Жена Тони Трижиани Адриана

– Не такие, как твоя, папа, – возразила Чичи.

– Просто у меня неплохие микрофоны, и еще я придумал, как звукоизолировать кабину.

– А как вам это удалось? – поинтересовался Саверио.

– Мне пришло в голову подметать пол на блузочной фабрике – около конвейера и в раскройном цехе, после работы там валяются никому не нужные лоскутки и остатки ниток. Так вот, оказалось, что каждый вечер набиралось довольно много этого добра. Я всё подбирал, относил домой, а Изотта набивала этими отходами полотняные мешочки, она их скроила из старых торб для муки. Потом я заполнил мешочками пространство между внутренней и внешней стеной, дюймов на шесть. Это сработало.

– Хочешь, запишем что-нибудь? Так, для смеха? – спросила Чичи у Саверио. – Что-нибудь симпатичное, где ты сможешь солировать?

– У меня нет с собой нот.

– Ноты не понадобятся.

– Ты предлагаешь мне спеть a cappella?

– Нет, я могу аккомпанировать тебе на пианино. Я написала одну песню…

– Ну все, начинается, – тихо сказала Люсиль на ухо Барбаре. – Он попался в ее сети.

– Ты ведь умеешь читать ноты? – уточнила Чичи.

– Ага.

– Тогда давай попробуем. – Чичи протянула Саверио ноты, аккуратно записанные от руки. – Будет весело, вот увидишь.

Она втянула Саверио в кабину вслед за собой, закрыла дверь и уселась за пианино.

– А ты умеешь играть?

– Ну, я сюда уселась, не потому что хорошо смотрюсь на этом табурете.

– Но ты действительно хорошо смотришься.

– Это неважно. Итак… – Чичи открыла ноты.

Саверио наклонился поближе:

– Что это?

– Песня.

– Кто-нибудь ее записывал?

– Никто. Пока что.

– Ее написала ты?

– Не можем же мы исполнять исключительно избитый репертуар.

– Действительно, никакого смысла, – усмехнулся Саверио. – Я-то просто зарабатываю этим на жизнь.

Чичи сыграла на пианино мелодию. В ней ощущался свинговый ритм.

– Как тебе? Она называется «Скалка моей мамаши».

– Шуточная, значит.

– Юмореска, – поправила Чичи.

– Скажите пожалуйста!

– Это похожий жанр! И вообще, автор сидит перед тобой, так что не издевайся.

– В шоу-бизнесе нет места для ранимых сочинителей, – ухмыльнулся он.

Она рассмеялась:

– Что ж, тогда я буду первой такой!

– Ну уж нет, второй – после меня.

Снаружи кабины Мариано слушал, как Саверио и Чичи перешучивались и поддразнивали друг друга. Барбара листала газету «Берген Каунти рекорд», а Люсиль за спиной отца расставляла в алфавитном порядке коробки с катушками пленки.

– Папа, она что-то задумала, – сказала Люсиль.

– Я за ней приглядываю. Просто она целеустремленная, в этом нет ничего плохого.

– Оппортунистка она, – поправила его Барбара, не отрывая глаз от газеты.

– Она умная, – возразил Мариано. – И в этом тоже нет ничего плохого. Связи в наши дни значат все.

– Это он за обед расплачивается, – сухо проронила Люсиль. – С процентами.

– Ну, я бы не был так уверен, – усмехнулся Мариано.

В кабине Чичи негромко наигрывала мелодию.

– Так, ты поешь за мужа, – скомандовала она, указывая на ноты.

– А ты за жену?

– Согласись, так будет разумно.

– Не язви, – попенял ей Саверио. – Играй давай.

Чичи опустила руки на клавиши пианино и подала Саверио знак.

«Жена» спела:

«Муж» ответил:

– Так, а теперь припев, – пояснила Чичи.

– Я понял, – сказал Саверио.

«Жена»:

«Муж»:

«Жена»:

Вместе:

«Жена»:

«Муж»:

«Жена»:

Вместе:

«Муж» и «жена» спели вместе:

Чичи обернулась к окну кабины и посмотрела на отца.

– Папа, ну как?

Прежде чем отец успел ответить, вмешался Саверио:

– Барбара, Люсиль, идите сюда, поможете нам.

– Но ведь это дуэт, – возразила Чичи.

– Прозвучит эффектнее, если они поучаствуют в припеве. Так, как будто все три девушки на меня набрасываются. В музыкальном смысле, конечно.

– Хорошо, давай попробуем, – пожала плечами Чичи.

Люсиль и Барбара присоединились к ним в кабине. Саверио объяснил им, когда вступать, и задал ритм вместе с Чичи.

Девушки репетировали под руководством Саверио, а Мариано откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке и наблюдал за ними.

– Мы готовы, мистер Донателли, – объявил наконец Саверио. – Давайте записывать.

– Дубль первый. «Скалка моей мамаши», – объявил Мариано в микрофон на пульте записи. Он установил бобины с лентой в правильном положении и нажал на кнопку.

Глядя, как Саверио поет в кабине вместе с сестрами, Мариано дивился тому, как легко у них это получается, не забывая, однако, следить за звуком и время от времени поправлять движки на пульте. Исполнители то останавливались, то начинали снова, добиваясь лучшего сочетания своих голосов, и так постепенно рождалась песня. Третий, четвертый и пятый дубль записали уже без остановок. В каждом последующем варианте было все больше самобытности, все весомее становился вокал и все выразительнее – смысл.

Мариано был доволен. Он даже позволил себе удовлетворенный смешок – так ликует старатель, различивший крупицы золота на дне жестяного лотка, или нефтяник, увидевший, что это за черная лужа расплывается и вот-вот забьет фонтаном у него под ногами среди голого поля, или ученый, смешавший две жидкости в пробирке эксперимента ради и, к собственному удивлению, получивший спасительную сыворотку.

Мариано мог различить вдали будущее, триумфальный завершающий аккорд всех их усилий. Что с того, что соседи сочли его stunod[26], когда он превратил свой вполне приличный гараж в студию звукозаписи? Его жене не понравилось, что грузовик теперь припаркован на улице, но он велел ей не мелочиться. Скептики нудили: «Да чего ты добьешься своими записями?» Даже приходской священник решил, что это какая-то афера. Слышали бы они эту запись! Он нашел зацепку, различил путь к победе: три хорошенькие поющие девушки, а на их фоне – красавец-солист, и все они исполняют песню о любви и замужестве.

Он знал, какое-то шестое чувство подсказывало ему, что в разгар Великой депрессии именно юмористическая песня прольется бальзамом на души слушателей. А если эта песня к тому же окажется близкой к личному опыту иммигрантов – в данном случае речь шла об итальянцах, но ведь и евреи, поляки, греки, ирландцы, жившие по всему побережью, в городках и городах вдоль железной дороги, тоже поймут, о чем там речь, так как суть песни соответствовала также и традиционным взглядам их собственной культуры, – тогда песня непременно станет хитом. И при заразительно бодрой мелодии широкая популярность была ей обеспечена.

Да и звук был определенно хорош. Стройные голоса сестер обрамляли сильный вокал Саверио. Мариано уже воображал их будущий успех. Ведь достаточно одной песни, чтобы ансамбль скакнул из неизвестности в славу. Стоило лишь заглянуть в окно звуконепроницаемой кабины, чтобы это понять. Помолвочные кольца, мечты Люсиль о курсах для секретарей, профсоюзные билеты заведомо проигрывали перед подобным волшебством. Сестры Донателли и этот мальчишка, Саверио, были на прямом пути к успеху.

Саверио вернул Люсиль пустую бутылку из-под газировки. Чичи придержала перед ним дверь гаража.

– Еще одну, на посошок?

– Нет, Люсиль, спасибо. Мне пора возвращаться в гостиницу.

– Не позволяй Чичи себя обрабатывать, – сказала она ему, уходя на задний двор.

– Она играет не по правилам, – добавила Барбара, следуя за Люсиль.

– Не слушай моих сестер, у них совершенно отсутствует деловая хватка, когда речь о шоу-бизнесе. – Чичи побежала вперед и отворила калитку на улицу.

– Ты что, каждую дверь передо мной собираешься открывать, отсюда до самой гостиницы?

– Ты был так щедр! Я бы подвезла тебя на папином грузовике, но это небезопасно, он то и дело ломается. А автомобиля у нас нет.

– У меня его тоже нет. А если бы у тебя был автомобиль, то какой бы ты выбрала?

– «Паккард».

– А почему?

– Потому что, куда ни кинь, все ездят на «фордах».

– И только поэтому?

– Ну и еще я считаю, что «паккард» – просто произведение искусства.

Саверио порылся в карманах.

– Вот. – Он достал пакетик из оберточной бумаги, открыл его и протянул Чичи скапулярий[27] Божьей Матери, висевший на шелковом шнурке.

– Какая прелесть. Это от твоей мамы?

– Нет, от меня.

– Очень любезно.

– Он освященный. Просто у той монахини закончились медальоны.

– Ты делал покупки в монастыре?

– Она ходила по гостинице.

– Видимо, пыталась поощрять хорошее поведение. А с какой стати ты мне что-то даришь? Если уж на то пошло, это следовало бы сделать мне. – Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. – Спасибо.

Саверио заметил, что волосы Чичи пахнут ванилью: свежий аромат, как легкое летнее пирожное.

– Это все, что у меня нашлось для тебя, – сказал он. – На память об этой неделе. Я и маме купил такой же.

– Ну, конечно. Как добрый католик, небось еще парочку припрятал в том пакетике. Ты их раздавай, раздавай.

Саверио рассмеялся.

– Ты меня раскусила. Я и правда купил несколько, но не все, у монашки еще остались.

Чичи тоже рассмеялась:

– Ну разумеется!

– Мама говорит, ты спасла одному мальчику жизнь, – сказал Саверио.

– Да ну, – пожала она плечами, – спасатель быстро приплыл на помощь.

– А мне рассказывали другое. Будто ты первой за ним бросилась и сама его нашла. Признай же свою заслугу, – настаивал Саверио.

– Я средний ребенок, я к такому не привыкла.

– А я единственный ребенок, так что приходится.

Чичи ухмыльнулась:

– Обычно на меня всё валят, а не хвалят.

– А на мою долю выпадало и то и другое.

– Повезло.

– Девушки не любят признавать свои заслуги.

– Мы делаем то же, что и наши матери, – грустно улыбнулась Чичи, надевая на шею скапулярий.

– А к отцам и сыновьям это тоже относится? – спросил Саверио.

– Понятия не имею. У моего папы одни дочери.

– А мне всегда хотелось сестру или брата.

– Если бы они у тебя были, ты бы считал иначе. Ты бы от них на стенку лез.

– Не думаю.

– То, что мы себе представляем, всегда лучше того, что нам дается, – назидательно сказала Чичи.

– Ты ужасно умная.

– Да не особо, просто наблюдательная.

– Тебе понравилась моя мама?

– Она очень милая. А ведь венецианцев в наших краях не так уж много. Моя мама тоже венецианка.

– Да ну! – Саверио пора было возвращаться в гостиницу, но ему не хотелось уходить.

– Мой отец говорит, что невозможно победить в споре с венецианцами, – сообщила Чичи.

– Это он моего отца не знает, – покачал головой Саверио.

– А где он?

– В Мичигане. Он никогда не ездит в отпуск.

– А почему?

– Это ты у него спроси.

– А ты с ним не общаешься?

Саверио пожал плечами:

– Не особо.

– Позволь я угадаю. Ему не нравится, что сын у него певец. Он бы предпочел более традиционное занятие для своего отпрыска.

– Что-то вроде того.

– А ты не можешь заставить его изменить отношение?

– Нет.

– А хочешь?

– Мало ли чего я хочу.

– Поняла.

– Пожалуй, ты и правда поняла. – Саверио посмотрел на Чичи, затем на часы: – Жаль, у нас нет больше времени.

– Я слишком много болтаю.

– Мне это нравится.

Чичи не знала, что ответить, а ведь обычно она за словом в карман не лезла. Саверио скрестил руки на груди.

– Я встречаюсь со множеством девушек.

– И что?

– Просто подумал, что тебе лучше об этом знать.

– Мне написать об этом репортаж в «Си-Айл экспресс»?

– Нет, просто прими к сведению.

– Я тебя не осуждаю. Ну да, ты встречаешься со множеством девушек. Это просто значит, что единственная девушка, которая и правда что-то для тебя значила, разбила тебе сердце.

Саверио удивился, откуда Чичи это знает, но правды признавать не собирался и потому солгал:

– Да нет.

– Как скажешь. Никому не нравится страдать. Никто не просит, чтобы ему разбили сердце, это просто происходит, и все. Но есть и положительная сторона: благодаря таким случаям авторам есть о чем сочинять песни, а певцам – петь.

– Чего ты хочешь?

– В каком смысле?

– В жизни. Чего ты хочешь от жизни?

Чичи глубоко вдохнула. Ей понадобилось время, чтобы признать, в чем состоит ее заветная мечта.

– Я хочу петь.

– Это работа. А я имел в виду, чего ты хочешь для всей своей оставшейся жизни. Ну, когда ты вырастешь и станешь принимать жизнь всерьез.

– Хочу петь и сочинять песни.

– Девушки не особо успешны в шоу-бизнесе.

– Кто это сказал? – Чичи подбоченилась.

– Я говорю.

– Извини, конечно, но много ли ты видел, как девушки работают в шоу-бизнесе, если сам просто волочишься за ними?

– Ты права, не много, – рассмеялся он.

– Так что – не исключено – иная девушка вполне может быть счастлива в шоу-бизнесе. По мне, если тебе нравится то, чем занимаешься, это и есть счастье.

– Но как же домашняя жизнь?

– Я ни о чем не думаю, кроме пения, – призналась она.

– А надо бы подумать и о другом.

– Потому что я девушка?

– Нет, потому что, кем бы ты ни был, пение – это еще не все.

– А ты-то откуда знаешь?

– Я в этом убеждаюсь на собственной шкуре.

– Я хочу гастролировать из города в город и каждую ночь петь в новом клубе и перед новыми зрителями.

– Тебе это надоест.

– Никогда!

– Когда постоянно переезжаешь, то только и мечтаешь, как бы остаться на одном месте. Иметь где-то собственный дом и очаг.

– Возможно, если бы ты время от времени навещал свой дом, путешествия нравились бы тебе больше, – предположила Чичи.

– Возможно. Но и тебя эти переезды недолго будут радовать.

– Откуда ты знаешь?

– Ты выросла в счастливой семье. Зачем же уезжать от нее?

– Потому что это у меня уже было.

– И поэтому ты хочешь попробовать, каково быть одинокой и несчастной?

– У меня собственные планы. Я не хочу того, что есть у всех прочих. Никогда не хотела и никогда не захочу.

– Ты не думаешь о собственном доме, окнах, кухоньке, крылечке? Саде? А вдруг ты влюбишься?

– Ну и что?

– А то, что когда люди влюбляются, они женятся, создают семейный очаг и воспитывают детей.

– Кто это сказал?

– Да все подряд, начиная с текста любой песни от начала времен. Тебе ли не знать, ты ведь сама их пишешь. В них всегда говорится о любви, даже тогда, когда они вроде бы не о любви, – настаивал Саверио.

– Возможно.

Тут Саверио осенило.

– Я думаю, ты просто притворяешься. Это такая поза.

– Поза – это когда стоишь в ателье у фотографа. А у меня вовсе не поза, – заверила его Чичи.

– Ну а если ты вдруг встретишь парня и передумаешь? Не мясника, портного или грузоперевозчика, не обычного неудачника из Джерси, а кого-то другого, и ты полюбишь его больше, чем шоу-бизнес?