Ухо Ван Гога. Главная тайна Винсента Мёрфи Бернадетт

16. «Скорее приезжай»

Квартира Тео ван Гога располагалась на четвертом этаже в доме 54 по улице Лепик, в шаговой доступности от бульвара Монмартр. Это была большая квартира, и все комнаты в ней были проходными. Помещение было залито светом, падающим из больших окон, а на стенах висели картины современных художников, включая работы, которые Винсент прислал брату из Арля. Воскресенье 23 декабря 1888 года Тео провел дома в обществе молодой голландки Йоханны Бонгер, которая была сестрой его близкого друга Андриеса. Бонгер недавно приехала в Париж навестить своего брата, который незадолго до этого женился.

За год до этого Бонгер писала в своем дневнике: «Пятница выдалась очень эмоциональной.

В два часа дня раздался звонок входной двери,это был [Тео] ван Гог из Парижа».

Однако в тот день произошли события, которых Бонгер совершенно не ожидала.

«Я была рада тому, что он зашел. Я думала, что мы с ним будем беседовать об искусстве и литературе, и тепло его приветствовала, но он совершенно неожиданно начал объясняться мне в любви. Если бы я прочитала такую сцену в романе, то вряд ли в нее поверила бы, но со мной именно так и произошло.

Мы виделись всего три раза, а он вдруг решил провести со мной всю жизнь… Это просто в голову не лезет… Не могла же я ответить ему согласием, не так ли?»¹

Несмотря на то что за год до этого в Амстердаме Йоханна дала Тео от ворот поворот, он никак не мог ее позабыть. В декабре 1888 года они случайно (или по плану девушки) встретились в Париже. Они не виделись с тех пор, как Тео сделал ей предложение. С тех пор репутация Тео как арт-дилера современного искусства укрепилась благодаря поддержке Моне и Гогена. Вдали от членов семьи девушка почувствовала себя более свободно, и у них начался роман.

21 декабря 1888 года Тео ван Гог закончил работу в компании Boussod, Valadon et Cie и по окутанным зимними сумерками улицам вернулся домой. Приободренный дружескими отношениями с Йоханной, Тео снова сделал ей предложение, и на этот раз она ему не отказала. В тот же вечер Тео написал письма своей матери и родителям невесты с просьбой благословить их брак. Влюбленные провели выходные вместе, совершенно не подозревая о том, что происходило в Арле. Если их родители дадут разрешение на брак, Йоханна должна будет вернуться в Амстердам, чтобы готовиться к свадьбе. Молодые люди планировали пожениться как можно быстрее, в апреле того года, если не будет никаких препятствий. Им было сложно расстаться даже на несколько часов, и в Париже они зачастую переписывались несколько раз в день. Переписка Тео и Йоханны демонстрирует нам не только безоблачную историю их влюбленности, но и отражает их реакцию на удручающие новости, которые Тео получил из Арля².

В воскресенье, 23 декабря, Тео был свободен весь день, и молодые люди могли провести его вместе, обсуждая будущую совместную жизнь. Йоханна чувствовала себя совершенно счастливой. Вот что она писала потом жениху из Амстердама:

«Я поделилась хорошими новостями с парой ближайших знакомых. Странно про все это говорить: люди женятся, что может быть банальней? Но когда я обсуждаю это с другими людьми, мне кажется, они и понятия не имеют, что для нас значит наш союз. Как хорошо мы провели те несколько дней, не так ли? Мне больше всего понравилось смотреть на картины, лучшие из которых висят в твоем кабинете. Именно в этом кабинете я представляю тебя. Там было так спокойно, и я чувствовала себя так близко к тебе, как ни в каком другом месте»³.

Мать и сестра Тео прислали свои поздравления. Тео был очень близок с Винсентом и наверняка ему написал о своих планах, однако письма, в которых братья обсуждали женитьбу Тео, не сохранились⁴. Тео долго мечтал о Йоханне, и, когда она согласилась стать его женой, он наверняка не смог сдержать свою радость.

Сочельник в тот год выпал на понедельник. В галерее это было время «пахоты». Тео должен был не только консультировать клиентов, выбирающих картины в подарок, но и подводить финансовые итоги года, «закрывать» счета, ведомости и следить за инвентаризацией. В то утро Тео вручили срочное сообщение, прочитав которое он написал своей невесте об ужасных новостях:

«Моя драгоценная,

Сегодня я получил плохие новости. Винсент серьезно болен, не знаю, в чем проблема, но там необходимо мое присутствие, и я туда поеду… Не знаю, когда вернусь, все зависит от ситуации. Возвращайся домой, я тебе напишу. О, пусть страдания, которых я страшусь, обойдут нас стороной»⁵.

В своем вступлении к изданию переписки Тео и Йоханны (см. Leo Jansen, Jan Robert, Ed. Brief happiness: The correspondence of Theo van Gogh and Jo Bonger // Cahier Vincent 7. – Amsterdam and Zwolle, 1999) Йоханна писала о том, что Тео узнал о трагедии в Арле из телеграммы Гогена. В Арле телеграмму можно было отправить из почтового отделения, расположенного на одной из центральных площадей города, площади Республики, и уже через час ее доставляли по парижскому адресу. 24 декабря 1888 года почтовое отделение работало по зимнему расписанию и открывалось в 8 утра⁶. Однако рано утром Гоген еще не знал, что случилось с Винсентом. В своей биографии художник достаточно подробно описал, что делал в Сочельник. Он проснулся поздно, приблизительно в 7.30 утра, дошел до Желтого дома, где его арестовала полиция, потом он подошел к «телу», и его отпустили. После этого вызвали врача, а также дилижанс для того, чтобы отвести Ван Гога в больницу. Из-за этого Гоген мог оказаться в почтовом отделении, чтобы отправить телеграмму Тео, приблизительно в 10 утра. В телеграмме Гоген писал, что еще не все потеряно. Тео в почтовом отделении в Париже написал Йоханне короткую записку: «Надеюсь, что все не так плохо, как я подумал вначале. Он очень болен, но может поправиться»⁷.

После окончания рабочего дня Тео добрался до Лионского вокзала, чтобы выехать на Юг. Его ждал приятный сюрприз – простудившаяся Йоханна отложила свой отъезд в Амстердам и, несмотря на плохое самочувствие, приехала на другой конец города, чтобы попрощаться с возлюбленным. Поезд Тео отправился в 21.20⁸. Он ехал в город, в котором никогда не был и о котором знал только из писем брата. Ему предстояло проделать тот же путь, который проделал Винсент десятью месяцами ранее. Скорее всего, Тео уехал на экспрессе № И, в котором были только вагоны первого класса и который доезжал до нужной ему станции быстрее остальных поездов. Все происходило слишком быстро – он отпрашивался на работе, собирал сумку, связывался с Йоханной, так, что он даже не успел понять, что чувствует. Он сидел в несущемся в ночи поезде и переживал по поводу того, что его ждет в Арле.

Тео прибыл на вокзал Арля в Рождество, 25 декабря, в 13.20 1888 года. Скорее всего, на вокзале его встретил Гоген. Был солнечный зимний день, идеальный для того, чтобы в других обстоятельствах заняться осмотром города⁹.

На улицах было мало людей. Они шли вдоль Роны, и Гоген отвечал на вопросы Тео о событиях, произошедших тридцать шесть часов назад. Не будем забывать, что, несмотря на сложившиеся обстоятельства, Тео и Гоген были знакомыми, а не друзьями. У них были денежные договоренности, в результате которых Гоген оказался в Арле. Тео был арт-дилером, а Гоген – его клиентом. Ситуация была довольно деликатной.

Я не знаю, высказал ли Гоген мысль о том, что Тео зря вытащил его в Арль. Скорее всего, их разговор был вежливым и формальным, несмотря на захлестывающие их чувства, они не могли позволить себе поругаться. Что именно Гоген поведал Тео о своих отношениях с Винсентом? Рассказал ли он ему об угрожающих эпизодах, которые пережил, их дискуссиях и примерах, свидетельствующих о помутнении рассудка Винсента?

Тео был известным парижским арт-дилером, и Гогену была нужна его поддержка. Но в Арле Тео были необходимы помощь и поддержка Гогена. Тео никогда не был в Арле и не знал, к кому обратиться, чтобы узнать о состоянии брата. Скорее всего, Гоген проводил Тео до больницы, но не входил в палату, чтобы не расстраивать Винсента. Мы помним его слова, сказанные начальнику полиции: «…если он обо мне спросит, скажите ему, что я уехал в Париж. Даже мой вид может оказаться для него смертельным»¹⁰.

26 декабря в 13.04 Тео вместе в Гогеном отбыли из Арли в Париж. Тео провел в городе одиннадцать напряженных часов¹¹. Гоген оставлял позади изматывающее «приключение», продолжавшееся несколько месяцев. Вернувшись в Париж, Тео написал Йоханне о своей поездке.

«Мне показалось, что в течение нескольких минут, пока я был с ним, его состояние было нормальным, но потом он впал в рассуждения о религии и философии. Мне было очень грустно, потому что время от времени его захлестывала волна грусти и печали и он пытался заплакать, но не мог. Бедный, бедный страдалец и слабый боец. Сейчас невозможно облегчить его страдания, которые он с таким трудом переносит. Если бы у него был человек, которому он мог раскрыть свое сердце, все могло быть по-другому. Страх потери моего брата, который так много для меня значит, стал частью моего “я”, и я понял, какую ужасную пустоту почувствую, если его уже не будет… На протяжении последних нескольких дней у него наблюдались симптомы ужасного заболевания, сумасшествия… Сохранит ли он здравость рассудка? Доктора считают, что это возможно, но не могут за это ручаться. Все станет понятно через несколько дней, когда он отдохнет, тогда мы и узнаем, вернутся ли к нему ясность ума и здравомыслие»¹².

Тео видел своего брата, которого поместили в палату с другими пациентами. Он встретился с доктором Реем, а потом с двумя друзьями Винсента – почтальоном Жозефом Руленом и протестантским пастором Саллем, который был одним из капелланов больницы¹³. В последующие несколько месяцев трое этих людей переписывались с Тео и сообщали ему о состоянии Винсента.

Тео и Гоген прибыли в Париж ближе к вечеру в среду 26 декабря¹⁴. В тот же день Жозеф Рулен, обещавший Тео присматривать за Винсентом и сообщать о том, что с ним происходит, навестил больного. Вечером того же дня он написал Тео письмо, в котором сообщал плохие новости: «Простите, но мне кажется, что все потеряно. Проблема не только в том, что у него помутился рассудок. Он очень слаб и подавлен. Он меня узнал, но не выказал никакой радости и не поинтересовался, как дела у членов моей семьи и других людей – наших общих знакомых». Мы помним, что Винсент воспринимал семью Рулена как свою приемную, поэтому отсутствие интереса со стороны художника было удручающим. Далее в письме Рулен пишет:

«Перед уходом я сказал ему, что еще вернусь его навестить, на что он ответил, что мы встретимся в раю, и по его словам я понял, что он молится. Привратник больницы сказал мне, что врачи начали процесс оформления документов, необходимых для его перевода в психиатрическую лечебницу»¹⁵.

Тео тут же написал доктору Рею, однако на тот момент информация от привратника, скорее всего, не подтвердилась и доктора не готовили документов для перевода Винсента в «дурдом». Доктора Рея в первую очередь волновало физическое состояние пациента. Как писал сам Винсент, он «потерял большое количество крови»¹⁶, поэтому ему надо было набраться сил, после чего доктора могли принимать решение о его будущем. В те дни психическое состояние Винсента (страдал ли он от временных последствий травматического переживания и истощения или от какого-либо неизлечимого психического заболевания) было непонятным и имело второстепенное значение.

Непосредственно перед нервным срывом Ван Гог работал над серией портретов жены Жозефа Рулена – Августины, наиболее известным из которых является картина «Колыбельная». Винсент изобразил женщину в домашней обстановке¹⁷. В то время у Августины была грудная дочь, и художник изобразил в ее руках веревку, которой качают колыбель. Эта картина является выражением идеала любящей матери и олицетворением христианской традиции Рождества. Непосредственно перед нервным срывом Винсент увлекся религиозным символизмом (образ Богородицы, а также сцены предательства Иисуса в Гефсиманском саду). Этот религиозный символизм был связан с нервным срывом художника. Видимо, Винсенту было сложно различить воображаемое и реальное, поэтому после посещения Винсента Августиной 27 декабря у художника произошел второй нервный срыв.

Его поведение стало иррациональным уже в ее присутствии, а после того, как она ушла, Винсент пришел в крайне возбужденное состояние. К пациенту вызвали доктора Рея. Вот как позднее сам Ван Гог описывал свое бредовое состояние:

«…мне кажется, что я тогда пел, хотя, вообще, я не умею петь. Я пел старинную колыбельную и думал о том, что поет женщина, укачивающая моряков, та, которую я пытался изобразить цветовой гаммой непосредственно перед моей болезнью»¹⁸.

В письме Тео доктор Рей писал, что состояние Винсента стало ухудшаться и поведение становилось все более иррациональным еще за день до посещения Августины, то есть в среду 26 декабря. 28 декабря, за день до того, как больничный комитет должен был рассмотреть состояние и перспективы лечения пациентов, Рулен писал Тео:

«Сегодня, в пятницу, я пришел его навестить, но меня к нему не пустили. Доктор-практикант и медсестра сообщили мне, что после посещения моей жены у него произошло ужасное обострение болезни. Он провел тяжелую ночь, и им пришлось поместить его в изолированную палату. Доктор-практикант сказал мне, что главный врач подождет еще несколько дней, а потом примет решение о том, надо ли переводить пациента в сумасшедший дом в Экс-ан-Провансе»¹⁹.

Странное поведение Винсента привело к тому, что врачи сочли необходимым поместить его в изолятор, который по-французски называется cabanon, в буквальном переводе – «хижина». Это была комната площадью десять квадратных метров, располагавшаяся в отдельном здании. В нее помещали пациентов, поведение которых угрожало жизни самих пациентов или окружающих. Здание, в котором находился изолятор, не отапливалось, а в конце декабря 1888 года в городе было холодно и лил дождь. Обычно пациентов помещали в cabanon на ограниченный период времени, после чего переводили в сумасшедший дом. Винсент находился в полном одиночестве и был привязан к кровати кожаными ремнями, пропущенными через кольца, вбитые в стену и пол около железной кровати.

Свет пробивался в камеру через небольшое окно с решеткой, расположенное в стене высоко над кроватью, и состояние пациентов время от времени проверяли, глядя через открывающееся окошко в деревянной двери. В камере было холодно и сыро. Винсент чувствовал себя одиноким. Вот как он позже описывал то, что пережил: «Я могу попасть туда, где еще хуже, чем там, где я уже дважды побывал, – в изоляторе»²⁰. Удобства в больницах тех времен были самыми простыми и элементарными, но все же гораздо лучше, чем в психиатрических лечебницах XIX века.

Несмотря на то что после поступления в больницу у Винсента случались периоды прояснения рассудка, второй нервный срыв художника заставил докторов предположить, что ему требуется помощь специалистов, и начать процесс перевода его в сумасшедший дом. Если прошение будет одобрено, то мэрия закажет транспорт для перевозки больного в психиатрическую лечебницу в Экс-ан-Провансе, расположенном приблизительно в шестидесяти километрах от Арля. Однако на оформление и утверждение документов требовалось несколько дней.

«Мэру Арля, 29 декабря 1888 года

Имею честь обратиться к Вам и прилагаю свидетельство главного врача больницы доктора Урпара, подтверждающее, что у месье Винсента, который 23 числа сего месяца отрезал себе ухо бритвой, диагностировано нервное расстройство. Лечение, проведенное в нашем лечебном заведении, не смогло вернуть рассудок этому несчастному. Нижайше прошу Вас принять необходимые меры для перевода его в специализированное заведение»²¹.

После того как руководство больницы приняло это решение, доктор Рей писал Тео:

«Начиная со среды его психическое состояние ухудшилось. Позавчера он лег на кровать другого пациента и, игнорируя мои просьбы, отказывался с нее вставать. Одетый в ночную рубашку, он гонялся за ночной дежурной медсестрой и никому не разрешал подходить к своей кровати. Вчера утром он проснулся и умылся из ящика с углем, и в тот же день я был вынужден перевести его в изолятор. Сегодня мое начальство выписало документ, удостоверяющий его психические проблемы и бредовое состояние, а также запросило разрешение на его перевод в психиатрическую лечебницу»²².

Несмотря на то что из текста письма доктора Рея совершенно не следовало, что жизнь Винсента находится в опасности, Тео почему-то боялся, что его брат умрет. Вот что он писал Йоханне о своих страхах:

«Дорогая Йоханна, кроме тебя мне некому раскрыть свою душу, и я тебе за это очень благодарен. Моя дорогая мать знает лишь то, что он болен и у него помутнение рассудка. Она не осознает, что его жизнь находится в опасности, но, если болезнь будет достаточно долго продолжаться, она об этом обязательно узнает»²³.

Я уверена, что Винсент был рассержен и чувствовал себя не лучшим образом в маленькой камере, в которой его заперли, как животное. Вот как описывал его реакцию доктор Рей после того, как вместе с пастором Саллем навестил пациента:

«Он сказал мне, что не желает иметь со мной ничего общего. Бесспорно, он помнил, что именно я поместил его в изолятор. Я заверил его в том, что он – мой друг и я желаю ему скорейшего выздоровления. Я ничего не хотел от него скрывать и объяснил, почему он находится один в изоляторе»²⁴.

Не знаю, был ли Винсент привязан к кровати, когда они приходили его навещать. Паранойя и страх, о которых упомянул доктор Рей, будут периодически появляться у Винсента и после этого случая. Потом доктор Рей писал так:

«Когда я попросил его объяснить причины, по которым он отрезал себе ухо, он ответил, что у него были причины личного характера»²⁵.

После этого доктор деликатно попытался узнать, что Тео планирует делать дальше:

«В настоящий момент мы лечим его ухо и не занимаемся его психическим состоянием. Рана заживает хорошо, и мы можем по этому поводу не волноваться. Несколько дней назад выписали свидетельство о психическом расстройстве»²⁶.

Доктор Рей имеет в виду доктора Делона. Подписание такого документа было первым шагом, ведущим к заключению пациента в психиатрическую лечебницу.

В то время во Франции сознательно усложнили процедуру сдачи человека в сумасшедший дом, чтобы избежать ошибок. После подготовки документов из больницы мэр города должен был признать, что пациент «страдает от психического отчуждения». Только потом подавали прошение на перевод пациента в обслуживающую регион психическую больницу. Мэр просил полицию провести расследование²⁷. Это был долгий процесс, замедлить или остановить который мог любой из его участников. Вот что доктор Рей предлагал Тео:

«Вы не хотите, чтобы Ваш брат находился в сумасшедшем доме поближе к Парижу? Есть ли у вас денежные средства? Если есть, то вы можете отправить вашего брата искать подходящее ему заведение, состояние здоровья позволяет ему путешествовать. Вопрос пока далеко не продвинулся, и его можно остановить, например, начальник полиции может отложить свое расследование».

Доктор Рей не критикует региональную психиатрическую лечебницу, но намекает, что в частном медицинском заведении Винсенту будет лучше. Последнее предложение (что процесс можно остановить) предупреждает Тео о том, что, если его брат попадет в сумасшедший дом, выйти оттуда будет уже непросто²⁸.

В это время те жители Арля, которые еще не слышали об инциденте с ухом, узнали об этом происшествии из статьи в газете Le Forum Republicain, опубликованной 30 декабря, в воскресенье. Винсента уже узнавали по его внешнему виду, и после опубликования статьи люди начали сплетничать и строить самые фантастические предположения.

В понедельник, 31 декабря, прошло заседание больничного комитета. Председателем комитета был мэр города Жак Тардье, а членами – администраторы больницы Альфред Мистраль, Оноре Мино, а также врач Альбер Делон²⁹. 31 декабря пастор Салль написал Тео:

«Он говорил связно и спокойно. Он удивлен и возмущен (что может вызвать новый приступ) тем, что его здесь держат взаперти и лишили свободы. Он хочет выписаться из больницы и вернуться домой. “Сейчас я могу снова начать работать, – сказал он. – Почему меня здесь держат, как заключенного?”… Он даже хотел отправить вам телеграмму с просьбой приехать. Когда я уходил, он стал очень грустным, и мне было обидно, оттого что я ничего не могу сделать, чтобы облегчить его участь»³⁰.

Тео готовился к свадьбе, и в галерее у него настала самая рабочая пора. Он не мог уехать. Стресс, который он ощущал, чувствуется по тону его писем Йоханне. Поездка в Арль в общей сложности займет три дня, но он никак не мог выделить это время. Тео пришлось доверить благополучие своего брата людям, которых он встречал один раз в жизни. Тео не считал, что Винсент может спокойно продолжать жить в Желтом доме. Оставалось одно: сдать брата в сумасшедший дом.

В этой кризисной ситуации Тео поддержали его друзья. В письмах невесте он упоминает трех друзей, которые ему помогали: своего будущего шурина Андриеса Бонгера, художника Эдгара Дега, который регулярно заходил к Тео, потому что услышал о том, что произошло с Винсентом в Арле, от своего близкого друга арт-дилера Альфонса Портье, жившего в одном доме с Тео. Нам также известно, что Гоген (остановившийся на другом конце города у своего друга Шуффенекера) тоже навещал Тео, но, как часто, неизвестно³¹. По крайней мере, Гоген узнал от Тео, что Винсент «умывался» из ящика с углем, потому что потом пересказал этот эпизод Эмилю Бернару, который, в свою очередь, пересказал его другим.

31 декабря Тео получил письмо от своей матери, в котором она писала:

«О, Тео, какое горе! Бедный мальчик! Я надеялась, что все идет хорошо, и думала, что он может спокойно посвятить себя работе!…Тео, что же нас ждет, как все повернется? Из того, что ты мне пишешь, я понимаю, что в его голове чего-то не хватает или у него с головой что-то не так. Бедняжка, мне кажется, что он всегда был болен, и все, что ему и нам приходится выносить, является последствиями этой болезни. Бедный брат Винсента, милый и дорогой Тео, ты очень волновался и переживал за него. Твоя любовь оказалась тяжелой ношей, ты и на этот раз сделал все, что мог… О, Тео, неужели этот год закончится так катастрофически плохо?»³²

17. «Одинокий в море грусти»

Мэр города и главврач городской больницы, которые должны были подписать документы на перевод Винсента в сумасшедший дом, вышли на работу после праздников 2 января. Несмотря на то что свидетельство о психическом расстройстве было подготовлено, мэр его не подписал. Мэр не подписал также приказ о переводе пациента в сумасшедший дом в Экс-ан-Провансе, хотя и этот документ был также составлен¹. Эти документы не были подписаны потому, что пациент чудесным образом выздоровел. 3 января 1889 года Жозеф Рулен послал Тео телеграмму и письмо, в которых сообщал, что Винсент «чувствует себя лучше по сравнению с периодом, предшествующим злосчастному инциденту», и что «его психическое состояние нормализовалось»².

Вскоре и Винсент написал своему брату, что чувствует себя гораздо лучше: «Я пробуду в больнице еще несколько дней и планирую спокойно вернуться домой. Прошу тебя лишь об одном: не волнуйся, потому что от этого у меня самого будет слишком много волнений»³.

Несмотря на то что Винсента еще не выписали из больницы, 4 января ему разрешили на некоторое время зайти в Желтый дом, в котором он не был с 24 декабря. Вот как писал об этом Рулен в письме Тео: «Он был рад снова увидеть картины. Мы провели с ним четыре часа. Он полностью излечился, это просто удивительно»⁴. По описаниям Рулена посещение Желтого дома прошло гладко, но наверняка Винсент чувствовал себя довольно странно в обстановке, в которой у него случился нервный срыв. Если бы с ним тогда не было Рулена, художник наверняка чувствовал бы себя не так спокойно. С тех пор как в доме была полиция, в него никто не входил. На стенах была засохшая кровь, на полу валялись пропитанные засохшей кровью тряпки, постельное белье на кровати Винсента на втором этаже тоже было перепачкано кровью⁵.

Тео, Винсент и доктор Рей стремились не раздувать кровавые подробности драмы, объясняя ее временным помутнением рассудка, «вопросом личного характера»⁶, как сказал художник доктору Рею. Не было проведено расследования (по крайней мере, не осталось никаких документов, указывающих на его проведение) с целью установить причину, по которой Ван Гог отрезал себе ухо. В наши дни с Винсентом обязательно бы работали психиатры, чтобы попытаться установить причину нервного срыва, но в 1888 году доктора были вполне довольны тем, что кризис миновал, и лишних вопросов не задавали. Как только Ван Гог почувствовал себя лучше, он незамедлительно написал письма Тео, матери и сестре, в которых признавался в том, что у него был нервный срыв, но при этом преуменьшал серьезность пережитого им кризиса. Судя по письмам, художника больше волновало то, что он доставил Тео массу неудобств:

«Мой дорогой брат, очень сожалею о том, что тебе пришлось совершить это путешествие, и мне бы очень хотелось, чтобы ты избежал всех неудобств, с которыми оно было связано. Ничего плохого со мной не случилось, поэтому не стоило тебе себя утруждать»⁷.

В своем первом письме Тео, написанном после драмы 23 декабря, Винсент пишет про Гогена: «А теперь давай обсудим нашего друга Гогена. Испугал ли я его своими действиями? Почему он мне не пишет? Скорее всего, он уехал вместе с тобой… Возможно, в Париже ему больше нравится, чем здесь. Попроси Гогена мне написать, и скажи, что я о нем думаю»⁸. Ван Гог все еще считал Гогена своим другом, что становится очевидным из его письма художнику, написанному в начале января:

«Пользуюсь возможностью, которую я получил благодаря тому, что меня впервые на некоторое время выпустили из больницы. Пишу Вам, чтобы выразить свои искренние уверения в моей дружбе. Я много думал о вас, лежа в больнице, даже тогда, когда у меня был жар и я чувствовал себя очень слабым… Уверяю Вас, что в этом лучшем из миров не существует зла, и все, что случается, случается к лучшему. Мне хотелось бы, чтобы Вы… воздержались от плохих слов о нашем бедном Желтом доме до тех пор, пока мы все это тщательно не обдумаем. Жду ответа»⁹.

По тону и содержанию письма можно констатировать, что Винсент чувствовал себя тогда очень слабым. Он хотел показать свои дружеские чувства, он хотел услышать уверения в том, что после пережитых сложностей и страданий у них с Гогеном ничего не потеряно.

В письме Тео содержится только позитивная информация (за исключением того, что Винсент укоряет брата за его приезд в Арль), и надеющийся на светлое будущее художник приводит цитату из Вольтера: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров»¹⁰.

В письмах матери и сестре Винсент еще сильнее старается преуменьшить масштабы случившейся с ним трагедии и даже пишет о том, что пребывание в больнице может дать ему возможность найти новых клиентов и получить заказ: «Мне… возможно, придется нарисовать несколько портретов». Сложно сказать, чем объясняется такая позиция, – самообманом, надеждой или отрицанием реальности и нежеланием смотреть фактам в глаза, но Винсент пытается изобразить свой нервный срыв сущим пустяком, «который даже не стоит того, чтобы я вам о нем рассказывал»¹¹.

7 января, через две недели после того, как он попал в больницу, Винсента выписали. Он отметил это событие ужином с Жозефом Руленом, который потом написал письма Тео и сестре художника с сообщением о том, что Винсент вернулся домой, и уверениями в том, что тот чувствует себя хорошо¹². Винсент продолжал преуменьшать значение и масштаб своего нервного срыва и писал Тео: «Как же я сожалею о том, что доставил тебе столько неудобств такой мелочью, прости меня»¹³. Несмотря на эти уверения, начать жить нормальной жизнью оказалось намного сложнее, чем Винсент предполагал.

После возвращения в Желтый дом у художника началась бессонница, а когда ему удавалось заснуть, его мучили ночные кошмары. «Самое страшное – это бессонница, Доктор про нее мне ничего не говорил, и я пока к нему с этой проблемой не обращался. Пытаюсь побороть эту проблему сам… Мне было очень страшно засыпать в доме в одиночестве, и я переживал по поводу того, что не смогу заснуть». Ван Гог продолжает: «Страдания в больнице… были ужасными, но все же, несмотря на то что я был совсем без чувств, могу сообщить тебе любопытную деталь – я часто думал о Дега»¹⁴. Далее Винсент просит Тео сказать Дега, который был для Винсента примером для подражания, что «тот не должен верить Гогену, если Гоген слишком быстро положительно отзовется о моих картинах, которые я нарисовал под влиянием болезни»¹⁵.

Ван Гог должен был вернуться к нормальной жизни, должен был есть, спать и рисовать, однако через несколько дней после возвращения из больницы он получает дурные известия, о которых рассказал в письме Тео:

«Мне только что сообщили, что, пока я лежал в больнице, владелец дома, судя по всему, подписал контракт с владельцем табачного магазина и собирается отказать мне и отдать дом владельцу “табачки”»¹⁶.

Несмотря на то что Винсент стремился преуменьшить в глазах людей значение своего нервного срыва, он не мог полностью игнорировать то, что с ним произошло. После возвращения в Желтый дом он написал две картины: «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой» и «Автопортрет с перевязанным ухом» – пожалуй, одни из самых тяжелых его работ. В этих картинах нет и намека на мелодраму или жалость к самому себе, с холста художник смотрит на нас твердым и решительным взглядом. Винсент не только показал в картине, что с собой сделал, и творчески переработал свои переживания, но и продемонстрировал увечье, которое себе нанес.

Мой жизненный опыт помогает трактовать эти автопортреты с более личной точки зрения. Много лет назад, в молодости, мне сделали серьезную операцию, которая спасла мне жизнь и изменила ее. В моей жизни появился водораздел – беззаботное существование до операции и последующая жизнь, когда я должна была смириться с хроническим заболеванием. После операции я тайком сделала фотографию своей раны, чтобы зафиксировать то, что было. Я никому никогда не показывала эту фотографию, этот мой персональный артефакт, не предназначенный для чужих глаз. Я считаю, что Винсент нарисовал эти автопортреты для того, чтобы зафиксировать определенный момент своей жизни.

Один из этих автопортретов находится в Лондоне, а другой – в Швейцарии, и мне посчастливилось увидеть их с промежутком всего в несколько дней.

Чтобы лучше понять рану Ван Гога, я рассматривала эти работы, не забывая о рисунке, сделанном доктором Реем.

На обоих автопортретах Винсент изображен в одинаковой одежде: шерстяная или войлочная шапка на меху, которую он купил сразу после того, как его выписали из больницы, белая рубашка и тяжелая войлочная накидка пастуха. Провансальские пастухи носят такую накидку, которую застегивают на одну большую пуговицу. Подобная накидка согревала Винсента, но при этом не стесняла его движений во время работы.

На обоих автопортретах левое ухо закрыто большим тампоном, который держит повязка, наложенная вокруг головы и шеи. К 1888 году делать такие повязки учили во всех медицинских институтах. Изображение подобной повязки можно увидеть в книге сэра Уильяма Чейна о хирургических процедурах. Кстати, Чейн работал вместе с Джозефом Листером, который изобрел повязку, использованную на ране Винсента доктором Реем.

По картинам мы можем сказать, что через три-четыре недели после драмы на голове Винсента была достаточно большая повязка, которая на двух автопортретах слегка отличается. Я обратилась за консультацией к доктору Филиппу Жею, который много лет проработал в отделении травматологии и «Скорой помощи» в одной из марсельских больниц. Глядя на «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой», я решила, что Винсент, возможно, несколько ночей спал на левом боку, потому что повязка выглядела неряшливо и, казалось, спадала с головы. Однако доктор был совершенно другого мнения. Он сказал, что перевязочного материала на месте, где было ухо, на этом автопортрете гораздо больше, чем на втором, что, по его мнению, свидетельствует о том, что портрет был выполнен раньше, на более ранней стадии лечения, когда перевязочного материала должно было быть больше, чтобы впитать кровь и выделения. На находящемся в лондонском Институте искусства Курто «Автопортрете с перевязанным ухом» повязка на голове Ван Гога меньше размером и более плотно прилегает к голове.

Доктор Жей сообщил мне, что в наше время на заживление подобной раны уходит от пятнадцати до двадцати дней в зависимости от общего состояния здоровья и возраста пациента. Винсент был относительно молод – ему было тридцать пять лет, однако у него были проблемы со здоровьем: он потерял десять зубов и болел венерическим заболеванием, что отрицательно сказывалось на его иммунной системе и замедляло процесс заживления. Винсент потерял много крови. «Главной опасностью при такой ране является риск заражения», – сказал доктор. Учитывая не лучшие с точки зрения санитарии условия в больнице Арля, можно предположить, что Винсент перенес ту или иную форму инфекции. В письме Гогену от 4 января Винсент признавался в том, что во время пребывания в больнице у него был жар¹⁷. Антибиотиков в то время не было, и воспаление может служить объяснением того, что художник страдал бессонницей и кошмарами. По мнению доктора, в случае инфицирования раны процесс заживления занял бы от трех недель до месяца, то есть тот промежуток времени, во время которого Винсент лежал в больнице или приходил на перевязки.

На протяжении последних ста лет арт-критики ведут жаркие споры по поводу этих двух автопортретов. Некоторые считают, что один из них является подделкой. Я узнала об этом не сразу, потому что в Музее Ван Гога в Амстердаме оба портрета считают подлинными. Тем не менее по поводу одного из них задавалось много вопросов и велись дискуссии специалистов. Почему Ван Гог написал два автопортрета с перевязанным ухом? Многие ставили под сомнение подлинность одного из них, потому что, если верить Синьяку, Ван Гог отрезал себе только мочку, тогда ухо зажило бы гораздо быстрее и художник просто не успел бы написать с натуры два автопортрета. В письме Тео от 17 января Винсент упоминал, что приобрел шапку – скорее всего, ту самую, в которой изобразил себя на автопортретах. Однако цвет меха с внутренней стороны шапки на портретах кажется разным. На «Автопортрете с перевязанным ухом» это мех абсолютно черного цвета, а на «Автопортрете с перевязанным ухом и трубкой» – темно-синего. На картине с трубкой художник изображен на фоне красно-оранжевого цвета, а комнат, покрашенных в такой цвет, в Желтом доме не было. На «Автопортрете с перевязанным ухом» художник изобразил себя на фоне японской гравюры, и мы знаем, что такая гравюра была в его коллекции¹⁸. Наконец, главная проблема «Автопортрета с перевязанным ухом и трубкой» – когда-то им владел друг Гогена Эмиль Шуффенекер, который, по слухам, написал несколько поддельных картин художника после его смерти.

В феврале 1998 года искусствовед и критик Жеральдин Норман так писала о дискуссии специалистов по творчеству Ван Гога в эссе о картинах-фальшивках в New York Review of Books:

«Аннетт Теллеген утверждает, что “Автопортрет с перевязанным ухом” в Институте искусства Курто в Лондоне – “подделка чистой воды”. Этот автопортрет с изображенной на ней повязкой, говорит она, – копия похожей картины, находящейся во владении семьи Ниархоса [“Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой”]. Делавший копию художник убрал трубку изо рта Винсента, но не изменил положения его губ, а фон картины никак не совпадает с интерьерами Желтого дома, в котором жил Ван Гог. Бенуа Ландэ утверждает, что картина является подлинником. Роналд Пикванс по понедельникам говорит, что работа настоящая, а по вторникам – что это фальшивка»¹⁹.

В этой статье автор так и не приходит к окончательному выводу о том, настоящий это автопортрет или фальшивый. Чтобы отличить подделку от оригинала, можно провести современный научный анализ качества, возраста работы, а также качества краски, холста и особенности мазков кисти. Это помогло бы раз и навсегда закрыть спорный вопрос. Масло «стареет» по-разному в зависимости от состояния и условий хранения холста, на которые влияют температурные условия, свет, влажность и количество пыли, то есть факторы, способствующие выцветанию работы. Слой лака поверх законченной работы помогает сохранить свежесть красок, но Винсент, как и многие другие художники конца XIX века, в особенности импрессионисты, редко покрывал работы лаком, который мог смешать и замутнить цвета. Результаты проделанного относительно недавно анализа показали, что многие работы художника в 1889 году выглядели не совсем так, как выглядят в XXI веке. Все это необходимо учитывать в дискуссии об автопортретах Ван Гога. Эти картины «старели» в разных местах и в разных климатических условиях, и только одну картину из двух проверили методами современного анализа. В 2009 году «Автопортрет с перевязанным ухом» исследовали специалисты Института искусства Курто и сотрудники музея Ван Гога в Амстердаме. Специалисты установили, что цвета на находящемся в Институте искусства Курто автопортрете выцвели и на самом деле мех шапки Ван Гога был темно-синим, то есть таким, каким он изображен на находящемся в Швейцарии «Автопортрете с перевязанным ухом и трубкой»²⁰.

По моему мнению, Винсент написал эти портреты с промежутком примерно в одну неделю. Первый автопортрет был написан сразу же после возвращения в Желтый дом, а второй – перед тем, как повязку сняли. Мне кажется, что первой работой был «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой». На этой картине Ван Гог выглядит истощенным, а повязка на месте, где было ухо, большая и объемная. 9 января Винсент писал Тео: «Сегодня утром я ходил в больницу на перевязку», следовательно, он нарисовал этот автопортрет между 7 и 8 января 1889 года, сразу после возвращения из больницы²¹.

На «Автопортрете с перевязанным ухом» мы видим художника, сидящего рядом с дверью на лестницу. За спиной Ван Гога висит гравюра Сато Торакио «Пейзаж с гейшами», принадлежавшая художнику²². Вид у Винсента более здоровый, а повязка на ухе не такая объемная и плотнее прилегает к голове. В письме Тео от 17 января Винсент упоминал, что закончил автопортрет, и мне кажется, что художник имел в виду именно этот. Учитывая рекомендации Листера менять повязку через пять-шесть дней и исходя из того, что Винсент был в больнице на перевязке 13 января, можно предположить, что повязку сняли 17 января²³. Второй автопортрет был написан за неделю до первого, приблизительно 15 января 1889 года. Рисунок доктора Рея доказывает, что у Винсента была серьезная рана, гораздо более серьезная, чем специалисты предполагали ранее. Эта информация, а также более точное понимание методов лечения и его хода дает нам основания утверждать, что оба автопортрета являются подлинными. Винсент нанес себе достаточно серьезную рану, поэтому у него было вполне достаточно времени для того, чтобы нарисовать оба автопортрета после выписки из больницы²⁴. Обе работы представляют особый интерес для ценителей творчества Ван Гога, потому что показывают художника в один из самых сложных периодов его жизни, когда он пытался разобраться с тем, что с собой сделал.

Нервный срыв Винсента имел не только эмоциональные, но и финансовые последствия. Медицинская помощь не была бесплатной, и в середине января медикам выплатили десять франков (то есть половину месячной аренды дома)²⁵. Исходя из этой суммы и из рекомендаций Листера, можно сделать вывод, что каждая повязка стоила около двух франков. Эти расходы прибавились к списку других затрат, который Винсент привел в своем письме к Тео. В этом списке значились расходы на стирку испачканного кровью белья, уборку дома, приобретение новых кистей, одежды и обуви. Неужели во время нервного срыва Ван

Гог рвал одежду и ломал находящиеся в доме предметы? Судя по списку расходов, в которые ввел себя художник, а также записям в блокноте Гогена, 23 декабря в Желтом доме был устроен настоящий погром.

Кроме автопортретов есть еще одна картина, которая может нам рассказать о последствиях нервного срыва Винсента. Эта картина называется «Натюрморт: чертежная доска, трубка, лук и сургуч». Она была написана в начале января 1889 года, и на первый взгляд может показаться, что на холсте изображен набор разнородных предметов из Желтого дома. Кроме перечисленных в названии картины вещей на картине изображены письмо и книга. Книга – медицинский словарь – свидетельствует о том, что художник пытался разобраться в своей болезни. Однако наиболее интересной деталью является лежащее на столе письмо. Согласно выложенному в Интернет проекту Музея Ван Гога «Письма», письмо погашено штемпелем, использовавшимся в период рождественских праздников 1888 года, и его вынули из ящика для сбора почтовых отправлений, расположенного поблизости от квартиры Тео на Монмартре²⁶. Мне думается, что Ван Гог решил нарисовать это письмо потому, что считал, что в нем содержится важная информация. Мартин Бейли в своей статье 2010 года пришел к выводу, что это письмо, в котором Тео сообщил брату о своей предстоящей свадьбе с Йоханной Бонгер²⁷. Почту в Арль привозили четыре раза в день, а всю корреспонденцию из Парижа доставляли после И утра²⁸. Тео сделал предложение Йоханне 21 декабря, и даже если бы он сразу после этого написал об этом брату, то его письмо не успело бы уйти с последней почтой в Арль. Винсент мог получить это письмо после И часов 22 декабря, следовательно, ко дню нервного срыва, 23 декабря, он его уже прочитал.

Винсент приехал в Арль и зазвал к себе в Желтый дом Гогена, потому что у него была мечта о создании коммуны художников на Юге Франции. Эта мечта могла осуществиться только при финансовой поддержке его брата. По мнению Бейли, Винсент понимал, что женитьба брата, создание семьи повлечет за собой появление детей. Содержание семьи в Париже обходилось гораздо дороже, чем расходы на холостяка. Следовательно, рассуждал Ван Гог, у Тео будет меньше денег на содержание его, брата, и других художников, которые могли бы приехать в Арль. Новость о предстоящем браке брата пришла в один день с сообщением Гогена о том, что он уезжает, и это стало для Винсента сильным ударом. Мечты о коммуне художников рушились буквально на глазах. Мне кажется, что все три картины, созданные в январе 1889 года, то есть менее чем через месяц после кризиса, свидетельствуют о том, что Ван Гог пытался примириться с тем, что потерял.

17 января он написал Тео, что закончил три наброска и портрет доктора Рея²⁹. Скорее всего, этот холст Винсент написал сразу после своей последней перевязки, которая произошла, по всей вероятности, 13 января. Ван Гог очень уважал молодого доктора, и они стали друзьями. Узорчатый фон на портрете доктора Рея очень показателен. Сложный узорчатый фон Винсент рисовал на портретах людей, к которым испытывал симпатию, таких как Жозеф и Августина Рулены, также Эжен Бох³⁰. Интересно, что мелкоузорчатый рисунок и по сей день сохранился на стенах комнаты, в которой находился кабинет доктора Рея в больнице.

Винсент потерял много крови и стал анемичен, поэтому доктор Рей рекомендовал ему питаться более регулярно и избегать использования стимуляторов. После того как перевязки закончились, физические и эмоциональные проблемы Винсента обострились. В середине января температура упала и в течение десяти дней было холодно. 22 января выпал снег³¹. «Я очень слаб, – писал художник Тео. – Если холод будет продолжаться, мне будет сложно поправиться и набраться сил. Рей даст мне вина с разбавленным в нем хинином, и я надеюсь, что это средство окажется эффективным»³². За два дня до этого он написал:

«Отвечая на твой вопрос о том, могу ли я это сделать сам, скажу, что в данный момент у меня не лежит к этому душа… Мои картины ничего не стоят, но обходятся мне очень дорого. Да, это правда, иногда я плачу даже кровью и мозгами».

Видимо, Тео волновался по поводу того, что Винсент недостаточно серьезно относится к своему плохому самочувствию, поэтому Винсент написал:

«На этот раз никакой серьезной беды, разве что еще чуть больше страданий и мучений, которые, я надеюсь, пройдут, как только ко мне вернутся силы… В настоящий момент я такой, каким был раньше, и не сошел с ума»³³.

Давайте задумаемся над последним комментарием художника. Винсент понимал, что у него тонкая и сложная психика, однако не считал себя сумасшедшим. Если мы вспомним его комментарии по поводу Муриера-Петерсена и Гогена, то поймем, что Винсент не представлял себе творчество без некоторой доли мании. Живопись была для него занятием, требовавшим полного напряжения умственных и физических сил.

Конец января принес Ван Гогу плохие новости. В воскресенье, 20 января, его друг Жозеф Рулен получил повышение и уехал в Марсель. Ближайший друг Винсента покинул город. Августина с детьми еще на некоторое время оставалась в Арле, пока ее муж не нашел в Марселе жилье, и следила за Ван Гогом. Винсент так писал об этом Гогену:

«Его переводят на другое место работы, поэтому он должен на некоторое время расстаться с семьей. Так что нет ничего удивительного в том, что у человека, которого мы с вами одновременно окрестили словом “прохожий”, в один вечер стало тяжело на сердце. При виде происходящих вокруг грустных вещей мне тоже стало грустно и тяжело. Когда он пел колыбельную своему ребенку, его голос приобретал странный тембр, в котором было немного от тона голоса женщины или няни, укачивающей младенца»³⁴.

Винсент всегда был гиперчувствительным человеком, и такой прилив чувств можно сравнить с ощущениями, которые художник испытывал перед своим первым нервным срывом. До отъезда Августины и детей Винсент регулярно их навещал. В конце месяца художник пошел в мюзик-холл на представление пасторали – традиционного провансальского рождественского представления, поэтизирующего прелести мирной и простой сельской жизни³⁵. Это представление было чисто семейным мероприятием, и, скорее всего, Винсент смотрел его вместе с Августиной и детьми. В декабре 1888 года он написал картину «Танцевальный зал в Арле», на ней изображен освещенный газовыми рожками зал, в котором сидит огромное количество зрителей, и на переднем плане мы видим Августину. Именно по поводу этого мюзик-холла под названием Les Folies Arlesiennes незадолго до этого доктор Рей составил отчет, в котором выражал недовольство несоблюдением санитарных стандартов и норм приличия в данном заведении. Зрители на галерке видели под собой все, что происходит внизу в общественном туалете. Кроме того, многие зрители справляли маленькую нужду прямо в углах зала³⁶. Скорее всего, во время посещения Ван Гогом мюзик-холла эту ситуацию не исправили. Вот как Винсент описывал свое посещение представления в письме Тео:

«Естественно, это было представление о рождении Христа, в сюжет которого вплели бурлеск про семью провансальских крестьян. Там был один удивительный персонаж, старая крестьянка, словно сошедшая с картины Рембрандта… У нее была голова, как кремень старого кремниевого ружья. По ее поведению можно было сказать, что она была коварной и сумасшедшей, но потом перед ней появилась мистическая колыбель, и она начала петь дрожащим голосом, а затем ее голос изменился и стал не голосом ведьмы, а ангельским голоском, а потом ангельский голос превратился в голос ребенка, после чего из-за кулис ей начал вторить мягкий и твердый женский голос».

Письмо заканчивается так: «Это, клянусь, потрясающе, просто потрясающе»³⁷. Мы наблюдаем те же симптомы, которые за месяц до этого наблюдал Гоген: повышенная чувствительность к звуку, а также сильнейшая реакция на религиозный символизм и вид женщины, укачивающей ребенка. Несмотря на то что Винсент пытался убедить близких ему людей, что с ним все в порядке, он должен был понимать, что его психическое состояние оставляет желать лучшего. В конце января в его письмах к Тео мы часто встречаем упоминания феномена сумасшествия. Винсент, вообще, считал, что творчество и сумасшествие неразрывно связаны, следовательно, его личная толерантность к сумасшествию всегда была высокой.

«В смысле здоровья и работы дела у меня идут средне. Что, впрочем, удивительно, если сравнивать мое нынешнее состояние с состоянием месячной давности».

Далее Винсент продолжает:

«Повторюсь: или сразу отдайте меня в дурдом (я не буду противиться, если я неправ), или дайте работать со всей силой».

«Зима еще не кончилась. Дайте мне возможность продолжить работу, ну, а если это работа сумасшедшего, дело плохо, но ничего не поделаешь… а если я не сумасшедший, то придет время, и я пришлю тебе то, что обещал в самом начале… Если верить тому, что мне говорят люди, выгляжу я значительно лучше, а в моем сердце слишком много разных чувств и надежд»³⁸.

Ван Гог осознавал, что не все так прекрасно, как ему хотелось бы, и в письме Тео от 22 января неожиданно замечает: «Все меня боятся»³⁹. Через пять дней после написания этого письма к Ван Гогу зашел человек, появления которого он совсем не ожидал: «Вчера ко мне заходил начальник полиции и вел себя очень дружелюбно. Он пожал мне руку и сказал, что, если мне будет нужна его помощь, я могу обратиться к нему, как к другу». В то время Винсент переживал по поводу того, что может потерять контракт на аренду дома, и в этом смысле друг-полицейский ему мог бы быть полезен: «Жду момента, когда надо будет платить за следующий месяц, чтобы обсудить этот вопрос в личной встрече с управляющим»⁴⁰.

Несмотря на то что полицейский участок находился на другой стороне площади, увидеть начальника полиции было не так-то просто, потому что тот был человеком занятым. То, что начальник полиции навестил художника, который незадолго до этого выписался из больницы, было делом неслыханным и редким. Весьма сомнительно, что начальник зашел к Винсенту просто так, чтобы засвидетельствовать почтение. Скорее всего, он услышал о том, что местные жители недовольны Винсентом. Навести на мысли должна была даже использованная терминология – странно, что начальник полиции приходит в гости, как друг. После такого визита Винсент должен был хорошо задуматься, но он не почувствовал, что ситуация становится серьезной, и по-прежнему заблуждался:

«Все здесь очень по-доброму ко мне расположены, соседи и так далее, ведут себя внимательно и хорошо, словно я нахожусь в родной стране»⁴¹.

В этих строках улавливается, тем не менее, что он чувствует себя в Провансе чужаком. Вот что Винсент пишет о своих подозрениях по поводу того, что с головой у него не все в порядке:

«Я действительно осознаю, что во время разговора могу перевозбудиться, но в этом нет ничего удивительного потому, что в старом добром Тарасконе все немного не в себе»⁴².

Винсент оплатил аренду дома за следующий месяц и написал Тео: «Пока я оставляю дом за собой, потому что мне нужно место для того, чтобы прийти в себя и восстановить свое психическое здоровье»⁴³. В начале февраля он пишет, что его соседи «боятся его», но при этом к нему «добры». Художника кидает из одной крайности в другую, и он постоянно проецирует свои собственные чувства на окружающих его людей, считая, что они чувствуют то же, что и он.

Его психическое состояние становится все более нестабильным, и он решает, что настала пора нанести кое-кому визит.

«Вчера я увиделся с девушкой, к которой приходил, когда потерял рассудок. Там мне сказали, что в их местах подобное поведение совершенно не считается из ряда вон выходящим и удивительным».

Неужели ему именно это и сказали? Или Винсент пытался изобразить свой нервный срыв самым будничным и обычным событием, чтобы самого себя успокоить? Винсент продолжает:

«Она пострадала от моего поступка, потеряла сознание, но потом пришла в себя».

Тут мы снова наблюдаем, что художник пытается связать свое психическое состояние с местной традицией, чтобы не признаваться себе в том, что он болен:

«Не стоит считать себя совершенно здоровым… Местные жители, которые больны точно так же, как я сам, говорят мне правду. Можно быть молодым, а можно дожить до седых волос, и все равно случаются моменты, когда ты теряешь голову»⁴⁴.

Винсент пытался вернуться в русло нормальной жизни, поэтому решил полностью сосредоточиться на работе.

Он не замечал, что вокруг него сгущаются тучи. Люди, жившие вокруг площади Ламартин, теперь считали его сумасшедшим и сплетничали о нем самым неприятным и недружелюбным образом. Единственный человек, который мог его защитить, Жозеф Рулен, уехал из Арля в Марсель. Салль вряд ли слышал пересуды местных жителей, потому что жил на другом конце города, да и не имел на соседей Винсента никакого влияния. Соседи начали травлю Винсента, чтобы изгнать его из любимого им города. Художник ощущал полное одиночество и очень от него страдал. Тео он писал, что чувствует себя «одиноким в море грусти»⁴⁵.

18. Предательство

Впервые две недели 1889 года Ван Гог приходил в больницу на перевязки. Художник пытался вернуть свою жизнь в нормальное русло и снова взяться за кисти, однако это оказалось не так просто. Винсент приходил в себя после двух нервных срывов, произошедших 23 и 27 декабря (напомню, что во время срыва 27 декабря он пытался умываться углем, после чего его поместили в изолятор больницы. Многие биографы художника не придают должного значения второму срыву¹). У Винсента начались проблемы со сном, его мучили ночные кошмары, и он чувствовал себя эмоционально и физически истощенным. В период приблизительно с середины января до начала февраля он уже не ходил на прием к доктору Рею и без посторонней помощи пытался наладить свою жизнь в Желтом доме. Винсент чувствовал себя не лучшим образом: «Я знал, что можно сломать руки или ноги, но потом выздороветь, но я не знал, что можно повредить мозг и после этого тоже выздороветь». Так он писал Тео². Проблема только в том, что он сам никак не «выздоравливал».

На протяжении шести недель, в период с 3 февраля по 19 марта 1889 года, он написал Тео всего три письма, поэтому сложно восстановить хронологию событий жизни художника. В этот период жизнь Винсента в Арле кардинально изменилась. В начале февраля у него снова появились симптомы психического расстройства³. Вот что написал немецкий биограф художника Юлиус Мейер-Грефе на основе интервью с соседкой Винсента, мадам Жино:

«Он испугал ее лишь один раз. Это произошло в подвале, когда она развешивала там постиранное белье. “Неожиданно по лестнице спустился месье Винсент. Он молчал. Знаете, когда кто-то молчит и ничего не говорит, чувствуешь себя странно. Я спокойно продолжала развешивать белье на веревке. Он продолжал молчать. Когда я закончила, он продолжал стоять на том же месте и странно на меня смотрел. «Месье Винсент, – произнесла я. – Да скажите же что-нибудь!» Он потянул за веревку, и все мое только что выстиранное белье оказалось на полу. Он продолжал молчать. Я отошла назад, и он сделал шаг в мою сторону. Тогда, клянусь вам, я по-настоящему испугалась, правда, страх быстро прошел. Я пошутила, и он рассмеялся, хотя выражение его глаз продолжало оставаться странным. Это было единственный раз. У него тогда ухо сильно болело. Он сказал: «Хорошо, что я никому другому уши не отрезал». Ну, вы понимаете, что он бы такое, конечно, никогда не сделал!”»⁴

Странное выражение лица и необычный взгляд Винсента отмечала не только мадам Жино, об этом упоминал и Гоген, наблюдавший Ван Гога в дни, предшествующие первому нервному срыву художника. Винсент был все еще не в себе и, судя по информации из письма к Тео от 3 февраля, ходил навестить Рашель. То, что он встретился с девушкой, имевшей отношение к драме 23 декабря, было нехорошим знаком. Через несколько дней, 7 февраля, пастор Салль сообщил Тео плохие новости⁵:

«Три дня подряд он утверждает, что его отравили, и считает всех, кого видит, своими отравителями. Женщина, которая убирается у него в доме, – человек очень преданный. Она заметила его более чем странное поведение и сочла своим долгом рассказать об этом соседям, которые, в свою очередь, сообщили о нем в полицию… Сегодня, по словам этой женщины, он отказывается от еды. Весь вчерашний день и сегодня утром он практически не сказал ей ни слова. Состояние Винсента испугало бедную женщину, которая сообщила мне, что в таких условиях она уже не может за ним присматривать»⁶.

Вскоре все люди, проживавшие вокруг площади Ламартин, узнали о странном поведении месье Винсента. Работавшая у художника уборщицей Терезе Бальмосьер наверняка рассказала о странном поведении Ван Гога своей родственнице Маргарит Креволен, муж которой был владельцем бакалейной лавки. Я думаю, что покупатели в его лавке живо обсуждали поведение Винсента.

Люди начали сплетничать, и последствия этих сплетен оказались для Винсента катастрофическими.

Было очевидно, что у Винсента начинается психическое расстройство. Его снова положили в больницу, причем сразу поместили в изолятор. Доктор Рей несколько дней наблюдал художника и 12 февраля написал Тео. Он сообщал, что состояние больного несколько улучшилось, однако в целом прогнозы не самые оптимистичные:

«В первый день он был перевозбужден и бредил. Он не узнавал ни меня, ни месье Салля. Со вчерашнего дня его дела пошли на поправку. Состояние уже не такое бредовое, и он меня узнает. Мы говорим о живописи, но иногда он теряет нить разговора и начинает произносить отдельные слова или несвязанные предложения».

Состояние Винсента было совсем не таким хорошим, каким он его описывал в письмах родственникам в начале января, когда утверждал, что совершенно счастлив и продолжает работать. Доктор Рей снова поднял вопрос о переводе пациента в психиатрическую лечебницу: «Мы еще некоторое время продержим Винсента в больнице. Если его состояние улучшится, мы будем продолжать лечение в нашей больнице. Если этого не произойдет, то мы отправим его в региональную психиатрическую больницу»⁷. Доктор Рей держал Винсента в изоляторе для его собственной безопасности, а также для безопасности окружающих. В изоляторе Винсенту было плохо и одиноко.

Болезнь Винсента развивалась скачкообразно. После обострения наступали периоды, во время которых его ум прояснялся. Именно поэтому доктору Рею было сложно принять окончательное решение по поводу судьбы пациента. Винсент пробыл в больнице две недели и 18 февраля написал брату:

«Сегодня я вернулся на некоторое время домой. Надеюсь, что “некоторое время” превратится в “навсегда” Очень часто я чувствую себя совершенно нормально, и мне кажется, что, если у меня всего лишь свойственное этим местам заболевание, мне надо просто спокойно и тихо дожидаться того, когда оно пройдет».

Винсент легкомысленно считал, что у него всего лишь «свойственное этим местам заболевание». Именно такого мнения он придерживался на протяжении конца 1888 года. Он не пытался понять, в чем причина того, что он теряет рассудок, и продолжал обманывать себя, слишком легкомысленно оценивая ситуацию: «…Это снова со мной не случится»⁸.

В таком состоянии не могло быть и речи о том, чтобы отправить Винсента домой, где он мог бы тихо и мирно отдохнуть. Во время отсутствия художника местные жители продолжали активно обсуждать странное поведение Винсента. Наконец на столе мэра появилась петиция граждан:

«Мы, нижеподписавшиеся жители, проживающие на площади Ламартин в городе Арле, имеем честь сообщить, что на протяжении некоторого времени и уже несколько раз ландшафтный художник и голландский подданный мужчина по имени Вуд, Винсент… злоупотребляет спиртным, после чего в состоянии перевозбуждения, в котором он не понимает, что говорит или делает, начинает себя вести по отношению к окружающим крайне непредсказуемо. Его поведение вызывает страх у всех жителей района, в особенности у детей и женщин… [Надо дать ему] вернуться к своей семье или проделать формальности, необходимые для заключения его в сумасшедший дом»⁹.

Мэр Арля получил эту петицию 25 февраля 1889 года¹⁰. Петицию подписали тридцать человек – люди, проживавшие вблизи Желтого дома, то есть те, с которыми Винсент регулярно сталкивался на улице, с которыми ел в кафе и разговаривал. Мэр передал петицию граждан на рассмотрение полиции, которая должна была опросить свидетелей, чтобы убедиться в том, что обвинения справедливы и обоснованы. Винсент пробыл дома всего несколько дней, после чего полиция снова отправила его в больницу. Видимо, он находился в бредовом состоянии и в те дни писал сестре: «В общей сложности я пережил четыре кризисных ситуации, в период которых не имел ни малейшего понятия о том, что говорил, хотел и делал»¹¹. Винсент чувствовал себя подавленным из-за того, что за два месяца у него случилось четыре нервных срыва. Постепенно художник начинал осознавать, что его болезнь может оказаться неизлечимой.

С точки зрения современной психиатрии можно утверждать, что у Винсента было серьезное психическое расстройство. Учитывая наличие тяжелого психического заболевания, можно расценить петицию жителей Арля как действие группы подлых, мелочных и крайне недружелюбно настроенных людей. Однако попытаемся взглянуть на ситуацию глазами современников Ван Гога. Судя по тексту петиции, местные жители не особо взволнованы сложившейся ситуацией – Винсент «злоупотребляет спиртным», находится в состоянии «перевозбуждения», ведет себя «непредсказуемо», и поэтому его поведение вызывает «страх». Жители просто хотели, чтобы Ван Гог уехал. После передачи петиции властям они должны были провести расследование. В те годы жители довольно часто составляли петиции и отправляли их на рассмотрение мэра. Во Франции в конце XIX века при помощи петиции можно было инициировать обсуждение любой проблемы – главное, чтобы петицию поддержало достаточно большое количество людей. В архивах Арля сохранилось много петиций местных жителей, которые касались самых разных вопросов: от просьб выложить тротуар камнем до жалоб по поводу шума в районе красных фонарей, однако жители никогда не просили мэра принять меры по поводу конкретного человека и выселить его из дома. В этом смысле петиция по поводу Ван Гога уникальна.

На следующий день после того, как петицию передали мэру, пастор Салль написал Тео:

«Тридцать соседей подписали петицию мэру с просьбой ограничить его свободу, а также привели доказательства того, что он доставляет им неудобство. Мэр передал петицию начальнику полиции, который приказал отвезти вашего брата в больницу и не выпускать его из нее. Начальник полиции только что приходил ко мне, чтобы передать эту информацию, и попросил меня известить вас о сложившейся ситуации»¹².

Тео написал письмо своей сестре о том, что Винсента должны перевести в сумасшедший дом в Экс-ан-Провансе. Он признался, что прогнозы на будущее не самые радужные, и добавил: «Я ожидал такого поворота развития событий, и сейчас стало ясно, что до его выздоровления пройдет много времени»¹³.

Приблизительно 16 марта 1889 года к Винсенту заходил начальник полиции Жозеф д’Орнано. Винсент находился в больнице с 26 февраля, и, судя по его реакции, ему еще не говорили о том, что соседи написали на него жалобу мэру. Начальник полиции сообщил Винсенту о петиции и выводах, сделанных полицией после расследования. Жозеф д’Орнано сказал, что в ближайшем будущем Винсенту придется остаться в больнице. Ван Гог по непонятным причинам понял, что петицию с просьбой выслать его из города подписали восемьдесят человек, и был ужасно расстроен таким развитием событий:

«Ты можешь себе представить, каким страшным ударом явилось для меня то, что такое большое количество людей трусливо объединилось против одного больного человека… Меня это страшным образом потрясло, но я стараюсь не злиться и сохранять спокойствие… Я уверен, что мэр и начальник полиции дружески ко мне расположены и сделают все возможное, чтобы это уладить»¹⁴.

Винсент заверял Тео, что «все обвинения ни к чему не приведут», а оспаривать их не имеет смысла потому, что люди могут

подумать, будто он «опасный человек», и, вообще, «сильные эмоции могут только сделать мне хуже»¹⁵. По тону этого письма, написанного 15 марта, видно, что Винсент в состоянии логически мыслить и его болезнь не находится в стадии обострения. До событий 23 декабря 1888 года у Винсента не было причин волноваться по поводу своих соседей. Да, он отличался от них, был художником, у него были другие привычки, чем у соседей из среды рабочего класса, но он не представлял для них никакой опасности. Вот что вспоминал полицейский Альфонс Робер: «Замечал ли я за ним какие-нибудь странности? Нет, никогда. Все время, пока я его знал, он был совершенно нормальным, и даже дети не обращали на него никакого внимания»¹⁶. На самом деле последнее утверждение не соответствует действительности. Местные подростки уже давно смеялись над эксцентричным поведением Винсента, а после того как он отрезал себе ухо и после его госпитализации атмосфера вокруг Винсента стала напряженной. В интервью, данном перед смертью в 1911 году, Мари Жино вспоминала, что «он по-настоящему заболел только потом, из-за поведения глупых людей»¹⁷.

Местный библиотекарь месье Жуллиан вспоминал в 1950-х годах: «Мы начали его бояться только после того, как он нанес себе увечье, потому что поняли, что он сумасшедший»¹⁸. В течение января 1888 и февраля 1889 года перед Желтым домом стали собираться группы людей, которые пытались заглянуть внутрь, чтобы посмотреть на художника, который отрезал себе ухо. К дому Ван Гога стали ходить, как на аттракцион в городском парке.

В письме Тео от 18 марта Салль описал реакцию Винсента на петицию горожан:

«Этот документ потряс его до глубины души. “Если бы полиция, – говорил он мне, – защищала мою свободу и не давала детям и даже взрослым собираться около моего дома и залезать в окна, как они делали (словно я какое-то диковинное животное), я бы был гораздо спокойнее. Я никогда не причинил никому зла, никого не поранил, и я не опасен”».

В этих словах Винсента чувствуется желание мира и спокойствия. Ирония судьбы заключается в том, что жители города, в котором художник хотел поселиться и в котором он почувствовал максимальную творческую свободу, отвергли его.

Далее пастор Салль пишет:

«Вне всякого сомнения, я понимаю, что к нему относятся, как к сумасшедшему, что одновременно очень расстраивает и озлобляет его. Я говорил ему, что после выздоровления ему ради собственного спокойствия необходимо переехать в другую часть города. Мне кажется, что он прислушался к моему совету, хотя заметил, что ему может быть сложно снять квартиру после всего того, что произошло»¹⁹.

Вот что писал Винсент в изоляторе больницы о том, как ограничивают его личную свободу:

«Вот я опять здесь, под замком, в изоляторе со смотрителями, на протяжении нескольких долгих дней. При этом никто не собирается доказывать мою вину»²⁰.

Разобраться с петицией и понять, почему ее подали, стало моей новой задачей, очередным кусочком пазла, которому я хотела найти место в общей картине. На протяжении прошедшего столетия многие критиковали жителей Арля за то, что они так плохо обошлись с больным человеком. Петиция против Ван Гога – больное место для многих местных жителей, и об этом я прекрасно знала еще до начала работы над проектом. Многие сильно преувеличивали количество людей, подписавших эту петицию, оригинал которой, судя по всему, был уже давно потерян. А так как оригинала петиции не было, судить о ней историки и биографы могли только по отношению к ней Ван Гога, которое он высказывал в своих письмах. Постепенно эта петиция превратилась в символ жестокого отношения одних людей к другим и стала еще одним подтверждением правильности представления о том, что Ван Гог был одиноким и непонятым современниками художником. В начале 1920-х годов считалось, что петицию подписали около ста человек. Относительно большое количество подписавшихся людей помогало представить Ван Гога в роли трагического героя и непризнанного гения, а также подчеркивало, что местные жители были мещанами, неспособными понять великое искусство. «Он не рассчитывал на то, что жители Арля еще раз обойдутся с ним так жестоко, – писал Густав Кокио в 1923 году. – Петиция с требованием отправить “опасного художника” в сумасшедший дом вызвала всеобщий энтузиазм. Петицию подписали сто человек, включая мэра города… После этого все вздохнули с облегчением»²¹. Но на самом деле не было никакого «всеобщего энтузиазма», эту петицию подписали далеко не сто человек, и среди подписавших не было мэра.

После первой публикации писем Ван Гога в 1914 году несколько поколений биографов и искусствоведов безрезультатно пытались найти оригинал этой петиции. В архивах Арля все они получали ответ, что петиции нет, она потеряна. В 1957 году в тихие и спокойные дни между католическим Рождеством и Новым годом сотрудница библиотеки и архива Виолетт Межан обнаружила один любопытный документ и незамедлительно связалась с начальством.

«В это воскресение, 29 декабря 1957 года, я нашла следующие документы во время работы в библиотеке, когда разбирала бумаги, оставленные моим предшественником, месье Луша, работавшим в библиотеке с 1944 по 1947 год:

Петиция жителей Арля по поводу “Вуда, Винсента”, без даты.

Расследование и показания свидетелей, 27 февраля 1889 года.

Письмо мэру Арля (месье Жаку Тардье), 6 марта 1889 года.

Свидетельство доктора Делона о том, что В. ван Гог страдает от психического отчуждения.

Два черновых варианта распоряжения мэра о передаче пациента в сумасшедший дом, без даты и подписи.

Предписание о переводе и транспортировке пациента в сумасшедший дом в Экс-ан-Провансе, без даты и подписи».

Далее красными чернилами было написано: «Изучив документы, я сегодня передала их месье Рокетт [ее начальнику]»²². В тот день были найдены истинные сокровища для искусствоведов и также всех, кого интересовала жизнь Ван Гога. Этим документам надо было незамедлительно придать широкую огласку. Однако все было не так просто.

Многие из прямых наследников людей, подписавших эту петицию, были живы. К 1950-м годам представление людей о том, каким был Ван Гог, сильно изменилось. К тому времени он был признан гениальным художником, о нем в 1956 году вышел фильм «Жажда жизни» режиссера Винсента Миннелли с красавцем Кирком Дугласом в главной роли. В этой кинокартине Винсент предстал непонятым гением, его образ вызывал симпатию зрителей. В Арле стало появляться все больше туристов, которые приезжали в город исключительно потому, что там жил Ван Гог. Туристы грелись на солнце, которое изображал на своих картинах Винсент, и смотрели на кукурузные поля, которые он писал. Мэр города не хотел выставлять горожан с плохой стороны и решил широко не разглашать найденную петицию, которую быстро спрятали в сейф Музея Реаттю в Арле²³. Иногда документы показывали посещавшим город знаменитостям и ученым, но не одобряли проведение их исследований. Все эти документы стали доступными для общественности только в 2003 году²⁴.

Полиция начала расследование 27 февраля 1889 года, то есть на следующий день после того, как Винсента вернули в больницу и положили в изолятор. Каждый из опрошенных людей поклялся в том, что говорит правду, и подписался. Каждая подпись была заверена подписью начальника полиции. Для начальника полиции, как и для большинства жителей города, была непривычна фамилия Винсента, поэтому во всех документах он фигурирует как «Van Goghe».

«Я, Жозеф д’Орнано, начальник полиции города Арля… [получив] инструкции от мэра города провести расследование и установить степень сумасшествия Ван Гога, взял показания у перечисленных ниже людей.

Месье Бернар Соле [обратите внимание!], возраст 63 года, домовладелец, адрес проживания: улица Монмажур, дом 53, дал следующие показания: “В качестве агента по сдачи недвижимости я говорил с месье Ван Гогом вчера и имел возможность наблюдать, что у него есть психическое расстройство, так как его речь была несвязной, и он был не в состоянии сконцентрироваться. Я слышал, что он имеет склонность приставать к женщинам, проживающим в этом районе. Кроме того, я получил уверения в том, что женщины не чувствуют себя в безопасности в своих собственных домах, так как он входит в эти дома.

Я считаю, что нужно как можно скорее поместить этого сумасшедшего человека в специальное учреждение по причине того, что Ван Гог представляет опасность для жителей нашего района”».

Обратите внимание на то, что первым свидетелем выступил Бернар Соле, который сдал Ван Гогу дом. Соле был единственным из опрошенных полицией людей, который подписал петицию горожан. Важен также выбор выражений, которые он использует, ссылаясь на источники информации: «я слышал», «я получил уверения в том, что…» Соле лично не был свидетелем всего того, о чем рассказывает, поэтому его показания не стоят и ломаного гроша. Далее в полицейском протоколе мы читаем:

«1. Мадам Маргарит Креволен [обратите внимание!], урожденная Фавье, возраст 32 года, владелица бакалейной лавки, сообщила нам следующее: “Мой магазин находится в доме, в котором проживает Ван Гог, который ведет себя как настоящий сумасшедший. Этот человек заходит в лавку, ведет себя непотребно и мешает покупателям. Он оскорбляет покупателей и имеет склонность мешать и вмешиваться в дела живущих в округе женщин, за которыми он следует и входит в их дома. Все жители района боятся упомянутого Ван Гога, который со временем обязательно будет представлять опасность для общественности”.

2. Мадам Мария Виани, урожденная Ортуль, возраст 40 лет, владелица табачной лавки, проживающая на площади Ламартин [обратите внимание!] подтвердила слова выступавших до нее свидетелей.

3. Мадам Жанн Кулом, урожденная Корье [обратите внимание!], возраст 42 года, швея, проживающая по адресу площадь Ламартин, 24 [обратите внимание!]: “Месье Ван Гог проживает в том же районе, что и я сама, в последние несколько дней ведет себя как настоящий сумасшедший. Все жители района его боятся. Наибольшее неудобство он доставляет женщинам, потому что делает в их присутствии неприличные замечания. Позавчера, в понедельник, этот человек обхватил меня за талию у лавки мадам Креволен и поднял в воздух. В общем, сумасшедший представляет собой угрозу для общественности, и все требуют, чтобы его поместили в специализированное учреждение”.

4. Месье Жозеф Жино, возраст 45 лет, владелец кафе на площади Ламартин [обратите внимание!] согласился с показаниями выступавшей до него свидетельницы, считает эти показания справедливыми и правдивыми и заявил, что “больше ничего не может добавить”».

На основании показаний свидетелей начальник полиции сделал свое заключение:

«Месье Ван Гог действительно страдает от психического расстройства, однако я обратил внимание на то, что его рассудок периодически проясняется. Ван Гог пока не представляет опасности для общественности, но есть опасения, что это может произойти. Все соседи не без оснований перепуганы, потому что несколько недель назад, в момент обострения болезни, сумасшедший отрезал себе ухо. Кризис может повториться, и тогда этот человек может быть опасен для окружающих.

Начальник полиции Жозеф д’Орнано»²⁵.

6 марта 1889 года все документы, включая выводы и предложения начальника полиции, проштамповали красной печатью с надписью «Арль, Центральный комиссариат» и отправили мэру города. Несмотря на то что д’Орнано не без симпатии относился к Ван Гогу и понимал, что художник не постоянно пребывает в состоянии помутнения рассудка, он сделал следующий вывод:

«Я считаю, что существуют основания для помещения пациента в специализированное заведение»²⁶.

Вместе с полицейским расследованием в архивах хранится свидетельство доктора Делона, которого полиция попросила оценить состояние психического здоровья Винсента после того, как художника в феврале 1889 года поместили в больницу:

«Во время моего осмотра пациент находился в состоянии крайнего возбуждения, у него был бред, он произносил несвязные слова и только ненадолго узнавал находившихся вокруг него людей. У него слуховые галлюцинации (слышит приближающиеся к нему голоса), он страдает от навязчивой идеи, что его пытаются отравить. Я считаю, что состояние больного очень серьезное, за ним необходимо наблюдать и проводить лечение в специализированном учреждении, так как болезнь сильно повлияла на его умственные способности»²⁷.

По мнению доктора Делона, состояние Винсента было совершенно ясным и понятным. Однако не будем забывать, что доктор был педиатром и совершенно не имел опыта лечения психических расстройств. Доктор приехал в Арль из Парижа в июле 1888 года, через несколько месяцев после того, как в Прованс перебрался сам Ван Гог, и отвечал в больнице за лечение новорожденных²⁸. Начиная с декабря 1888 года Ван Гога лечил доктор Рей. Доктор Делон не являлся прямым начальником Рея и не занимался лечением пациентов, за исключением новорожденных. Совершенно непонятно, почему именно он проводил медицинский осмотр Ван Гога и подписал свидетельство. Возможно, доктор Рей, являвшийся в то время практикантом, не имел права подписывать подобные документы. Теоретически свидетельство должен был подписать главный врач, доктор Урпар, или его заместитель доктор Беро²⁹. Подписанное Делоном свидетельство так и не попало на стол мэра города. Вот как объясняет это пастор Салль в письме Тео:

«Мне кажется, и мое мнение разделяет доктор Рей, что было бы бесчеловечно отправить в сумасшедший дом того, кто никому не причинил вреда и кто при правильном и добром уходе может выздороветь и вернуться в нормальное состояние. Я повторяю – все работники больницы относятся к нему с пониманием и готовы сделать все, что в их силах, для того чтобы его не переводили в сумасшедший дом»³⁰.

Благодаря усилиям доктора Рея и нежеланию начальника полиции ускорять процесс и доводить его до конца, документы о переводе Винсента в региональную психиатрическую лечебницу задержали. После того как начальник полиции сообщил Винсенту о результатах проведенного расследования, художник написал Тео: «Все, что я прошу у людей, которых я даже и по имени не знаю (потому что они делают все возможное для того, чтобы я не узнал, кто подписал и отправил этот документ), это, чтобы они не лезли в мои дела»³¹.

Всех подписавших петицию неоднократно осуждали биографы и искусствоведы. В 1969 году биограф Винсента Марк Эдо Тралбо назвал петицию «заговором гиен». Вот что писал биограф: «Негодование жителей Арля вылилось в составление петиции мэру… Обвинения против Винсента и помещение его в изолятор основывались исключительно на туманных высказываниях и безосновательных сплетнях»³². Тем не менее люди зачастую верят сплетням.

В 1980-х годах общественность узнала, что петицию против Ван Гога подписали всего тридцать человек. Однако, несмотря на то что петиция и другие связанные с ней документы находились в открытом доступе, автор выпущенной в 2006 году книги «Желтый дом» (о жизни Винсента и Гогена в Арле) Мартин Гейфорд писал: «Большая часть жителей, проживавших вокруг площади Ламартин, подписала петицию» (Gayford Martin. The Yellow House: Van Gogh, Gauguin and Nine Turbulent Weeks in Arles. – London: Fig Tree, 2006). В 1888 году в районе площади Ламартин проживало 747 человек, тридцать человек, подписавших петицию, совершенно определенно не представляют собой «большую часть жителей»³³.

Я исследовала вопрос о том, какое количество жителей противилось пребыванию Ван Гога в городе, и нашла статью упомянутого выше Мартина Гейфорда под названием «Ван Гог, которого предали», в которой автор утверждает, что владельцы Cafe de la Gare сделали многое для «падения Винсента». Гейфорд пишет, что «в средней колонке подписей на петиции стоит имя Жозефа Жино»³⁴. Меня удивила эта информация. Супруги Жино были близкими друзьями Ван Гога, и мне казалось, что им не хотелось бы, чтобы Винсента изгоняли из города. Я стала внимательно изучать подписи на петиции. На протяжении работы над этим проектом мне пришлось много часов всматриваться в сделанные от руки записи конца XIX века. Разобрать почерк не так просто, как может показаться, но у меня сложилось ощущение, что подпись, которую Гейфорд считает подписью Жозефа Жино, является на самом деле подписью Жозефа Гиона. Проверить подпись Жино было легко – он подписал свое свидетельство, данное полиции, к тому же я нашла его подпись на свидетельстве о браке³⁵. Сравнив подписи, я поняла, что Жозеф Жино не подписывал петицию.

После этого я поняла, что мне надо внимательно разобраться со всеми подписями на петиции. Кто были эти люди и почему они так ополчились против Ван Гога? Что они выиграли бы, если бы художник покинул город?

Во время одной из поездок в Музей Ван Гога в Амстердам я упомянула о несовпадении подписей Жино и Гиона сотруднику Музея Луису ван Тилборгу. Я сказала ему, что никто не провел серьезного исследования подписей на петиции, и, пока этого не сделают, трудно говорить о том, кто этот документ подписал. Так небольшое открытие привело к тому, что я стала внимательно изучать все подписи на документах. Жозеф Жино сыграл большую роль в жизни Ван Гога в Арле. Он был не только мужем женщины, изображенной на картине «Арлезианка», – художник четыре с половиной месяца прожил в принадлежавшем семье Жино доме. После смерти художника Жино имел отношение к продаже многих картин Ван Гога. Я первой заметила расхождение подписей и после разговора с Луисом почувствовала, что сотрудники Музея стали в гораздо большей степени мне доверять. Я думала что, если мне удастся точно установить, кому принадлежат подписи на петиции, то мы будем лучше понимать, кто из жителей Арля хотел изгнать Ван Гога из города. Подписей было всего тридцать, но я должна была сверить их с подписями из других содержащихся в архивах документов. На сверку подписей мне потребовалось бы несколько сотен часов, и я не знала, готова ли потратить столько времени на эту работу. В общем, тогда я решила на некоторое время отложить сверку.

Через несколько месяцев попал в больницу мой брат, живший во Франции. Я ездила в больницу, занималась делами и здоровьем брата, принимала сложные решения по поводу лечения серьезного заболевания, которое у него обнаружили. Я очень уставала и не могла заниматься чем-либо серьезным, за исключением вопросов, касающихся моего брата. Вот тогда-то я и поняла, что готова посвятить несколько сотен часов скучнейшей и утомительной задаче сверки подписей.

На самом деле я оказалась не первой, кому пришла идея разобраться с подписями на петиции. Сотрудники Музея Ван Гога в Амстердаме помогли мне связаться с историком из города Ним по имени Пьер Ришар, который первым среди биографов Ван Гога напечатал фотокопию петиции в 1981 году. Ему удалось расшифровать и установить имена двух третей людей, подписавших петицию. После этого он пытался установить личности оставшихся, разыскивая среди тех, кто жил поблизости от площади Ламартин, по именам³⁶. Таким образом Ришару удалось идентифицировать еще несколько человек. Однако его метод работы не был идеальным. Составляя базу данных жителей Арля, я обратила внимание на то, что в одном и том же районе проживали родственники: отцы, сыновья, двоюродные братья и сестры. Определить, кто именно подписал петицию, исключительно по именам было сложно, а я хотела точно узнать, кто подписал петицию, чтобы понять, кому из этих людей было выгодно, чтобы Ван Гога изгнали из города. Перефразируем этот вопрос: кто так стремился выгнать на улицу больного человека?

Петиция написана на дешевой бумаге, которой уже более ста лет, поэтому документ выдают из хранилища очень редко. Я попросила получить доступ к оригиналу, чтобы его сфотографировать. Теперь я могла увеличивать нужную мне подпись на экране компьютера, чтобы внимательнее ее рассмотреть. В полицейском протоколе опроса свидетелей значилась информация о каждом из опрошенных, но на самой петиции стояли просто подписи людей.

К счастью, официальные документы во Франции составляют очень тщательно. На большинстве официальных документов стоит много подписей, например, на свидетельстве о браке их насчитывается шесть штук. На протяжении нескольких месяцев я вечерами просматривала выложенные в Интернет свидетельства о браке горожан, сверяя каждую закорючку подписи. Таким трудоемким способом мне удалось точно идентифицировать двадцать четыре подписи из тридцати. Четыре человека, подписи которых стояли на петиции, не могли собственноручно поставить свою подпись на этот документ. Я установила, что эти четыре человека не умели читать и писать, следовательно, кто-то расписался за них³⁷. Я не знала, дали ли эти четыре человека разрешение за них расписаться или их имена и фамилии добавили, чтобы увеличить количество подписавшихся. В общей сложности мне удалось идентифицировать двадцать восемь человек из тридцати подписавшихся.

Идентифицировать двух последних людей, поставивших свои подписи, мне помогло счастливое стечение обстоятельств. Я проделала самую скучную часть работы, но пока не могла ответить на вопрос, почему именно эти люди подписали петицию. Бесспорно, только потому, что Ван Гог был сумасшедшим и люди его боялись. Однако, поспрашивав местных жителей, я пришла к выводу: то, что человек считается fada (так называют сумасшедших в Провансе), не является достаточной причиной для того, чтобы изгнать его из города. (Вспомним комментарий Винсента о том, что все в Провансе немного «не в себе», слегка «ку-ку».) Вне всякого сомнения, поведение художника и то, что он сделал со своим ухом, пугало его соседей, однако у меня было ощущение, что кто-то надоумил и подтолкнул местных жителей к написанию этой петиции. В то время я еще не окончательно склонялась к теории о том, что это был кто-то, непосредственно заинтересованный в изгнании Ван Гога, однако со временем выяснилось, что именно так оно и было.

Можно сказать, что недовольство Ван Гогом появилось практически сразу после того, как он отрезал себе ухо. Пока художник лежал в больнице, многим казалось, что, как только оформят все документы, его незамедлительно отправят в дурдом. Надо сказать, что в Арле бывали случаи психических заболеваний. В архивах я нашла документы, свидетельствующие о том, что нескольких местных душевнобольных перевели в психиатрическую лечебницу в Экс-ан-Провансе. Потом, совершенно неожиданно, под Новый год Ван Гогу стало лучше. 2 января 1889 года пастор Салль посетил друзей Ван Гога: Рулена, Жино и других в Cafe de la Gare, где они обсуждали состояние Винсента и то, что ему стало лучше³⁸. Однако далеко не все слышавшие эту дискуссию были рады такому развитию событий.

На петиции поставили подписи главным образом те, кто жил в районе площади Ламартин и мог наблюдать поведение художника непосредственно до и после драмы 23 декабря. Несмотря на то что Ван Гог лично никому не угрожал и не представлял для других прямой опасности, местные жители в целом были недовольны его поведением. К тому времени, когда у Винсента случился третий нервный срыв, тем или тому, кто был заинтересован в его изгнании из города, было легко убедить жителей в том, что они живут рядом с настоящим сумасшедшим.

До некоторых пор мне казалось, что причиной написания петиции был страх, который жители небольшого района в провинциальном городе испытывали по отношению к чужаку. Людей пугали граничащий с сумасшествием творческий полет, а также иррациональное поведение Винсента. Однако после того, как мне удалось идентифицировать все подписи, я поняла, что дело совсем не в страхе.

Первой на петиции стояла подпись соседа Винсента бакалейщика Дамаса Креволена, жену которого опросила полиция во время расследования. Учитывая близость магазина и жилья Винсента, многие биографы были склонны именно Креволенов считать инициаторами петиции³⁹. Однако и другому человеку, другу Креволенов, было выгодно, чтобы Винсент съехал из дома № 2 по площади Ламартин. Биографы никогда не считали этого человека инициатором подачи петиции. Им оказался Бернар Соле, агент, сдавший Винсенту дом.