На неведомых тропинках. Шаг в темноту Сокол Аня
— Можно? — спросила она, скидывая одежду и указав на книгу, что я прижимала к куртке.
— Это я должна у тебя разрешения спрашивать, — смутилась я, протягивая том.
— Ему уже все равно.
Пашка раскрыла книжку, перебрала несколько страниц и указала пальцем на один из рисунков. В круг вписали ромб, а в него — овал.
— Мой род, — сказала девушка.
Логично, рисунок напоминал змеиный глаз.
— Знак явиди? Явидей? Прости, — сказала я, видя, как она морщится от каждого предположения.
— Знак нелюди, — пояснила она, — род нелюдей. Знаешь, сколько в нем подродов? Нет? Вот и я не в курсе. Явиди, фениксы, гарпии, саламандры, химеры, василиски, еще черт знает кто.
— Понимаешь инопись?
— Почти нет, — девушка перевернула несколько страниц, прежде чем с сомнением указать еще на один круг с большой печатной буквой «Е» в центре, — ведьмаки и ведьмы.
— Еще чьи-нибудь?
Она резковато тряхнула книгой и захлопнула ее, хотя до конца оставалось больше половины.
— Извини, но не сейчас, — она вернула том.
— Ты ведь не собираешься делать глупости? — спросила я, внимательно приглядываясь к девушке и прикидывая, не напроситься ли в гости с ночевкой.
— Если и так, как ты меня остановишь? — Она нервно хихикнула и тут же стала серьезной. — Нет. Не собираюсь.
Я кивнула и пошла к выходу, а на пороге отважилась задать вопрос, который вертелся на языке с того момента, как она опознала знак своего рода в книжке.
— У тебя в подвале так же? Голые стены, камень, готика, знак на стене?
— Чушь не неси, — девушка нахмурилась. — К чему столько мороки? Камень класть, шлифовать, гравировать. А надумаешь переезжать, куда эту красоту? С собой тащить?
— Но ведь целитель… — Я хотела напомнить про подвал в старом доме Константина, но сразу же поняла, что не стоило.
— Пока. — Явидь вытолкнула меня на улицу и закрыла дверь.
Снегопад усилился. Крупные снежинки неторопливо пролетали в свете окон. Многие в нашей тили-мили-тряндии не спали. Из-за чехарды со временем каждый придерживался собственного режима дня. Те, кто когда-то был человеком, например, предпочитали бодрствовать при свете и спать в темноте.
У старосты светилось окно кабинета, и, пока я прикидывала, удобно ли заявиться к нему глубокой ночью, он сам вышел на крыльцо.
— Ты долго будешь здесь топтаться? — спросил старик, придерживая на плечах дубленку.
— Э-э-э-э, — немного опешила я, — у вас нет словаря по инописи?
— Есть, — Семеныч прищурился и, заметив книгу, спросил, — что на ночь глядя переводить собралась?
Староста уже протянул руку, чтобы взять книжку целителя, как рядом раздался совершенно спокойный голос:
— Дай, — справа от меня появился хранитель и добавил: — пожалуйста.
Чему-чему, а его появлению удивляться не стоило, Ефим всегда приходил, когда хотел и куда хотел, внушало беспокойство отсутствие следов на свежевыпавшем снеге, но я даже нашла в себе силы улыбнуться и поблагодарить парня, пока старик ушел в дом за словарем. Ефим коснулся пальцами фуражки и склонил голову — жест заменяющий сотни слов.
— Еще у меня рука болит, — пожаловалась я не к месту.
Хранитель улыбнулся и поднял большой палец. Занятно, раньше такие мелочи, как потеря конечностей, его не волновали. Простой открытый взгляд молодого парня, чуть-чуть любопытства, чуть-чуть одобрения, иронии и огромная надежда — вот что я увидела в них. Он велел Семенычу дать мне книгу! Гадай теперь, почему.
— Вот, — старик сунул мне пухлый том в мягкой обложке, края страниц обтрепались и загибались в разные стороны, — самое полное издание. Специально в типографии заказывали. Можешь оставить себе.
— Спасибо.
— Иди спать, — попросил он и скрылся в доме.
Я обернулась. Хранителя на крыльце не было.
Что ж! Я взвесила книжки в руках. Предстояла бессонная ночь.
Разбудила меня бабка, вернувшаяся с послеобеденного променада и громко хлопнувшая дверью. Это она так свои прогулки называла. Откуда химику, всю жизнь проработавшему на заводе синтетического каучука, известны такие слова, непонятно — разве что из любовных романов. Какой Булгаков, какие «Мастер и Маргарита», скорее уж, Беатрис Смол и Барбара Картленд, чьи томики с томными полуобнаженными красавцами на ярких обложках я нашла у Марьи Николаевны под подушкой, когда перестилала постель.
На старушку распространялся карантин: всем новым жителям запрещалось покидать стежку целый год по внутреннему кругу, так что она гуляла по селу. Я знала, что в целях безопасности надо запереть ее в комнате, поставить забор и запретить выходить за территорию. Но тогда чем бы мой дом отличался от центра? Отдельной каморкой два на два? Отпуская ее в первый раз, я едва не поседела и, конечно же, потащилась следом, в глубине души понимая, что посадить бабку на поводок — плохая идея, а быть круглые сутки рядом я не смогу. Может быть, я оказала нам обоим плохую услугу, забрав старушку из специализированного заведения. Может быть. Однако блеск глаз, улыбка и желание жить, проснувшееся в ней, говорили об обратном. Как бы теперь это желание реализовать по максимуму, чтобы никто ретивый, не перечеркнул одним ударом ее время.
Первый выход Марья Николаевна обставила торжественно, в стиле «на людей посмотреть — себя показать». Алый плащ, черный в розовый горох зонт, башмаки а-ля Фрекен Бок, облако белоснежных курчавых волос в художественном беспорядке, белые перчатки, на маленьком сморщенном личике помада в тон плащу, духи «Красная Москва», театральная сумочка через плечо. Мэри Поппинс местного разлива шестьдесят лет спустя. И великая воительница Ольга с ножом на поясе в десяти шагах позади. Мы произвели фурор. Местные при виде этого великолепия либо впадали в ступор, любо плевали через левое плечо, если б могли, думаю, и перекрестились бы. Бабка в ответ радостно растягивала губы, демонстрируя белизну зубных протезов.
Мне, помню, в качестве приветствия подарили отрубленную человеческую голову на шесте, по аналогии с домашними пирогами на новоселье. Срок годности подарка истек еще на прошлой неделе, хотя мухи со мной были не согласны. От старухи же предпочитали держаться подальше, так как она не только выглядела оригинально, а, как пояснил мне позже Семеныч, отличалась нестандартностью мышления. Полной нестандартностью. Меня они читали, то есть чувствовали эмоции, отличали ложь от правды. Друг друга тоже в меру умения и желания подложить свинью ближнему. А вот мою старуху не могли, оттого и предпочитали держаться подальше, раз уж убрать это старое мясо не позволял охранный знак.
Забавная картина, когда вурдалак или оборотень дико улыбаясь бабке издалека, заранее переходят на другую сторону улицы, боясь заразиться бешенством, не иначе. Марья Николаевна кивала в ответ и продолжала гулять, пугая немногочисленных детей и животных. Лично видела, как подрастающему мороку мать, указав на старушку, предостерегающе сказала: «Осторожно, юродивая», — нечисть всегда таких побаивалась, люди их еще называли блаженными, близкими к богу.
Просидев всю ночь над переводом, под утро я на минутку положила голову на руки, а подняла после обеда от стука двери, это при условии, что она новая и закрывается достаточно мягко. Слава святым, утренний сон обошелся без традиционного посещения подземелья, лишь печати родов плавали вокруг меня, а я их ловила и складывала в стопочку.
— Мы, конечно, университетов не кончали, — Марья Николаевна сдвинула на край стола исчерканные бумаги, — все при мужьях да при детях…
Я потерла переносицу и отключилась от бормотания на тему неправильной жизненной позиции. Ворчала бабка без злобы, скорее по привычке, нежели по необходимости.
Перевести книгу не удалось. Ничего удивительного — с одним словарем, без малейшего знания смысловых конструкций, времен, изменений слов по числам, падежам и спряжениям, плюс многие слова давно уже вышли из обихода и не употреблялись. Я сосредоточилась на названиях знаков и их принадлежности. Теперь осталось сообразить, чем мне это поможет. Я наморщила лоб. Первое, что я вынесла из книги это количество родов. Точную цифру не знал и автор. Нечисти было много. У каждого вида свой знак: от очевидных, вроде очертания замочной скважины у ключников, до непонятной спирали психарей.
Некоторые так и остались загадкой. Надписи под картинкой переводились, смысл ускользал. Перевернутый трезубец, более подходивший бесам или, на худой конец, русалкам, хоть какая-то логика прослеживалась, переводился как «природа, рост, созерцание». Прошло немало времени, прежде чем до меня дошло, что это не перевернутые вилы, а дерево с корнями, переводится как «жизнь леса», знак лешаков.
Надпись под галочкой, напоминавшей провал сердечного ритма на медицинском мониторе, да-да, я посмотрела пару серий любимого бабкиного сериала, переводилась как «птица» и «торговля». У меня в голове сперва вертелся «птичий базар», а уж потом я поняла, что птица в инописи может переводиться как «весть», и знак принадлежит вестникам.
Некоторые знаки я так и не разгадала. Две скобы, лежащие горизонтально вогнутыми сторонами друг напротив друга и пересекающимися концами, были похожи на конфету, надпись гласила — «легкость». Как я ни старалась, но ни один вид летающей нечисти припомнить не могла, все твердо стояли ногами на земле. Род ветров-охотников, которых с натяжкой можно было пристегнуть к символу, исключался, так как их знак я определила ранее. Английская буква «Z». Как в фильмах о Зорро позиционировалась как «отданный долг» или «отдать долг». Тут даже фантазия пробуксовывала.
Знаки обладали магической силой, ясно и без перевода. Один из них мне бесплатный тур по темным подземным залам организовал и руку обжег да так, что следов не осталось. Нужно выяснить: это особенность знака черного целителя, на волне собственного величия выгравировавшего эмблему рода в зале для малых торжеств в подвале? Или так было бы с любым, кто дотрагивался до святыни грязными человеческими руками? Если подумать, один вариант не исключал другого.
— Дочка, — позвала бабка, — если с деньгами совсем плохо, я договорюсь с Ритой-почтальоншей, она будет тебе мою пенсию отдавать.
Я моргнула, возвращаясь в реальность. Марья Николаевна возилась у плиты. Какими извилистыми переходами шли ее мысли, чтобы к такому прийти, неизвестно. Но взволновало меня не это. Какая пенсия? Какая почтальонша? Единственная, кого я знала со схожим именем, — Ританис, старая баньши, по-нашему карка, такая, кроме вестей о скорой смерти и других столь же приятных вещей, ничего не приносит. Где их с бабкой нечистый свел?
— Не думала, что доживу до дня, когда начну стыдиться сына, — она поджала губы.
— При чем тут Веник? — Я потеряла нить рассуждений и ошиблась с именем. И у кого из нас проблемы с мозгами?
— Нормальный мужик обеспечит свою женщину или хотя бы не заставит ее содержать собственную мать, — она с такой силой поставила чайник на плиту, что подпрыгнули конфорки, — а не вынудит мать своих детей зарабатывать переводами ночь напролет, глаз не смыкаючи. Это его долг, в конце концов.
Долг? Веник? Слова всколыхнули в голове какую-то ассоциацию. Я рассмеялась, встала и чмокнула Марью Николаевну в мягкую морщинистую щеку. Не сказать, что меня посетило откровение, нет, но теперь я знаю, с чего начать. Книга экспериментатора, ботинки, куртка, шарф, перчатки, надевать больно, но пусть в кармане валяются в надежде на чудесное исцеление. Я быстро одевалась, не оставляя себе времени передумать.
— С Ритой-почтальоншей я сама поговорю, — сказала я Марье Николаевне, перед тем как выйти.
Через минуту я стучала в дверь к соседу. Фраза о долге в тот момент, когда я думала о падальщике, установила связь одного с другим. Отданная душа и есть отданный долг. «Z» в круге обозначает заложника, человека с заложенной душой. Теперь я могла с ним поговорить, а то под утро мысль стучаться в дома в надежде, что мне повезет, не казалась совсем уж бредовой.
Дверь он открыл с опозданием в минуту. Я ткнула ему рисунок в книге под нос и с ходу спросила:
— Твой?
Гробокопатель оскалился. Странная одежда с чужого плеча, напоминающая костюм врача-хирурга, была покрыта живописными разводами. Рука за спиной, на рукаве ржавые ошметки, примерно такие же, как застряли меж зубов.
Святые, он питается!
— Извини, что не приглашаю к столу. — Веник перестал прятать руку. С пилой. Маленькой такой, на ножик похожей, но все-таки пилой.
Я сглотнула.
— М-м-м, — он втянул воздух, — человеческая кожа, — он посмотрел на книгу, — прекрасно.
— Знак? — Голос у меня дрогнул, так и знала, что ничего хорошего дома у целителя быть не может, одна пакость, захотелось отбросить том и вымыть руки с мылом.
— Знак мой, — подтвердил он, — вернее, всех заложников, — он поднял руки, взмахивая пилой перед моим лицом.
— В чем ты его увековечил? В базальте? Граните? Мраморе? — вызывающе спросила я, падальщик выбил меня из колеи, вряд ли стоило приходить.
— Хочешь посмотреть на мой подвал? — Гробокопатель подался вперед. — Так не придумывай предлогов, заходи и все. — Он пошире распахнул дверь.
— Веник, — я захлопнула книгу, — мне нужна помощь.
— Думаешь, мне так понравилось играть благородного героя, что я жажду повторить. — Он задумался и вдруг стал похожим на того прежнего падальщика, того, у кого ума хватает лишь вскрыть могилу да убраться с дороги более сильного. Зачарованный туповатый взгляд, безвольный подбородок, сутулость, нитки слюны в уголке рта не хватает. — Давай вернемся обратно. Ты правильная высокомерная девка Седого демона, хоть и в прошлом, я недалекий падальщик. Идет?
— Извини. — Я сделала шаг назад. — Извини.
Я запихнула книжку под куртку, застегнула молнию и, ругая собственную самонадеянность разными нехорошими словами, пошла обратно. Не иначе как бессонная ночь сказалась, раз я решила обратиться к гробовщику.
— Но я знаю того, у кого знак оформлен как раз в таком антураже. — Я остановилась. — Не знал, что тебя это заводит.
Падальщик со мной не пошел, и непонятно, кто больше был рад: я, что не пришлось отрывать его от трапезы, или он, что не оторвала его от трапезы. Веник назвал имя, запретил ссылаться на него и закрыл дверь.
Сваара Тина, первое — вид заложника, второе — имя. Нечисть вражды и ссор. Непонятно, что делает у нас, обычно ссорщицы предпочитают места, где практикуют набеги на соседей, кровную месть и воровство детей, наше Юково в этом плане — тухлое болото, не то чтобы все тихо и мирно, но полномасштабные военные действия староста пресекает на корню. С одной стороны, одно из относительно безобидных созданий, никогда не ставящих цель довести людей или себе подобных до смертоубийства, потому как ни человеческое мясо, ни флюиды смерти его не привлекают. Но как представишь, сколько пострадало, было убито, покалечено или морально унижено в конфликтах, которые она помогла раздуть, язык не поворачивается назвать ее неопасной.
Следуя указаниям гробовщика, я остановилась перед двухэтажным каменным строением на восточной окраине села. Дом обступали деревья, дающие летом спасительную тень и уют. Зимой же черные ветки-плети скрылись под белыми, подтаявшими с одной стороны шапками снега. Еще одна лежала на двускатной крыше неопределенного цвета. Ставни заменены на современные стеклопакеты, редкость в нашей тили-мили-тряндии. Веселенькие занавески цвета солнца, зелень на окнах. Пряничный домик тетушки-феи.
Я отряхнула ботинки, пытаясь придумать достойный повод взглянуть на чужой подвал. Без толку, мысли блуждали извилистыми путями, предпочитая не приближаться к цели. Дверь открылась ровно в тот момент, когда я занесла руку для стука. Меня видели и ждали, решусь я или нет.
— Здравствуйте, Тина. Я Ольга.
Кроме приветствия, больше ничего не придумывалось, я даже с тоской глянула по обе стороны от крыльца в надежде, что появится нечто и натолкнет на дельную мысль. А собственно, какого черта! Почему я должна врать? Потому что тут ни от кого правды не допросишься? Потому что ее могут использовать против меня? И что? Правда — малоценный товар в нашем мире, но главное — ее ценю я.
— Если это возможно, я хотела бы взглянуть на ваш подвал, — прямо спросила я, женщина заинтересованно наклонила голову, и я как смогла, пояснила. — Мне кошмары снятся о подземельях, плавящемся камне и знаке рода. Еще у меня рука болит, как от ожога. Левая, — я подняла кисть на уровень глаз.
Я удивилась, но этого хватило, сваара распахнула дверь приглашающим жестом. Когда она заложила душу и стала нечистью, ей было лет сорок, среднего роста и телосложения, волосы неопределенного мышиного цвета, но густые, лицо сердечком, серые глаза, красивые изогнутые губы. Приятная женщина.
Без вопросов она отвела меня вниз, в подвал. Ради разнообразия этот больше походил на мой, чем на каменный мешок целителя. Деревянная лестница с перилами, дверь с засовом, хотя комната — все тот же пятигранник с узорами из желобов на полу. Пара стен совсем по-домашнему занята полками с банками помидоров, огурцов, компотов. Две сияют чистотой необработанного камня, и центре третья со знаком. Каменная «Z» в круге на каменном пятне песочного цвета.
Рука ожидаемо заныла. Я собралась с духом, стараясь отстраниться от ощущений, шагнула к стене и коснулась вплавленных линий. Рука болела. Не слабее, не сильнее, чем до этого. Никаких неожиданностей, потолок не рухнул мне на голову, огонь возмездия не испепелил на месте, апокалипсис не наступил. Подвал, стена, знак, дрожащие пальцы.
— Еще что-нибудь? — спросила женщина, в голосе слышалась улыбка.
— Нет, — уныло ответила я, поднимаясь наверх.
Ничего больше в голову не приходило. Куда идти дальше, я не представляла. Совсем необязательно связывать боль и эти знаки. Вдруг я при моем везении умудрилась какую-нибудь болячку подцепить, а все остальное психоз и банальные совпадения?
Верилось с трудом, вернее, не верилось вовсе.
— Я бы еще порекомендовала подвал старосты посмотреть, — раздалось из-за спины, я обернулась, женщина смотрела спокойно и открыто. — Если вы любите искусство подземелий прошлого столетия, его образец является самым ценным и интересным.
Логично. Если что-то происходит на стежке, а ее глава ни сном ни духом, грош ему цена. Что-то происходило, теперь я знала это точно. Плохо то, что добиться ответов от старика, если он не хочет отвечать, нереально.
Я поклонилась в стиле хранителя, потому как подобрать слова, соответствующие случаю, не получалось. Женщина ответила не менее вежливым кивком. Такое общение начинало мне нравиться.
У Семеныча я была уже через десять минут, сидела, сверлила сердитым взглядом спину. Он шевелил кочергой дрова в камине и поворачиваться не торопился. Сегодня для разнообразия я застала старика на диване в гостиной, где он медитировал на открытый огонь. Гармонию нарушала скорбная складка на лбу. Не все спокойно в Северных пределах.
— Семен Евгеньевич, покажите мне ваш подвал, — сразу попросила я.
Старик вздохнул, спина напряглась. Что бы он сейчас мне ни сказал, я знала, знак в камне у него есть. Понять бы еще, чем мне это грозит.
— Не могу, — не оборачиваясь, ответил староста, — пока не могу.
— Почему? Что происходит? — Я сидела на диване, не отводя глаз от камина и человека, сидевшего на корточках перед огнем. — Рука болит, словно с нее сняли кожу, но это не так страшно, по сравнению с тем, куда я отправляюсь каждую ночь. Я спать боюсь.
Семеныч обернулся, взгляд оставался таким же темным и острым, под глазами залегли тени, думаю, вопрос о хорошем сне актуален для нас обоих. Он был обеспокоен, но вот лишал ли нас покоя один и тот же вопрос или нет, еще предстояло выяснить.
— Сегодня две семьи уехали, — глядя в пространство, сказал староста.
— Что со мной происходит? — не позволила отвлечь себя я.
— Сначала целитель, потом эти. Кто завтра? — Он вздохнул.
— Если не ответите на мой вопрос, я возьму бабку, кину чемодан в багажник… Стежек много.
— Ольга, я не могу, сейчас не могу, — старик поставил кочергу на подставку, — для твоего же блага.
— Не говорите так, — я медленно поднялась, висок кольнуло болью, — в прошлый раз вы тоже говорили, что ничего не происходит и надо всего лишь подождать. Я послушалась. А в мире прошло десять лет, умерли моя мать и брат, так и не узнав, что мы с Алисой живы, но до последнего на это надеясь. Не смейте больше говорить о благе, потому что ваше благо мне и на хрен не нужно!
Я перевела дыхание, вот как чувствовала, что толку от визита не будет, но сейчас я слишком раздражена, чтобы слушать что бы то ни было, кроме прямых ответов.
— Пошла вон, — тихо скомандовал ведьмак, — пока не передумал и не заставил здесь полы языком вымыть, ему такое только на пользу пойдет.
— Не расскажете? — Он отвернулся, а я стала застегивать куртку. — Тогда прощайте. Хватит с меня, пусть у вас кто-нибудь другой развлекает.
Он мог бы остановить меня либо силой, ведьмак он или не ведьмак, либо словом, сказав правду. Он этого не сделал, он не сделал ничего. Я ушла с твердым намерением исчезнуть из этих краев. Но по мере приближения к дому запал, как водится, стал стихать. Святые, что же мне делать?
Я уже в третий раз сворачивала на тропинку, огибающую дом, на ходу лучше думалось, и я не хотела возвращаться туда без решения. Либо уезжать, либо оставаться. Ни то, ни другое в чистом виде меня не устраивало. Я хотела остаться, но на моих условиях.
В ушах все еще звучал тихий голос ведьмака. Угроза была вполне осуществимой, а наказание не самым страшным. В прошлый раз, когда меня занесло и я забыла, кто здесь хозяин, а кто человек, чистила выгребную яму старой ржавой лопатой, а когда она сломалась, руками, под хохот толпы, то и дело скатываясь в вонючее содержимое. Сохранились у нас еще в Юково несколько домов, которых не затронуло ни канализацией, ни водопроводом.
— Ольга! Вы ведь Ольга?
Я остановилась. Дорогу мне загородила молодая женщина в светлой шубке и спортивных сапожках. Снежинки падали на блестящие каштановые волосы, большие темные глаза смотрели с интересом, вздернутый нос немного сморщился. Маленькая сумочка на тонком ремешке через плечо, которую она сейчас сжимала тонкими пальцами с идеальным маникюром. Ухоженная красавица с изящной фигурой.
— Да, — я подошла ближе, — я Ольга.
— А я Вера, — внимательный взгляд, призванный сказать больше, чем слова, — та самая вестник, подруга Кати и Милы.
— Святые!
Я в панике огляделась, на тропинке за моим домом не было видно ни одной живой, мертвой или заложенной души. Схватив девушку за руку, под возмущенное «эй» я оттащила ее за ближайший куст.
— Спятили! Что вы здесь делаете?
Она вырвала руку, картинно тряхнула ее, чтобы тут же схватить меня самой, но уже за ладонь и прежде, чем мир взорвался цветными искрами, я почувствовала горячую поверхность чего-то твердого между нашими ладонями. Управляемый артефакт. Святые! У нее магический предмет, не причиняющий вреда владельцу, на которого настроен, чтобы он ни делал, все достанется мне.
— То, что хочу! Наконец-то я делаю то, что хочу! — сказала она прямо мне в лицо.
Мир брызнул в разные стороны стеклышками калейдоскопа, оставляя вместо себя непроницаемую черноту. Последняя отчетливая мысль была об отсутствии страха. Не у меня, у нее. У девушки, которую ищет не последний ведьмак в нашей тили-мили-тряндии, у воровки, подставившей девчонок и явившейся к нам в дом средь бела дня, должна быть хоть толика беспокойства или разумного опасения. Но ничего не было, в глазах лишь ожидание. Она ждала меня. И дождалась.
Обратно мир собирался мучительно медленно, так ребенок складывает пазлы из большого количества фрагментов, сложной картинки, которую он не видел никогда ранее. Первый кусочек — безумное кружение, водоворот из которого никак не удавалось выбраться. Пазл второй — что-то холодное и жесткое под щекой, и, если пытаешься пошевелиться, скорость водоворота увеличивается. Я замерла, чтобы снизить кружение. Два кусочка долго были единственными и никак не желали совмещаться. Нужен третий. Глаза открывались и закрывались, не в силах выносить это мельтешение, но все равно заставила себя смотреть. Смазанная и малопривлекательная картинка. Темные, покрытые изморозью решетки, полумрак, грязный, какой-то полосатый пол. И холод, везде холод, проникший в каждую клеточку тела, заставляя несуществующего ребенка складывать картинку все быстрее и быстрее.
Никогда раньше я не попадала ни в вытрезвитель, ни в обезьянник, ни в какую другую вариацию каталажки, так что сравнивать не с чем. Но, видно, правду говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся, настал и мой черед. И мне категорически здесь не нравилось. Я села на деревянной лавке, заменяющей кровать. Комната сделала несколько оборотов и остановилась. Судя по температуре, стены тут тонкие, а отопление — непозволительная роскошь для пленников. Одно то, что я проснулась, радует безмерно, значит, я здесь относительно недолго. Продрогнуть успела, но замерзнуть совсем пока нет.
Помещение напоминало конюшню, только вместо стойл клетки с деревянными нарами. Больше ничего: ни лампочек под потолком, ни матраса, ни миски с водой, которой было бы так удобно долбить по прутьям в знак протеста, ни туалета. Гости в этом месте не задерживаются, а если и задерживаются, им становится не до бытовых удобств.
Я выпрямилась и закашлялась от ледяного воздуха в легких, внутри будто сосульки выросли. Надо выбираться. Или требовать обогреватель, ссылаясь на женевскую конвенцию о гуманном отношении к военнопленным. Одежду и обувь мне, к счастью, оставили, а вот ни мобильного, ни ключей, ни книги, ни карманного зеркальца не наблюдалось, правда, перчатки все так же торчали из кармана. Какая трогательная забота! Еще один плюс стал приятным бонусом: рука практически не болела. Я сжала и разжала кулак, пальцы слушались, кожа не горела огнем, почти никаких неприятных ощущений.
Узкий пенал клетки, решетки вместо стен, потолка и пола, никаких полосок, как показалось мне сначала, лишь плоские прутья. Кровать — не что иное, как доски на металлических уголках, приваренных к перекладинам. Узкая дверь, навесной замок с той стороны. Шатаясь, я преодолела два метра до двери и, шипя от прикосновения к холоду, подергала дужку. Металл лязгнул о металл.
Пришла мысль согреться движением: приседания, махи руками, но из-за кашля и возобновившегося головокружения я чуть не свалилась, успела ухватиться за прутья и восстановить дыхание.
Оценить размеры помещения было сложно, дальняя стена терялась в полумраке, узкие окошки под потолком подсказывали, что день клонился к вечеру, скоро станет совсем темно. В центре конюшни ряд из четырех клеток, моя первая, почти в углу, до одной стены — расстояние в ладонь, до второй — в локоть. Я стукнула по доскам, постройка старая, но не настолько, чтобы разваливаться от приложенного усилия. Вторая клетка пустая, как и следующая, а вот в последней кто-то был. Кто-то достаточно высокий, чтобы ноги свисали с лавки, лежал совершенно неподвижно. Судя по большому размеру ботинок, мужчина. Я немного сдвинулась и вытянула шею, пытаясь разглядеть незнакомца. Несмотря на холод, лоб покрылся испариной, потому что последнюю клетку занимал пропавший целитель. Бледный до синевы, небритый, страшный в своей неподвижности. В центре лба, частично скрытый упавшими волосами, лежал плоский камешек, такой удобно запускать в волны и считать, сколько раз выпрыгнет. В отличие от обычного, этот покрывали белые черточки инописи. Еще один артефакт, меньше всего похитителям нужно, чтобы Константин пришел в себя.
— Камень сна, — сказал голос из полумрака, я дернулась, — пока контакт не прерван, он будет спать. Рано или поздно сон станет вечным. Резервы организма истощатся, он уйдет за грань.
Голос мужской и очень усталый.
Эх, явиди на тебя нет, уж она показала бы тебе резервы твоего же организма, причем предметно.
— Кто вы? Почему это делаете? Зачем вам я?
— Сколько вопросов. — Мужчина шевельнулся, его тень колыхнулась.
— Язык не мешало бы укоротить, — из сумрака вышла девушка в светлой шубке, — он тебе явно лишний.
Я смотрела в красивое надменное лицо, кривящееся от злобы. Эту девушку я видела впервые, не может же она винить меня в разногласиях с ведьмаком, если уж сама и заварила эту кашу. Или может?
— Забавно наблюдать за твоими метаниями, — она усмехнулась. — Не менее забавно будет смотреть на то, как ты сдохнешь. А ты сдохнешь, и знаешь почему?
— Знаю. — Я вернула ухмылку.
В последнее время случилось многое, в том числе пугающее до судорог и холода в кишках, но постоянно бояться невозможно. То, что я смогла сдержать в доме у старика, выплеснулось здесь. Страх перед неизвестностью трансформировался в злость, а она, как известно, плохой советчик. Именно из-за неспособности держать под контролем язык меня часто и наказывали общественно неполезными работами.
— Вы меня убьете, ибо этого требуют ваши убеждения, обострившиеся на фоне вегетарианства.
— Ничего, — она сморщила нос, — скоро станет не до веселья. Ты не сможешь сопротивляться холоду, хотя я бы предпочла что-нибудь более зрелищное крикам и кровавым пузырям. Жаль, Тимур считает это излишним, опять же наследим.
— Вы так наследили, и рано или поздно по этим следам пойдут.
— Конечно, — согласился мужской голос из сумрака, или мне следует называть его Тимуром, — и это будет поздно. Найдут тела и успокоятся, а даже если нет, мы будем далеко, в Белой цитадели. На земли Прекрасного демона не сунутся, Седой конфликты не приветствует.
— Чувствую себя важной персоной, — я перевела взгляд с пятна в сумраке на девушку, — Тимур и Вера. Воровка и трус, бросивший своего сына и его мать.
Женщина рассерженной кошкой подскочила к клетке.
— Да что ты понимаешь. Ее и наняли для этого, все, что от нее требовалось, это отойти в сторону, но девка была упрямой.
— Она должна была сама положить сына на алтарь? Не многого ли требуете? — Я села на нары. — Никого вы не нанимали, от человеческого ребенка на алтаре во славу рода толку мало. И как оно, — я посмотрела Вере прямо в глаза, — ждать, когда он придет от другой, ощущать ее запах, представлять ее поцелуи?
— Заткнись, тварь, — она выбросила руку сквозь прутья, желая схватить меня, глупый жест, отчаянный, пальцы напоминали скрюченную птичью лапу.
— Слышала, у тебя есть сын, почему бы ему не полежать на алтаре? Говорят, это совершенно безопасно для здоровья, — продолжала я, Вера взвизгнула.
— Хватит, — приказал мужчина, — не понимаешь, что она делает? Маленький укус на прощание. Ты уйдешь, а она останется.
Вера отошла от прутьев и несколько секунд смотрела в пространство, стараясь взять себя в руки.
— Вы правы, девушка. У нас есть сын, но я не могу принести его в жертву. Пришлось завести еще одного. Обидно, что у Баяяра все получилось, у него есть дочь, есть жертва, а у меня нет.
— Без жертв обойтись не пробовали? Уверяю, проблем сразу станет меньше в разы.
— Не могу, — тень развела руками, — если никого не можешь положить на алтарь, значит, ты слаб. Я ушел от хозяина до жертвенного дня.
— Ушел? Просто взял и ушел? — Я засмеялась. — Так кто из нас умрет раньше? Когда Седой узнает…
— Он все знает. И даже хотел помочь. Увы. Лучше уйти, чем прослыть слабым.
— У нового хозяина ничего не изменится. Вы ничего не выиграете.
— Выиграю. Время. И не только его. Говорят, Прекрасный демон не поощряет жертвы. Врут? В любом случае у нас будет время снова сыграть в эту игру.
— И на этот раз я прослежу за всем лично. — Вера сжала кулаки. — Девка умрет сразу, быстро и без изысков.
— Сама ручки испачкаешь? — Я засмеялась. — Без подстав и присвоения денег, без планов убить чужими руками? Без унижений перед демоном, чтобы разгреб ваше дерьмо?
— Если бы не ты, дура! — Она закричала. — Влезла, куда не следует! Но ничего, — она удовлетворенно кивнула, — эта несговорчивая девка за все заплатила. Я об этом позаботилась.
— Filii de terra не допустит…
— На любую магию найдется обходной путь, — девушка засмеялась.
Я вдохнула и закашлялась. Это неправда, не может быть правдой. Никто с дурными намерениями не проникнет туда, Мила в безопасности. Больше всего пугало, что она говорила об этом как о свершившемся факте.
— Целитель вам зачем? — Я сглотнула вязкую слюну и перевела разговор в другое русло. — Геморрой замучил? Или простата пошаливает?
— Нет, — мужчина оставался спокоен, — это подарок новому хозяину, с пустыми руками в Белую цитадель как-то неудобно.
— Странные у него вкусы, — я даже опешила, — ну, передавайте, пусть будут счастливы.
— Дура, — высказалась Вера, — когда ваше Юково загнется, у Седого станет на одну стежку меньше. Другие демоны это оценят.
Я нахмурилась, с целителем они могли делать все что хотели, а вот с селом — нет. У меня там бабка осталась.
— Он — опора стежки. Не знала? Одна из, но мы будем вышибать их по одной, пока…
— Довольно, — скомандовал мужчина, — ты отомстила. Остальное ее не касается. Идем.
Вера улыбнулась. Ярко и безумно.
— Хочу, чтобы в последние часы ты думала обо мне, — она помахала рукой, — ты ведь окажешь мне такую любезность?
В дальней стене открылась дверь, и на мгновение в неярком свете уходящего дня я увидела силуэт мужчины и женщины, вышедших отсюда и оставивших меня наедине с ледяным сном целителя. И мыслями.
Первые полчаса я провела в неподвижности. Пытаясь впихнуть в себя, осознать то, что они нашли нужным мне сказать. Иллюзий я не питала, если бы мужчина не захотел, Вера бы не открыла рот.
Итак, они мстят, я для девушки — вишенка на торте. Я перешла им дорогу, помогла спасти Милу и Игоря, о ней и угрозах в ее адрес я решила пока не думать, потому как сделать ничего не могла. Ну, это для Веры, а для Тимура я так, побочный продукт, ему нужна стежка.
Как она сказала об основах? «Мы будем вышибать их по одной…» Одна из этих основ лежала в беспамятстве через две клетки. И что-то подсказывало: я знаю следующих кандидатов на выбивание, тех, кто тяготеет к оформлению знака рода в характерном антураже. Надеюсь, их больше чем двое. То-то Ефим так озабочен. Хранителя действительно было жалко, он не сделал ни мне, ни кому другому ничего плохого. Стежка под угрозой, а значит, и его жизнь.
Кирилл пытался помочь этим двоим. Далеко не бескорыстно, я уверена, но когда не получилось, отпустил. Вот так просто? Личного вестника, задумавшего и осуществляющего предательство? Иначе угрозой стежке не назовешь. Это невозможно по причинам, которые никогда не обсуждают вслух. Значит, у демона в этом деле свой интерес. Раз эти двое еще живы, значит, так надо хозяину предела.
Ладно, об этом потом, если это потом будет. Еще три-четыре часа, и мне уже не захочется шевелиться, я прикорну на краю деревянной лавки, а проснусь очень далеко отсюда. Силой организма нечисти я не обладаю. Я покосилась на Константина, остро завидуя его выносливости. Сколько он здесь? Почти неделю, если считать со дня пропажи, лежит в одной позе, без движения, почти на уличном холоде, стены защищают от осадков и ветра, но и только. И еще жив! Мне на такое рассчитывать не стоит.
Будут ли меня искать? Хотелось бы верить, но… Я закрыла глаза. Сама же заявила старосте, что уйду, если он не скажет правду. Вот и ушла. Старушку бросила, но мало ли, разные бывают ситуации. Многие вообще не понимают, зачем я ее взяла, так что, если брошу, особо не удивятся. Неутешительно, но, возможно, поисков не будет.
А если все-таки будут? Найдут ли следы? Конечно, при условии, что будут знать, что искать. Вера воспользовалась артефактом, а это не лекарственное или химическое средство, не медицинский препарат с резким запахом и не заклинание, остатки которого мог бы увидеть ведьмак. Артефакт пассивен, он выполняет одну функцию, одну задачу и не оставляет следов. Отследить его мог бы создатель, да и то если заложил нужную основу при создании.
Для любых поисков необходимо время, а его у меня нет, вряд ли я переживу предстоящую ночь. Вывод прост, повторюсь — надо выбираться отсюда.
Я подергала замок, он по-прежнему выполнял возложенную на него функцию. Единственное, чем бы я могла поковырять в нем, это замочек сережки. Останавливало полное незнание предмета и сомнение в твердости такого металла, как золото. К сожалению, ничего крепче у меня не было, и замок остался на месте.
Шаг второй: тщательно сантиметр за сантиметром осмотреть клетку, на предмет дефектов, зазоров, ржавых и погнутых прутьев, выступающих заклепок и святые знает чего еще. Мне нужен шанс, за который можно уцепиться. Ничего. Клетка далеко не новая, но крепкая, ни ржавчины, ни слабых заклепок. Грязь да холод. Умирать в таких декорациях совершенно не хотелось. С этим делом вообще торопиться не стоит.
Я стала впадать в уныние, а из него, решив не останавливаться на полпути, в отчаяние. Этим я могу объяснить, что унизилась до криков и просьб. Закатила образцово показательную истерику. Я стучала ногами по прутьям, выходило не очень громко, но я компенсировала это голосом. Звала. Кого угодно. Веру, Тимура, Пашку, Семеныча, даже Кирилла и бабку. Обещала все что угодно. Слава святым, приступ кашля после особенно сильного выкрика лишил меня возможности унижаться дальше. Теперь я могла лишь сипеть и плакать.
Стало жалко себя, забравшись с ногами на скамейку, я уткнулась в колени и наревелась всласть. Жаловалась на несправедливость судьбы. Унялась, когда заболела голова и потянуло в сон. Плохой признак. Делать это я себе категорически отсоветовала — не проснусь.
Итак, самой без помощи мне из этой клетки не выбраться. Жаль, добровольные помощники в очередь не выстраиваются. Поблизости только спящий красавец. Я повернула голову. Каковы шансы, что будь Константин в сознании, он смог бы выбраться и меня по доброте душевной с собой захватить? Думаю, вполне реальные, ну насчет выбраться, по крайней мере. Он колдун, не зря же его под артефактом держат.
Воодушевившись, я вытерла слезы и посмотрела на неподвижного целителя. В сон его погружает артефакт, камень надо убрать, прервать контакт с кожей, попросту скинуть. Хорошо, что артефакт не закрепили, закрой они его хотя бы эластичной лентой, не было бы и этого призрачного шанса. Кинуть можно было разве что перчатками и ботинками. Первые слишком легкие, не факт, что долетят, а без ботинок я замерзну быстрее. И чего бы им меня летом не похитить? Через пару дней все растает.
Начала я с перчаток. Первая долетела до середины пустой клетки, вторая застряла между двумя пустыми клетками, зацепившись за перекладину и повиснув темной тряпочкой. С ботинком я решила быть осторожнее. Вытащив шнурки, я связала их и меж собой и привязала к правому. Бросок. Бросок. Еще один. Ботинок стукался о прутья, задевал перекладины и терял скорость. Я притаскивала его обратно, повторяя попытку. Что-то рано я воодушевилась. После не знаю какого по счету броска я поняла, что пробросить вращающийся в воздухе ботинок через две клетки, не задеть прутья и сбить камень с головы целителя невозможно. Но я продолжала попытки, отказываясь признавать поражение. Еще и еще, пока не перестала чувствовать ступню, не покачнулась. Подтащила ботинок в последний раз, вставила шнурки, растерла как могла ногу и надела ботинок.
Опять закашлялась. Показалось, или стало еще холоднее? Идей не было, остались одни фантазии. О прекрасном и не очень. О магии, дремавшей глубоко внутри, Семеныч проверял и ни грана колдовской силы не нашел, и проснувшейся в самый нужный момент, с помощью которой я разношу тут все на фиг. О глобальном потеплении и его стремительном наступлении на одно конкретное место. О землетрясении, способном не только стряхнуть камень с головы целителя, но и весь сарай целиком с лица земли. Тут моя мысль за что-то зацепилась. За что-то реальное. Что устроить вполне в моих силах. За землетрясение. Нет, сотрясать твердь не в моих силах, а вот клетку…
Чтобы проверить реальность идеи, я стала на лавку, уперлась ногой в стену и оттолкнулась. Ничего. Еще раз, сильнее. Клетка дрогнула, приподнялась на пару сантиметров и упала обратно. Тяжело, но возможно. Трудность в том, что клеток тут не одна, а четыре. Стоят на расстоянии пары ладоней друг от друга. Если смогу оттолкнуться от стены достаточно сильно, если моя клетка толкнет соседнюю, а та в свою очередь следующую, а следующая уже ударит ту, в которой лежит целитель, по принципу домино. Клетки будут бить по широким сторонам друг друга, тогда как стоят на узких. Собственно, мне совсем не обязательно ронять последнюю клетку, достаточно хорошего толчка, встряски и камень слетит.
Что-то многовато этих «если», но не попробуешь — не узнаешь. Натянув рукава на ладони, раз перчаток больше нет, я перекинула ноги через горизонтальную перекладину, практически сев на нее, уперлась ногами в стену, ухватилась за прутья и оттолкнулась. Тяжело. Очень тяжело. Первые несколько раз клетка качнулась. Я не сдавалась. И раз на пятый моя темница впервые задела соседнюю и вернулась обратно. Железо отозвалось неприятным лязгом.
Будь я худенькой изящной статуэткой вроде Веры, у меня бы ничего не вышло. Я всегда была крепенькой, не толстой, но и не худенькой, не могла похвастать длинными красивыми ногами и лебединой шеей. Зато у меня всегда была талия, пусть и не классически принятыми шестьюдесятью сантиметрами, всегда была попа, и грудь. Не идеал конечно, но жаловаться глупо, многим повезло и того меньше. Меня не взяли бы в модели, но и на диету не сажали. Хороший крепкий середнячок, вот кто я, без проблем со здоровьем и без желания что-то в себе изменить.
Силы таяли, и я понимала, что, если не толкну клетку достаточно сильно в ближайшие несколько минут, сил не останется. Еще один толчок. Громкий лязг. То, что у меня получилось, я поняла не по звуку удара, а по изменившемуся положению клетки в пространстве. На этот раз она встала на угол, упершись другим в соседнюю, и к стене возвращаться не торопилась.
Я зажмурилась, взывая ко всем святым, ведь по закону подлости такое могло произойти с одной клеткой, а остальные не желают уподобляться костяшкам домино. Я слезла, аккуратно ставя ноги на пол сквозь прутья, и обернулась на ряд из четырех клеток. Три стояли на углах, четвертая прямо, так же, как и до этого. Целитель лежал на лавке. Но удар все-таки был, а вот камня не было.
Я позволила себе глубокий вдох облегчения и закашлялась, а когда подняла взгляд, глаза мужчины были открыты. Мутные, подернутые белесой пеленой магического сна, но живые. Целитель шумно выдохнул и моргнул.
— Константин, — просипела я.
Еще один громкий вдох — выдох. Мужчина секунду за секундой сбрасывал с себя остатки магического сна. Шевельнулись руки, дрогнули ботинки. Медленно, очень медленно мышцы вспоминали, для чего они предназначены. Я могла представить как это больно. Я видела, как он стиснул зубы, как резко натянулась кожа на скулах, слышала, как со свистом вырвался воздух из легких.
— Константин, — повторила я.
— Тихо, — зашипел он.
Несколько минут он собирался с силами, а потом попытался собраться. Даже мне, человеку далекому от медицины, и вообще от биологии, было ясно, чем закончится эта затея. Целитель, видать, соображал еще плохо, или знал свой организм лучше меня. Так или иначе, но он упал, мешком рухнул с лавки на пол и там затих.
— Константин, — как заправский попугай повторила я.
Как бы я ни относилась к экспериментатору, сейчас он моя единственная возможность спастись. Поразительно как меняется система ценностей, когда на кону собственная жизнь. Черный целитель уже не кажется воплощением ужаса, с которым я никогда раньше не разговаривала, не хотела и не могла.
Спустя долгую нервную минуту, за край лавки ухватилась бледная рука. Следом вторая. Потом показалась растрепанная русоволосая макушка.
— Заткнись, — беззлобно сказал он, — и без твоих криков голова разламывается.