Единственная для Барса. Резервация Химнесс-2 Углицкая Алина

Он указал на три монитора, которые Лика сначала не заметила. Они были расположены в самом низу, над пультом, и сейчас на них фиксировались чьи-то жизненные данные, начиная от частоты пульса и заканчивая процентом кислорода в крови.

– На сегодняшний день мы ведем наблюдение за тремя особями. Одна из них – человеческая женщина, Евангелина Воронцова. Есть причины подозревать, что связь с вером, особенно вынашивание его ребенка, вызвало в ее организме небольшие мутации. Второй объект – Лукаш Каховский, вер первого поколения. Вы изучали опыты по биотрансформированию?

– Конечно.

– Он единственный, кто выжил после них и приобрел эту способность.

Лика оторвалась от экрана, чтобы бросить на профессора недоверчивый взгляд.

– Вы хотите сказать, что…

– Да. Каховский единственный из всех живых существ, кто способен изменять собственное тело. Проще говоря, он превращается в животное, кугуара, в прямом смысле слова. И понять механизм этого превращения – одна из наших важнейших задач. – Нейман на секунду прервался, наслаждаясь впечатлением, которое его слова произвели на девушку. – Да, попытки биотрансформирования изучаются в ВУЗах, но по официальной версии они не дали результатов и потому были прекращены. К тому же Женевская конвенция признала их бесчеловечными. Когда научная комиссия Европейского совета узнала о способности Лукаша, они засекретили эти данные, и сейчас только горстка людей знает об этом. Ну, теперь и вы.

Он усмехнулся.

– Вот почему я должна была подписать договор о неразглашении, – сообразила Лика. – Это просто невероятно! И как происходит трансформация? Вы ее видели?

– Конечно. И не раз. Вы тоже увидите. Лукаш практически не может контролировать изменения. Он обращается в кугуара каждые двенадцать часов, но для своей пары и сына он безопасен.

– А как насчет других людей?

– Вот вы это и выясните.

Слова Неймана заставили девушку вспомнить о том, кто она есть. О том, кем она всегда стремилась быть: научным работником, собранным и практичным до мозга костей. Такая Лика не стала бы переживать о том, что не подтверждено диагностикой и кучей анализов. Не стала бы принимать на веру слова человека, которого видит второй раз в жизни, или того, кто назвался ее отцом. А она только и делала все это время, что дрожала, боясь, как бы кто-то не заподозрил в ней вера.

Смешно!

Лика едва не фыркнула, подумав, что вела себя, как последняя неврастеничка. Ей нужно выбросить из головы все, что не касается новой работы. Особенно одного брюнетистого мужчину со взглядом демона-искусителя. Он не принесет ей ничего, кроме новых проблем.

Девушка окинула экраны внимательным взглядом, отмечая отсутствие движения. Если живые объекты где-то и были, то они сознательно укрывались от камер.

– Что входит в мои обязанности? – деловито спросила она.

– Вся запись идет в режиме онлайн. Ваша задача наблюдать. Часть камер расположена внутри дома, часть – на территории возле него. Запретная зона обозначена сенсорами движения, присутствие там персонала лаборатории или военных – строго запрещено. Не вздумайте туда лезть. Все действия наших подопечных фиксируются автоматически, любое отклонение от привычного образа жизни включает тревожную кнопку. Этим моментам вы должны уделить особое внимание. Вот и все, ничего сложного, – закончил Нейман с видимым облегчением.

– А как же моя диссертация? – она ведь ради нее сюда и приехала.

– Займетесь ею чуть позже, когда немного привыкнете.

Нейман поднялся. Нужно сообщить мастеру, что его дочь уже здесь. Генри знал, что Андрулеску не любит ждать, но девушка опоздала, и это сдвинуло время звонка.

– Профессор! – голос Лики заставил его остановиться на пороге. – Вы сказали, у вас три объекта наблюдения. Третий – это ребенок Каховского и Воронцовой?

Нейман окинул ее испытывающим взглядом. Тонкие губы профессора растянулись в усмешке.

– Вы очень внимательны, это похвально.

– Но его показания нетипичны даже для грудного младенца, – заметила девушка, глядя на кардиомонитор.

– Он еще не родился. И да, он весьма нетипичен.

***

На гладкой поверхности стола лежала россыпь фотографий, сделанных профессионалом. Андрулеску не любил работать с аматорами, знал – профи берегут свой авторитет и не будут им рисковать. Вот и в этот раз Антуану пришлось хорошенько потрудиться, но дело того стоило. Нанятый детектив был человеком, но он понятия не имел, кто ему платит. Да и не сильно интересовался. Сумма, которая была указана в договоре, с лихвой удовлетворила его любопытство.

А вот на фотографиях была Лика. Объектив камеры поймал ее выходящей из отеля сегодня утром. Но не это заставило нервничать главу Химнесса.

Рядом с Ликой на нескольких снимках был запечатлен молодой мужчина. Часть его лица закрывали волосы, часть – темные очки. На одном снимке он стоял, небрежно опираясь о бок черного Гелендвагена, на другом – открывал перед девушкой дверцу машины. И каждый раз его лицо оставалось в тени. Он словно чувствовал, что его снимают, и интуитивно наклонял голову, чтобы не попасть в объектив.

Было в этом незнакомце что-то такое, что заставило Антуана напрячься.

Что-то смутно знакомое в линии его подбородка, в развороте плеч. Он словно видел его уже… где-то… раньше.

Андрулеску поднес одну из фотографий к окну, чтобы рассмотреть внимательнее. На периферии сознания мелькнула мысль: этот парень кого-то напоминает…

Но кого?

Мастер задумался.

Память молчала, не хотела открывать свои тайны. Но инстинкты нашептывали: этот парень опасен. Он не просто так возник рядом с Ликой. Откуда он вообще взялся? Надо позвонить детективу, пусть проверит его.

Запиликал мобильник, оставленный на столе.

Чертыхнувшись, Андрулеску взял трубку.

– Она опоздала, – раздался сухой голос Генри Неймана. – Это верх неуважения…

– Намного? – перебил Андрулеску.

– Минут на двадцать. Вряд ли выговор за опоздание в первый же день – это то, что нужно вашей дочери в начале карьеры.

Антуан умышленно пропустил эти слова мимо ушей. Хотя тон Неймана ему совсем не понравился.

– Объяснила, почему?

– Я не спрашивал. Но охранник сказал, что она была не одна. Ее кто-то подвез на черном Гелендвагене с европейскими номерами.

Губы Андрулеску превратились в сухую полоску.

Гелендваген, значит. Надо разобраться, кто это там такой прыткий…

– Ладно, – он сделал себе мысленную пометку. – Это тебя не должно волновать. Лучше придумай, как взять кровь на анализ так, чтобы она ни о чем не догадалась.

– За это не беспокойтесь. Но если ваша дочь будет опаздывать каждый раз, я не смогу с ней работать.

Нейман был достаточно далеко, на другом острове, в сорока милях, под надежной защитой военных. Он мог чувствовать себя защищенным. Мог. Но когда Андрулеску заговорил, у Генри похолодело внутри.

Тихий, свистящий шепот, похожий на шипение змеи, с холодной яростью произнес:

– Ты будешь делать все, что я прикажу. Или забыл, чем мне обязан? Забыл? Так я могу напомнить.

Нажав отбой, Антуан грубо выругался и швырнул телефон на стол.

В этот раз его не обдурят, пусть не пытаются! А если все же рискнут – эта попытка будет стоить им жизни!

***

Лика быстро освоилась среди трех десятков экранов и чувствовала себя вполне комфортно в своем новом кресле. Камеры работали бесперебойно, видео транслировалось, в углу обнаружилась кофемашина с запасом «таблеток» для эспрессо, а в ящике под пультом – журнал дежурств, который девушка тщательно изучила.

Но стоило увидеть объекты, за которыми велось наблюдение – и все изменилось. Это оказалось сложнее, чем она думала – следить за чужой жизнью. Прошло всего несколько часов, а Лика уже чувствовала себя морально разбитой. Ее не покидало ощущение, что она подглядывает за соседями в замочную скважину.

Старший из объектов – тот самый Каховский – умело уклонялся от вездесущего ока камер. Но пару раз они засняли его крупным планом, и девушку потрясла кошачья грация и мягкость движений, с которой двигался этот крупный, в общем-то, мужчина.

А еще ее привлек его взгляд.

Желто-карие глаза вера с серповидным зрачком смотрели открыто, спокойно, бесстрастно. Ни одно движение души не отражалось в них, ни одна эмоция, словно этот человек отгородился от мира ледяным щитом. Но стоило этому взгляду упасть на невысокую блондинку с округлым животиком, говорившим о ее положении, или юркого, худощавого мальчишку пяти-шести лет с непокорно торчащими вихрами, как выражение глаз кардинально менялось. В них появлялось тепло, способное растопить любой лед.

Лике пришлось потрудиться, чтобы понять, как управлять камерами. Ей хотелось рассмотреть блондинку, в которой она признала ту самую русскую журналистку, пропажа которой не на шутку всполошила весь мир несколько месяцев назад.

Ева Воронцова оказалась довольно пухлой, как сдобная пышечка, а беременность придала ей неповторимый шарм. Невольно сравнив себя с ней, Лика почти физически ощутила собственную ущербность. На фоне этой пышнотелой красавицы она почувствовала себя тощим гадким утенком. И снова мелькнула тоскливая мысль: чем она могла привлечь Кирилла?

Запретив себе думать о нем, она переключилась на мальчика, который, судя по всему, даже не знал, что его снимают. По крайней мере, камер он не боялся и не скрывался от них. Лика решила, что взрослые не сказали ему, чтобы не пугать малыша. Что ж, она могла их понять и не осуждала. Жить под прицелом камер – совсем не то, чего бы она хотела для себя.

В какой-то момент Лика поймала себя на том, что завидует. Завидует этому мальчугану, у которого есть мать и отец. Завидует малышу, который еще не родился, а его уже любят. Завидует этой женщине, ее тихому семейному счастью. Черт возьми, она завидовала им всем, потому что у них было то, чего ни она, ни ее мать никогда не имели. У них был мужчина – муж и отец, готовый за них умереть. На ее глазах разворачивалась история семьи, которая была связана узами более крепкими, чем любовь. Мужчина и женщина казались половинками одного целого, а ребенок – ядром, соединявшим эти половинки. И понимание этого наполняло Лику чувством щемящей тоски.

В голову снова полезли мысли об утреннем инциденте. Письмо отца, откровения Кира, воспоминания о его поцелуе. Лика невольно прикоснулась к губам кончиками пальцев. Взгляд упал на мобильник, лежавший рядом. Сейчас она была бы рада любому звонку… Лишь бы отвлечься от ненужных мыслей.

Она в тайне порадовалась, что камеры не транслируют звук. Так, по крайней мере, можно в любой момент отвернуться и не знать, что происходит на экранах. Слишком уж тяжело оказалось подглядывать за чужим счастьем.