросил Маса.
Негромко, но и не особенно тихо она сказала:
— Это комната, в которой спят охранники. Только через нее можно попасть в хозяйскую спальню. Такая у него система безопасности, очень примитивная. Если что, старику даже ретироваться некуда. Из спальни нет ни потайного хода, ничего. Окна узкие, не пролезешь, да и не в том он возрасте — через окно сигать. Сразу видно, что никто никогда не пытался до Курано добраться. Главная его защита — полезность для больших людей и всеобщее благоговение. А ты своими поисками угрожаешь эту защиту разрушить. Как же тебя не грохнуть?
— Ты выбрала не самое удачное время для лекции, — зашипел Маса, недовольный ее медлительностью. — Мне не терпится добраться до старого негодяя! Чего ты тянешь?
— Жду, пока подействует снотворное. Я же сказала: охранники крепко дрыхли, потому что я им помогла. В тетради Тацумасы есть рецепт чудесных курительных палочек, которые способны усыпить даже лошадь... — Она взглянула на часики. Темнота ей была нипочем. — Пора. Можешь идти. Главное не наступи на охранника, который спит прямо перед дверью в спальню. И повяжи на лицо вот эту повязку. Она пропитана особым раствором, чтобы тебя не заклонило в сон.
— А ты?
— Ты ведь дряхлого старика не убьешь, хоть он и гадина. Верно? — спросила Мари.
— Не знаю, — буркнул он. — Очень хочется.
— Ты не можешь убить того, кто не защищается. Я тебя достаточно знаю. Так зачем же мне, чтобы Курано меня увидел? Нет уж. Вы беседуйте, а я лучше тут подожду.
Это правильно, подумал Маса. Если я вытрясу из Курано его патриотическую душу, Мари необязательно видеть эту неприятную сцену.
В комнате охраны оказалось не так темно, как в коридоре. Через окна проникал лунный свет.
Двое слуг спали на футонах у стены. Один, как и предупреждала Мари, лежал прямо поперек неширокой двери.
Маса осторожно повернул ручку. Засова нет. Оно и понятно. Курано в таком возрасте, когда лучше от слуг на ночь не запираться — вдруг сердце прихватит или еще что.
Щель засочилась мягким светом. Маса заглянул.
Несмотря на глухой предрассветный час Курано не спал. В мягком свете старинной масляной лампы было видно низкую постель, белый лист и держащие его узловатые пальцы. Старец читал или что-то рассматривал. При этом тихо бормотал.
— «Суть ее обман, а сущность пустота. Крутись, Сансара», — разобрал Маса, прислушавшись.
Дребезжащий голос повторил трехстишье снова. И снова. И снова.
Сонная мантра — вот что это было. Старинное средство от бессонницы. В прежние времена верили: если не мигая смотреть на картинку с изображением Колеса Сансары и повторять заклинание, рано или поздно уснешь. Медицинский пузырек на тумбочке тоже стоял, но, видимо, сегодня веронала оказалось недостаточно.
Что же, поспать Курано-сенсею нынче в любом случае не судьба.
Толкнув дверь, Маса вошел.
Услышав скрип циновок, лежащий опустил листок.
Он не спросил «кто это?», а лишь сделал сердитое движение рукой. Должно быть, не разглядел в полумраке, что за гость к нему явился. Подумал, кто-то из слуг.
— Здравствуй, сволочь, — громко сказал Маса и сдернул повязку.
Засмеялся, потому что морщинистая физиономия Курано исказилась от ужаса.
— Плохой сон. Лучше бы я не засыпал, — пробормотал старик и ущипнул себя за руку.
Развлекаясь, Маса закачался, словно бесплотное привидение, и замогильным голосом провыл:
— Ты отправил меня на тот све-е-ет, как и твоего благодетеля Тацума-асу, моего отца-а-а.. Но я прислан за тобо-ой. Твое время наста-ало. Тебя ждет самый страшный закуток Ада, предназначенный для подлых предателей. Уууу!
К сожалению, Курано в привидение не поверил.
— Это ты? — взвизгнул он, вскинувшись. — Тебе конец! Сейчас прибежит охрана!
Он ткнул пальцем в какую-то кнопку, и зажегся яркий свет. Причем, кажется, не только в спальне, а сразу во всем доме. Оказывается, здесь все-таки было электричество.
Но охрана не прибежала.
Через несколько секунд, когда глаза приспособились к освещению, Маса приблизился к ложу. Сел на татами, сложил руки на груди.
— Поговорим?
В лице Курано уже не было страха.
— Ты — моя карма, — тихо проговорил старик. — Я понял это сразу, как только тебя увидел.
— Позавчера?
— Нет, шестьдесят пять лет назад. Когда Тацумаса гордо предъявил ученикам своего сына. Я сказал себе: «Мне никогда не возглавить школу. Этот кусок розового мяса обокрадет меня». Во всем виноват ты! Ты сделал меня тем, чем я стал!
Выцветшие глаза горели ненавистью. Маса думал, что из негодяя придется вытягивать правду клещами, а старика было не заткнуть, его словно прорвало.
— Я боролся с собой! Я совершил паломничество в Камакуру к Большому Будде! Я умолял его вытравить из моей души злобу на учителя! Но злоба делалась всё сильнее! Я так старался, я усердно постигал тайны мастерства, а Тацумаса не ценил моей преданности! Он был несправедлив ко мне. И однажды я услышал голос. Он шепнул: «Кто не ценит преданности, заслуживает, чтоб его предали. Делай так, как я говорю, и вознесешься выше облаков». Я послушался голоса. Я потом всегда его слушался, и он меня не подводил. Я поднимался все выше и выше... Но каждую ночь, каждую ночь моей долгой жизни я вижу один и тот же сон. Мост Нихонбаси, и на перилах две головы, мужская и женская, а под ними дохлая макака...
Он содрогнулся, зажмурился, умолк.
— Расскажи, как погибли мои родители, — потребовал Маса, когда пауза слишком затянулась. — Я хочу это знать.
— Очень хочешь? Очень-очень? — бледные губы раздвинулись в язвительной улыбке. — Дайкон тебе. Ничего не скажу. Не доставлю тебе этого утешения. Катись к черту, сын Тацумасы. Делай то, за чем явился, я не боюсь. Наконец-то я высплюсь за все эти годы...
— Ты думаешь, я тебя убью? Нет. Я разоблачу тебя перед всем светом. Много лет ты жил, окруженный почитанием. А теперь все узнают, что ты — гнусная тварь, предавшая своего ондзина и учителя.
Улыбка перешла в злобный, беззубый оскал.
— Никто тебе не поверит! Ни одна газета этого не напечатает! Все главные редактора знают, что такое Данкити Курано и как многое связано с моим именем!
— Даже те редактора, кто на стороне барона Танаки? Он будет рад нанести такой удар по вашей мракобесной клике. А еще я обязательно потолкую с Сандаймэ. Как сын Березового Тацумасы с внуком Тадаки Первого. Можешь не сомневаться. Он мне поверит. И поймет, почему тебе так понадобилось меня убивать. Представляешь, как на тебя посмотрит твой ученик?
— Не посмотрит.
Курано сунул руку под подушку. Она у него была старинная, деревянная, в виде скамеечки. Что-то вынул, поднес ко рту, но Маса вцепился в сухое запястье. Вырвал из скрюченных пальцев маленький фарфоровый фиал. Выдернул пробку, поднес к носу. Пахнуло горьким миндалем.
— Отдай! — прохрипел старик. — Он всегда со мной... Я много раз хотел уйти... Отдай.
И заплакал от бессилия. Смотреть на льющего слезы древнего старца, даже такого нехорошего — тяжелое зрелище. Но Маса представил две головы на мосту Нихонбаси и подавил в себе жалость.
— Настоящий хранитель японского духа не станет умирать легкой смертью. Вон в нише два меча на подставке. Дать, чтоб ты сделал сэппуку?
— У меня не хватит на это сил. Мне восемьдесят восемь лет, — прошамкал несчастный, уставший от своей проклятой жизни человек. — Дай мне умереть, сын Тацумасы! Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. Всю правду, клянусь. Зачем мне врать на пороге смерти? А ты поклянись, что отдашь мой яд. Я хочу уснуть, уснуть. И никогда больше не просыпаться. Не надо мне никакой Сансары!
— А она всё равно вытащит тебя в новое рождение, — мстительно сказал Маса. — И в следующей жизни ты получишь то, что заслужил в этой. Предатели возвращаются в этот мир навозными червями и глистами. Но яд я тебе верну. Если поверю твоему рассказу. Начинай.
И старик начал.
— ...Последним оскорблением, которое я уже не смог вынести, был отказ сообщить мне, в каком убежище Тацумаса укроется от Сарухэя, — подошел к концу своей повести Курано четверть часа спустя. — «Ах, вы не считаете меня достойным доверия? — подумал я. — Ну, тогда я свободен». И я послушался голоса, звавшего меня идти собственным путем. Я убедил мастера, что нужно обратиться за помощью к властям — чтоб стражники устроили в Доме-под-Березой засаду, в которую попадутся люди Тадаки. К тому времени я уже вступил с ним в тайные сношения, но Макака во мне сомневался. Вот когда я предупредил его о засаде, тогда он наконец мне поверил. И дальше действовал, следуя моим советам. Распрощавшись с сенсеем и его спутницами в горах, я отпустил в Эдо остальных учеников, а сам потихоньку проследовал за Тацумасой до самого перевала. Я увидел, где находится убежище, и сообщил об этом Сарухэю. Что там произошло и как именно погибли твои родители, я не знаю. Тадаки сказал, что их изрубила мечом его мартышка, но правда это или нет, я не ведаю. Головы, которые он принес в мешке, были проломлены и покрыты синяками, а у твоей матери обгорели волосы...
Слушать это было тяжело. Маса сидел, сдвинув брови, но не перебивал.
— Чтобы выставить Тацумасу в смешном и постыдном свете, Сарухэй не пожалел свою любимую обезьянку. Он решил, что рядом с ее трупиком головы будут смотреться еще мерзее... Но люди не смеялись, они плакали. И я тоже плакал. Я рвал на себе волосы, я хотел утопиться... Но голос сказал мне: «Это муки, в которых рождается новый Данкити. Потерпи. Будет легче». И через некоторое время мне стало легче...
— Значит, Орин моего отца не предавала?
— Это еще одно неприятное дело, которое понадобилось совершить, чтобы родился новый Данкити, — отрешенно сказал старик. Он был мыслями в далеком прошлом. — Другие ученики знали, что место, куда скрылся учитель, известно только куртизанке, поэтому никто в ее вине не сомневался. А чтобы она не начала оправдываться, я предложил ей выбор. Или она уедет из Эдо и никогда больше не раскроет рта. Или ей отрежут нос, чтоб обезобразить, язык, чтоб не могла говорить, и пальцы, чтоб не могла писать. Для женщины страшнее всего, конечно, была первая угроза. Красавицы боятся уродства больше, чем смерти, поэтому Орин испугалась, скрылась в дальнюю обитель и приняла обет вечного молчания.
— А почему ты ее просто не убил?
— Это вызвало бы ненужные подозрения. Все ведь знали, что ученики Тацумасы не станут мстить предательнице, поскольку придерживаются канона о неубийстве.
— Всё равно не понимаю. Страх разоблачения висел на тебе долгие годы. Сам говоришь, что кошмары преследовали тебя каждую ночь. Почему ты не убрал единственную свидетельницу уже потом, когда стал одним из главарей якудзы? Разве тебе не стало бы спокойней?
— Кто же убивает монахинь? — удивился Данкити.
Он, конечно, злодей, но особенный, японский — акунин, подумал Маса. Ему не захотелось мучить старого негодяя дальше.
— Ладно. Уговор есть уговор. Держи свою отраву.
Он протянул флакон, но тут открылась дверь.
— Остановись!
В спальню вошла Мари. В руках она держала какой-то предмет, завернутый в шелковую ткань.
— Ты опять подслушивала? — спросил Маса.
— Только последнюю минуту. Чтоб ты мог закончить разговор. Не давай ему яд! У меня тоже есть вопросы. Пусть сначала ответит!
Никогда еще Маса не видел ее такой возбужденной.
— Да в чем дело? Что это у тебя в руках?
— Я опять тебя обманула. Верней, сказала не всю правду. Извини. Я вернулась сюда не из-за тебя. Не только из-за тебя.
Виноватой, однако, она не выглядела. Ее будто трясло в лихорадке.
— Тогда ночью я нашла не один тайник, а два. И про второй ничего тебе не сказала. Потому что не смогла в него попасть.
— Что за тайник?
— В комнатке, где у него хранятся секретные бумаги, за полками, я обнаружила еще одну дверь. На ней табличка «Храм Утекшей Воды». И старинный замок, очень хитрый. Цилиндрический, называется сацума-дзёмаэ. В прежние времена им запирали сокровищницы. Открыть его я не смогла, но вспомнила, что в тетрадке Тацумасы есть инструкция. Нужно было изучить ее и вернуться сюда снова. И сейчас, пока ты расспрашивал про родителей, я туда проникла.
— Ты влезла в мой храм?! — дернулся Курано, но обмяк. — А, все равно. Отдай мой яд, сын Тацумасы. Ты дал слово.
— Заткнись! — рявкнул на него Маса. — И что ты там нашла, в потайной комнате?
— Сначала я была разочарована. Ни золота, ни драгоценностей там нет. На подставках, с большой помпой, словно великие сокровища, разложена всякая дрянь. Ржавый кинжал с привязанной к нему поминальной табличкой. Прядь женских волос. Игральная кость. И прочая чепуха. Даже скелет мартышки, представляешь?
— Это храм моей памяти, — сказал Данкити. — Я удаляюсь туда медитировать, проживать важные миги моего прошлого. Ничего ценного для воров там нет! Отдайте мне яд.
Мари его хныканье не слушала.
— Смотрю — на отдельном постаменте стоит нечто, завернутое в шелк. Сдергиваю его... Вот, сам смотри.
Она развернула ткань. Под ней оказался сверкающий золотом куб, размером с коробку для маленькой дамской шляпки. Маса потрогал гладкую поверхность.
— Обклеен золотой фольгой.
— Но я-то в первый миг не поняла! Я подумала — «Золотой Коку»! Неужели он существует на самом деле? Неужели это не легенда? Вся задрожала! Схватила — а он не золотой...
— Какой «Золотой Коку»? — воззрился на нее Маса.
— Я не понимаю, как можно быть сыном Великого Тацумасы и до такой степени не интересоваться его свершениями! — Мари возмущенно покачала головой. — Он не слышал предание о «Золотом Коку»! Это же венец карьеры твоего отца! Подвиг, затмивший похищение британских секретов!
— Каких секретов?
— В 1861 году Тацумаса пробрался в резиденцию, где жили английский посланник Олкок и торговый представитель Джефферсон, и скопировал тайные инструкции, которые у них были для переговоров с сёгуном. Ночью, пока англичане спали, представляешь?
— Я был там. Я это видел, — прошептал Данкити, прикрыв дряблые веки. — Ах, какое было время...
— А что такое Золотой Коку»?
— Сокровище, которое, согласно легенде, Тацумаса украл у Тадаки Первого. Слиток в 170 килограммов чистого золота. Я всегда думала, что «Золотой Коку» — красивая сказка, небылица.
— Сама ты небылица, — пробормотал Курано.
Мари повернулась к нему:
— Зачем у тебя хранится этот муляж, старик?
— Это память о том, как я вознесся, — прошептал Курано. — Я разворачиваю шелк, смотрю на золотой блеск и думаю о суетности и преходящести соблазнов, которые манят человека... Мы с Сарухэем тогда так и не нашли «Золотой Коку». Тацумаса умел не только красть, но и прятать. И перед смертью он не выдал своей тайны. Но я сказал оябуну: «Изготовьте точной такой же куб и сообщите всем, что «Золотой Коку» возвращен. Это позволит вам сохранить клан». Совет был хорош. После этого я и стал правой рукой Сарухэя... Когда пришло время от него избавиться, я раскрыл банде обман. Возмущенные пособники взбунтовались. Я прикончил Сарухэя кинжалом, который хранится в моем Храме, свалил убийство на других и потом помог Тадаки Второму подавить мятеж. Ах, какая ловкая это была операция! — Тень улыбки тронула увядшее лицо. — Так я поднялся еще выше... А куда делся настоящий «Золотой Коку», неизвестно... Это всё, что я знаю, женщина. Перестаньте меня мучить! Я хочу утечь в другой мир, как талая вода.
— Гдe находится пещера, в которой умерли мои родители? — спросил Маса. — Я хочу посетить ее, почтить их память. Это последнее, что нам от тебя нужно.
У него на ладони лежала бутылочка с пропуском в другой мир.
— За озером Миясагэ, в горах. На перевале Харами. Какой-то обрыв, с которого надо было спускаться на веревке. Подробностей я не помню. Столько лет прошло...
И видно было, что правда не помнит. Зачем ему врать?
— Держи. Черт с тобой.
Старик жадно схватил маленький сосуд. И скорей, будто боялся, не отберут ли, запрокинув голову, выпил.
— Ах, как хорошо, — пробормотал он. — Вот бы еще Сансара оказалась выдумкой... Чтобы ничего, ничего не было...
Смотреть, как акунин испустит дух, Маса не стал.
— Всё, — сказал он спутнице. — Идем отсюда. Отец был бы доволен. Канона я не нарушил.
БЛЕСТЯЩЕЕ НЕЗОЛОТО И НЕБЛЕСТЯЩЕЕ ЗОЛОТО
Они шли пешком по темным улицам и молчали. Масу это сначала удивляло. Потом начало злить. Он-то ждал, что лисица будет мести своим пушистым хвостом, снова просить прощения, обволакивать — всё для того, чтобы глупец опять подпал под ее чары и согласился искать золотой куб, из-за которого она так возбудилась.
Нет, молчит. Один раз, искоса на нее посмотрев, он наткнулся на встречный взгляд — неприязненный и злобный.
Очень хорошо! Известно, что на рассвете, когда слабеет тьма, можно увидеть истинную морду кицунэ с хищным оскалом и острыми зубами.
Около станции им встретился рикша — из тех, что обслуживают ночных гуляк.
— Садись и уезжай куда тебе надо, — сухо сказал Маса. — Я дойду пешком.
До дома отсюда идти было примерно час.
— Мне в ту же сторону, что тебе, только дальше. В Синагаву.
Так он впервые узнал, где она живет.
Сели, отвернулись друг от друга. Скоро Маса, убаюканный мерным скрипом колес, задремал.
Ему приснилось нечто простое и несказанно приятное. Будто он лежит на высоком морском берегу, раскинувшись, молодой и безмятежный. Восходит красное, как японский флаг, солнце. И лучи от него исходят точно такие же, отчетливо прорисованные. Они ласково тянутся к лицу, любовно его ласкают. Это Родина, думает нежащийся Маса. Как она, оказывается, меня любит! Есть слово для людей, любящих свою Родину, — «патриотизм», но почему-то нет слова для Родины, которая любит своих людей. Надо придумать. Сонный мозг сразу подсказал хорошее название для Родины, относящейся к своим детям с материнской любовью: «матриотизм». Надо проснуться и записать, подумал спящий и открыл глаза.
Тонкие пальцы, гладившие ему щеку, отдернулись.
— Зачем? — спросил он быстро отвернувшуюся Мари.
— Что зачем?
Невероятно, но она выглядела сконфуженной.
— Зачем ты трогала мое лицо?
— Я!? Ничего подобного!
— Нет, трогала!
Поняла, что не отопрется. Тихо сказала:
— Я до сих пор руками вижу лучше, чем глазами. Что потрогала — никогда не забываю. Хотела тебя запомнить. Мы ведь сейчас распрощаемся.
Было уже совсем светло, а хищный лисий оскал не открывался. На рассвете Мари была так же прекрасна, как всегда. Нет, в разное время суток она прекрасна по-разному, подумал Маса. Его вдруг пронзила мысль. Если ей нужно было только проникнуть в «Храм Текучей Воды», зачем было рисковать, идти вдвоем? Она бы ловчей управилась одна. Но ведь пошла. Несмотря на опасность.
Она и теперь в опасность
— Прощаться нам рано, — сказал Маса. — Сначала я должен произвести уборку.
— Какую уборку?
— Убрать дрова, которые мы с тобой наломали, а то они обрушатся нам на голову и обоих прикончат. Нас сейчас кинутся разыскивать казаки, которых мы обворовали. Якудза, которой никто не отменял приказ меня убить. Полиция — потому что на берегу канала два трупа. Пули выпущены из моего «браунинга». Мокрые следы наших ног... А еще есть люди Курано, которые наверняка уже проснулись и нашли своего хозяина мертвым. Они обратятся не просто в полицию, а в Токко.
— Господи, я там наследила! — ахнула Мари, бледнея. — Не заперла тайник! На замке отпечатки пальцев! И фальшивый коку остался в спальне! Меня разыщут! Я пропала! Это ты во всем виноват! Вместо того, чтоб думать о деле, я думала о тебе! Я тебя ненавижу! Будь ты проклят!
— Не бойся, я всё устрою. Послушай меня...
Он хотел успокоить ее, погладить по плечу, но получил удар по руке.
— Не трогай меня!
Как кошка лапой, подумал Маса. И вдруг понял: она не кицунэ, она кошка! А кошки любить умеют, только по-своему. То фыркнут, то помурлычат, то оцарапают, то потрутся. И всегда будут делать только то, что им хочется. Это, конечно, не преданная собачья любовь, но это все равно любовь.
— Эй, поворачивай вправо! — крикнул он рикше, потому что на Мэгуро от перекрестка было направо.
— На Синагаву прямо, — удивилась Мари. — Погодите, пожалуйста! Не поворачивайте.
— Мы едем ко мне.
Она посмотрела на него с изумлением. Глаза были совершенно кошачьи, как он только раньше этого не замечал? У лисы совсем не такие, хищные. Потому что лиса — убийца, ее молоком из блюдечка не накормишь. Мари Саяма кто угодно, но нет, не убийца.
— Так ты едешь со мной? — спросил он. — Нет — я сойду. Решай.
Опустила ресницы. Маса дорого бы дал, чтобы узнать, о чем она сейчас думает, что чувствует. Признательность за то, что он простил ей вероломство?
Ресницы дрогнули, из-под них блеснул острый взгляд.
— Значит, мы будем искать «Золотой Коку» вместе? — промурлыкала Мари. — Ты сам слышал: это не легенда. Слиток существует на самом деле! Плевать на белое золото, тем более что его нету. Этот приз намного ценней! Только вообрази — сто семьдесят килограммов старинного золота!
Все-таки обмотала вокруг мизинца, подумал Маса, но не рассердился, а рассмеялся.
— Зачем сыщику в таком деле помощь воровки? Я могу искать «Золотой Коку» без тебя. Почему я должен с тобой делиться?
— Потому что я буду делать тебе массаж.
У рикши закончилось терпение.
— Эй, парочка! Разобрались вы наконец, куда ехать?
— Заткнись и стой тихо! — рявкнул Маса на манер заправского якудзы. Тут шла торговля, мешать которой не следовало.
Возчик втянул голову в плечи.
— И еще мы займемся любовью по-настоящему, — повысил ставку Маса.
— Это нет. Никогда! Но пока идут поиски, раз в три дня ты будешь получать сеанс массажа. А если найдем — за мной двадцать сеансов.
В конце концов договорились, что массаж будет через день, по четным числам, и первый сеанс Маса получит авансом — прямо сегодня. Каждый плюнул на ладонь, как делают ковбои в американских фильмах, чтобы скрепить сделку. Обменялись рукопожатием.
— Езжай направо! — велел рикше Маса.
— Как же ты будешь искать то, что шестьдесят четыре года назад не смогли найти очень серьезные люди по горячим следам? — жадно спросила Мари, взяв его под руку и тесно прижавшись.
— Еще не знаю. Но Курано ведь ошибся, когда сказал, что из тех времен на свете остался он один.
— Куртизанка Орин?
— Может быть, ты права и с сыном Тацумасы она заговорит. Вдруг старушка что-нибудь подскажет?
По правде сказать, о поисках Маса пока не думал. Он думал об авансе, который сейчас получит.
Недолго, но крепко поспав после сладостной массажной оргии, Маса взялся за неотложную работу: стал разбирать завалы, оставленные вчерашним тайфуном.
Начал с самого трудного — отправился с визитом в резиденцию «Хиномару-гуми».
Тадаки Третий сидел у себя в кабинете заплаканный, с траурной повязкой на рукаве. Портрет Курано-сенсея тоже был по углу перетянут черной лентой.
Внезапное появление Масы ошеломило оябуна.
— Сенсей? Вы?!
— Я к вам с официальной претензией, — строго объявил Маса. — Как вам наверняка уже известно, вчера ночью были застрелены двое ваших людей. Так знайте: их прикончил я. За то, что они пытались убить меня и близкую мне женщину, хотя она не имеет никакого отношения к нашим недоразумениям. Что это за якудза, которая убивает посторонних женщин, а?
— Какую женщину? — пролепетал Сандаймэ. — Я этого не приказывал!
— По крайней мере не отпираетесь, что приказали убить меня.
Оябун опустил глаза.
— Это было не мое решение.
— Знаю я, чье это было решение! Вон того гнусного предателя! — ткнул Маса пальцем на портрет. И гаркнул на вскинувшегося Сандаймэ:
— Сидеть и слушать!
Рассказал о том, как ученик предал своего учителя и благодетеля. О причине, по которой Курано возжелал убить Тацумасиного сына. Об обстоятельствах самоубийства.
Одним рассказом, конечно, не обошлось. Тадаки не поверил, потребовал доказательств. Поехали в Сибуя, на виллу. Там тоже всё было увешано черными лентами, глухонемые телохранители мычали, утирали слезы. Их осталось двое. Один, самый ответственный, уже успел зарезаться — не простил себе, что не уберег господина.
Маса почтил память верного слуги низким поклоном и повел оябуна в Храм Утекшей Воды. Показал скелет мартышки и, главное, кинжал с поминальной табличкой, а на ней почерком Курано написано: «Кровавая Макака». То, что покойный дедушка назван не именем, а обидной кличкой, убедило Сандаймэ больше всего. Предводитель «Хиномару-гуми» разревелся, словно ребенок, у которого сломалась любимая игрушка.
— Мой клан опозорен! — рыдал оябун. — Все узнают, что мы много лет чтили бесчестного негодяя! Я не переживу такого стыда!
Пришлось его еще и утешать.
— Никто ничего не узнает, — сказал Маса. — Даю слово. Старик сдох, и акума с ним. Зачем мне затевать этот скандал? Чтобы одна политическая фракция взяла верх над другой? Они мне обе не нравятся. Якудза мне тоже не нравится, но ваш клан все-таки поприличней других.
Тут возникла новая докука. Сандаймэ преисполнился такого раскаяния и такой благодарности, что пожелал немедленно, прямо сейчас, отрубить себе в искупление вины один, нет даже два пальца. Еле удалось избежать этого маленького кровопролития.
Всё это было утомительно и заняло немало времени, но в конце концов проблема с «Хиномару-гуми» благополучно разрешилась.
Потом Маса съездил к барону Танаке, вызвав туда же и майора Бабу. Раскрыл перед государственными людьми жульническую интригу Семёнова. Скромно выслушал слова признательности. В тот же день полиция Токко отправила атамана и его головорезов с виллы прямиком на пароход — и вон из Японии, навсегда.
После этого оставалось только объясниться с Кибальчичем. Тут затруднений и вовсе не возникло. Узнав, что Семёнов хотел надуть страну Советов, Момотаро разразился крепкой русской бранью. Пообещал, что рано или поздно карающая рука мировой революции вздернет «бешеную белую собаку» на виселицу.
Аминь, сказал себе Маса, ныне отпущаещи. Наконец можно заняться своими делами. Один день всего и понадобился.
В благодарность он получил вечером бонусный массаж, хотя число сегодня было нечетное. К тому же — не меньший, если не больший приз! — Мари осталась ночевать, и они спали в одной постели.
Правда, она не сняла платья, да еще проложила посередине границу, пересекать которую запрещалось: шелковый чулок. Спала, свернувшись по-кошачьи, тихо посапывала. Маса смотрел на нее и вздыхал. Думал, что чулок — как меч, отделявший Изольду от Тристана.