Стамбул. Сказка о трех городах Хьюз Беттани

Глава 40. Византий и Британия

^{V, VI и VII вв.}

Король Артур тогда велел Войскам своим вооружаться, В Константинополь снаряжаться. Был целый флот отплыть готов, Четыре тысячи судов. Войска возьмут любую крепость. Сопротивление – нелепость.

Кретьен де Труа, «Клижес», примерно 1176 г.{498}

Мыс Тинтагель на безлюдном, овеваемом ветрами северном побережье Корнуолла и в лучшие времена был местом призрачным. А в 1938 г. после низового пожара тут обнаружилось то, что не было отмечено ни на одной из карт: массивные каменные дома и склады V–VI вв. От масштабов и происхождения этих археологических находок захватывало дух. Раскопали пока всего 10 % площадки, но на этих 10 % уже обнаружили больше фрагментов византийской керамики, чем на любых других археологических площадках Западной Европы. На некоторых из фрагментов были изображены кресты – и это явное доказательство связи с городом, который считался самым сердцем христианского мира. Это – колоссальное историческое сокровище, скрывавшееся вдали от своей родины.

Теперь вся эта керамика хранится в пыльном викторианском безмолвии складов Королевского музея Корнуолла в Труро. Возьмите в руки эти заботливо покрытые глазурью изделия, проделавшие такой длинный путь, и изрезанные берега Северного Корнуолла тут же приобретут несколько экзотический оттенок. Когда в Византии начинался Золотой век, в здешних гаванях и на прибрежных скалах, должно быть, воцарилось необычайное оживление. Прибывшие из океана моряки меняли предметы роскоши и всяческие товары (специи и благовония, ароматические масла и столовые приборы тонкой работы), а местные, открыв рты, слушали байки путешественников об экзотических странах, где побывали купцы и моряки, о тамошних зверях, темнокожих девушках и воинах Христовых.

Похоже, что сокровища, найденные в Тинтагеле, служат неопровержимым доказательством непосредственных отношений с византийскими торговцами, путешествовавшими по морю из Восточного Средиземноморья в Северную Африку и Западную Европу. Найденные здесь амфоры, идентичные обнаруженным на потерпевших крушение византийских кораблях в Средиземном море, несомненно, восточного происхождения. Их вполне могли сделать в Сирии, Западной Анатолии или даже в самом Константинополе.

Из-за суровейших морских условий купцы, возвращаясь из своих путешествий на край света, вынуждены были останавливаться в Корнуолле. Эта центральная точка торгового обмена расположена на выдающемся в море горном хребте, соединенном с полуостровом узким скалистым перешейком. Она представляла собой сотворенный Богом замок на краю моря. Какой бы король ни восседал там, в те времена только о нем и говорили. Все это и породило легенды о могущественном короле-воине с обширными связями, великолепной свитой и массой историй о чудовищах, а также о волшебных, неизведанных землях. Легенда о короле Артуре зародилась вскоре после строительства этих кладовых в Тинтагеле. Вполне возможно, что сказания о британском короле-христианине, обладавшем необычайными связями на далеком Востоке, складывались или подпитывались благодаря торговле с Константинополем.

Здесь также обнаружилась и совершенно бесполезная для историков, зато неудержимо привлекательная для экскурсоводов находка из позднеримского периода – камень (его использовали в качестве крышки водостока), который непослушные мальчишки эпохи мрачного Средневековья сплошь исписали своими именами. Одного из авторов этих граффити звали Артугно – переделанное на латинский манер оно превратилось в Артура. Он, конечно, не король, но определенно «здесь был Артур».

Чего же ради купцы с Востока отправлялись за 4000 миль с жарких средиземноморских берегов к пропитанному солью Корнуоллу? Ответ, пожалуй, будет таков: ради олова. Единственное сохранившееся письменное свидетельство, подтверждающее, что на Корнуолле добывали олово (и торговали им), можно найти в Житии александрийского патриарха Иоанна Милостивого. С ним мы уже сталкивались: это ему виделись ангелы в образе евнухов{499}. Этот человек, ведущий столь беззаботные речи, в VI в. открывал в Северной Африке богадельни: благодаря благочестию Иоанна мы располагаем исключительными историческими сокровищами.

По преданию, однажды во сне ему явилась Милосердная Дева. Вдохновленный этим явлением, он решил сделать мир лучше. И, среди прочих совершенных им добрых дел, Иоанн снарядил для одного бедняка корабль и отправил его в Британию. Когда корабль вернулся в Александрию, олово, которое бедняк погрузил на судно, чудесным образом в руках святого превратилось в серебро. Это популярное предание сочинили ради нравственного наставления, но с ним до нас ненароком дошел и фрагмент истории.

Вполне возможно, что вся эта изящная керамика отправлялась на запад ради приобретения корнуоллского олова (важной составляющей сплава для бронзы). Однако к этому времени олово в небольших количествах добывали в Каппадокии, в Центральной Анатолии. По-видимому, в Византии попросту стремились поддерживать связи с Западной Британией.

У Прокопия встречается упоминание о том, что Юстиниан установил дипломатические отношения с британцами (он посылал варварам «Бреттании» деньги) – ведь, в конце концов, благодаря зернохранилищам на Тенедосе, ему удалось наладить международную торговлю зерном. Есть приятные предположения, что у Константинополя, возможно, даже было право высказать свое мнение при назначении духовных и государственных чиновников на Западе{500}.

Кроме того, Прокопий сообщает, что Велизарий предлагал «отдать» Британию готам (вероятно, в насмешку, ведь готы предлагали отдать Константинополю остров Сицилия). Судя по находкам, которые до сих пор обнаруживаются в Тинтагеле, точно известно одно – сами бритты не оставляли мыслей о Константинополе, этом любимом детище Рима – нерадивой матери, оставившей Британию без присмотра. А далекая Британия – точно так же – запечатлелась в умах жителей Константинополя{501}.

Да и в других регионах Британии обнаруживаются свидетельства о жизни в Константинополе – стоит только отправиться к восточному побережью.

Водный маршрут по реке Дебен в Восточной Англии от Северного моря к Саттон-Ху на удивление неспокоен. Вероятно, именно этим путем в VI–VII вв. отправлялись купцы и посланники из Константинополя и окрестностей на Ближнем Востоке, чтобы наладить отношения с представителями Восточной Британии. Хотя среди жителей Константинополя и ходили байки о варварах из Британии, однако приезжих из «Города благоденствия» приятно удивляло увиденное здесь.

Многочисленные и многообещающие находки, подтверждающие, что с Византией велась прямая торговля, были обнаружены на оживленной и очень богатой англосаксонской археологической площадке неподалеку от Рендлшема (эту площадку открыли лишь в 2008 г., и ее продолжают исследовать), где некогда жили великие короли и их придворные. Это – медные монеты, отчеканенные в Константинополе (а также монетные весы, маркированные по византийским стандартам){502}. Монеты находят в разных местах, так что маловероятно, чтобы это был клад, спрятанный чужеземцами. Скорее всего, это – наличные деньги, которые использовали (или потеряли) приезжие из Византия, вероятно, люди благородного поведения и, вероятно, находившиеся под покровительством здешнего короля{503}. Чтобы попасть в Рендлшем, нужно было высадиться на пристани по соседству с англосаксонской обителью мертвых, Саттон-Ху.

В Саттон-Ху на горизонте отчетливо вырисовываются курганы. Некрополь вздымается настолько, что в нем целиком поместился погребальный корабль с телом короля и всеми его сокровищами, который вручную выволокли из воды (скорее всего, аристократы в знак почтения работали бок о бок с рабами) и захоронили. Этот некрополь демонстрирует всем путникам, что могущество захороненного в нем англосаксонского монарха и его приближенных, погребенных в окрестностях кургана, не ослабевает даже после смерти. И, что важно для нас, этот безымянный король выбрал местом своего погребения (в окружении прекрасных изделий с христианского Востока) именно Саттон-Ху (это название на англосаксонском языке напоминает фразу «вершина холма»){504}.

Обнаружение некрополя Саттон-Ху – во всех отношениях волнующее открытие. Один из курганов (курган № 2) уже подвергся разграблению. Затем расхитители гробниц попытали счастья в кургане № 1, но промахнулись мимо сокровищницы всего на пару футов. Прекрасные призрачные очертания корабля и по сей день указывают путникам путь к сокровищам, которые некогда были захоронены в чреве кургана. Среди этих сокровищ было десять серебряных византийских кубков, украшенных крестами и изящными розами.

Выдвигались предположения о том, что на кубках изображены именно розы, потому что изображения цветов встречаются как на христианском, так и на языческом древе жизни{505}. Похоже, что эти англосаксонские короли и их свита пытались задействовать всех богов – и старых, и новых. Литературные источники сообщают, что один из королей в Саттон-Ху расположил языческий и христианский алтари по соседству друг с другом.

Византийские медные монеты, найденные на археологической площадке, где некогда жили англосаксонские короли, в Рендлшеме (графство Саффолк). Монеты отчеканены в Константинополе во времена правления Фоки, Юстина II и Маврикия, в конце VI – начале VII в. Монеты обнаружены с 2009 по 2015 г.

Здесь же нашли и огромное плоское серебряное блюдо (размер явно имел значение), вроде современных подставок под торты, с клеймом византийского императора Анастасия I, который правил с 491 по 518 г. Две изображенные на нем (несколько примитивные) сидячие фигуры вполне могли олицетворять Рим и Константинополь. Кроме того, тут были найдены кубки меньшего размера, серебряные ковш и ложки. На одной четкая надпись «Павел», на другой – нечто похожее на «Саул». Обнаружили даже бронзовый «коптский» кубок, вполне возможно, изготовленный в мастерских Константинополя, а также обрывки тканей из Сирии. А еще – более 4000 гранатов с Индийского субконтинента.

Еще один соседний курган (курган № 3) тоже пытались ограбить. Но, несмотря на это, археологам удалось обнаружить внутри него остатки разбитой наградной таблички из известняка с изображением то ли крылатой Ники, то ли ангела – также из Константинополя. А еще – костяной ящичек с выгравированной христограммой и крышку от восточного бронзового кубка{506}.

Косвенное влияние Константинополя чувствовалось не только в Саттон-Ху и Тинтагеле. В те времена в разных уголках Британии высокородные женщины носили такие же короткие бусы, какие изображены на шее императрицы Феодоры на мозаике в Равенне. Кольца и броши (их носили представители обоих полов) также решительно указывают на принятую в Константинополе высокую моду{507}.

Во всем христианском мире византийские блюда и ткани стали du jour показателями положения в обществе. Во французском Шелльском аббатстве хранилась рубашка франкской королевы, святой Батильды. Сама Батильда была фигурой легендарной: родилась в семье англосаксонских аристократов, но совсем юной была захвачена пиратами и продана в рабство франкам. Однако через какое-то время ее увидел король франков Хлодвиг II и – уже не мог оторвать глаз. Она стала королевой и матерью других королей.

Так вот, ее длиннополая сорочка тоже сшита в византийском стиле. А еще – на удивительной золотой печати, обнаруженной с помощью металлодетектора в 1999 г. неподалеку от Нориджа, на одной стороне выгравировано имя «BALDEHILDIS» (одно из написаний имени Батильда), а с другой – под огромным крестом изображены слившиеся в страстном объятии обнаженные мужчина и женщина с пышной шевелюрой.

Вы, должно быть, помните, что моду на перемещение реликвий ввели византийские правители Елена и Константин. Реликвии, которые перевозили с места на место в Северной Европе, по возможности, укутывали в шелковые ткани, изготовленные в земной обители Бога с видом на Босфор. Из Константинополя отправляли дипломатические дары, например расцвеченные шелка, в земли, где ни технологии, ни рынки не достигли еще таких заоблачных высот{508}{509}.

Да, показуха. Но это, пожалуй, говорит также и о том, что в Константинополе заботливо поддерживали культурные, торговые и дипломатические отношения с Западом вообще и с «Бреттанией» в частности{510}. Имеются восторженные рассказы о духовных лицах. Например, о Тобисе, который с 693 по 706 г. был епископом Рочестерским и «владел греческим языком как родным». Бенедикт Бископ (впоследствии он основал монастыри в Монквермуте и Джарроу), съездив в Византию, привез с собой шелковые плащи, которые потом обменял на земли в Британии{511}. Был ли в те времена политический смысл в восточном протекторате или нет, но вот культурный – явно присутствовал.

Из детских книжек нам известно, что святой Августин Кентерберийский, представитель мощи христианского Рима, в 597 г. покинул город и отправился обращать в христианство англосаксов. Заметим, что Августина послал папа Григорий I Великий, который до того был папским легатом в Константинополе. В то время папа был ровней патриарха, его мирским представителем в Риме. На отчеканенных в Риме монетах продолжали изображать византийского императора.

Эта неофициальная иерархия четко видна из собрания писем в пергаментных свитках, переведенных в библиотеку Ватикана{512}. Оказывается, были и другие стратегические назначения политических и духовных деятелей. В 668 г. папа назначил Теодора из Тарса в Киликии (обучившегося в Константинопольском университете) архиепископом Кентерберийским. В те времена казалось, что Британия, в конце концов, вновь стала частью ойкумены, воспринимаемого мира, хоть и ferox provincia (свирепой провинцией){513}, но землей, которая в практическом и эмоциональном смысле готова войти в состав более крупной единицы.

Христианство в Британии стало во всех отношениях менее православным, менее восточным и все более и более римским и западным лишь после торжества Древнего Рима в 664 г. на Синоде в Уитби – там было решено, что Пасху будут исчислять по римскому календарю, а монахи будут выбривать тонзуру. Именно вследствие ослабевающего влияния восточного христианства формировалась история средневекового и современного мира. И хотя следы Византии обнаруживаются во всех уголках Западной Европы, но нашей последней остановкой стал самый север Англии.

На крутой тропке, ведущей от реки Уир к Даремскому собору, до сих пор кажется, что здесь становишься ближе к Богу – западному Богу, которого нетрудно отыскать в изменчивых северо-восточных небесах. Колонны в Даремском соборе, как известно, причудливые, витые и решетчатые – и о них в Средневековье ходила модная шутка. А вот символы на темном камне на полу у раки святого Кутберта кажутся зловещей диковиной. Это потому, что здесь в расположенной в самом сердце собора гробнице многие столетия лежала частичка Византии.

Святой Кутберт умер в 687 г., а в X в. один византийский вельможа перезахоронил его останки. Богатое пурпурное шелковое покрывало почти наверняка появилось в его надгробии в 945 г., когда гроб открывали, чтобы прибывший король Эдмунд (король Уэссекский, планировавший стать королем всей Англии) покрыл обернутые в льняную ткань мощи Кутберта двумя «греческими ризами». Это была большая честь – и весьма показательная. Качество византийских одеяний было легендарным – шитье было столь изящным, что дух захватывало. Тонкая работа говорила об эстетическом удовольствии, которым могли себя окружить богатые люди Византия. А вот изображения на покрове Кутберта явно носят языческий характер: одну из его частей украшают образы дарующей плодородие Матери Природы. Этот шелковый покров, посвященный «Земле и Океану», был высочайшего качества – крупные фрагменты этого одеяния до сих пор хранятся в кладовых соборной библиотеки{514}.

Но несмотря на то, что влияние Византия чувствовалось даже на самом краю света, в самом Константинополе начинали ощущаться деструктивные сомнения. В городе наступал кризис уверенности в своих силах и веры.

Глава 41. Иконы и иконоборчество

^726 г.

Нам невозможно помимо телесного прийти к духовному… через телесное созерцание приходим к созерцанию духовному. Поэтому Христос воспринял тело и душу, так как тело и душу имеет и человек.

Иоанн Дамаскин, примерно 720 г.{515}

Спасение не в верности формам, а в освобождении от них.

Борис Пастернак, «Доктор Живаго»{516}

Лазить в чрево земли совершенно неестественно. Но такой случай представляется на Палеа-Камени, по соседству с греческим островом Тера, где извергается стеклянисто-черная лава и бьют сернистые горячие источники. Единственный обитатель этого необыкновенного вулканического островка – нелюдимый рыбак. Он живет в цветистом вагончике со своим верным голосистым псом. В разгар сезона энергичные туристы из Китая, Японии и Европы оставляют здесь свои следы – на темно-серых камнях сотни отпечатков рук, сделанных чистой серой, которую зачерпывают в море из вулканического ила.

Этот сероносный островок образовался в 726 г., когда произошло извержение вулкана на острове Тера. Масштабное геосейсмическое явление привело к непредвиденным и отдаленным последствиям: лишило человека возможности создавать произведения искусства. Извержение на острове Тера послужило толчком к волне иконоборчества.

Всего за восемь лет до этого события икону Девы Марии (которую якобы написал не кто иной, как апостол Лука) торжественно пронесли по стенам Константинополя, чтобы одолеть собравшиеся за ними войска арабских разбойников. Люди верили, что иконы дают им некое божественное покровительство.

Извержение вулкана на Кикладах, произошедшее 15 июля 726 г., стало самым мощным геосейсмическим явлением с бронзового века, т. е. с 1615 г. до н. э. Похоже, что именно после этого – в том же 726 г. – император Лев III сменил религиозно-политический курс, в том числе запретив иконы. Историки нередко называли эти ответные действия бессмысленными, типичными для «мрачного Средневековья».

Задержимся ненадолго и задумаемся, какой ужас творился во время извержения на Тере. Солнце на долгие недели затянуло облаками, грозы рвали небеса, а по волнам Средиземного моря и пролива Дарданеллы носились огромные куски пемзы по 2,5 м толщиной. Море, казалось, вскипело. Сила извержения 726 г. составила 4,1 балла, а общая масса отложений – 127,4 млн м³. В Восточном Средиземноморье все буквально пошло кувырком.

Не было никаких сомнений, что это явление – демонстрация гнева Божия, и оставить это без внимания было нельзя! Но что же так страшно прогневило Бога? Должно быть, таким вопросом задавались византийцы. Ведь вот же: арабы-мусульмане, почитавшие того же Бога и тех же пророков (но – не в человеческой форме), избегли этого бедствия! Глядя на них, жители Константинополя, естественно, призадумались: так ли уж спасительно идолопоклонничество? Не оно ли стало их проклятием?

Поэтому где-то в 730 г.{517} Лев III сорвал огромное изображение Девы Марии с ворот Халки. Разразился скандал – сначала погиб начальник охраны, а затем убили Феодосию, женщину, пытавшуюся уберечь икону. Эту женщину в городе помнят до сих пор: в долине между четвертым и пятым холмом стоит мечеть Гюль Джами, а сначала тут была церковь, где хранились мощи Феодосии. Последний византийский император молился в этой церкви – когда она еще была «окружена венцом из роз», до завоевания Константинополя Османской империей в 1453 г.

Более ста лет после извержения город бросало от иконоборческих правителей к поклонникам иконописи. Рассказывают, что император Лев заменил чудесно сохранившееся тело святой Евфимии на высохшие кости – чтобы доказать, что мощи не обладают никакой божественной силой.

Реакция папы Григория III была неистовой – он проклинал иконоборчество и город, поощрявший это явление. Эти братья-христиане все больше и больше отдалялись друг от друга. Сменявшиеся правители Византии в той или иной степени поощряли иконоборчество, пока, наконец, в 754 г. Константин V не принялся бороться с иконами с особенным рвением. Он казнил, подвергал пыткам и изгонял монахов и духовных лиц, которые не соглашались отказаться от икон или от их создания. Множество красочно расписанных скальных церквей в далекой Каппадокии – яркие плоды этих изгнаний. А простой, одинокий черный крест на апсиде церкви Святого Мира – редкий, вопреки всему уцелевший образец, переживший эпоху иконоборчества.

Нельзя недооценивать всеохватывающего влияния иконоборчества на Константинополь. Со времен Античности люди хранили дома изображения богов. Центральные общественные пространства Царьграда украшали гигантские образы Елены, Христа, Девы Марии, Господа Бога и его святых. Иконы были у всех, кто мог себе это позволить. Благодаря поклонению иконам обыватели ощущали более тесную связь с Богом. Рассказывали, что некоторые семьи бросались прятать иконы в стойлах и водостоках. Многие иконы замазывались.

В ходе укрепления советской власти в 1930-х гг. православные иконы не только изымали из церквей, их отдавали пожарным командам. Казни подвергались даже сами изображения. Эти жестокие сцены, запечатленные на пленку, распространялись среди широкой публики, и это в некоторой степени объясняет, почему граждане бывших советских республик сейчас так безоглядно возвращаются в лоно православной церкви{518}. Так что только представьте себе, какую потерю и ужас чувствовали жители Константинополя, когда изображения, которые, по их убеждению, обладали огромной сверхъестественной силой, подвергались порче, уничтожению и запрещались.

В Константинополе, по-видимому, ни одно изображение не пережило эпоху иконоборчества. И только в 1969 г. в мечети Календерхане (бывшей церкви Богородицы Кириотиссы) за стеной, сложенной из кирпича, камня и грунта, обнаружили мозаику со сценой принесения в Иерусалимский храм младенца Иисуса. Зато в наши дни у многих жителей города – и христиан, и мусульман – дома есть иконы. Многие помнят, как их бабушки отщипывали с их поверхности небольшие щепотки краски, чтобы излечить физические или душевные недуги. Но 1300 лет назад эту осязаемую, прямую связь с Богом и Христом одним махом разрушили.

А в 780 г. императрица Ирина, молодая женщина родом из Афин, едва овдовев, кардинально изменила государственную политику. Однако в официальную силу эти изменения вступили лишь через семь лет. Поклонение иконам вновь официально разрешили на Никейском соборе 24 сентября 787 г. В качестве свидетельств приводилось множество описанных в житиях святых «чудес», которые творили иконы. Иконы вернули, и иконописцы снова взялись за свои кисти{519}. Последний Вселенский собор проходил в церкви Святой Софии в Никее. Ее построил Юстиниан I, сделав микрокопией столичного храма. В наши дни ее закрывает магазин, где продают дыни и оливковое масло. Она расположена неподалеку от святого источника, поэтому тут сыровато. После того как ее вновь превратили в мечеть, за ней не слишком хорошо ухаживают. Древние фрески с изображением Иисуса начали вздуваться от влажности, и им грозит разрушение.

В Константинополе из кладовых достали оборудование, и иконописные мастерские вновь загудели. Распиливали доски – на них шла древесина липы, тополя, бузины, березы, кипариса, кедра и сосны{520}. Кости и шкуры животных варили и получали клей (летом вонь, должно быть, стояла страшная). Смешивали красители: киноварь, малахит, ярь-медянку. После нанесения красок самые богатые иконы украшали драгоценными камнями, жемчугами и рубинами. Иконописцы были самыми «модными» живописцами эпохи. Они-то и стали иллюстраторами истории.

Через десять лет после того, как вернули иконы, Ирина сосредоточила в своих руках всю политическую власть. 15 августа 797 г. – а день благоприятный, ведь было Успение Богородицы – она заключила своего сына под стражу в Большом императорском дворце. В тот же день ее стражники ослепили сына Ирины и отправили изуродованного юношу на Принцевы острова в Мраморном море, где он впоследствии умер. Для женщины, имя которой означает «мир», это был жестокий поступок, особенно учитывая, что ослепили молодого человека в той самой спальне, где Ирина некогда произвела его на свет. Толкователи того времени (абсолютно кровожадной эпохи) не оставили сомнений в том, что даже они были потрясены: «Солнце помрачилось на 17 дней и не давало лучей своих; корабли во мраке плавали наудачу; все говорили и сознавались, что солнце утратило свои лучи за ослепление царя. Таким образом его мать сделалась единовластною»{521}.

Принцевы острова – прекраснейшее место, омываемое сверкающими морскими водами и залитое светом. Со стамбульских пристаней они похожи на выдр, греющихся на солнце. Однако история у них очень мрачная. Принцев тут ослепляли, пытали и держали в заключении. Сейчас это – бодрящая морская прогулка на архипелаг, а в древние времена – как правило, мучительный путь. Пленники наблюдали, как родные берега растворяются вдали – если глаза были целы.

И именно на Принцевы острова на Рождество 820 г. вдова императора Льва V, Феодосия, отвезла для захоронения отсеченную голову и разрубленные останки этого императора-иконопоклонника – ведь с 815 по 842 г. снова взялись бороться с иконами{522}. Голову императору отсекли в его собственной часовне переодетые певчими шпионы.

Убийцы работали на некоего Михаила Аморийского. За день до этого император Лев заключил Михаила под стражу во дворце. А днем позже его признали следующим императором по праву, хотя еще не успели снять с него кандалы – чтобы срезать оковы, нужно было вызвать кузнеца{523}.

Иконы вернулись в Константинополь через 22 года после жуткой кончины Льва V. И сделала это еще одна императрица – Феодора, и опять же после смерти своего мужа. На этот раз они вернулись навсегда. 11 марта 843 г. Феодора отметила это событие грандиозной торжественной мессой в Софийском соборе. На Пасху 867 г. в этом храме открыли мозаику с изображением Девы Марии и младенца Иисуса. Ее дерзкая правдоподобность поразительна – в Стамбуле это произведение искусства и по сей день вызывает восхищение.

Но искать подтверждения силы икон нужно не только среди великих памятников Константинополя. Подсказки найдутся и в городских переулках. А из-под пера одной из немногих известных городских поэтесс вышло свидетельство, приоткрывающее завесу: каково же это – быть православной христианкой в городе, который все чаще в открытую называли Царьградом:

Влияние иконоборчества на жизнь людей той эпохи ярко проявляется в истории одной жительницы Константинополя по имени Кассия. Ее также называли Кассианой или Икасией. Сейчас ее почитают как святую.

Кассия родилась где-то в 810 г. в благородной семье и писала множество стихов и гимнов. Написанный ею «Гимн Кассии» до сих пор поют во многих церквях по вторникам Страстной Седмицы, когда послушать его и помолиться собираются толпы работников секс-индустрии. И не случайно, ведь в «Гимне Кассии» выражается глубокое сочувствие «падшим женщинам» (в частности) и положению женщин вообще. В этих прекрасных стихах («…яко нощь мне есть разжение блуда, мрачное же и безлунное рачение греха… да мя Твою рабу не презриши, Иже безмерную имеяй милость») говорится о том, как трудно жить во грехе и противостоять ему.

Кассия была известной красавицей, и у нее были личные счеты с проблемой женской сексуальности в Средневековье. Рассказывают, что когда Кассия была юной, она отвергла ухаживания императора Феодосия. Он предлагал ей «золотое яблоко», а это – часть в высшей степени театрализованной церемонии, во время которой будущие (миловидные или богатые – на выбор) невесты выстраивались перед императором.

В истории Античности золотое яблоко – это, разумеется, обобщенный образ. В греческих мифах Эрида, богиня раздора, бросила золотое яблоко во время свадьбы Фетиды и Пелея. На яблоке была надпись «прекраснейшей» – маленькая хитрость ради нарушения спокойствия. (В конце концов Парис отдал яблоко Афродите, а та взамен предложила ему Елену Троянскую.)

Император Феофил обратился к Кассии без обиняков.

– Чрез женщину излилось зло, – якобы сказал он.

– Но и чрез женщину проистекает лучшее, – парировала Кассия.

Она подразумевала не только душеспасительный дар Девы Марии, но, по всей видимости, и собственные качества{526}.

В детстве Кассия сталкивалась и с Эридой. Из ее Жития известно, что когда она была еще ребенком, она не соглашалась отказываться от икон и тайком помогала заключенным под стражу монахам. И тогда ее высекли. В те времена другим перепадали еще более суровые наказания: монахам, которые продолжали писать иконы, увечили руки, чтобы они не могли работать, другим – выжигали клеймо или выбивали татуировки на лбу.

В следующий раз Кассия упоминается в связи с открытием монастыря по соседству со знаменитой Студийской обителью, этим средневековым рассадником творчества – в 2016 г., когда писалась эта книга, от этого сооружения оставались лишь развалины в стамбульском районе Саматья. Вокруг этой замусоренной площадки, огражденной лишь мелкоячеистой сеткой, выстроились муниципальные жилые здания. Древние дормитории и мастерские заросли плющом.

Кассия, будучи настоятельницей монастыря, заведовала в этом районе духовным ремеслом, которым занимались и ее соседи мужского пола. Она много писала: сохранилось 49 гимнов и 261 стихотворное произведение нелитургического характера. В строках ранних произведений Кассии, посвященных Гомеру, поэзии, философии, сквозит Писание. Некоторые ее работы напоминают даже буддийские тексты.

Основываясь на обилии материалов в архивах и библиотеках Константинополя, а также на том, что высокородным женщинам удавалось получать образование, некоторые утверждают, что византийские женщины были куда более образованны, чем их современницы на Западе.

Значительная часть информации об иконоборчестве дошла до нас в сочинениях более поздних авторов-иконопоклонников. И все же стоит задаться вопросом: почему же женщины столь рьяно боролись за сохранение икон?

Первое, что приходит в голову, – они помогали по-настоящему сосредоточиться на глубоко личном, питающем дух служении Богу в эпоху, когда присутствие женщин в церкви ограничивалось. Даже если женщинам не дозволялось выйти на авансцену лично, они всегда были там в виде изображений. Быть может, женщины подсознательно чувствовали, что уничтожение изображений (зачастую самой Девы Марии) – это угроза реальным женщинам?

Необычной чертой Константинополя была страсть к возведению исполинских статуй императриц – и по отдельности, и с мужьями. Возможно, иконоборчество воспринималось как опасное погружение в женоненавистничество – как физическое, так и метафизическое.

Кризис иконоборчества мог бы разрешиться в 843 г., но жителям города вскоре пришлось встретиться с не менее страшными внешними угрозами. Одна из них – новый император Священной Римской империи. Он воспользовался случаем укрепить свою власть, пока византийцы погрузились во внутренний иконоборческий конфликт (см. Приложение). Другая – враг, которого северным ветром принесло к стенам Константинополя, викинги. Один из дерзких набегов викингов на юг увековечен на руническом камне в форме свернувшегося змея в шведском Мариефреде:

Глава 42. Викинги – то ли друзья, то ли враги. Начало Руси

^{860–1040 гг.}

• Оседлаем Вакра [коня] Рафилла [царя морского]!
• Бросим плуг на поле!
• Направим пробитый челн прочь из Константинополя!
• Возьмем мзду с князя!
• Ринемся вперед под звон оружия!
• Окрасим кровью волчью морду!
• Прославим великого царя!

Рёгнвальдр ярл Кали Кольссон{527}

• Шли вперед одеты
• В сталь – и снасть блистала
• Богато – под ветром
• Крепким вепри моря.
• Узрил златоверхий
• Град герой, там стройных
• Стругов мимо башен
• Череда промчалась.

Снорри Стурлусон, «Сага о Харальде Суровом»{528}

В 2010–2011 гг. в южной и западной галереях Софийского собора обнаружили поразительные (почти незаметные) следы настенной росписи. На мраморной поверхности кончиком ножа или булавки были выцарапаны четыре крошечных корабля викингов. Если сосредоточить взгляд на тонких линиях рисунка, отстранившись от прожилок и трещинок в мраморе, их очертания становятся явственными. Вот – камбуз, вот – корма, а вот – нос с разинувшим пасть драконом. В этих рисунках – зашифрованное послание. Возникает вопрос: что они здесь делают и кто это нарисовал{529}.

А ключ к разгадке кроется в кладе, найденном в Йоркской долине. Его зарыли в спешке где-то в 920 г. неподалеку от нынешнего Харрогейта на севере Англии, а в 2007 г. его с помощью металлодетектора обнаружили местный предприниматель с сыном. Сокровищница ломилась от серебряных монет и драгоценных святынь из Самарканда, Ирландии, Афганистана и Узбекистана. Эта находка – сокровище во всех смыслах этого слова.

Клад был спрятан под ничем не примечательной свинцовой крышкой, в великолепном позолоченном сосуде, окаймленном золотом и расписанном изображениями виноградных лоз, львиц, оленей и лошади{530}. Подержать этот холодный и тяжелый золотой чан – большая честь. Сосуд изначально предназначался для хранения хлеба для таинства. И, скорее всего, он сам был жертвой набега викингов. Его отобрали у убитого священника, а может быть, взяли как дань, предложенную разбойничающим викингам – вынужденная плата за окончательный мир, принятая в Средневековье. Эта красивая, повидавшая виды вещица – отражение эпохи, красной нитью по которой прошлись викинги с их «длинными кораблями»{531}.

За 60 лет до того, как этот клад зарыли в холодную английскую землю, Константинополь стал жертвой пристального внимания викингов. Викинги называли Константинополь Миклагард, т. е. просто «Великий город». Когда в 860 г. они появились на горизонте, на другом берегу безмятежного моря, патриарх города Фотий, высокообразованный и немало поездивший по миру человек, говорил, что они нагрянули «будто молния небесная». Норманны, потрясая мечами и окружив город, отыскали в стене пролом.

После этого в городе произошла настоящая кровавая бойня, все каналы города были запружены трупами и стали багровыми от крови. К всеобщему ужасу, казалось, что все эти страсти ниспосланы в наказание, словно в Библии – набеги с севера, как предсказывалось израильтянам в Книге Пророка Иеремии: «Вот идет народ от страны северной, и народ великий поднимается от краев земли; держат в руках лук и копье; они жестоки и немилосердны, голос их шумит, как море»{532}.

Однако, по рассказам, благодаря всемогуществу Девы Марии поднялся шторм, отбросивший врага. Через семь лет город возносил благодарности за избавление от захватчиков, которых в Константинополе называли русами.

В наши дни слоняющиеся толпами туристы, зайдя в Айя-Софию, останавливаются, пытаясь уловить отзвуки страстной молитвы о спасении. Впервые ее произнесли здесь в 866–867 гг. под колоссальной мозаикой с изображением Девы Марии с младенцем Иисусом в память о страшных событиях 860 г.

Русы (или Rhos) – это народ, с которым у византийцев установились любопытные взаимоотношения любви-ненависти. Они становились то врагами, то союзниками. На древнескандинавском языке название «русь» указывало на присущую этому народу рыжину волос, а также почти наверняка обозначало людей, которые гребли. Эти русы были викингами, пришедшими из той земли, которую мы теперь в их честь называем Россией. С тех пор, как упоминания об этом народе впервые появляются в исторических документах в IX в., история Константинополя и жизнь этих обитателей нынешней России стали неразрывно связанными.

О викингах в городе мельком говорится в рассказе летописцев о том, как в 839 г. послы византийского императора Феофила приехали ко двору Людовика I Благочестивого (императора Священной Римской империи, сына и преемника Карла Великого) на берега Рейна в Ингельхайм. С ними же отправилась довольно горестная группа людей, которые по Днепру прибыли в Константинополь и никак не могли вернуться на родину. Эта сцена описывалась с большим сочувствием: странники, оказавшиеся в затруднительном положении и любезно удостоившиеся заботы.

В последнее время викингам пытаются хотя бы отчасти вернуть доброе имя. Историки ратуют за то, что этот народ не только насильничал и грабил. У них были поселения, где люди возделывали землю и любили, где сочиняли стихи и наслаждались изысканными винами. Эти люди сидели в саунах на Шетландских островах, играли в настольные игры на досках из высококачественного моржового бивня, наносили броский макияж и устраивали званые обеды для послов из Багдада. Однако нам теперь понятно, что полного оправдания викинги не заслуживают.

Само имя «викинги» – неопровержимое тому доказательство{533}. Вполне возможно, что оно происходит от латинского слова, обозначающего торговый город, vicus, или от скандинавского vik. Vik – это бухта или фьорд. Звучит вроде бы совершенно невинно. Но на древнескандинавском слова vikingr или viking обозначали захватчиков или набеги, особенно пиратские, а vik – это бухта, из которой, словно киты-убийцы, с недобрыми намерениями выскальзывали корабли викингов. Нельзя также забывать о том, что в истории Англии викинги впервые упоминаются в связи с убийством королевского представителя в гавани Портленда (графство Дорсет).

Викинги-берсерки бросались в бой полуобнаженными, чтобы доказать свою зверскую силу{534}. В 844 г. историк из Аль-Андалус описывал жестокий набег на юг Испании викингов – беспощадных majus, неверных. Судя по обнаруженным костям, очевидно, что в этих разбойных нападениях участвовали, в основном, подростки мужского пола – «желторотики с гонором», как образно подметил один специалист{535}. Эти панковатые воины нередко были покрыты татуировками. Многие синей краской наносили на зубы полосы, а у некоторых они были заточены, как у тигров. Все свидетельства, в целом, говорят о том, что это был народ с повадками хищников. Агрессивные самцы (как в современном, так и в древнегреческом смысле этого слова, т. е. рвущиеся в бой). Молодых девушек, предназначенных для жертвоприношения богам, знатные викинги перед смертью подвергали групповому изнасилованию. Неподвластный воображению кошмар! Около 30 обезглавленных викингов в общей могиле, обнаруженной в 2009 г. неподалеку от Уэймута, – свидетельство того, какую ярость у многих вызывали эти «пираты-разбойники».

Викинги приходили не только грабить и поджигать, но и уводить в рабство. Работорговля для викингов была pice de rsistance (лучшее блюдо). Раньше считалось, что огороженные площадки в таких городах, как Новгород, предназначались для содержания животных, теперь же мы понимаем, что в них держали рабов{536}. В слоях эпохи викингов в Дублине были найдены ошейники и кандалы. А женская ДНК, обнаруженная в Исландии, скорее всего, принадлежит пленным кельтам – шотландским и ирландским женщинам, которых силой привели в новое поселение в качестве человеческих трофеев на «утешение» викингам. На византийских землях передача и обмен рабами стали главными факторами сохранения баланса в экономике{537}. Мы и по сей день поминаем викингово рабство всякий раз, когда говорим, что мы «во власти» какого-то человека – английское выражение in thrall происходит от древнескандинавского rll, т. е. «раб».

В Константинополе и черными, и белыми рабами торговали скопом. Турок особенно ценили за их отвагу, нубийцев – за силу. Общий спрос на рабов в Византийской и исламской империях намного превышал спрос на них в Риме. Это была международная афера, которой участвовали венецианцы, викинги, евреи (которые, по имеющимся сведениям, были известными специалистами по кастрации), мусульмане (saqlabi на арабском означает «раб», впоследствии это слово приобрело значение «евнух»{538} или «наложница»). Английское слово «slave» (раб) происходит от слова «Slav», «славянин» – именно на этот народ викинги регулярно совершали набеги. В Северной Европе и Скандинавии обнаружено множество кладов с исламскими дирхамами: так южане расплачивались за живые трофеи.

Отношение викингов к Константинополю говорит о том, что их мало интересовало завоевание этого священного города, пронизанного театральщиной и устремленного ввысь своими золотыми крышами – города, который приезжавшие сюда в ту эпоху люди называли городом в истинном смысле этого слова{539}. Ведь дух захватывало от дворца Магнавра (что означает «свежий ветер»), ревущих и бьющих хвостами позолоченных львов, стороживших деревья из позолоченной бронзы, императорского трона, поднятого к самому потолку! Для викингов же этот «Великий город» стал подходящим местом, где было чем поживиться. Викингов интересовала не политическая выгода, а возможность транспортировки потоков серебра и живого товара через византийские земли и в ширящийся Аббасидский халифат, в Багдад.

У викингов было кое-что общее с жителями Константинополя. Как и они, викинги были накрепко связаны с морем, реками и судоходством{540}. Они стали ходить под парусами лишь после VII в. Возможно, что их мироощущение было примерно таким же, что и у гребцов античных афинских трирем. Известно, что триремы появились в V в. до н. э. в качестве демократического эксперимента – на этих судах гребцами были свободные люди, и именно эти корабли помогли захватить Византий. Так же и скандинавские мореплаватели ощущали общую, подогреваемую работой, цель.

Благодаря раскопкам в 1996–1997 гг. на острове Зеландия, всего в 20 милях от Копенгагена, мы стали гораздо лучше понимать, каково это – идти на одном из кораблей викингов или оказаться его жертвой. Здесь из-под слоя почвы извлекли боевое судно. Длиной оно около 37 м, а принадлежало, возможно, королю Кнуду. Только вообразите себе: вот он рассекает волны, на веслах – 80 человек, раздутые паруса – малиново-золотые{541}.

Только представьте, каково это – быть дерзким пиратом-викингом. Вы шли из Скандинавии к Каспийскому морю – 2500 миль по суше или на кораблях, которые летели, словно птицы. В любую минуту на вас могли напасть кочевые племена, вроде печенегов. Вы по праву гордились связями в каждом порту, грузом экзотических безделушек, угля с Кавказа, лютоглазых охотничьих птиц из Аравии, пурпура из Константинополя. Вы развивали торговые каналы, связующие ваше родное поселение с Шелковым путем и другими землями, а также бартерную сеть, наличие которой объясняет, почему бронзового Будду обнаружили в шведском городке Хельгё, а норвежский пенни недавно нашли в штате Мэн, в США. У этого народа были связи на четырех континентах{542}.

В Константинополь удобнее всего попасть с моря. И это объясняет, почему викинги так зачастили сюда – сначала они были незваными гостями, но потом, как ни странно, стали политическими и экономическими союзниками.

Сто лет назад, в 1904–1905 гг., в Усеберге в ходе раскопок на корабле викингов обнаружили фрагменты шелкового полотна и пришли к выводу, что они были похищены из церквей и монастырей Британских островов. А сейчас кажется более вероятным, что эти шелковые сувениры просто говорят о страстной любви викингов к этому материалу. Похоже, они изо всех сил старались заполучить шелка – этот искусно сотканный материал, символ классовой принадлежности, тут же указывающий на положение и статус того, кто носил его.

Викинги везли шелка из Персии и Константинополя. Но для парусов, покровов и роскоши этого было мало. Согласно законам, действовавшим в империи где-то в 1000 г., в византийских землях можно было купить византийских шелков стоимостью не более цены одного коня. Однако по Днепру и Волге туда-сюда сновали плоскодонные суда викингов, с верхом груженные таким приятным, нелегальным товаром (по правде говоря, наверно не самой лучшей византийской работы).

В городах викингов (например, Киеве, где в конце IX в. портовые территории были застроены бревенчатыми домами) трофеи из Византии, в конце концов, оказывались в могилах: тут находят и топоры, и скрамасаксы (мечи с одним лезвием), сабли и конную упряжь. Викинги носили тонкой работы фляги из слоновой кости, изготовленные в византийской Италии, а на руках у них сидели гордые арабские птицы-охотники с крючковатыми клювами. Шелка везли в Константинополь верблюжьими караванами, а янтарь шел водным путем.

Но викинги не только покупали константинопольские товары – они перенимали и взгляды. Как ни странно, некоторые начали приобщаться к эллинской культуре, другие интересовались христианством, а третьи крестились. Тот самый Фотий, который наблюдал, как викинги осаждали его город, выслал – ни больше ни меньше – «епископа и попа с неподвластным пламени Евангелием». Торговали викинги или совершали набеги – неважно, главное, что их странствия были полны опасностей. И, пожалуй, поэтому-то многие из них принимали религию Миклагарда, ведь это учение обещало им благоденствие как здесь и сейчас, так и в загробной жизни.

Кроме того, у викингов, наверное, камнем на душе лежали рассказы о свирепом, всепоглощающем греческом огне. Это химическое оружие стало визитной карточкой византийского флота и могло за 20 минут спалить любой корабль дотла. Такая мощь побуждала викингов искать, скорее, союзничества, чем расправы. В конце концов, вся их культура опиралась на мощь деревянных кораблей. А в игре «камень-ножницы-бумага» граждане Нового Рима неизменно побеждали.

И вот две державы вступили в переговоры. Чтобы сдвинуться с мертвой точки, самые авторитетные представители власти той эпохи лично заверили договоры «О мире и дружбе». Имена некоторых норманнских главных героев нам известны: Карл, Фарлаф, Вермуд, Рулав и Стемид в 907, 911 и 944 гг. Для начала – в обмен на обещание хорошо себя вести – договорились о том, что в любые из ворот Константинополя одновременно может войти не более 50 викингов зараз. Этому северному народу позволили бесплатно столоваться и ночевать, а также неограниченно пользоваться банями в византийской столице. Так они стали гостями там, где некогда насильничали и убивали.

Но после короткого «медового месяца», наступившего в непростых дипломатических отношениях, викинги снова взялись за старое. Они инстинктивно вернулись к издавна заведенным порядкам и в 941 г. прорвались через Босфор, поджигая церкви и вбивая в головы священников железные гвозди. Их, недолго думая, отогнали с помощью «греческого огня», а потом откупились золотом и византийскими шелками на паруса.

Переход викингов в христианство вовсе не был окончательным. В следующем, 942 г. князь Киевский Святослав, которого, наверное, смущало увлечение культом кротких, принялся изображать из себя степного пирата. Этот правитель – вечно на коне, с сережкой в одном ухе, на бритой голове одинокая прядь – вернулся к язычеству и человеческим жертвоприношениям. Прознав, что Святослав недавно нанес смертельный удар по степным хазарам, византийцы заплатили ему 1500 фунтов золотом, чтобы он укротил болгар.

Но браконьер, ставший было егерем, снова обернулся браконьером, и византийский флот, запасшись «греческим огнем», устремился вверх по Дунаю, чтобы отбросить напирающие войска Святослава. Тут удача, по-видимому, изменила викингам. Святославу, которого обошли с фланга, пришлось спешно пустить в авангард женщин. По крайней мере, так сообщается в византийских источниках – в них восторженно рассказывается о том, что когда разбросанные по полю боя трупы раздели, оказалось, что часть из них – девушки. Вскоре после столкновения с византийскими силами на Святослава устроили засаду печенеги. Из его черепа они изготовили окаймленный золотом кубок.

В ходе династических распрей, которые завершились смертью двоих из трех наследников, бразды правления перешли к Владимиру, младшему сыну Святослава{543}. Время правления Владимира оказалось поворотным как для Константинополя, так и для остального мира. Владимир начинал жизнь добропорядочным язычником – он почитал многочисленных богов и совершал человеческие жертвоприношения. Но потом (наверное, наслушавшись рассказов своей бабушки Ольги, которая была принята в Константинополе и впоследствии обратилась в христианство) он задумался о выборе веры. Христианство Западной Европы он счел чересчур заурядным, ислам – слишком скорбным, тогда как, по выражению одного из викингов, «Руси есть веселие пить: не можем без того быть». И в 988 г. он удостоил своим выбором наилучшего посредника в отношениях с Всевышним – византийское православие.

И вот мы наблюдаем удивительную ситуацию: Владимир женился на сестре императора Василия, став участником самого христианского из всех христианских обрядов. Жителей Киева скопом крестили. На Старокиевской горе в Киеве византийские мастера, основываясь на очертаниях такого же храма Богоматери в Большом императорском дворце, построили храм Богородицы (киевская Десятинная Церковь). Когда через 10 лет, в 1008 г., сюда явился германский миссионер, он уверился, что русы – христиане.

Есть предположение, что Владимир соблазнился не только духовными, но и материальными диковинами. Известно, что послы, которых Великий князь Киевский Владимир, отправил в Константинополь, при виде Софийского собора потеряли дар речи: «И не знали мы – на небе или на земле: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той»{544}.

Пирейский лев. В 1687 г. эту скульптуру венецианский полководец Франческо Морозини захватил в порту города Пирей неподалеку от Афин. Он водрузил ее напротив Арсенала Венеции. Лев покрыт рунами викингов – возможно, их во второй половине XI в. высек один из членов Варяжской стражи

И с этих пор земли викингов стали неуклонно обращаться в христианство. А торговцы тем временем аккуратно составляли перечни всех своих товаров на обрывках бересты, в том числе «из Греческой земли – паволоки, золото, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха, и воск, и мед, и рабы»{545}. На рунических камнях по всей Скандинавии встречаются надписи, где увековечены походы «в греки».

Византийцы, испытав на себе воинскую доблесть викингов, теперь охотно принимали их в качестве наемников. В 988–989 гг. Владимир выслал в Константинополь тысяч шесть человек из своего отборного войска, Варяжскую стражу (слово «варяги» происходит от древнескандинавского var, «обещание хранить верность») – помогать в подавлении восстания. Так Север с Югом скрепили свой полный коллизий союз{546}.

Викинги отличились и в Константинополе, и в отдаленных землях. Недавно на побережье Персидского залива обнаружили постоянное поселение викингов{547}; в византийской крепости в Нуфару на Балканах – бревенчатую улицу и здания на манер викинговых{548}. Прибавим сюда рунические надписи на спине Пирейского льва, стоявшего в порту города Пирей неподалеку от Афин с I в. н. э., похищенного во время Великой турецкой войны в XVII в. и ныне установленного возле Арсенала Венеции. Да еще – на росписях на мраморной балюстраде в Софийском соборе двое слоняющихся без дела викингов вырезали свои имена. И самое главное – в городе стояли отборные войска викингов, нанятые для охраны императорской семьи.

Нам еще предстоит встретиться с ними, с этой Варяжской стражей. Но сначала нужно вообразить себе, какое впечатление произвел Константинополь на этих чужеземных разбойников, которые почти наверняка и нарисовали те самые корабли на стенах Софийского собора, а также представить, что они видели, шагая по улицам их новой родины. Например, некий Болли Болласон, приехавший в Константинополь где-то в 1020 г., чтобы пополнить свою мошну и расширить кругозор. «Мне всегда хотелось в один прекрасный день отправиться в южные земли, ведь считается, что если человек нигде не побывал, он – невежда»{549}.

Глава 43. За стенами

^{Примерно 1000–1100 гг.}

Константинополь гораздо больше, чем утверждают выдающиеся его жители. Да будет на то милость и щедрость Аллаха – и город станет столицей ислама.

Хасан Али аль-Харави, арабский сочинитель XII в., «Путеводитель по местам паломничества»{550}

Труды индийцев переводят [на арабский], толкуют мудрость греков, [нам] стали доступны сочинения персов… и от этого красота некоторых произведений только выиграла.

Аль-Джахис, родился в Басре в 159/60 г. по исламскому календарю (776 г. н. э.), «Китаб аль-хайван» («Книга животных»){551}

В самом сердце Афин, где туристы ковыряются в греческом салате, глядя на развалины агоры и здание суда, где судили Сократа, археологи извлекают на свет великолепный памятник, Расписную стою. Это – галерея с колоннами, в честь которой назвали философское направление, стоицизм. Чтобы добраться до этого впечатляющего античного сооружения из известняка, археологам пришлось подкопаться под греческую таверну, сквозь слои XIX в. и ранней современности, а также времен Османской империи и снять «соты» византийских построек, пристроившихся на образчике великолепия Греции.

Тут-то и кроется одна из проблем Византия. В XVIII–XIX вв., когда Европа страстно увлеклась античностью, византийские развалины зачастую уничтожали или небрежно относились к ним, чтобы обнаружить лежащие под ними следы античности. Развалины из христианского прошлого совершенно не заботили страны, где большинство жителей придерживались ислама. Так что в мире археологии Византий – бедный родственник.

Однажды, жарким августовским днем я возилась на раскопках агоры. Там обнаружили большие византийские сосуды для хранения продуктов, а также крошечные растворы дверей и очаги (все это еще предстояло аккуратно извлечь и отправить на хранение). И тут мне пришло в голову, сколько же фактов о повседневной жизни византийцев в Константинополе остаются неизвестными из-за неизбежных потерь во время археологических раскопок. Какой поистине огромной ценностью обладают находки, свидетельствующие о кустарном и мелкотоварном производстве, из Афин – некогда украшенного «фиалковыми венцами», «елейного» города Сократа и Платона, Ксенофонта и Алкивиада (вплоть до XI в. Афины были на задворках Византийской империи, однако начиная с XII в. город снова стал процветать как центр высочайшего ремесленного мастерства Византии){552}.

Однако, несмотря на археологические трудности и историческую предвзятость, из письменных документов и отдельных находок складывается общая картина повседневной жизни обычных константинопольцев. Довольные жители писали о том, что в городе растет множество оливковых деревьев, он весь увит виноградом, в воздухе стоит запах кипарисов, а по утрам над городскими огородами гудят пчелы. Константинополь, судя по всему, был местом с весьма резкими запахами: на рынках под открытым небом торговали кедровым маслом, сандалом, мускатным орехом, льняными семенами, нардом и копченой рыбой. Прибавьте сюда еще и испражнения всего населения, составлявшего до 800 000 душ. Кроме того, с началом XI в. город стал центром международной торговли духами. Производством ароматов и мазей, по словам монаха-историка Пселла, забавлялась даже одна из императриц, Зоя, которая умерла в 1050 г. Торговцам духами разрешали выставлять лотки со своим товаром у ворот Большого императорского дворца, чтобы на подходе к императорскому жилищу пахло еще приятнее.

Приезжавшие в Константинополь арабы описывали его «чудеса»: финиковые пальмы, мед, лавандовая вода, бьющая из статуй, окружающих цистерну. Большой популярностью пользовались сушеное мясо и соленая ветчина. Также неудивительно, что в поселении, где столько водных ресурсов, много свежей рыбы. Но, кроме того, город заслужил сомнительную славу за свою унаследованную от римлян любовь к сквашенному рыбному соусу garum (гарум – который нам кажется отвратительным). А еще именно Константинополь стал одним из первых мест, где в XII в. стали есть икру. В судовых документах упоминаются сушеные фрукты из Сирии, льняное полотно из Египта, воск, оливковое масло, ювелирные украшения, книги и кожи – всеми этими товарами торговали в константинопольских портах. Если торговые пути были открыты и не велись военные действия, на улицах Константинополя можно было найти и экзотические товары из более отдаленных восточных земель: апельсины, лимоны, иногда – баклажаны. Самые крупные городские хозяйства выращивали различные культуры на полях и в огородах как в пределах городских стен, так и за ними – властям Константинополя вменялось в обязанность запасти столько продовольствия и воды, чтобы жителям хватило на год.

Крики уличных торговцев (зачастую это были женщины) перекрывал гул литургических песнопений из городских церквей и монастырей. Апостол Павел завещал христианам «молиться непрестанно», и константинопольские монахи истово исполняли этот завет. Один из ранних радикальных примеров тому – орден бодрствующих монахов, где три хора в три смены продолжительностью по восемь часов пели круглые сутки. На улицах звучали лютни, флейты и ударные инструменты. То, что существует мало документальных записей византийских мелодий, вовсе не означает, что в городе не звучала музыка. Совсем наоборот – песни и музыка были столь неотъемлемой частью повседневной жизни города, что жители попросту держали их в памяти{553}. Музыкальная картина города – во всех своих проявлениях – была пронизана духовностью. Кастраты одевались и пели «как ангелы». Мусульманский пленный, Харун Яхья, описал театральные представления, которые давали по праздникам. Особенно его поразил орган, на котором играли во время уличного пира. Поскольку в городе было множество крытых и открытых цистерн, где хранились запасы воды, многие подземные помещения оглашала зловещая капель. Розовые жуки летают и сейчас, донимая, как прежде, слух своим басовитым гудением и поражая зеленовато-радужной переливчатостью. А в заброшенной Студийской обители раздаются голоса курдских беженцев, напевающих народные песни, которые на этих же улицах пели тысячу лет назад.

Кроме того, в городе вовсю торговали всяческими религиозными сувенирами. Это – общая черта Константинополя и Кордовы, Дамаска и Багдада{554}. Паломники – и христиане, и мусульмане – буквально глотали пыль и штукатурку со священных изображений. Это можно было приобрести прямо в городе, но еще лучше – совершить паломничество за этим священным прахом. Считалось, что при добавлении воды он становился целебным, отпугивал змей и другие смертельные опасности. Константинополю, моторному отсеку монотеистической сверхдержавы, была необходима непрерывная подача топлива для подпитки верований своих жителей. Этой цели и служили реликвии. Например, на обратной стороне фрагмента Животворящего Креста, украшенного жемчугами и драгоценными камнями, имелась надпись о том, что из него исходит животворящая сила и что «как прежде Христос, сокрушив Крестом врата ада, воскресил мертвых, так и нынче венценосные Его полководцы с Его помощью сокрушают дерзость варваров»{555}.

Хранителями этих реликвий часто назначали евнухов с их псевдодуховной сущностью, нередко сравниваемых с ангелами благодаря «белоснежным одеяниям» и не менее светлой коже. (Авторитет евнухов в духовной сфере порождал лишь еще больше насмешек по поводу того, что Византий «обабился», а другим поводом для злословия служило то, что в империи пользовались услугами наемников.) Великолепным образцом этих реликвий был покров одного из фрагментов Животворящего Креста, хранившийся в Большом императорском дворце. Его где-то в 950 г. заказал евнух по имени Василий Лакапин (внебрачный сын изгнанного узурпатора Романа Лакапина). На нем есть пронзительное посвящение Христу: «Хоть Он и Сын, однако страдал во плоти Своей». Так вездесущие кастраты (житель средневекового Византия очень удивился бы, обнаружив, что сегодня на улицах Лондона, Нью-Йорка или Парижа едва ли встретишь евнухов) обращали страдания своей собственной плоти в глубокие религиозные чувства{556}.

Тогда как евнухи облачались в шелка и белоснежные одежды, обычные горожане носили лен, сукно, кожу, шерсть и даже хлопок. При императорском дворе представителей 18 рангов различали по 18 цветам шелка. Отдельные виды покроя остались почти неизменными со времен Римской империи вплоть до падения города в 1453 г. При дворе императора украшенные драгоценностями шелковые шарфы носили те, чей пурпурный цвет напоминал о смерти Христа, а золотой – о его воскресении. Их крой был целиком и полностью древнеримским. Где-то в X в. женщины, которые могли себе это позволить, сменили незатейливые головные платки на довольно изысканные шляпы. Солдаты носили защитные войлочные головные уборы, свалянные в городских мастерских. Городским беднякам оставалось надеяться на выброшенное за ненадобностью: в монастырях (например, в Евергетидском монастыре Богородицы) регулярно раздавали старое платье и обувь.

Кроме того, в некоторых церковных учреждениях существовали строгие правила, предписывающие раздавать бедным еду (зачастую не одобрялось, чтобы у ворот монастырей собирались женщины – во избежание искушения их, монастырей, обитателей). В странноприимном доме Атталиата каждый день в трапезную заводили шестерых человек и давали им «кусок хлеба и… мясо, рыбу или сыр, сушеные или свежие тушеные овощи»{557}. Те, кому особо посчастливилось, оказывались в обеденном зале самого императора, Триклинии, где отводилось место для 12 нуждающихся. В список приглашенных в числе 228 человек, помимо счастливчиков из городских бедняков (как правило, в разные дни), входили знатные чужеземцы, священники, арабские пленники и даже варвары, состоявшие на службе императора – всех их развлекали на пресловутом «пире невеж».

Много столетий спустя Одон Дейльский, летописец Второго крестового похода в 1146 г., отметит, как много в городе богачей. После экскурсии по Константинополю, предложенной императором гостям из Франции, Одон написал: «Он превосходит другие города как богатством, так и пороком»{558}.

В IX, X и XI вв. город вступил в своего рода культурное соревнование со своими мусульманскими соседями. Один халиф писал византийскому императору: «Самая ничтожная земля под управлением самого ничтожного из моих вассалов приносит больше дохода, чем все твои владения»{559}. В мусульманском мире ходили слухи, что правители Константинополя финансировали свою деятельность благодаря алхимическим опытам. В своей книге Kitab al-Buldan (Книге стран) географ Ибн Аль-Факих с большой серьезностью пишет, что восседающие в Константинополе императоры хранили в мешках белый порошок, который с помощью колдовства превращали в золото.

Мусульманские и христианские лидеры внимательно следили за успехами друг друга в сфере науки и искусства. Халиф просил императора Феофила прислать ко двору византийского математика Льва. Во владениях Феофила, в свою очередь, обнаруживаются арабские черты. Феофил – возможно, под впечатлением от рассказов о «Городе науки» в Багдаде (на самом деле это был Мадинат-ас-Салам, «Город мира») – запустил программу строительства и искусств. Феофил был иконоборцем, его Врийский дворец, говорят, был копией Багдадского дворца, а его механическое декорирование повторяло диковинки, созданные Харуном ар-Рашидом (тем самым халифом, который в качестве образчика своих чудес послал Карлу Великому часы и вокруг которого крутятся некоторые сюжеты сказок «Тысячи и одной ночи»){560}.

Так что, хоть приезжие и отмечали исключительную театральность, царившую при императорском дворе в Константинополе, где императоры восседали на тронах с гидравлическим приводом, украшенных щебечущими птичками, однако все это было порождением «гонки вооружений» в сфере изобретений. Начиная с 980 г. из арабской Андалусии стали доноситься слухи о возведении роскошного дворца – его с 979 г. начал строить в Кордове халиф из династии Омейядов, Абд ар-Рахман III ан-Насир. Сейчас на его месте великолепные обгорелые развалины, а когда Мадину аз-Захра («Сияющий город») только-только построили, дворец был блистателен. Его сложили из белого африканского мрамора и украсили золотыми и серебряными изразцами, тут были водоемы, словно покрытые ртутью и отражавшие свет, слепивший ошеломленных гостей. Этот дворец называли «наложницей в объятиях темнокожего евнуха». Здесь также имелся движущийся трон и механические птицы. Лет через 80 после постройки дворец был разрушен в ходе гражданской войны. Сейчас этот красивый белый мрамор покрыт табачно-бурыми пятнами – в тех местах, где камни прожигал стекавший с крыши свинец.

Ислам охватил такие огромные просторы, что общий доход стал просто ошеломляющим. По оценке одного из ученых, в современном эквиваленте материальная выгода от завоеваний мусульманской армии составляет многие и многие миллиарды долларов{561}. Неудивительно, что местные правители принимали дары и послов из далеких стран: например, из Кореи и Индии. Халифы закатывали свадебные пиры, где и гости, и украшения были буквально сплошь покрыты жемчугами и рубинами, где в качестве прощальных подарков дарили кошельки, полные серебра и золота{562}. Арабские серебряные дирхамы распространились по всему Среднему Востоку, Северной Африке и южной части Европы, связывая воедино пути влияния и распространения богатства{563}.

Теперь уже византийцы мечтали о Багдаде, впрочем, так же, как мусульмане – о Византии. Константинополь столкнулся с тяжелыми испытаниями – и моральными, и физическими.

Торговая культура, многогранность, зависимость от поставок с севера, юга, востока и запада, а также непоколебимая вера в свою ниспосланную Богом миссию – все это тут же придавало Константинополю уверенности в своих силах. В сочинении «Об управлении империей», написанном Константином Багрянородным в X в., не раз встречается слово «barbaroi», а в его настольной книге об этикете при императорском дворе («О церемониях») в подробностях описывается, как наилучшим образом (а значит, к наибольшей выгоде) обходиться с иноземными послами. Жители Константинополя не понаслышке знали о взглядах, которых придерживались на просторах мусульманской империи, плотным кольцом окружившей их земли. Опрометчивые враждебные действия только привели бы к джихаду. Константинополь, Град Божий – это город, который нельзя упустить, а нужно сохранить. Этому городу нужно полагаться не на прямую агрессию, а на дипломатию и силу. Нужно было защитить защитника веры. Для того-то в Константинополь и призвали этот народ, некогда штурмовавший его ворота, – викингов.

Глава 44. Варяжская стража

^{Примерно 1040–1341 гг.}

И вот англы в голос стенали об утраченной свободе и неустанно изыскивали способы стряхнуть с себя это невыносимое и непривычное для них иго… Те, кто был еще в расцвете лет, отправлялись в далекие края, отважно предлагая свой меч Алексею, императору Константинополя, человеку колоссальной мудрости и благородства… Потому-то англосаксы и уезжали в Ионию. Эти переселенцы и их потомки сослужили верную службу Священной империи, а греки – император, знать и народ – и по сей день относятся к ним с большим почтением.

Ордерик Виталий, «Церковная история» (в этом сочинении XII в. описывается бегство англосаксов из захваченной норманнами Британии в Константинополь){564}

Этот народ прибыл из варварской страны, находящейся близ океана, и издревле отличался верностью ромейским василевсам, вооружаясь щитом и нося на плечах секиру.

Никифор Вриенний Младший, «Исторические записки», (описание событий 1071 г.){565}

На задворках шиномонтажной мастерской юноши толкают деревянные тележки с подержанными тюфяками, а ребятишки перебирают кипы ненужных телевизионных антенн. А между тем, тут, на Драман Каддеши, некогда отдаленной северной окраине древнего Константинополя, скрываются жалкие остатки одного из самых замечательных явлений Средневековья. Здесь в османском Эдирнекапы, всего в двух шагах от Харисийских ворот Византия и церкви Хора, находятся развалины часовни церкви Святого Николая, которая раньше называлась церковью Святых Николая и Августина, а теперь – Богдан Сарай. Утверждают, что церковь Святого Николая в XI в. заложил некий бежавший от норманнов англичанин. В конце XIX в. османцы использовали церковные надгробия с надписями «Foederati, gardes-de-corps des empereurs» в качестве строительных материалов. То немногое, что в то время удалось спасти английскому посланнику, к большому сожалению, в 1870 г. погибло в большом пожаре в Пере. Единственный сохранившийся артефакт – сокращенная надпись «INGVAR». В этих шести символах увековечены чужестранцы, защищавшие Константинополь. Буквы «INGVAR» хранят память о человеке с далекого Запада – «английском варяге»{566}.

Правители Константинополя давно желали и думали, как бы решить этот вопрос: найти верный отряд специально обученных богатырей для защиты империи. Своего рода константинопольский аналог Преторианской гвардии Древнего Рима. Сначала выбрали турок и арабов, а затем армян – предполагалось, что чужестранцы станут послушными и верными подданными. Но это вышло боком, бывшие союзники нередко становились врагами. К примеру, в 993–994 гг. «великая нация римлян отправилась в путь и с многочисленным войском выступила против Армении. Неся с собой меч и рабство, римляне безжалостно напали на христиан и прошли через земли, свирепо убивая [их жителей], словно ядовитая змея, не отличаясь этим от неверных народов»{567}. Армянские гвардейцы тут же обратились во врага, и на улицах Константинополя разворачивались смертельные схватки между армянами и местными жителями{568}.

Все более остро вставал вопрос о безопасности империи. На Западе в 800 г. Карл Великий повелел папе Льву III короновать себя как императора Священной Римской империи, запустив тем самым процесс культурного, политического и военного возрождения. И теперь византийцев со всех сторон окружали могущественные противники. На юго-востоке Аббасидский халифат с 762 г. прочно утвердил свою власть в новой столице, Багдаде. В советниках у основателей города якобы состояли монахи-несторианцы, а при строительстве нового города почти наверняка учитывались принципы совершенства круга, описанные Евклидом. Этот конкурирующий «центр вселенной» оттягивал силы из Константинополя – ведь халифам нужно было возводить собственную цивилизацию. И, в конце концов, обретающая все большее доверие исламская культура стала свидетельницей падения Царьграда. Именно в эту эпоху религиозный и политический климат (как на Востоке, так и на Западе) начал портиться. Пожалуй, Константинополь с его расположением не мог не оказаться в самом центре разыгравшейся на всем континенте бури. Город нередко откликался на всяческие перевороты, происходившие в разных концах света.

В 970 г. Иоанн I Цимисхий создал отряд атанатов, или «бессмертных». Это было подразделение, состоявшее из знатных византийцев. В источниках бегло упоминается, что за 1500 лет до этого 10 000 «бессмертных» якобы охраняли персидских императоров Ксеркса и Дария. Атанаты – верхом на конях, все в золоте – с успехом совершали военные походы на русов. Однако у этих представителей местной знати имелись собственные счеты с жителями и личные интересы. Так что, как ни странно, византийские императоры избрали в самое главное и привилегированное подразделение для личной охраны сначала викингов-русов, а затем тех, кто бежал от этого северного народа.

В 988 г. киевский князь Владимир, который был теперь в числе союзников, отправил в Константинополь корабли с шестью тысячами викингов. К концу правления Василия II Варяжская стража стала личной стражей императора, а вооруженных обоюдоострыми топорами варяжских стражников, должно быть, нередко видели на улицах Константинополя. Они шествовали с императором на коронацию, украшенными драгоценностями кнутами расчищая ему путь по улицам, обеспечивали ему зловещий конвой во время посещения церкви и со свистом скакали, защищая императорскую особу и его владения. Это подразделение оставило свой мрачный след в умах средневековых жителей.

Одним из воинов Варяжской стражи был Харальд Хардрад (т. е. Харальд Суровый Правитель, которого сначала звали Харальд Сигурдарсон, позднее он стал королем Норвегии). Он приехал в Константинополь где-то в 1034 г., было ему тогда лет 19. В те времена служба в Варяжской страже была все равно что обряд посвящения, нечто вроде эволюции «желторотиков с гонором», которых на протяжении 400 лет до того отправляли в далекие края, за море – грабить и насильничать. Впоследствии его придворный поэт, Бёльверк Арнорсон, описал первые впечатления Харальда от Константинополя:

Самого Харальда возвели в должность spatharokadidatos – высокий пост при императорском дворе с правом ношения золотой цепи на груди. Его свершения за девять лет службы византийским императорам сравнимы с подвигами нашего Джеймса Бонда. По преданиям, Харальд сражался с пиратами в Эгейском море и захватил 80 мавританских городов. Прослужив более десятка лет, он впал в немилость, но впоследствии ему удалось вновь заслужить благосклонность монарха, ослепив, по словам скальда Тьодольва, одного пленного императора –

Оказавшись в заключении в городской темнице с огромным змеем, Харальд совершил отчаянный поступок и вырвался на свободу. Он преодолел натянутую в Золотом Роге цепь, перетащив весь груз на корму корабля, от чего нос приподнялся. После этого он приказал своим людям бежать к носу. И вот Харальд вновь оказался в Роскилле (гавани в Дании, из которой не так давно вышло прекрасное судно викингов). И, вполне возможно, он, поделившись полученными во время пребывания в городе знаниями, посоветовал викингам совершить последний набег на Константинополь. И в 1043 г. Владимир[13], сын Ярослава, бороздил платиновые воды Босфора, а затем наблюдал, как «греческий огонь» сокрушает его флот{570}. Совершив свой злополучный поход, Харальд замыслил очередную авантюру – завоевание Англии.

Тут-то и скрывается еще одно важное «что, если бы». Что, если бы бывшему варяжскому стражнику Харальду Суровому удалось захватить Британию? Что, если бы в 1066 г. в битве при Стамфорд-Бридже он не пал, сраженный стрелой прямо в горло? Эту битву выиграл Гарольд Годвинсон, который и сам менее чем через месяц погиб, когда в битве при Гастингсе стрела попала ему в глаз. Если бы Британию завоевал Харальд, а не его дальний родственник Вильгельм, то мир, в котором мы живем, был бы немного иным. Византий был бы не экзотической и непонятной «чужой» страной, а своего рода феей-крестной, тренировочной площадкой нового правителя Англии.

Однако завоевателем стал Вильгельм, Харальд же пал. И вскоре в Константинополь, в лагерь варяжских стражников по соседству с ипподромом, прибыли новобранцы. Вынужденная покинуть насиженные места знать и молодежь, которая не хотела и не могла жить под властью норманнов, отправлялась на восток, по пути совершая набеги и пиратствуя. Имеются свидетельства об их разгульных подвигах на Балеарских островах, Сардинии и в Марокко. В Константинополе эти воинственные авантюристы объявились где-то, наверно, в 1075 г. (а, возможно, даже в 1040 г.). Их якобы привлекли туда вести о том, что на «град герой» Миклагард напали «безбожники». Ордерик Виталий, английский летописец и монах-бенедиктинец, рассказывал об этом так: «Греки радушно встречали английских изгнанников, тут же отправив их сражаться с норманнами, которых в одиночку грекам было не одолеть»{571}.

Византийка пронзает копьем варяжского стражника

Теперь мы имеем о них полное представление: одиозные, привилегированные, стоящие особняком – одним словом, идеальные секретные агенты. Эти воины, покинувшие родину, своих родных и близких, по обыкновению, приносили присягу хранить верность своему владыке. Англосаксы называли их hearthwerod, или хранителями очага, королевской стражей. Здесь же они были варягами, поклявшимися (на этот раз как элитные наемники) защищать своих товарищей и нести погибель врагам.

Очевидно, что тут были и свои трудности. На иллюстрации 1034 г. в чудесной хронике Иоанна Скилицы изображена византийская женщина из Анатолии – варяжский стражник плохо обошелся с ней. Нахмурив брови и хорошенько прицелившись, обиженная женщина пронзает солдата копьем. А на следующей картинке к этому средневековому повествованию жалкие варяги в качестве извинений приносят женщине одежду обидчика.

Это личное войско бывало и несговорчивым – в 1041 г. варяги восстали против императора Михаила V Калафата. Скорее всего, именно варяги в IX в. нацарапали руны на Пирейском льве{572}. Но, в целом, Варяжской стражей, похоже, восхищались, а к ветеранам относились с большим почтением. Известно, что император Алексей I Комнин для своих английских богатырей основал небольшой городок под названием Кивот{573}, потом, правда, тут же призвал их обратно в город, чтобы «охранять главный дворец и императорские сокровища»{574}.

Кроме того, имеются сведения, что варягам позволили забрать себе земли в нынешнем Крыму и основать там nova anglia. Один миссионер-францисканец писал, что в XIII в. эти места называли terra Saxorum. Еще лет сто каталонские мореплаватели писали о варяжских поселениях на берегах Азовского моря. Названия этих поселений указывали на западные корни их обитателей: Варангидо, Сусако (Саксон, или Суссекс) и Лондина{575}.

Такая договоренность, безусловно, способствовала развитию отношений между Константинополем и англичанами, которые терпеливо ждали своего часа, по крайней мере, со времен тех самых первых торговых путешествий в Саттон-Ху и Тинтагель. Вильям Мальмсберийский в своем сочинении De Gesta Regum Anglorum говорил, что Алексей I Комнин «чтил преданность англов… и сообщил это чувство своему сыну». В 1176 г. из Константинополя к Генриху II прибыли послы с предложением сочетать браком принца Иоанна с дочерью императора Мануила, при этом оба наследника должны были проживать в Константинополе. В ответ на это предложение Генрих послал охотничьих псов в дар императору. И эта «особая связь» прошла не совсем даром: в 1204 г. во время IV Крестового похода именно английские солдаты попытались защитить стены Константинополя от атакующих их снаружи французских христиан. Пусть в константинопольских источниках англов и продолжали именовать «варварами», зато в бою они встали на нужную сторону. Робер де Клари писал, что когда венецианцам в ходе осады удалось забраться на один из участков стены, «…англы… подскочили к нему с секирами и мечами и… изрубили в куски»{576}.

Со временем роль Варяжской стражи стала, по большей части, формальной. Последнее упоминание о ней относится к 1341 г., так что прожила она всего лет 500 или около того, прекратив свое существование как раз в тот момент, когда Византий больше всего нуждался в помощи.

Образ варягов дразнит и пленяет нас. Они напоминают о том, каким блестящим многообразием отличалась культура Константинополя в разные времена. Разные религии, культуры и народы, каждый преследует свою выгоду, занимается торговлей, молитвами или политикой. И все это – город с целой сетью связей. Варяги едва успели обосноваться в городе, а перед Византием встало очередное серьезное испытание – коварные иноземцы и давние враги, алчные и хищные жители Запада.