Креативный вид. Как стремление к творчеству меняет мир Иглмен Дэвид

Глава 7. Не склеивайте детали

Анимационная история «Лего. Фильм» (2014) погружает зрителей в мир, полностью построенный из разноцветных деталей игрушечного конструктора — из них сделаны не только здания, но и люди, небо, облака, море и даже ветер. Главный герой по имени Эммет старается не допустить, чтобы злой Лорд Бизнес заморозил мир при помощи мощного и таинственного Адскла. Единственный способ остановить Лорда — найти Блок сопротивления, мифический кирпич, способный нейтрализовать Адскл. В мире Лего все персонажи распевают гимн Everything is Awesome («Все круто»), пока Эммет пытается убедить их, что над ними нависла угроза.

В середине фильма действие неожиданно перемещается в мир людей: оказывается, что вселенная Лего существует в воображении мальчика по имени Финн. И Лорд Бизнес — это отец мальчика, известный как Тот-Кто-Наверху. В подвале дома он построил удивительный город из деталей лего с небоскребами, бульварами и надземной железной дорогой. Расстроенный тем, что сын постоянно разбирает его постройку, Тот-Кто-Наверху собирается склеить все детали суперклеем. Блок сопротивления оказывается колпачком от тюбика суперклея. Город Лего, построенный Тем-Кто-Наверху, — результат бессчетных часов кропотливого труда. Он прекрасен, даже идеален. Но зрители поддерживают не план «заморозить» мировой прогресс, а желание Финна продолжать строить и перестраивать город.

Неугомонность человеческого мышления гонит нас не только исправлять недостатки, но и переделывать то, что кажется идеальным. Человек разрушает не только то, что плохо, но и то, что хорошо. Творческие личности могут восхищаться прошлым, могут отвергать его, но одно у них общее: они не хотят склеивать детали. Как сказал писатель Сомерсет Моэм: «Традиции — наш проводник, а не тюремщик». Прошлое можно ценить, но оно не является неприкосновенным. Как мы уже видели, творчество не возникает на пустом месте: мы зависим от культуры, которая обеспечивает нам строительный материал. И, подобно тому, как шеф-повар выбирает лучшие ингредиенты для нового рецепта, мы часто выбираем лучшее из нашего наследия, чтобы создать что-то новое.

В 1941 году нацисты перевели польских евреев в Дрогобычское гетто, последний пункт перед отправкой в лагеря смерти. Среди обреченных был необычайно талантливый писатель Бруно Шульц. Шульца спас от депортации нацистский офицер, поклонник его творчества, но через год писатель был застрелен на улице гестаповцем. Немногие его произведения пережили войну. В числе немногих его опубликованных книг был сборник рассказов «Улица крокодилов». В последующие годы сборник приобрел большую известность, и через пару поколений американский писатель Джонатан Сафран Фоер воздал должное памяти Шульца. Однако он не стал просто переиздавать рассказы или переписывать их на свой лад. Он прибег к технике вырубки и удалил часть текста Шульца, превратив книгу в подобие скульптуры в прозе. Фоер выбрасывал не то, что ему не нравилось, наоборот — он выбрал произведение, от которого был в восторге. Подобно Финну, он «ломал» то, что считал хорошим.

Страница из романа-гипертекста Джонатана Сафрана Фоера «Дерево кодов»

Поколение за поколением мы складываем кирпичики истории. Эдуард Мане тоже «ломал хорошее», создавая в 1863 году свой знаменитый «Завтрак на траве». Взяв за основу гравюру XV века «Суд Париса» Маркантонио Раймонди, Мане превратил три мифологические фигуры из правого нижнего угла гравюры в двух господ и девицу легкого поведения, расположившихся в парижском парке.

Позднее Пикассо «сломал хорошее», созданное Мане, когда написал свою версию этого сюжета, оставив название как у полотна Мане.

А еще позднее Роберт Колскотт переосмыслил легендарных «Авиньонских девиц» Пикассо в своем полотне «Алабамские девицы».

Время от времени общество пытается «заморозить» каноны. В XIX веке в изобразительном искусстве их задавала французская Академия художеств. Ее установления определяли вкусы публики и служили мерилом целесообразности приобретения произведений. Изначально под свое широкое крыло Академия брала работы выдающихся художников самых разных стилей — от последователей классицизма до лидеров романтизма. К сожалению, со временем, подобно Тому-Кто-Наверху, академики стали все больше превращать свой подход в застывшую догму.

Раз в два года Академия устраивала художественный салон — главную выставку страны, где были представлены последние новинки. Если художник хотел оставить след во французском искусстве, ему нужно было попасть в число участников салона. Отбор всегда был очень жестким, но в 1863 году критерии жюри особенно сузились: отвергнуты были тысячи полотен, включая работы известных художников и, в частности, «Завтрак на траве» Эдуарда Мане. Члены жюри сочли оскорбительной ее «вульгарную сексуальность и нарочито небрежную манеру написания».

Раньше тем, чьи работы не попадали на выставку, оставалось лишь смириться с судьбой. Однако в этот раз слишком многие нарушили «хорошие нормы», утвержденные Академией. Отклоненных картин было столько, что художники открыто выразили протест. Поднялся такой шум, что император Наполеон III решил увидеть эти работы своими глазами. Он приказал организовать рядом с главной выставкой так называемый «Салон отверженных», чтобы широкая публика сформировала собственное мнение. Желание участвовать в альтернативной выставке выразили более 400 художников. Академия не приложила усилий к ее организации: полотна были развешены кое-как, печатать каталог не стали. По сравнению с главной выставка напоминала дворовую распродажу. Несмотря на это, «Салон отверженных» стал поворотной точкой в истории западного искусства. Он ознаменовал переход от мифологических и исторических сюжетов к более современным темам. На смену тщательной манере письма пришли экспериментальные техники[105]. Тысячи людей посетили выставку, чтобы увидеть картины, которые, по мнению Академии, они не должны были видеть. Потребность встряхнуть традиции взяла верх над попыткой задавить новаторство.

Человеческий мозг непрерывно меняет части реальности, с которой имеет дело, и эта его потребность становится стимулом для развития не только искусства, но и науки. Так, в начале ХХ века в геологии господствовало убеждение, что континенты всегда были неподвижны. Считалось, что атлас Земли в любой исторический период должен был выглядеть как современный, и эта стабильность не подвергалась сомнению[106]. С учетом доступной в то время информации, это было неоспоримое утверждение, основанное на данных полевых исследований.

Однако в 1911 году Альфред Вегенер прочитал научную работу, в которой описывались идентичные растения и животные, найденные по разные стороны Атлантики. Объясняя этот факт, ученые выдвигали предположение, что два континента когда-то были связаны полоской суши, впоследствии ушедшей под воду. Но Вегенер никак не мог выбросить из головы мысль, что береговые линии Африки и Южной Америки соответствуют друг другу, словно два элемента головоломки. Затем он обнаружил неожиданные совпадения в составе горных пород в Южной Африке и Бразилии. Гипотетическая модель Вегенера объединила существующие семь материков в один суперконтинент, которому он дал название Пангея. По мысли Вегенера, суперконтинент разделился на несколько частей сотни миллионов лет назад, и эти массивные части постепенно дрейфовали друг от друга. Стратегия когнитивной дезинтеграции позволила Вегенеру «увидеть» историю нашей планеты, как ее не видел никто другой: он выдвинул теорию дрейфа материков.

В 1912 году Вегенер изложил свою гипотезу в статье, а три года спустя в свет вышла его книга «Происхождение континентов и океанов». Как и Дарвин, обосновавший происхождение видов, Вегенер утверждал, что наша планета меняется со временем. Теория Вегенера позволила материкам отдать швартовы и плавать, словно кувшинки в пруду. Вегенера нисколько не смущало, что его теория идет вразрез с общепринятыми научными взглядами. Он писал своему тестю: «Почему мы должны держаться за устаревшие представления? Думаю, они не переживут и следующее десятилетие».

К сожалению, оптимизм Вегенера оказался преждевременным. Его работу встретили насмешками и пренебрежением: коллеги называли ее еретической и абсурдной. Палеонтолог Герман фон Иеринг язвительно пророчил, что гипотеза Вегенера лопнет как мыльный пузырь. Геолог Макс Земпер писал, что доказательства реальности дрейфа материков недостаточны и абсолютно неубедительны. И продолжал: «Следует просить автора соблюдать необходимую дистанцию и в дальнейшем не удостаивать геологию своим вниманием, а искать другие области знания, где пока еще забыли написать на своих дверях: “О, святой Флориан, пощади этот дом, подожги другой”».

Вегенер столкнулся с несколькими серьезными проблемами. Большинство геологов были практиками, а не теоретиками[107]. Неоспоримыми для них являлись только доказательства, которые они могли «подержать в руках». А таких у Вегенера не было. Он мог лишь указать на косвенные свидетельства того, что когда-то все материки были единым целым. Но не мог повернуть время вспять на сотни миллионов лет, чтобы предложить скептикам прямые доказательства. Хуже того, он только строил предположения, как именно происходил дрейф материков. Какая геологическая сила обеспечивала эти сейсмические сдвиги? Современникам казалось, что Вегенер ставит телегу впереди лошади, пытаясь подтвердить свою теорию неубедительными фактами: его гипотезу воспринимали как игру воображения.

В попытках доказать свою правоту Вегенер предпринял несколько опасных северных экспедиций. Из последней он не вернулся. В ноябре 1930 года, в сильнейшие морозы, добираясь от одной станции до другой, Вегенер умер от сердечного приступа. Останки обнаружили только несколько месяцев спустя[108].

А через несколько лет появились новые измерительные приборы, с помощью которых были получены обширные данные относительно океанического дна, магнитных полей Земли и геологической датировки. Результаты вынудили ученых пересмотреть отвергнутую теорию Вегенера. С долей сомнения геолог Чарльз Лонгвелл писал: «Гипотеза Вегенера является таким стимулом и имеет такое фундаментальное значение для геологии, что должна вызывать уважение и интерес у каждого геолога. В ее пользу свидетельствуют весомые доказательства, и было бы глупо отвергать концепцию, предлагающую потенциальный ответ на самые глубокие вопросы в истории Земли»[109]. Десятилетиями позже свое мнение изменил известный геофизик и геолог Джон Вильсон, который изначально пренебрежительно отнесся к теории Вегенера: «Все совсем не так, как ожидали увидеть мы нашим ограниченным взором… Земля — не застывшее изваяние, а живой, подвижный организм… Это главная научная революция нашего времени»[110].

Теория дрейфа материков была признана теми же людьми, которые смеялись над ней раньше. Призыв Вегенера нарушить статус-кво — «расклеить детали» материков — наконец был услышан и принят.

Творческие люди часто переступают не только через устоявшиеся культурные традиции, но и через собственные установки. В 1950-е годы художник Филипп Густон считался восходящей звездой нью-йоркской школы абстрактного экспрессионизма и создавал похожие на облака области цвета.

To B.W.T. (1950) и «Живопись» (1954) Филиппа Густона

После нескольких ретроспективных выставок в начале 1960-х годов Густон делает перерыв в творчестве, покидает художественную сцену Нью-Йорка и ведет затворнический образ жизни в небольшом доме в Вудстоке. Через несколько лет возвращается. В 1970 году в галерее Мальборо в Нью-Йорке открывается выставка его последних работ. Поклонников ждет настоящий сюрприз: Густон вновь обратился к фигуративному искусству. Он по-прежнему верен своей фирменной палитре из красного, розового, серого и черного, но изображения становятся гротескными, он пишет бесформенные фигуры членов Ку-клукс-клана, рисует сигареты и ботинки.

Riding Around (1969) и Flatlands (1970) Филиппа Густона

Реакция публики была единодушно враждебной. Арт-обозреватель Хилтон Крамер назвал в New York Times работы Густона неуклюжими, а также заявил, что Густон действует как «хорошая доза наркоты». Мнение критика из журнала Time Роберта Хьюза тоже было нелестным. О сюжетах с куклуксклановцами он написал: «В качестве политического заявления [полотна Густона] такие же примитивные и недалекие, как и ненавистничество, о котором они говорят». На волне поднявшегося негатива галерея Мальборо не стала продлевать контракт с художником. Сломав собственное «хорошее», Густон разочаровал большинство самых ярых поклонников. Тем не менее он остался верен своему решению и продолжил работать в жанре предметной живописи вплоть до смерти в 1980 году.

Хилтон Крамер так и не изменил мнение. А вот многие другие изменили. В 1981 году Хьюз опубликовал следующее:

«Творческие работы, созданные Густоном в конце 1960-х годов и впервые выставленные на суд публики в 1970 году, были настолько непохожи на картины, сделавшие его знаменитым, что казались самодурством и безвкусицей… Если бы в тот момент кто-то сказал, что через десять лет фигуративизм Густона окажет огромное влияние на американское искусство, это прозвучало бы невероятно.

Тем не менее, похоже, это именно так. В последующее десятилетие в Америке наблюдался очевидный рост намеренно неуклюжих, фигуративных картин, где игнорировались правила приличия и тщательность в интересах откровенно грубой экспрессионистской манеры. Очевидно, что крестным отцом этой манеры был Густон. И потому у художников до 35 лет его творчество вызывает больше интереса, чем творчество любого из его современников»[111].

В конце 1960-х годов огромной популярности и славы в мире музыки достигла группа The Beatles. Но даже тогда, когда у них выходил один хит за другим, они не переставали экспериментировать. Вершиной стал «Белый альбом», выпущенный в 1968 году. Большинство песен альбома выросло из пребывания The Beatles в индийском ашраме; кроме того, в это время у Джона Леннона начался роман с художницей-авангардисткой Йоко Оно. Последняя композиция, названная «Революция 9», состоит из набора повторяющихся музыкальных отрезков, каждый из которых проигрывается с собственной скоростью. В композиции использованы отрывки из классики, сыгранные наоборот, а также звучат фрагменты арабской музыки и фраза продюсера Джорджа Мартина: Geoff, put the red light on («Джефф, поставь красный свет»). Как появилось название композиции? Леннон записал голос звукорежиссера: This is EMI test number nine («Пробная запись номер девять») и дал звучать словам number nine снова и снова. Как позже он рассказывал в интервью журналу Rolling Stone, девять — его счастливое число, и родился он девятого октября. Это была самая длинная композиция в альбоме, послание, говорившее о том, что группа, которая отмела традиции поп-музыки 50-х, сочла возможным сломать и собственный шаблон. Как писал один из музыкальных критиков: «В течение восьми минут в альбоме, на котором стоит имя The Beatles, The Beatles отсутствуют напрочь»[112].

Творческое разрушение собственных построений имеет место не только в искусстве, но и в науке. Один из выдающихся эволюционных биологов Эдвард Уилсон потратил несколько десятилетий на объяснение удивительной загадки природы — альтруизма. Если главная цель особи передать свои гены следующему поколению, какой смысл рисковать жизнью ради другой особи? Дарвин предположил, что все дело в родственном отборе: животное способно на самоотверженность ради защиты биологических родственников. Эволюционные биологи во главе с Уилсоном объединились вокруг точки зрения, что чем больше число общих генов, тем выше вероятность родственного отбора.

Однако Уилсон не был готов «склеивать детали». После того, как он пятьдесят лет поддерживал теорию родственного отбора, он изменил свою позицию и стал утверждать, что новые данные противоречат принятой модели. В колониях некоторых насекомых, состоящих из близкородственных особей, не наблюдается признаков альтруизма, тогда как в колониях с более разнообразным генетическим набором особи могут вести себя альтруистично. Уилсон выдвинул новую гипотезу: бывают обстоятельства, в которых для выживания требуются коллективные усилия, и тогда стремление к взаимодействию становится генетически выгодным. В других ситуациях, когда совместная работа не приносит преимуществ, особи действуют эгоистично, даже за счет родственных особей[113].

Публикация Уилсона вызвала бурную реакцию. Многие ведущие биологи заявили, что Уилсон сбился с истинного пути, а его статью даже не следовало печатать. В рецензии, озаглавленной «Падение Эдварда Уилсона», Ричард Докинз, один из самых авторитетных коллег Уилсона, критиковал его, не стесняясь: «Сложившаяся ситуация напомнила мне карикатуру из старого номера Punch, когда на военном параде одна из зрительниц гордо кричит: “Это мой сынок, он единственный шагает в ногу!” Не стал ли Уилсон единственным эволюционным биологом, шагающим в ногу?»[114]

Тем не менее Уилсона не слишком волновало, что он выбился из строя коллег. Многих потрясло, что знаменитый человек, лауреат двух Пулитцеровских премий, поставил под удар свою репутацию. Но Уилсон, будучи решительным новатором, не испугался радикально изменить свою позицию, пусть это даже означало, что придется перечеркнуть свое научное наследие. Пока нет окончательного вердикта относительно справедливости предположения Уилсона (оно вполне может оказаться ошибочным), но прав ученый или нет, для него явно не существует деталей, склеенных раз и навсегда.

Человечество постоянно создает что-то новое, разрушая «хорошее»: на смену дисковым телефонным аппаратам пришли кнопочные, которые уступили место здоровенным трубкам первых мобильных, превратившимся затем в телефоны-«раскладушки» и дальше — в смартфоны. Телевизоры постоянно становятся все больше и тоньше — и беспроводными, и 3D. Пусть инновации входят в наш культурный код, это не утоляет нашу вечную жажду новизны.

Есть ли достижения человеческой мысли, совершенство которых настолько неоспоримо, что удерживает последующие поколения от желания их модернизировать? В качестве примера возьмем скрипку Страдивари. В конце концов, цель любого скрипичного мастера — создать инструмент, звучание которого будет глубоким, богатым и слышным даже в дальнем конце концертного зала. Кроме того, на инструменте должно быть удобно играть. Венцом творения, с точки зрения формы и пропорций, выбора дерева и даже запатентованного лака, считаются скрипки, сделанные итальянским мастером Антонио Страдивари (1644–1737). И сейчас, более чем три века спустя, его инструменты по-прежнему ценятся выше всего. На одном из благотворительных аукционов скрипку Страдивари продали более чем за 15 миллионов долларов. Поэтому кажется невероятным, что кому-то придет мысль улучшать произведение Страдивари, в своем роде венец творения.

Скрипка Страдивари «Леди Блант»

Тем не менее творческий мозг человека не может оставить в покое даже то, что сделано идеально. Опираясь на современные исследования в области акустики, эргономики и синтетических материалов, производители скрипок научились делать инструменты, которые легче, громче, удобнее в руках и долговечнее. Скажем, скрипка, которую создали из углеродного волокна Луи Легиа и Стив Кларк. Она не только отличается легким весом, но также не подвержена воздействию влажности, от которой страдают все деревянные инструменты. В 2012 году, во время международного конкурса, скрипачам предложили сыграть на нескольких инструментах — старых и новых, и оценить их. Интрига была в том, что на глаза музыкантам надели темные повязки, чтобы они не видели инструмент, а специальное ароматизирующее вещество маскировало узнаваемый запах старых скрипок.

Скрипка из углеродного волокна Легиа и Кларка

Всего лишь треть участников эксперимента назвали лучшими старые инструменты. Из двух скрипок Страдивари самую известную выбирали меньше всего. Этот эксперимент поколебал убеждение, что никто и никогда не превзойдет Страдивари. Возможно, скрипка Страдивари никогда не перестанет быть пределом желаний, но благодаря достижениям науки и техники современные скрипки становятся более звучными и прочными, а также более дешевыми, чем их знаменитые предшественницы. Когда солист на сцене исполняет на карбоновом инструменте скрипичный концерт Бетховена, уже не кажется столь невероятным, что можно превзойти идеал Страдивари.

Никто не хочет раз за разом проживать один и тот же день. Даже если это был счастливейший день, он быстро утратит свою привлекательность из-за постоянного повторения. Потому человек склонен периодически менять то, что и так работает. Без стремления к новизне самый чудесный опыт потеряет свою прелесть под действием рутины. Благоговение перед гигантами прошлого легко останавливает нас, но ведь они служат трамплином для настоящего. Мозг видоизменяет не только то, что несовершенно, но и то, что ему нравится. Подобно тому, как Финн переделывает построенное Тем-Кто-Наверху, мы тоже обязаны раз за разом возвращаться к переделке своих последних достижений.

Глава 8. Множьте идеи

В 1921 году на заседание Бюджетного комитета Палаты представителей США был приглашен Джордж Вашингтон Карвер, ученый из алабамского Института Таскиги — учебного заведения для чернокожих. Карвер занял свое место в зале, в здании, где не было ни одного чернокожего госслужащего, в сегрегированной столице страны, расколотой на две части.

Карвер работал над проблемой истощения почвы, вызванного длительным выращиванием хлопка. Он выяснил, что культивирование арахиса и батата лучше всего способствует восстановлению плодородия почвы. Карвер отдавал себе отчет, что ни один фермер-южанин не захочет выращивать арахис в отсутствие сформированного рынка сбыта. В этот день 1921 года миссия Карвера заключалась в том, чтобы отстоять арахис как экономически ценную сельскохозяйственную культуру. На выступление ему отвели 10 минут.

Карвер утверждал, что, если бы все остальные овощи вдруг пропали, «арахис и батат могли бы составить идеально сбалансированный рацион со всеми необходимыми питательными элементами». Однако едва он начал выступление, его прервал конгрессмен Джон Тилман: «Может, еще и арбузы рядом высадить?»

Тема арбуза со времен Гражданской войны звучала в издевательских насмешках над чернокожими. Пропустив расистскую реплику мимо ушей, Карвер невозмутимо продолжил рассказывать о множестве созданных им продуктов из арахиса: арахисовое мороженое, арахисовый краситель, арахисовый корм для голубей и сладкий арахисовый батончик. По истечении выделенных десяти минут Карвер хотел было завершить выступление, но председатель комитета попросил его продолжать. Еще десяти минут оказалось недостаточно, чтобы Карвер перечислил все продукты из арахиса, и тогда председатель сказал: «Продолжай, брат. Время не ограничено».

Карвер поведал об арахисовом молоке, а также об арахисовом пунше с фруктовым вкусом, который не подпадает под действие сухого закона. Кроме того, он рассказал об арахисовой муке, арахисовых чернилах, арахисовом соусе, арахисовом сыре, арахисовом корме для домашнего скота, о вустерском соусе из арахиса и об арахисовом креме для лица. Упомянул даже об арахисовом кофе. Карвер предложил более сотни способов использования арахиса. Выступление он завершил через сорок семь минут словами, что дошел лишь до половины списка. Председатель поблагодарил его: «Мы должны выразить свое восхищение, сэр, вашим подходом к делу»[115]. Карвер провел день в Конгрессе и стал народным героем фермеров-южан.

Варианты — основа творческого процесса. Пикассо создал серию из пятнадцати картин и рисунков, вдохновленный полотном Делакруа «Алжирские женщины в своих покоях», двадцать семь рисунков по мотивам «Завтрака на траве» Мане и пятьдесят восемь вариаций «Менины. По Веласкесу».

«Менины» Диего Веласкеса

Пять из пятидесяти восьми вариаций Пикассо «Менины. По Веласкесу»

Бетховен сочинил шесть вариаций швейцарской народной песни, семь вариаций «Боже, храни королеву» и двенадцать вариаций на тему Моцарта. В 1819 году австрийский композитор Антон Диабелли разослал коллегам по цеху вальс с просьбой дополнить его собственной вариацией для сборника, который он собирался опубликовать. Бетховен сочинил тридцать три вариации на тему Диабелли — больше, чем кто-либо другой.

Если бы зомби сошли с экранов фильмов ужасов, скорее всего, они не смогли бы придумывать разные варианты: мозг зомби запрограммирован для выполнения определенных действий. Как уже упоминалось, по такой же схеме мы производим привычные действия: подносим вилку ко рту, передвигаем ноги во время ходьбы, управляем автомобилем. Определенные нейронные связи выполняют всю тяжелую работу, а действия начинают носить почти автоматический характер. При этом благодаря бесконечной возможности формирования новых нейронных связей человек способен менять свои привычки. Когда мозг порождает варианты, он уходит с пути наименьшего сопротивления и шире задействует нейронные связи. Вместо использования готовых алгоритмов мозг начинает трансформировать, дезинтегрировать и синтезировать имеющийся опыт, воображая, «что, если».

Карвер, Пикассо и Бетховен делились с миром вариациями, многократно развивая ту или иную тему. Хотя очень часто сам процесс остается скрытым от глаз. Обратимся к роману Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!». Он заканчивается тем, что возлюбленная главного героя Кэтрин умирает во время родов, ребенок тоже рождается мертвым. Работая над трагическим финалом, Хемингуэй написал 47 вариантов. Первый был следующим: «Кэтрин умерла, и вы умрете, и я умру, и это все, что я могу вам обещать».

В более позднем ребенок не погибал:

«Я мог бы рассказать о ребенке. Для меня он был лишь помехой, и видит Бог, мне было бы лучше без него. В любом случае, он не часть этой истории. С него начинается новая история. Несправедливо начинать новую историю в конце старой, но так оно обычно и бывает. Кроме смерти нет конца, и рождение — только начало».

В одной из версий описывается день после смерти Кэтрин:

«Затем я окончательно проснулся. Я физически испытал ощущение пустоты. У изголовья кровати в свете дня по-прежнему горела лампа. Я вернулся туда, где остался прошлой ночью, и это конец истории».

Еще один вариант звучит как назидание:

«Вы начинаете понимать несколько вещей, и одна из них заключается в том, что, не разбираясь, мир разрушает всех, а тех, кого он не разрушает, он убивает. Мир убивает и лучших, и нежных, и смелых. Если вы не из них, то будьте уверены, что он убьет и вас, только без особой спешки»[116].

И — окончательный вариант. В опубликованной версии ребенок рождается мертвым. Главный герой прогоняет медсестер и закрывается в комнате с умершей женой:

«Но когда я заставил их уйти и закрыл дверь и выключил свет, я понял, что это ни к чему. Это было словно прощание со статуей. Немного погодя я вышел и спустился по лестнице и пошел к себе в отель под дождем»[117].

Читая концовку романа «Прощай, оружие!», вы даже не подозреваете, сколько вариантов создал автор, чтобы прийти к этим финальным строкам.

Из нескольких тысяч икринок, которые лосось откладывает каждый сезон, большая часть погибает еще до появления мальков, а другие гибнут мальками. Вырастают немногие. То же самое происходит с избытком идей, которые генерирует наш мозг: многие даже не перетекают в сознание, а те, что человек все-таки осознаёт, он по большей части отвергает.

Рассмотрим, например, как братья Райт определили оптимальный способ управления летательным аппаратом: они создали 38 вариантов крыла, все — разной формы и кривизны. Или попытки Чарльза Кеттеринга изобрести дизельный двигатель, от которых он не отказывался на протяжении шести лет: «Мы пробовали разные варианты один за другим, пока двигатель наконец сам не сказал нам, что ему нужно»[118]. В лаборатории Леви Стросса Eureka Innovation Lab дизайнеры одежды опробуют тысячи вариантов цвета и типов ткани, чтобы сделать джинсы, которые будут модными в следующем году, и все эксперименты дизайнеров записываются на камеру, чтобы позже воспроизвести выбранные образцы[119].

Точно так же, когда компания Audi поручила дизайнеру Максу Куличу создать персональное транспортное средство, он представил эскизы массы моделей. В одних человек сидел, в других — стоял. Некоторые были с одним колесом. Или с двумя, или с тремя. Обдумывался вариант с добавлением рюкзака для переноски ребенка. Еще один экземпляр предназначался для езды на двух колесах без руля. Дизайнер экспериментировал с углом наклона, размером колес и формой руля. Он рассматривал складную модель, предполагая, что ее можно будет перевозить в багажнике Audi вместе с запасным колесом.

В итоге один из проектов, предложенных им компании Audi, был CitySmoother — складная модель с сиденьем.

Вследствие чрезвычайной плодовитости человеческого воображения огромное количество идей оказывается невостребованным. Архитектурные бюро традиционно предлагают многочисленные альтернативы для строительных объектов. Компания Architectural Research Office разработала семьдесят вариантов фасада здания Flea Theater в Нью-Йорке.

Из этих семидесяти идей «кастинг» прошла только одна.

Наличие множества вариантов важно не только для дизайнеров и архитекторов, но и для химиков. Когда фармацевтическая компания приступает к разработке нового лекарственного препарата, перед ней стоит ответственная задача: лекарство должно бороться с болезнью и при этом не вредить пациенту. Традиционный метод заключается в том, чтобы определить состав препарата, а затем, опытным путем меняя его, искать лучшую версию. Трудолюбивый ученый может создать от пятидесяти до ста вариантов в год. Однако часто этого недостаточно: чтобы добиться идеального состава, обычно требуется перебрать около 10 000 вариантов. На поиск оптимально действующего вещества могут уйти годы усилий и масса денег. Чтобы улучшить и ускорить процесс, ученые, занимающиеся органической химией, предложили новые способы разработки вариантов. Вместо последовательного тестирования сегодня химики проводят параллельные испытания: например, десять спиртов и десять кислот смешивают в разных пропорциях на плашке с сотней микролунок[120]. При этом таких плашек может быть одновременно до нескольких десятков. В прошлом десятилетии этот метод произвел настоящую революцию в области открытия новых лекарств.

Даже после выхода продукта на рынок ум изобретателя не перестает генерировать идеи. Томас Эдисон представил свой фонограф на суд общества в январе 1878 года. Новинка покорила всех, но устройство быстро ломалось и оказалось сложным в эксплуатации. Чтобы удержать интерес публики, Эдисон составил список с перечислением потенциальных возможностей применения фонографа в будущем:

1. Запись текста с голоса и все виды диктовки без помощи стенографиста.

2. Фонографические книги для слепых, которые заменят им чтение.

3. Обучение сценической речи и ораторскому искусству.

4. Воспроизведение музыки.

5. «Семейный альбом». Запись голосов членов семьи: их высказываний, воспоминаний, последних слов умирающего.

6. Музыкальные шкатулки и игрушки.

7. Часы, объявляющие время, когда пора идти домой, принимать пищу и т. д.

8. Сохранение языков посредством точного воспроизведения произношения.

9. Образовательные цели: например, воспроизведение объяснений учителя, которое ученик может прослушать в любой момент, или запись уроков для удобства запоминания.

10. Объединение с телефоном, который становится вспомогательным средством при передаче постоянных и ценных записей, а не просто инструментом для разовой сиюминутной коммуникации[121].

Эдисон отдавал себе отчет, что залогом выживания его идеи служит разносторонность ее использования. Как он однажды сказал: «Когда вы исчерпали все возможности, помните: вы их еще не исчерпали».

Огромное многообразие и развитие альтернативных вариантов можно наблюдать на примере природы, где постоянно появляется что-то новое. Зачем? Затем, что самый верный путь к исчезновению — «сложить все яйца в одну корзину». Точно так же и сила человека заключается в его способности к генерированию разных версий идеи. Когда перед нами стоит проблема, мы редко ограничиваемся одним вариантом решения, их рождается сразу несколько.

Стратегия многообразия вариантов применима на уровне компаний и даже государств: инвестирование в широкий спектр альтернативных подходов повышает вероятность решения задачи. Вспомним ситуацию, сложившуюся в Англии XVIII века, когда эскадра сбилась с курса, корабли сели на мель и погибли две тысячи моряков. Это был лишь один из ряда трагических инцидентов, произошедших из-за проблем с навигацией. Сложность состояла в том, что моряки не могли определить долготу, на которой находилось судно[122]. Для этого требовалось знать скорость движения судна, а также точное время. К сожалению, маятниковые часы мало чем могли помочь в море, где из-за качки и крена корабля их механизм выходил из строя. Так что моряки просто бросали за борт кусок дерева и прикидывали, как быстро корабль от него удаляется. Приблизительные расчеты часто оборачивались трагедией, потому что корабли, конечно же, сбивались с курса.

Потеря кораблей подтолкнула парламент к неординарной мере — вдохновить изобретателей выйти за рамки традиционных решений. Премия в размере 20 000 фунтов стерлингов (миллион долларов в современных деньгах) была обещана тому, кто предложит способ точного определения географической долготы на море. Как пишет историк науки Дава Собел: «Право распоряжаться финансами сделало Комиссию долгот, вероятно, первым в истории официальным научно-исследовательским агентством»[123].

Первые результаты разочаровали. Комиссия долгот оценивала заявки с описанием самых разных приборов с причудливыми названиями: фонометр, пирометр, селенометр, гелиометр. Ни один из них не действовал. Спустя пятнадцать лет после объявления о премии Комиссия так и не получила предложения, достойного поддержки. Все это время члены Комиссии даже не утруждали себя встречами с кандидатами: просто высылали письменный отказ.

Тем не менее заявки продолжали принимать. Прошло более двадцати лет, когда Джон Гаррисон, часовщик-самоучка из маленького городка в графстве Йоркшир, предложил идею хронометра для определения положения корабля в море. Из всех изобретателей, бившихся над проблемой, йоркширский ремесленник, скорее всего, считался бы наименее вероятным претендентом на победу. Но Гаррисон был мастером своего дела. Благодаря улучшениям в механизме и материалах его хронометр Н-1 стал первым прототипом, который Комиссия сочла годным для проверки в открытом море. Результат обнадеживал, но не был идеальным, а потому Гаррисон получил часть денег, чтобы иметь возможность продолжить работу.

Дело растянулось на несколько десятилетий. Наконец Гаррисону удалось совершить настоящий прорыв. Он понял, в чем главный недостаток всех его механизмов: размер делал их слишком уязвимыми для морской качки. Гаррисон решил, что единственным выходом будет полностью избавиться от маятника. В 1761 году он представил Комиссии долгот хронометр Н-4. Менее пятнадцати сантиметров в диаметре. Первые в мире карманные часы. Хронометр позволял капитанам с безупречной точностью определять время в море. Появление Н-4 положило начало золотому веку морских исследований[124].

Если оглянуться назад, часто кажется, что прогресс линеен и состоит из совершения открытия и его продвижения. Это только видимость. Каждый момент истории характеризуется множеством пересекающихся и ветвящихся тропинок, которые сливаются в несколько вымощенных дорог. В 1714 году никому и в голову не приходило, что безвестному часовщику из какой-то деревушки удастся решить самую серьезную проблему морской навигации. Члены парламента знали одно: надо «раскинуть сети». Требовалось нестандартное решение, и они расширили путь для новых возможностей.

Учредители премий, подобных XPrize, пошли по их стопам. Первая XPrize в размере десяти миллионов долларов была назначена в 2004 году за суборбитальный полет, выполненный частной компанией дважды в течение двух недель на одном корабле многоразового использования. За награду состязались 26 компаний из разных стран с самыми разными конструкторскими решениями.

Благодаря «широко раскинутой сети» осуществление мечты о коммерческих космических путешествиях стало на шаг ближе. Сегодня стратегия краудсорсинга набирает популярность. Когда компания Netflix захотела усовершенствовать алгоритм персональных рекомендаций для пользователей, она поняла, что дешевле учредить призовой фонд в миллион долларов, чем проводить разработки собственными силами. Netflix опубликовала набор выборочных данных, для получения приза необходимо было улучшить алгоритм на 10 %. В конкурсе приняли участие десятки тысяч команд. Большинство попыток оказались неудачными, но две команды достигли цели. При относительно скромных вложениях Netflix удалось решить задачу, открыв дорогу тысячам вариантов.

Не всегда инновации успешны, и в некоторых случаях их провал обходится очень дорого. Так было с компанией по производству солнечных батарей Solyndra. В 2011 году она оказалась банкротом, не сумев погасить кредит в 536 миллионов долларов, подкрепленный правительственными гарантиями. Более 1000 сотрудников потеряли работу. ФБР провело обыск в штаб-квартире компании в связи с обвинением в мошенничестве. Это было серьезной неудачей администрации президента Обамы, которая поддерживала компанию как инновационную и создающую новые рабочие места. Оппоненты администрации получили на руки козырь — наглядный пример некомпетентности чиновников и потраченных впустую денег налогоплательщиков.

Премию получила компания Mojave Aerospace за корабль SpaceShipOne

Если рассматривать эту ситуацию в отрыве от контекста, ее можно расценивать как фиаско администрации президента, но, хотя чиновники должны осознавать свою ответственность, критиковать их за одну неудачу контрпродуктивно. Почему? Потому что государство, которое выбирает только беспроигрышные варианты, неспособно на инновации. Взгляните на общие результаты Министерства энергетики: изначально при объеме кредитов в 34 миллиарда долларов уровень невозврата составлял менее 3 %. Когда Конгресс сформировал фонд для покрытия возможных убытков, программа развития возобновляемой энергетики фактически оказалась прибыльной. Господдержка стимулировала приток частных инвестиций, что привело к резкому падению цен на технологии солнечной энергетики. Более того, компания Solyndra создала несколько нестандартных концепций. В отличие от плоских панелей, к которым все привыкли, панели Solyndra имели цилиндрическую форму, благодаря чему эффективнее усваивали энергию солнечного света. Кроме того, панели были ветрозащитными, что потенциально открывало новые рынки в областях с соответствующим климатом. Компания потерпела неудачу не из-за плохой идеи, а потому что цены на ее продукцию падали быстрее, чем ожидалось, и производственные расходы не удавалось снизить достаточно быстро. В дело вступили рыночные силы, которые сложно было предвидеть.

Неудача — это всегда болезненный опыт, но, когда речь идет о вложениях в инновации, невозможно делать ставки только на победителей. После краха Solyndra министр энергетики Эрнест Мониз сказал в интервью: «Нам следует проявлять осмотрительность и не всегда избегать риска, потому что в противном случае мы не продвинемся на рынке»[125].

Мы считаем, что поведение, доведенное до автоматизма, страхует нас от ошибок. В ситуациях, когда требуется устойчивый результат, например, когда мы подносим вилку ко рту, сокращение избыточных нейронных связей удаляет лишние варианты. Мы хотим писать без ошибок, бегать не падая, идеально играть на скрипке. Однако генерируя множество вариантов, мы должны усвоить другое отношение к ошибкам. Ошибки следует принимать, а не избегать их. Когда мы действуем в формате привычки, ошибка — это неудача. Когда мы мыслим творчески, ошибка — это необходимость[126].

Нашу планету населяет триллион разных видов, и великий успех матери-природы сводится к единственному принципу: она плодит множество вариантов. Никогда не известно наперед, что сработает в новой экосистеме (клыки? крылья? костяные пластины?), поэтому природа создает избыточное количество мутаций, и какие-то из них себя оправдывают. Число видов, существующих в данный момент, представляет менее 1 % от общего числа видов, которые когда-либо пытались существовать. По некоторым прогнозам, до 50 % существующих сегодня видов животных и растений исчезнут к 2100 году[127]. От дронта до плезиозавра и мамонта, многие хорошие идеи просто не выживают.

То же самое происходит в мире искусства, науки и бизнеса. Многие идеи просто не находят себе места в действующих социально-исторических условиях, а потому постоянная диверсификация представляет собой единственную надежную стратегию успеха. Пытливые умы неустанно генерируют непрекращающийся поток альтернативных вариантов. Перед ними всегда стоит вопрос: «Что еще?»

Глава 9. Разведка ближняя и дальняя

Ежегодно население пчелиного улья делится на две части. Одна половина остается в старом улье, а вторая отправляется на поиск цветущих лугов, которые могли бы стать местом для нового дома. Это классический баланс между исследованием и эксплуатацией: прежде чем имеющиеся ресурсы иссякнут, часть пчелиного семейства отправляется на поиск новых. Поскольку пчелы не знают, где находятся самые изобильные территории, сначала они отправляют команду «разведчиков». «Разведчики» разлетаются в разные стороны от улья и на разные расстояния.

Аналогичным образом человек наделен способностью создавать варианты, уходящие далеко от действующих стандартов. Альберт Эйнштейн всемирно известен как ученый, чье воображение позволило человечеству переосмыслить концепцию пространства и времени. Тем не менее его занимали и более практические вопросы: так, он внес свой вклад в разработку новейших конструкций холодильника, гирокомпаса, микрофона, частей самолета, водонепроницаемой верхней одежды и нового типа фотокамеры. Человек, размышлявший над тем, что происходит при приближении скорости движения к скорости света, запатентовал блузы.

Рисунки из патента блузы Альберта Эйнштейна

Творческая мысль Томаса Эдисона тоже не знала границ. В числе его первых патентов были довольно скромные изобретения, в основном улучшавшие уже действующие предметы, например телефон Александра Белла. Но идея фонографа была по-настоящему прорывной. В записных книжках Эдисона остались наброски двигателя для летательного аппарата — за тридцать лет до первого полета братьев Райт. В числе других его «вылазок, далеких от улья» была разработка подводной телеграфной системы, которая, к сожалению, не увенчалась успехом. Эдисон пользовался репутацией практика, не склонного витать в облаках, однако когда ему пришлось сесть за написание мемуаров, вместо этого он набросал футуристический роман (так и не опубликованный). Он придумал утопию, в которой люди научились жить на морском дне: они строили «дома с перламутровыми стенами», использовали «солнечные двигатели для управления солнечной энергией, подводную фотографию с помощью теплового излучения, а еще у них была универсальная международная система денег из синтетической бумаги, не подверженной влиянию воды»[128]. Переходя от технических инноваций к полету фантазии, Эдисон всю свою жизнь разведывал, какие возможности лежат в самых разных областях.

Подобная широта диапазона часто характерна для дизайнеров. Английский модельер Сара Бёртон, креативный директор модного бренда Alexander McQueen, создавала свадебное платье Кейт Миддлтон, невесты принца Уильяма.

При этом она же создала свадебные платья иного рода, которые вряд ли были бы уместны на королевском торжестве.

В начале 1930-х годов американский промышленный дизайнер Норман Бел Геддес предложил целый ряд коммерческих продуктов: стильные шейкеры для приготовления коктейлей, подсвечники, первый цельнометаллический автомат прохладительных напитков, первая бензоколонка с автоматическим механизмом приема денег, стальная кухонная плита с уменьшенным весом, которую он характеризовал как «простейшее устройство для приготовления пищи без излишних украшений, приспособлений и наворотов»[129]. Однако на этом Бел Геддес не остановился. Он создавал футуристический дизайн автомобилей и автобусов с бензобаком в хвосте, придумал летающий автомобиль, который назвал Roadable Airplane. В числе других его проектов был вращающийся на высоте больше двадцати этажей ресторан Aerial Restaurant[130]. Кроме того, Геддесу принадлежит идея дома с подвижными стенами, способными подниматься к потолку, как гаражные двери.

Изобретения Нормана Бела Геддеса: Motor Coach Number 2, дом без стен, вращающийся ресторан и летающий автомобиль Roadable Airplane

На протяжении всей своей творческой карьеры Бел Геддес придумывал идеи, которые уходили все дальше и дальше от текущего контекста. К числу его коммерчески успешных проектов относятся: вакуумный пылесос Electrolux, электрическая печатная машинка IBM и радиоприемник Emerson Patriot Radio. Его воображение не ограничивалось потребностями рынка: в 1952 году Геддес написал статью «Сегодня в 1963 году», где описал воображаемую семью Хольден, живущую в мире, где повседневной реальностью стали летающие автомобили, одноразовая одежда, трехмерное телевидение и использование солнечной энергии[131]. Подобная гибкость мышления помогает найти золотую середину между привычным и новым.

Набросок шлюзовых ворот Леонардо да Винчи и шлюзовые ворота на канале в Милане, выполненные по этому проекту

Гений разведывания новых возможностей — Леонардо да Винчи. Будучи искусным инженером, он брался за практические задачи: некоторые из них были актуальными в его дни, а некоторые воспринимались как научная фантастика. Что касается прикладных решений, Леонардо да Винчи знал, что система шлюзовых ворот на каналах Милана тяжела в управлении и плохо справляется с напором воды. Он предложил инновационное решение: заменить вертикальную заслонку на горизонтальные двустворчатые ворота, которые при закрытии образовывали V-образную форму, а встречный поток воды создавал самозапирающуюся систему[132]. Это небольшое изменение принесло долгосрочную пользу и продолжает применяться и сегодня.

Многие идеи Леонардо да Винчи опередили свое время, в частности, те, что были связаны с полетом человека. Он фиксировал идеи в тетрадях, сопровождая записи набросками рисунков, чертежами и пояснениями. На этих страницах можно найти набросок парашюта. Вероятно, он не был первым, кто задумался об этом (была и более ранняя попытка неизвестного итальянского инженера)[133]. Но Леонардо первым создал функциональную модель. Он тщательно рассчитал размер купола, способного прервать свободное падение, и привел подробное описание:

«Если человек возьмет полотняный купол, каждая сторона которого имеет 12 локтей [примерно 7 м] ширины и 12 локтей высоты, он сможет безопасно броситься с любой высоты».

Первый полет человек совершит только через несколько столетий. После изобретения в XVIII веке аэростата французский физик и изобретатель Луи-Себастьян Ленорман станет пионером в области прыжков с парашютом. В 2006 году, спустя почти полтысячелетия после того, как Леонардо да Винчи сделал свой набросок парашюта, его изобретение прошло испытания. Британский парашютист Адриан Николас создал по эскизу да Винчи конструкцию из парусины и дерева — материалов, доступных в Милане в XV веке. Вес конструкции составил почти 90 килограммов, но Николас был готов ее испытать. На воздушном шаре он поднялся на высоту три километра, закрепил на себе приспособление и спрыгнул. Парашют сработал. Позже Николас рассказал, что снижение с парашютом эпохи Возрождения было «более плавным, чем с современными моделями»[134]. Инновации Леонардо ушли очень далеко от его «улья». Его изобретение приземлилось пятьсот лет спустя, в далеком будущем.

Эскиз парашюта Леонардо да Винчи и прыжок Адриана Николаса пятьсот лет спустя

Пчелы-разведчики иногда долетают до таких мест, куда не добраться обычным пчелам. Точно так же многим неосуществимым фантазиям не суждено стать реальностью. Человечество так и не увидело летающий автомобиль Бела Геддеса или его дом с движущимися стенами. А в записях да Винчи есть множество идей, которые не воплотились на практике, например «идеальный город». Поэтому, когда какое-то радикальное изобретение в конце концов находит сторонников, это не может остаться незамеченным.

Вспомните судьбу «Большой фуги» Бетховена: сочиняя ее, он очень далеко отошел от принятых стандартов, но, убедившись, что общество не готово принять произведение, вернулся «ближе к улью», заменив финал на менее дерзкий. До конца жизни Бетховен утверждал, что отвергнутая фуга — одно из лучших его творений. Однако фуга настолько опередила время, что, несмотря на славу композитора, ее незаслуженно обделяли вниманием еще несколько поколений. Даже через сто лет после смерти Бетховена критики по-прежнему называли произведение «мрачным, грубым, несвязным, натужным, неумеренным, умозрительным, непонятным, трудно исполнимым, сумасбродным, неистовым, нелогичным, бесформенным и бессмысленным»[135]. К счастью, пришел срок, и истина восторжествовала. В начале ХХ века изменился взгляд на классическую музыку: новаторство, шокировавшее современников Бетховена, стало восприниматься как должное. «Большая фуга» сегодня считается одним из выдающихся творений Бетховена. Было абсолютно не ясно, дорастет ли публика до понимания композитора, но это все же случилось, хотя и спустя много времени после его смерти.

Как мы видим, творческий процесс сопровождается незыблемой проблемой: никогда не знаешь, что нужно миру и как он это воспримет. Человек, который занимается лишь тем, что уже создано до него, может не осуществить никакого прорыва. Человек, поглощенный идеей машины времени и подводных стадионов, может никогда не реализовать свои замыслы. Оптимальная стратегия заключается в генерировании спектра идей — как достижимых, приземленных, так и иных, более фантастических.

Глава 10. Не бойтесь рисковать

В конце XIX века такие города, как Нью-Йорк и Чикаго, начали не только быстро расширяться, но и расти вверх: высотные здания стали привычной деталью городского пейзажа. Вместе с ними появились первые лифты. Они были гидравлическими или паровыми — медленными, ненадежными, дорогостоящими и неудобными в эксплуатации. По мере распространения электричества американский изобретатель Фрэнк Спрейг увидел возможность для решения этой проблемы. Его нельзя назвать отцом электрического лифта: десятью годами раньше немецкая компания продемонстрировала первый прототип. Однако Спрейг был полон решимости сделать эту новую идею коммерчески выгодной. В течение нескольких лет Спрейг с партнером запатентовали все необходимое, чтобы создать электрический лифт для высотных зданий.

Тем не менее выйти на рынок оказалось совсем не просто: компания Otis Elevator, выпускавшая гидравлические системы старого типа, фактически была монополистом и контролировала все новые разработки. Спрейг утверждал, что его электрические лифты эффективнее, но застройщики не хотели рисковать и связываться с непроверенной технологией. Спрейг понял: если он хочет конкурировать с Otis, придется взять значительную часть рисков на себя.

Необходимо было здание, где позволили бы установить его систему. Таким зданием стала четырнадцатиэтажная высотка Postal Telegraph Building в Нью-Йорке. Спрейг заключил с застройщиком контракт на установку шести лифтов. Условия были не в пользу Спрейга: во-первых, он должен был работать без предоплаты. Во-вторых, пришлось согласиться, что при несоответствии электрических лифтов требованиям он за свой счет заменит их на гидравлические.

Спрейг работал круглые сутки: конструирование, производство, испытания. Счета удавалось оплачивать с трудом. Только он нашел крупного инвестора, как началась паника на финансовом рынке, ситуация с кредитами ужесточилась, и инвестор отказался от проекта. Чтобы компания осталась на плаву, Спрейг вложил в нее личные средства.

Когда первый лифт наконец установили, Спрейг объявил, что опробуют его он сам и команда разработчиков. Пассажиры зашли в кабину на цокольном этаже. Двери закрылись, и лифт начал подниматься: первый этаж, второй, третий… Когда кабина достигла последнего этажа, Спрейг понял: что-то не в порядке. Лифт не замедлил ход. Он не остановился, а продолжал движение. Демонстрируя лифт будущего, Спрейг и его коллеги чуть не пробили крышу.

Мозг человека выдает самые нестандартные решения, когда отказывается от привычного ради неизвестного и от безопасного ради нового. Но за подобные прорывы приходится платить свою цену: они несут риск. Невозможно делать нечто беспрецедентное и быть уверенным в результате.

Подъем Спрейга на лифте был не первым его рискованным предприятием. Несколькими годами ранее он стоял в темноте у подножия холма в Ричмонде, штат Виргиния, и готовился к испытанию разработанного им электрического трамвая. Первые электрические трамваи получали энергию от контактных рельсов. Массивные электродвигатели находились прямо в салоне, что доставляло серьезные неудобства пассажирам. Спрейг решил переместить моторы под вагон и обеспечить подачу тока с подвешенного над трамвайной линией контактного провода.

Поначалу результаты были неоднозначными: на первом испытании мотор заискрил, и один из тех, кто финансировал проект, едва успел отскочить на безопасное расстояние. Никто не пострадал, но тем не менее некоторых инвесторов это отпугнуло. В предчувствии выгодной сделки группа бизнесменов предложила Спрейгу за три месяца создать трамвайную систему протяженностью двадцать километров и с парком трамваев в сорок единиц. По условиям сделки, работа оплачивалась только тогда, когда система будет запущена.

Спрейг понимал, что сильно рискует: он принял на себя обязательство собрать «почти столько же электродвигателей, сколько на тот момент насчитывалось во всем мире»[136]. Как он писал позднее: «У нас был лишь проект механизма, несколько первых прототипов и тысяча важнейших вопросов без ответов».

Когда система монтировалась, Спрейг заболел брюшным тифом. По выздоровлении он обнаружил, что укладка рельсов выполнена отвратительно: они были плохо закреплены, а углы поворота слишком острые. Более того, оказалось, что уклоны дороги круче, чем ожидалось, а это создавало дополнительные сложности. Спрейг не был уверен, сможет ли его трамвай двигаться в гору, и потому решил провести испытания ночью, чтобы не привлекать излишнего внимания. Трамвай запыхтел и преодолел несколько подъемов, но когда достиг высшей точки, двигатели вышли из строя. Делая вид, что все нормально, Спрейг подождал, пока разойдутся случайные зеваки, а затем принялся за ремонт.

Между тем время шло, и деньги были на исходе. Спрейгу пришлось договариваться о внесении изменений в контракт. Воспользовавшись ситуацией, инвесторы предложили крайне невыгодные условия, но у него не оставалось другого выхода, кроме как согласиться. Спрейг отдал своему финансовому директору распоряжение: «Сократите всех рабочих, каких только можно… Если можно сэкономить хоть доллар, экономьте. Если есть хоть малейшая возможность отложить оплату какого-то счета, откладывайте».

Когда настал последний срок, трамваи Спрейга вышли на линию. Ему удалось добиться успеха, хотя он был на волосок от провала. Благодаря своему прыжку в неизвестность Спрейг создал первую электрическую трамвайную систему и новое предприятие. Еженедельно компания перевозила до 40 000 пассажиров. Его инновация оказалась серьезным и долгосрочным достижением. Ключевые технические решения, предложенные Спрейгом, в том числе расположение электрооборудования под вагоном и подача электроэнергии через воздушную контактную сеть, применяются по сей день.

Перенесемся вперед на несколько лет и снова вернемся к моменту, когда Спрейг и его люди в неисправном лифте летели к крыше Postal Telegraph Building. По воспоминаниям Спрейга, он боялся, что случится самое страшное: «Перед глазами промелькнула картина, как мы врезаемся в перекрытия на скорости 120 метров в минуту… рвущиеся тросы, четырехсекундное падение с высоты четырнадцатого этажа… груда человеческих останков и искореженного металла для коронерского расследования».

К счастью, один из членов инженерной команды остался снаружи. Увидев, что кабина потеряла управление, он дернул рубильник и, прекратив подачу электричества, остановил лифт. Сразу после этого Спрейг снабдил лифт предохранительным устройством с блокировкой на случай аварии.

Даже это происшествие не лишило Спрейга решимости и присутствия духа. Гораздо сильнее его волновали финансовые сложности. В расчете на будущий доход он влез в долги и закупил дополнительные детали. Наконец система лифтов заработала так, как было заявлено. Вскоре Спрейг писал одному из инвесторов: «Я трудился усердно и добросовестно, но, к сожалению, при крайне неблагоприятных обстоятельствах. Я добился успеха в техническом смысле, и если мне удастся удержаться на том же уровне еще немного, я добьюсь успеха и во всех остальных отношениях».

Конструкция современного лифта основана на решении, предложенном Спрейгом, и мы обязаны этим не только таланту и уму изобретателя, но и его готовности идти на риск.

В основе творческого успеха, как правило, лежит немало неудачных попыток. В итоге на протяжении всей истории человечества новые идеи укореняются там, где терпимо относятся к провалам.

Рассмотрим, например, ситуацию, с которой столкнулся Томас Эдисон. Одна из трудностей на раннем этапе создания лампы накаливания заключалась, собственно, в нити накаливания, которая нагревалась либо слишком быстро, либо неравномерно. Однажды в 1879 году Эдисон в задумчивости катал между пальцами кусочек сажи со смолой, пока тот не превратился в тонкую нить. Изобретатель придал ей форму подковы и попробовал в лампе: свет получился устойчивым и ярким. Это был успех, но Эдисон понимал, что коммерческого результата с этой лампой не добиться. Он продолжил искать альтернативу. Прочесывая «кладовую природы», экспериментировал с самыми разными растениями, древесными волокнами, целлюлозой, клейстером, папиросной бумагой и синтетической целлюлозой[137]. Он пробовал вымачивать нить накаливания в керосине и подвергал ее карбонизации. В конце концов его выбор пал на японский бамбук. Позднее Эдисон говорил: «Могу без преувеличения сказать, что у меня было 3000 разных теорий относительно электрической лампочки, каждая из них звучала достаточно рационально и имела все шансы оказаться истинной. Но только в двух случаях эксперименты доказали справедливость моей теории».

Величайшая заслуга Эдисона не в том, что ему принадлежит идея лампы накаливания — ее за семьдесят пять лет до него предложил Гемфри Дэви, — а в том, что усовершенствованная электрическая лампа стала доступна для широкого использования. Это произошло благодаря тому, что Эдисон опробовал бесконечное множество вариантов и не боялся ошибок. Он говорил: «Величайшая слабость — это сдаться. Самый верный путь к успеху — попробовать еще раз»[138].

Несколько поколений спустя американский физик и изобретатель Уильям Шокли разработал теорию, как усилить электрический сигнал посредством небольшого полупроводника. Однако в расчеты вкралась ошибка, и почти год теория никак не сходилась с практикой. Его команда проводила эксперимент за экспериментом, но безрезультатно: они словно блуждали по лабиринту и каждый раз упирались в тупик. Тем не менее они не прекращали попыток и в конце концов нашли способ получить на практике эффект, который прогнозировал Шокли. На выходе из лабиринта они очутились в современном мире транзисторов. Впоследствии Шокли называл этот период «естественным процессом совершения ошибок, помогающим найти свой путь».

Именно таким образом, переживая одну неудачу за другой, Джеймс Дайсон пришел к изобретению первого пылесоса без мешка. Он потратил пятнадцать лет на создание 5127 прототипов, прежде чем разработал модель, которая вышла на рынок. Отдавая должное совершенным ошибкам, он описывал этот процесс так:

«Когда я создал пятнадцатый прототип, у меня родился третий ребенок. К 2627-му варианту мы с женой уже считали каждую копейку. К 3727-му прототипу жена давала частные уроки живописи, чтобы у нас были хоть какие-то деньги. Это были тяжелые времена, но каждая неудача приближала меня к решению проблемы»[139].

Когда «Аполлон-13» находился далеко в космосе и запас кислорода на корабле стремительно сокращался, Джин Кранц объявил специалистам NASA: «У нас нет права на ошибку». Операция по возвращению экипажа прошла успешно, но даже при счастливом финале нельзя забывать: риск был реальным. Вероятность ошибки есть всегда. Даже великие идеи не застрахованы от провала.

Вспомним Микеланджело. Спустя двадцать с лишним лет после того, как он завершил роспись потолка Сикстинской капеллы в Ватикане, ему поручили написать фреску «Страшный суд» на алтарной стене капеллы. Игнорировав каноны, Микеланджело объединил библейские аллегории и древнегреческую мифологию. На фреске с изображением ада он поместил Харона, перевозившего души умерших через реку Стикс в Аид, и царя Миноса, вершащего суд над грешниками. Микеланджело еще сильнее отступил от церковной традиции, изобразив полностью обнаженные тела.

Роспись вызывала, с одной стороны, безграничное восхищение, с другой — жесткое неприятие. Посланник Мантуи вскоре после открытия фрески писал кардиналу: «Хотя работа отличается удивительной красотой, немало людей осуждают ее. Преподобные театинцы первыми сочли позором, что в столь священном месте изображены нагие тела, в столь непристойном виде»[140].

Церемониймейстер папы римского Павла III заявил, что эта фреска «не для часовни папы, а скорее для общественных бань и таверн»[141]. Кардиналы выступали за уничтожение росписи. Папа римский занял сторону Микеланджело, однако Тридентский собор осудил наготу в религиозном искусстве. После смерти Микеланджело персонажей прикрыли драпировкой и фиговыми листками. В следующие столетия цензурные исправления продолжились.

Во время последней реставрации, завершенной в конце ХХ века, некоторые из поздних правок были удалены. Без фиговых листков один из осужденных мужчин неожиданно оказался женщиной. При этом реставраторы решили сохранить самые первые правки, посчитав, что эти листки спасли великое творение в той же мере, что и испортили его. Поскольку Микеланджело рискнул своей живописью противоречить отцам церкви, несколько поколений людей, посещавших капеллу, так и не увидели его творение в первозданной красоте.

Композитор Дьёрдь Лигети столкнулся с похожей проблемой, связанной с общественным неприятием. В 1962 году ему заказали написать музыку к празднованию четырехсотлетия голландского города Хилверсюма. У Лигети возникла необычная идея: симфоническая поэма для ста метрономов. Все метрономы начинают звучать одновременно, но каждый со своей скоростью, по мере течения пьесы они останавливаются один за другим, и в конце произведения звучащим остается лишь последний метроном.

В день торжества городские власти и почетные гости собрались на праздничный концерт. В назначенный момент на сцене появились Лигети и десять его помощников, все в смокингах. По знаку Лигети помощники запустили метрономы, и симфония началась. Реакцию аудитории Лигети описывает так: «С последним ударом последнего метронома воцарилось гнетущее молчание. Затем слушатели разразились криками негодования»[142]. Чуть позже на той же неделе Лигети с другом хотели посмотреть запись концерта, которая должна была транслироваться по телевидению: «Мы расположились перед телевизором в ожидании. Но вместо концерта показали футбольный матч… телевизионная программа была срочно изменена по требованию властей города»[143].

Подобно фреске Микеланджело, симфония Лигети не только осталась в истории музыки, но и обрела огромное значение.

Однако не все творения в итоге получают общественное признание. В 1981 году уже известный скульптор Ричард Серра получил заказ на композицию для площади перед административным зданием на Манхэттене. Серра создал «Наклонную арку» — огромную наклоненную стальную пластину высотой 3,5 м и длиной 35 м. Это вызвало ожесточенные споры. Люди, работавшие в зданиях, расположенных на площади, выражали недовольство тем, что сооружение Серра мешает движению, и начали протестовать против «ржавой металлической стены». В общественных слушаниях свое мнение высказали почти двести человек. Противники называли сооружение «пугающим» и «мышеловкой». Коллеги по цеху поддерживали Серра, и сам он выступал на слушаниях. Тем не менее судейская коллегия четырьмя голосами против одного вынесла решение демонтировать скульптуру. Ее разобрали на части и отправили на переплавку. Идея Серра заключалась в том, чтобы разрушить рутину, но время и место были выбраны неудачно: вечно спешащие жители Нью-Йорка ее не оценили. «Наклонная арка» исчезла навсегда.

«Наклонная арка» Ричарда Серра

В истории цивилизации масса примеров идей, которые были преданы забвению из-за неприятия обществом. Неутомимый изобретатель Томас Эдисон задался вопросом, почему рядовые американцы должны тратить деньги на фортепиано от Steinway, когда им можно предложить более доступную альтернативу. Надеясь принести музыку в каждую семью среднего достатка, он спроектировал фортепиано из бетона. В 1930-х годах компания Lauter Piano выпустила несколько таких инструментов. К сожалению, это фортепиано значительно уступало по качеству звучания традиционному и к тому же в буквальном смысле весило целую тонну. Никто не хотел украсить свою гостиную бетонным инструментом.

Невозможно предсказать, как будет воспринята идея: она может казаться гениальной своему создателю, но не найти понимания у широкой публики. В 1958 году Ford Motor Company разработала экспериментальную модель автомобиля под кодовым названием E-car или «Эдсел». Предполагалось, что он составит конкуренцию «олдсмобилю» и «бьюику». Новую марку отличал целый ряд прогрессивных особенностей: ремни безопасности в качестве стандартной опции, индикаторы уровня масла и температуры двигателя, новаторская кнопочная система переключения передач. Форд уверял инвесторов, что новая модель станет хитом продаж. Работа над проектом шла в обстановке полной секретности, без каких-либо исследований мнения публики или даже будущих дилеров. Премьера автомобиля прошла в день, объявленный «Днем Эдсела» — E-Day. Довольно скоро стало очевидно, что проект потерпел полное и безоговорочное фиаско. Дизайн новинки подвергся жесткой критике, особенно досталось решетке радиатора, которую прозвали стульчаком. Финансовые потери компании от проекта «Эдсел» за три года, по некоторым оценкам, составили 350 миллионов долларов, что примерно соответствует 2,9 миллиарда долларов на сегодня.

Несколько десятилетий спустя, в 1983 году, компания Coca-Cola, неудержимо терявшая рыночные позиции в борьбе с главным конкурентом Pepsi, объявила об изменении классической формулы. Покупателям был предложен новый напиток — New Coke. К сожалению, новшество не оценили, и телефоны горячей линии компании буквально разрывались от возмущенных звонков. Одно из негодующих писем адресовалось «Главному Тупице компании Coca-Cola». Покупатель из Сиэтла составил коллективный иск в суд. На нововведение пожаловался даже кубинский диктатор Фидель Кастро. Через 77 мучительных дней компания вернула оригинальную формулу, которая была названа «классической Coca-Cola». А New Coke постигла та же участь, что автомобиль «Эдсел» и бетонное фортепиано.

Не всякая творческая идея падает на благоприятную почву. Микеланджело, Лигети, Серра, Эдисон, компании Ford и Coca-Cola — пример того, что при создании нового успех невозможно гарантировать. Хотя все они много раз достигали триумфа, они никогда не боялись идти на риск.

В 1665 году, уже на смертном одре, французский математик Пьер Ферма сформулировал пришедшую ему на ум теорему и записал ее на полях математического трактата с пометкой, что поля слишком узки, чтобы привести здесь доказательство. Несколько поколений математиков безуспешно бились над доказательством, иногда на протяжении всей жизни. Никто не мог сказать с уверенностью, насколько прав был Ферма и возможно ли доказать теорему в принципе.

Эндрю Уайлс узнал о великой теореме Ферма в возрасте десяти лет, когда случайно наткнулся на нее в книге из публичной библиотеки: «Она казалась настолько простой, и все же величайшие математические умы в истории не смогли с ней справиться. Сформулированную проблему понимал даже я, десятилетний мальчишка, и с того момента я знал, что не остановлюсь, пока не найду решение»[144].

Попытки доказать теорему Ферма оставались тщетными. Уже взрослым Уайлс семь лет тайком ото всех бился над ней. Он настолько сомневался, что достигнет результата, что скрывал работу над теоремой даже от своей девушки и рассказал ей об этом только после свадьбы.

Уайлс совмещал математические методы, которые до него никто никогда не использовал вместе. Наконец, в июне 1993 года в Кембридже (Великобритания), закончив читать лекцию, он объявил, что сделал это — доказал великую теорему Ферма. Поднялся невероятный ажиотаж. Через несколько часов пресса разнесла весть по всему миру. Свершилось событие исторического масштаба: математическая загадка, с которой не могли справиться на протяжении трех столетий, наконец была разгадана[145]. Пока коллеги ждали публикации, имя Уайлса не сходило со страниц мировой прессы. Спустя годы работы над одной из самых сложных интеллектуальных проблем Уайлс обрел мировую известность.

К сожалению, он допустил ошибку. Коллеги, ознакомившиеся с доказательством, обнаружили пробелы в его логике. Через полгода доказательство Уайлса признали несостоятельным.

В сентябре того года жена сказала Уайлсу, что хочет получить в подарок на день рождения правильное доказательство теоремы. День рождения наступил и прошел, прошли осень и зима. Уайлс использовал все доступные подходы, чтобы ликвидировать пробелы, но тщетно.

Затем, 3 апреля 1994 года, Уайлс получил электронное сообщение, где говорилось, что один математик из числа его соперников обнаружил очень большое число, нарушающее великую теорему Ферма. Случилось то, чего Уайлс больше всего боялся: он не смог доказать теорему из-за ошибки в самой теореме. Разочарование было горьким. Он поставил карьеру на карту, которая с самого начала была бита.

Однако, оказалось, что письмо, полученное 3 апреля, было отослано 1 апреля. Розыгрыш. Перед Уайлсом вновь забрезжила надежда. В том же году он исправил свое доказательство: «Это решение было невыразимо красивым, столь простым и остроумным. Я не мог понять, как не видел этого раньше. Не веря собственным глазам, двадцать минут я просто смотрел на него. Затем весь день подходил к столу, чтобы проверить, все ли еще оно там. Оно было там».

Пусть с опозданием на год, но Уайлс все же подарил жене на день рождения правильное доказательство. Ставка всей жизни сработала: ошибки на пути не помешали Уайлсу с триумфом пересечь финишную черту.

Насколько можно судить, подобное поведение несвойственно ни одному виду животных: акулы, цапли и броненосцы не посвящают свою жизнь длительному рискованному предприятию. Модель поведения Уайлса характерна только для человека. Отложенного вознаграждения можно ждать несколько десятилетий: это абстрактная, воображаемая награда, которая стимулирует человека двигаться вперед.

Образно говоря, программное обеспечение для творческого мышления предустановлено на жесткий диск человеческого мозга и готово трансформировать, дезинтегрировать и синтезировать мир вокруг нас. Мозг выдает массу новых возможностей, большинство из которых не «выстрелят», но некоторые сработают. Ни один другой биологический вид не кидается с такой энергией и настойчивостью переосмыслять и преобразовывать окружающий мир.

При этом недостаточно просто использовать свой креативный потенциал. Лучшие творческие решения возникают тогда, когда прошлое не считают неприкосновенным, а относятся к нему как к трамплину для будущих достижений. Тогда, когда мы исправляем недостатки и развиваем то, что нам нравится. Инновации имеют успех, когда мозг мыслит широко по сравнению с тем, что ему знакомо и привычно, и создает не одну новую схему, а несколько. Готовность к риску и бесстрашие перед возможными ошибками стимулируют эти полеты воображения.

Какие уроки дают процессы творческого мышления и создания инноваций? Полезная привычка — отказываться от первого пришедшего решения. Человеческий мозг полнится множеством взаимосвязанных идей, но, настроенный на максимальную эффективность, он сразу выдает наиболее очевидные решения, лежащие на поверхности. Мгновенно генерировать нестандартные идеи не получится. Леонардо да Винчи всегда отклонял первое пришедшее в голову решение, подозревая его в шаблонности, и искал иные варианты[146]. Он неизменно стремился уйти с пути наименьшего сопротивления и понять, какие еще богатства скрывают его нейронные связи.

От Эйнштейна до Пикассо, все великие умы, добившиеся подлинных прорывов в самых разных областях, отличались богатством идей. Это своеобразное напоминание, что в основе творчества лежит процесс производства мысли[147]. Подобно многим другим областям, креативность укрепляется практикой[148].

При исследовании творческого процесса открывается важность умения трансформировать то, что уже и так достаточно хорошо. Нестандартно мыслящие люди не тратят время на воспроизведение того, что они уже создали. Именно поэтому творчество многих художников и изобретателей часто делится на «периоды». С возрастом произведения Бетховена и Пикассо оставались не менее разнообразными и новаторскими. Эдисон начал с фонографов и ламп накаливания, а закончил синтетическим каучуком. Стратегия этих творцов заключалась в том, чтобы не повторять собственные творения. Лауреат Пулитцеровской премии драматург Сьюзан-Лори Паркс придерживалась такой же стратегии, когда бросила себе вызов, решив писать по пьесе каждый день в течение года[149]. В ее календаре пьес можно найти все что угодно, от коротких реалистичных зарисовок до концептуальных произведений и импровизаций, — она постоянно прибегала к новым формам, непохожим на те, в которых работала ранее.

Часто творческий процесс протекает неосознанно, но человек способен специально поставить себя в условия, требующие оригинального подхода и гибкости мышления. Вместо того чтобы использовать нечто уже готовое, у каждого из нас всегда есть возможность для эксперимента, хотя бы придумывать рецепт нового блюда или мастерить своими руками поздравительные открытки. Современное общество предлагает неисчерпаемые возможности для творческого самовыражения: в разных городах мира международный фестиваль изобретателей Maker Faire объединяет энтузиастов, готовых поделиться своими инженерными, дизайнерскими и творческими решениями. Активно развиваются сети клубных мастерских, таких как FabLab, Makerspace и TechShop, — оснащенных наборами универсальных инструментов для создания предметов искусства, прототипов электронных устройств, бытовых предметов и ювелирных украшений. Творческие группы по интересам эффективно взаимодействуют в виртуальном пространстве, превращая персональный компьютер в художественное кафе или «гараж» для нового технического стартапа. Благодаря тому, что инициатива таких проектов идет от самих пользователей, творческая саванна расцветает буйным цветом.

Мозг человека — не застывшая в неподвижности структура, он гибок, он непрерывно трансформирует собственные нейронные связи. Даже с возрастом новизна стимулирует процессы нейропластичности: с каждым новым неожиданным событием образуются новые связи. Трансформация нейронных связей происходит постоянно. Творчество помогает сохранять гибкость мышления. Когда человек меняет окружающий мир, он меняет и себя самого.

А теперь вопрос: как понимание творческого мышления способно улучшить все, что нас окружает, от учебных классов до залов заседаний директоров?

Глава 11. Инновационная компания

В 2009 году при демонтаже моста в калифорнийском городе Бербанк рабочие обнаружили «капсулу времени», заложенную в 1959 году градостроителем Кеннетом Норвудом. По его прогнозу, в будущем население Бербанка станет жить в многоквартирных домах из пластмассы, а электричество будет вырабатываться подземными атомными электростанциями и посредством волн передаваться в здания сквозь землю. Изменятся транспортные магистрали: парковки заменит автоматизированная система на основе транспортного пересадочного узла. Для решения проблемы пробок грузы будут доставлять с помощью подземной конвейерной системы, напоминающей трубы пневмопочты[150]. Картина была отчетливой и оригинальной. Вот только с действительностью она не имела ничего общего.

Норвуд — не единственный, чьи предсказания не сбылись. Всемирные выставки — крупнейший международный форум передовых научно-технических достижений, но и там плохо предугадывают грядущие прорывы. В 1893 году миллионы людей посетили Чикагскую Всемирную выставку, чтобы воочию увидеть, как далеко шагнул прогресс в самых разных областях: ветряные двигатели, пароходы, телеграф, электрическое освещение и телефон. Была представлена смелая концепция завтрашнего дня. Однако на выставке отсутствовали автомобиль и радио — изобретения, менее чем через два десятилетия изменившие привычный уклад жизни[151]. Так и в 1964 году, когда универсальная ЭВМ занимала целую комнату, никто из участников Нью-Йоркской всемирной выставки не представлял, что через несколько десятилетий персональный компьютер станет неотъемлемой частью жизни. В исторической ретроспективе технологические вехи прогресса кажутся значительными. Однако для тех, кто творит историю, они часто скрыты в тумане. Как гласит датская пословица: «Предсказывать всегда сложно, особенно будущее». Каждую минуту миллиарды людей поглощают информацию о мире, трансформируют ее и создают ее новые версии, так что наша изобретательность вызывает цепную реакцию неожиданных событий. Соответственно, прогнозировать будущее очень сложно, и такого явления, как «беспроигрышный вариант», здесь просто не существует.

В итоге многие замечательные идеи умирают. На заре автомобилестроения неудачу потерпела масса производителей, включая ABC, Acme, Adams-Farwell, Aerocar, Albany, ALCO, American Napier, American Underslung, Anderson, Anhut, Ardsley, Argonne и Atlas, — и это только компании на букву А[152]. В области видеоигр из-за значительного сокращения в 1983 году объемов отрасли с рынка ушли такие компании, как Sears Tele-Games Systems, Tandyvision, Vectrex и Baily Astrocade. Когда в 2000 году лопнул пузырь доткомов, инвесторы потеряли сотни миллионов долларов на таких компаниях, как Boo.com, Freeinternet.com, Garden.com, Open.com, Flooz.com и Pets.com. Процент обанкротившихся компаний в области биотехнологий достигает почти девяноста: среди недавних крупных банкротов Satori, Dendreon, KaloBios и NuOrtho. Большинство этих названий уже благополучно забыты, так что мы вряд ли представляем, сколько «трупов» засоряют просторы инноваций. Подобно тому, как на сотню венских композиторов приходится лишь один Бетховен, на каждую сотню Clarkmobile приходится только один Chevrolet.

Даже если идея воплощается на практике, срок ее жизни может быть весьма недолгим. В 1901 году Орвилл Райт во время лекции, посвященной возможности полета, подбросил в воздух лист бумаги. Пока слушатели завороженно следили за листом, Райт указал, что листок дергается в воздухе, как «необъезженная лошадь»: «Человек должен научиться управлять этой необъезженной лошадью, прежде чем полеты станут нашим повседневным спортом»[153]. На тот момент существовали летательные аппараты, которые планировали на потоках воздуха, но управлять ими было невозможно — они были полностью во власти ветра. Для решения проблемы братья Райт изобрели способ управления с помощью перекоса крыла: посредством тросов они меняли форму крыльев планера, направляя его движение. С помощью этой техники братья Райт в 1903 году в Китти-Хоук совершили первый в истории управляемый полет человека.

Несмотря на огромную популярность братьев Райт в Соединенных Штатах и Европе, техника перекоса крыла, лежащая в основе их грандиозного достижения, очень быстро утратила актуальность. Еще в 1868 году британский ученый Мэттью Пирс Уатт Болтон запатентовал концепцию элеронов, а после успеха братьев Райт французский авиаконструктор Робер Эсно-Пельтри построил планер, использовав изобретение Болтона[154]. Через десять лет о системе братьев Райт уже не вспоминали, тогда как элероны (они до сих пор есть на современных самолетах) доказали свою надежность и эффективность. «Правильная» идея братьев Райт умерла вскоре после того, как они ее представили.

Любая компания, стремящаяся к лидерству в сфере инноваций, сталкивается с этими тремя проблемами: будущее сложно прогнозировать, большинство идей умирает, даже отличные концепции могут быстро потерять актуальность. Как инновационные компании справляются с этими проблемами?

В начале 1940-х годов компания Greyhound Bus Lines хотела сделать более популярной идею путешествия автобусом. Насколько удачным был момент для этого? Страна только оправилась от Великой депрессии и стояла на пороге мировой войны. Логично, что руководители компании придерживались консервативной стратегии в ведении бизнеса. Однако они все же пытались думать о будущем, которое виделось им благополучным и процветающим. Потому промышленного дизайнера Раймонда Лоуи пригласили разработать прообразы автобусов будущего. Лоуи предложил модель SceniCruiser — новый вид пассажирского транспорта, призванный стимулировать путешественников оставить личный автомобиль в гараже и разъезжать по стране на автобусе. Предполагалось, что у SceniCruiser будет самая большая транспортная база из существовавших на тот момент. Впервые в истории автобус предполагалось оборудовать системой кондиционирования воздуха и туалетной кабиной, а также цветными сиденьями, просторными отделениями для багажа и вторым ярусом со световыми люками и зоной отдыха. Все было сконструировано так, что семьи смогли бы с комфортом путешествовать по стране, наслаждаясь пейзажами за окном.

Раймонд Лоуи: один из первых эскизов модели SceniCruiser

Предложенная концепция намного опережала свое время. Лоуи создал ее в 1942 году, зная, что технологий и производств для ее реализации пока нет и, вероятно, не будет еще долго[155]. Тем не менее он стремился наметить новый путь.

Для страны, давно испытывавшей экономические трудности, эта концепция была слишком оторвана от жизни. Однако руководство Greyhound разглядело перспективу в разработках Лоуи. Вскоре после окончания Второй мировой войны компания стала создавать прототипы. В Америке начиналось обустройство дорог и строительство сети федеральных скоростных автомагистралей. У SceniCruiser появился шанс. В 1954 году первая модель начала колесить по стране. Она стала самым популярным туристским автобусом своего времени.

Доработанная версия SceniCruiser от Greyhound

Благодаря тому, что руководство Greyhound мыслило не стандартными, а более широкими категориями, компания шла в ногу со временем. Как говорит промышленный дизайнер Альберто Алесси: «Область “возможного” — это пространство, где мы разрабатываем продукты, которые потребители полюбят и купят. Область “невозможного” — это новаторские проекты, которые люди еще не готовы понять или принять». Инновационные компании стремятся действовать на границе возможного.

Выход за эти границы является частью процесса. Как и Greyhound, автопроизводители не просто работают над моделями этого года или даже следующего. Они смотрят далеко в будущее, проектируя концепт-кары с поворотными сиденьями, входом через ветровое стекло, и придают им невероятную форму.

Концепт-кары Toyota FCV Plus, Mercedes F 015, Toyota i-Car и Peugeot Moovie

Планируется ли массовое производство этих моделей в ближайшее десятилетие? Возможно — да, возможно — нет. Возьмем, например, Mercedes-Benz BIOME. Дизайнеры компании спроектировали машину, которая полностью интегрирована в экосистему: она выглядит как обычный автомобиль и выполняет те же функции, но при этом ее в буквальном смысле можно вырастить из семян. В качестве источника энергии Mercedes-Benz BIOME использует экологически чистое биотопливо, запас которого находится в его ходовой части, салоне и колесах. Органическая крыша, накапливающая солнечную энергию, служит источником энергии для частей автомобиля. Пока проект существует только на бумаге: у компании Mercedes нет планов по его массовому выпуску. Цель концепт-кара не в том, чтобы он стал следующим автомобилем. Он нужен, чтобы сосредоточиться на потенциальных возможностях. Это позволяет скорректировать следующий шаг благодаря изучению отдаленной перспективы, независимо от того, реализуется ли конкретный сценарий в будущем или нет.

Mercedes-Benz BIOME

То же самое происходит в мире высокой моды, где все взоры обращены в будущее.

Высокая мода: Пьер Карден, Антти Асплунд и Viktor&Rolf (две последние фотографии)

Никто не ожидает, что эти авангардные фасоны будут носить — сегодня или вообще когда-либо. Тем не менее способность «улететь далеко от улья» корректирует взгляд о принципиально возможном. Как отметил художник Филипп Густон: «Человеческая осознанность способна меняться, но не резко, а всего на дюйм. Это крошечный шаг, но в нем вся суть. Нужно выйти за границы, а затем вернуться, чтобы понять, способен ли ты сделать этот шаг в один дюйм».