А-бомба. От Сталина до Путина. Фрагменты истории в воспоминаниях и документах Губарев Владимир
В настоящий момент твердо определились пути использования внутриатомной энергии как для осуществления атомной бомбы, так и для осуществления атомных котлов.
Взрывчатым веществом в атомной бомбе может служить уран-235 – особый вид (изотоп) урана, в природных условиях всегда смешанный с обычным ураном, или созданный при помощи циклотрона новый химический элемент – плутоний-239. Плутоний-239 давно исчез на Земле, он будет образовываться в атомных котлах в результате бурно идущих процессов превращения вещества…»
Курчатов подробно описывает, как именно будет устроена атомная бомба, что нужно сделать, чтобы построить как уран-графитовый котел, так и котел «уран – тяжелая вода». Естественно, пока он не может сказать точно, какой путь создания материалов для бомбы рационален и эффективен. Однако Игорь Васильевич убежден, что:
«…хотя использование энергии урана и связано с решением труднейших задач, опасность применения атомных бомб и энергетические перспективы атомных котлов настолько существенны для государства, что всемерное развитие работ по урану является настоятельно необходимым».
По сути дела, в этой записке Курчатов показывает Сталину, что необходимо в корне изменить ситуацию в проекте. В ряде дополнительных материалов, которые ученый направлял в адрес своих непосредственных начальников – Первухина и Молотова, – он доказывает, что «сдвиг в положении работ по проблеме урана, который произошел в 1943–1944 годах в нашей стране, все еще недостаточен». Отставание от работ, ведущихся в США, продолжает нарастать, и об этом Курчатов говорит прямо.
В частности, он убеждает Первухина предложить Сталину создать «Совет по урану» из четырех человек: Л. П. Берия, В. М. Молотов, М. Г. Первухин и И. В. Курчатов. «Совет» должен не только повседневно контролировать работы по урану, но и помогать ученым. Председателем «Совета по урану» он предложил назначить Берию.
Сталин никак не реагирует на новые документы по атомному оружию. Никакие новые решения не принимаются. Пока.
Есть только одно изменение: Берия начинает углубленно знакомиться со всеми материалами, которые имеют отношение к урану. Возможно, делает он это по поручению Сталина, но документальных подтверждений этому нет.
Впрочем, сохранился проект постановления ГКО, в котором из состава «Совета» был исключен Молотов. Предусматривалось, что Лаборатория № 2 преобразуется в Государственный научно-исследовательский институт № 100, который находился бы в ведении НКВД СССР. Шефство над работами по урану поручалось Берии. Таким образом, могло случиться так, что Лаборатория № 2 во главе с И. В. Курчатовым, превратилась бы в одну из «шарашек» ГУЛАГа. Ясно, что в таком случае атомная проблема не была бы решена. Это прекрасно понимали и Сталин, и Курчатов. Да, наверное, и сам Берия – все-таки он был неглупым человеком…
Рыцари истины
Как известно, настоящий ученый – это рыцарь истины. Тем, как он оценивает достижения своих коллег, как относится к ним самим, определяется не только его этика, порядочность, но и глубина мышления. Успех Атомного проекта во многом определялся личными качествами его научного руководителя, его умением оценивать талант коллег, их личные качества. Вот почему выбор Курчатова почти всегда был точен, а его предложения по руководителям тех или иных направлений безошибочны.
Любопытен один из документов, принадлежащих Курчатову. Он был написан осенью 1944 года. Берия просит Игоря Васильевича сообщить имена тех ученых, которые следует привлечь «для работ по проблеме». Уже в это время даже руководители проекта стараются не использовать слова «атом», «уран», «бомба» – они учатся у своих зарубежных коллег, которые вводят целую систему символов и иносказаний, чтобы еще глубже скрыть свои работы. Манхэттенский проект становится у нас образцом не только по организации научных исследований, но и по их засекреченности.
24 ноября 1944 года Курчатов направляет записку Берии. В ней он дает характеристики ученым, которых следует привлечь к проекту.
Об академике П. Л. Капице Игорь Васильевич пишет:
«…замечательный физик-экспериментатор, выдающийся ученый, специалист по низким температурам и магнитным явлениям. Он, вместе с тем, – блестящий инженер, конструктор и организатор».
Курчатов считает, что академик Капица мог бы создать новые методы получения урана-235 и тяжелой воды в промышленных масштабах.
Об академике А. Ф. Иоффе он говорит так:
«…выдающийся ученый, создатель большой школы советских физиков, специалист по электрическим свойствам диэлектриков и полупроводников. В 1942 году он был привлечен как научный организатор работ над ураном, но в дальнейшем руководство было возложено на меня».
Однако далее Игорь Васильевич отмечает, что «научные интересы ак. А. Ф. Иоффе далеки от тех вопросов, которые существенны для проблемы урана, и поэтому широкое привлечение его к работе нерационально». Нет сомнений, что эту проблему Курчатов много раз обсуждал с Абрамом Федоровичем, и еще раз при подготовке своей записки для Берии. Он понимал, что его рекомендации могут сыграть решающую роль в будущей работе того или иного крупного ученого, а потому тщательно взвешивал каждое свое слово.
Мнение Курчатова о профессоре Л. Д. Ландау:
«…является одним из наиболее глубоких, талантливых и знающих физиков-теоретиков Советского Союза… Его участие в работе над проблемой урана было бы очень полезным при решении глубоких физических задач по основным процессам, протекающем в атоме урана».
Будущий академик и Нобелевский лауреат Лев Давидович Ландау примет непосредственное участие в создании советского ядерного оружия… Так же как и будущий академик профессор Л. А. Арцимович, о котором Курчатов напишет:
«…очень способный физик, глубокий и лучший в Союзе знаток электронной оптики. В основном он занят сейчас решением вопроса видения в темноте и только часть времени уделяет работам по магнитному способу выделения урана-235. Я считаю необходимым полное переключение его на эту последнюю работу».
Так и случится. И вскоре Л. А. Арцимович вместе с самим Курчатовы и И. К. Кикоиным будет разрабатывать три главных направления получения ядерной взрывчатки. Это будет та самая «Атомная тройка», которая и приведет нашу науку и технику к успеху.
Однако до создания урановых комбинатов на Урале еще далеко, а пока Игорь Васильевич советует руководству страны, кого именно следует привлечь к реализации Атомного проекта. Высокие и справедливые эпитеты находятся у него для академиков А. Н. Несмеянова, Н. Н. Семенова, М. В. Кирпичева, профессоров М. А. Стыриковича, К. Д. Синельникова, А. К. Вальтера.
Еще одна группа исследователей вскоре присоединиться к «команде Курчатова», и их имена через десяток лет составят гордость отечественной науки.
Создается такое впечатление, что Игорь Васильевич Курчатов был пророком – он умел предвидеть будущее. А может быть, такие люди становятся «пророками» именно потому, что умеют это будущее конструировать по своему разумению и желанию?!
Почему не привлечен академик Семенов?
Николай Николаевич решил свою обиду не скрывать: он написал письмо Л. П. Берии. Академик миндальничать не стал, а сразу же в начале письма изложил свою позицию:
«Мне всегда казалось несколько удивительным, что наш институт как организация не был привлечен к работам по ядру, хотя именно в нашем институте еще в 20-х и начале 30-х годов были впервые сформулированы, а затем подробно развиты идеи цепного и теплового взрывов, правда, в области обычной химии, каковые идеи сейчас стали столь популярным в области ядерной химии. Вы ограничились привлечением проф. Харитона и частично проф. Зельдовича – двух моих ближайших учеников, сейчас крупных ученых, разделявших со мной руководство институтом.
Ни одного разговора со мной до последнего времени не было, и я не знал даже, чем именно занимаются профессора Харитон и Зельдович…»
Впрочем, в собственном Институте химической физики у академика Семенова нет такого секретного отдела, которому он может доверить такое письмо, а потому он берет с собой черновик и едет к генерал-лейтенанту П. Я. Мешику, которого просит отпечатать письмо и передать Берии. Семенов не сомневается, что письмо дойдет до адресата.
Однако вновь молчание…
На этот раз время тянется очень медленно…
Берия решает сам разобраться, почему академик Семенов не привлечен к Атомному проекту…
Впрочем, он хитрит: истинные причины этого ему хорошо известны, однако академик А. Ф. Иоффе вновь поднял вопрос о Семенове. Хорошо известно, что «папа Иоффе» настойчив. Если ему не ответить, то он может и к «Самому» обратиться, а «Хозяин» усмотрит в таком равнодушии к крупному ученому вредительство. В общем, предсказать реакцию «Самого» невозможно, а потому Берия решил перестраховаться. Он потребовал, чтобы Мешик, а также Завенягин и Курчатов объяснили ему ситуацию с Семеновым.
Идет февраль 1946 года. Уже шесть месяцев вокруг Атомного проекта разворачиваются весьма серьезные события: создаются исследовательские центры, тысячи людей получают сверхсекретные и весьма срочные задания, идут поиски и добыча урана, ученики академика Н. Н. Семенова принимают в этом самое активное участие, но сам ученый понятия не имеет о том, что происходит.
Почему?
П. Я. Мешик отвечает своему шефу в тот же день. В частности, он считает, что Иоффе подозревает о каких-то «политических мотивах», которые не позволяют Семенову принимать участие в работах. И тут же рапортует: «Наведенные мною справки показали, что на Семенова Н. Н. заслуживающих внимания компрометирующих материалов нет».
Однако академик Семенов по-прежнему никакого участия в Атомном проекте не принимает.
И тут же следует информация для Берии, который теперь уже внимательно следит за ситуацией вокруг академика Семенова. Сообщает все тот же Мешик:
«В тот же день я доложил обо всем тов. Ванникову и просил его принять Семенова. Он назначил день, но за час до приезда Семенова отменил прием.
Дело начало затягиваться, и в докладной записке от 11 января т. г. я счел необходимым доложить вам об этом.
По-видимому, в результате ваших указаний дело зашевелилось.
Было собрано совещание: тт. Ванников, Завенягин, Курчатов, Семенов. Был приглашен и я.
Договорились, что Семенов должен возглавить все работы по взрыву и что он должен у себя в институте вести работы по изучению возможности использования атомной энергии в двигателях.
Подробно все он, еще раз, должен был обсудить с акад. Курчатовым.
Это обсуждение затянулось…»
Чувствуется, что генерал весьма обеспокоен: он привык все указания шефа выполнять быстро и четко, особенно по такому деликатному делу, как привлечение ученых к проекту.
Но почему Берия так спокоен? Наконец, почему Курчатов довольно холодно относится к идеям Семенова?
Не понимает этого и сам Николай Николаевич. Он продолжает настаивать, чтобы все работы, связанные с созданием ядерного оружия, были переданы в его Институт:
«Мое предложение сводится к следующему:
1. Передать Институту химической физики всю ту часть работы, которая связана с вопросами атомных взрывов, а именно:
а) разработку атомной бомбы;
б) осуществление взрыва и организации всех необходимых замеров его действия (организация экспедиции);
в) исследовательские и расчетные работы по выяснению возможностей более мощных атомных взрывов…»
Академик Семенов, по сути дела, пишет программу работ Арзамаса-16, не подозревая, что его ученик профессор Харитон вместе с генералом Зерновым уже выбрали место, где такой ядерный центр будет создан. Более того, уже заключенные двух мордовских лагерей были переведены на «особое положение» – они начали строительство завода для производства атомных бомб…
Не ведал академик Семенов и о том, что в степях Казахстана уже выбрана площадка для будущей «экспедиции», если пользоваться его терминологией. И это будет знаменитый Семипалатинский ядерный полигон.
То, что предлагал академик Семенов, уже начало осуществляться, однако при встрече с ним никто – даже верный ученик и коллега академик Курчатов – ни слова не проронили об истинном положении дел.
А академик Семенов продолжал развивать свои идеи:
«Несколько слов о том, в чем я вижу свои обязательства и интересы:
1. Профессор Харитон, с которым я проработал 25 лет, является сейчас, по сравнению, более крупным специалистом, чем я, в области взрывчатых веществ и тем более ядерной физики (в последней области я вообще никогда экспериментально не работал).
Свою основную обязанность и роль я вижу в том, чтобы помочь проф. Харитону своим большим научно-организационным и научным опытом в разрешении основной задачи – устройства атомной бомбы и анализе ее действия.
Так, я думаю, что мне легче будет подобрать наиболее высококвалифицированный коллектив ученых и инженеров и воодушевить их научным энтузиазмом, показав им, что неотложная и первоочередная задача повторения американского опыта является лишь трамплином для начала широких новых изысканий.
2. Я приложу все усилия в превращении вопроса об атомных взрывах в одно из главных направлений Института химической физики на долгие годы… Я действительно думаю, что именно нашему институту, много сделавшему в теории цепного и теплового взрыва для обыкновенных химических процессов, надлежит развивать в нашей стране и область ядерных взрывов и кинетики ядерных цепных реакций…»
В письме несколько абзацев подчеркнуто. Это сделал Берия, что свидетельствует: письмо он читал очень внимательно.
Всемогущий министр особо обратил внимание на те строки, где Семенов убеждает, что именно ему надлежит возглавить Атомный проект:
«Проведение работ по атомным взрывам придется вести в контакте с другими ядерными работами и в особенности в контакте с работами Лаборатории № 2. Я думаю, что мне удастся успешно поддерживать этот контакт, поскольку все основные участники этого дела из числа ученых являются моими близкими друзьями, с которыми в течение многих лет я работал в тесном контакте (Иоффе, Курчатов, Фрумкин, Алиханов и др.) и т. д., – все они хорошо знают мои сильные и слабые стороны. Я надеюсь, что помощь всех этих людей и взаимопонимание будут обеспечены».
И далее Николай Николаевич предлагает создать Особый совет, в который входило бы всего несколько человек: Берия, он, Курчатов и Харитон.
Берия поручает А. П. Завенягину и И. В. Курчатову определить, как именно можно использовать академика Семенова и его институт для Атомного проекта. Естественно, ни о каком руководстве и речи быть не может…
Уже через несколько дней Берия получает докладную записку, в которой два руководителя Атомного проекта сообщают, что они вместе с академиком Семеновым договорились, что Институт химической физики будет вести исследования по использования внутриатомной энергии. Для этого будет создан специальный сектор, который станет расчетной и экспериментальной базой физических исследований, необходимых для практического применения ядерных взрывов и горения. Во главе его будет поставлен К. И. Щелкин. Но пройдет совсем немного времени, и этот сектор станет одним из основных в Арзамасе-16, и только прошлое будет его связывать с Институтом химфизики, да некоторые (не основные) работы по ядерной бомбе.
В этой же докладной записке была фраза, которая ставила последнюю точку над претензиями академика Семенова на руководство проектом:
«Что касается работ, возглавляемых проф. Харитоном, они будут проводиться раздельно от работ Института химической физики в бюро, организуемом при Первом главном управлении».
Еще дважды академик Семенов будет обращаться к Берии. После встреч и бесед с Курчатовым и Харитоном, а также при том почтении «людей Берии», с которыми он встречался, у него создалась иллюзия, что его предложения воспринимаются «на самом верху» с должным вниманием. Семенов пишет подробную программу работ института на ближайшие годы и направляет ее Берии. Несколько фраз Лаврентий Павлович подчеркивает, и уже по этому можно почувствовать его отношение к ученому.
Семенов пишет, а Берия подчеркивает:
«Субъективно я рассматриваю открытие ядерных цепных реакций как развитие этих моих представлений…
Можно ли быть уверенным, что я лично и наш институт справимся с поставленной задачей?
…объективно говоря, здесь есть известный риск…
Я лично, как и все мои сотрудники, кроме Харитона и Зельдовича, являемся совершенными профанами в области физики ядра. Мы не имеем ни малейшего представления о методах ядерной физики и являемся дилетантами в области теории ядерных процессов…
В области же обычных цепных реакций и взрывов мы являемся настоящими специалистами, и я думаю, что наши работы по теории этих явлений не только не отстают, но часто идут впереди американских и английских…»
Берия подробно докладывает Сталину о письмах Семенова и о желании того возглавить Атомный проект.
– В самом начале мы приняли верное решение, – говорит Сталин. – В новом деле нельзя доверяться знаменитым людям, молодые и не столь известные сделают его лучше… Пусть товарищ Семенов помогает Курчатову и Харитону, и это будет правильно…
В самом начале для руководства Атомным проектом И. В. Сталин выбрал Курчатова. Наверное, доверился своей интуиции – и не ошибся. Однако в списке ученых, которые претендовали на первенство (в нем было около двадцати человек), был и Николай Николаевич Семенов. И, как на всех остальных, подробное досье на него. Сталин изучал каждого кандидата, с некоторыми даже беседовал. Но Семенова он отверг сразу. «Слишком известен в вашем мире», – сказал он однажды мимоходом. Это было при встрече Сталина с К. И. Щелкиным. Как ни странно это выглядит, но Сталин позвал к себе одного из сотрудников института Семенова, не поставив в известность самого директора. Впрочем, подобные эксперименты вождь любил…
А как же Курчатов и Харитон? Почему они ничего не говорили Николаю Николаевичу? Почему не объяснили ему происходящее?
Мне кажется, оба прекрасно понимали, насколько негативной будет реакция Николая Николаевича Семенова, когда он узнает, что в создании первой атомной бомбы главную роль играет не наука, точнее – не столько наука, а та информация, которую они получают из США от разведки.
Однажды я спросил у Николая Николаевича, когда он узнал о том, что в сердце Манхэттенского проекта работали «наши люди».
Академик улыбнулся:
– Для меня это было такой же тайной, как и для всех остальных… Впрочем, это к лучшему, потому что ученый должен начинать работу с чистого листа…
Вся эта эпопея с попыткой академика Н. Н. Семенова возглавить Атомный проект сыграла важную роль в судьбе еще одного его сотрудника – Кирилла Ивановича Щелкина, который и возглавил всю экспериментальную часть Атомного проекта. Но в рамках совсем иного института…
Пушка из… нейтронов
Истоки создания самого современного оружия, способного сбивать ядерные боеголовки, нейтрализовать ракеты и выводить из строя космические системы наведения и слежения, следует, пожалуй, отнести к январю 1944 года. Такое утверждение на первый взгляд выглядит нелепым, но тем не менее один рассекреченный документ Атомного проекта СССР заставляет именно так смотреть на наше прошлое.
Итак, январь 1944 года… Еще нет атомной бомбы, даже в лабораториях Лос-Аламоса никто не может сказать точно, когда она появится. Ну а наши перспективы были еще более расплывчатыми, хотя принципиальные схемы «работы» ядерных зарядов уже были известны. Но и за океаном, и у нас предстояло преодолеть огромное количество барьеров, а потому необычно выглядит предложение академика А. И. Алиханова о том, как «обезвреживать урановые бомбы»!
Абрам Исаакович Алиханов – один из лидеров в Атомном проекте. Под его руководством создавались первые тяжеловодные реакторы в СССР. Можно сказать, что Алиханов даже конкурировал с Курчатовым и в этом соперничестве иногда был впереди. При выборах в действительные члены Академии наук в 1943 году он «обошел» Курчатова – набрал больше голосов. Игорь Васильевич стал академиком на пару дней позже: его избрали на дополнительную вакансию.
Академик Алиханов руководил Лабораторией № 3 АН СССР, которая с 1 декабря 1945 года действовала параллельно с Лабораторией № 2, возглавляемой академиком Курчатовым.
Вероятно, работа Алиханова по «обезвреживанию урановой бомбы», проведенная в 1943 году, сыграла важную роль в его научной карьере. 4 января 1944 года А. И. Алиханов подготовил свою записку и представил ее И. В. Курчатову. Тот показал ее соратникам, очевидно, с запиской познакомились и «бомбоделы», возглавляемые Ю. Б. Харитоном. После их одобрения записка была направлена Л. П. Берии.
Сначала академик Алиханов описывает, как действует атомная бомба:
«Взрыв бомбы происходит после сближения двух половинок бомбы, так что после их сближения общая масса урана оказывается выше критической, необходимой для развития цепной реакции. После этого сближения попадание одного нейтрона вызывает взрыв… Если, однако, бомба в процессе сближения ее половин облучается сильным потоком нейтронов, то цепная реакция начнет развиваться при ничтожном повышении массы над критической… т. е. еще тогда, когда одна половина находится на некотором расстоянии от другой.
В таком случае энергия взрыва будет в 10 000 раз меньше, однако будет вполне достаточной, чтобы разорвать оболочку бомбы и таким образом уничтожить ее».
Академик Алиханов отличался изобретательностью, а потому он сразу же предлагает три варианта создания «киллеров атомной бомбы», если пользоваться терминологией нынешнего дня.
Каждое предложение ученого звучит фантастично, но с точки зрения физики абсолютно реально. Итак, он предлагал:
«Наилучшим способом облучения бомбы нейтронами было бы введение в тело бомбы во время ее падения небольшой ампулки из смеси радиоактивного вещества с бериллием… Объем ампулки будет не больше обычной бронебойной пули.
Наиболее трудным моментом в этом методе является вопрос о попадании в бомбу на лету. Однако представляется вероятным, что развитие радиолокации на сантиметровых и миллиметровых волнах и автоматическое управление огнем позволит приблизиться к решению этой задачи…»
Пройдет совсем немного времени, и будет создан новый институт, в котором, в частности, будут решаться и те проблемы, о которых фантазировал академик Алиханов.
Но в своей записке ученый писал и о любимых им реакторах:
«Второй возможный метод облучения бомбы нейтронами может быть основан на том, что котел „уран – тяжелая вода“ является настолько мощным источником нейтронов, что даже на расстоянии одного километра число нейтронов достаточно для обезвреживания бомбы. Котел „уран – тяжелая вода“, по-видимому, будет системой не очень громоздкой и сможет передвигаться с большой скоростью (на самолете) к месту ожидаемого падения бомбы с точностью до 100–1000 метров…»
И вот теперь академик Алиханов предсказывает знаменитую «нейтронную бомбу», о которой немало копий будет сломано в середине 70-х годов, когда ученого уже не будет в живых.
Он пишет в 1944 году:
«Еще более мощным источником, но уже импульсным, может быть… бомба, работающая на непрерывном облучении нейтронами. Ее можно сделать работающей периодически, как мотор внутреннего сгорания, и в нужный момент форсировать режим мгновенно».
Ученый предлагал метод защиты от удара атомной бомбы, а по сути дела предложил новый вариант уничтожения всего живого на Земле! Но этого он тогда не понимал…
И наконец, одним из «атомных щитов» академик Алиханов считает космические лучи. Он рекомендует:
«…третьим методом облучения нейтронами является создание нейтронов в самой бомбе искусственными космическими лучами. От этих лучей, при достаточной их энергии, бомба не может быть защищена…»
В марте 1944 года Курчатов направляет записку Алиханова Берии и просит поручить соответствующим институтам разработку всех трех методов защиты от урановой бомбы.
Дальнейшая судьба записки неизвестна…
Можно ли купить циклотрон в Америке?
Ни Н. С. Хрущев, ни А. А. Богомолец не догадывались, к какой страшной тайне они невольно прикоснулись. Не сомневаюсь, знай они хоть чуть-чуть об Атомном проекте, таких писем не появилось бы. Единственное, что спасло их, – это гриф «секретно», который традиционно для того времени ставился на документах подобного рода.
Итак, 31 января 1944 года президент АН УССР академик А. А. Богомолец направляет председателю СНК УССР Н. С. Хрущеву письмо, в котором, в частности, говорится:
«Учитывая опасность нашей отсталости и необходимость быстрого развития ядерной физики в УССР, я прошу вас обратиться к товарищу А. И. Микояну с просьбой о заказе в США, где имеется наибольший опыт строительства и эксплуатации циклотронов, комплексной циклотронной лаборатории. Это даст возможность сократить наше отставание на несколько лет и использовать богатый опыт США… Так как ни у кого в СССР нет опыта эксплуатации крупной циклотронной установки, то совершенно необходимо командировать в США нескольких квалифицированных физиков для освоения опыта эксплуатации, для участия в проектировании циклотрона и реализации заказов…»
Общая стоимость циклотрона составляла около 500 тысяч долларов США. Он предназначался для лаборатории академика А. И. Лейпунского, которого президент АН Украины также рекомендовал командировать в США.
Н. С. Хрущеву доводы ученых показались убедительными. Он обращается к А. И. Микояну с просьбой:
«Если есть какая-либо возможность закупить циклотрон в Америке, очень прошу удовлетворить просьбу Украинской академии наук».
К чести Никиты Сергеевича следует заметить: на всех своих постах он старался поддерживать науку и ученых. И благодаря этому мы добились огромных успехов в ракетостроении, космосе и ядерном оружии.
Ради справедливости напомню: горой стоял он за Т. Д. Лысенко и тем самым нанес огромный ущерб нашей биологии, генетике и науке в целом.
Письма о циклотроне сразу же попали в ведомство Берии. Некоторое время их внимательно изучали.
А если обратиться к американцам, как они среагируют на просьбу своих союзников? А вдруг согласятся помочь разрушенной войной Украине, где нужно возрождать не только промышленность и сельское хозяйство, но и науку?
Так считали крупные ученые не только на Украине, но и в Большой Академии.
Но победила иная точка зрения.
Сотрудники ведомства Берии сочли, что в этом письме содержатся две грубых ошибки. Во-первых, следует, что ученые Украины (читай – СССР) понятия не имеют о предназначении циклотронов и тем самым раскрывают низкий уровень физических исследований в стране, а во-вторых, показывают интерес наших ученых к работам, связанным с новым оружием, так как только на циклотронах можно накапливать новые вещества.
Так письма Богомольца и Хрущева оказались в секретном архиве.
Однако история с «украинским циклотроном» не закончилась. Теперь за дело принимается сам академик А. И. Лейпунский. Он рассчитывает на успех, так как всего два дня назад над Хиросимой была взорвана первая атомная бомба.
8 августа 1945 года ученый пишет И. В. Сталину:
«„Атомная“ бомба – это не изолированное изобретение, а начало крупнейшего переворота в военной технике и народном хозяйстве. Ядерная физика находится в начале своего развития, в ней много еще неразрешенных проблем, решение которых определит развитие новых направлений. Полное развитие „ядерной“ эры в технике требует широких и разносторонних исследований по ядерной физике.
Поэтому особенно важно принять все возможные меры для ускорения развития ядерной физики и ядерной техники в СССР и для воспитания многочисленных специалистов в этой области…»
Ученый в общем плане информирован о работах Лаборатории № 2, но считает, что подобных исследовательских центров должно быть несколько. Один из них – в Киеве, где уже подготовлена площадка для строительства циклотрона и сделан соответствующий проект.
Сталин направляет обращение ученого Берии. Тот поручает рассмотреть просьбу Лейпунского на Техническом совете ПГУ. Все ученые, принимающие участие в заседании, конечно же, поддерживают своего коллегу из Киева, но средств на строительство циклотрона нет. Ну, а о закупке его за границей и речи не может быть…
Заседание сугубо секретное, а потому о его результатах ни Лейпунский, ни руководство Академии наук ничего не знают.
Так и не дождавшись ответа на свое обращение к Сталину, академик Лейпунский через год вновь обращается в ПГУ с просьбой помочь в строительстве циклотрона. На сей раз ответ последует: А. И. Лейпунский начнет работать в Москве, а затем в Обнинске.
Все тайны «Энормоза»
Где границы «Огромного»?
Разведчики уже с октября 1941 года «путешествовали» по великой атомной стране, которая создавалась физиками Европы и Америки. Они добывали уникальную информацию для советских ученых, и месяц от месяца ее становилось все больше. Максимум материалов поступил в СССР в 1944 году, и это, безусловно, стало самым великим достижением нашей разведки.
«Энормоз» – кодовое название работы разведки по атомной бомбе. Оно было присвоено 1-м Управлением НКВД СССР еще в 1941 года и существует до сих пор, потому что многие документы пока не рассекречены и нет надежды, что это случится в ближайшие годы. Но уже то, что стало известным, не может не поражать… Впрочем, судите сами: к примеру, 5 ноября 1944 года наши ученые были детально проинформированы о состоянии научных работ по проблеме «Энормоз» в разных странах.